У стен недвижного Китая Янчевецкий Дмитрий

– Сколько денег вы хотите?

– 35 долларов.

– Ладно.

Буксир принял нас, и мы пошли быстро. Эскадра пропадала из глаз.

– How is the water at the bar?

– There is no water at all. It is very bad to cross the bar. Two feet. No more.

– Какова вода на баре[4]?

– Ha баре совсем нет воды. Переходить его будет очень трудно. Не более двух футов глубины, – ответил капитан.

Показалось мутное белесоватое дно бара-отмели, которая здесь имеет не более 9 и редко 11 футов глубины при высокой воде и только 1 1/2 фута при низкой. Наш буксир раза три зацепил за песок, и мы стали.

Капитан и его китайская команда засуетились. Потащили нас в обратную сторону, дернули направо, налево, и, наконец, мы благополучно перелезли через бар.

Перед нами устье знаменитой китайской Невы, ведущей к Небесной столице. Это Белая река – Байхэ, переименованная европейцами, не церемонящимися с китайскими названиями, – в Пэйхо.

Это – великая река Чжилийской провинции, впадающая в Чжилийский залив, также по-своему названный европейцами Печилийским, несмотря на то что китайцы зовут и залив и прибрежную область просто Чжили.

Хотя китайцы дали своей столичной реке, льющейся на протяжении 750 ли (ли – полверсты[5]), имя Белой, но она уже давно несет такие бурые струи охры, что ее было бы справедливее именовать Шоколадной или Кофейной.

Направо и налево тянутся низкие длинные линии фортов. Только черные точки орудий, старательно покрытых чехлами, флагштоки и деревянные грибы для часовых напоминают, что здесь скрываются батареи. Но ни часовых, ни прислуги при орудиях не видно. На фортах мертво.

Ширина реки не более 50 сажен. Расстояние между фортами около 100 сажен.

Входим в реку. Встречаются английские, американские и японские грузовики, угольщики, китайские шаланды, шампунки, военные катера. У правого берега стоят четыре новеньких китайских дистройера – истребителя миноносцев.

– Видите вы этих истребителей китайских казенных денег? – спросил капитан. – Они шесть месяцев ремонтировались в доке, только что вышли из дока и, вероятно, скоро опять вернутся в док. Это гораздо выгоднее для мандаринов. А что касается фортов, то я никогда не видел, чтобы китайцы снимали чехлы со своих пушек. Они говорят, что боятся производить учение со своими орудиями, чтобы нечаянно не попасть в какую-нибудь проходящую китайскую джонку.

Какие нелюдимые, низкие и опустившиеся берега, поднявшиеся из моря, по словам геологов! Линия горизонта воды и суши сливается.

Издали видны китайские глинобитные желто-серые домики, большие таможенные пакгаузы, склады, мастерские, китайское адмиралтейство и пристань, заваленная ящиками и тюками. Зеленый тростник и тощие ивы несколько ласкают глаз, утомленный лучами солнца, блеском неба, блеском воды и песчаной равнины, которая теряется за горизонтом.

Эта пустыня несколько оживляется видом китайских могил и куч морской соли.

Это преддверье Тяньцзина и вековой миллионной столицы.

Устье Пэйхо носит общее название Дагу по-китайски или Таку по-европейски. Восточный городок, расположенный на левом берегу реки, с пристанью и станцией Китайской Императорской железной дороги, ведущей через Тяньцзин на Пекин, называется Дунгу или Тонку. Западный городок с заводами и мастерскими называется Сигу или Сику.

От Тонку другая линия железной дороги идет вдоль Чжилийского залива на Шанхай-Гуань до Инкоу.

Пэйхо делает на всем своем протяжении постоянные извилины, и его перспектива пропадает среди камыша, гаоляна и китайских построек.

Вырастающие над ивами и хижинами мачты джонок или труба военной лодки указывают направление этой узкой змеистой реки.

Мы проходим мимо германской канонерской лодки «Ильтис» и пристаем к «Корейцу», который стоит далеко в реке, под начальством капитана 2 ранга Сильмана. Еще выше стоит японская лодка «Atago».

В 11 часов утра в кают-компании подали завтрак.

– Какие у вас новости? – спросил я моего соседа.

– Все спокойно и одно и то же, – ответил ревизор «Корейца», лейтенант Деденев. – Сидим на корабле и печемся на солнце. Изнываем от скуки и жары и считаем, сколько поездов с китайскими солдатами китайцы отправляют по своей железной дороге в Тяньцзин. С «Корейца» хорошо виден вокзал и заметно всякое движение на дороге. До сих пор я насчитал 15 поездов, битком набитых косатыми солдатами. Откуда китайцы набрали их такое множество? Путешествие их в Тяньцзин весьма подозрительно. И все это восстание боксеров что-то на восстание не похоже. К чему китайцам понадобилось столько войск? Если войска должны драться с боксерами, то это только подольет масла в огонь. Если же они будут не против боксеров, то будут против нас…

Пока что наши офицеры ездят в Тяньцзин по железной дороге или на паровых катерах и привозят оттуда неважные вести. Сегодня был проездом командированный к адмиралу Веселаго секретарь французского консульства, который рассказал, что наши казаки уже имели дело с боксерами и один русский офицер ранен. Вчера германцы отправили одно орудие в Тяньцзин. Сегодня американцы двинули туда еще отряд. Вечером французы посылают 100 человек. Пока что мы точно измерили дистанцию до китайских фортов и повернули наши орудия против их батарей, так что если понадобится, то наши гранаты будут ложиться точка в точку. «Кореец» и «Ильтис» стоят в тылу всех китайских фортов, которые, вероятно, тоже уже измерили дистанцию, если китайцы имеют хоть какое-нибудь представление о своих орудиях. В случае военных действий, нашим канонеркам придется драться в первую голову и китайские форты могут причинить нам много неприятностей, но зато и им не поздоровится от наших орудий. Форты будут во всяком случае взяты, какими бы крупповскими пушками они ни были вооружены. В этом не может быть ни малейшего сомнения…

Увы! форты были действительно взяты, но бедному Деденеву, погибшему вместе с Бураковым, не суждено было увидать победу!..

В час дня с рейда пришел буксир, который привел баржу с 35 матросами и 1 офицером – мичманом Глазенапом. Они были командированы с «Дмитрия Донского» для усиления нашего десанта в Тяньцзине, вследствие обостряющегося положения дел и неожиданного столкновения казаков с боксерами. По той же причине французы посылают свой второй десант.

В пять часов вечера я простился с радушием русских моряков и покинул уголок родной земли, представляемый палубой русского военного корабля с русскими мужиками-матросами и дворянами-офицерами.

Бурхановский, Глазенап и я пересели на английский буксирный пароходик «Джем», который забрал баржу с нашим десантом в 35 человек и, пользуясь приливом, стал подниматься вверх по Пэйхо.

В зависимости от морского прилива и отлива, два раза в сутки, в течение шести часов вода в Пэйхо прибывает и следующие шесть часов убывает. Пользуясь высокой водой, мелкосидящие пароходы доходят до Тяньцзина, отстоящего от Тонку по железной дороге в 40 верстах, a по реке – в 50. Мель, узкая ширина реки и постоянные повороты течения очень затрудняют сообщение по Пэйхо. Капитан буксира обещал доставить нас в Тяньцзин к 12 часам ночи.

Чем выше мы подымаемся по реке, тем живее картины. Берега Пэйхо – это сплошная китайская деревня и пашня. Желтые глинобитные мазанки, с глиняными или соломенными кровлями, окруженные плетнем из гаоляна или камыша, толпились над обрывом берега. Ивовые и тополевые рощицы скрывали кумирню, о которой можно было догадаться по двум высоким мачтам, стоящим перед входом. За мазанками тянулись беспредельные поля зеленого молодого гаоляна – китайского проса, которое кормит, греет, покрывает и для китайского мужика является его первым другом и помощником в домашнем хозяйстве.

В деревнях было заметно странное движение. Народ кучами собирался на берегу, о чем-то шумел, расходился и снова собирался в другой деревне.

При прохождении нашего буксира и баржи, наполненной вооруженными матросами, китайцы высыпали на самый берег и внимательно следили за нами.

О чем они думали? что говорили? Но боксеры уже ходили по всем деревням, мутили народ, вербовали товарищей и зажигали пожар миллионного мятежа.

Тихая теплая ночь. Мы идем очень медленно. Полчища джонок, везущих рис в Пекин, загораживают нам путь. Река мелка. Течение капризно. Нужно все время измерять глубину. Смуглый морщинистый китаец, из южных провинций, с косой, обмотанной вокруг головы и спрятанной для удобства под круглую соломенную шляпу, бросает лот и без фонаря, на ощупь, благодаря своей многолетней сноровке, выкрикивает нараспев число футов на испорченном английском языке:

– Фооти! Найти! Твэти! Твэти ту! Фоо!..

– Фоо! Фай! Сээ!.. Твэти!

Луна взобралась высоко на небо, ярко осветила баржу, белые рубашки матросов и заблистала на их штыках. Моряки, развалясь, богатырски спали на дне лодки и не заботились о грядущем дне.

Пэйхо и его берега спали. Это были его последние безмятежные ночи, накануне всех ужасов возмущения и войны.

Резкий, монотонный и сонный голос китайца, считающего глубину, не тревожит молчания тихой теплой ночи и усыпляет меня. Я не могу бороться с дремотой, забираюсь в каютку и засыпаю и еще долго сквозь сон слышу:

– Фоо! Фай! Сээ… Твэти!

24 мая

Утро – 4 часа. Мы стоим. Винт парохода не работает. Я окончательно просыпаюсь, выбегаю на палубу и попадаю в объятья моего старого друга, храбрейшего и остроумнейшего штабс-капитана Нечволодова, начавшего военную службу в Ревеле, махнувшего, чтобы попытать счастья, в Уссурийский край, занимавшего Порт-Артур и попавшего в Тяньцзин в распоряжение военного агента Вогака.

– Скажи, пожалуйста, где я нахожусь? – спрашиваю моего друга.

– В Тяньцзине! Полковник Вогак и я ждали десант с «Дмитрия Донского» всю ночь и приехали вас встретить.

– Могу я ехать дальше в Пекин?

– И не думай! железная дорога уже разрушена боксерами.

Я представился полковнику Вогаку, который принял десант и приказал его проводить в приготовленный дом, а офицеров пригласил к себе.

После естественных объятий и восклицаний Нечволодов с самым сияющим видом рассказывает:

– Вообрази, я уже был в настоящем сражении! На этих днях, по просьбе бельгийского консула Кетельса, полковник Вогак отправил меня, с поручиком Блонским и 25 казаками, разыскивать без вести пропавших бельгийских и итальянских инженеров. Мы три дня блуждали и наконец наткнулись на кучу боксеров. Мы пошли в атаку на них. Искрошили половину. Вдруг лошадь под Блонским падает, убитая наповал.

Блонский падает наземь. На него налетают боксеры и пронзают его насквозь своими копьями и мечами.

– Насквозь?

– Насквозь. Он получил 14 ран по всему телу. Казаки бросились его выручать, спасли и рассеяли боксеров. Один казак тяжело ранен, a y другого был отрублен нос, но он нашел его в кустах, приставил и нос теперь заживает. Мы вернулись с ранеными в Тяньцзин. Блонский и казаки лежат во французском госпитале. Мы накануне невероятных событий!

По указанию Нечволодова, я отправился в лучшую гостиницу «Astor-House». Китаец-джинрикша повез в своей тележке мои вещи.

Недалеко от набережной, на углу главной улицы Виктория-роуд воздвигнуто великолепное трехэтажное здание гостиницы, с балконами, верандами, башней, обсаженное высокими тенистыми деревьями и цветами и обвешанное циновками и маркизами для защиты от солнца. Три парадных лестницы. Я подымаюсь по одной из них. Сонный бой, слуга-китаец, провожает меня в свободный номер, более дешевый, в третьем этаже – 8 долларов – 8 рублей в сутки, со столом. Номер высокий, просторный, устланный ковром, с лепным потолком, мраморным умывальником, газовым освещением и широчайшей тропической постелью, на которой мог бы свободно расположиться на ночлег патриарх Иаков с 12 сыновьями.

Тропическая постель имеет тонкий матрац на сетке и газовый балдахин-москитер, который наглухо окутывает постель и только один спасает от москитов, комаров и мух. Кто не желает иметь балдахин, тот раздевается до Адама, заворачивается в газ и в таком виде спит, будучи недоступен для назойливых насекомых и менее доступен для тропической жары.

Возле номера отдельная веранда с плетеными лонгшезами. Рядом мраморная ванная. Электрические звонки и все удобства.

8 часов утра. Молодой бой, самого корректного вида, с приятным лицом, тщательно заплетенной косой, в длинном голубом халате, неслышно входит на высоких мягких подошвах и говорит, что в гостинице первый завтрак, breakfast, в 8 часов утра, второй, tiffin, в 1 час дня, обед, dinner, в 8 часов вечера. Бар-буфет для напитков открыт весь день. Бутылка пива 1 доллар – 1 рубль. Бутылка шампанского – 5 долларов.

Бой уходит и возвращается с завтраком: яичница с ветчиною, овсянка, порция бифштекса и чашка черного чаю.

Мой первый визит был к нашему военному агенту в Северном Китае, полковнику, ныне генералу, Константину Ипполитовичу Вогаку, избравшему местом своего постоянного пребывания Тяньцзин. Военный агент Южного Китая полковник К. Н. Дессино живет в Шанхае.

К. И. Вогак, уже 10 лет наблюдающий за военной политикой и военными успехами Китая, игравший крупную роль в китайских событиях 1900 года, родился в 1859 году, воспитывался во 2-м Кадетском корпусе и записан на мраморную доску Николаевского Кавалерийского училища. Военную службу начал в 1878 году корнетом Лейб-гвардии Уланского Ее Величества полка. Блестяще окончив в 1884 г. Николаевскую академию Генерального штаба, служил в разных округах, на разных должностях. В 1892 г. Вогак назначается военным агентом в Китай, а затем и в Японию. В 1894 г., когда вспыхнула война между Китаем и Японией, был командирован русским правительством в японскую действующую армию, с которой совершил поход в Корею и Китай и присутствовал при главных сражениях. Когда был заключен мир, вернулся в Россию и в 1896 г. состоял при чрезвычайном китайском посольстве Ли Хун Чжана на торжествах Священного Коронования. В том же году снова вернулся в Китай и в конце 1897 г. уехал на Квантун и в Японию для подготовительных работ по занятию Порт-Артура. В марте 1898 года присутствовал при высадке в Порт-Артуре и исполнял должность начальника штаба войск Квантунского полуострова, а затем был комиссаром по разграничению Квантуна. Весною 1899 г. вернулся в Тяньцзин к исполнению обязанностей военного агента.

Я беру рикшу. На Востоке европейцы сокращенно называют джинрикшей, перевозящих людей в тележках, рикшами. Японцы первые завели у себя этот простой и самый дешевый промысел человеческого извоза и дали ему название. Теперь джинрикши распространяются во всех портовых городах Китая и вытесняют китайские телеги и носилки. Если в городе имеются хорошие ровные шоссе, то тележку с пассажиром тащит один рикша. В Порт-Артуре, где улицы подымаются в гору, один рикша впрягается спереди, другой подталкивает сзади.

– Но-го Во-да жень! – К русскому великому барину Во! – говорю я рикше. Имя Вогака хорошо известно в Тяньцзине, и китайцы зовут его сокращенно Во, так как, согласно правилам китайской речи, фамилия должна состоять из одного или двух слогов. От иностранной фамилии китайцы оставляют обыкновенно первый слог.

После маленького, скромного Порт-Артура, с его наскоро и кое-как переделанными для русских китайскими серыми домиками, с его узкими и грязными переулками и тусклыми керосиновыми фонарями, приятно было видеть благоустроенный европейский город.

Рикша везет по красивой улице Виктория-роуд, прямой и широкой, тщательно шоссированной, подобно всем европейским улицам Тяньцзина, обсаженной тополями и освещенной газом.

Европейские концессии, или сеттльменты, т. е. земельные участки, уступленные китайским правительством иностранцам для их поселений, расположены на правом берегу Пэйхо. К китайскому городу непосредственно примыкает французская концессия. Ниже по течению следуют: английская и германская, прерываемая китайским участком. Концессии пользуются полным внутренним самоуправлением и имеют свои городские муниципалитеты, члены которых выбираются иностранцами из наиболее энергичных коммерсантов. Нужно отдать полную справедливость городским деятелям концессий, что, несмотря на принадлежность к различным национальностям, всегда ревниво соперничающим друг с другом на Востоке, в дело устройства концессий они не мешают национальных счетов и своим девизом ставят благоустройство колонии.

Поражаешься, как много сумели сделать для своих сеттльментов эти дружно и энергично работающие англичане, французы, немцы и американцы, несмотря на свою малочисленность. Каким комфортом они обставили свою жизнь! Красивая набережная, безукоризненные шоссейные улицы, широкие, правильно распланированные и обсаженные тополями и акациями, сады, живописный парк Виктории, нарядные дома смешанного англо-саксонского типа, клубы, почта, телеграф, телефон, канализация и газовое освещение. Несколько больших блестящих магазинов, из которых первенствует «Hall and Holtz», продают все, что нужно избалованному европейцу. Этот комфорт и нарядность сеттльментов скрашивают трудную и невеселую жизнь европейцев на Дальнем Востоке, в знойном климате, вдали от всего, к чему мы привыкли и что сердцу мило.

Рикша остановился перед садом, рядом с Русско-Китайским банком. Китаец-привратник отворил ворота. Одноэтажный каменный дом скрывался в тени под бамбуковыми циновками, которыми он был завешен. В саду развевался большой русский флаг. Крыльцо уставлено цветами. Комнаты убраны во вкусе китайской и японской роскоши. Китайские гобелены, японские вазы и статуи принадлежали знатоку и ценителю восточных редкостей. Бой-китаец с почтительным поклоном, на английском языке просил пожаловать в кабинет, заваленный книгами, бумагами и шифрованными телеграммами, к полковнику Вогаку, который любезно сообщил все подробности о положении дел.

– Восстание боксеров, – говорил он, – представляет явление гораздо более серьезное, чем о нем думают. Я внимательно наблюдаю за ним с декабря прошлого года, когда на родине боксеров, в Шаньдуне, их движение стало принимать угрожающие размеры и пала первая жертва фанатизма – английский миссионер Брукс, неожиданно убитый боксерами во время его поездки по деревням. Девиз боксеров «Охрана династии и уничтожение иностранцев», написанный на их знаменах, льстит китайскому правительству и отвечает вкусам народных масс, которые стали видеть в боксерах давно жданных избавителей от незваного заморского ига. Юй Сянь, генерал-губернатор Шаньдуна, известный ненавистник европейцев, открыто поддерживал восстание. На его место был назначен в декабре 1899 года генерал Юань Ши Кай, бывший китайский посланник в Корее.

Хорошо понимая китайские и европейские дела, он сейчас же понял, какою опасностью грозит это возмущение против иноземцев, и, желая умыть руки, то строгостью, то ловкостью направил все движение в соседнюю Чжилийскую провинцию и воспретил боксерам пребывание в Шаньдуне. В среде китайского правительства некоторые министры и князья приняли боксеров под свое покровительство и поддерживают их деньгами и оружием. Не зная, какой оборот примут события, и находясь под давлением со стороны посланников, китайская императрица, чтобы доставить им удовольствие, издает двусмысленные приказы, в которых повелевает военачальникам прекращать беспорядки и строго наказывать виновных, но в этих же приказах она дала мятежникам очень милое название «неосторожных храбрецов», что, конечно, еще более разжигает мятежную толпу, прекрасно понимающую маневры китайского правительства…

– Однако, – продолжал Вогак, – не все китайцы разделяют правительственную точку зрения игры и двуличия. Честный и храбрый генерал Не Ши Чэн, начальник кавалерии в Чжили, весьма сочувствующий русским и имеющий при себе военным советником Лейб-гвардии Гусарского полка полковника Воронова, решил не допустить приближения боксеров к Тяньцзину. Им руководило совершенно правильное соображение, что первое столкновение боксеров с иностранцами может вызвать международный инцидент и окончиться такими печальными последствиями, которые трудно и предвидеть. Кроме того, он основывался на прямом смысле императорского приказа. Поэтому он сжег несколько китайских деревень между Тяньцзином и Пекином, за то, что их население присоединилось к мятежникам. Однако правительство выразило ему свое крайнее неудовольствие за слишком суровые и строгие меры в отношении «увлекающихся патриотов», что не помешало правительству уволить генерала Чэнь Хун Бао, командующего военными силами в Баодинфу, за то, что он допустил возмущение в своем округе.

Таким образом, правительство явно играет двойную игру. Оно наказывает как тех, кто поддерживает боксеров открыто, так и тех, кто их преследует слишком энергично, как генерал Не. Между тем оно само не принимает решительно никаких мер к ограждению иностранцев и препятствует им взять это дело в свои руки. Оно ставит им такие серьезные помехи, как например, закрытие железнодорожного пути. Английский консул в Тяньцзине настойчиво требовал у правления Императорской Китайской железной дороги дать поезд, но пекинское правительство решительно воспретило давать поезда для европейских десантов, на том основании, что несколько станций сожжено и поезда не могут дойти до Пекина.

А между тем положение иностранцев в Тяньцзине и особенно в Пекине очень опасное. После того как 18 мая я привел по железной дороге в Пекин международный десант из русских, французов, англичан, американцев и итальянцев и возвратился в Тяньцзин, железнодорожный путь был испорчен боксерами и мой поезд был последним, который дошел до Тяньцзина. Дорога не восстановлена, и поэтому новые десанты, предназначенные для Пекина, не могут двинуться и задержаны здесь. Телеграфное сообщение с Пекином также уничтожено боксерами. Телеграммы передаются кружным путем, причем китайские телеграфисты не принимают шифрованных депеш. Что в данную минуту происходит в Пекине – невозможно сказать и можно все предполагать, так как число боксеров растет гигантски и восстание охватило всю Чжилийскую провинцию. Боксеры угрожают уже Пекину и Тяньцзину.

Охраняемые и даже подстрекаемые правительством боксеры, в количестве нескольких тысяч человек, в порыве ярости и фанатизма могут ворваться на наши концессии, поджечь европейские здания и разнести наши одиночные посты и пикеты, которые так разбросаны по разным сеттльментам, что не могут представить никакой обороны перед дикой и необузданной ордой, на помощь которой немедленно явится все китайское население города. А где еще окажется возможность пограбить, там китайские войска первые явятся на подмогу. Я только что узнал, что китайская императрица издала тайный указ по войскам, чтобы они никоим образом не вступали в бой с боксерами, но только осторожно заставляли их сборища расходиться. Это значит, что правительство не желает принимать никаких мер против боксеров и предоставляет им полную свободу действий. Державы должны немедленно предпринять самый решительный и твердый образ действий, для того чтобы восстание не распространилось по всем городам и деревням Чжилийской провинции и чтобы европейцы не были осаждены или сожжены в Тяньцзине и Пекине.

Из Баодинфу иностранцы, строившие железную дорогу, уже изгнаны. Несколько мужчин и женщин, в том числе главный инженер Оссан с сестрою, без вести пропали. В реке видели обезображенный труп европейской женщины. Вероятно, это сестра Оссана. Китайское население теперь так наэлектризовано слухами о чудесах боксеров и так возбуждено ими против иностранцев, что легко может повториться тяньцзинская резня 1870 года, если немедленно не будут присланы большие военные силы, которые сразу потушат костер разгорающегося восстания. Если боксеры упустили уже время для нападения на Тяньцзин, когда в нем еще не было десанта европейских войск, то как бы европейцы тоже не потеряли времени и не дождались того дня, когда китайцы, увлеченные боксерами, провозгласят священный поход против заморских чертей. Тогда державы будут вынуждены начать правильные военные действия, а к чему все это может привести – трудно предвидеть, тем более что возмущения на религиозной и фанатической почве всегда сопровождаются крайним упорством, жестокостью и необыкновенным кровопролитием.

Не может быть, конечно, никакого сомнения в окончательной победе соединенного европейского оружия, но если придется иметь дело с сотнями тысяч китайских фанатиков и пролетариев, которым нет числа и которым терять нечего, то как бы не пришлось заплатить слишком дорогой ценой за такую победу. Война с ордой диких изуверов опасна, как гидра, у которой на место одной отрубленной головы сейчас же вырастают две новых. Иностранцы неоднократно спрашивали меня, когда же наконец будут присланы из Порт-Артура настоящие сухопутные силы для защиты европейцев, так как в нынешних событиях только пехотные войска могут оказать действительную помощь.

– О серьезности и опасности положения, – закончил полковник Вогак, – я уже несколько раз телеграфировал адмиралу Алексееву. К сожалению, в Пекине некоторые посланники совершенно не разделяют моего взгляда и, не желая видеть никакой серьезности в совершающихся событиях и удовлетворяясь успокоительными заверениями и любезными обещаниями Цзунлиямыня, готовятся не к бегству из Пекина, пока еще не поздно, а к переезду на дачу. В Тяньцзине во всех моих действиях меня поддерживает французский консул граф Дюшейляр, мой большой друг, с которым мы работаем в полном согласии и единении. Он совершенно разделяет мою точку зрения.

Мой следующий визит был к русскому консулу Н. А. Шуйскому, который жил на французской концессии, рядом с Японским банком, в большом каменном двухэтажном доме старинного барского вида, среди красивого тенистого сада.

Конечно, я не сразу разыскал русское консульство. По-видимому, материя для русских флагов стоит очень дорого на Дальнем Востоке, так как иные наши консулы на Востоке не любят вывешивать свои флаги, вероятно, в видах экономии, сберегая казенное имущество и не желая, чтобы флаги напрасно трепались от ветра и дождя. Только консулы других наций любят щеголять новенькими флагами над своими консульствами.

К сожалению, консул был болен. Я был принят его супругой Верой Дмитриевной, обладательницей прекрасного голоса, которая несколько лет тому назад мечтала о карьере на оперной сцене, но потом променяла лавры, розы и шипы музыкальной славы на тихую семейную жизнь на Востоке. Однако нагрянувшие события доставили ей столько треволнений и тягостей, которые вообще редко выпадают в жизни. В нарядно убранной гостиной я встретил г-жу Поппе, супругу секретаря нашего консульства, и г-жу Воронову, супругу полковника Воронова.

Когда в гостиную вошла престарелая ама – няня-китаянка, со сморщенным добрым лицом, на маленьких остроконечных ножках, все дамы заговорили с нею по-китайски. Как они чудесно говорили на языке Конфуция и Ли Хун Чжана! Моему восторгу китаиста, который несколько лет изучал этот заколдованный язык на Восточном факультете Петербургского университета и ничего не изучил, – не было пределов. В разговоре дам китайский язык звучал так же свободно, легко и красиво, как и французский. Благодаря легкости языка и постоянному общению с китайской прислугой, особенно нянями, наши дамы в Китае, при желании и некотором труде, быстро усваивают этот язык. Госпожа Воронова, дочь известного русского деятеля на Дальнем Востоке и китаиста Старцева, с детства говорящая по-китайски, владеет китайским языком в совершенстве. Если бы она пожелала произнести в Петербурге речь на китайском языке, она затмила бы весь Восточный факультет безукоризненной чистотой и красотой произношения, знанием духа языка и богатством выражений. Полковник Воронов неоднократно пользовался ее услугами в качестве переводчицы при сношениях с генералом Не Ши Ченом, который говорил, что редко встречал иностранцев, которые бы так блестяще владели китайским языком, как эта русская лингвистка. Было бы очень жаль, если бы русская наука нисколько не воспользовалась ее знаниями в этой сфере, в которой теперь еще так мало знатоков и работников.

Я продолжал изумляться и восхищаться, когда ама принесла крошку-дочку консула, которая на вопрос матери, не хочет ли она спать, ответила на чистейшем мандаринском наречии:

– Бу яо! – не хочу! – И, увидав во мне чужеземца, она потянулась под покровительство няни.

В Китае я нередко встречал детей европейцев, которые воспитывались китайскими амами-нянями и в детстве говорили только по-китайски. Подрастая, дети очень неохотно переходили на язык родителей и всегда предпочитали китайский язык, идеальный по своей разговорной легкости, простоте и краткости.

Дамы были в отчаянии. Беспорядки вокруг Тяньцзина, или, как русские их называли les troubles, или попросту «трубли», были предметом самого взволнованного разговора.

Ама только что принесла ужасные новости. Тяньцзин кишит боксерами, которые устраивают шумные сборища и расклеивают по улицам объявления, призывающие всех китайцев восстать против поганых иностранцев. Во всех деревнях куют мечи, копья и алебарды.

На некоторых европейских домах появились пометки, сделанные кровью. Это знак, что помеченный дом обречен на сожжение, а его обитатели на гибель. Много китайских семей, принявших христианство, поголовно вырезаны; китайская прислуга в ужасе бросает своих господ-европейцев, так как боксеры грозят казнью всякому китайцу, кто будет служить иностранцу и иметь с ним какие бы то ни было дела. В одной деревне появилась святая девочка, которая одарена сверхъестественными силами и делает чудеса.

Боксеры перевозят ее из деревни в деревню и поклоняются ей как кумиру. Она предсказала изгнание всех «янгуйцзы» – заморских чертей и торжество «ихэтуань» – боксеров, которые уже назначили ночь и час для общего нападения на иностранные концессии в Тяньцзине.

Камня на камне не будет оставлено на месте концессий, которые должны быть разрушены, земля вспахана и на костях европейцев будет посеян гаолян. Первою должна быть уничтожена французская концессия, на которой живут ненавистные боксерам католические миссионеры и находятся – католический монастырь, французский госпиталь, школы и французское и русское консульства.

В тот же день я навестил поручика 11-го Восточно-Сибирского стрелкового полка Блонского, который лежал весь перевязанный во французском госпитале. Он рассказал, как его лошадь поскользнулась; он упал, и на него, лежавшего, набросились со всех сторон боксеры. Он отбивался от них шашкой и выстрелами револьвера до тех пор, пока не подскочили на выручку казаки, сотник Семенов и Нечволодов. Благодаря чистому воздуху и сухому климату Тяньцзина, его 14 ран быстро заживают. Раненные с ним два казака также поправляются. Даже удивительный отрубленный нос у вахмистра взвода прирос и заживает.

25 мая

Русская колония в Тяньцзине насчитывает в настоящее время всего шесть семейств. Семейные: консул Шуйский, полковник Воронов, коммерсант Батуев, секретарь консульства Поппе, начальник почтовой конторы Левицкий, коммерсант Платунов. Семейство полковника Вогака не живет в Тяньцзине. Холостая молодежь: штабс-капитан Нечволодов, поручик Блонский, доверенный отделения Русско-Китайского банка Садовников, преподаватель Русско-Китайской школы Любомудров и служащие у гг. Батуева и Старцева, находившегося в имении на своем острове Путятина. Кроме того, в распоряжении полковника Воронова находились два бравых гусара, красные мундиры и победоносный вид которых производили ошеломляющее впечатление на китайцев и даже на европейцев Тяньцзина.

Временно находился инженер Карпов, занятый отправлением рабочих-китайцев на постройку Маньчжурской железной дороги. Им уже отправлено 80 тысяч человек.

Всего в русской колонии живет 7 женщин и около 25 мужчин.

18 мая в Тяньцзине поселены 25 казаков с сотником Семеновым. Ночью они охраняют русское консульство, русскую почтовую контору и дома Батуева.

Известный в Китае коммерсант Батуев, представитель чайной фирмы «Молчанов и Печатнов», занят приемом чаев, приходящих на пароходах в Тяньцзин из Ханькоу, и отправлением их на верблюдах сухим путем, через Кяхту, в Россию. Кроме того, в компании с иностранцами он ведет большое дело по продаже тибетских и китайских мехов. Он живет с семьей в своем пышном доме, с роскошной обстановкой, садом, флигелями и пр.

Самая многочисленная колония – английская, потом по численности следуют: германская, бельгийская, французская и др. Итальянец один. Он по профессии парикмахер; держит свой салон на берегу реки Пэйхо и имеет полное право гордиться, что итальянский десант прибыл для его охраны. Всего в Тяньцзине около 200 дам и девиц и 2000 мужчин-европейцев. Китайское население города доходит до миллиона.

Живут иностранцы скучно и однообразно, трудолюбиво работают днем, отдыхают вечером и строго придерживаются правильного образа жизни, установленного англичанами.

Англичане, американцы, немцы, бельгийцы, французы, а за ними и русские – обыкновенно встают в 7 часов утра и, освежившись хорошим душем после хорошего кутежа накануне, выпив стакан крепкого цейлонского чаю и закусив овсянкой, яичницей и бифштексом, уже с 8 часов утра начинают наполнять свои офисы – конторы.

Работают методично, молча, спокойно, усидчиво и делают свои дела (business) быстро и аккуратно.

В 12 часов европейцы закрывают офисы и едут на рикшах или велосипедах в Тяньцзинский клуб, где видятся друг с другом, читают телеграммы и газеты, обмениваются новостями. По умному почину англичан, подобные международные клубы учреждены во всех главных портовых городах Китая, Кореи и Японии и являются центральным местом, сближающим и объединяющим разноязычное общество колонии. Туземцы – китайцы, корейцы и японцы, а также half-cast, полукастовые, т. е. люди смешанной расы, – в клуб не допускаются. Его благородными членами могут быть только белые. Делами клуба заведует выборная комиссия из представителей разных национальностей. В клубе имеется буфет, бильярд, кегельбан, библиотека и читальня с множеством газет. Прислуга в клубе китайская. Все члены избираются и пользуются правом рекомендации гостей, причем обращается страшное внимание на общественный ранг данного лица. И только военные всех наций считаются постоянными гостями подобных клубов.

В 4 часа обыкновенно бизнесы в офисах заканчиваются и на велосипедах или верхом европейцы едут за город на рекреационный плац играть в теннис, где они встречаются с дамами.

От 4 до 6 часов в русской колонии пьют чай, и в это время можно застать хозяйку дома. Гостеприимством и открытыми приемами отличаются только русские. Иностранцы принимают у себя очень редко, только на званые обеды. Знакомство поддерживается исключительно визитами и игрою в теннис. У семейных иностранцев совершенно не принято бывать запросто. Я объясняю это малочисленностью дам и девиц, оберегаемых тяньцзинскими джентльменами с удивительной ревностью, что, по слухам, не мешает грандиозному распространению в обществе флирта.

Этот преувеличенно строгий этикет, замкнутость, общественные клетки и невозможность поддерживать простые неофициальные сношения, при малочисленности дамского общества, делают жизнь в Тяньцзине очень скучной, однообразной и натянутой. Единственными общественными развлечениями являются: спорт, скачки, изредка любительские спектакли, концерты и кутежи.

В 8 часов европейцы обедают и вечером уже никакими делами не занимаются. После обеда молодежь и холостежь идет в клуб или гостиницы играть на бильярде, в карты или совещаться с Бахусом и Гамбринусом, причем эти совещания носят хотя и интимный, но обыкновенно весьма бурный характер.

Спорт процветает в Тяньцзине в разных формах, из которых три важнейшие: спорт тенниса, спорт костюмов и спорт виски.

Лаун-теннисом увлекаются все: дети, молодежь, взрослые, старики и старушки. С ракетами в руках они бегают с утра и играют до тех пор, пока не стемнеет. Играют серьезно, степенно, с важностью и достоинством выкрикивая по-английски: «Play! your game!» Умение играть в теннис считается признаком хорошего тона, и неиграющий в эту новейшую метательную игру показался бы в глазах здешнего общества оригиналом и человеком неблагонадежным, потому что ежедневно играть в теннис так же обязательно, как и ежедневно обедать. Играть в теннис так же необходимо, как и соблюдать требования приличий и моды.

Поэтому второй спорт – это спорт костюмов. Не столько дамы, которые по большей части одеваются просто, сообразно сезону, сколько джентльмены Дальнего Востока много теряют времени для своего туалета. Они строжайше наблюдают не только сезон, но и время дня и назначение костюма, и создали целую систему одевания.

Тяньцзинские сэры аккуратно переодеваются по нескольку раз в день и внимательно следят за всеми подробностями и тонкостями туалета. Летом тропический шлем должен непременно быть одного цвета и стиля с тончайшим тропическим костюмом и легчайшими башмаками. Было бы грубым нарушением вкуса и этикета, если бы, например, галстук не гармонировал по своему тону и фасону с поясом и носками. Никогда ни один тяньцзинский милорд или мистер, дорожащий своим достоинством и репутацией, не явится на recreation-ground, где играют в теннис, в другом костюме, нежели в спортсменском, и никогда он не сделает такой непростительной ошибки, чтобы перепутать костюмы и пожаловать на обед с одними мужчинами во фраке, а на обед с дамами в смокинге, – а не наоборот.

– Как вы одеты! – сказал мне однажды с негодованием один тяньцзинский коммерсант. – Вы совершенно не обращаете внимания на погоду: разве можно одевать такой светлый галстук при таком пасмурном небе?

Третий спорт состоит в неимоверном уничтожении виски. По примеру англичан и американцев, виски пьется с какой-нибудь содовой, преимущественно японской водой: Tansan, Hirano, Apollinaris или Aquarius. Нет часа дня или ночи, когда благородный член международного клуба не потребовал бы «whisky and soda». Как полезно и приятно освежиться стаканом виски-сода утром, со сна, после мрачно и мятежно проведенной ночи! Во время занятий бизнесами в офисах виски-сода проясняет и бодрит мысль и содействует пониманию самых запутанных коммерческих счетов и операций. В клубе джентльмены обмениваются новостями между стаканами сода-виски. Виски-сода облегчает и освежает тело, изнемогающее от тропической жары. Окончив партию тенниса, спортсмен обязан выпить бокал этого модного нектара, иначе он не спортсмен. Если вы сделаете визит вашим знакомым, вас прежде всего спросят не о погоде, а предложат вам: не хотите ли сода-виски? Когда поздно вечером в хорошей компании выпиты уже все сорта вина и ликеров, опорожнены все бутылки, больше уже нечего пить и мысли плавают в тумане, – самое лучшее выпить виски-сода. Это сейчас же протрезвит голову и рассеет самый непроницаемый туман.

– Что может быть лучше виски-сода? – спросили однажды одного члена Тяньцзинского клуба.

– Ничто, кроме виски без соды! – ответил он, не задумываясь. – И тот, кто не пьет сода-виски, не может быть джентльменом.

Некоторые русские на Востоке усердно следуют этикету и режиму, установленному англичанами, и до того англоманствуют, что истинное джентльменство и свою цивилизаторскую миссию на Востоке видят только в том, чтобы говорить по-английски, читать лондонский «Таймс», играть в теннис, носить английские шлемы, черные чулки и белые башмаки, выпивать ежедневно бутылку виски и презирать китайцев.

Консул Шуйский чувствовал себя на другой день гораздо лучше и мог принять меня в своем кабинете, окруженный русскими и китайскими книгами и рукописями.

Я был весьма заинтересован беседой с известным синологом, много лет прожившим в Китае и считающимся редким знатоком языка и истории китайцев.

Почтенный консул выглядел очень болезненным и сидел в своем кресле с печальным видом жертвы, обреченной на интервью с неотвязчивым корреспондентом.

– Позвольте мне узнать просвещенное мнение синолога о совершающихся ныне событиях, – спросил я.

– О нынешних событиях очень трудно сказать что-нибудь положительное. Подобные беспорядки бывают в Китае ежегодно. А секта боксеров, хотя и под другими названиями, существует в Китае давно.

– Не представляют ли нынешние беспорядки исключительного явления, весьма острого и опасного для иностранцев и для общего спокойствия страны?

– Это покажет будущее.

– Какие могут быть последствия этого восстания боксеров?

– Этого никто не может знать.

– Я желаю проехать в китайские кварталы Тяньцзина и посмотреть на настроение народа. Вы ничего не будете иметь против?

– Я этого никоим образом не могу допустить. Это очень опасно. Толпа разъярена против иностранцев. Вас оскорбят или убьют, что может вызвать целый политический инцидент и неприятную дипломатическую переписку.

– Благодарю вас за предупреждение и постараюсь не вызывать дипломатической переписки. Я хотел бы узнать, какую действительную роль играет пекинское правительство в совершающихся событиях?

– Это знают только китайские министры.

– Правда ли, что вдовствующая императрица покровительствует боксерам?

– Мне это официально не известно.

– Правда ли, что Японии принадлежит двусмысленная роль в отношении Китая и она тайно поддерживает боксеров, с тем чтобы разжечь восстание в огромный пожар, который она потом будет сама же заливать и за пролитую ею воду возьмет хороший кусок Китайской суши?

– Я никак не могу знать, чего желает Япония.

– Примкнут ли китайские войска к боксерам или нет?

– Это тоже покажет будущее. Все, что я вам мог сказать по этому вопросу, я уже сказал.

Поблагодарив за эти интересные и редкие сведения, я отправился к генералу Гу, бывшему китайскому инспектору Порт-артурского порта. После занятия Квантуна русскими эта единственная китайская официальная должность наблюдательного характера была сохранена нами в Порт-Артуре. Когда Гу должен был покинуть Артур, вследствие своей серьезной болезни – паралича тела, эта должность более уже никем не занималась и после военных событий была совсем упразднена.

Вместе с преподавателем Русско-Китайского училища в Тяньцзине китайцем Лиу, известным более как Леонид Иванович, мы на рикшах приехали к сановнику третьего класса Гу, жившему около английской концессии в китайском доме.

Мы вошли в комнату с маленькими стеклянными окнами, обвешанную китайскими картинами и изречениями. Полкомнаты было занято постелью под балдахином, разрисованным цветами. Поддерживаемый прислугою, вошел Гу. Он был очень болен, слаб и усиленно курил трубку. Мы уселись вокруг круглого столика на круглых стульях с резными спинками. Мы заговорили по-китайски. Гу сейчас же спросил:

– Как здоровье и как дела А-цзянцзюнь – адмирала Алексеева?

Я сообщил и спросил:

– Как здоровье великого господина Гу?

– Очень плохо, очень плохо. Тело разбито. Живот не хорош. Голова болит. Сил нет. Едва хожу. В Лиушунькоу спокойно?

– В Порт-Артуре совершенно спокойно.

– Пока у вас будет добрый и мудрый цзянцзюнь Алексеев, у вас всегда будет спокойно. Он соблюдает справедливость и одинаково относится и к русским и к китайцам. Это самое главное. В его области будет всегда спокойно. Мы, китайцы, выше всего ценим справедливость и человеколюбие, и всегда уважаем справедливых и человеколюбивых людей и начальников, к какому бы народу они ни принадлежали. Ваш цзянцзюнь Алексеев мудр, как Ли Хун Чжан. Но только у вас много таких хороших чиновников, a у нас очень мало. Оттуда и происходят все наши несчастия.

– Позвольте вас спросить: почему восстание боксеров приняло такие громадные размеры? Неужели его поддерживает китайское правительство?

Потухшие глаза старого курильщика неожиданно загорелись блеском негодования:

– Я думаю, что там в Пекине они все сошли с ума. Они хотят погубить Китай. Дуань-ван-е – князь Туан и его приспешники управляют теперь государственными делами, но они в них ничего не понимают и они доведут нас до войны с иностранцами. Как и сорок лет назад, Пекин будет осажден, наши войска разбегутся, дворцы будут разрушены, a бедный народ и купцы заплатят неимоверную контрибуцию за трусость войск и глупые головы чиновников. Если бы у нас все министры и губернаторы были так умны, как Ли Хун Чжан, Юань Ши Кай или ваши Алексеев и Суботич, который тоже был хороший цзянцзюнь и всегда был справедлив к китайцам, то у нас никогда бы не было ихэтуань – боксеров. Ведь у Юань Ши Кая на Шаньдуне их нет: он их всех разогнал и в его провинции все будет спокойно, потому что он понимает дела. Пейте чай, прошу! цин, цин!

Прислуга уставила стол печениями, сладостями, засахаренными фруктами и ежеминутно наливала гостям светло-зеленый душистый чай в крохотные чашечки. Почтенный Гу продолжал:

– Хотя я сам мандарин, но должен сказать, что китайцы хорошие купцы, но плохие чиновники. А об иностранных делах они не имеют никакого представления. Если бы наши чиновники были умны, то они скорее уничтожили бы всех этих разбойников, но не позволили бы им трогать иностранцев, потому что за одного тронутого иностранца потом платятся сто невинных китайцев, если не больше. Боксеры-ихэтуань – это наше истинное несчастие. Говоря, что они избранники и посланники неба, они толпами врываются в деревни и города, требуют, чтобы их кормили, берут лошадей, одежду и только грабят народ. Они хотят уничтожить китайцев-христиан и выжигают целые деревни. Они кровожадны как волки и барсы, но и как дикие звери дальше своих лесов и гор они ничего не знают. Они воображают, что их боксерские заклинания и ладонки сильнее заморских пушек и ружей, которых они не боятся. Эти безумцы убеждены, что они бессмертны, и хотят драться с иностранцами. Посмотрим, что они скажут, когда столкнутся с иностранными солдатами, которых они никогда не видали, или с иностранными пушками, выстрела которых они тоже никогда не слыхали. Наш глупый, невежественный народ, часто никогда не видевший ни одного иностранца, вместо того чтобы прогнать всех этих разбойников, верит всем их россказням и слепо идет за ними.

– А наши министры, – заговорил Гу с отчаянием, – и князь Дуань воспользовались невежеством народа и этими смутами, чтобы захватить в свои руки власть, и объявили себя друзьями ихэтуань – союза боксеров. Делами теперь управляет уже не богдыхан, а князь Дуань и старая государыня. Они воображают, что, купив у германцев новые пушки и ружья, они стали всесильны и могут одержать победу над иностранными войсками. Они верят, что этой победой они привлекут благодарность и любовь народа, который они только еще более разорят этой бессмысленной войной, но никак не облагодетельствуют. Они не хотят признать, что давать нашим трусливым войскам новые пушки так же бесполезно, как и надевать на зайца медную кольчугу, потому что, увидав льва, заяц убежит вместе с кольчугой. Я боюсь, что это новое восстание принесет Китаю страшное несчастие, от которого более всего пострадают самые неповинные в нем: купцы и горожане…

Почтенный старик закашлялся. Мы встали и начали прощаться, выражая лучшие пожелания его здоровью.

– Извините, что мое больное тело не позволяет мне проводить вас до ворот дома, – были последние слова генерала Гу.

Рикши быстро повезли меня и Леонида Ивановича в Русско-Китайское училище, которое находилось вне иностранных концессий, по ту сторону городского вала.

Мы проехали старые городские ворота, с зубчатым верхом и тяжелыми дубовыми дверями, обитыми железом. Объявления китайских властей были расклеены по стенам. В воротах стояли китайские полицейские с палками.

Училище основано в 1896 г. трудами и заботливостью бывшего секретаря русского консульства в Тяньцзине, ныне консула в Инкоу Викт. Федор. Гроссе, воспитанника Восточного факультета Петербургского университета, прекрасного китаиста, бывшего первым учителем созданной им русской школы – первой в Китае. При содействии князя Э. Э. Ухтомского, командированного в то время в Пекин по Высочайшему повелению, китайское правительство отнеслось с полным сочувствием к учреждению русско-китайской школы и дало для этой цели средства и дома. Во главе училища назначен китаец-директор Тяньцзинской таможни, которому принадлежит общее руководство. Кроме того, назначены: китаец-инспектор и учителя китайского языка и русские учителя. Все расходы по содержанию штата китайское правительство взяло на себя: 700 лан, или около 1000 руб. в месяц.

Гроссе так серьезно и умело повел дело преподавания, что школа стала скоро пользоваться популярностью среди китайцев и комплект учеников – 30 человек был в ней всегда полон.

Мы навестили нового преподавателя училища г. Любомудрова, который любезно стал показывать учебное заведение.

По примеру других китайских зданий, училище занимает несколько квадратных мощеных дворов, обнесенных комнатами, в которых живут ученики и учителя, классами, столовой, кухней и галереей. Русский учитель г. Любомудров живет анахоретом в двух комнатах, заваленных книгами и убранных китайскими иероглифами и картинами. Вход завешен циновкой. Русский учитель, кроме квартиры с освещением и всеми услугами, получает 200 лан – 300 рублей в месяц. Навестив инспектора училища, старого ученого китайца с большими очками, мы осмотрели классы, которые помещались в просторных светлых комнатах. Доски, черные китайские столики и табуреты для учеников были расставлены в порядке. На стенах висели географические карты и картины из русской истории. Во всех помещениях поддерживалась строгая чистота, порядок и исправность. В школе преподавали: китайский язык, русский язык, арифметику, географию и русскую историю.

– Как ученики проходят русскую историю? – полюбопытствовал я.

– Китайцы вообще любят изучать историю, – ответил Лиу. – А наши ученики прямо увлекаются русской историей, потому что она иногда напоминает им их родную историю. У нас был один ученик, Лиу Ши Чжэн, хорошо говоривший по-русски, который до того почитал великого князя Ярослава за его мудрость и справедливость, что просил окрестить его самого Ярославом Ивановичем, и так его зовут теперь русские. А пред Петром Великим наши ученики благоговеют и мечтают о том времени, когда в Китае народится такой же великий император.

Мы прошли в маленькие комнатки, в которых жили ученики, от 14 до 26 лет по 2 человека в каждой. Каменные лежанки, крытые циновками, столики с русскими и китайскими книжками, скамейки и изречения на стенах были скромным убранством комнат. Ученики в тоненьких шелковых халатах, напоминающих наши подрясники, почтительно стояли у своих столиков. Я попросил одного из них показать тетради. С особенной вежливостью он развернул предо мной тетрадь, в которой я увидал четко и старательно написанные русские фразы.

По всему было видно, что труды Гроссе не пропали даром.

– Как вас зовут? – спросил я.

Он ответил отчетливо по-русски, старательно выговаривая все слоги, что его зовут Лиу Ши Мин; что у него есть брат Ярослав Иванович, который тоже учился в этом училище, a теперь находится в Порт-Артуре; что ему 18 лет, а его отцу 54; его отец – бывший китайский офицер; большинство родителей учеников – богатые купцы или чиновники; он мечтает по окончании училища уехать в Россию.

– Все наши ученики мечтают о поездке в Россию, – заметил учитель Лиу.

– Довольны вы вашими учениками? – спросил я Любомудрова.

– Очень. Ими нельзя не быть довольным. Это серьезный, трудолюбивый и воспитанный народ. Они учатся весь день, учатся спокойно, старательно. Их поведение безукоризненно. Никакие шалости и озорнические проделки, которыми так любят хвастать европейские мальчики, им неизвестны. К учителям они относятся, в силу традиции, с тем уважением и безусловным доверием, которых я никогда не встречал в России. А между тем все они еще в отроческом возрасте. По случаю боксерских беспорядков, мы распустили большую часть учеников. Здесь остались только те, кто еще не успел уехать или кому ехать очень далеко.

– А как они относятся к боксерам?

– Они их очень боятся, так как боксеры объявили смерть всякому, кто имел дело с иностранцами. Мое положение здесь вне концессий тоже очень опасное, и поэтому я на ночь переезжаю в гостиницу «Astor-House».

– Ты любишь ихэтуань? – спросил я одного мальчика.

Он улыбнулся и ответил:

– Нет, я не люблю боксеров. Они нехорошие люди. Они убивают людей и жгут дома. Я их очень боюсь и тоже уеду из Тяньцзина.

Когда мы окончили осмотр училища, Лиу обратился к Любомудрову и ко мне со словами:

– Господа, поедемте теперь в китайский ресторан «Лучезарный Терем», пообедаем и выпьем доброго вина, пока на нас еще не нападают боксеры. Потом, вероятно, нам всем будет некогда.

Я простился с почтенным инспектором-китайцем и крепко пожал руки этим славным воспитанным и серьезным мальчикам, которые рисковали жизнью, изучая язык дружественного им народа, может быть, единственного государства, которое может стать действительным и вековым другом китайцев.

Может быть, через несколько лет эти узкоглазые и косатые юноши, с заложенными в них семенами благоговения и привязанности к России, изучив ее язык, историю и быт, будут деятельно служить великому делу дружбы и тесных мирных сношений между двумя соседями – великанами Азии. Но теперь они дрожали за свою участь, так как изучали язык чужого государства. Все же иностранное осуждено и заклеймено ихэтуанцами, ослепленными патриотами, ведущими свою родину к погибели. Какая горькая ирония истории!

Ровно через неделю боксеры ночью напали на училище, разорили и сожгли все учебные здания дотла. Говорили, что под развалинами погибло несколько учеников, которые не успели спастись. Любомудров, Леонид Иванович и китайские учителя заблаговременно покинули училище.

Когда мы проезжали мимо городских ворот, в глаза бросилось свеженаклеенное объявление на китайском языке. Составленное в стихах объявление гласило:

«Наш император на конец становится могущественным. Предводитель ихэтуанцев царского рода. В три месяца все иностранцы будут убиты или изгнаны из Китая.

В сорок лет империя стала полна чужеземцев. Они разделили нашу землю. С тех пор как газета «Говэньбао» принадлежит японцам, она говорит об ихэтуанцах один вздор. Мы предупреждаем ее владельцев, чтобы они более не говорили вздора. Если они будут продолжать, то их дом будет разрушен. Братья не должны бояться. На севере десять раз десять тысяч.

Когда иностранцы будут прогнаны вон, тогда мы вернемся на холмы».

На объявлении было приписано:

«Пусть прохожие следят за тем, чтобы иностранцы не сорвали объявления».

Возле стояли китайские полицейские и с почтением взирали на прокламацию боксеров.

Лиу смотрел и только посмеивался.

«Лучезарный Терем», к которому нас подвезли рикши, находился в темном переулке, в самом начале китайского квартала. Он имел темный, грязный и неряшливый вид и был расположен в двух этажах китайского дома: внизу – бакалейная и виноторговля для европейцев попроще, матросов и солдат, наверху – ресторан с смешанной европейско-китайской кухней.

Мы поднялись наверх и заняли отдельный кабинет. По стенам висели китайские картины, рисованные по стеклу и изображавшие не только идиллические домики с прекрасными китаянками, но и китайские военные крейсера, под которыми лиловая вода клубилась барашками. Комнату украшали полинявшие зеркала и китайские искусственные цветы, яркие и пестрые. Подали китайские сласти, европейский обед и французское шампанское шанхайского происхождения.

Леонид Иванович Лиу, умный, дельный и предприимчивый китаец, еще в Пекине хорошо изучивший китайский и русский языки, был переводчиком при ямыне Чжилийского вице-короля и преподавателем русского училища. За свои заслуги, несмотря на молодые годы, он был награжден синим шариком четвертой степени. Он любил Россию и русских и искал друзей среди русских. Над боксерами он смеялся. Избалованный служебными успехами, он несколько иронически смотрел на окружающее:

– От наших сумасшедших боксеров никакого толку не будет. Они только причинят нам множество неприятностей. Это дикий, невежественный народ, который верит, что достаточно проглотить чернослив, чтобы устрашить вражеское войско, и поесть черного гороху, чтобы взять неприятельскую крепость. Но некоторые наши министры не лучше боксеров, так как, подобно им, они ничего не понимают в иностранных делах. Я совершенно не могу себе объяснить, на что они рассчитывают. Ведь не на наши войска, от которых так же мало пользы, как и от самих мандаринов, и которые не умеют стрелять и только потому носят ружья, что не умеют заняться другим более полезным и почтенным делом.

– Неужели у вас нет хороших регулярных войск?

– Хорошо дисциплинированные войска есть у генералов – Не, Сун и Ма, но только их очень мало. Больше войск на бумаге. Очень хорошие, обученные войска в Маньчжурии и у Юань Ши Кая, но он их сюда не пришлет, так как ему нужно охранять Шаньдун от германцев, с которыми труднее справиться, чем с боксерами. Поэтому боксеров он сплавил сюда, а себе развязал руки. Немцы, может быть, и хотят что-нибудь еще оторвать на Шаньдуне, как они оторвали Цзяочжоу, да только не могут найти повода, чтобы придраться, так как Юань Ши Кай очень умен и осторожен. Это наш второй Ли Хун Чжан.

– Инструктора принесли вам какую-нибудь пользу?

– Я думаю – никакой. Они устраивали парады с нашими войсками, получали большое жалованье, больше им ничего не было нужно. Наши солдаты очень довольны, что научились маршировать по-иностранному. Если им прикажут драться с боксерами, они будут драться. Если прикажут стрелять в иностранцев, они будут стрелять в иностранцев. Им это совершенно все равно. Но если где будет возможно пограбить, там они всегда будут заодно с боксерами.

– Как теперь народ относится к боксерам? – продолжал Лиу. – Глупый, невежественный народ, который знает об иностранцах только понаслышке или по миссионерам, переодетым в китайское платье, верит, что боксеры – посланники неба и избавители от иностранных дьяволов. Поэтому они наобум идут за боксерами, так как ничего не понимают. Горожане и купцы, которые постоянно имеют дела с иностранцами, вовсе не на стороне боксеров. Они знают, какие бедствия будут причинены боксерами, но они ничего не могут поделать. Многие из них уже теперь уезжают из Тяньцзина в более отдаленные и спокойные места.

Бой разлил в бокалы легкое шампанское вино, которое китайцы пьют не менее охотно, чем европейцы, и так же хорошо различают его марки.

– Расскажите, Леонид Иванович, все, что вы знаете о боксерах. А главное, пейте больше. Хорошее вино связывает друзей и развязывает язык.

– A по-моему, оно до того завязывает язык, что потом друзья даже не в состоянии объясниться друг с другом и говорят такие слова, которых нет ни в одном китайском словаре, – сказал Леонид Иванович и, сняв с себя верхнюю шелковую кофту, так как становилось очень жарко, с удовольствием хлебнул прохладной сладкой влаги и начал: – Боксеры давно существуют в Китае, около ста лет, образуя разные тайные и явные общества, под разными названиями. Самым древним было общество «Белого лотоса» – «Бай лянь цзяо», которое произвело возмущение против правительства при императоре Цзя-Цин (1796–1821), грабило и разоряло Южный Китай. Беспорядки, смуты и разбои были тогда такие же, как и теперь. Император послал свои войска и рассеял общество «Белого лотоса». Члены его разбежались по всему Китаю и повсюду проповедовали свое тайное учение против воцарившейся новой маньчжурской династии Цинов, для восстановления бывшей китайской династии Минов. Поэтому их девизом было: «Фу мин фань цин» – «Восстановить Минов, ниспровергнуть Цинов». Но, кроме политики, они стали заниматься еще мистикой и разными волшебствами, чудесами и гаданиями, в которые очень верит простой глупый народ.

Заодно с боксерами стали действовать буддийские и даоские монахи и монахини и объявили эти тайные общества под охраною Будды и других святых. Так как взрослый не станет заниматься всеми этими глупостями, то вожаки и монахи стали набирать мальчиков и девочек, которых обучали своим тайнам и готовили из них боксеров-кулачников. Для того чтобы эти дети и юноши сделались здоровыми и сильными людьми и могли, когда нужно, сражаться, то мальчиков и даже девочек обучают гимнастике, умению владеть мечом и приучают их к выносливости и голоду. Когда иностранцы, особенно миссионеры, стали слишком обижать китайцев, надоедать и причинять нам разные неприятности, отбирать наши земли и за каждый пустяк грозить нам войною, тогда тайные общества направили свою деятельность не против маньчжурского правительства, а против всех иностранцев, и, вместо прежнего девиза «Восстановить Минов и ниспровергнуть Цинов», провозгласили другой: «Бао цин мей ян» – «Охранять Цинов и уничтожать заморских».

Боксерам еще более стали помогать буддийские жрецы, так как распространение христианства в Китае стало угрожать их вере и им самим. Появилось общество «Красного фонаря» – «Хун Дэн Чжао», в котором монахини развивали девочек посредством чудесной гимнастики даосов и учили их созерцанию, самоуглублению и самоусыплению. Во сне и в бесчувствии девочки говорили пророчества, которых никто понимал. Возникли общества: «Большого ножа» – «Да дао», «Глиняного горшка» – «Ша го», «Охраны государства» – «Бао го» и «Уничтожения дьяволов» – «Ша гуй». Наконец появилось самое могущественное общество «Большого кулака» – «Да цюань», которое потом стало называться «Кулаком правды и согласия» – «И хэ цюань».