По большому льду. Северный полюс Пири Роберт

Глава XV. Осенние работы

Главной целью наших осенних санных вылазок была перевозка на мыс Колумбия припасов и снаряжения, необходимых для весеннего санного похода к полюсу. Выбор пал на мыс Колумбия, в девяноста милях севернее стоянки нашего корабля, потому что это была самая северная точка Земли Гранта, а еще потому, что он был достаточно удален на запад, и это давало возможность обойти течение, несущее массы льда, которые затем накапливаются в проливе Робсон. Оттуда мы могли сделать рывок на север прямо по льду Северного Ледовитого океана.

При перевозке тысяч фунтов предназначенных для людей и собак грузов на расстояние в девяносто миль в суровых условиях Арктики сталкиваешься с множеством проблем. Чтобы облегчить переброску мы разработали следующий план: вместо того чтобы гонять грузы партиями до самого мыса Колумбия, а затем возвращаться за следующей партией, установить по ходу маршрута станции. Первая партия должна была прибыть на мыс Белкнап, приблизительно в 12 милях от судна, оставить груз и в тот же день вернуться к судну. Следующая партия должна дойти до мыса Ричардсон, это еще около 20 миль, оставить там груз, затем вернуться к мысу Белкнап, взять там оставленный первой партией груз и доставить его до мыса Ричардсон. Следующую станцию планировалось организовать в заливе Портер, затем в Сейл-Харбор, еще одну – на мысе Колан, а последняя должна была разместиться на мысе Колумбия.

Таким образом, партии должны были курсировать от станции к станции, при этом сохранялся бы санный след, а по пути можно было бы охотиться. Тягловой силой, конечно же, служили эскимосские собаки, а транспортным средством – нарты были двух типов: нарты Пири, которые до этой экспедиции еще не использовались; и обычные эскимосские нарты, разве только немного удлиненные с учетом их специального назначения. Нарты Пири имеют 12–13 футов в длину, 2 фута в ширину и 7 дюймов в высоту, эскимосские нарты имеют 9 футов в длину при той же ширине и высоте.

В отличие от эскимосских нарт, простые дубовые полозья которых (толщиной в дюйм или дюйм с четвертью и шириной в 7 дюймов) имеют изгиб только в передней части (и только она подбита сталью), у нарт Пири дубовые боковины имеют скругления и спереди и сзади, а полозья по всей длине подбиты сталью двухдюймовой ширины. Боковые стороны обоих саней сплошные и скреплены ремнями из моржовой кожи.

Нарты Пири в течение 23 лет работы в полярных условиях все время совершенствовались, и сейчас они считаются самыми прочными и легкоуправляемыми из всех, какие использовались в северных экспедициях. Им под силу перевезти до 10–12 сотен фунтов за раз.

Нынешний вариант конструкции эскимосских нарт используется ими с незапамятных времен. Когда у них не было древесины, то есть еще до того, как к ним пришел белый человек, они делали нарты из лопаточных костей моржа и реберных костей кита, а в качестве вертикальных опор использовали оленьи рога.

Что касается конструктивных особенностей собачьей упряжки, то я пользовался эскимосской, только брал для нее другие материалы. Эскимосская упряжка делается из тюленьих шкур: две петли соединяются крест-накрест на шее собаки сзади и под горлом. На передние лапы собаки надеваются петли, а их концы соединяются на спине, там, где прикреплен поводок. Такая упряжь весьма проста и эластична, она устроена таким образом, что позволяет максимально использовать силу собаки. Есть, правда, одна помеха для использования тюленьей шкуры в качестве материала для упряжки – ее гастрономические качества. Когда собак держат на голодном пайке, они во время ночных стоянок вполне могут съесть упряжь. Чтобы избежать такого исхода, я использовал для упряжки специальную плетеную тесьму или белтинг, шириной в 2–2,5 дюйма и заменил традиционные эскимосские поводки из сыромятной кожи ремнями, сплетенными из льняного корда.

Собак впрягают в нарты веерообразно. Традиционно упряжка состоит из восьми собак, но если нужно быстро доставить на место тяжелый груз, число собак увеличивают до 10–12 собак. Управляют ими с помощью кнута и голоса. Длина кнута иногда 12, иногда 18 футов, но эскимосы настолько искусно управляются с этим изобретением, что могут с большой точностью попадать по определенной части тела любой конкретной собаки. Белый человек тоже может научиться пользоваться эскимосским кнутом, но на это требуется время. Время уходит хотя бы на то, чтобы точно воспроизвести манеру эскимоса выкрикивать слова «Хау-ей, хау-ей, хау-ей», означающие «направо»; или «Аш-уу, аш-уу, аш-уу» – «налево»; точно так же как обычное «хук, хук, хук», означающее «вперед».

Иногда, когда собаки не слушаются, обычный окрик «Хау-ей, хау-ей, хау-ей» приобретает противоположное значение и погонщик кричит «Хау-уууу», сопровождая его всякими словами на эскимосском и на английском – какими именно, я предоставляю читателю домыслить самому. У новичка, впервые пытающегося управлять упряжкой эскимосских собак, должно быть, сильно повышается температура. Некоторые даже начинают, подобно эскимосам, верить, что этими животными овладевают демоны. Временами кажется, что они взбесились. Любимое их развлечение – прыгать, перескакивая друг через друга, при этом они запутывают упряжь в такой клубок, что гордиев узел просто ничто по сравнению с ним.

И тогда, при температуре где-нибудь в интервале от нуля до –60°, погонщику приходится снимать свои тяжелые рукавицы и распутывать эти узлы голыми руками, а собаки в это время прыгают, лают и кусают одна другую, как будто издеваясь над ним. Я сейчас вспомнил один случай, какие почти всегда случаются, когда новичок начинает управлять эскимосскими собаками.

На нартах везли стандартный набор провизии для погонщика и группы: пеммикан, галеты, сгущенное молоко, чай, керосин, спирт.

Один из членов экспедиции (не буду называть его, так как я тоже порой оказывался в подобном положении) отправился в поход со своей упряжкой собак. Несколько часов спустя среди эскимосов послышались выкрики и безудержный смех. Я пошел узнать, что случилось и тут выяснилось, что собаки вернулась на корабль, но без нарт. Оказывается, пока погонщик-новичок пытался распутать упряжь, собаки удрали. Час или два спустя вернулся и он сам, хмурый и злой, как черт. Эскимосы встретили его насмешками и издевками. Дело в том, с точки зрения эскимосов белый человек заслуживает уважения только в том случае, если он мастерски, или, по крайней мере, не хуже их самих, может справиться с делом, за которое взялся. Бедняга снова собрал своих собак и отправился искать нарты.

Одна из важных задач таких коротких осенних переходов – постепенно закалять новых участников экспедиции. Они должны привыкнуть к таким мелким неприятностям, как отмороженные пальцы ног, уши и носы, не говоря уже о потере собачьей упряжки. Они должны научиться при плохом скольжении по неровному льду выравнивать тяжелогруженые нарты, поднимая вверх одну из сторон, хотя поначалу, пока мускулы еще не затвердели, как железо, кажется, что от усилий они просто сейчас разорвутся. Более того, надо еще научиться носить меховую одежду.

16 сентября к мысу Белкнап был отправлен первый санный поезд: Марвин, д-р Гудселл и Боруп с тринадцатью эскимосами, шестнадцатью нартами и двумя сотнями собак. Эта процессия представляла весьма впечатляющее зрелище, когда, вытянувшись вдоль ледяного припая длинной узкой змеей, в которой нарты шли точно друг за другом, она направилась точно на северо-запад. Был великолепный день – ясный, тихий, солнечный. Поезд уже отъехал довольно далеко, но еще долго слышались выкрики погонщиков-эскимосов – хук-хук-хук, аш-уу, хау-эй, – щелчки кнутов, шуршание и хруст раздавленного полозьями нарт снега.

Меня часто спрашивают: как нам удается не замерзнуть во время санных переездов. Да мы и не ездим в санях, за исключением, может быть, редких случаев. Мы идем рядом с нартами, а когда собакам становится особенно тяжело, на неровных, шероховатых участках нам приходится помогать им и приподнимать нарты.

Первая партия возвратилась с пустыми нартами в тот же день, а на следующий день две группы эскимосов, вернувшись с охоты, принесли трех оленей, шесть зайцев и две гаги. К сожалению, следов мускусных быков ни одна из групп не обнаружила. Второй санный отряд был отправлен 18-го числа; ему предстояло доставить 56 ящиков пеммикана к мысу Ричардсон, разбить там лагерь, затем съездить на мыс Белкнап за галетами, доставить их на мыс Ричардсон и на следующий день вернуться на корабль. При этом их ожидала ночь в полевых условиях.

Вряд ли хоть кому-то в Арктике удалось уснуть, впервые расположившись на ночлег в брезентовой палатке. Непривычные для уха звуки издает лед; на привязи дерутся и лают собаки; воздух в небольшой палатке, несмотря на холод, не так уж свеж, так как ночуют в ней, как правило, четверо: три эскимоса и белый, к тому же в ней всю ночь горит керосиновая горелка. Порой среди ночи эскимосы заводят свои заунывные песни, призывая на помощь духов предков, а это, скажу я вам, испытание не из легких, а иногда нервы новичка щекочет волчий вой.

Палатки эти особые, из легкого брезента, с пришитым к стенам полом. К палатке пришит своеобразный рукав с круглым входным отверстием такого диаметра, чтобы в него смог пройти человек. По краю этого отверстия пропущен шнур, который затягивается и таким образом делает такое жилище совершенно непроницаемым для снега, в отличие от обычной палатки, в которую во время пурги моментально наносит горы снега.

Палатка имеет пирамидальную форму, с шестом посередине, ее края растягивают и удерживают в этом положении полозьями нарт или лыжами, которые используют вместо распорок. Люди спят на полу в одежде, подстелив шкуры мускусных быков и укрывшись легкими оленьими шкурами. Я, по крайней мере, не пользовался спальным мешком со времен полярной экспедиции 1891–1892 гг.

Кухней во время наших санных походов служит простой деревянный ящик, в который ставятся две керосинки со сдвоенными горелками и четырехдюймовыми фитилями. Кастрюлями служат нижние части двух пятигаллонных банок из-под керосина, снабженные крышками. Когда кухню упаковывают, эти импровизированные кастрюли переворачивают вверх дном и накрывают ими керосинки, а сам ящик закрывают крышкой на петлях. По прибытии в лагерь, кухню устанавливают внутри палатки или иглу, причем крышку ящика поднимают таким образом, чтобы она отражала тепло от пламени горелок и предохраняла стены иглу от таяния, стены палатки от загорания. Откидывающуюся на петлях переднюю часть ящика опускают и используют в качестве стола. Обе кастрюли наполняются колотым льдом и ставятся на керосинку; когда лед растопится, в одной кастрюле варят чай, а в другой – разогревают бобы или мясо, если, конечно, они есть.

У каждого участника экспедиции есть чайная кружка емкостью в четверть галлона и охотничий нож, выполняющий разнообразные функции. Такие изыски, как вилка, не практикуются, в то время как одной чайной ложки вполне достаточно на четверых. Во время трапезы едят ножами – каждый просто опускает в кастрюлю нож и выуживает оттуда кусочек мяса.

В полевых условиях мною практикуется двухразовое питание – утром и поздно вечером. Когда дни становятся короче, пищу принимают до рассвета и после наступления темноты, полностью посвящая светлую часть дня работе. Иногда приходится двигаться без перерыва на еду 24 часа подряд.

Партия, которая отправилась к мысу Ричардсон, вернулась вечером 19-го и была снова отправлена 21-го; 19 эскимосам на 22 нартах вменено было в обязанность переправить 6600 фунтов пеммикана для собак в залив Портер. Макмиллан, который все еще был болен, пропустил эти тренировочные походы, но был уверен, что сумеет воспользоваться опытом других, как только состояние здоровья позволит ему в них участвовать. 24-го сентября вернулась третья партия, на этот раз с добычей: они принесли мясо и шкуры четырнадцати оленей.

28-го судно покинуло достаточно много народу: Хэнсон с Ута, Алета и Инигито отправились на охоту на северный, а Марвин с Пудлуна, Сиглу и Арко – на восточный и южный берега озера Хейзен; три группы: Бартлетт с Паникпа, Инигито и Укеа; д-р Гудселл с Инигито, Кешунгва и Кьюта; и Боруп с Карко, Тоутингва и Акатингва отправились прямо к мысу Колумбия.

Я с самого начала планировал бОльшую часть охотничьего промысла и других полевых работ препоручить более молодым участникам экспедиции. Двадцать лет полярного опыта притупили у меня остроту восприятия многих вещей, и только охота на белых медведей еще могла меня взволновать. Молодые же участники экспедиции жаждали деятельности, а меня весной ожидало большое количество работы на борту, к тому же я хотел поднакопить сил для главного решающего прорыва.

У нас не было систематических физических тренировок, потому что я не вижу в них особенного смысла. Мое тело до сих пор всегда было способно подчиниться воле, какие бы требования я к нему ни предъявлял, а моя зимняя работа заключалась, главным образом, в налаживании оборудования и расчете соотношения между фунтами провианта и милями расстояния. Ведь именно нехватка еды вынудила меня повернуть назад от точки 87°6'. Имя дракона, охраняющего сокровища Арктики – Голод, а не Холод.

Однажды я все-таки позволил себе нарушить монотонное течение жизни мореплавателя, отправившись в октябре в поездку к заливу Маркем. Еще в апреле 1902 года, когда я увидел открывающиеся за мысом Хекла неисследованные глубины этого великого фьорда, у меня возникло непреодолимое желание проникнуть туда. В предыдущей экспедиции я дважды пытался это сделать, но мне это не удалось – отчасти из-за плохой погоды, отчасти из-за того, что я стремился вернуться к «Рузвельту», так как оставил его в опасной ситуации. Но теперь «Рузвельт» был в безопасности, и хотя солнце уже ходило довольно низко над горизонтом и скоро должна была наступить полярная ночь, я все же решился отправиться в путешествие.

1-го октября в компании трех эскимосов, Эгингва, Ублуя и Кулатуна, с тремя упряжками по 10 собак каждая и запасом еды всего на две недели, я покинул судно. По проложенному для нас предыдущими партиями следу, почти без груза, мы просто летели и, преодолев 35 миль пути всего за несколько часов, добрались до залива Портер, где и разбили наш первый лагерь.

Здесь мы нашли двух эскимосов, Онвагипсу и Вешаркупси, которые были отправлены сюда два дня назад. Онвагипсу вернулся на судно, а Вешаркупси мы взяли с собой, чтобы он помог нам доставить провизию в Сейл-Харбор, куда мы планировали попасть в марте, а оттуда вернулся на «Рузвельт».

Ночь в заливе Портер мы провели в палатке, которую установила первая из наших осенних партий; это была брезентовая палатка с полом, какие я уже описыва. Ночь выдалась не особенно холодной, и мы крепко уснули после дружеского ужина. Бобы и чай! После целого дня, проведенного под открытым небом Земли Гранта, этот ужин показался нам лукулловым пиром.

Глава XVI. Самая удачная охота в Арктике

Великолепно выспавшись после сытного ужина, мы с утра отправились в путь, прошли по льду до конца залива Портер, затем, повернув в сторону суши, пересекли перешеек шириной около пяти миль, разделяющий залив Портер и бухту Джеймс-Росс. Каждый фут этого маршрута был мне знаком, воскрешая в памяти впечатления прошлых лет. Дойдя до противоположной стороны перешейка, мы снова спустились на лед и рысцой рванули вдоль западного берега. Собаки, хорошо отдохнувшие и досыта накормленные, резво бежали, бодро помахивая хвостами и держа уши торчком. Погода была хорошая и от солнца, которое стояло теперь низко над горизонтом, падали на лед длинные, фантастические тени людей и собак.

Вдруг зоркие глаза Эгингва различили на склоне горы слева движущееся пятнышко. Он воскликнул: «Тукту!», и наша группа застыла на месте. Я знал, что погоня за самцом оленя – дело утомительное и небыстрое, поэтому не пытался преследовать его сам, а распорядился, чтобы два моих доблестных рыцаря, Эгингва и Ублуя, вооружившись винчестерами нужного калибра, отправились за охоту. По первому моему слову они, припадая к земле, уже мчались во весь опор с азартом охотничьих псов, спущенных с поводка. Они взяли такое направление, чтобы выскочить перед оленем чуть дальше за склоном горы.

Я наблюдал за ними в бинокль. Олень, завидев их, развернулся и неторопливо потрусил в другую сторону, время от времени настороженно оглядываясь. Внезапно олень повернулся к охотникам мордой и застыл, как каменное изваяние. Я догадался, что мои рыцари издали тот магический клич, который из поколения в поколение передается эскимосом-отцом эскимосу-сыну, зов предков, заставляющий самца оленя замереть на месте, особое шипение, похожее на фырканье кошки, только более протяжное.

Эскимосы подняли ружья, и могучий самец рухнул на месте. Собаки все это время пребывали в напряженном ожидании, вытянув головы и навострив уши, а при звуке выстрелов резко рванули в сторону берега, и в следующий момент мы уже мчались, не разбирая пути по камням и снегу так быстро, будто на нартах вовсе нет никакого груза.

Когда мы подъехали к охотникам, они стояли возле поверженного оленя, терпеливо ожидая нас. Я попросил их не трогать добычу, так как надеялся сделать несколько хороших снимков. Это был прекрасный экземпляр, белый, как снег, с великолепными ветвистыми рогами. После того как фотографии были отсняты, эскимосы вчетвером принялись за дело и довольно быстро освежевали и разделали зверя.

Эта картина так и осталась в моей памяти: горы, возвышающиеся по обеим сторонам бухты Джеймс-Росс; на переднем плане покрытый снегом берег, плавно переходящий в белую поверхность бухты; с южной стороны низко висящее над горизонтом солнце; яркое великолепие желтого сияния, заполняющего собой пространство на границе водораздела; воздух, наполненный искрящимися ледяными кристаллами; четыре укутанные в мех фигуры, склонившиеся над оленем; в некотором отдалении – собаки и нарты – единственное, что указывает на присутствие жизни в этой белой пустыне.

Когда олень был освежеван и разделан, его шкуру осторожно свернули и уложили на нарты, а мясо отдали Вешаркупси, чтобы он переправил его на судно, когда налегке будет возвращаться из Сейл-Харбор. Затем мы продолжили свой путь вдоль западного берега залива. Взяв еще западнее, мы повернули к берегу, пересекли второй полуостров и низкий перешеек и вышли в маленькую бухточку, именуемую англичанами Сейл-Харбор, на западной стороне полуострова Парри.

Здесь, у входа в бухту, на подветренной, защищенной высоким северным берегом стороне, мы разбили наш второй лагерь.

Вешаркупси сложил здесь провизию, предназначенную для переброски, а я оставил записку Бартлетту, находившемуся в этот момент западнее нас, на пути к мысу Колумбия. В тот вечер мы ужинали отбивными из оленины – пир королей!

Несколько часов поспав, мы двинулись по прямой, пересекая восточный край большого ледника и направляясь прямо ко входу в фьорд Маркем. Дойдя до его горла, мы пошли дальше вдоль восточного берега, где нам посчастливилось продолжить движение по на удивление хорошей дороге: уровень воды в расщелине во время прилива поднялся и верхний слой снега у берега напитался водой, а потом замерз, образовав узкую, но гладкую поверхность, по которой легко скользили нарты.

По нашим сведениям, на этом побережье обитали мускусные быки, мы с напряжением всматривались вдаль, тщась рассмотреть ничего не подозревающих животных, но никаких признаков их обитания в этих краях так и не заметили. Через несколько миль мы наткнулись на следы парочки оленей. Пройдя еще немного, мы остановились, завороженные напряженным шепотом нашего зоркого, как сокол, Эгингва: «Нануксоа!»

Взволнованный, он указывал на середину фьорда, и я, следуя направлению его указательного пальца, увидел пятнышко цвета сливок, неторопливо перемещающееся к горловине фьорда – белый медведь!

Я не знаю, есть ли на свете еще что-то такое, кроме белого медведя, что заставляет сердце эскимоса сначала замирать, а потом биться так стремительно, будто хочет выскочить из груди. Если и есть, то мне еще предстоит об этом узнать. Я довольно спокойно отношусь к полярной охоте, но тут даже меня проняла дрожь.

Пока я стоял перед собаками, держа в обеих руках по кнуту, чтобы они не сорвались с места, ибо собака эскимоса знает не хуже своего хозяина, что значит «нануксоа», трое эскимосов, как полоумные, сбрасывали вещи с саней.

Разгрузив нарты, Ублуя вскочил на них и молнией пронесся мимо меня, за ним последовал Эдингва. Я на ходу вскочил в его нарты и таким образом стал участником этой неистовой гонки. За моей спиной в третьей упряжке летел Кулатуна. Наверное, человеку, который придумал выражение «молния со смазкой», доводилось мчаться в пустых санях в упряжке с эскимосскими собаками, учуявшими запах белого медведя.

Медведь учуял нас и с невероятной прытью бросился наутек к противоположному берегу фьорда. Я встал к стойкам летящих нарт, давая возможность Эгингва упасть и отдышаться. Лихорадочно возбужденные, мы во весь опор неслись по укрытой снегом поверхности фьорда.

Когда мы достигли середины фьорда, снег стал глубже и собаки вынуждены были сбросить скорость, хотя и рвались вперед изо всех сил. В какой-то момент они взяли след, и уже ни глубокий снег, ни что бы то ни было на свете не могло их удержать. Ублуя, один на один со своей обезумевшей упряжкой, оторвавшись и оставив нас далеко позади, достиг дальнего берега почти одновременно с удирающим медведем. Оказавшись на суше, он тут же спустил собак, и мы издали видели как медведь, преследуемый мелкими точками, величиной едва ли больше комара, взбирался вверх по крутому склону. Прежде чем наша отставшая команда добралась до берега, Ублуя достиг вершины склона и дал нам сигнал двигаться в обход, ибо суша на самом деле была островом.

Когда мы объехали остров, то увидели, что медведь снова спустился на лед и бросился к западному берегу, пересекая оставшуюся часть фьорда; следом за нами летели Ублуя и его собаки.

Самым странным, как сообщил мне во время этой погони Эгингва, который хорошо знал повадки медведей страны эскимосов, было то, что этот медведь не остановился, когда его настигли собаки, а продолжил свой бег. По мнению Эгингва это было верным признаком того, что перед нами сам великий дьявол, – ужасный Торнарсук – вселившийся в этого медведя. При мысли о том, что мы гонимся за самим дьяволом, мой компаньон пришел в еще большее волнение.

По другую сторону острова снег был глубже, и наше движение замедлилось, а когда мы достигли западного берега фьорда, с вершины которого открылся вид на медленно взбирающихся вверх где-то вдалеке медведя и собак Ублуя, то и мы, и наши собаки уже едва переводили дух. Правда, чуть позже нас подбодрил лай спущенных с поводков собак где-то в скалах. Это значило, что медведь, наконец, загнан в бухту. Достигнув берега, мы освободили от саней и наших собак. Они, взяв горячий след, устремились вперед, а мы, насколько могли быстро последовали за ними.

Спустя некоторое время мы подошли к глубокому каньону, на дне которого, судя по доносившимся оттуда звукам, находились и собаки, и медведь, но стены его были настолько круты, что спуститься по ним не представлялось возможным даже эскимосам. Нам даже не удалось разглядеть оттуда свою добычу.

Продвигаясь дальше вверх по каньону в поисках места для спуска, я услышал крики Эгингва. Он сообщал нам, что медведь ушел вниз по каньону и поднимается на противоположную сторону. В спешке пробираясь по укрытым глубоким снегом скалам, я вдруг увидел зверя всего в сотне ярдов от себя. Я поднял ружье и сделал два выстрела, но медведь, как ни в чем не бывало, продолжал взбираться на противоположный склон. Я, наверное, еще не отдышался как следует, чтобы хорошо прицелиться, а, может, в медведя и впрямь вселился дьявол.

В этот момент я почувствовал, что сильно разбил о камни культи обеих ног (пальцы на ногах я отморозил еще в 1899 году в Форт-Конгере). Они напомнили о себе такой острой болью, что я решил отказаться от участия в погоне за медведем по крутым, усыпанным валунами, скалам.

Я отдал ружье Эгингва и, велев им с Кулатуна продолжать преследование, спустился с обрыва к нартам и отправился дальше по льду залива. Но не успел я уйти далеко, как мое внимание привлекли далекие возгласы. Вскоре на вершине скалы появился эскимос, который взмахами рук показал, что медведь убит.

Прямо впереди, на одном уровне с тем местом, где появился эскимос, находился вход в каньон. Я остановился напротив и стал ждать. Мои эскимосы не заставили себя долго ждать, вскоре я увидел медленно продвигающуюся по дну каньона процессию, во главе которой упряжка собак вместо нарт тащила за собой медведя. Это было любопытная картина: почти отвесные каменные стены каньона в рваных снежных заплатах; возбужденные охотой собаки, тяжело волокущие по снегу забрызганную кровью добычу, грязно-белую громаду медведя; орущие и жестикулирующие эскимосы.

Зверя, тем временем, доставили на берег, и я принялся его фотографировать, в то время как эскимосы, беспрестанно носясь взад-вперед, горячо обсуждали недавние события; на их взгляд, факт вселения дьявола в это животное был полностью доказан и неоспорим, ибо с чего бы иначе медведь стал убегать, когда его настигли собаки. Премудрость демонологии северных народов дается простому белому человеку с большим трудом, поэтому я не стал участвовать в обсуждении вопроса о том, покинул дьявол свою временную обитель, когда Ублуя уложил медведя своим выстрелом или нет.

Виртуозно орудуя ножами, эскимосы вскоре освежевали и разделали наш охотничий трофей; мясо сложили на берегу, чтобы следующие партии доставили его на судно; шкуру зверя свернули и уложили на нарты.

Затем мы вернулись к тому месту на противоположной стороне залива, откуда пустились в погоню за медведем, и нашли поклажу, которую выбросили из саней, облегчая их. Хотя и люди, и собаки чувствовали удовлетворение от прекрасно проделанной работы, силы у всех силы были на исходе, поэтому решено было тут же разбить лагерь и расположиться на ночлег. Мы развернули и установили палатку, разожгли керосинки и приготовили знатный ужин из медвежатины, причем мясо показалось нам особенно сочным, видимо, из-за недавнего присутствия в теле медведя Торнарсука.

Глава XVII. Наконец-то мускусные быки!

На следующем марше, едва успев отойти от стоянки на шесть или семь миль, обогнув восточный отрог входа в залив, мы увидели вдали на склоне холма черные точки.

«Умингмуксу!» – в волнении воскликнул Ублуя. Я, предвкушая развлечение, согласно кивнул.

Если опытный охотник в сопровождении одной или двух собак увидел мускусного быка, он может считать, что тот уже у него в кармане. Возможно, придется побегать по острым камням, ветер будет обжигать лицо, а мороз проберет так, что кровь застынет в жилах, зато какой трофей ждет в конце пути – шкура, рога и сочное мясо.

Охота на мускусного быка никогда не рассматривалась мною как забава – слишком часто за долгие годы арктических путешествий от этих черных животных зависела наша жизнь. В 1896 году, в заливе Независимости стадо мускусных быков спасло мою экспедицию от голодной смерти, а в 1906 году во время возвращения от точки 87°6' не повстречайся мускусные быки на Земле Нареса, как знать, может, наши кости украшали бы сейчас бескрайнюю снежную пустыню.

Едва различив вдали так много для нас значившие черные точки, мы устремились к ним. Пять быков держались вместе, один стоял чуть поодаль. Приблизившись меньше чем на милю, мы спустили двух собак. Животные, вне себя от возбуждения, взяли след и, как одержимые, рванули напрямик, не разбирая дороги; они учуяли запах этих пока еще черных точек и прекрасно поняли, что это означает.

Мы последовали за ними, не особенно спеша, твердо зная, что к нашему прибытию стадо соберется вместе, представляя собой прекрасную мишень и легкую добычу для наших ружей. Мускусный бык-одиночка, завидев собак, устремляет свой бег к ближайшей скале и прижимается к ней спиной или боком; на открытом пространстве стадо сбивается вместе, образуя круг с хвостами к центру, а головами к врагу. После этого бык-вожак отделяется от стада и вступает в бой с собаками. Если вожак погибает, его место занимает другой, и так далее.

Через несколько минут я снова стоял, как и во времена прошлых экспедиций, перед стадом сбившихся в кучу лохматых черных животных с блестящими глазами и направленными на меня рогами, только на этот раз между их смертью и моей жизнью не стоял знак равенства.

Хочу еще добавить, что, когда я поднял ружье, у меня екнуло в груди и возникло ощущение, что это снова тот момент, когда от точности выстрела зависит, буду ли я жить или умру от голода. Я снова каждой клеточкой тела ощутил острое чувство голода, терзавшего меня в прошлом, сводящее с ума вожделение по красному, теплому, сочащемуся кровью мясу – чувство, которое, должно быть, испытывает волк, разрывающий пойманную им дичь. Тот, кто когда-нибудь испытывал настоящий, всепоглощающий голод, в Арктике или еще где бы то ни было, понимает, что это такое. Это чувство накатывает на меня в самые неожиданные моменты. Оно посещало меня во время дружеского застолья, оно преследовало мена на улицах больших городов, когда я видел смиренно склоненную голову просителя, протягивающего руку за подаянием.

Я нажал на спуск, и вожак стада осел на задние ноги. Пуля нашла уязвимое место чуть пониже передней лопатки, куда и следует стрелять, охотясь на мускусного быка. Целиться быку в голову – только тратить патроны впустую.

Когда бык свалился, из стада вышла самка, вторая пуля настигла и ее. На остальных – еще одну самку и двух годовалых бычков – были потрачены считанные секунды. Я оставил Ублуя и Кулатуна заниматься разделкой животных, а сам вместе с Эгингва отправился к тому быку-одиночке, что отбился от остальных и ушел на пару миль в сторону.

Пытаясь уйти от настигавших его собак, он устремился вверх по склону и скоро исчез за гребнем холма. Пока он бежал, длинная, свисающая до самой земли, шерсть на боках и брюхе, разметала снег по пути его следования.

Собаки, преследуя быка, скрылись за холмом, но их заливистый лай не давал нам с Эгингва сбиться с пути. Наша жертва нашла убежище среди огромных валунов в русле ручья. Он стоял, прижавшись к камням, защищающим от нападения его зад и бока, а собаки изо всех сил лаяли на него.

Одного выстрела оказалось достаточно. Оставив Эгингва освежевать и разделать животное, я пошел обратно, направляясь к двум другим эскимосам, так как было решено разбить лагерь на том месте, где шла заготовка мяса и шкур первых пяти быков. Однако, выйдя из расщелины, я увидел в долине еще одно огромное косматое чудище. Я тут же повернул обратно и, взяв на подмогу двух собак, завалил этого «парня» так же легко, как и всех предыдущих.

Этот последний экземпляр представлял особый интерес: его ноги были покрыты белой шерстью, а прямо над копытами рыжели яркие пятна. Ничего подобного мне не приходилась наблюдать у животных Арктики.

Оставив быка лежать на снегу, я вместе с собаками отправился к месту нашего будущего лагеря. Ублуя и Кулатуна как раз заканчивали разделку пятого быка, и я их с нартами и собачьей упряжкой тут же направил в помощь Эгингва. Им предстояло управиться с двумя большими быками.

После их ухода я разбил палатку и стал готовить к ужину чай. Заслышав вдали голоса эскимосов, я поставил на огонь бычьи бифштексы, и через несколько минут мы уже вкушали плоды своего труда. Конечно, жизнь нас баловала: позавчера бифштексы из оленины, вчера – из медвежатины, а сегодня – роскошные сочные бифштексы из мускусного быка.

Наутро мы продолжили путь и в течение дня убили еще трех мускусных быков, мясо которых тоже заготовили про запас. В ту ночь мы разбили лагерь у входа в неисследованный дотоле залив, о котором я упоминал выше, и меня согревало сознание того, что с карты мира исчезло еще одно белое пятно.

На следующий день мы двинулись на север, держась вдоль западного берега залива. После нескольких часов пути мы уже подумывали о том, чтобы присмотреть подходящее место для лагеря, как у подножия крутого, пятидесятифутового утеса собаки резко повернули в сторону берега и попытались взобраться вверх по скале; мы уже знали, что это значит – еще один мускусный бык.

В следующую минуту я и Эгингва с ружьями на плечах уже карабкались на утес. Кинув с его вершины взгляд на окрестности, мы обнаружили стадо из пяти особей. Было уже довольно темно, а сумерки в Арктике настолько плотные, что нам с большим трудом удалось различить эти пять точек. Выждав, пока восстановится дыхание, я отправил Ублуя взять двух собак и передать Кулатуна, чтобы все пока оставались возле нарт. Несмотря на сумерки, мы легко управились и с этим стадом.

На этот раз я тоже сам устанавливал палатку и готовил ужин, пока мои смуглые братья на вершине утеса отдавали последние почести мускусным быкам. Этих животных нужно разделывать сразу же после того, как они убиты. Если этого не сделать, то из-за того, что туша достаточно велика и в ней долго сохраняется тепло, мясо может испортиться. Когда все мои эскимосы заявились в палатку, было уже совсем темно – так долгая полярная ночь напоминала нам о своем скором приходе.

На следующий день мы завершили объезд фьорда, проследовав по западному берегу, и форсированным маршем отправились прямо к Сейл-Харбор. Там мы нашли записку от Бартлетта, в которой он сообщал, что прошел здесь накануне, возвращаясь на судно с мыса Колумбия.

Здесь мы разбили лагерь и провели ночь, а утром, пока эскимосы собирали палатки и закладывали нарты, я с первыми лучами утреннего света отправился через полуостров к заливу Джеймс-Росс. Поднявшись на водораздел, я увидел на берегу залива группу темных пятен, в которых без труда узнал палатки, и скоро я уже пожимал руки Бартлетту, Гудселлу, Борупу, приветствовал остальных членов отряда.

К тому времени, когда из палаток появились трое заспанных раздраженных мужчин (как я вскоре узнал, они успели поспать лишь около часа), мои эскимосы с упряжками и гружеными нартами уже наступали мне на пятки. Я даже сейчас вижу их округлившиеся глаза, особенно глаза самого младшего, Борупа, когда они увидели заваленные косматыми шкурами нарты. Передние нарты венчала великолепная шкура белого медведя с оскаленной мордой; следующей была шкура оленя с украшенной раскидистыми рогами головой, а головы мускусных быков у них просто не было времени сосчитать.

– Ну и ну! – воскликнул Боруп, когда смог оправиться от изумления настолько, чтобы вообще что-нибудь произнести.

У меня не было времени на долгие разговоры: я хотел поскорее вернуться на корабль. Обменявшись с друзьями парой фраз, я предоставил им возможность вернуться в объятия Морфея, а сам вместе с моим отрядом поспешил к «Рузвельту», куда мы прибыли, когда уже давно стемнело. Мы не ночевали на судне семь суток, прошли более двух сотен миль, исследовали залив Маркем и вчерне набросали его карту, нам выпал случай добыть великолепные экземпляры трех представителей животного мира полярных регионов и мы им воспользовались, вместе с тем увеличив запас мяса на зиму на несколько тысяч фунтов. Поэтому с чувством глубокого удовлетворения я позволил себе принять горячую ванну в своей каюте на «Рузвельте», лег на койку и уснул глубоким живительным сном.

Весь октябрь мы продолжали перевозить запасы на место зимовки и охотиться. Капитан дважды прошел весь путь от судна до мыса Колумбия и назад; при этом он постоянно сновал туда-обратно между промежуточными станциями маршрута, за время переездов убив четырех мускусных быков.

Макмиллан оправился от гриппа и 14-го октября был командирован с двумя эскимосами, двадцатью собаками и двумя нартами, чтобы произвести съемку залива Маркем и поохотиться на мускусных быков и оленей. Он привез пять оленей. В конце месяца переболел гриппом и доктор, пролежав в постели пару недель. Небольшие отряды постоянно отправлялось поохотиться на побережье, и за всю осень, пожалуй, не нашлось и дня, когда бы на судне присутствовали все участники экспедиции.

За время нашего пребывания на мысе Шеридан, с момента прибытия в начале сентября до отправления на северный полюс 1-го марта, все участники экспедиции плодотворно работали, планомерно готовясь к заключительному этапу – весеннему санному походу, причем большая часть производимых работ носила еще и обучающий характер. Другими словами, вся наша деятельность в этот период была направлена на то, чтобы подготовить новичков ко всем тяготам предстоящего нам весьма непростого перехода в условиях низких температур под секущим снегом и пронизывающим ветром. К весне они должны были уметь позаботиться о себе в полевых условиях, принять соответствующие меры, чтобы избежать обморожения, этой постоянно присутствующей опасности, по назначению пользоваться меховой одеждой, а также управлять собаками и руководить помощниками-эскимосами так, чтобы они работали с максимальной отдачей.

Д-р Гудселл в своем дневнике настолько точно описывает те специфические проблемы, с которыми неизменно сталкивается арктический исследователь во время санных полярных путешествий, что его записи стоит процитировать.

«Потратил массу времени, – пишет д-р Гудселл, – пытаясь высушить чулки и сапоги. Высушить чулки крайне трудно из-за холода и необходимости экономить топливо. Если обувь становится влажной, ее необходимо поскорее снять. В сухой обуви, если соблюдать обычные меры предосторожности, опасность отморозить ступни невелика, но если ваша обувь промокла, обморожение ног угрожает вам ежесекундно. Керосинки с трехдюймовой горелкой еле-еле хватает, чтобы высушить две пары рукавиц: наружную – из медвежьего меха, а внутреннюю – из оленьего».

Вот еще одна запись, касающаяся опасности иного рода.

«Токсингва и Високаси пострадали от спиртовых паров и недостатка кислорода, когда Макмиллан занимался приготовлением чая. Високаси упал навзничь, как будто его мгновенно свалил сон. Токсингва вертелся и извивался, словно хотел высвободить руку из рукава куртки, пока, в конце концов, тоже не упал. Макмиллан сообразил, в чем причина недуга эскимосов, и пробил ногой дыру в боковой стене иглу. Через 15–20 минут эскимосы были уже в полном порядке. Командир в прошлых экспедициях, очевидно, уже сталкивался с таким странным поведением эскимосов и знал, в чем дело, поэтому немедленно проветрил иглу».

Тех, кто бороздит ледовые просторы Северного Ледовитого океана, во время санных переходов подстерегает еще одна опасность: провалиться под тонкий лед и насквозь промокнуть. Последствия такого происшествия более чем серьезны, именно такой несчастный случай стоил жизни профессору Марвину. Даже если человеку, ставшему жертвой такой случайности, и удается выбраться из воды, ему не избежать обморожения, а, значит, и гибели, ибо промокший человек замерзает очень быстро, если температура воздуха опускается ниже 20° мороза.

«Только что переобулся в сухие сапоги, – пишет доктор. – Когда я переходил покрытую тонким льдом полынью, он проломился в центре, и моя левая нога по колено ушла в воду. К счастью, я успел перенести вес тела на правую ногу, которая уже стояла на твердом льду, и рванувшись вперед всем телом, упереться левым коленом о край полыньи и вытащить ногу из воды. Лед другой полыньи подвел меня, когда я уже почти пересек ее, но теперь правая нога ушла в воду по щиколотку, чудом я не вымок весь, от пяток до макушки. Провались я даже по пояс, последствия могли бы быть весьма плачевными, ибо мои нарты находились довольно далеко от лагеря, а температура воздуха составляла 47° ниже нуля. Когда поблизости нет иглу, а под рукой – сухой одежды, при такой температуре долго не протянешь».

Жизнь в Арктике изобилует опасностями, и путешественник на своем пути подвергается множеству испытаний, но все же есть в этой жизни какая-то непреодолимая притягательность. Временами она одаривает нас ощущением такой пронзительной прелести бытия, которое так и хочется запечатлеть, что например, и сделал наш доктор 25 февраля, сделал в лагере следующую запись о своих впечатлениях о пути к мысу Колумбия:

«По пути к мысу Гуд я время от времени непроизвольно останавливался, чтобы полюбоваться окружающим пейзажем. Позади остались мыс Хекла и полуостров Парри, впереди виднелись пики-близнецы мыса Колумбия, маня нас следующим пунктом отправления на пути к северному полюсу. За сравнительно гладким краем ледника, который мы миновали, продвигаясь дальше на север, перед нами открылись ощетинившиеся острыми краями торосистые льдины угрожающих размеров, которые в течение долгих недель будут испытывать нас на прочность, выясняя пределы наших возможностей. К югу на линии горизонта вырисовывались гористые гряды с четко очерченными острыми зубцами, располагавшиеся в основной своей массе параллельно берегу. Каждый день мы имели возможность наблюдать величественную картину рассвета, который длился несколько часов. Золотое сияние лучами расходится во все стороны из-за цепочек зубчатых гор. Отдельные пики отражают свет солнца, которое еще несколько дней будет освещать их прямыми лучами. Полосы света – золотистые, малиновые, желтые – пробиваются сквозь более темные слои облаков, плывущих параллельно береговой линии. Этот эффект, как на полотнах Тернера, наблюдается часами по несколько дней подряд, усиливаясь день ото дня. Пишу я с трудом, Инигито (эскимос) держит свечу. Мои руки так замерзли, что я еле вожу карандашом, к тому же полулежа на месте для сна в иглу».

Как мы и предполагали, наступил день, 12 октября, когда солнце распрощалось с нами, а быстро сгущающиеся сумерки усугубили сложность ведения полевых работ. Качество фотографий снижалось с каждым днем. Уже с середины сентября качество снимков перестало удовлетворять нашим требованиям. Вероятно, когда солнце стоит низко над горизонтом, его лучи уже не обладают должной актиничностью, хотя светит оно так же ярко, как и летом. Поначалу мы снимали при пятисекундной выдержке, а последние фотографии делали 28 октября при выдержке, равной полутора часам! Температура воздуха тоже постепенно снижалась, и 29 октября она была равна уже 26° ниже нуля.

Осенние работы окончились с возвращением Бартлетта и его партии с мыса Колумбия, 5 ноября. Все остальные вернулись еще раньше. К тому времени солнце уже не выходило из-за горизонта, и чтобы заняться работой, нужно было ждать полнолуния.

Мы пришли сюда в арктический полдень, работали и охотились в арктических сумерках, и теперь над нами властвовала ночь – долгая арктическая ночь, которая словно призрак смерти опустилась на долину. Все необходимое для весеннего санного похода было уже переправлено на мыс Колумбия. У нас имелся изрядный запас свежего мяса на зиму, все мы находились в добром здравии, а, значит, мы вступили в Великую Тьму в полной боевой готовности. Наш корабль был надежно защищен; мы были обеспечены жильем и продуктами питания, и если иногда у кого-то и сжималось от тоски сердце, он это тщательно скрывал и от других и от меня.

Глава XVIII. Долгая ночь

Сомневаюсь, что человек, которому никогда не приходилось жить четыре месяца кряду в постоянной темноте, может представить себе, что это такое. Каждому школьнику известно, что на двух земных полюсах год состоит из равных периодов сплошного дня и сплошной ночи с непродолжительными переходными периодами, однако простая констатация этого факта не производит должного впечатления. И только тот, кому изо дня в день, из недели в неделю, из месяца в месяц доводилось вставать и ложиться при свете лампы, может по достоинству оценить прелесть солнечного света.

Во время долгой полярной ночи мы вели счет дням, оставшимся до момента, когда к нам вернется солнце. Мы вели обратный отсчет периода темноты, отмечая в календаре – 31 день, 30 дней, 29 дней и так далее до того дня, когда мы снова увидим солнце. Должно быть, древние солнцепоклонники когда-то провели зиму в Арктике.

Представьте себе нас на зимней стоянке на борту «Рузвельта» в 450 милях от Северного полюса: корабль плотно зажат в своем ледяном ложе в 150 ярдах от берега; и корабль и весь окружающий мир укрыт снежной пеленой; ветер свистит и пронзительно завывает на палубах, скрипит снастями, температура воздуха колеблется от нуля до минус шестидесяти градусов, а ледяной пак в проливе ревет и жалуется, тревожимый приливами и отливами.

В периоды полнолуния, длящиеся дней восемь-десять, когда луна без устали наворачивала круги по небосклону, младшие участники экспедиции, как правило, выбирались на охоту в окрестностях стоянки; в более продолжительные периоды полной темноты мы почти в полном составе собирались на судне, ибо охота зимой возможна только при лунном свете.

Луна в окрестностях полюса имеет такие же фазы, как и в средних широтах, а необычность ее поведения проявляются только в характере движения по небосклону. При отсутствии луны в ясную погоду небо освещают звезды, но это особый, холодный, призрачный свет, который, как заметил Милтон, лишь «делает видимой темноту».

Когда звезды скрыты облаками, что бывает довольно часто, темнота настолько плотна, что, кажется, можно пощупать ее рукой; если человек осмелится высунуться наружу, когда там бушует ветер или буря, то у него создается такое впечатление, будто некие невидимые руки, обладающие демонической силой, толкают его назад.

В начале зимы эскимосы жили в носовой рубке судна. В камбузе все время топилась печь, в жилых помещениях эскимосов и кают-компании тоже постоянно поддерживался огонь; в моей каюте была маленькая цилиндрическая печка, но я за всю зиму так ни разу и не разжег ее. Я просто на некоторое время открывал ту дверь моей каюты, что выходила в камбуз, и у меня в каюте становилось уютно и тепло. Бартлетт изредка протапливал свою печь, а другие члены экспедиции иногда разжигали керосинки.

Первого ноября мы перешли на зимний двухразовый режим питания: завтрак в девять часов и обед в 4 часа пополудни. Вот наше меню на неделю, которое разработали мы с Перси и юнгой и которого придерживались в течение всей зимы:

Понедельник.

Завтрак: каша, бобы с черным хлебом, масло, кофе.

Обед: жареная печень с беконом, макароны с сыром, хлеб с маслом, чай.

Вторник.

Завтрак: овсянка, яичница с ветчиной, хлеб с маслом, кофе.

Обед: солонина с зеленым горошком под соусом, пудинг, чай.

Среда.

Завтрак: каша на выбор двух видов, рыба для матросов и колбаса для членов экспедиции, хлеб с маслом, кофе.

Обед: жареная говядина с томатами, хлеб с маслом, чай.

Четверг.

Завтрак: каша, яичница с ветчиной, хлеб с маслом, кофе.

Обед: солонина с зеленым горошком, пудинг, чай.

Пятница.

Завтрак: каша на выбор, рыба, гамбургер на правый борт (на наш столик), хлеб с маслом, кофе.

Обед: гороховый суп, рыба, пирог с клюквой, хлеб с маслом, чай.

Суббота.

Завтрак: каша, тушеное мясо, хлеб с маслом, кофе.

Обед: жареная говядина с томатами, хлеб с маслом, чай.

Воскресенье.

Завтрак: каша, «бруз» (размоченные ньюфаундлендские галеты, приготовленные с соленой камбалой), хлеб с маслом, кофе.

Обед: лосось, фрукты, шоколад.

Наши разговоры за столом обычно касались работы. Мы обсуждали подробности последнего санного похода или строили планы насчет следующего. У нас постоянно было много работы, и наши мысли были настолько заняты разрешением насущных проблем, что просто некогда было тратить время на традиционную зимнюю тоску, которая способна свести с ума зимующих в Арктике. Я специально подбирал для экспедиции людей оптимистического склада, кроме того, мы взяли с собой множество различных материалов, которые требовали обработки, поэтому каждый был занят чем-то полезным, а не скучал без дела.

По воскресеньям я завтракал у себя в каюте, давая коллегам возможность отдохнуть от меня. В таких случаях беседа приобретала более непринужденный характер, затрагивая самые разнообразные темы – от книг до застольного этикета, а иногда Бартлетт пользовался случаем, чтобы то ли в шутку, то ли всерьез поучить своих компаньонов тонкостям поведения за столом. Он напоминал им о том, что наступит время, когда они вернутся к цивилизации, поэтому, дескать, нужно следить за собой и не распускаться. Таким образом, академизм и практика при общей благоприятной атмосфере встречались за одним столом.

Я никогда не требовал от членов моей экспедиции жестко придерживаться режима, потому что не вижу в этом необходимости. У нас только точно оговаривалось время приема пищи в кают-компаниях. Все понимали, что после полуночи нужно гасить свет, но если кому-то он был нужен в более позднее время, это не запрещалось. Таковы были наши правила.

Эскимосам разрешалось есть тогда, когда они того захотят. Если у них возникало такое желание, они могли засиживаться допоздна, но при условии, что на следующий день им все равно придется выполнять возложенные на них обязанности: готовить нарты или шить меховую одежду. Для них существовало только одно строгое правило: им возбранялось шуметь, например, рубить мясо для собак или кричать, с десяти вечера до восьми утра.

Зимуя на борту «Рузвельта», мы во многом отошли от того жесткого распорядка, которому подчиняется жизнь экипажа, когда судно находится на плаву. Склянки били только два раза в сутки: в 10 часов вечера и в полночь. Первый сигнал означал, что следует прекратить всякий шум, второй – погасить свет. Вахты несли только вахтенные матросы, которые регулярно сменялись днем и ночью.

За исключением нескольких случаев гриппа, здоровье всех участников экспедиции на протяжении всего периода зимовки было вполне удовлетворительным. Грипп в Арктике, который совпадал с эпидемиями в Европе и Америке, явление довольно любопытное. Первый опыт, связанный с гриппом, я получил в 1892 году, после одной весьма характерной для Гренландии бури, подобной тем, что случаются в Альпах. Она возникла где-то на юго-востоке и пронеслась через всю Гренландию, причем температура при этом поднялась с минус тридцати до плюс сорок одного градуса в течение 24 часов. После такого атмосферного потрясения многие члены моей экспедиции, включая некоторых эскимосов, тяжело переболели гриппом. Мы решили, что возбудители инфекции были принесены к нам этой бурей, которая, видимо, зародилась не в Арктических широтах.

Если не считать ревматизма и бронхиальных заболеваний, эскимосы обладают крепким здоровьем. Правда, у взрослых иногда проявляется специфическая разновидность психоза, которую эскимосы называют пиблокто – одна из форм истерии. Я никогда не встречал ребенка, страдающего пиблокто; но среди взрослых раз в 1–2 дня у кого-нибудь обязательно случался приступ, а однажды даже случилось 5 приступов за день. Трудно выяснить, что является непосредственной причиной этого нервного расстройства, но порой кажется, что припадки случаются, когда человека преследуют мысли об отсутствующих или умерших родственниках, или его мучает страх перед будущим. Приступы эти производят ужасающее впечатление.

Пациент, чаще всего женщина, начинает пронзительно кричать и рвать на себе одежду. Если это происходит на судне, она мечется по палубе, кричит и яростно жестикулирует, обычно полностью обнажившись, несмотря на то, что температура может быть при этом около сорока градусов ниже нуля. Если интенсивность приступа нарастает, она может перепрыгнуть через поручни на лед и пробежать с полмили. Приступ может продолжаться несколько минут, час или даже больше; некоторые больные доходят до такого состояния, что продолжают бегать по льду совершенно голые, и, в конце концов, могут погибнуть от холода, если их не вернуть силой.

Если приступ пиблокто настигает больного в доме, никто не обращает на это внимания, если только больной не схватит нож и не станет на кого-нибудь бросаться. Приступ обычно заканчивается истерическими рыданиями, а когда больной успокаивается, у него глаза наливаются кровью, пульс учащается, и он начинает дрожать всем телом. Через час или чуть больше после окончания припадка все приходит в норму.

Хорошо известно, что подобным недугом страдают и эскимосские собаки; у них это заболевание также называется пиблокто. Хотя это заболевание не является, скорее всего, инфекционным, его проявления напоминают водобоязнь. Собак, заболевших пиблокто, обычно пристреливают, а их мясо эскимосы, зачастую, съедают.

Первое зимнее полнолуние пришлось на 1-е ноября, а 7-го Макмиллан отправился на мыс Колумбия, чтобы в течение месяца понаблюдать за приливами-отливами. Он взял с собой Джека Барнса, матроса, а также Эгингва, Инигито и их жен. Пуадлуна, Ублуя и Сиглу тоже отправились с Макмилланом в качестве вспомогательной партии, взявшись везти провизию, а Вешаркупси и Кешунгва двинулись к мысу Ричардсон за шкурами мускусных быков, оставленных там во время осенней охоты.

Макмиллан решил провести наблюдения приливов и отливов на мысе Колумбия, чтобы дополнить ими общую картину. Аналогичные наблюдения проводились на мысе Шеридан в течение зимы и осени, а позже и на мысе Брайант, по другую сторону пролива Робсон. Исследования экспедиции 1908–1909 годов представляли собой самую северную из предпринимавшихся где-либо серий непрерывных наблюдений; подобными наблюдениями занималась и экспедиция в заливе Леди-Франклин, в Форт-Конгер, в 60 милях к юго-западу.

Марвин и Боруп во время ноябрьского полнолуния продолжили наблюдения приливов-отливов на мысе Шеридан. Иглу для наблюдений приливов было построено прямо на приливной трещине в 180 ярдах от судна; это было обыкновенное эскимосское снежное жилище, предназначенное для защиты от непогоды людей, проводивших наблюдения за водомерной рейкой. Эта рейка, около 12 футов длиной, втыкалась в дно, на ней ставились отметки в футах и дюймах. Когда уровень воды изменялся, лед с построенным на нем иглу поднимался или опускался вместе с водой, а рейка оставалась неподвижной. По положению льда относительно рейки мы отмечали изменения уровня воды, а он менялся в зависимости от дня лунного месяца и времени года.

Приливы и отливы у северного побережья Земли Гранта характеризуются весьма незначительной амплитудой, которая колеблется в среднем от 1,8 футов у мыса Шеридан до 0,8 футов у мыса Колумбия. Мореплавателям хорошо известно, что во время прилива у полуострова Санди-Хук, штат Нью-Йорк, вода поднимается на 12 футов, в заливе Фанди – зачастую более чем на 15 футов, в Гудзоновом проливе – приблизительно на 40 футов, а есть места на побережье Китая, где максимальная отметка подъема уровня воды и того выше.

Вместе с партией Макмиллана были отряжены две эскимоски, ибо, отправляясь в дальнюю дорогу, эскимосы предпочитают брать своих жен с собой, ведь женщины помогают в пути: они сушат и чинят меховую одежду, которая часто рвется во время санных поездок. Некоторые из них умеют так же ловко управлять собаками, как мужчины, а многие весьма метко стреляют. Мне известны случаи, когда женщина убивала мускусного быка и даже медведя. И хотя они не отваживаются принимать участие в моржовой охоте, они не хуже мужчин управляются с каяком, правда, в пределах своих физических возможностей.

Достоинства эскимосских женщин определяются их умениями и не имеют никакого отношения к эстетике. Например, обращение с эскимосским светильником требует определенной сноровки. Если светильник хорошо отрегулирован, он, как и наши керосиновые лампы, горит ярко и не дымит; если же с ним обращаться небрежно, он дымит и издает запах, который оскорбляет обоняние. Эскимосы не слишком романтичны, поэтому то, какого мужчину она получит в мужья, во многом зависит от уменья женщины ремонтировать и шить одежду. У эскимосских мужчин не особенно высокие запросы по части женской красоты, но для них много значит домовитость их спутницы.

Уже в начале ноября мы стали серьезно беспокоиться из-за ситуации с собаками. Многие из них погибли; оставшиеся в живых были не в лучшей форме, да и состояние дел с кормом оставляло желать лучшего. С учетом возможных неожиданностей и несчастных случаев собак всегда следует брать вдвое больше, чем необходимо. К 8-му ноября из 246 собак, которые вместе с нами в августе покидали Эта, осталось только 193. По-видимому, китовое мясо, которое было запасено для них, оказалось недостаточно питательным.

Четырех собак, находившихся в безнадежном состоянии, пришлось пристрелить ради экономии корма, а 10-го числа – еще пятерых. Мы решились эксперимент – начали кормить их свининой, в результате погибли еще семь. Я уже стал мучиться вопросом, достаточно ли будет собак для весеннего путешествия к полюсу?

Решительно невозможно предсказать, сколько лет жизни отмеряно той или иной эскимосской собаке. Эти существа выдерживают суровейшие условия Арктики; они совершают длительные переходы, доставляя тяжелейшие грузы практически без еды; они в течение многих дней живут в условиях жесточайшей полярной бури, а потом, в хорошую погоду, после сытной порции самого лучшего корма, вдруг ложатся и умирают.

25 ноября мы снова осмотрели и пересчитали собак. Теперь их оставалось 160, десять из которых в плохом состоянии. Но в тот же день, произведя ревизию замороженного моржового мяса, мы обнаружили, что его запасы гораздо больше, чем мы предполагали; это открытие несказанно обрадовало нас, а также избавило от преследовавших нас кошмаров. Отныне мы могли позволить себе кормить собак обильнее, причем наилучшим кормом. Испробовав в качестве корма для собак практически все, включая предназначенный для нас бекон, мы пришли к выводу, что мясо моржей как нельзя лучше подходит для удовлетворения их потребностей.

Это было очень важно и об этом нельзя было забывать ни на минуту. Собаки, причем в большом количестве, были жизненной необходимостью. От них зависел успех всей экспедиции. Лишись мы этих животных, например, вследствие какой-нибудь эпидемии, и наша экспедиция могла бы не покидать Соединенных Штатов. Нам можно было бы с таким же успехом остаться дома, что же касается завоевания Северного полюса, то все – вложенные средства, умственные усилия, наш тяжелый труд – было бы растрачено впустую.

Глава XIX. «Рузвельт» на волосок от гибели

Совершенно справедливо полагают, что в полярных регионах постройки не занимают больших пространств, но правда и то, что, если вы хотите путешествуя, преодолевать большие пространства, вам необходимо знать, как построить себе жилище. Если вы отнесетесь пренебрежительно к освоению этой науки, у вас будут все основания пожалеть об этом.

Завершая сезон осенних работ в полевых условиях, мы отказались от использования брезентовых палаток, построив вдоль маршрута нашего дальнейшего продвижения снежные иглу – жилища для длительного пользования. В них потом жили, по очереди сменяя друг друга, несколько партий исследователей. Марвин, Хэнсон и наши эскимосы обучили новичков искусству строить иглу. Ни один человек на севере не должен покидать зимой жилища, если он не знает, как построить убежище, защищающее его от холода и вьюги.

Размер иглу зависит от количества людей, которые будут в нем жить. Если в иглу будут жить трое, то внутри оно будет примерно пять на восемь футов; если пятеро, то где-то восемь на десять, чтобы было достаточно места для спального помоста.

Четверо взрослых мужчин могут соорудить такой снежный дом за час. Каждый достает нож-пилу из стойки нарт и приступает к работе, выпиливая блоки из затвердевшего снега. Полотно ножа-пилы имеет длину около 18 дюймов, один его край заточен, как у ножа, а второй – как у пилы. Заготавливают снежные блоки разного размера: для нижнего ряда выпиливают более толстые и тяжелые, чем для верхних рядов, причем внутренняя сторона у всех блоков имеет полукруглый изгиб, и когда они складываются вместе, то образуют окружность. Толщина стен зависит от плотности снега. Если он очень плотный, то стены можно делать толщиной всего несколько дюймов, а если рыхлый, то блоки делаются потолще, чтобы они могли выдержать тяжесть верхних блоков. Толщина блоков для нижнего слоя достигает иногда двух-трех футов, а высота – около двух футов, но бывают и гораздо тоньше, здесь нет железных правил.

Когда заготовлено достаточное число блоков, один из эскимосов занимает позицию в центре будущего жилища, обычно у покатого края большого снежного сугроба. После этого остальные приносят блоки и укладывают их по кругу торцами друг к другу, располагая их так, чтобы они образовали овал вокруг стоящего в центре, а он соединяет и плотно подгоняет блоки, проворно орудуя ножом. Второй ряд укладывается поверх первого, но так, что он чуть наклонен внутрь; последующие ряды продолжают эту постепенно уходящую вверх спираль, причем каждый следующий ряд имеет несколько больший наклон внутрь; каждый блок поддерживается соседними. Так продолжают до тех пор, пока наверху не останется небольшое отверстие, которое заполняется одним блоком.

Когда уложен этот последний блок, стоящий в центре иглу тщательно подгоняет его по форме. Сначала он выталкивает его через отверстие вверх, потом опять возвращает на место, поворачивает, обрезает ножом все лишнее, чтобы он входил в отверстие точно, как ключ в замочную скважину и плотно закрывал отверстие; по форме он очень похож на ячейку пчелиных сот.

В одной из боковых стен, внизу, вырезается отверстие, в которое можно проникнуть только ползком. Через это отверстие из иглу выбрасываются излишки снега. В заднем конце жилища покатый сугроб выравнивают для того, чтобы соорудить там спальный помост, а перед ним в полу выбирают слой снега глубиной около фута, чтобы там можно было стоять во весь рост; там же ставят керосинку.

Затем устраивается спальное место и вносятся кухонные принадлежности. Когда собаки накормлены и привязаны на ночь, в иглу заползают люди, входное отверстие закрывается большим снежным блоком, который при строительстве дома тоже плотно подгоняется по форме и размеру с помощью ножа-пилы, и все готово к ночлегу.

Вскоре после того, как разожгут керосинку, в иглу становится довольно тепло, поэтому люди, уставшие после длительного перехода, обычно мгновенно засыпают. Бессонницей в Арктике не страдают.

Делая вылазки, мы никогда не брали с собой будильников. Первый, кто просыпался, смотрел на часы, и если пора было отправляться в путь, будил остальных. Позавтракав, мы разбирали лагерь и двигались дальше.

На этот раз я отказался от участия в зимних вылазках, а оставался на судне, еще раз продумывая и уточняя детали плана весенней кампании – санного похода на Северный полюс. Я подверг основательному пересмотру конструкцию нарт Пири, внес несколько предложений по усовершенствованию деталей одежды, проверил на практике работоспособность той спиртовой горелки, которую сконструировал для весеннего похода, и, экспериментируя, выяснял, как эффективнее всего расходовать спирт и каков оптимальный размер льдин для растапливания и т. д. Кроме того, важнейшим фактором успеха в санном походе является вес перевозимых грузов, и мы неустанно работали над тем, чтобы укомплектовать запас необходимого снаряжения и продуктов с максимальной эффективностью при минимальном весе и объеме. Чтобы расслабиться, в свободное время я осваивал новый метод набивки чучел.

Где-то в середине ноября над люком главной палубы «Рузвельта» мы соорудили большое снежное иглу и, назвав его студией, вместе с Борупом приступили к серии экспериментов по фотосъемке наших эскимосов. Они скоро привыкли к своим изображениям на бумаге и зарекомендовали себя весьма терпеливыми моделями. Кроме того, экспериментируя с выдержкой в диапазоне от 10 минут до 2–3 часов, мы получили довольно удачные снимки при лунном свете.

В этой последней экспедиции я не позволял себе ни мечтать о будущем, ни надеяться, ни страшиться. В экспедиции 1905–1906 годов я слишком много мечтал; в этот раз у меня было больше знания. Слишком часто в прошлом я натыкался на непреодолимые препятствия. Как только я ловил себя на том, что начинаю строить воздушные замки, я сразу же либо принимался за работу, требующую большого умственного напряжения, либо шел спать. Порой отогнать от себя радужные мечты бывало непросто, особенно во время одиноких прогулок у кромки ледяного припая под полярной луной.

Вечером 11 ноября мы наблюдали яркую параселену – два отчетливых гало и восемь ложных лун в южной части неба. Это явление вызвано присутствием в воздухе кристаллов льда и не так уж необычно для Арктики. На этот раз внутреннее гало имело одну ложную луну в зените, вторую – в надире, кроме того, по одной справа и слева. Во внешнем гало располагались еще четыре ложные луны.

Иногда в летний период наблюдается паргелий, аналогичное явление, связанное с солнцем. Мне доводилось видеть ложные солнца – или солнечных собак, как их называют моряки – настолько близко, что самое нижнее из них, казалось, упало на песчаный берег в нескольких ярдах от меня. Когда я поворачивал голову, оно то исчезало, то появлялось в поле зрения. Настолько приблизится к горшку с золотом, который якобы зарыт у основания радуги, мне еще ни разу не удавалось.

Ночью 12 ноября ледяной пак пролива, которому более двух месяцев, казалось, не было никакого дела до нашего навязчивого присутствия, вдруг восстал в гневе и предпринял попытку вышвырнуть нас на столь же недружелюбный берег.

Весь тот вечер сила ветра неуклонно нарастала, и около половины двенадцатого наш корабль начал жаловаться, скрипеть, стенать и бормотать что-то самому себе. Я лежал на койке и слушал, как ветер гудит в снастях. От света луны, струящегося сквозь иллюминатор, по каюте блуждали смутные тени. Ближе к полуночи к издаваемым кораблем стенаниям добавился еще один звук, не предвещавший ничего хорошего – скрежет ломающегося в проливе льда.

Я быстро натянул на себя одежду и вышел на палубу. Вода стремительно прибывала, и влекомые стихией ледяные массы проносились мимо мыса. Лед между нами и наружным паком, гудел и ревел под нарастающим давлением прибывающей воды. В лунном свете было видно, как начал ломаться и тороситься пак за краем припая с внешней от нас стороны. Несколько минут – и вся масса льда пришла в движение – льдины с яростным ревом ломались, теснили друг друга, кувыркались, одни поднимались вверх, другие проваливались вниз; у края ледяного припая в двадцати футах от нашего судна вздыбилась огромная льдина высотой футов в тридцать. Эта торосившаяся масса все увеличивалась в размерах, постепенно надвигаясь на нас. Сидевший на мели правый борт судна прижало к ледяной глыбе так, что он вдавился у кормы, когда по судну пришелся удар огромной льдины. Судно вздрогнуло, но ледяная глыба не шелохнулась.

По мере того как нарастал прилив, давление льда на судно усиливалось. Не прошло и часа, как я вышел на палубу, а борт «Рузвельта» от середины и до кормы уже оказался прижатым к обломку айсберга. Казалось, еще минута – и корабль окажется на берегу.

Я поднял всех на ноги, отдав приказ загасить все огни на борту. Я не боялся, что судно будет раздавлено льдами, но оно могло завалиться на бок, и тогда от высыпавшихся из печей углей на судне мог заняться пожар – этот кошмар зимней полярной ночи. Эскимосы были сильно напуганы и подняли дикий вой. Некоторые семьи в спешном порядке собрали свои пожитки, и через несколько минут женщины и дети, перебравшись через борт, спрыгнули на лед и устремились на берег к домам из ящиков.

С увеличением давления извне «Рузвельт» все больше кренился на левый борт, в сторону берега. В половине второго ночи, с началом отлива движение льда прекратилось, но киль судна так и не выровнялся до следующей весны. Температура в ту ночь была 25° ниже нуля, но мы не чувствовали холода.

Иглу Марвина для приливно-отливных наблюдений раскололось надвое, но он все равно продолжал наблюдения, которые в ту ночь представляли особый интерес. Как только лед утихомирился, я послал эскимосов ремонтировать иглу.

Как ни странно, ни у кого из эскимосов не случилось приступа пиблокто от страха, а одна женщина, Атета, как мне позже стало известно, во время бури не только не покинула своего рабочего места на судне, а спокойно продолжала шить. Правда, после этих событий несколько эскимосских семей перешли жить на берег – в дома из ящиков и снежные иглу.

Человек, который сам не прочувствовал дуновений зимних ветров Крайнего Севера, не в силах представить, что это такое. И хотя последняя зима, проведенная нами на мысе Шеридан, была не столь суровой, как зима 1905/1906 годов, нам все же довелось пережить несколько жестоких бурь, напомнивших о прежних временах. Самые холодные ветры, северные и северо-западные, дуют вдоль побережья, но ни один ветер в Арктике по силе и ярости не сравнится с южными и юго-восточными ветрами, которые, словно водопад, обрушивают поток воздуха с гор на побережье.

Иногда эти бури надвигаются незаметно: сначала крепчает северо-западный ветер, затем его направление меняется с западного на юго-западное, он с каждым часом становится все яростнее, пока не начинает срывать снег с земли и подошвы припая и сечь судно горизонтальными слепящими полосами. На палубе невозможно ни стоять, ни двигаться, разве только укрыться за фальшбортом, а снежный поток так плотен, что уже на расстоянии десяти ярдов совершенно не видны даже лампы с мощными рефлекторами.

Если буря настигает партию в полевых условиях, люди ожидают ее окончания, укрывшись в снежном иглу. Если поблизости нет иглу, при первых признаках приближения бури нужно озаботиться постройкой жилища в кратчайшие сроки, если же на это нет времени, нужно просто закопаться в снежный сугроб.

В четверг 26 ноября на Земле Гранта мы праздновали День Благодарения. На обед у нас был суп, макароны с сыром и пирог с мясом мускусного быка.

Во время декабрьского полнолуния капитан Бартлетт с двумя эскимосами на двух нартах с двенадцатью собаками отправился поохотиться на просторах, ограниченных судном с одной стороны и озером Хейзен с другой. Хэнсон, снарядившись аналогичным образом, отправился к заливу Маркем. Боруп с семью эскимосами на семи нартах с сорока двумя собаками выдвинулся в сторону мыса Колан и мыса Колумбия. В это же время д-р Гудселл отправился в поисках дичи в район между заливом Блэк-Клиффс и заливом Джеймс-Росс, взяв с собой трех эскимосов, двое нарт и двенадцать собак. Эти партии, если им не удастся подстрелить какую-нибудь дичь, должны были использовать обычный полярный рацион: чай, пеммикан и галеты; в случае удачной охоты они бы питались свежим мясом сами и кормили им собак. Кроме охоты, их задачей была переброска запасов для весеннего санного похода вдоль побережья из одного склада в другой.

Чтобы работа не утомляла людей своим однообразием, я старался чередовать исполнителей: те, кто оставался на судне в одно полнолуние, отправлялись на работы в полевых условиях в следующее. Судовой персонал, механики и матросы, редко участвовали в охотничьих вылазках, выполняя свои привычные обязанности и иногда помогая в работах по изготовлению снаряжения экспедиции.

В моей каюте была собрана довольно внушительная библиотека книг полярных исследователей, а что касается работ последних лет, то они были представлены в полном объеме. Были там труды герцога Абруцци «На «Полярной Звезде» по Северному Ледовитому океану», Нансена «На Крайнем Севере», Нэрса «Путешествие по Северному Ледовитому океану», два тома Маркема о его полярных исследованиях, отчеты Грили, Холла, Хейса, Кейна и Инглфилда, практически все книги исследователей территорий пролива Смит, а также тех, кто пытался подобраться к полюсу с разных сторон, например, отчеты австрийской экспедиции под руководством Пайера и Вейпрехта и экспедиции в Восточную Гренландию Колдевея и т. д.

Кроме того, была литература и по Антарктике: два великолепно изданных тома капитана Скотта «Путешествие на «Дискавери», «Южный крест – экспедиция в Антарктику» Борхгревинка, «Антарктика» Норденшельда, «Антарктика» Бальха, «Области Антарктики» Карла Фрикера, а кроме того, «Осада Южного полюса» Хью Роберта Миллса.

Мои товарищи брали у меня читать то одну книгу, то другую, и, я полагаю, к концу зимы каждый член экспедиции прекрасно знал, что уже сделано его предшественниками в этой области.

В течение зимы раз в семь-десять дней нам приходилось очищать каюты ото льда, который за счет конденсации влаги из воздуха намерзал на холодных наружных стенах. На стенках мебели, касающихся наружных стен, также намерзал лед, и мы выскребали его из-под коек и выносили ведрами.

Книги я всегда ставил поближе к краю полки, иначе они примерзли бы к стене в мороз, или промокли и покрылись плесенью при оттепели или если бы в комнате разожгли печь, т. к. лед бы таял, вода стекала по стене и могла испортить книги.

Наши матросы развлекались точно так же, как развлекаются матросы во всем мире: играли в домино, карты и шашки, боксировали и рассказывали случаи из жизни. Еще они состязались в силе с эскимосами, например, кто кого перетянет за палец. У одного из матросов был аккордеон, у другого банджо, и когда я сидел в каюте, мне часто было слышно, как они поют «Энни Руни», «Макгинти», «Испанский кавалер», а иногда «Дом, милый дом». Не похоже было, чтобы кто-то скучал. Перси, у которого было особое пристрастие к пианоле, часто приглашал желающих послушать концерт, и за всю зиму я ни разу не слышал, чтобы кто-то пожаловался на скуку или тоску по дому.

Глава ХХ. Рождество на «Рузвельте»

Четыре партии, которые уходили на охоту в декабре, вернулись на судно одна за другой. Из них единственным, кто принес какую-то добычу, был капитан Бартлетт, да и то, всего пять зайцев. Во время этой охоты капитан пережил событие, которое, несомненно, могло бы иметь для него крайне неприятные последствия, не окажись он таким везучим. Обустроившись на озере Хейзен со своими эскимосами, он, оставив их в иглу, пошел посмотреть, как обстоят дела с охотой. Он только что успел напасть на олений след, как луна скрылась за тучей и на землю спустилась непроглядная ночь.