Короче, Склифосовский! Судмедэксперты рассказывают Величко Владимир

От автора

Начав писать рассказы — о семье, о животных, о необыкновенных случаях, что в разное время случились с автором или автор наблюдал таковые случаи со стороны, автор умолк, задумался. Возникла идея написать о работе судебно-медицинского эксперта, но специфика самой работы сильно тормозила дело. Автор никак не мог придумать, что и как писать и в каком виде это подать. Все решил случай…

Однажды утром, только я зашел в свое районное отделение судебно-медицинской экспертизы, раздался телефонный звонок:

— Доктор, вот вам пренеприятнейшее известие: к вам едет ревизор! Вернее, не только к вам, — поправился мой начальник из областного центра, — а вообще в наше Бюро едут ревизоры!

Из дальнейшего разговора выяснилось, что Бюро судебно-медицинской экспертизы едет проверять комиссия из столицы. Ну и по закону подлости из всех районных отделений выбор пал именно на мое — просто пальцем ткнули наугад, заразы. (То-то у меня копчик накануне подозрительно чесался!) Я, конечно, поскулил немного, пытаясь увернуться от такого почетного визита, но начальник очень настоятельно попросил меня не валять дурака и все привести в должный порядок: документацию, отчеты-расчеты, архивы, полы, стены и так далее. Под бурные крики «радости» моего маленького коллектива мы с энтузиазмом принялись за дело. Стали перекладывать с места на место разные нужные и не очень нужные бумажки, стирать пыль с огнетушителей и плафонов, выкидывать из архива то, что там не должно было уже находиться, как-то: отжившие свой срок бумаги и журналы, разные сломанные предметы мебели, высохший трупик мышки, треснувшие стаканы и пустые бутылки. (Сильно изумился, увидев их, — откуда столько???)

Вот там-то, среди — нет-нет, не бутылок — бумаг! — я и нашел общую тетрадь с лекциями цикла последней специализации, а в ней на последних страницах — коротенькие, почти тезисные записи о тех историях, что тогда на учебе рассказывали коллеги…

Как мы начинали…

Во время любой учебы в другом городе все врачи переживают три основных периода. Первый — это знакомство с кафедрой, преподавателями, коллегами, что приехали из разных городов России. Второй — это собственно учеба, ну а также полноценный отдых от обычной, повседневной работы. И, наконец, третья часть — это когда все надоело и охота домой. В это время все, как правило, сидят по комнатам, собираясь в небольшие компании и — как бы это деликатно сказать — обложившись «учебниками и лекциями», рассказывают разные интересные случаи из своей экспертной практики, то есть ведут неторопливые беседы, «попивая чаек». Вот так и мы, группа врачей-курсантов, примерно за неделю до окончания учебного цикла засели в одной из комнат нашего общежития, чтоб как следует подготовиться к экзаменам, а если честно — просто языки почесать да дом вспомнить. Было нас человек 5–6, но на «огонек» заглядывали другие коллеги, и потихоньку в комнату набилось десятка полтора экспертов, разместившихся на стульях и кроватях — стандартной и небогатой мебели студенческого общежития. Как-то постепенно разговор свернул на рассказы о работе, и потекли рекой полноводной «сказки барона Мюнхгаузена».

Начало положил наш молодой коллега Сережа Бурков — худой, рыжий и очень подвижный парень, окончивший институт всего-то лет шесть назад. Забежав, он оглядел стол, находящееся на нем и, печально вздохнув, сказал:

— А я однажды преступление раскрыл! Менты не смогли, а я раскрыл. Хотите, расскажу?

— Ну, присаживайся, коль вошел, — ответил Миша Биттер, набулькивая ему чай в свободную кружку, — рассказывай о своих геройских поступках… а мы заценим. Все повод не учить уроки! Давай, излагай…

Серега поудобнее устроился на кровати и начал:

— Я, как вы знаете, в судебную медицину пришел через четыре года после окончания института, а до этого работал на «Скорой помощи»…

— Ты не отвлекайся, — перебил его Михаил, — нечего нам тут про разные пустяки! Давай-ка лучше о ней родимой, о судебной медицине, — веско добавил он, разливая по кружкам чай.

— Так я и говорю: убили фельдшера «Скорой помощи», зарезали. А она одна знала, где я садил в тот день картошку, и поэтому меня на поле не нашли, и следователь с опера`ми осмотрел место происшествия без эксперта. Убитую я увидел уже на следующий день, в морге. Менты со следаками не очень-то и суетились. Дело было ясное: одно колотое ранение грудной клетки с повреждением сердца, да и убийца вроде был задержан сразу же, по горячим следам. В общем, случай для эксперта не особо-то и сложный. Труп я вскрыл, по телефону сообщил следаку детали, взял все что надо на дополнительные исследования, спокойно напечатал описательную часть заключения, отложил ее в сторонку — до получения анализов — и занялся другими делами. В общем, все как обычно. — Тут Серега хитро усмехнулся, отпил из кружки и продолжил:

— Все, да не все! Через парочку дней ко мне является мрачный следователь и нехотя сообщает, что подозреваемый не «колется»: вот не сознается, гад, ни в какую и все! Ну и тут же просит меня поприсутствовать на допросе подозреваемого: может, чем и помочь смогу, может, противоречия в показаниях увижу… с экспертной точки зрения. Ехать на допрос, конечно, не хотелось, но следователь обещал проставиться, и мы поехали. По дороге он кратенько обрисовал ситуацию. Труп обнаружил племянник, что приехал к тетке на электричке. Он и вызвал милицию. А когда стали опрашивать соседей, то выяснили, что те видели, как этот сосед убитой, пропойца и скандалист местного масштаба, выходил из ее двора и по огородам пробирался в свой дом. А когда опера` пришли к нему осмотреться и поговорить, то обнаружили на одежде кровь, группа которой, как чуть позже выяснили, совпадала с группой крови убитой.

— А племяш что? — спросил Миша Биттер.

— Да племянник, по словам следователя, характеризовался положительно, не пил, учился в универе, да и точно приехал на электричке. Они тогда проверяли. И мотивов у него вроде не было.

— А у соседа были?

— Чисто бытовые разве что. Он частенько занимал у нее на бутылку, а отдавал неохотно: по полгода, бывало, тянул резину — ругались они по этому поводу часто, да и без повода зачастую. Жили как кошка с собакой — совсем не по-соседски. Да и судимый в прошлом за хулиганку с поножовщиной!

Вот, значит, все это мне и сообщил следователь. Ну а допрос ничего не дал. Подозреваемый все начисто отрицал, а коль, по его словам, не было действий, то на неточностях и вранье поймать его не получилось. И все улики были косвенные, да и тех-то — кот наплакал. В общем, после допроса следователь мрачно констатировал, что придется его выпускать под подписку о невыезде, — и Серега, сказав это, ухмыльнулся. Довольно злорадно! Потом, помолчав немного, сказал:

— Жалко Татьяну Ивановну — так убитую звали, — пояснил он.

— Ну так, а в чем твои-то заслуги? — спросил Биттер. — Ты-то чем помог следствию?

— Я? А вот чем. Когда подозреваемого увели — пока в наручниках! — мы втроем, как и обещалось, сели за стол выпить по соточке. И вот, в «ходе распития спиртных напитков на рабочем месте» мы стали листать уголовное дело, и мне попалось объяснение племянника убитой. С его слов, дело обстояло так: когда он зашел во двор, то увидел, что дверь в дом была не заперта. Он зашел в комнату и увидел, что тетка сидит на полу, привалившись спиной к сиденью дивана. Он подумал, что ей плохо, и положил ее на сиденье дивана, и только тогда увидел, что на груди кровь и рана… Тут у меня в голове, — сказал Сергей, — что-то щелкнуло, и я вспомнил!

— Ребята, я знаю, кто убил женщину. Вопросов пока не задавайте… Значит, мы с тобой, — сказал я оперу, — едем в морг и через двадцать минут вернемся, и я скажу — и докажу! — кто убил. А ты, — сказал я, обращаясь к следователю, — дуй в лавку, за коньяком. Все, едем, едем!

Короче, я привез фотоаппарат — цифровики тогда только появились! — и продемонстрировал фото убитой в одежде на секционном столе. И на нем было отчетливо видно, что кровью из раны пропитана ткань сорочки вокруг самой раны, да и то не широко, а вот все потеки крови идут только по направлению к шее, но не вниз, — торжественно произнес Сергей.

— Ну, понятно тогда, — помолчав, сказал Миша Биттер, — племянник наврал, что тетка сидела, когда он вошел!

— Именно! Если бы она сидела, кровь натекла бы до подола, а так… Вот на этом вранье племянник, сука этакая, и попался. Следователь и опера` его легко раскололи. Он потом еще и показал, куда нож спрятал. Влепили ему тогда червонец.

— Да-а… — протянул я, — молодец, Сергей! Хотя следователи и сами должны были догадаться. Они ж видели труп на месте.

— А за что он старушку-то? — спросил Михаил.

— Как всегда: за главное мировое зло, за деньги, — ответил Серега, и все занялись чаем… с вяленой рыбкой.

Экспертная ошибка

Допив свою кружечку, Сергей сказал:

— Знаете, мне этот случай очень помог в работе. Я как-то сразу поверил в себя, а ведь когда шел в судебку, побаивался — смогу ли? Ну а еще когда прокурор района сказал следователю, что это эксперт раскрыл преступление, а не он, следователь, и поэтому свою месячную зарплату следователь, как честный человек, должен бы отдать Сергею Федоровичу — то есть мне! — от таких прокурорских слов у меня вообще крылышки за спиной тогда выросли.

— И что, отдал следак зарплату? — заинтересованно перебил его Михаил.

— Нет, не отдал, но в кабаке за его счет неплохо посидели, — и Сергей мечтательно зажмурил глаза.

— А вот у меня был такой же случай, только со знаком минус… — задумчиво протянул Миша. — И я, в отличие от Сереги, даже хотел бросить экспертизу. Рассказать?

— Внимание, внимание, — тут же вскочил Сергей. — Весь вечер на арене Михаил Гурьевич Биттер! Пр-а-ашу!!! Публика, аплодисменты! — и отвесил дурашливый поклон в сторону Мишки.

— Трепач, — усмехнулся тот и, помолчав, начал:

— После интернатуры я поехал работать в районное отделение. Самостоятельности захотелось, видите ли, проверить себя — смогу ли? Благополучно в целом проработал год и ушел в свой первый отпуск. Отдохнув, я в начале сентября снова вышел на работу. За прошедший год ее было много: отделение довольно бойкое — тут и федеральная трасса, и река, и железная дорога. Соответственно, набор разнообразной насильственной смерти был довольно богат: автодорожная и рельсовая травма, утопления, падения с высоты, ну и скоропостижная смерть, конечно, была. А вот по-настоящему криминальных случаев, то есть убийств, за год не случилось ни одного. Меня это не то чтоб огорчало — нет, ни в коем случае! Пусть люди живут! Но я был молод, довольно амбициозен и поэтому очень хотелось себя проверить на действительно сложном и ответственном случае. Чего греха таить, я не раз представлял, как с блеском делаю экспертизу действительно запутанного случая, помогаю изобличить преступника. Ну как вот этот молодой человек, — и Михаил показал пальцем на Серегу, — но ничего такого не было. Шла сплошная рутина. Даже «темных» автодорожек за год не было ни одной.

Есть такая пословица: «Не буди лихо, пока оно тихо». И в конце концов я это лихо, наверное, и разбудил этими пошлыми мыслями. Пришло это лихо в самом начале второго послеотпускного рабочего дня. Я уже «надевал свой макинтош» и собирался выходить, как раздался телефонный звонок:

— Доктор, у нас «труп», машина за вами уже вышла!

И точно, мне на улице не пришлось и пары минут простоять, как подкатил милицейский «уазик». Ну, вы все не раз катались в таких машинах на место происшествия, поэтому сами знаете, как и сколько народу в нем обычно едет на такие «мероприятия». По дороге мне пояснили, что недалеко от пассажирской платформы нашли труп женщины, что пропала около пяти дней назад. Ушла утром на электричку и не вернулась, а пассажиры случайно на тело только сегодня рано утром наткнулись. Услышав такие обстоятельства, я понял, что дело серьезное, и настроился на кропотливую работу. А вот когда приехали на место, то все пошло не так, как я себе это представлял, наивный! Там, оказывается, уже была опергруппа из областной транспортной милиции — минут за пять до нас прибыли. И вот, вместо того чтобы взяться за дело, наши менты начали спорить с ихними: кто должен заниматься этим делом — мы или транспортники. Дело в том, что если труп находится в полосе отчуждения железной дороги — то этим занимаются они, а если дальше — то уже территориалы, то есть мы. И вот сначала они спорили, потом взялись шагами измерять расстояние… Ну, я послушал, послушал и пошел к «объекту». А там, в густом кустарнике, увидел труп с множественными колотыми ранениями на груди, рваной раной в лобной области. И вот прикиньте, ребята, картинку: золотая осень, голубое, безоблачное небо, паутинки в воздухе, жара — идиллия полная! А рядом — труп убитой женщины! А те, кто должен делом заниматься, уже чуть не полчаса спорят о том, кто это должен делать! Увидев такое, я вспылил: подбежал к спорщикам и наорал на них. Мол, вы ерундой занимаетесь, как вам не стыдно, а там убийство, изнасилование… Они до того, как я это им сказал, сами об этом, похоже, не знали и поэтому все сразу забегали как ошпаренные. Следователи, криминалист и я занялись осмотром трупа, опера связались по рации со своими начальниками.

Напомню, что это было начало 80-х, тот самый пресловутый период, который позже назвали застоем. И такое «темное» убийство с изнасилованием было большой редкостью для того времени, случаем резонансным. В общем, пока мы все осматривали и описывали, успела понаехать куча начальства из города. После осмотра трупа начальство решило его на экспертизу в областной морг направить, но я — вот дурак-то! — встал в позу и настоял, чтобы тело отправили ко мне, по территориальной принадлежности.

— Вот уж, воистину, Мишка — ты дурак! — сказал Юра Осипов. — Баба с возу — кобыле легче… уж простите за тавтологию!

— Сейчас-то и я это понимаю! Да чего там сейчас, я уже тогда, через десяток дней понял, что дурак!

— И как это тебя озарило? Что послужило причиной такого резкого поумнения?

— Как, как? А вот так! Вскрывал я труп этой женщины на следующий день. Была она к моменту вскрытия уже хорошо гнилая, вся зеленая, раздутая гнилостными газами. Все-таки почти пять дней под солнышком пролежала. Ее по запаху прохожие-то и нашли. Ну, чего я вам рассказываю, вы сами такие трупы видели тыщу раз…

В общем, все представляют, как тщательно исследуются такие трупы. Вот и я, простите за сравнение, буквально языком вылизал каждый сантиметр тела. И описание исследования трупа я сделал почти на десяти листах. В итоге проделанной работой и собой остался очень доволен! До поры до времени! Да, забыл сказать, что это дело почти сразу же передали в областную транспортную прокуратуру. И вот через несколько дней уголовный розыск задерживает предполагаемого убийцу. На допросе тот особо и не запирается, дает полный расклад: чем, куда, сколько раз бил и как потом несколько дней, уже мертвую, насиловал. И все бы хорошо, как говорится, «ура-ура, победа за нами!», но появилось одно маленькое, но крайне неприятное «но». В своих показаниях задержанный поясняет, как он увидел одиноко стоящую в ожидании электрички женщину, как, подойдя сзади, ударил ее ножом в спину, как потом, уже лежавшую, ударил металлическим «костылем» по голове и как наносил ей множественные удары ножом в грудь. Следователь, записав эти показания, естественно, открывает описательную часть моей экспертизы и читает раздел «Повреждения». Там он находит описание двух с половиной десятков ран на грудной клетке спереди, раны в лобной области и вдавленного перелома лобной кости. А вот упоминаний о ране на спине он не находит! Нет ее!

Вот с этим-то он ко мне на следующий день и заявляется. Мол, как же так, доктор, может, вы забыли ее описать? Была там рана или нет? А что я мог ответить? Не было ее там! Вернее, я рану на спине не находил! Потому и не описал, в чем честно и признался.

— И что? — спросил Осипов. — Эксгумация?

— Да, вынесли постановление о проведении эксгумации, которую через пару дней и провели… И эксперт, что эксгумировал труп, эту рану на спине нашел! Была она там, где убийца и показал на допросе.

Любой эксперт эксгумацию вскрытого им трупа переносит тяжело, ибо эксгумация — это почти всегда означает, что работа экспертом проведена некачественно, что он в чем-то ошибся, что он недоглядел! Переживал я ужасно. И даже не из-за того, что не нашел конкретную рану, а из-за того, что вскрывал этот труп очень тщательно, на совесть, все сам смотрел. И все-таки — не нашел! А что же тогда можно думать о других трупах — там, где вскрытие проводилось не столь тщательно, где ответственность не столь велика? Что там можно напропускать? Вы понимаете, о чем я?

— Да-а-а, еще бы! И чем все это закончилось? — спросил кто-то.

— Чем? А на следующий день мне позвонил начальник Бюро и сказал, чтобы я прислал ему письмом объяснительную записку. Ну, я ночь продумал, написал требуемое и заодно — заявление об увольнении. И сам все это повез начальству. Сначала отдал ему объяснительную, а затем и заявление.

Начальник прочитал, хмыкнул, остро глянул на меня и с задумчивым видом прошелся по своему большому кабинету.

— И что? Уже нашли, куда пойдете работать?

— Нет, не думал еще…

Начальник снова неторопливо зашагал по кабинету, потом улыбнулся и, подойдя к холодильнику, достал бутылку коньяку и две здоровенные пузатые рюмки. Плеснул в одну на донышке, в другую — до краев и задумчиво сказал:

— Знаете, Михаил, это хорошо, что вы так переживаете. Это уже наполовину вас оправдывает! Я вам сейчас скажу сакраментальную фразу: не ошибается тот, кто ничего не делает! Да, вы ошиблись. Но вы осознали, вы переживаете. Посему выпейте это залпом, потом забирайте заявление и быстренько на работу: ее у вас там немало, — и протянул мне полную рюмку.

Я нерешительно посмотрел на начальника, на рюмку и… хватанул ее содержимое, как он и велел.

— А потом, этой ошибкой, Михаил, вы оказали следствию большую помощь! Предоставили убойное доказательство вины задержанного, хоть и непроизвольно, так?

Я ошарашенно воззрился на начальника:

— Я?.. Ошибкой?.. Помощь?

— Да, помощь, и существенную… Подумайте над этим. Додумаетесь, в чем она заключалась, — сообщите по телефону, а теперь — за работу. — И неторопливо выпил то, что плескалось в его рюмке…

Сильнее смерти

Некоторое время все молчали, размышляя над последними словами Михаила, да и просто «переваривая» его рассказ. Затем Юра Осипов, так же молча, вроде как про себя, кивнул головой и задумчиво спросил:

— Значит, рассказываем самое запомнившееся, то, что «оставило неизгладимый след в душе»?

— Да нет, просто то, что сильнее всего… А вообще-то да, ты прав! Именно то, что оставило глубокий след. Хочешь донести до нас частичку своей души? — спросил Михаил.

— Ага! Только я рассказывать не мастак, — чуть заикаясь, сказал Юрка, — так что заранее прошу прощенья, если коряво получится…

— Ладно, переживем как-нибудь, рассказывай…

— Я вообще-то хочу рассказать не совсем о судебной медицине… Нет, конечно, и о ней, но больше о психологии и судьбе — так, наверное, будет правильно.

— Как же, как же, — снова встрял Сергей. — Психология у судебных медиков на первом месте. Ведь надо же установить психологический контакт с трупом, как же без этого? Ну типа: А позвольте, мы вас разденем… а вы не против, если я вот тот синячок сфоткаю… а если я разрезик вам срединный от сих и до сих сделаю?

Михаил при этих словах Сереги поставил кружку на стол и отвесил тому подзатыльник:

— На себе не показывай, салага! И не «синячок», а «кровоподтек», деревня!

— Не, ну в натуре, какая-то дедовщина сплошная, а не учеба… — начал было Бурков, но его перебил Юра:

— Эта грустная история случилась тоже в 80-х, только не в начале, а в их конце. Стояли первые числа июня, когда вся природа только расцвела и все вокруг было молодым, ярким и зеленым. Короче, жизнь бурлила. А в морге в то утро было затишье — всего один труп: молодой мужчина, чуть за тридцать. Не дожидаясь остановки поезда, выпрыгнул из вагона и, зацепившись за что-то плащом, угодил прямо под колеса. В итоге — полное разделение тела на уровне поясничных позвонков. Ну вскрыл его. Чуть позже подъехал следователь транспортной прокуратуры, чтобы прояснить кое-какие моменты исследования, и заодно рассказал, что после такой тяжеленной травмы этот парень жил не менее получаса и постоянно звал какую-то Марину, просто без остановки повторял: «Марина, Марина, Марина…»

— Ну да, как же… жил он полчаса, — не поверил я следаку, — ври больше! Да он умер еще тогда, когда первое колесо через него прокатилось, а последующие колеса катили уже через труп, вернее, через его останки!

— Первое колесо, говоришь, — пробормотал тот, копаясь в бумагах из папки, — на, читай!

И действительно, согласно пояснениям свидетелей травмирован мужчина в 19 часов 10 минут. «Скорая помощь» подкатила через пятнадцать минут. И фельдшер ввела ему в вену (нашла ведь!) два куба промедола, и в 19 часов 40 минут он вполне членораздельно сказал, кто он, где проживал и к кому приехал, а смерть фельдшер констатировала в машине «Скорой помощи» в 19.55!

— Да, велики твои возможности, Человек, — сказал я с удивлением. — Скажи кому — не поверят! Вот и отвечай потом на ваши вопросы о способности к активным и целенаправленным действиям после получения такой тяжелой травмы, — несколько озадаченно сказал я, возвращая следователю бумаги.

— Любопытный случай, — протянул Вадик Соколов, — есть о чем подумать и что вспомнить, когда следователи зададут такой вопрос! А вот у меня…

— Погодите, ребята, я же еще не все рассказал, это только самое начало, — оборвал Вадькины размышления Юра. — Дальше…

— …дальше, я так полагаю, должна быть нелюбимая Серегой психология, — улыбнулся Мишка.

— И судьба, — добавил Юра Осипов и, чуточку помолчав, продолжил рассказ.

— Остаток того дня прошел спокойно. Ни посетителей, ни ментов не было. Позанимались текущими делами и разошлись по домам.

На следующее утро у входа меня встретила заплаканная женщина в черном траурном платке — высокая, слегка полноватая блондинка. Наверное, красивая. Правда, слезы и гримаса горя искажали ее лицо до неузнаваемости. Встречаясь с таким нешуточным выражением горя, всегда стараешься как-то эти страдания облегчить, чем-то помочь, что-то сделать. Вот и я, когда она представилась женой того, вчерашнего, и попросила, чтоб я ее пустил посмотреть на мужа, я не смог ей отказать и пропустил в секционную, но с условием, что она тихо постоит и тихо уйдет. Женщина кивнула и, успокоившись, прошла в секционку. Там она действительно стояла и молча смотрела на бледное, без кровинки, лицо погибшего. Без слез, без плача, но при этом она так стиснула рукой мое предплечье, что на следующий день я обнаружил три характерных кровоподтека. А они у меня от таких воздействий не очень-то «охотно» образуются. И все бы ничего, все бы нормально было, но черт меня дернул рассказать ей, как, умирая, мужчина звал какую-то Марину, как он непрестанно твердил это имя. Она, услышав это, стала медленно оседать и, если бы я ее не подхватил, расшиблась бы о цементный пол. Пока я нес ее на руках, успел себя обматерить последними словами: ведь не пускаю же я в секционный зал посторонних, никогда не пускаю, а тут вдруг разрешил. Надо же? А вдруг что с сердцем, а вдруг помрет? Всяко ведь бывает!

Однако все обошлось — нашатырь и легкие похлопывания по щекам сделали свое дело. Через пару минут женщина пришла в себя и заплакала — тихо, горестно, обреченно. Она плакала так, что сердце заходилось от той смертной тоски, что слышалась в ее плаче. Ни до, ни после я такого плача не слышал! Однако постепенно она успокоилась и, промокнув слезы платком, сказала:

— Простите, доктор, но Марина — это я. Это он ко мне ехал и… не… приехал. — Она снова всхлипнула, но справившись с собой, каким-то безжизненным и глухим голосом рассказала, что встречались они около года, что решили пожениться, что с прежней женой он не живет уже два года, что вещи он накануне отправил машиной, а сам вот… на поезде… чтоб побыстрее увидеться. — Вот и увиделись, — немного помолчав, каким-то тусклым голосом произнесла Марина и посмотрела на закрытую дверь секционного зала. — Вот и увиделись, — как бы про себя повторила она, — а ведь как к нему моя дочка привязалась! Боже мой, боже мой! — Потом поднялась и тихо, вроде как для себя, прошептала:

— Это я во всем виновата, я, — и, посмотрев заплаканными глазами на меня, сказала: — Спасибо вам, доктор! Прощайте, — и ушла.

— Вот миленькое дело, — пробормотала санитарка, — а кто тело-то будет забирать?

— Так жена, наверное? Они ж, как я понял, еще не разведены?

После ее ухода мы посидели еще с полчасика, молча попили чай, но разговор не клеился. У всех перед глазами стояло лицо Марины, и боль, плескавшаяся в ее глазах, доставала каждого из нас. И к разговорам это не располагало.

А потом приехала жена — спокойная, деловитая, холодно рассуждающая и о деньгах, что по страховке получит, и о том, куда она их израсходует. Деловито обсуждающая, что из привезенной одежды лучше одеть на покойника, а что домой забрать… И только когда я выдал ей заполненное врачебное свидетельство о смерти, она, прочитав его, заплакала. Впрочем, быстро справилась с собой и, холодно попрощавшись, уехала.

Мне, ребята, почему-то этот случай сильно запомнился, запал в душу. Потом долгие годы эти две женщины нет-нет и вспоминались: безудержное, ничем не прикрытое горе одной и холодная рассудительность другой.

— Так, а ничего удивительного, — сказал Биттер, — если одна просто исполняла технический ритуал предания тела земле, так как и любовь, и чувства, и все то, что было хорошего между ними, она уже похоронила. В душе похоронила. Она просто довершала процесс. В то время как другая хоронила и любовь, и будущее, и свои надежды, и свои мечты! Она хоронила свою жизнь! Так что все объяснимо!

— Да все это понятно, — ответил Юра, — но все ж… Ладно, коллеги, я еще не закончил, — сказал Осипов. — Я рассказал о психологии, а впереди еще судьба! Рассказывать?

— О как! Давай, Юрка, излагай. Конечно! Мы внимательно слушаем, — вразнобой ответили мы.

— Ну, ладно! Вот окончание той истории, — Юра хлебнул из кружечки и продолжил: — С тех пор прошло ровно 15 лет. И вот однажды, в такой же июньский день, дознаватель ГАИ принес мне медицинские документы для производства экспертизы по случаю автодорожной травмы: при касательном столкновении двух легковушек сломала руку женщина, водитель одной из них. Она лечилась амбулаторно, сколько-то там дней с гипсом на руке ходила и по окончании лечения приехала ко мне на осмотр. Я ее не узнал, но она сама после осмотра сказала:

— Доктор, а вы меня не помните?

— ???

— А я… — и напомнила про тот случай пятнадцатилетней давности. Это была Марина. Вот что она поведала:

— После похорон я долго в себя не могла прийти. Меня дочь спасла. Ведь, кроме меня, у нее не было никого. Когда она окончила школу — с золотой медалью, между прочим! — поступила в университет. Там в одной группе с ней оказался однофамилец с нашей «редкой» фамилией — Иванов. Они стали «дружить», а после четвертого курса приехали ко мне и сказали, что решили пожениться — уже заявление в ЗАГС подали. И только разговаривая с ним, я поняла, что этот мальчик — сын того человека, который так и не стал моим мужем. Вот такая судьба, доктор. Теперь наши дети вместе! И я счастлива.

— А мама мальчика, — поинтересовался я, — она где?

— Она тоже одинокой так и осталась. Впервые мы встретились лишь год назад, когда знакомились. И у нас с ней хорошие, ровные отношения. Мы подруги, мы родственники. Нам делить нечего. У нас есть наши дети и наш общий внук. Его и мой внук!

От четырех и старше

— Молодец, товарищ Осипьян! А скромничал-то, скромничал: «…Рассказывать не умею… не судите строго…» А сам-то рассказик какой отгрохал, а? — насмешливо сказал Михаил, прихлебывая из кружечки.

— Да-а, — протянул забавный пухленький толстячок Вадик Соколов, — я согласен. Это пока лучшая история из всех рассказанных! Мне, по крайней мере, так кажется! В ней все есть: и судьба с судебкой, и психология. Вот что, друзья! — с азартом произнес Вадик. — А давайте все рассказы пронумеруем и потом проголосуем, какой из них лучший. Победитель — то бишь тот, кто окажется автором лучшего рассказа, — получит приз! Как вам идея?

В принципе, все поддержали идею, невзирая на ехидные вопросы о возможном призе, среди которых преобладали гнусные предположения, что призом будет бутылка водки, не иначе, так как на другое фантазии не хватит, и так далее… Но тут всех снова перебил Вадик Соколов:

— А можно, тогда я расскажу вам… нет-нет, пожалуй, не историю, а просто зарисовку, маленький эпизодик нашей работы. Можно даже сказать, кусочек…

— Давай, Вадик, валяй, слушаем тебя, — сказал Михаил и поудобнее устроился на кровати.

— Как вы знаете, область, где я работаю — большая. Одних районных и межрайонных отделений — более полусотни. А в кое-какие территории «только самолетом можно долететь». Поэтому в командировки летом нас отправляют регулярно, ибо во время отпуска местного эксперта из такого отдаленного района перекрывать его территорию некому, вот нами, грешными, дыры и затыкают. И есть места, куда в командировки едут охотно, а есть и наоборот, куда никто не хочет ехать. Вот мне как-то повезло: отправили в районный центр на берегу большой сибирской таежной реки. Представьте: лето, большущая река, первозданная (практически) природа и совершенно другой ритм жизни — неторопливый. Там другие ценности, какое-то другое восприятие мира — более философское, что ли, спокойное. Азиатское, может, даже староверческое! Как говаривал в своих книгах В.С. Пикуль — «Кысмет!». Там без больших потрясений прошла и перестройка, и лихие 90-е не оставили заметного следа в жизни этой таежной деревни. Там нет и никогда не было «братвы». Никто никого не рэкетировал, и последняя кровь там лилась в годы гражданской войны: белочехи с атаманом Семеновым лютовали именно в тех местах. Бытовые преступления, конечно, бывают: и топориком по пьянке помахивают, и машины переворачиваются, образуя мертвые тела. Иногда и охотничьи ружья неожиданно стреляют не в ту сторону, а уж «утопленников»… Летом чуть не каждую неделю по одному, а то и по двое пускаются в свободное, подводное плаванье — приезжие рыбачки в основном.

Сама деревня, конечно, современная. Тут и спутниковые антенны, и телики, и автомобили. Знаете, я наблюдал там картину, как «Ланд Крузер-200» по улице волоком на тросе тащил здоровенное бревно! Как трактор, как «уазик», в конце концов! Цивилизация, однако! Воистину железный зарубежный конь пришел на смену местной крестьянской лошадке! Там никого не интересует происходящее в мире, в Москве. Вот по телику про Ходорковского талдычат, а местные люди — даже не говорят об этом. Аналогично и о войне с Грузией. И не потому, что тупые и ограниченные, а просто все это они считают суетой сует, не заслуживающей никакого внимания и никак на их жизнь не влияющей. У меня там возникло такое ощущение, что если вдруг весь окружающий мир исчезнет — Америка с Японией погрузятся в волны океанов, Европа оледенеет, отключатся ГЭСы и АЭСы, и тогда ничего не изменится. Потихоньку все перейдут на свечи, лучины, гужевой транспорт, а натуральное хозяйство там и сейчас развито сильно. Все, ну или почти все, держат коров, бычков, свиней, уток, гусей, кур и пр. А тайга и река дают все остальное… Простота нравов — потрясающая. Знаете, даже стало немного завидно. Вот пример типичной простоты взаимоотношений людей, причем наш, сугубо медицинский и очень мне запомнившийся.

На прием привели девочку, пострадавшую в результате автодорожной травмы — перелом локтевой кости. Следствие по этому поводу, естественно, назначило экспертизу для определения тяжести телесных повреждений. Девочку на осмотр привела мама, она же и принесла медицинские документы: постановление о производстве экспертизы, историю болезни, амбулаторную карту — короче, все, что положено в таком случае. Девочке девять лет. Хорошенькая до невозможности: кудряшечки, бантики, нарядное платье — ну прямо куколка! Мама девочку завела в кабинет, где мы с медсестрой вели прием. Я расспросил маму и девочку об обстоятельствах причинения повреждений, после чего мама, оставив девочку с нами, умчалась на пару минут с кем-то срочно поговорить. Ну а мы делаем свои дела и разговариваем с девочкой. А та очень охотно, очень живо рассказывает и о том, как она первый класс окончила, и о том, что соседский мальчишка ее за косы дергает, и про свои игрушки рассказала. И все это так бойко, так искренне, по-детски простодушно — будто солнышко заглянуло к нам. Но вот я, перебирая медицинские документы, замечаю, что нет нужных рентгеновских снимков. И вслух озвучиваю мысль свою:

— А где же рентгенограммы?

Девочка, решив, что этот вопрос адресован к ней, помолчав пару секунд, живо вскакивает со стула, разводит ручки и на полном серьезе говорит:

— А х… их знает…

Далее — немая сцена с отпадением нижней челюсти у доктора и медсестры, затем — всеобщее и дружное ржание… Представили? Мы потом все оставшееся время цитировали этот ответ!

Тут же заржавший Серега Бурков — а иначе как ржанием его смех и не назовешь, — держась руками за живот, проговорил:

— Мы…тоже… будем… цитировать, точно будем, а дальше х… его знает. — И громкие раскаты уже всеобщего смеха заполнили комнату!

Когда отсмеялись, Вадик, вытирая слезы с глаз, продолжил:

— Как вы знаете, в медицине есть закон «парных случаев» — закон неофициальный, но тем не менее исправно действующий и в нашей профессии. Такое совпадение случилось и в тот раз. Через пару дней после этого случая мне следователи назначают еще одну экспертизу — естественно, по другому делу. Фабула: папа пришел домой пьяненький и взялся играть с дочкой, примерно такого же возраста, что и предыдущая. И в частности, он начал ее подбрасывать вверх. Папа бросает и ловит, девочка с папой радуются, и все смеются, все довольны. И все бы хорошо, но этот… с позволенья сказать, папа один раз девочку поймать не сумел, и она чувствительно ударилась левым бочком. Девочка поплакала и через полчасика вроде успокоилась. Мама папе, конечно, высказала все, что о нем думает, и даже больше. А уже ночью у девочки так разболелся животик, что вызвали «Скорую помощь». В больнице ее осмотрели хирурги, заподозрили разрыв селезенки и ночью же прооперировали.

На следующее утро мне принесли постановление о производстве экспертизы, и следователь попросил сходить осмотреть девочку в больнице. Как вы, коллеги, знаете — тяжкий вред, он и сейчас, и через месяц будет таковым и никуда не денется. Но, как говорится, в «каждой избушке свои игрушки», то есть, несмотря на общность правил производства экспертиз, везде имеются свои легкие прибамбасы и свои привычки. Вот и в этом районе было принято осматривать таких потерпевших еще в больнице. Я не стал особо-то спорить — не переломлюсь! — и пошел в реанимационное отделение побеседовать с доктором и сделать вид, что посмотрел девочку.

Поднялся, значит, туда и нашел доктора:

— Коллега, мне надо бы поговорить о вашей больной и глянуть на нее. Как это сделать?

— Так… какая больная, вы говорите?

Ну я назвал фамилию девочки. Реаниматолог, услышав, тут же засмеялся. Знаете, одни люди ржут, как лошади — типа, как он, — и Вадик показал на Буркова, — а есть те, кто смеется беззвучно, но очень заразительно. Я, не зная причины этого смеха, тоже засмеялся: уж очень заразительно доктор это делал, аж на диван повалился. Отсмеявшись, он рассказал:

— Девочку оперировать начали примерно в 4 ночи. Операция технически не сложная, но под общим наркозом. И после операции, когда девочка пришла в себя, я ее повез в реанимационную палату. Девочка на каталке лежит спокойно, мы о чем-то по дороге разговариваем. Когда я ее перекладывал на койку, она сказала:

— Дядя, а ты посидишь со мной?

— Конечно, маленькая, обязательно посижу. Больно?

— Да нет, не очень… только спать хочется. Дядя, а ты мне расскажешь сказку?

— Ну, конечно, расскажу, а какую?

Девочка начала мне пояснять, о чем хочет услышать, но вдруг, прервавшись на полуслове, стягивает с ножек простыню, поднимает одну ножку и просит:

— Дядя, посмотри, что там за х…я ко мне прицепилась, — и показывает на промежность, где стоит катетер в мочевом пузыре! Полный отпад!!!

Вот такие случаи рассказал нам Вадик Соколов и добавил, что он потом весь месяц, вспоминая эти случаи, смеялся так, что сидел весь розовый в красную полоску!

Лихие 90-е

— Лихие 90-е, говорите? — задумчиво сказал молчавший до сих пор Виталька Кондратьев. — Хорошая тема: есть что рассказать! Давайте я начну про то славное времечко, когда самой разной работы было навалом, а денег — наоборот, ни шиша не было.

— Давай, Вит, повествуй, — опять распорядился Биттер.

— Это случилось летом 1995 года. Оригинальничать не буду и начну как все: утром, придя на работу, я обнаружил… Хотя нет, вру, не совсем так было. Все началось накануне вечером, когда я ехал из города на своей новой «девятке», что купил всего-то за месяц до этого. Представьте: летний вечер, время около 21-го часа, дорога пустая, асфальт недавно уложен, погода отличная, небо безоблачное. В открытые окна врывается ласковый ветерок, играет музычка. Удовольствие сплошное. И вот километра за два до моего района увидел, как автокраном грузят в «КамАЗ» консервную банку, на которую наступил сапогом здоровенный дядя-великан, не иначе, и лишь потом я понял, что это была покореженная до неузнаваемости легковушка, вроде даже как импортная. И наверняка никого живых в такой смятой машине остаться не могло. Немного, и исключительно про себя, я позлорадствовал в адрес своего соседа-эксперта, которому завтра светит совсем непростая работенка. ДТП-то на его территории произошло! От этой мысли настроение заметно улучшилось. Как говорится, все слабости да грехи человеческие! Вот, наверное, за такие мысли уже через пяток километров последовало наказание: я вспомнил, что сосед именно с завтрашнего дня находится в очередном отпуске, и труп — если он есть, конечно — непременно отправят мне! Ну вот, а дальше-то и было как всегда. Вернее, утром, как всегда, я пришел на работу, а вот там-то все пошло не как всегда.

Вся территория у морга была обставлена разнообразными машинами: пара «девяток», пара «мерсов» и непременный черный «бумер» с тонированными стеклами! В машинах и возле них переминались стайки крепких парней: кто — в спортивных костюмах, кто, несмотря на жару, в кожанках, ну и пара ребят в недавно вошедших в моду малиновых пиджаках.

— Доктор… вы доктор? — спросил один из пиджаков.

— Да.

— Нам бы дельце одно с вами перетереть надо.

Я оглядел его. Высокий, хоть и худой парень лет тридцати, может, чуть больше: спокойное лицо, колючие с прищуром глаза, на шее — толстенная цепяра «из желтого металла», массивные «гайки» на пальцах.

— Ну, пойдем… перетрем.

Вместе зашли в отделение.

— Тетя Нина! — крикнул я санитарочке, открывая дверь кабинета. — Как там у нас насчет чая?

— Сейчас, Виталий Иванович, несу…

— Две кружки, — попросил я ее. — Вы будете? — спросил я у Пиджака.

— Не, не буду!

— Одну кружку! — опять крикнул я в коридор и, надев халат, сел на свое место. Пиджак, усевшись в кресло для посетителей, сказал:

— Горе у нас, доктор! Вы, наверное, в курсе? Наш братан вчера разбился на машине, и его к вам привезли. Через полчасика придет из города наша машина, и мы заберем его. Вы нам справочку успеете выписать? Задержки не будет?

— «Не будет»! Мне его вскрывать не менее полутора часов, а пока санитарка его оденет, я и выпишу «справку».

— Доктор, ты че, не догоняешь? — перебил Пиджак. — Нам его по понятиям вскрывать нельзя, западло это! Фуфло! Ты там напиши, че тебе надо, заполни, какие положено, бумажки… ну будто ты его вскрыл, а мы уж тебя не обидим, — и он аккуратненько положил на стол пачечку долларов.

— Здесь ровно тысяча баксов, — самодовольно сказал он.

— Знаешь, — сказал я, отодвигая деньги, — ты живешь по понятиям, а я — по существующим законам! Поэтому будем делать по-моему, а не по-твоему. Вскрывать — будем!

— Доктор, ты че, в натуре! Да если я его привезу порезанного всего, знаешь, как с меня спросят старшие? Мало не покажется. Ты только скажи, сколько? Полторы? Две? А хочешь три! Три тысячи долларов!

— Не пойдет! Я заведомо ложные показания давать не буду. У меня есть постановление о производстве экспертизы, и я буду ее делать. Составление заключения эксперта без вскрытия трупа является заведомо ложным показанием. Понимэ?

— Да ты не ссы, доктор, если че — отмажем, — начал было опять Пиджак, но я его оборвал:

— Отмазывать будешь кого-нибудь из своих братанов, коль нужда такая будет, а сейчас разговор окончен. Деньги забери… или я их на улицу выкину.

Он, недобро блеснув глазами, забрал купюры со стола и вышел из морга.

— Виталий Иваныч, Виталий Иваныч, — выбежала из лаборантской комнаты санитарка, — я дежурному по милиции уже позвонила. Сказали, что наряд уже отправляют.

— Молодец, тетя Нина!

— А то! Не первый раз замужем, знаем, что… — начала было она, но тут дверь от могучего пинка распахнулась, и в кабинет ввалились три амбала в кожанках. Один, поигрывая выкидухой, сказал:

— Ты че, баклан, не врубаесся? К тебе люди с добром пришли, бабки приличные дают, а ты, лепила гнойная, в протянутую руку плюешь. Ниче, мы тебя щас маленько поучим, чтоб дошло побыстрее, авось сговорчивее станешь, — и шагнул вперед.

Я, нашарив рукой стоящую за столом солидную и толстую монтировку, встал:

— Ну, давайте, посоревнуемся! Одному-то из вас я всяко-разно успею башку проломить, и этот счастливчик пусть радуется: морг за стенкой — далеко тащить не придется… а там, глядишь, и еще кому-нибудь руку поломаю, а может, тоже башку…

В ответ раздался отборный мат, и вся троица двинулась ко мне. Но тут распахнулась дверь, и в кабинет влетел давешний Пиджак, причем его морда с пиджаком были одного цвета.

— Вы че, ослы? Я ж вам не говорил бить доктора, просто попугать… а ну-ка все вон!

— Доктор, извини, извини, все путем… без проблем. — И они все выкатились из морга.

Я не успел перевести дух, как снова открылась дверь, и в морг зашли два пэпээсника с автоматами и следователь.

— Ну, ты как, Иваныч, живой? — спросил следователь.

— Тьфу на тебя!

— А чего с монтировкой-то? — с серьезным выражением морды лица спросил следователь. — Трупы, что ли, вскрывать собирался? Новый инструмент для вскрытия ввели?

— Ага! А ты как угадал?

Потом мы из окна с «чувством глубокого внутреннего удовлетворения» понаблюдали, как ОМОН вытряхивал из машин и укладывал на землю приехавших «братков». Особенно приятно было видеть, как подметал землю своим малиновым пиджаком, а заодно и мордой мой недавний оппонент. Жаль только, что земля была сухая. И пока мы досматривали «кино», пока санитарочка готовила вскрытие, следователь рассказал, что погибший был, по сути, вторым человеком в самой крупной ОПГ областного города, которую держит известный вор в законе по кличке Тихон, что погибший ехал один в «Кадиллаке», и, похоже, пьяный. Свидетели видели, как машина, перед тем как навернуться с обрыва, заметно виляла по дороге.

— Хотя… как-то не похоже, что пьяный, — задумчиво пояснил следователь. — Он практически непьющий, да и вообще в этой банде очень строгая дисциплина. И «наезд» на эксперта не вписывается в их повадки. Нет смысла. Это начинающие пацаны «младшего бандюганского возраста» еще могут такие предъявы делать, а эти? Нет, что-то здесь не так, — задумчиво протянул следователь.

— Витальиваныч, все готово, — позвала меня санитарка. — Идете?

— Поприсутствуешь на вскрытии? — спросил я собеседника, переодеваясь для секционной.

— Ну, раз уж приехал… — со вздохом ответил следователь, — придется! Давай халат.

В секционном зале, на столе, лежал упитанный мужчина в пресловутом малиновом пиджаке. Вся одежда была обильно запачкана «веществом красного цвета», и даже при взгляде со стороны было видно, что здесь имеет место тяжелая черепно-мозговая травма: обширная рана мягких тканей лица, выступающие из нее отломки лобной кости и видимая невооруженным глазом общая, грубая деформация головы. Мы с санитаркой взялись за привычную работу, а следователь делал вид, что смотрит. Так продолжалось минут двадцать, а потом я подозвал его к секционному столу:

— А хочешь увидеть, почему машина по дороге виляла?

— ???

— Вот, смотри, — сказал я, сопоставляя сломанные фрагменты лобной кости, — видишь, вот здесь на наружной костной пластинке круглый дефект, диаметр которого… если грубо — 8 мм…

— Постой, ты что, хочешь сказать, что это…

— Именно! Это огнестрельное, пулевое ранение головы. Входное отверстие на лобной кости. Выходное, — я показал ему затылочную кость, — слева на затылочной. Пуля прошла в общем направлении спереди-назад, незначительно справа-налево и практически в горизонтальной плоскости, — и я показал ему признаки, по которым можно достоверно судить о направлении движения пули через кости свода черепа.

— …твою мать! — с чувством выругался следователь. — Только этого мне не хватало! И чего ты труп не отдал без вскрытия, — тоскливо сказал он, — ведь просил же тебя хороший человек — «отдай», а ты, зануда — «вскрывать, вскрывать!». Где нам теперь искать этого сраного стрелка? А может, это какой-то добрый человек его пристрелил уже внизу, когда он с машинкой упал, а? Как думаешь?

— Ну да, типа шел человек с ружжом, увидел упавшую машину, а в ней — раненый мучается. Ну и пристрелил его, от страданий избавил, так?

— Ну да! Ведь не исключено, что там ЗАРАНЕЕ посадили человека. Для страховки. Если разобьется не насмерть — добить! Контрольный выстрел.

— Не пойдет! Во-первых, ты сам говорил, что машина резко завиляла, прежде чем упасть с обрыва. А это косвенно говорит о том, что водила получил пулю еще на дороге и поэтому не свернул, а поехал прямо в обрыв. Во-вторых, добивают из пистолета: ведь никто с собой для этой цели винтарь таскать не будет? А диаметр дырки на лобной кости говорит, скорее всего, о пуле калибра 7.62.

— А если обрез?

— Далее, — не обращая внимания на его реплику, продолжил я, — смотри: диаметры отверстий на лобной и затылочной кости практически одинаковые, что говорит о высокой кинетической энергии пули. То есть опять этот факт в пользу винтовки, и скорее всего, снайперской. И последнее! Признаков выстрела с близкой дистанции я не вижу. А кроме того, если допустить, что его кто-то ждал внизу, чтобы добить, то скажи мне, как злоумышленники могли рассчитать, что именно в этом месте он сверзнется под откос? Впрочем, это уже ваши заморочки. Я все необходимое возьму на дополнительные исследования и в положенный срок выдам свое заключение. Так что работайте…

Так закончилось это вскрытие, полное сюрпризов, так закончился этот хлопотный день.

На следующий день ко мне снова заехал следователь и уныло поведал, что они повторно, уже прицельно, осмотрели машину и обнаружили пулю от винтовки СКС. Она застряла в толстом подголовнике, основой которого была металлическая пластина. Вот так! На вопрос «как продвигается дело?» он сказал:

— Работаем, — а это означало, что все пока в тумане, и — никакой конкретики!

А через недельку в морг заявился необычный посетитель. Вернее, сначала-то я в нем ничего особого не увидел. Так, обычный пожилой человек. Правда, хорошо и добротно одетый. Ухоженный. Он вежливо попросил уделить ему десяток минут. В кабинете, куда я его провел, он сразу же показал мне фотографии трех мужчин и попросил сказать: есть ли среди них тот, кто требовал отдать без вскрытия тело того, кто разбился на машине? Узнав, о ком идет речь, я заколебался, хотя сразу узнал на фото того, кто мне баксы впаривал.

— А вы, простите, кто?

— Я? Я — Тихон. Вы, наверное, слышали обо мне.

— Ну да, слышал. А зачем вам это?

— Во всем должен быть порядок. Я ему не давал поручения давить на эксперта, то есть на вас. Я поручил ему вежливо попросить эксперта отдать тело — если это возможно, конечно! — без вскрытия, понимаете? Вежливо! Я наказал ему, что если не отдадут — извиниться и исчезнуть! А он «быков» привел. Он проявил непонятную настойчивость, и цель такой настойчивости мне непонятна, а раз непонятна, то опасна, поэтому я должен понять, что и кто за всем этим стоит. И я пойму! А кроме того, нам лишние терки с ментами тоже не нужны! Вот поэтому я должен знать: кто из них? Точно знать…