Большая охота Стивотер Мэгги
Посвящается маленькой пани Станиславе – в ожидании тех времен, когда она научится читать.
В тексте использованы стихи: братьев Самойловых (группа «Агата Кристи»), Ларисы Бочаровой (Лоры Провансаль), В. Лузберга.
Пролог
Полет ворона
Большая черная птица парит в лучах медленно поднимающегося над холмами солнца. Круг за кругом, то выше, то ниже, ветер упруго посвистывает в жестких перьях. Мелькают внизу цветные пятна – крутые холмы в рыжей патине увядающих трав, темно-зеленые квадраты виноградников, купы буковых рощ, медленно перемещающиеся в облаках пыли овечьи отары… Прожив на свете более полувека, ворон давно усвоил, где можно рассчитывать на добычу, а куда соваться не стоит. Небольшой птичий мозг твердо помнил: держись полей и лесов, избегай городов, избегай людей, а в особенности – избегай огромной рукотворной горы. Лесные звери и птицы инстинктивно старались не приближаться к этому месту. Крылось в нем нечто, противоречащее бесхитростным представлениям неразумных тварей об окружающем мире.
Среди людей зловещее место носило гордое имя «Ренн-ле-Шато», замок Ренн, фамильное обиталище правителей здешних краев. Для животных замок был и оставался нагромождением золотистого известняка, умело и хитро прикидывающимся обычной человеческой постройкой. Здесь всегда что-то происходило – незаметно, исподволь, кроясь во мраке и шурша змеиной чешуей по камням. Высокий огонь в ночи, люди, чья жизнь оборвалась до срока, пропавшие без вести – или, наоборот, взявшиеся неведомо откуда…
Как, к примеру, трое верховых, выехавших из неприметного распадка примерно в четверти лиги к юго-востоку от стен замка. Отпущенное природой разумение ворона в голос кричало: узкое ущелье заканчивается тупиком, глухой каменной стеной. Люди вместе с лошадьми никак не могли пройти сквозь нее. Им вообще было неоткуда появиться, разве что изникнуть прямиком из земной тверди.
Тем не менее, эти трое поочередно покидали ущелье. Даже не трое, а четверо: один конь нес двоих седоков. Одолев густо усеянные каплями росы заросли дрока, всадники выбрались на торную тропинку. С высоты птичьего полета было видно, как, извиваясь между холмами, она убегает к берегу узкой речушки, перебегает желтой полоской брода на другой берег и устремляется к околице ближайшего людского поселения. Река звалась Сальсой, деревня на ее левом берегу – Арком.
Для людей, с трудом вырвавшихся из железных объятий Ренн-ле-Шато, эти незамысловатые названия означали свободу и надежду. Однако для птицы они были всего лишь непонятными звуками.
Ворон быстро потерял бы интерес к странному отряду… если б не одно обстоятельство. Вышедшие из распадка люди не подозревали о поджидающей впереди засаде. Среди окрестных холмов затаилось около десятка верховых, разделившихся на две группы. Беспечная добыча миновала один из секретов, устремившись прямиком в лапы второго.
Как гласил многолетний опыт ворона, после столь неожиданных столкновений у обочины дорог частенько остается кое-что съедобное. А если уж люди примутся размахивать длинными блестящими железяками, то сытный обед обеспечен. Пожалуй, стоит обождать и посмотреть, как станут развиваться события…
Черная птица резко нырнула вниз, стрелой прошивая стылый утренний воздух. Хлопнули складывающиеся крылья, зашелестели перья: ворон приземлился на выступе скалы и затоптался, устраиваясь поудобнее.
Явившаяся из распадка загадочная компания, надо заметить, выглядела довольно разномастно. Старшим – и несомненным вожаком – представал высокий, варварского обличья тип в одежде явно с чужого плеча, обладатель растрепанной гривы каштановых волос и зеленоватых глаз. Его спутник, тот, что восседал на могучем фландрском коне, вполне мог принадлежать к благородному сословию Британских островов – о чем свидетельствовали прямые, почти белые волосы и тяжелая, что называется, «лошадиная» нижняя челюсть.
За спиной англичанина, на крупе его коня, примостилась дама в наброшенном на плечи дорожном плаще зеленого сукна. Молодость, красящая любую женщину, к путнице особой щедрости не проявила. Острые черты треугольного личика, темно-рыжие пряди, стянутые на затылке в тугой узел… Происхождение девицы поддавалось определению с изрядным трудом. С равной долей вероятности она могла быть уроженкой Альбиона, Ирландии, бретанской француженкой и даже северянкой из Норвегии.
Зато место рождения замыкавшего маленькую кавалькаду юноши угадывалось с первого взгляда. Только Италийский полуостров мог одарить мир столь примечательным образчиком человеческого рода. Смуглый, черноглазый и горбоносый мальчишка явился на свет исключительно на погибель как женщинам, так и некоторым мужчинам, обладающим противоестественными склонностями. Единственный из всех, он выглядел сейчас то ли испуганным, то ли неуверенным. И когда из кустов на тропинку вдруг высыпали вооруженные люди, итальянец от неожиданности так рванул поводья, что его гнедая возмущенно ржанула и заплясала под неловким седоком.
– Доброе утро, господа! Вот мы наконец и встретились. Мое почтение, мистрисс Уэстмор, как поживаете?
Саркастический возглас принадлежал предводителю охотников на двуногую добычу – человеку лет двадцати пяти, светловолосому и коренастому, одетому в невзрачный наряд небогатого горожанина. Поверить этому маскараду мешали кое-какие мелочи, хорошо различимые опытным глазом. К примеру, отличный, дорогой работы меч на левом бедре. Породистый жеребец чалой масти, никак не могущий оказаться под седлом простолюдина. Наконец, сама манера поведения незнакомца: человека, привыкшего отдавать приказания и уверенного, что его слова будут немедленно исполнены.
Его подчиненные, числом семеро, постепенно стягивались к месту событий. Все, кроме стрелков, конные, добротно одетые и вооруженные, они так же мало напоминали заурядную разбойничью шайку. Скорее уж группа смахивала на баронских дружинников, некими странными обстоятельствами вынужденных прикинуться грабителями с большой дороги. Двое держали наперевес арбалеты – вроде бы небрежно, ни в кого особенно не целясь, однако механизмы взведены и тяжелые стрелы готовы в любой миг сорваться с тетивы.
Окруженная превосходящими силами противника четверка сбилась в тесную кучку. Рыжая девица, оскалив мелкие острые зубки, крайне раздраженно прошипела некую фразу, точно не являвшуюся призывом к Господу о помощи. Скорее уж ее высказывание являло собой пожелание противникам немедля провалиться в преисподнюю и оставаться там до скончания времен.
– Взаимно, моя прекрасная леди, – отозвался предводитель нападавших, расслышав нелестные эпитеты в свой адрес и отвешивая шутовской поклон. На его лице появилась глумливая улыбка. – Поскольку мне не хотелось бы причинять вам лишние неудобства, думаю, вполне обойдемся без унизительного ритуала расставания с оружием. Учтите, мессиры, я полагаюсь на вашу честность. Если же вам хочется затеять свалку – по крайней мере, одному из вас просто не терпится – скажите сразу. Уж такое скромное развлечение напоследок я в силах обеспечить. Убери меч, Дугал! Убери, я сказал!
В голосе светловолосого лязгнул металл. Лохматый тип, невесть когда успевший вытянуть из заплечных ножен страховидную шотландскую клеймору, хмуро глянул на оратора и нехотя положил клинок поперек седла. Соотношение сил – восемь против двоих – говорило само за себя.
– Кто это? – негромко спросил Гай, положив руку на рукоять меча. Он обращался к сидящей за его спиной девушке. Однако ответил шотландец.
– Его зовут Ральф Джейль, – сказал он, как сплюнул. Разговор велся на принятом среди европейского дворянства норманно-франкском наречии, только в речи Мак-Лауда звучал тягучий акцент коренных обитателей Хайленда, гористого британского севера. – Ты всегда был везучим ублюдком, Ральф.
– «Ублюдка» я забью тебе обратно в глотку, горец, – ухмылка Джейля утратила всякое подобие дружелюбия. – Итак, Ральф Джейль, шевалье, к вашим услугам и собственной персоной. Ваши же имена мне большей частью известны, а меньшей – неинтересны… Ну так что, желаете учинить вульгарную драку или все же присоединитесь к нам мирно?
Мак-Лауд посмотрел на Гисборна. Гисборн пожал плечами, покачал головой и с явным сомнением бросил взгляд на Франческо Бернардоне. Итальянец отвел глаза.
– Восемь человек, – сквозь зубы процедил шотландец. – И черт его знает, сколько еще сидит с арбалетами по кустам. Он предлагает поговорить… что ж, ладно, где беседа, там шанс. Твоя взяла, Ральф. Как же ты нас выследил, зар-раза?..
– Повезло, – скромно улыбнулся светловолосый.
– Везучий ублюдок, – скривившись, повторил Дугал. – Даже в рай наверняка пролезешь на чужом горбу. Но ты ведь не надеешься, будто вся слава добытчика достанется тебе одному, а?.. Господь, наш Создатель, велел делиться!
– Это само собой. Поделюсь непременно, а как же, – рассеянно пробормотал вожак странных грабителей, щупая наметанным взглядом притороченные к конским крупам объемистые тюки. – Получишь, что причитается, даже не сомневайся… Где товар?
– Неблагодарная вы сволочь, мессир Джейль, – буркнул шотландец. – Всю работу за него сделали, а у него даже «спасибо» сказать язык не поворачивается. Во вьюках твой ненаглядный товар. Лежит спокойно, дожидается, когда его доставят… в общем, куда надо, туда и доставят.
– Какой товар, Дугал? Какая слава? – судя по выражению донельзя изумленной физиономии, беловолосый англичанин плохо представлял, о чем идет речь. Сидевшая за его спиной девица, поименованная «мистрисс Уэстмор», беспокойно заерзала, словно прикидывала, как бы половчее спрыгнуть с коня и удариться в бега. – Вы с ним что, заодно?!
– Заодно, не заодно, какая разница… – пробурчал кельт. – Я знаю его, он знает меня, а мистрисс Изабель знает все, но предпочитает помалкивать. Мы с ним знакомы еще со времен моей службы сам знаешь у кого…
– …И он тоже – слуга покойного Лоншана? – с брезгливой интонацией завершил фразу Гисборн.
– А черт его знает, чей он нынче слуга, – не слишком куртуазно ответствовал Дугал. – Зато я точно знаю, что мессир Ральф охотится за наследством усопшего канцлера. Ну, теперь все узнали истинную правду друг о друге? Мистрисс Изабель, да не скрипите зубами! Надо ж иногда уметь проигрывать!
– Что за вздор, – девица надменно вскинула узкий подбородок. – Не понимаю, о каких играх вы тут болтаете. Но, если вы сговорились ограбить беззащитную женщину, Господь вас за это сурово покарает.
В этой странной, обманчиво мирной беседе, ведущейся под прицелом арбалетов и в окружении обнаженных клинков, Ральф Джейль с некоторого времени участия не принимал. А может быть, даже и не вникал в суть произносимых слов. Шевалье был похож на человека, поставленного перед сложным выбором. Он хмурился, и пальцы его правой руки непроизвольно стискивали «яблоко» на рукояти меча.
Впрочем, выбирал светловолосый недолго. Дело казалось абсолютно верным. В уединенной лощине нет никого, кроме добычи и загонщиков. Искушение, неутомимо преследовавшее его десять последних лет, оказалось слишком велико, а люди, гнева которых стоит опасаться, далеки и никогда не узнают правды.
Победитель всегда прав и неподсуден. В этой стычке победителем будет он.
– Il dio est bono, il dio est malo, – произнес вдруг горбоносый юнец, словно очнувшись от сна.
«Господь бывает добрым, бывает и злым, – машинально перевел Джейль, немного владевший италийским наречием. – Ты чертовски прав, парень. Чертовски прав».
Шевалье тяжко вздохнул и махнул рукой арбалетчикам.
Короткие толстые болты с хлопком сорвались в полет.
Цель поразили оба – один глубоко вошел в горло, другой застрял между ребрами. Сила удара оказалась такова, что Дугала Мак-Лауда буквально выдернуло из седла. Он рухнул вперед спиной на выжженную солнцем землю графства Редэ, прожив еще несколько кратких и мучительных мгновений. Потом судорожные метания прекратились. Вылетевшая из руки шотландца клеймора лежала шагах в трех поодаль, отражая солнечные лучи. Сохранившие недоуменное выражение глаза застыли, подернувшись мутной дымкой.
Как любой человек, Гай с рождения представлял хрупкость и недолговечность человеческой жизни. Ему уже приходилось терять на поле боя соратников и друзей. Единственный взмах клинка, свист стрелы, загноившаяся рана – и вот оставшиеся в живых стоят на кладбище возле разверстой могилы. Мак-Лауд, наемный меч, знал это не хуже, а может, и лучше его. Но чтобы вот так нелепо, после всего, что им довелось пережить в подземельях замка Ренн, в двух шагах от спасения и свободы…
Первой опомнилась рыжая девица. Тело Мак-Лауда еще не коснулось дорожной пыли, когда она решительно сиганула с конского крупа наземь – тем самым предоставив англичанину полную свободу действий и избавив его от необходимости заботиться о судьбе попутчицы.
– Не думайте обо мне! – она ловко проскочила между двумя нападавшими, попутно успев кольнуть в брюхо одну из лошадей острым стилетом, прыгнувшим ей в ладонь из широкого рукава. Оскорбленное и не ожидавшее такого подвоха животное взвилось, визжа и молотя передними ногами в воздухе. – Бегите!
Изабель Уэстмор скинула плащ, подхватила мешающие юбки и споро устремилась к расщелине между склонов холмов, рассчитывая найти укрытие. Вслед беглянке, повинуясь яростному крику мессира Джейля, поскакал один из его подчиненных.
За спиной убегавшей женщины тем временем вспыхнуло маленькое сражение. Могучий боевой конь Гая Гисборна не мог похвалиться особенным проворством, зато вставать у него на пути никому не следовало. В чем на собственном опыте убедился один из нападавших, попытавшийся преградить англичанину дорогу и спустя мгновение оказавшийся вместе с лошадью на земле. Второго рыцарь наотмашь рубанул мечом, но рукоять неловко провернулась в ладони, удар пришелся плашмя – впрочем, оглушив противника и сшибив его наземь. Пешие стрелки возились со своими арбалетами, и на какое-то мгновение путь оказался свободен. Впереди маячило лишь перекошенное лицо Ральфа Джейля, судорожно рвущего свой клинок из ножен.
Мак-Лауд свое отвоевал, спасать девицу поздно, но они с Франческо еще могут прорваться. Мальчишка, конечно, тот еще боец, у него даже меча нет, но, возможно, при некотором везении… если юнец не будет стоять столбом и бросит свою гнедую следом…
Везение кончилось, не начавшись. Франческо и не подумал сопротивляться – только втянул голову в плечи и зажмурился, уткнувшись в конскую гриву. Гай, обменявшись парой ударов с Джейлем, пропустил сокрушительную плюху плашмя по затылку и тут же – чем-то вроде дубины по руке, сжимающей меч. Добрый клинок зазвенел о камни. Гай выпустил поводья, повис на шее лошади, изо всех сил стараясь удержаться в седле. В голове гудели колокола, красные пятна поплыли в глазах.
– Остальных приказано живыми! – донесся откуда-то издалека сдавленный вопль. Сильные руки грубо стащили рыцаря с коня. Гисборн почувствовал, как ременная петля стягивает ему запястья.
Из распадка показался всадник, удерживая поперек седла яростно брыкающуюся девицу. Руки у мистрисс Уэстмор также были скручены за спиной, а вот вставить кляп то ли по горячке забыли, то ли не сочли нужным – чем рыжая бестия вовсю и пользовалась, поливая всех и вся отборной бранью. В сторонке обыскивали спешенного Франческо. Итальянец по-прежнему не сопротивлялся.
«Везучий ублюдок» Джейль бросил в ножны клинок, спрыгнул с лошади, подошел к неподвижно лежавшему в пыли человеку и, наклонившись, сорвал приколотую к воротнику куртки Мак-Лауда вычурную серебряную фибулу, выдрав ее вместе с лоскутками ткани. Затем, не в силах справиться с овладевшей им злостью, пнул тело поверженного соперника – один раз, другой, третий.
– Вот и все, горец! – злорадно выкрикнул он, отводя ногу для нового удара. – Наконец-то мы квиты! Получил свою долю славы, грязный ублюдок? Вот тебе еще немножко!
– Прекрати это, дьявол тебя раздери! – прохрипел Гай. – Мало чести глумиться над мертвым, попробовал бы ты пнуть его живого!
Джейль метнул в англичанина яростный взгляд и отошел, тяжело дыша.
– Ну, чего вытаращились? – прикрикнул он на подчиненных. – Этого… разденьте и забросайте ветками, пускай спишут на грабителей… если найдут, конечно, в чем я сильно сомневаюсь. Что отыщете ценного, можете поделить между собой. И, как закончите – по коням! С пленных глаз не спускать!
Погомонив, люди уехали, увозя с собой троих пленников. Погибшего в стычке человека оттащили в сторону от тропы, спихнув в русло пересохшего ручья и небрежно закидав комьями земли. Терпеливо выждав, пока двуногие и четвероногие скроются из виду, ворон покинул скальный выступ. Прыжками доскакал до ручья. Люди торопились, убежали, не доведя дела до конца – вон из земли торчит скрюченная кисть.
Ворон примерился. С размаху долбанул клювом в мягкое, свежее мясо, рассчитывая выдрать изрядный кусок.
Согнутые подобием звериной лапы пальцы вздрогнули и разжались. Встревоженная птица отпрыгнула в сторону, кося желтым круглым глазом. Решив, что опасности нет, вернулась к своему занятию.
После второго удара торчавшая из земли рука внезапно задергалась, едва не схватив стервятника за крыло. Запаниковавший ворон закаркал, предпочтя отлететь подальше. Что-то было не так. Когда люди бросают своих убитых сородичей, те более не шевелятся.
А этот – шевелился. Упрямо выкарабкивался из-под наваленных на него камней и песка, сипя и булькая пробитым горлом.
Ворон поразмыслил еще немного и решил: лучше всего улететь. Ну его, этого неугомонного мертвеца, не желающего даже умереть по-человечески.
- Мы играли
- Во что захотим,
- Мы упали – и летим, и летим.
- Куда – мы не знаем
- До поры, до поры…
- Мы слепые
- По законам игры…
- И тем, кто сам добровольно падает в ад,
- Добрые ангелы не причинят
- Никакого вреда
- Никогда, никогда…
Часть первая
Тихие ночи города Безье
Глава первая
Страсти по архиву
Мессир Ральф Джейль уже второй час сидел за столом в комнатушке постоялого двора «Белый бык» и размышлял. За подслеповатым окном смеркалось, вечер переходил в ночь. Мысли упомянутого благородного мессира, пребывая в гармонии с движением небесных светил, также становились все мрачнее.
На шатком столе мессир Джейль разложил большой набор не очень связанных между собою предметов. Там имелись пять небольших вместительных сундучков черного мореного кедра, шириной в две ладони, высотой и глубиной в три, окованных по углам зеленовато-золотистыми веточками из потускневшей бронзы, с удобными ручками на крышках и замочными скважинами, окруженными ворохом чеканных колосьев. Компанию им составляли три или четыре пергаментных свитка, украшенных свисающими на веревочках печатями, а также небольшие мешочки, в коих путешествующие обычно хранят свои денежные средства, и длинный меч-клеймора в ножнах, украшенных бронзовыми бляшками. Поодаль стояла плоская шкатулка из желтоватой кости ромейской работы, украшенная мелким резным узором из переплетающихся иззубренных листьев, тонких веток и цветочных головок. Еще одну безделушку, серебряную фибулу с вкраплениями грубо отшлифованных аметистов, Джейль безостановочно вертел в пальцах.
Вещи он частично добровольно, частично принудительно изъял у пленников, находившихся в соседней комнате под бдительной охраной. Будь его воля и имейся возможность, Ральф изгнал бы из трактира всех посетителей и постояльцев до наступления рассвета. Воистину, так было бы куда спокойнее. И без того уже приходится раздавать золото мало не пригоршнями – сначала стражникам у ворот, потом мрачному кабатчику – чтоб не задавали лишних вопросов по поводу трех связанных пленников. Да еще подкреплять мзду нешуточными угрозами, чтобы и впредь держали рот на замке.
Решение переночевать в Безье, как именовался этот захолустный городишко, было по меньшей мере рискованным. Однако ж обойти город стороной не представлялось никакой возможности. Мешки с провизией показывали дно, а люди и кони нуждались в отдыхе. Хорошо, по крайней мере эту ночь они проведут под крышей – но едва рассветет, двинутся в путь. Чем быстрее, тем лучше. Мессир Джейль мечтал добраться до ближайшего порта на французском побережье, откуда он может с чистой совестью и драгоценной добычей отправиться к своей покровительнице, мадам Элеоноре Аквитанской. Споры и выяснения отношений с местными правителями никак не входили в его планы.
При здравом размышлении, порученное ему дело он выполнил. Наилучшим образом. Пропавшее два месяца назад из Лондона сокровище обретено и находится в надежных руках. Единственная ошибка, которую он допустил – проявленная нынешним утром горячность и измена затверженному правилу: «Сперва думать, потом действовать». Возмездие Мак-Лауду мыслилось совершенно иным – если уж не в честном поединке, то хотя бы с приговором королевского суда и виселицей на окраине Лондона.
Однако сделанного не воротишь. Исчезновение Мак-Лауда, конечно, изрядно огорчит Элеонору и маркграфа Монферратского, коему шотландец служил последние годы. Ну что ж – бывает: люди, выбравшие опасное ремесло конфидента, частенько пропадают без вести. Он, Джейль, поступил весьма разумно, еще с месяц назад намекнув в своем письме к Элеоноре Аквитанской о возможном предательстве кельта. Авось сочтут, что тот переметнулся к византийцам.
Правда, есть еще свидетели. Как поступить с ними? Конечно, нужно было сразу либо прикончить всех, кроме рыжей девицы, либо уж не трогать никого. Теперь же у него на шее обуза в виде трех человек, каждый из которых способен во всеуслышание заявить: в смерти Дугала Мак-Лауда повинен никто иной, как Ральф Джейль.
Предположим, Изабель Уэстмор можно не принимать в расчет – кто поверит измышлениям византийской шпионки? Главная забота и головная боль Джейля: как доставить эту пронырливую особу к Элеоноре Пуату, живой и невредимой, в качестве приятного дополнения к бесценному архиву Лоншана. Пускай ее величество сама решает, как с ней поступить – изжарить на медленном огне, выпытывая тайны константинопольского двора, отправить в подарок Конраду или сделать фигурой в своих играх с византийцами и арабами. Судьба Изабель была предопределена в тот день, когда фальшивая мистрисс Уэстмор отважно сунулась в драку за наследство покойного Уильяма Лоншана, неудачливого канцлера Англии. Сунулась – и проиграла, несмотря на всю свою ловкость и хитрость.
Остаются безвестный итальянский мальчишка и белобрысый англичанин – рыцарь из свиты принца Джона, если верить взятым у него подорожным и письмам с личными печатями его высочества и Бастарда Клиффорда, архиепископа Кентербери, нового канцлера. С первым проще всего. Убит в окрестностях города Тура, неподалеку от реки Эндр, при нападении грабителей на торговый обоз Барди. Был человек – и нет человека. Никто о нем не возрыдает, кроме безутешных родителей в далекой Италии. Отпускать, даже если будет клясться в вечном молчании, никак нельзя. Слишком много видел, о чем-то наверняка догадывается, может проболтаться.
С шевалье Гисборном сложнее. Конечно, на неспокойных дорогах старушки Европы может бесследно сгинуть не только одинокий рыцарь, но и целая армия. Однако нельзя же во имя сохранения тайны приканчивать людей направо и налево! То есть не то чтобы нельзя… но как-то нехорошо. Не по-христиански. Во всей этой истории с архивом и без того уже полегло немало добрых католиков. А Гисборн все же – соотечественник, дворянин, да еще заслуживший чем-то благосклонность самого принца Джона… в истории с архивом, похоже, человек случайный и потому безвредный… Вряд ли с покойным шотландцем и тем более с Изабель Уэстмор его соединяют какие-нибудь особенно прочные узы… Обучен обращению с оружием, исполнителен, может даже оказаться полезен… Нет, убивать рыцаря Джейлю никак не хотелось.
Ах, если бы у него оставалось чуть больше людей! Тогда он просто-напросто позаимствовал бы бумаги англичанина, а самого рыцаря вкупе с мальчишкой из Италии отправил под конвоем в ближайший королевский замок. Посидели бы там месяц-другой, ничего бы с ними не сделалось. Но людей было мало. Катастрофически мало. Мессир Ральф покидал Лондон в сопровождении почти трех десятков преданных ему головорезов. Теперь же, после событий последней седмицы, в живых осталось только семеро его подчиненных.
…Троих он потерял почти сразу, в Руане, во время охоты на вторую группу похитителей. К его величайшему огорчению, взять пленных не удалось. Косвенные свидетельства позволяли предположить – эти люди трудились на пользу королевства Французского и его величества Филиппа-Августа, никогда не упускавшего случая посеять рознь между своих заклятых друзей-англичан. Следовало еще тогда отправить захваченные сундуки Элеоноре, но Джейль не решился расстаться с драгоценной добычей – вдруг сопровождающие окажутся недостаточно честны или сами угодят в засаду? Как улитка из поговорки, он предпочитал все свое носить с собой, мечась в поисках недостающей части наследства Лоншана.
А она, эта самая часть, все время ускользала у него из-под носа.
След пропавших сундуков обнаружился только в Тур-сюр-Луар, Туре-на-Луаре. Пронырливые похитители затаились в торговом обозе некоего мэтра Барди из Италии, держащем путь к Тулузе. Полагаясь на свою дружину и трепет торгового сословия перед власть предержащими, Ральф просто-напросто силой задержал обоз, потребовав выдать похищенное. Он не намеревался никакого убивать, разве что припугнуть для пущей надежности…
События покатились в совершенно непредсказуемом направлении. Из треклятого болотца неподалеку от речки Эндр, где остановились фургоны, возникли призрачные чудовища, уничтожавшие всех без разбора. Ральф по сей день был уверен, что настигнутые им византийцы, похитители архива, потеряли голову и каким-то образом призвали в мир бестелесных тварей. Или же, напротив, они руководствовались холодным расчетом, предполагая с помощью дьявольских отродий окончательно замести следы, избавившись скопом и от преследователей, и от возможных свидетелей? Истинные мотивы их поступка доподлинно ведала разве что девица Уэстмор, и надо бы не забыть порасспросить ее с пристрастием, как только представится к тому возможность…
Как бы то ни было, горе-колдуны не рассчитали своих сил. Явившиеся слуа истребляли все живое, отнюдь не делая исключения и для тех, кто призвал их в мир. В начавшейся заварухе две трети джейлева отряда бесславно полегло, и сам Джейль с неполным десятком бойцов еле унес ноги, караванщики погибли все до единого. Лежать бы в болоте и косточкам хитромудрой мистрисс Уэстмор, когда б не вмешательство слепого случая в лице Мак-Лауда с его спутником. Ральф до мяса сгрыз ногти, гадая, куда они могли податься затем. По какой дороге поехали? В Тулузу? Прямиком в Марсель, чтобы переправиться оттуда в Константинополь? В какую-нибудь безвестную деревушку на берегу Лионского залива, где их давно поджидает корабль?
Ральф безжалостно гонял своих людей по дорогам, собирая крупицы сведений и убеждаясь: беглецы держат путь на юг, в Тулузское графство. Первого октября, в день святого Реми, они находились в столице провинции… а затем опять пропали, как в воду канули. Подчиненные Джейля разыскали пастуха, вроде бы видевшего искомых людей, выехавших из Тулузы и направившихся на юг, в провинцию Редэ. Но их было уже трое – куда-то подевалась женщина, Изабель Уэстмор. Решив не ломать понапрасну голову над тем, что это означает, мессир Джейль кинулся по следу, приведшему его к подножию замка Ренн-ле-Шато. Его добыча вошла в ворота крепости. Рыжую девицу, если верить слухам, гулявшим по городку Куиза, доставили сюда несколькими днями ранее.
Как извлечь беглецов из-за стен Ренна, Джейль не знал. И опасался, что больше их не увидит – как только семейство де Транкавель, хозяева замка, узнают об архиве, они немедля приберут его к рукам. Если уже не прибрали.
Помощь пришла с совершенно неожиданной стороны. На пятый день своего безрадостного сидения в Куизе, когда Ральф совсем уж было собрался плюнуть на все, покинуть Редэ и двинуться в портовый Марсель по Виа Валерия, некий человек принес письмо. Депеша весьма любезно уведомляла шевалье Ральфа Джейля о том, что, начиная с вечера 10 октября, преследуемых им людей следует ожидать в месте, указанном на приложенном чертеже – они выйдут из потайного хода в окрестностях Ренна. В числе прочего имущества у них наверняка будет архив, столь необходимый мессиру Джейлю – точнее, представляемой им госпоже Элеоноре Аквитанской. С людьми мессир Джейль может поступать по своему усмотрению, но добрый совет – поскорее покинуть пределы графства. Взамен при передаче драгоценных бумаг в руки ее величества упомянутый мессир Джейль обязуется уведомить королеву о том, что в замке Ренн у нее отныне имеется верный союзник, всецело разделяющий ее планы и замыслы. Возвращение наследства покойного Лоншана, таким образом, есть любезность, оказанная одним единомышленником другому.
В нижней трети листа красовалась убористая подпись – «Тьерри де Транкавель», заверенная оттиском печати Ренна, двумя переплетенными треугольниками. Ральф недоуменно хмыкнул, в который раз подумал, что до сих пор не представляет толком всего размаха замыслов своей предприимчивой госпожи… а лишний сторонник ей наверняка не помешает… и отправился со своими подчиненными в указанное место, приготовившись к ожиданию.
Предсказанное в письме сбылось в совершенной точности и в должное время. Благодаря любезности среднего де Транкавеля мессир Джейль теперь располагал всем архивом, пропавшим из Тауэра в суматохе августовских дней.
…Как же поступить с сэром Гисборном? На первый взгляд он предстает туповатым тяжелодумом, которому ничего не стоит заморочить голову. Сделать лицо позначительней, подкинуть пару намеков на сильных мира сего. Внушить дураку-рыцарю, что происходящее затрагивает интересы многих важных особ, что в гибели Мак-Лауда замешана высокая политика, что молчание и даже всяческое содействие Джейлю для него теперь – единственно правильный выбор. Пусть занимается полезным делом, зарабатывая прощение и обеляя свое честное имя. Ну, хотя бы приглядывает вкупе с остальными за Изабель – эта рыжулька, похоже, та еще штучка, а от Безье до Марселя и от Марселя до Мессины путь неблизкий…
Ральф перестал вертеть в руках фибулу. Снаружи окончательно вступила в свои права октябрьская ночь – темная, с яркими и кажущимися такими близкими звездами. Самое время потолковать с пленниками об их нелегкой судьбе. Джейль давно усвоил: ночью человек особенно уязвим. Его клонит в сон, он утрачивает способность связно мыслить и говорит необдуманные слова.
Итак, решено. Смазливого итальянца – в расход, как только представится возможность, а рыцарь сейчас сам определит свою участь. И если шевалье Гисборн вдруг окажется строптивцем, что ж… навряд ли волки с воронами станут возражать, если в одну могилку с итальянцем ляжет англичанин.
Мессир Джейль выглянул в узкий полутемный коридор гостиницы и, окликнув бдевшего подле соседней двери караульного, велел привести к нему пленного рыцаря по имени Гай Гисборн.
Увы, толкового разговора с соотечественником у Джейля не вышло. После всех треволнений последних недель, после жутковатого гостеприимства хозяев Ренн-ле-Шато и визитов наводящего оторопь «мессира де Гонтара», любые угрозы вкупе с заманчивыми посулами не вызывали у Гая ничего, кроме глухого раздражения. Джейль, кем бы он ни был, по сравнению с Железным Бертраном или таинственным де Гонтаром казался не более чем заурядным бандитом. Кому бы из королей этот тип не служил, Гисборн отнюдь не собирался ни играть в его грязные игры, ни, тем более, вступать с вероломным убийцей в какой бы то ни было сговор.
Посему английский рыцарь с порога обдал мессира Джейля презрительным ледяным высокомерием. Сперва Ральфа это не удивило и не задело: при желании он сам мог скроить не менее непроницаемую и надменную физиономию. Что он знает о тайнах Крестового похода, этот Гай Гисборн? Ровным счетом ничего. Только пыжится, уподобляясь жабе на болоте. Ничего, это пройдет. Даже самый тупоумный крестьянин не ошибется в выборе, коль скоро выбирать приходится между жизнью в почете и достатке или наспех вырытой безвестной ямой в придорожных кустах.
Однако беседа, скверно начавшись, и далее протекала в том же крайне неприятном ключе. В ответ на пропозиции Ральфа рыцарь, нимало не стесняясь в выражениях, высказал все, что думает о Джейле (вероломном мерзавце), его ремесле (гнусном), его методах (грязных) и его подчиненных (поголовно висельниках). Почему, собственно, он должен безоглядно верить уверениям неведомого разбойника с большой дороги? Ах, у него есть письмо со своеручной подписью и печатью мадам Элеоноры? Да что вы говорите! Неужели это письмо дарует мессиру Ральфу Джейлю право безнаказанно грабить путников, пленять невинных и убивать исподтишка?! И вообще, надо еще подумать, кто здесь выступает чьим сторонником и кому предан сам мессир Ральф! Может статься, он давно куплен посланцами Константинополя – и докажите мне, что это не так! Своим грязным золотом и своей недостойной славой пусть мессир Ральф подавится, а угрозы свои вышеупомянутый мессир может засунуть себе… да-да, именно так, и желательно поглубже…
В глубине души Гай восхитился, какую складную и толковую речь произнес. Вот и мессир Ральф, сперва пытавшийся застращать собеседника высокими покровителями и жуткими карами, под конец сделался молчалив и задумчив. Так что, когда Гисборн закончил свою гневную филиппику, он лишь сухо осведомился:
– Это все? Что ж, ты сказал, а я услышал. Увести!
– …Ну, чего он хочет? – вскинулся Франческо, едва за Гаем закрылась дверь их временного узилища. – О чем спрашивал?..
– Сулил немереные почести от коронованных особ, если буду с ним заодно, – гордо расправил плечи рыцарь. – Грозился смертью, если откажусь. Подумать только, этот упырь предлагал мне, потомственному дворянину, есть из одного котла со своими головорезами! Вместе с этими скользкими типами тащить вас на веревке в Марсель! Как, по-твоему, я должен был поступить?!
– Согласиться, конечно, – мрачно буркнула из своего угла Изабель Уэстмор. – Тогда бы мы имели своего человека в неприятельском стане и приличный шанс выжить. Надеюсь, твоя рыцарская честь не помешала тебе принять его благородное предложение?
Пару ударов сердца Гисборн немо таращился на девицу Уэстмор. Потом, тяжело плюхнувшись на табурет, треснул себя по лбу и выругался от всей души.
«За всю жизнь со мной не происходило столько неприятностей, сколько за последний месяц!»
Такова была первая отчетливая мысль Дугала из клана Лаудов, уроженца малоизвестной деревушки Гленн-Финнан. К моменту, когда к нему частично вернулась способность здраво соображать, он сумел выкопаться из неглубокой могилы, устроенной для него подчиненными Джейля, отогнать нахального ворона, посчитавшего бездыханный труп своей законной добычей, и с трудом преодолеть сотню шагов в глубину распадка. Там он снова рухнул навзничь, с трудом втягивая холодный утренний воздух. Горло саднило так, будто с него содрали кожу и нацепили раскаленный железный ошейник.
Второй, вполне закономерной мыслью, было: «Может, я все-таки умер?»
Доказательств истинности этого соображения – хоть отбавляй. Отчетливое воспоминание о двух ослепительных и обжигающих вспышках, после которых пришла непроглядная тьма. Окликавшие его в этой тьме голоса людей, умерших от его руки либо по его вине. Голоса звали за собой, обвиняли, требовали, грозили… Их заглушил рев пламени, сквозь который еле слышно пробивался отчаянный крик – вроде бы женщины?.. – звавшей на помощь. Она кричала: «Данни! Данни, где ты?» – и пронзительный вопль летел по пустым коридорам, отражаясь от стен и потолков. Он не мог найти ее в этом объятом огнем лабиринте дворов, галерей, переходов, бежал и знал, что опаздывает, безнадежно опаздывает…
– Еще не время, – мягко прошептал кто-то. Темнота ушла, и он очнулся – под тонким слоем земли, с присохшим к небу онемевшим языком и внутренностями, скрутившимися в тугой полыхающий комок.
Нет, на адские равнины (а Мак-Лауд честно полагал, что лучшего он вряд ли заслуживает) это место точно не походило. На райские кущи – тем более. Это была все та же долинка в окрестностях замка Ренн-ле-Шато, поросшая сухим дроком и вереском. А вон и многочисленные следы конских копыт, уводящие к полудню.
Стало быть, он жив?
Но люди не выживают, получив в упор две арбалетные стрелы! От такого выстрела не спасает и лучшая из кольчуг, от него не спасет ничто!
Однако он жив. Дышит, смотрит. Шевелится, пусть и с огромным трудом.
Или ему только кажется?
Господи Всемогущий, что же делать-то? Чему верить – глазам или доводам рассудка? Не слишком ли много испытаний для бедного грешного создания?
Так и не придя к определенному решению, Мак-Лауд попытался встать. Не удержался, упал. Снова поднялся на ноги. И захромал по тропе, ведомый более упрямством, нежели здравым смыслом.
Достигнув глинистого берега речки Сальсы, Дугал с плеском повалился в стылую воду. Напиться, как он мечтал, не удалось – горьковатая, как во всех реках Редэ, жидкость, обильно перемешавшись с желчью, немедля исторглась обратно. Удалось только с грехом пополам вымыться, выяснив неприглядную истину: из имущества ему оставили нижнюю рубаху вкупе со штанами. Побрезговали рваниной, испещренной вокруг ворота и на животе заскорузлыми пятнами крови. Задрав подол рубахи, Мак-Лауд какое-то время недоуменно пялился на появившийся шрам от арбалетного болта – звездообразный, еще сочащийся сукровицей, но уже начинавший затягиваться.
«Ральф, ты сволочь и паршивый мародер. Отомстил давнему врагу, это я могу понять. Но зачем было грабить покойника, то есть меня? Могли хотя бы сапоги оставить… Хотя сапоги – вещь ценная, полфлорина стоят, а покойнику вроде как и ни к чему… Ну как я теперь пойду – босиком по камням? Джейль, скотина, чем ты думал?! Да и куда мне идти в таком виде? Ни в одно приличное заведение не пустят… Бр-р, еще и холодно… Лучше бы я просто и незамысловато умер. Лежал бы в уютной могилке и не мучился…»
Глубокие выбоины, оставленные широкими копытами Фламандца, послужили самым надежным и точным указателем того, в какую сторону направились похитители и пленники. Дугал неуклюже хромал по следам, ощущая, как скрипят треснувшие ребра и ноют новые шишки, наставленные на прежние синяки. Хотелось пить, хотелось есть, но больше всего – прикончить виновника всех бедствий, Ральфа Джейля.
Солнце подбиралось к зениту, прогревшийся воздух стал немного теплее, а ходьба отвлекала от мрачных размышлений. К несказанному удивлению Мак-Лауда, саднящее горло болело все меньше. Начал возвращаться утраченный голос – правда, пока только в виде сипящего шепота. Любой другой на месте шотландца немедля возблагодарил бы Господа за его неизреченную милость. Дугал Мак-Лауд использовал вернувшийся дар речи для проклятий. Сначала – на голову человеку, ставшего виной его нынешнего бедственного положения. Потом – самому себе. Казалось бы, за столько лет давно мог набраться ума и научиться отличать друзей от врагов, так ведь нет! Досталось и Гаю Гисборну – этому и вовсе ни за что. Разве только за компанию.
От поношений малых мира сего Дугал перешел к сильным. От души выругал покойного мэтра Лоншана – зачем тот уродился на свет таким жадным хапугой и почему позволил себя убить? Ее величество Элеонору Аквитанскую – за излишнее хитроумие, расплачиваться за которое должны несчастные исполнители. Маркграфа Конрада, блаженствовавшего в далеком солнечном Тире – неужели нельзя было поручить слежку за английским канцлером кому-нибудь другому? Короля Ричарда Львиное Сердце, императора Фридриха Барбароссу, султана Саладина – на кой им сдались все эти крестовые походы, что их мир не берет?..
Солнце пригревало все жарче. Мак-Лауд ковылял в сторону далекого Безье, бормоча проклятия и оставляя за собой извилистую цепочку окровавленных следов. Несколько раз, заслышав скрип колес или торопливый перестук конских копыт, шотландец сворачивал с тракта и пережидал в укрытии, но по большей части дорога оставалась безлюдной. Робко чирикала в придорожных кустах какая-то птаха. Камешки на дорогах Редэ немилосердно резали босые подошвы, и Дугалу все чаще приходила в голову мысль о том, что Спасителю в давние времена тоже приходилось несладко.
Дугал Мак-Лауд полагал, что Безье, куда он держит путь – всего лишь разросшаяся деревня. Когда же дорога одолела последний холм и впереди открылся город в широкой долине, шотландец только озадаченно присвистнул. Безье процветал, доказательством чему служили возводимые на месте былого земляного вала с частоколом каменные стены, множество черепичных и соломенных крыш, шпили церковных колоколен и общественных зданий… На первый, весьма приблизительный взгляд, в пределах города обитало не менее десяти тысяч человек.
Безье окружало широкое кольцо предместий в садах и виноградниках – из открытых дверей домов тянуло запахами готовящейся пищи, а собаки лениво брехали на запоздалого путника из-под ворот. К воротам Безье, согласно традициям и законам запирающимся на закате, шотландец добрался вовремя. Еще час – и ожидать бы ему утра под стенами, лязгая зубами от холода и проклиная неповоротливость старой пегой клячи.
Животину, равно как и возок с наполненными мукой мешками, а также видавший виды дерюжный балахон с капюшоном, Мак-Лауд не совсем достойным путем позаимствовал у некоего ветхого днями виллана.
С повозкой он столкнулся в окрестностях города – та вывернула с неприметной боковой дороги. Кобыла неспешно шлепала разбитыми копытами по проселку, ее хозяин клевал носом, убаюканный мерным скрипом колес и баклагой крепкого красного вина. Первой Мак-Лауда увидела лошадь, а уж ее испуганное фырканье разбудило седока – тот воззрился на явившееся «чудо» с изумлением, переходящим в панику, истошно заблажил и схватился за кнут.
Ужас обоих, и клячи, и виллана, был вполне понятен. Каково это – продрать глаза под вечер в пустынной местности и обнаружить, что с обочины к тебе тянет руку здоровенный, до синевы бледный мужик в окровавленной нижней рубахе, с безумными глазами и комьями земли в косматой гриве?! Да еще и сипит притом надрывно, будто неудавшийся висельник:
– Добрый человек, а добрый человек…
– Караул!!! – заорал почтенный селянин, наугад отмахиваясь истрепанным кнутом. – Спасите! Сгинь, рассыпься, нечистый!!! На по…
– …Сам виноват, – бормотал Мак-Лауд, когда слегка придушенный и связанный собственным поясом виллан мирно упокоился в придорожных кустах. По расчетам шотландца, прийти в себя селянин должен был самое малое через час. Вопли жертвы, по счастью, остались никем не услышанными. – Я же честно хотел договориться по-хорошему. А ты меня кнутом. Свинья ты после этого, а не добрый католик… Полежи пока, не уходи далеко…
В мешочке за пазухой жертвы нашлось с десяток медных монеток, истертых долгим пользованием и равных по общей ценности, как решил Дугал, где-то одному привычному серебряному фартингу.
– Это не грабеж, а деяние во славу короны, – вздохнул он, устраиваясь на скрипучем передке возка. Пегая кобыла немного поупрямилась, чуя чужой запах, но, получив по спине поводьями, смирилась с судьбой и лениво поплелась дальше.
Удача не бывает беспредельной и полной – сапог у виллана не оказалось. Зато под сиденьем покоился свернутый балахон, превративший отважного воителя Хайленда в согбенного трудами дряхлого поселянина. Заодно вспомнилась слышанная где-то сплетня: якобы фидаи-ассасины Старца Горы довели искусство смены личин до такого совершенства, что способны обратить цветущего юнца в столетнего старика. Или в почтенную мать семейства. Куриальная Конгрегация по чрезвычайным делам тоже пыталась обучить своих конфидентов подобным трюкам, но особых успехов не добилась. Должно быть, из-за врожденного нежелания и неумения европейцев прикидываться чем-то иным.
При въезде в Безье рядящийся под престарелого виллана Дугал застал изрядный кавардак. Обычного для тихой, мирной провинции полусонного благодушия как не бывало. Во-первых, стражников на воротах оказалось непривычно много – самое малое десятка два. Во-вторых, никто не отлынивал в караулке, не играл в кости и не считал ворон, все рьяно занимались делом, отчего по обе стороны ворот скопилась изрядная толпа. Как заметил шотландец, стражи порядка самым тщательным образом проверяли только что прибывших, особенное внимание уделяя группам из нескольких человек. Четверо стражников обыскивали телеги. У путешествующих верхами требовали подорожные, а тех, кто собирался выехать из города, и вовсе разворачивали обратно. Толпа раздраженно гудела, подобно пчелиному улью, в котором поворошили палкой.
– Какого дьявола тут происходит?! – гневно вскричал один из всадников на породистом кауром жеребце, судя по одежде и оружию – состоятельный дворянин. Он и трое его спутников только что пытались покинуть Безье, но потерпели неудачу. Более того, похоже, что эти четверо как раз подходили под некое описание, данное городской страже – во всяком случае, стражники мурыжили их особенно долго, отобрав подорожные и перетряхнув сверху донизу седельные сумы. – Если к утру я не буду в Куизе, честь моего рода… Эй, десятник! Открывай эти чертовы ворота, пропусти нас! Проклятье, каждому даю ливр серебром!
Для вящей убедительности он потряс туго набитым кошелем. Как раз в этот момент Мак-Лауд, в очередной раз стегнув своего одра, пересек линию ворот. Двое караульных тут же принялись деловито шарить в его подводе, переворачивая и охлопывая чуть ли не каждый мешок, третий не спеша двинулся к вознице. Дугал похолодел.
– Не могу, не велено, – хмуро ответствовал стражник, бросив тоскливый взгляд на кожаный мешочек. – Приказ его светлости графа де Транкавеля – всех впускать, никого не выпускать до особого распоряжения…
Дворянин, однако, оказался не робкого десятка. Или его дела в Куизе и впрямь не терпели отлагательств.
– Да что это, в самом деле! – взревел он, двинув своего коня прямо на преграждающих путь стражников. Трое его спутников последовали примеру сюзерена, один даже выхватил из ножен меч, стражники наставили копья… Толпа заголосила, заворочалась, кто-то бросился бежать, кого-то сбили с ног. Вскипела мгновенная паника.
Те двое, что хозяйничали в телеге Мак-Лауда, поспешили на помощь своим собратьям. Один из них походя прикрикнул на недотепу-крестьянина, застывшего с вожжами в руках:
– Что стал, дубина?! Ну, пошел, не до тебя!
Само собой, повторять дважды ему не пришлось.
…Итак, полдела сделано, думал шотландец. Он жив (разобраться бы еще, каким чудом!), он добрался до города, и пока что переменчивая Фортуна невероятно к нему благосклонна – ну, должно же быть хоть малое воздаяние за пережитые ужасы! Теперь нужно сообразить, как отыскать Джейля, а вместе с ним и всех остальных. Если, конечно, эта компания поспела в Безье прежде гонца из Ренна. И если задержалась в городе, а не проследовала мимо.
«Думай, Дугал, думай. С ним семеро человек, да трое пленников, да дюжина лошадей – целая орава, нуждающаяся в пропитании и отдыхе. Пленников нужно где-то разместить, а поскольку среди них имеется весьма ценная добыча женского полу, то предоставить им хоть какое-то удобство. Значит, гостиница, причем вместительная. Окажись я в положении Ральфа, так бы и поступил. В средствах он явно не стеснен, выберет кабак почище… Так, где тут у нас постоялые дворы?»
Первый же встречный горожанин оказался не прочь поболтать и на все вопросы ответил исчерпывающе. Больших постоялых дворов, таких, чтоб можно было и кружку пива пропустить, и выспаться под крышей без особых неудобств, в Безье имелось не менее десятка. Ближайшие – «Конская голова» и «Белый бык». «Голова», что на Поперечной улице в южном конце города, поплоше, «Бык», стоящий по соседству с часовней святой Гизеллы, побогаче. Тебе, любезный, прямая дорога к «Конской голове», потому как медяков у тебя на «Быка» не хватит, и рожей ты, извиняюсь, не вышел, да к тому же к хозяину «Быка» нынешним вечером ввалились проезжие господа, числом не менее дюжины…
Сидевший на возке человек смиренно поблагодарил, стегнул клячу и отправился в сторону «Конской головы». Горожанин, пошедший своей дорогой, вскоре забыл о мимолетной встрече. В ней не было ничего, о чем стоило помнить – поселянин из окрестной деревушки расспрашивал, где в Безье можно остановиться на ночлег. Судя по выговору и манере проглатывать окончания слов, собеседник был уроженцем северной части графства, откуда-то из-под Тулузы.
Дугал же, отъехав, мысленно вознес краткую, но горячую молитву Иисусу и Пресвятой Деве за сопутствующее ему везение.
Верно послужившую кобылу и телегу Мак-Лауд оставил подле общественной поилки для лошадей. К утру кляча обретет нового владельца – а если городские стражники достаточно честны и не пренебрегают своим долгом, то вернется к прежнему хозяину. Лошадь, пусть даже такая дряхлая, все равно остается большой ценностью, да и подвода с грузом муки дорогого стоит. Ограбленный старикан все окрестности перевернет в ее поисках.
Гостиница «Белый бык», над крыльцом коей болталась жестяная вывеска с изображением упомянутого животного и традиционный котелок, отыскалась довольно быстро. Словоохотливый горожанин не погрешил против истины – «Бык» располагался в двухэтажном доме, каменном снизу и деревянном сверху, с примыкающей слева конюшней. Даже не заглядывая внутрь, Дугал издалека услышал пронзительное злобное ржание, сопровождаемое ударами копыт о перегородку – серый жеребец по кличке Билах, забияка и редкостный стервец, высказывал свое недовольство миром. Надо думать, завтра же утром Джейль отделается от упрямой твари, продав ту на живодерню.
Они были здесь, Мак-Лауд это нюхом чуял – мессир Ральф Джейль, его пленники и драгоценная добыча. Может быть, скрывались вон за теми подслеповатыми окошками на втором этаже, где тускло мерцали огоньки масляных светильников. Гисборна и его сотоварищей по несчастью наверняка заперли в отдельной комнате, приставив к дверям сменяющуюся охрану. Меди, позаимствованной у виллана, возможно, и хватит на оплату ужина в трактире, но – не стоит привлекать к себе лишнее внимание, придется поголодать. Засесть в густой тени, в тупичке, вон у того забора. Правда, тупичок отменно вонюч – не иначе, окрестные жители сливают там помои – зато туда не сунется даже самый ретивый патруль, а постоялый двор оттуда как на ладони. И ждать. Постояльцам вставать рано, ехать далеко и долго. Скоро они угомонятся.
«Интересно, – думал шотландец, пытаясь устроиться поудобнее среди мусорных куч и отгоняя навязчивое видение большого дымящегося куска мяса вкупе с наполненной элем кружкой, – что сейчас поделывает Железный Бертран? Наш побег он, конечно же, обнаружил, потому и закрыл город. Ох, не завидую я тем, кому доведется попасть под его горячую руку…»
– …Что значит «пусты»?! Да ты понимаешь, что говоришь?!
На здоровенного детину по имени Гвиго, начальника стражи в замке Ренн, жалко было смотреть. Потупив взгляд, он переминался с ноги на ногу перед разъяренным Транкавелем, и его грубо слепленная физиономия попеременно то наливалась жарким багрянцем стыда, то стремительно белела от невыносимого ужаса. Железный Бертран мог нагнать страху на любого смельчака. Ну, или почти любого.
– Не извольте гневаться, ваша милость… – в очередной раз промямлил стражник. – Говорю, как есть, не прячу ж я их, в самом-то деле… Пусты их комнаты, как есть пусты, и сами они пропали, и трех коней с конюшни свели, только барахло кой-какое осталось… Не иначе, сбежали гости…
– Молчать, идиот! Из Ренна они могли бежать только в одном случае – если им помогли, и клянусь Богом, я дознаюсь, кто это был! – рявкнул Железный Бертран. – Поднять гарнизон по тревоге, обыскать в замке каждый уголок! Заменить стражу у обоих ворот, караул удвоить, лучников – на стены! Всех, кто стоял в карауле нынешней ночью, согнать во дворе, обыскать до нитки, их имущество перетряхнуть. У кого сыщется лишнее золото – тут же в кандалы и в допросную. Комнаты наших гостей запереть, приставить охрану, к имуществу не прикасаться! Гонцы пусть седлают коней. Кастеляна и библиотекаря немедленно сюда. Да, и отправь людей – пусть позовут ко мне Рамона и Тьерри, чем быстрее, тем лучше. Все понял?
– Понял, ваша милость! – радостно громыхнул Гвиго, украдкой переведя дух – раз отдают приказы, значит, прямо сейчас казнить не станут. – Осмелюсь спросить… а ваша дочь?
– Ее тоже ко мне. Выполняй, черт тебя подери!..
Гвиго исчез за дверью.
Бертран де Транкавель, проводив его мрачным взглядом, заложил руки за спину и принялся нервно расхаживать из угла в угол, время от времени останавливаясь у окна, выходящего в замковый двор. Над Ренн-ле-Шато занимался ясный рассвет, обещая погожий осенний день. В окно было видно, как суетятся стражники, понукаемые разъяренным Гвиго, как перепуганная челядь, побросав привычные ежеутренние хлопоты, прячется по своим каморкам – замок стал похож на разворошенный муравейник.
В дверь боязливо постучались, однако то был не мэтр Ансельмо, не кастелян и не один из отпрысков. Транкавель-старший недоуменно приподнял бровь, увидев вошедшего – Гиллем де Бланшфор был бледен, под глазами синюшные круги, голова неумело замотана окровавленной тряпицей.
– Ты почему здесь? – рыкнул Железный Бертран вместо приветствия. Общество «мужа женовидного» граф де Транкавель терпел исключительно по необходимости. Какой ни есть, а все-таки родственник, братец супруги Рамона. Мессир Бертран, конечно, предпочел бы выставить эдакого родича за дверь и сталкиваться с ним раз в год по праздникам. Но Рамон, избравший Бланшфора-младшего в задушевные приятели, упрямился, и Бертран махнул рукой – пес с вами, пусть душка Гиллем околачивается в Ренне, только на глаза попадается пореже. Относиться же к отпрыску семейства Бланшфоров сколько-нибудь уважительно у графа де Транкавеля не было ни желания, ни оснований. – Какого черта с тобой случилось?
– Ваша милость, выслушайте меня, – потрепанный красавчик начал разговор без обычного жеманства и лишних предисловий, что само по себе было удивления достойно. – Вчера после вечерни я и двое моих приятелей, Кристиан де Ланме и Монтеро д'А-Ниор, находились в Санктуарии. Признаюсь, мы сглупили – сцапали этого итальяшку, Франческо…
По мере того, как Гиллем де Бланшфор продолжал свой рассказ, излагая на диво коротко и ясно – не иначе, вследствие пережитого ночью шока – Бертран де Транкавель сперва присел на край стола, потом ощупью нашарил кресло и опустился в него, ни на миг не отводя глаз от бледной, как мел, физиономии рамонова прихвостня. Он ни разу не перебил и не задал ни одного вопроса. Все и так было ясно как божий день.
Наконец де Бланшфор окончил свою речь. И, словно это послужило сигналом, стукнула дверь комнаты, пропуская Тьерри и Бланку, за которыми в коридоре маячили взволнованные лица. Начальник стражи, кастелян, мэтр Ансельмо. Все – кроме старшего сына, Рамона де Транкавеля.
Тьерри, завидев стоящего посреди комнаты Гиллема де Бланшфора, остановился, будто налетев на стену.
– Гвиго, – страшным, ледяным голосом сказал граф, – ты послал за моим старшим сыном?
– Так точно, ваша милость! – отозвался Гвиго. – Но он заперся у себя и не отвечает…
– Ломайте дверь! – Железный Бертран сорвался на крик. – Все вон отсюда! Я должен… – его лицо на мгновение передернулось, – должен побеседовать с моими детьми.
Призванные к ответу толпой вывалились в коридор, испытывая несказанное облегчение – расправа пока откладывалась. Старый хранитель книг даже осмелился пробормотать себе под нос нечто укоризненное – мол, дергают дряхлого человека спозаранку то туда, то сюда, а переходы-то в замке немалые…
Стоявшие бок о бок братец и сестрица виновными себя явно не ощущали и каяться в грехах не спешили. Скуластая физиономия Тьерри надежным щитом скрывала любые эмоции и переживания. Бланка выглядела удивленной и несколько встревоженной, но не более того. Она и заговорила первой, беззастенчиво пользуясь правом отцовской любимицы:
– Грядет война с де Фуа? Иначе зачем наша гвардия носится по стенам, словно курицы с отрубленными головами?
– Она еще имеет нахальство спрашивать, что случилось, – процедил сквозь зубы Бертран и, не давая любимым отпрыскам опомниться, загромыхал: – Это я должен у вас спрашивать, что случилось! О чем вы там шушукаетесь за моей спиной? Тьерри, будь любезен немедленно, внятно и честно объяснить, чем ты занимался вчера в подвалах! И, если твое объяснение мне не понравится, пеняй на себя! Я жду ответа!
– Я всего лишь помешал друзьям моего брата совершить очередную глупость, – даже напряженная обстановка не заставила Тьерри избавиться от привычки говорить медленно, растягивая каждое слово. – В конце концов, эта заезжая компания пока еще считалась нашими гостями, а не пленниками. Если при этом кое-кто пострадал, моей вины тут нет. К сожалению, и заслуги тоже. Я должен был проучить прихвостней Рамона гораздо раньше.
– Что ты делал потом? – с нажимом осведомился мессир Бертран. – И, кстати, чем ты, моя дорогая дочь, занималась минувшей ночью?
– Проводил гостей до их комнат, убедился, что они заперли за собой двери и пошел к себе, – с безмятежностью честного человека, коему нечего скрывать, ответствовал любящий отпрыск. – Где и оставался до самого утра, когда ко мне с воплями ворвался перепуганный Гвиго.
– А я весь вечер безвылазно сидела у Тьерри, читала его книги, – добавила Бланка. – Мне было скучно одной. И ночевала там же. Слуги могут подтвердить, если уж моему слову тут более не доверяют, – она оскорбленно вскинула подбородок, в точности копируя манеру старшего брата и отца.
– Так что все-таки стряслось? – повторил недавний вопрос сестры Тьерри де Транкавель.
Если бы взглядом можно было испепелять, от отпрысков Железного Бертрана остались бы только две кучки праха на чисто выскобленном полу. Весь жизненный опыт, все многолетнее знание людей господина Редэ вопияли о том, что сын и дочь преспокойно лгут ему прямо в глаза. Лгут – и не боятся, ибо ему не в чем их обвинить. Внезапно он пожалел, что уже не в силах сорвать с лиц своих детей маски, за которыми они наловчились прятать от него свои мысли. А ведь он был уверен, что ему известен каждый шаг его отпрысков, каждое их слово и замысел… Кого он взрастил? Неужели настал тот день, когда собственная кровь осмелилась подняться против него?
Ну уж нет! Напрасно его детки надеются, что уверения в непричастности спасут их. Он вытряхнет из них правду. Любым способом. И начнет прямо сейчас.
– Тьерри, твоя лаконичность меня не устраивает, – мессир де Транкавель сумел взять себя в руки и успокоиться. – Попробуй еще раз, но подробнее. Можешь начать с твоего визита в Санктуарий.
Дверь распахнулась без стука. Ввалившийся Гвиго, чья физиономия теперь приобрела интересный зеленоватый оттенок, с порога рухнул на колени, заблажив:
– Помилуйте, ваша светлость! Откуда мне было знать, что там творится!
– А теперь-то еще что? – с бесконечным терпением осведомился Тьерри, опередив недовольно нахмурившегося отца.
– Так мессир Рамон… – выдохнул начальник стражи, зажмурившись в ожидании карающей молнии с небес. – Мы дверь взломали, как было велено, а он там… Лежит и вроде как не дышит, а на полу повсюду кровь и блевотина… Мадам Идуанна, как заглянула, так сразу в обморок хлопнулась…
– Я ведь предупреждала, когда-нибудь он доиграется со своими алхимическими настоями да ведьминскими отварами, – прозвенела в наступившей тишине Бланка. Граф Редэ с такой силой стиснул пальцы на подлокотниках кресла, что твердое дерево жалобно затрещало.
– Под замок обоих, – свистящим полушепотом распорядился он. – Запереть в Старой башне, приставить охрану, глаз не спускать… Молчать! – взревел он, увидев, что Бланка открывает рот.
Упрямую девицу гнев мессира Бертрана ничуть не испугал.
– Меня-то за что? – шумно возмущалась она всю дорогу до Старой башни. – Я ведь вообще не при чем!
Тьерри молчал. Не оправдывался, не пытался взывать к отцовской справедливости. Просто молчал, глядя себе под ноги и крутя на пальце тяжелый старый перстень с ярким желтым камнем. Только когда за братом и сестрой захлопнулась толстая дверь, он соизволил разомкнуть уста:
– Тише, дорогая. Наша партия еще не закончена. Если я все верно рассчитал, наше заключение будет весьма недолгим.
После полуночи огни в окнах постоялого двора начали меркнуть один за другим. Из дверей, голося, вывалилась засидевшаяся допоздна компания местной молодежи и направилась вниз по улице. Еще с полчаса ходили туда-сюда слуги, прибиравшееся в общей нижней зале. Наконец все затихло. Для верности Мак-Лауд выждал еще немного и поковылял в обход дома, ища плохо запертую дверь или перекосившуюся на петле ставню. Ужасно недоставало ножа. Свой собственный, с рукоятью оленьего рога, он потерял еще при попытке убить оборотня; заимствованный в Ренне отобрали паршивые мародеры Джейля. У ограбленного виллана нож, конечно же, имелся – кто ж выходит из дому без ножа? – но брать эту зазубренную полоску скверной стали на грубом деревянном черенке Мак-Лауд побрезговал, понадеявшись, что вскоре разживется где-нибудь клинком получше. Не разжился.
Владелец постоялого двора, похоже, держал слуг и домочадцев в строгости. Двери надежно заложены изнутри засовами, обе половинки ставень заперты на крюки, а что хуже всего – вдоль улицы то и дело топотали патрули ночной стражи, числом не менее шести-семи человек, размахивая факелами и изображая неусыпную бдительность. Должно быть, Бертран Транкавель распорядился усилить дозоры.
Дугал мысленно пожелал всему без исключения Бешеному Семейству передохнуть от песьей водобоязни – и довольно хмыкнул, оценив внезапно возникшую идею. Волкодлака, значит, изловить собрались? Так будет вам волкодлак! Во всей красе! С клыками из пасти и железной шерстью на загривке!
…Нет ничего более раздражающего для человеческого уха, нежели занудливое тявканье скучающей собаки, перемежаемое тонким надрывным воем. Псу нечем заняться, он сидит под окнами и выводит удручающую руладу, задрав лохматую морду к ночному небу… За долгие годы, проведенные в небезопасных странствиях и скитаниях, Дугал научился в совершенстве подражать кое-каким «голосам живой природы». Время от времени это умение оказывалось полезным: подать сигнал, например. Или выманить из надежного укрытия караульщика. Вот как сейчас.
В доме заскрипели половицы, послышались недовольные голоса разбуженных собачьим лаем людей. Лязгнул отпираемый замок – этого звука шотландец ждал более всего. По двору заметались отблески: неся фонарь, вышел спотыкающийся в полусне мальчишка-служка. Вполголоса проклиная четвероногую тварь, принялся светить вокруг, разыскивая животное. Судя по невнятному бормотанию, бедной псине грозило немедленное утопление в навозной яме с предварительным обдиранием шкуры и четвертованием.
Гостиничный служка слишком поздно заметил выросшую рядом тень. Хозяйственно погасив упавшую на землю лампу, Дугал сгреб поверженного бедолагу за шиворот и отволок подальше, на задворки гостиницы. На поясе у мальчишки болтался короткий нож, и Мак-Лауд на миг заколебался – как поступить? Прислуга «Белого быка» не сделала ему ничего дурного, просто случайно оказалась на дороге. Ладно, пусть валяется. Треснул он парня от души, и тот нескоро придет в себя. А опомнится, все равно ничего толком рассказать не сможет.
Переступив через порог и прикрыв за собой толстую дубовую дверь, шотландец угодил в мир привычных звуков и запахов. Дым очага, подгоревшее масло, хруст соломы под ногами… Ступеньки наверх, к комнатам постояльцев. Тускло освещенный чадящей лампой коридор, куда выходят четыре двери. Возле последней в тупике стоит скамья, на ней сидит и вполглаза дремлет, привалившись плечом к бревенчатой стене, некий коренастый лысоватый тип с короткой рыжей бородой, обрамляющей бульдожью челюсть. Меч в ножнах прислонен к стене – только руку протянуть. На поясе длинный кинжал.
Дугал не знал имени караульного, зато с необыкновенной резкостью и точностью вспомнил иное. Сегодняшнее утро, свист арбалетного болта. Тьма, стиснутое огненной петлей горло. Именно этот человек из отряда Джейля стрелял в него. И, вероятно, именно он потом, обшарив мертвое тело, закидал его комьями земли.
Ну, я ж тебя, подумал Мак-Лауд, чувствуя, как в груди поднимается волна холодной ярости. А что – он его? С голыми руками на меч? До тупичка шагов десять, беззвучно не подберешься, стоит ступеньке скрипнуть – пиши пропало… Тут в голову шотландца пришла мысль, от которой Мак-Лауд, несмотря на драматическую ситуацию, едва не заржал в голос – и, единственно усилием воли сдерживая гнусное хихиканье, потянул через голову вонючий крестьянский балахон…
Одна из ступенек, конечно же, скрипнула – негромко, едва слышно, но стрелок Ральфа провел немало времени в военных походах и опасных делах, научившись моментально пробуждаться от любого шороха. Лысый вскинулся, правой рукой нашаривая рукоять лежавшего рядом клинка… и оцепенел, хрипя и вытаращив глаза так, что они походили на два сваренных вкрутую яйца.
К нему беззвучно приближался убитый сегодня утром лохматый верзила – в той же изодранной в клочья рубахе, заскорузлой от крови по вороту и на боку, вокруг дыры, пробитой тяжелым болтом. В ямке под кадыком бугрился жуткий багрово-фиолетовый шрам, ноги были босы и окровавлены, а давешний мертвец шел себе и шел не спеша, вытянув перед собой руки со скрюченными пальцами. Шел и ухмылялся от уха до уха. Почему-то жизнерадостный оскал выглядел гораздо страшнее, чем если бы явившийся из небытия призрак завывал, грозя живьем забрать погубителя в адское пламя.
Стражник обратился в недвижную мраморную статую, в особенности напоминая оное изваяние цветом лица. Когда же Дугалу оставалось до него всего пара шагов, злосчастный арбалетчик издал странный утробный стон, похожий на гулкое «хооу-умм», с которым в болоте всплывает особенно крупный пузырь, и мешковато свалился с лавки. Дугал едва успел подхватить сомлевшего подручного Джейля прежде, чем тот грянулся на пол – и скривился от шибанувшей в нос вони.
– Ах, бедненький, весь испачкался… – брезгливо буркнул шотландец. – Надеюсь, попомнишь ты эту ночку и свою лихую стрельбу… Может, прирезать тебя, как ты того заслуживаешь? Да неохота руки марать… Черт с тобой, авось так свихнешься…
Читать бесплатно другие книги:
