Джокертаунская комбинация Мартин Джордж

III

Она нещадно вела это тело. Она знала, что достигла маленьких успехов в телепатии, но никто не слушал! Ее постоянные мысленные крики о помощи казались похоронным звоном внутри нее. Последние семь раз она просыпалась от того, что ее тошнило. Она с трудом сдерживала липкую массу из овсянки, которая была ее первой едой, и тушенки, консервированной с перцем чили, которая была ее вторым приемом пищи во время периодов бодрствования. И Арахис не возвратился.

– Я все испортила, попытавшись бежать, – шептала она.

Тахион задавался вопросом, как могло выглядеть это тело. Изможденный от нехватки еды мышечный каркас терял тонус с каждой неделей заключения. И ванна. Идеал, она убила бы за ванну с горячей водой. Она сходила с ума, просто думая о том, чтобы промыть грязные, сальные волосы, поток горячей мыльной воды по шее и плечам. Чистая пижама и хрустящие простыни с запахом солнца, потому что их сушили на веревке…

Тошнота встряхнула ее, и Тах ринулась к своему ведру. Выблевала все, что оставалось в желудке. Дрожа, она отступила в угод. Тах прислонилась к стене, прижав щеку к липкому бетону. Прохлада помогла, и она задышала медленней, ожидая, пока спазм не прошел. Встревоженная. Она коснулась пальцами пульса. Без часов результат оставался спорным, но и пульс показался ей нормальным. Тыльная сторона ладони к щеке. Лихорадки нет. Как и боли в конечностях или любой другой боли. Вероятно, не грипп. Пищевое отравление? Едва ли. Приступы были умеренными, они не были похожи на те сильные, выворачивающие наизнанку позывы, которые сопровождают пищевое отравление. Ее ум продолжал перебирать симптомы и их возможные причины. Нащупала одну и застыла. Ее виски вдруг сжало словно тисками.

– Предки, НЕТ! – пронзительный крик запрыгал меж стенами.

Как долго она была погребена в этом живом аду? Недели? Месяцы?

Ни разу у ее жалкого тела не было месячных! – Тах задыхался.

Ее сердце колотилось, она чувствовала, как оно бьется в пищеводе. Или все же случилась эта другая вещь, отвратительная перспектива? Ее рука рванула вниз пояс ее синих джинсов. Она провела ладонью по небольшой выпуклости живота.

Слишком рано, чтобы судить.

Нет, невозможно.

Что, черт возьми, еще это может быть?

Грипп.

Тошнота после пробуждения.

Нервы.

Отсутствие менструального цикла.

– Хорошо! – закричала Тах, одуревшая от спора с собой. – Хорошо! Проклятое тело беременно!

И в этот момент она чуть-чуть сошла с ума. Когда она пришла в себя, она стояла на коленях перед стеной. Ее горло саднило от крика. И что-то теплое и липкое заливало ее волосы и правый глаз. Тах провела языком по губам и почувствовал острый железистый вкус крови.

Медленно она подняла руки к линии роста волос. Всхлипнула от боли, когда пальцы коснулись открытой раны. Она билась головой о стену, пойманное в капкан и обезумевшее животное, перегрызающее собственную лапу, чтобы выбраться на свободу. Смерть была избавлением. Но она не достигла успеха, а теперь разум вернулся.

Она издала глубокий горловой звук, который едва ли был таксианским. В отчаянии Тахион пополз по полу на всех четырех конечностях. Схватил ложку. Зажал ее в зубах, схватившись за пуговицу и молнию на джинсах. Рванула их вниз с безумной поспешностью, вывернув наизнанку, чтобы освободиться от сковывающей материи.

Колени вверх, ладонь на вьющиеся лобковые волосы, пальцы готовы развести половые губы. И она замерла. Она понятия не имела, где находится оплодотворенная яйцеклетка. Она должна была бы очистить каждую стенку матки. И если не получится сделать это, возникнет инфекция… А если она порвет тонкие стенки матки, начнется кровотечение…

Запах женщины, гниющей изнутри, заполнил ее ноздри. Время, когда аборт был незаконен. Время, когда отчаявшаяся женщина джокера забила вешалку себе в матку.

Тах начала дрожать. Инфекция, будь она проклята, думала она. Подумай, что ты делаешь. У меня нет доказательств, что ребенок родится с дефектами. Я не могу убить ребенка.

Это не ребенок, возразила другая часть ее. Это собрание нескольких сотен клеток.

– Оно станет ребенком, – сказала Тах громко.

А ты мужчина! Ты всерьез собираешься проходить с этой мерзостью до конца?

– А что еще я могу сделать? – закричала она в отчаянии. – Вспороть себя и истечь кровью до смерти?

– Это ребенок, – вновь шепнула она.

Он будет ненормальным. Это ребенок Блеза. Он будет безумным. Уничтожь его сейчас же!

– Ты хочешь спасти себя от этого унижения? Но… почему? Ты уже прошла все вообразимое унижение. Ты была похищена, ограблена, избита, изнасилована, заключена в тюрьму. Почему ты так протестуешь против этого?

Потому что я мужчина, черт возьми. И что-то растет внутри меня!

– Это ребенок, – пробормотал Тахион, поскольку истощение ударило ее словно кулаком между глаз. Она отбросила ложку в сторону. Услышала металлический звон, когда та ударилась в дальнюю стену.

Искушение было эффективно преодолено. Она должна была бы ползать в темноте повсюду, чтобы снова найти столовые приборы, и к тому времени, как она найдет их, она успеет отговорить себя от совершения убийства.

Она нащупала свои синие джинсы, натянула их на дрожащее тело. Холодный пот, пробивший ее, оставил ее продрогшей до костей. Она сползла к своему любимому углу и провалилась в сон, который граничил с комой.

Гудение труб и раскатный бой барабанов падали в ее уши, словно смертельное облако на поле цветов. Она снова была женщиной. Самое раздражающее. Черт побери, это был ее сон. Почему она не могла снова быть Тахионом – стройным, гибким мужчиной? Она почувствовала движение, раскачивание, которое заставило ее почувствовать себя крайне неуверенно. Она отдернула занавеску и увидела, что сидит в паланкине, водруженном на плечи четырех мускулистых мужчин. Они шагали по тропинке, вьющейся между зелеными мясистыми стеблями пугающей высоты и обхвата.

Тахион украдкой скользнула назад, подальше от угрожающей растительности, и нашла новую угрозу. Что-то позади нее, следующее словно тень. Она резко обернулась и увидела ее снова. Переливчатая вспышка. Крылья. Идеал, у нее были крылья. Она исследовала контуры одолженного лица. Оно казалось тем же самым, пока она не достигла лба и ее пальцы не нащупали мягкие, как бархат, антенны, выросшие над каждой бровью и загибающиеся вокруг головы назад.

На четвереньках она понеслась обратно к выходу из паланкина, к очевидному огорчению своих могучих носильщиков. Небольшая процессия как раз разворачивалась на поляне, и наконец она увидела то, что венчало огромные растения. Ирисы, гигантские ирисы: их лепестки склонялись словно языки изможденных собак. Поляна была усеяна мухоморами, и каждый гриб служил стулом для таких же волшебных существ, как она. Ниже, под тенью гриба были и существа другой породы. Уродливые и искореженные, они больше всего напоминали сборище приморских мутантов. Все прятались под зонтиками от света полной луны, которая плыла прямо над ними. Тахион спросила себя, в каком качестве они служили своим симпатичным, изысканным повелителям.

Но при ближайшем рассмотрении поняла свою ошибку. Изящные феи, восседавшие на мухоморах, были закованы в цепи. Паланкин повернулся и неловко стал на землю. Тахион цеплялся за подпорки крыши, словно жена, распахнувшая руки, чтоб поприветствовать давно отсутствовавшего мужа. Как только раскачивание прекратилось, она рискнула выглянуть и расстроилась, увидев, что стоит напротив гигантской жабы. Та выкатила свой язык, словно гротескную ковровую дорожку для королевской особы. Тахион вздрогнула и вжалась назад в подушки. Двое ее носильщиков заглянули внутрь и вытащили ее. Пальцы ее голых ног, казалось, сжимаются все сильней от щелчков жабьего языка, и невесть откуда взявшийся ночной ветер треплет ее легкое платье. Тахион поняла, что немного более беременна, чем она помнила или когда-либо была. Странно, она не чувствовала живота, который надувал ткань ее платья.

Жаба нахмурилась. Сказала одному из своих искривленных приспешников.

– Как я могу трахать его, если у нее это?

– Нет. Это будет мешать… Создаст преграду для члена, – последовал необычайно невежественный ответ существа.

– Тогда надо избавиться от этого. Ментальное насилие подойдет. Я заставлю ее выскрести это все.

Жаба обернула язык вокруг ее головы. Слизь капала со всей зловонной поверхности и бежала по щекам как слезы. Тах издал крик отвращения, который быстро стал криком боли, поскольку острые иглы, казалось вошли в ее мозг. Пальцы заскользили по поверхности языка. Тахион пытался сбросить его с себя. Раздался щелчок, словно ключ провернулся в замке, и исчезли и боль, и язык. Язык отпрянул далеко назад, словно свернувшаяся раненая змея. Тах уставился на огонь, пляшущий на кончиках его пальцев, и огонь, который образовал щит вокруг ее разума.

– Тогда утопите его в крови, – завопила жаба Блез, и один из гоблинов вытащил кривой нож и двинулся к ней.

Тахион застонала в отчаянии и положила руки на свидетельство ее беременности. И существо вдруг захлебнулось гейзером крови – одна когтистая рука царапала рукоять ножа, неведомым образом пронзившего его горло.

Сильная рука скользнула по талии Тахиона, и она выдохнула с облегчением, когда Изгнанник притянул ее к себе. Наконечник рапиры летал перед ними в воздухе как перо сумасшедшего каллиграфа.

– Нет, самозванец, – сказал Изгнанник. – Ребенок будет жить, чтобы сместить тебя.

Гоблины вопили и кричали, и жаба угрожающе шипела, словно тысячи кобр.

И тогда подул сильнейший ветер, лепестки ирисов посыпались как дождь, и все великое гротескное собрание кружась устремилось прочь, несомое все выше и выше в небо, пока не стало маленькими черными точками на бледном лице луны.

Тах осела в руках Изгоя, и казалось совершенно естественным обвить ее руки вокруг его шеи, чтобы поддержать себя.

– Я не позволю обидеть вас, – пробормотал он слабым и обескровленным от страха голосом.

– Помоги мне. Не позволяй им больше причинять нам вред.

Приподняв ее голову за подбородок, Изгнанник заставил ее взглянуть на него. Его дыхание сладко пахло медом и бренди. Ближе, ближе… долгожданный поцелуй…

Хлопнувшая где-то в отдалении дверь разбудила ее. Тахион приподнялась, опершись на ладони. Ее волосы висели вокруг лица словно саван. Медленно она откинула их назад. Опустила руки, пока они не легли, защищая живот. И что-то женское глубоко внутри нее взволновалось и вновь заснуло в бесконечной морской качке сном эмбриона.

Как странно, что в пространстве сна Тахион обнаружила навык и эмоциональный подарок, каждый из которых требовал целой жизни, чтобы достичь их и усвоить. Таксианец построила ментальный щит, который защитит ее и ее дочь. Иллиана больше не была чем-то, что росло внутри нее. Иллиана теперь была частью ее самой.

– И теперь у тебя есть имя, – нежно пробормотала Тахион.

Прошли недели. Теперь у нее был грубый индикатор времени, часы, отмерявшие изменения в ее теле. Выпуклость ее живота теперь проявилась достаточно, чтобы сделать застегивание джинсов очень неудобным. Ее грудь увеличилась и стала мягкой на ощупь. Время от времени унижение становилось больше, чем просто эмоцией – оно обретало вкус, боль в животе, вырывалось в бессловесных криках. Каким дураком, каким посмешищем она выставила себя перед всем миром. Но Иллиана была здесь, она была личностью, другом в темноте. Ее мысли были простыми, почти первобытными. Еда, тепло, комфорт. И она отвечала. Когда Тахион погружалась в холодную черную депрессию, ясные цвета мыслей ребенка туманились, вихрились, словно сердитые водовороты. И тогда Тахион пела колыбельные и баллады своей юности. Ребенок успокаивался, и ее мысли вновь становились гармоничными.

– Знаешь что, дорогая малышка, – сказала Тахион, сев и попытавшись пальцами расчесать колтуны в волосах. – Ты как таракан или крыса, которую заключенный приручает и говорит с ней в одиночестве своей камеры. Ты на самом деле не личность. Ты просто машина, которая ест, спит и снова ест. Но ты компания для меня.

И внезапно чудесным образом ребенок пошевелился. Тахион почувствовал, как она перевернулась.

И внезапно она рассмеялась – в чистой радости момента очередного подтверждения жизни. Она положила руку на живот, прошептала, поскольку была немного смущена.

– И я действительно люблю тебя.

Кроме эмоциональной разрядки деловитая гимнастика Иллианы давала и другой побочный эффект. Утренняя тошнота прекратилась. Когда вернулась способность удерживать свой скудный паек в желудке, Тахион снова начала думать о еде. Согласно ее вычислениям, она была где-нибудь на четвертом месяце беременности. И Иллиана, и ее суррогатная мать нуждались в достойном питании. Арахис так и не вернулся, и хотя ее ночное общение с Изгоем удовлетворяло ее эмоционально, оно мало чем могло помочь телу.

Чтобы достигнуть цели, она должна была пообщаться с Блезом. Но даже мысль о нем вызывала такие припадки дрожи, что Тах боялась, не приведут ли они к выкидышу. В конце концов, когда она обрела самоконтроль и капельку спокойствия, Тахион попыталась проанализировать возможную реакцию Блеза. Это могло быть развлечением: нелепое и затруднительное положение, в которое он поставил своего деда. Это могла быть отеческая гордость. Это могло быть насилие. Она вспомнила свой ужасный сон об аборте. Что, если он навредит Иллиане? Возможно, стоило и дальше скрывать свое положение…

Резкий смех Тахиона внезапно отсек эти мысли. Это было не то положение, которое можно скрывать с какой-либо надеждой на успех. В конечном счете даже те слабоумные подростки, что дважды в день приносили ей еду, однажды заметят.

Два дня спустя она заметила, что ее ребра, когда она проводила по ним пальцами, были похожи на стиральную доску, а когда она ложилась спиной на пол, она чувствовала камень каждым диском своего позвоночника. И вся ее остававшаяся масса ушла в плодородную выпуклость ее живота. Нельзя было тянуть дальше. Ей просто не хватало калорий, чтобы прокормить и себя, и ребенка.

Той ночью, когда небольшое окошко у основания двери загрохотало открываясь, Тах была готова. Она поймала охранника за запястье и держала, пронзительно вереща.

– Найдите Блеза. Я должна поговорить с Блезом!

Джампер вырвался, и окошко закрылось.

Вновь ослепляющий свет. Тах отвернулась, прикрыв глаза руками, пока глаза не адаптировались. Вновь обернулась к своему пленителю, своему демону, своему ребенку. И снова была поражена тем, как вырос Блез. Молодой человек был одет в шорты и майку.

Итак, на дворе лето, подумала Тахион. Это значит, что Блезу сейчас шестнадцать. Как бежит время. Было ли что-то, что я могла бы сделать, чтобы предотвратить этот ужасный результат?

– Чего… ты хочешь? – Резкий вопрос Блеза вывел ее из задумчивости.

Тах подняла глаза к его лицу и попыталась успокоиться. Отблеск в этих фиолетовых глазах был злым. Как бы мелодраматично это ни звучало, сложно было подобрать другое слово.

Имея дело с диким животным, важно не показать страх, выдерживать низкий, ровный тон, напомнила себе Тахион.

– Поздравляю, Блез, – Тах подождала, но подросток не повелся на манипуляцию. Он все так же смотрел на нее из-под густых красных бровей. Это ужасно смущало.

Тах прерывисто вздохнула и продолжила.

– Ты несомненно воспримешь то, что я собираюсь сказать тебе, как свидетельство твоей зрелости, доказательство мужественности…

Блез шагнул к Тахиону. Она не смогла проконтролировать себя. Она отшатнулась.

– Переходи… черт возьми, к делу.

Глупые, банальные вещи приходят в голову, когда ты до смерти напуган. Тахион подумала вдруг, где Блез подцепил эту привычку выделять интонацией первое слово предложения и делать паузу, прежде чем говорить остальное.

– Я береманна, – пропищала Тахион.

Блез дал ей пощечину.

– Лжешь.

Сжавшись, она запинаясь ответила:

– Н-нет. Я г-говорю тебе правду.

Его взгляд опустился на ее талию. Верхняя пуговица джинсов была расстегнута, змейка же застегнута только наполовину в попытке приспособиться к энергичным толчкам ребенка. Пальцы Блеза, ткнувшиеся в пояс, вызвали всхлип ужаса, переросший в крик, когда он сорвал с нее брюки. Тахион наконец понял смысл человеческой поговорки «остаться без штанов» – полная беспомощность и унижение.

Кожа на ладони Блеза была горячей и потной, когда он ласкал изгибы ее живота, его голова склонилась с некоторым почтением.

– Это… круто. – Его странный взгляд взметнулся, встретившись с ее взглядом. – И как оно, деда? Что ты думаешь?

Это был тот самый момент. От того, как она будет играть в следующие три минуты, зависит ее судьба и судьба Иллианы. Она осторожно облизнула губы кончиком языка. Вновь взвесила альтернативы. Какое бы решение ты ни принял вдвоем с сумасшедшим, оно будет неправильным. Нет, этот пессимизм парализует ее.

Итак, она должна быть властной и требовательной – еда и забота для нее и ребенка? И надеяться, что Блеза не захлестнет одна из его безумных вспышек ярости? Быть возмущенной и мрачной – избавьте меня от этого шара для боулинга в моем животе? И надеяться, что Блез сделает все наоборот?

А потом она вдруг поняла. Как выиграть момент. Как поколебать ее внука-демона. Но она не знала, сможет ли выдержать это. Вся сила, воля и душа Тисианна брант Т’сара сек Халима вопили против того, о чем она думала. Она была таксианцем, она была не способна к такому унижению.

Иллиана чуть толкнула ее. Рука Тахиона взметнулась к животу.

Ее медицинское образование позволило ей почувствовать и различить головку ребенка, прижатую к стенке матки.

Тахион зажал руку Блеза между своими руками. Упала на колени у его ног. Слезы помогли бы убедить его в ее поражении, но способность плакать она утратила в тот ужасный день кровавого насилия. Она изучала ладонь, отмечая веснушки, бегущие по тыльной ее стороне, рыжие волосы, сворачивающиеся в колечко, на суставах.

Закрыв глаза, она прижала губы к его руке.

– Блез, ты победил. Теперь я молю тебя. Забери меня отсюда. Я напугана темнотой, я устала, и я голодна.

– Коди… так и не поверила мне, – сказал Блез, и в голосе его звучало презрение. – Но я всегда был более мужчиной, чем когда-либо был ты. – Он схватил ее за волосы и запрокинул голову так, чтоб она взглянула на него. – Скажи это. Назови меня хозяином!

Ненависть сковала ее горло, но в конце концов ей удалось сделать это.

– Я признаю, что ты мой хозяин.

Он высокомерно отпустил ее. Бросил через плечо одному из своих нервных прыщавых охранников.

– Поднимите его наверх. Помойте, накормите и скажите девочкам – пусть найдут какую-нибудь одежду для беременных. – Обернувшись к Тахиону, он добавил с усмешкой: – Мне доставит удовольствие наблюдать за процессом. У тебя такой большой живот. Ты будешь становиться все больше и больше, а когда наконец разродишься, я заделаю тебе еще одного. Я могу. Теперь я мужчина, и ты принадлежишь мне.

VI

Я спал. Я знал, что сплю, но не мог проснуться.

Я слышал, как плачет принцесса, эхом в моей голове.

Жуткий звук ее боли отражался в глубинах места, которое, как я знал каким-то образом, называлось катакомбами, и я не мог выносить этот звук. Хотя я знал, что это были владения Самозванца, в этот раз я должен был отправиться за ней физически.

С этой мыслью я обнаружил себя – высокого, гибкого и мускулистого Изгоя – стоящим под раззявленной сломанной аркой, ведущей в катакомбы глубоко под Хрустальным замком, где гуляли джокеры. Рапира висела на моем широком кожаном поясе, и я носил широкополую шляпу из жесткой черной ткани. Бросив последний взгляд на освещенный солнцем мир, я вынул факел из стены и вошел в холодную, пустую темноту.

Там были ступеньки, ведущие вниз. Я слышал, как шуршат кожаные брюки, трущиеся о мои ноги, и плач принцессы. Ее мука вела меня через лабиринты лестничных клеток, множества коридоров, уходящих вправо и влево. Это был лабиринт, подобный тем темным могильникам, которые я исследовал, играя в компьютерные игры.

И все же я не чувствовал, чтобы это как-то походило на игру. Я был Изгнанником, Спрятанным, и я следовал горем моей далекой, заключенной в темницу любви. Я двигался осторожно, максимально тихо, так как я знал, что не могу рисковать встретиться здесь с Самозванцем или любым из его компаньонов. Он не мог знать, что я замышлял против него. Я пришел сюда лишь потому, что никогда не мог отстраниться от голоса принцессы. Потому что я всегда любил ее издалека и теперь она страдала. Потому что мы общались посредством наших разумов и она узнала меня.

Несколько часов спустя я, казалось, достиг наконец нижних уровней. Здесь было холодно Леденящей низостью веяло из щели в стене по левую руку, хотя коридор вел прямо вперед. Однако некий порыв привлек меня к щели. Это была тонкая зубчатая трещина от пола до потолка, слишком узкая для меня, чтобы легко пролезть внутрь. От нее веяло странной неприветливостью и горьким зловонием.

Я был рад, что принцессы не нашлось там. Я не знал, не прошел ли я мимо нее. Я попытался всмотреться в эту темноту. За ней лежала цепочка пещер. Свет факела отражался от водопадов замерзших кристаллов. Сталактиты и сталагмиты выстраивались колоннами, уходящими в неизвестные глубины. На мгновение мне показалось, что я увидел большую черную птицу, скрывающуюся там, пингвина, смотревшего на меня веселыми человеческими глазами.

Потом он исчез.

Принцесса вновь закричала, и я отвернулся от щели. Я следовал за ее взывающими рыданиями, пока не увидел массивную дубовую дверь, охваченную широкими стальными ремнями. В ней было оставлено маленькое отверстие, забранное толстой решеткой. Я поднял факел, чтобы свет его падал внутрь, и всмотрелся. Она лежала на груде грязной соломы в одном из углов голой каменной клетки, ее золотые волосы разметались вокруг. Она была красивей, чем мое воспоминание о том, как она выходит наружу.

– Принцесса, – позвал я мягко.

Она повернулась, задохнувшись от звука моего голоса.

– Да, – сказал я. – Я Изгой.

Она поднялась на ноги. Ее простое платье было порвано, ее лицо, руки и ноги несли следы побоев Самозванца, но она была все так же очаровательна.

Она прохромала к двери и пристально, с удивлением всмотрелась в мое лицо.

– Такой красивый, – выдохнула она, как будто озвучивая свои мысли. – Я слышала твой голос в моей голове. – Она с любопытством тронула мое лицо мягкими теплыми пальцами. Вновь полились слезы, яркие кристальные сферы, катящиеся по ее щекам.

– Пожалуйста. Я хочу вырваться отсюда. Изгнанник. Я не могу больше. Пожалуйста.

Ее мольба терзала меня в моей беспомощности.

– Принцесса, это слишком толстая дверь. У меня нет ключей. – Я не знал, что сказать ей, как объяснить. Я не мог ей помочь, не таким образом.

– Я понимаю, – сказала она, и я знал, что это правда. – Ты найдешь способ. Найдешь.

– Я постараюсь. Я обещаю тебе это. Я приношу тебе клятву верности, потому что люблю тебя.

Где-то поблизости раздался стон петель. Мы услышали грубые мужские голоса, смех и то, что прозвучало для меня как низкое ворчание чудовищной жабы.

– Быстро, – сказала принцесса. – Уходи.

– Я пошлю кого-нибудь помочь тебе, – пообещал я, вновь сжимая ее пальцы в своих. – У меня есть друзья. Они помогут. Я вернусь.

– Я знаю. Но теперь ты должен идти.

Я двинулся назад в темный лабиринт лестниц, возвращаясь к солнечному свету. Задолго до того, как я достиг его, я услышал ее крик.

И крик разбудил меня.

Тахион кричал в моей голове голосом Келли снова, и снова, и снова.

Прайм осмотрел холл, слабо кивнул. Зельда стояла за Праймом и моими охранниками, ее мускулистые руки были скрещены на груди и мысль «трахни себя, если слушаешь», громыхая, перекатывалась в ее голове, словно мантра.

– Хорошо, когда у тебя есть деньги, не так ли? – прокомментировал наконец Прайм. – Широкоэкранный телевизор, дорогое оборудование, произведения искусства, гобелены на стене – у тебя тут довольно современный дворец. Очень мило, губернатор. – Прайм посмотрел на меня холодно, мысли его были еще холоднее. – Полагаю, ты знаешь, зачем я здесь, – сказал он.

Я знал. И мне это не нравилось.

– Мой ответ «нет», – сказал я ему. – Но полагаю, ты не собираешься просто принять это и уйти.