Врата изменников Перри Энн

Глава 6

Почти весь следующий день понедельника Зенобия Ганн провела в своем саду. Из всего, что она любила в Англии – а это было совсем немногое, – английский сад доставлял ей наибольшее удовольствие. Очень часто она негодовала на климат, когда пасмурные дни в январе и феврале вызывали у нее депрессию, и она жаждала очутиться на африканском солнце. Слякоть проникала во все складки одежды. Ледяные капли дождя попадали на шею и на запястья между перчатками и рукавами, вся обувь промокала, подол отсыревал и бывал забрызган грязью. Неужели модельеры и закройщики совсем не представляют, что это такое – нести на себе под дождем двенадцать ярдов намокшей ткани?

Бывали также дни, и даже недели, когда весь мир, казалось, терялся в тумане, всепроникающем, застилающем глаза, от которого першило в горле и который заставлял постоянно и хрипло откашливаться; тумане, в котором было так много дыма от сотни тысяч каминов и который словно обволакивал лицо холодной влажной тряпкой.

И лето иногда приносило разочарование; так хотелось тепла и солнечного сияния, а вместо этого упорно шли дожди, и холодный восточный ветер дул с моря, и кожа покрывалась гусиными пупырышками.

Но случались замечательные, лучезарные дни, когда солнце светило с безоблачного неба, когда высоченные деревья в сто-двести футов высотой вздымали под ветром густую листву – все эти вязы, шепчущие тополя, серебряные березы и огромнейшие каштаны, которые Нобби любила больше всего.

А в ее саду земля всегда зеленела: и в разгар лета, и даже в самую пасмурную зиму она не высыхала и не увядала. А обилие цветов там было поистине уникальным. Зенобия могла бы вспомнить десятки названий, не заглядывая в справочник. И сейчас, солнечным днем, Нобби смотрела на свой подстриженный бархатный газон, доходящий до большого кедра и вязов за ним, и буйно цветущую, густо вьющуюся по старой кирпичной стене розу «Альбертина» и на бесчисленное множество бутонов кораллового и розового оттенка, готовых вот-вот раскрыться. У стены устремлял вверх свои стрелы дельфиниум – он тоже вот-вот должен был расцвести темно-синим и фиолетово-голубым, как и ярко-красные пионы. Аромат майских цветов, розовато-лиловой и фиолетово-пурпурной сирени наполнял воздух.

В такой день строители империи были бы желанны и в Африке, и в Индии, и на Тихом океане, и на островах Молуккского архипелага, и даже в Южной Америке…

– Прошу прощения, мэм?

Мисс Ганн обернулась, вздрогнув и очнувшись от сна наяву.

– Да, Марта?

– Пожалуйста, мэм, к вам приехала миссис Чэнселлор. Миссис Лайнус Чэнселлор. Она очень…

– Да?

– Мне кажется, вам нужно выйти к ней. Могу я сказать, что вы ее примете?

Зенобия постаралась не улыбнуться и не показать удивления. С чего бы это вдруг Сьюзен Чэнселлор явилась к ней с визитом? Знаменитая путешественница вряд ли была с ней одного круга или сходных политических интересов.

– Разумеется, скажи, что я дома, и проведи на террасу.

Марта быстро полуприсела в реверансе и побежала без должной величественности по траве, а потом вверх по лестнице исполнять поручение. Через минуту во французские двери на террасу вошла Сьюзен, как раз когда Нобби поднималась с газона по ступенькам из песчаника, задевая юбкой вазы с огненно-красной и оранжевой настурцией, перевешивающейся через край и почти светящейся от яркости красок.

Супруга Лайнуса Чэнселлора была одета очень торжественно, в белое платье с отделкой из розово-красных лент. Белоснежное кружево пенилось у горла и на запястьях, а зонтик в ее руке был украшен лентой и красной розой. Она выглядела утонченно-элегантной, но лицо у нее было грустное.

– Добрый день, миссис Чэнселлор, – вежливо, но сухо приветствовала ее Нобби. Было как раз время для самых формальных визитов. – Очень любезно с вашей стороны навестить меня.

– Добрый день, мисс Ганн, – ответила Сьюзен с меньшей уверенностью в себе, чем обычно, и взглянула поверх головы Зенобии в сад, словно ожидая увидеть кого-то еще. – Я не оторвала вас от… разговора с другими визитерами? – Она через силу улыбнулась.

– Нет, я сейчас одна, – ответила Нобби, недоумевая, что так тревожит эту еще довольно молодую женщину. – Я просто наслаждалась чудесной погодой и думала, какое это счастье – иметь свой сад.

– Да, действительно, – согласилась миссис Чэнселлор, проходя по террасе к ступенькам и начиная спускаться. – Ваш сад исключительно хорош. Не сочтете ли вы невежливой просьбу показать его? Он слишком разнообразен, чтобы охватить его единым взглядом. И кажется, что он простирается и за этой кирпичной стеной, и за аркой. Это и в самом деле так?

– Да, мне очень повезло с его размерами, – согласилась мисс Ганн. – Я, разумеется, с огромным удовольствием покажу вам его.

Было еще слишком рано, чтобы предлагать угощение, к тому же в первый час времени, предназначенного для приемов, так делать не полагалось. Тем более что первые визитеры оставались не больше чем на пятнадцать минут. И именно поэтому не положено было и прогуливаться по саду, ведь это занимало обычно не менее получаса.

Из-за этого Нобби очень интересовало, зачем приехала Сьюзен. Она никак не могла предположить, что это обычный светский визит вежливости. В таком случае было бы совершенно достаточно оставить визитную карточку, тем более что они не были сколько-нибудь близко знакомы.

Дамы шли очень медленно; гостья останавливалась на каждом шагу, восторгаясь теми или иными цветами и деревьями. Часто она не знала, как называется растение, ей просто нравились его цвет, форма или удачное сочетание с другими зелеными «жителями» сада. Они прошли мимо садовника, который пропалывал лишнее вокруг антиринимуса и вытащил несколько длинных травинок из клумбы, где росла голубая салвея.

– Конечно, мы живем так близко от Вестминстера, – продолжала Сьюзен, – что не располагаем возможностью иметь большой сад. Мне этого очень не хватает. Мы всегда уезжаем в деревню, когда у моего мужа есть время, но это бывает так нечасто… У него очень ответственное положение.

– Могу себе представить, – пробормотала хозяйка сада.

На лице ее гостьи появилась и сразу же исчезла легкая улыбка. Ее сменило странное выражение; взгляд женщины смягчился, в нем появились одновременно и боль, и нежность, однако губы ее остались крепко сжаты, словно ее мучила какая-то неотступная тревога, мешающая свободно дышать. Сьюзен произнесла слова «у моего мужа» с горделивостью любящей женщины, однако ее пальцы безостановочно теребили тесьму на зонтике, и движения были резкими и небрежными, как будто ей было безразлично, что тесьму можно и оборвать.

Нобби оставалось только ждать, что последует дальше.

Сьюзен повернулась и направилась к большому кедру и к белой скамье под его сенью. Там, куда падали иглы, трава была редкой, а около ствола совсем ничего не росло, словно корни высасывали из почвы все питательные соки.

– Вам, наверное, довелось видеть в своей жизни много замечательного, мисс Ганн? – Жена министра по делам колоний смотрела не на нее, а на арку в каменной стене, увитой дикой розой. – Иногда я завидую вам из-за того, что вы много путешествовали. Хотя в другое время – и таких минут, признаюсь, гораздо больше – я понимаю, как дорожу удобствами жизни в Англии, чтобы пускаться в дорогу. – Она взглянула на присевшую рядом Зенобию. – Вам не скучно будет кое-что рассказать о своих приключениях?

– Вовсе нет, если вы действительно этого хотите. Но уверяю, вы не должны просить об этом только из вежливости.

– Вежливости? – удивилась Сьюзен и на этот раз взглянула ей прямо в глаза. – Неужели вы действительно так думаете?

– Очень многие считали и считают, что нужно обязательно задать подобный вопрос, – ответила Нобби, забавляясь разговором и охваченная воспоминаниями, которые когда-то причиняли боль, а теперь казались нелепостью и только.

– Совсем напротив, – заверила ее миссис Чэнселлор. Они все еще сидели в тени кедра, где было значительно прохладнее, чем в остальном саду. – Меня завораживает Африка. Знаете, ведь мой муж очень много занимается ее делами?

– Да, да, знаю.

Мисс Ганн была не совсем уверена, что этот ответ достаточен. Чем больше она узнавала о том, как Лайнус Чэнселлор поддерживает Сесила Родса, тем больше огорчалась. С тех пор как она познакомилась с Питером Крайслером, ее все сильнее занимало и беспокоило положение Замбезии, но мысль о нем заставила ее невольно улыбнуться, невзирая на сомнения и тревоги.

Сьюзен уловила перемену интонации – по крайней мере, ей так показалось. Она быстро оглянулась назад, собираясь что-то сказать, но передумала и снова стала осматривать сад. Прошло уже десять минут с тех пор, как она пришла сюда, и сугубо формальный визит требовал сейчас встать и попрощаться.

– Наверное, вы очень хорошо познакомились с Африкой – я имею в виду с ее населением, – сказала посетительница задумчиво.

– Я знакома с жителями некоторых мест, – честно ответила Нобби. – Но это такая невообразимо огромная страна… В сущности, это целый континент таких масштабов, какие нам, европейцам, трудно себе и представить. И было бы смешно говорить, что я знаю ее в целом. Нет, мне знакома лишь малая ее часть. И, конечно, если вас это интересует, то в Лондоне вы найдете людей, которые знают гораздо больше меня и были там сравнительно недавно. Например, вы, наверное, уже успели познакомиться с мистером Крайслером?

Сам звук его имени прозвучал для нее с удивительной отчетливостью и значением. Хотя это и было глупо. Зенобия вовсе не старалась все время упоминать его, как это бывает с молодыми влюбленными женщинами, когда, о чем бы ни зашел разговор, они обязательно постараются вставить в него желанное имя. Однако упоминание о Питере сейчас было так естественно. Напротив, было бы очень странно обойти его в подобном разговоре.

– Да. – Сьюзен отвела взгляд от арки и роз и посмотрела в сторону дома. – Да, я знакома с ним. Очень интересный человек, весьма энергичных взглядов. Что вы о нем думаете, мисс Ганн? – Она откинулась назад, глядя на хозяйку с непритворным вниманием. – Вы не против того, что я спросила вас? Не знаю никого, кто мог бы судить о нем лучше, чем вы.

– Вы, наверное, преувеличиваете степень моей проницательности, – ответила та и покраснела, что вызвало у нее еще большее замешательство. – Но я, конечно, с удовольствием поделюсь с вами тем, что знаю.

Миссис Чэнселлор воодушевилась, словно целью ее визита было как раз узнать мнение Нобби.

– Спасибо. Мне вдруг показалось, что вы собираетесь отклонить мою просьбу.

– Но что именно вас интересует?

Разговор становился все более напряженным. Сьюзен все еще держалась скованно, ее собеседница тоже насторожилась. А в саду, обнесенном высокими стенами, было так тихо, что мисс Ганн слышала, как ветер шелестит в верхушках деревьев, будто волна, плещущая на берег во время тихого прилива на устричной отмели. С одного цветка на другой лениво переползла пчела. Тепло дня чувствовалось даже в тени под кедром, и воздух был напоен ароматом скошенной травы, влажной листвы под живыми изгородями и сладкими всепроникающими запахами сирени и майского дерева.

– Он очень неважно думает о мистере Родсе, – сказала наконец Сьюзен. – И я не совсем понимаю почему. Вам не кажется, что тут кроется нечто личное?

Нобби почудилось, что в ее голосе прозвучала нотка надежды. Раз Лайнус Чэнселлор возлагает на Родса такие надежды, это не должно удивлять. Но что же такое сказал ей сам Крайслер, что заставило ее засомневаться и приехать узнавать мнение Зенобии, а не спросить о нем у мужа? Это само по себе было чрезвычайно необычно. Ведь женщина автоматически разделяет с мужем не только его общественное положение, но и взгляды – религиозные и даже политические, если хоть сколько-нибудь интересуется политикой.

– Я не уверена, встречался ли он хоть однажды с мистером Родсом, – медленно ответила мисс Ганн, скрыв удивление и подыскивая слова, достаточные, чтобы поведать об известных ей фактах, не выразив при этом собственного недоверия к причинам освоения Африки и опасений из-за эксплуатации ее народов. – Конечно, подобно мне, он отчасти влюблен в таинственную Африку в ее первозданном виде, – пояснила она с извиняющейся улыбкой. – Мы с предубеждением относимся к переменам из-за боязни, что эта магия первозданности исчезнет. Когда знаешь, что ты прежде других увидел и познал нечто особенное, и испытываешь восхищение, ошеломление, преклонение перед увиденным, появляется чувство, что другим не дано испытывать такого трепетного уважения и относиться с необходимой бережностью, как тебе. И возникает страх, возможно неоправданный. И уж мистер Крайслер, конечно, не разделяет мечтаний мистера Родса о колонизации и заселении Африки белыми.

На лице Сьюзен показалась, но сразу же увяла улыбка.

– Однако тут какое-то недоразумение, мисс Ганн, – сказала она. – Если справедливо то, что он говорит, то, значит, мистер Крайслер опасается будущего упадка и гибели Замбезии. Я слышала некоторые его аргументы и хотела бы узнать ваше мнение о них.

– О…

Нобби отпрянула. Это был слишком прямой и откровенный вопрос, чтобы отвечать наобум, и прежде всего она подумала о необходимости сдерживать свои эмоции. Незачем их выдавать, и особенно перед Сьюзен Чэнселлор. Надо сначала поразмыслить и оценить ситуацию с разных сторон. Даже случайно она не должна злоупотреблять доверием Крайслера, который, возможно, только с ней поделился своими чувствами и опасениями, не желая, чтобы о них знали другие. Путешествие в лодке по Темзе было исполнено такой доверительности, к которой не должны были быть причастны посторонние. Зенобия точно чувствовала бы себя преданной, если бы он пересказал ее впечатления об Африке и то, что она там пережила, своим приятелям, чем бы это ни было вызвано.

Нет, не потому, что он стыдится своих взглядов, в этом она не сомневалась ни минуты. Совсем напротив. Но нельзя повторять другим то, что друг поверяет тебе в минуты откровенности или по какому-то случаю, который надо сохранять в тайне.

И однако Зенобия остро и болезненно ощущала ранимость души женщины, которая сейчас стояла рядом и смотрела на клумбу, густо заросшую люпинами розового, абрикосового, пурпурного, синего и кремового цветов. Аромат они источали почти одуряющий. Сьюзен обуревали настолько глубокие сомнения, что она не в силах была молча справиться с ними. Но что тому причиной – страх за любимого мужа или за деньги, которые вложила в африканские инвестиции ее свекровь, или что-нибудь другое, связанное с ее собственным душевным миром?

А на взгляд Нобби, над всеми подобными соображениями должны были главенствовать честность, верность собственному видению Африки и тому, что она знала о ней. Это глубинное знание было частью ее души, неразрывно связанной с мировосприятием и главными жизненными ценностями. И предать их, даже во имя сострадания, было бы для нее крушением этих ценностей.

Миссис Чэнселлор ждала, пытливо всматриваясь в выражение ее лица.

– Вы не хотите отвечать? – сказала она медленно. – Означает ли это, что вы верите в его правоту и что мой муж не прав, оказывая поддержку Сесилу Родсу? Или вы молчите потому, что знаете за мистером Крайслером нечто дискредитирующее его, но не хотите говорить об этом с кем-нибудь еще?

– Нет, – твердо ответила мисс Ганн. – Ничего подобного. Просто этот вопрос слишком серьезен, чтобы рассуждать о нем, не обдумав самым тщательным образом. Я не могу говорить об этом с легкостью. И уверена, что убеждения мистера Крайслера очень глубоки и что он хорошо знаком с предметом обсуждения. Он опасается, что с африканскими вождями поступают мошенническим образом.

– Я знаю, – прервала ее Сьюзен. – Даже Лайнус не стал бы с этим спорить. Но он говорит, что через десять лет это все обернется для Африки большим благом. Этот край будет заселен и устроен, понимаете? Невозможно повернуть время вспять и сделать вид, что Африку никто не открывал. Европа знает, что там есть золото, алмазы и слоновая кость. И вопрос заключается только в том, кто всем этим завладеет. Будут ли это Англия, Бельгия или Германия? Или, что гораздо хуже, всем этим завладеет одна из тех арабских стран, которые все еще практикуют работорговлю…

– Но тогда что во взглядах мистера Крайслера вас беспокоит? – спросила ее собеседница напрямик. – Естественно, мы хотели бы, чтобы это была Англия, и не только для нашей собственной выгоды, из сугубо эгоистических интересов и целей, но и с более альтруистической точки зрения, потому что мы верим в нашу способность содействовать благополучию Африки, привнести туда лучшие ценности, более достойные формы правления вместо ныне там существующих и, безусловно, лучшие, чем рабство, о котором вы упомянули.

Супруга министра все смотрела на нее, и взгляд ее выражал тревогу.

– Но мистер Крайслер говорит, что мы сделаем африканцев подчиненным, несвободным народом на их собственной земле. Что мы поддерживаем все устремления мистера Родса и позволяем ему вкладывать большие деньги и действовать на собственный страх и риск. И если он добьется успеха – а он, очевидно, добьется, – мы уже не сможем его контролировать. Мы сделаем его императором в самом центре Африки, он станет им с нашего благословения. Может быть, мистер Крайслер прав? Неужели он действительно так много знает и так ясно все видит?

– Думаю, что это так, – улыбнулась Нобби. – И мне кажется, вы выразились довольно точно.

– И, очевидно, подобные мысли должны кое-кого устрашать… – Сьюзен нервно вертела ручку зонтика. – Вообще-то именно сэр Артур Десмонд ставил вопрос таким образом. Вы его знали? Он умер около двух недель назад. Он был одним из лучших людей, которых я когда-либо знала. В свое время он работал в Министерстве иностранных дел.

– Нет, я его не знала. Сочувствую.

Миссис Чэнселлор пристально рассматривала люпины. Шмель перелетал с одной цветущей шпаги на другую. В дальнем конце лужайки показался садовник с охапкой сорняков, направившийся к огороду.

– Нелепо так скорбеть о смерти человека, которого я видела не больше пяти-шести раз, – продолжала, вздохнув, Сьюзен, – но я о нем горюю. Порой на меня нападает такая глубокая печаль, когда я думаю, что больше никогда его не увижу. Он принадлежал к людям, в обществе которых чувствуешь себя лучше. – Она взглянула на мисс Ганн, чтобы удостовериться, понимает ли та смысл ее слов. – Он был не столько жизнерадостен, сколько олицетворял собой совершенную здравость духа и мнений. И это в мире, где ценности очень часто пусты, а суждения поверхностны, где так легко рушатся устои, где подвергают сомнению совсем не то, что надо, и никогда не испытывают настоящего оптимизма.

– Да, он был, по-видимому, замечательным человеком, – мягко сказала Зенобия. – Не удивляюсь, что вы горюете о нем, даже если редко встречались с ним. Но дело ведь не в том, сколько времени вы проводите с тем или другим человеком, главное – что случается в этот промежуток времени. Я знаю некоторых много лет и, однако, остаюсь в неведении, что у них за душой, если она вообще есть. А с другими разговариваешь всего час или два, но сказанное исполнено такого смысла и так искренно, что запоминаешь это навсегда. – Она не имела в виду никого в особенности, начиная говорить, но, закончив, вдруг мысленно снова увидела реку, солнце и лицо Крайслера.

– Все случается… так внезапно, – гостья Нобби легко коснулась кончиками пальцев одной из ранних роз. – Все так стремительно порой меняется, не правда ли…

– Да.

О том же самом подумала и мисс Ганн. Менялись не только обстоятельства, но и чувства. Вчера был безмятежный день. А сейчас зерна сомнения запали ей в душу. Сьюзен так явно была чем-то встревожена, так разрывалась между лояльностью планам и начинаниям мужа и проблемами, которые заронил в ее сознание Питер. Ей не хотелось с ним соглашаться, она не желала допускать, что он прав, но в ее лице отражался страх: он был виден и в ее позе, и в руке, вцепившейся в зонтик, который она держала, как оружие, а вовсе не красочный аксессуар туалета.

Интересно, что именно он ей говорил – и, очевидно, с еще большей настойчивостью – и зачем? Питер не наивный человек, чтобы говорить такие вещи бездумно. Он знает, кто такая Сьюзен, и знает, какую роль играет Лайнус Чэнселлор в дополнительном финансировании Сесила Родса и оказании ему государственной помощи. Он знает о родственных связях Сьюзен с Фрэнсисом Стэндишем и о ее доле наследства в банковском бизнесе. Ей, очевидно, известны кое-какие относящиеся к этому делу подробности. Может быть, он надеется получить от нее некую информацию? Или, напротив, старается заронить в ее сознание дезинформацию, ложные сведения, полуправду, чтобы через нее они достигли Лайнуса Чэнселлора, Министерства по делам колоний и в конечном счете дошли до самого премьер-министра? Крайслер – немецкая фамилия. Может быть, несмотря на внешнюю склонность ко всему английскому, он тайным образом блюдет интересы Германии в Африке, а совсем не Англии?

Может быть, он обеих – и жену Чэнселлора, и ее, Нобби, – использует в своих целях?

Мисс Ганн даже удивилась, как ее ранила эта мысль – она словно ощутила ожог в сердце.

Сьюзен следила за ней взглядом, полным неуверенности, и в нем читалась все та же глубокая боль. Они с Зенобией прекрасно поняли друг друга. Мисс Ганн поняла, что и ее гостья ощутила вдруг такое горькое разочарование, что испугалась и душа ее омрачилась. Но эта мысль так же молниеносно исчезла, как появилась, уступив место новой: ведь не могла же миссис Чэнселлор тоже влюбиться в Питера Крайслера? Или – могла?..

Тоже? О чем она? Она увлечена… и только. Она едва знакома с этим человеком, у них общие воспоминания, перенесшие их в пору юношеских надежд, которые когда-то увлекали их, отдельно друг от друга, в главное приключение их жизни, на Черный континент, в котором они обрели свет и блеск, обрели любимую землю, заболели ею, словно лихорадкой, и унесли с собой обратно, навсегда, ее колдовское обаяние. А теперь они испытывают за нее страх.

Всего один день на реке – и такое глубокое взаимопонимание, при котором не нужно слов… Всего несколько часов жизни – которые можно назвать зачарованными… Да, это чары, не любовь. Любовь не так эфемерна, не так волшебна…

– Мисс Ганн?

Путешественница вздрогнула и вернулась к реальности – к своему саду и Сьюзен.

– Да?

– Как вы думаете, не использует ли нас мистер Родс в своих интересах? Вам не кажется, что он создаст свою собственную империю в Центральной Африке, превратит Замбезию в страну Сесила Родса и обведет нас всех вокруг пальца? У него хватило бы на это богатства. Никто даже не представляет, столько там золота и алмазов, не говоря уже о землях, слоновой кости, древесине и других разностях. Там полно и всяких животных, по рассказам превосходящих всякое воображение.

– Не знаю, – Нобби невольно вздрогнула, словно в саду стало холодно. – Но это определенно нельзя считать невозможным.

Больше она ничего не могла ответить. Солгать собеседнице было нельзя, да та и не поверила бы лжи.

– Вы очень осторожно выразились. – По лицу Сьюзен скользнуло подобие улыбки.

– Это все очень непросто, и слишком опасно судить на сей счет опрометчиво. Но если вспомнить историю, многие из наших величайших завоеваний, и даже самые успешные, зависели от действий одного человека, – ответила мисс Ганн. – И лучший пример тут, наверное, деятельность Клайва[30] в Индии.

– Да, вы, конечно, правы. – Миссис Чэнселлор повернулась и взглянула на большую лужайку перед домом. – А я здесь уже почти час. Благодарю вас за вашу… щедрость. – Но она ничего не сказала о том, что ей стало легче на душе и что разговор что-то прояснил для нее, и Нобби знала, что это не так.

Хозяйка повела свою гостью к французским дверям – не потому, что ждала других посетителей, с которыми Сьюзен могла бы не хотеть встречаться – слава богу, таких не ожидалось, – а из-за какого-то неясного дружеского расположения к этой женщине и даже, пусть тщетного, желания защитить ее столь уязвимую душу.

Для тех, кто старался использовать все возможности и насладиться всеми развлечениями, предоставляемыми лондонским сезоном, вечер в театре или опере определенно был средством отдохнуть от круговерти верховой езды до завтрака в парке, посещения магазинов, сочинения писем, утренних поездок к портным и модисткам, совместных ланчей, приема посетителей и ответных визитов, поездок на собачьи и цветочные выставки, в картинные галереи, на файф-о-клоки, обеды, светские «говорильни», суаре и балы и спокойно посидеть, не стараясь поддерживать разговор, и при желании даже слегка вздремнуть, но в то же время присутствовать на людях. Этим большим удовольствием не пренебрегали. Без него многие завсегдатаи светских развлечений просто зачахли бы от истощения.

Однако с тех пор, как леди Веспасия Камминг-Гульд отказалась от столь изнурительного образа жизни, она посещала театр исключительно из любви к искусству и ради удовольствия, получаемого от любого драматического спектакля. В текущем мае репертуар включал пьесу «Эстер Сандраш» с Лили Лэнгтри в главной роли, но Веспасия не хотела видеть миссис Лэнгтри ни в какой роли. В «Савое», естественно, давали «Гондольеров» Гилберта и Салливана. Но пожилая дама была в не подходящем для этого спектакля настроении. Сейчас она посмотрела бы Генри Ирвинга в пьесе «Колокола» или фарс Пинеро «Кабинет-министр». Ее склоняло к этому собственное мнение о министрах правительственного кабинета. Это зрелище обещало быть поинтереснее серии французских пьес, на французском же языке, в Театре Ее Величества, за исключением «Жанны д’Арк» с Сарой Бернар. Это было бы соблазнительно.

Из опер шли «Кармен», «Лоэнгрин» и «Фауст». Но Веспасия любила итальянскую оперу, а Вагнера не любила, несмотря на всю его современную и удивительную популярность. Этого от него никто не ожидал. Вот если бы давали «Симона Бокканегра» или «Набукко», леди Камминг-Гульд пошла бы в театр, даже если бы там ей пришлось все время стоять.

Ну а при сложившейся ситуации Веспасия оставила выбор на «Она унижается, чтобы победить»[31] и встретила в театре очень многих знакомых, сделавших тот же выбор – разодетых по последней моде. Хотя театр во многом был местом отдохновения, все же надо было одеваться как для важных выходов в свет, во всяком случае, в течение трех месяцев – с мая по июль. В другое время года можно было носить и более простое платье.

Походы в театр часто предпринимались целой компанией. Люди высшего общества не очень любили посещать пьесы лишь вдвоем или втроем. Обычно на спектакли приходили компании из десяти-двадцати знакомых.

Поэтому для удовольствия Веспасия пригласила Шарлотту Питт, а из чувства долга – Юстаса. Он был у нее с визитом, когда она решала, не пойти ли в театр, и проявил к этому такой явный интерес, что не пригласить его было бы невежливо. Несмотря на все тайное раздражение, которое Марч время от времени в ней возбуждал, он все еще был членом ее семейства.

Старая леди пригласила, конечно, и Томаса, но тот был очень занят срочной работой и не смог уйти с Боу-стрит достаточно рано, а входить в ложу в середине действия было не принято.

Таким образом, еще задолго до того, как занавес поднялся, Веспасия, Шарлотта и Юстас уже сидели в ее ложе и занимались таким в высшей степени увлекательным делом, как разглядывание других, еще прибывающих зрителей.

– Ах! – Марч наклонился немного вперед, указав на седого человека внушительной внешности, который вошел в ложу слева от них. – Это сэр Генри Рэттрей. Исключительный человек. Образец любезности и чувства чести.

– Образец? – слегка удивилась его теща.

– Да, именно так, – Юстас откинулся на спинку кресла и взглянул на нее, удовлетворенно улыбаясь. От самодовольства он выпятил грудь, а лицо его просто-таки сияло. – Он воплощает все рыцарские качества: бесстрашен перед лицом врага, милосерден в победе, честен, целомудрен, добр с прекрасной половиной человечества, покровительствует бедным… то есть обладает всеми основополагающими ценными достоинствами, которые мы чтим. Вот такими бывали рыцари в прошедшие времена, и таковы современные английские джентльмены – конечно, лучшие из них! – Тон его был непререкаем, словно он делал официальное заявление.

– Вы должны очень хорошо его знать, чтобы выражать такую твердую уверенность, – удивленно сказала Шарлотта.

– Во всяком случае, вам известно многое из того, чего я о нем не знаю, – многозначительно заметила леди Камминг-Гульд.

Ее зять поднял палец:

– Ах, дорогая мамочка, в том-то все и дело. Я как раз знаю о нем то, что неизвестно обществу. Он делает очень много добра втайне, как подобает доброму христианину.

Миссис Питт открыла было рот, чтобы отпустить замечание насчет такой приверженности к тайне, но вовремя прикусила язык. Она смотрела на ясное лицо Юстаса, и по спине у нее вдруг пробежал холодок. Этот человек был так убежден в своей правоте, так уверен, что точно знает, о чем говорит и с кем имеет дело… К тому же он ни минуты не сомневался, что все остальные разделяют его мнение, верят в тот же туманный, мистический идеал, что и он. Марч даже мыслил сейчас слогом легенд Артурова цикла[32]. И кто знает, может, члены общества, в которое он вступил, тоже собирались вокруг круглых столов, с одним пустым местом на случай, если к ним забредет какой-нибудь странствующий Галахад, чтобы одержать конечную победу. Безмятежность веры Юстаса была устрашающа.

– Да, он рыцарь совершеннейший, – громко сказала Шарлотта.

– Вот именно, – с энтузиазмом согласился Марч. – Дорогая сударыня, вы удивительно точно выразили свою мысль.

– Так было сказано о Ланселоте, – уточнила его собеседница.

– Разумеется, – поддакнул, улыбнувшись, Юстас, – ближайший друг короля Артура, его правая рука и союзник.

– И человек, предавший его, – добавила миссис Питт.

– Что? – Ее родственник круто повернулся к ней, всем своим видом выражая тревогу.

– С королевой Джиневрой, – пояснила Шарлотта. – Вы об этом забыли? Во всех отношениях это стало началом конца.

Марч явно забыл об этом обстоятельстве. Он покраснел от смущения, неделикатности ее замечания и конфуза, что прибегнул к такому неподобающему сравнению.

Молодой женщине, к ее собственному удивлению, стало его жаль, но в данном случае она не могла и не хотела сказать ничего такого, что могло быть понято как похвала «Узкому кругу», а ведь разговор только вокруг этого и вертелся. Юстас был таким наивным, что иногда казался ей простодушным ребенком.

– Но идеалы Круглого cтола были все-таки самыми возвышенными, – заметила она легко. – И Галахад был совершенно безгрешен, иначе он никогда не удостоился бы чести лицезреть Святой Грааль. Дело в том, что можно быть хорошим и плохим одновременно, исповедуя определенные убеждения. У всех у нас есть слабости, недостатки, и большинство склонны видеть в других то, что мы хотим видеть, особенно в тех, кем восхищаемся.

Юстас колебался, не зная, что сказать. Шарлотта внимательно посмотрела на него, особенно следя за выражением глаз, и увидела мгновенное усилие от попытки вникнуть в истинный смысл ее слов, но он быстро отказался от этого и отделался незамысловатым ответом:

– Разумеется, сударыня, вы несомненно правы. – И он повернулся к своей теще, которая слушала их разговор молча. – А кто та женщина весьма привлекательной наружности, что сидит рядом с ложей лорда Риверсдейла? Я никогда не видел таких необычных глаз. Их можно было бы назвать красивыми, но они такие большие, что, доложу вам, этого о них сказать все-таки нельзя.

Веспасия проследила за его взглядом и увидела Кристабел Торн, сидящую рядом с Иеремией и оживленно с ним разговаривающую. Тот слушал, не отрывая от нее глаз, и смотрел на нее не только с нежностью, но и с явным интересом.

Леди Камминг-Гульд объяснила Юстасу, кто они такие, а затем показала на Харриет Сомс, которая была с отцом и всем своим видом выказывала любовь к нему и чувство гордости за то, что она была его дочерью.

За минуту перед этим присутствующие слегка зашевелились. Некоторые повернули голову в одну сторону, и раздалось шушуканье, последовал очень быстрый обмен мнениями.

– Принц Уэльский? – удивился Марч.

Его интонация была слегка взволнованной. Будучи строгим моралистом, он безоговорочно осудил бы поведение принца в любом другом человеке. Но принцы – люди из другого теста. Их нельзя судить по меркам, применяемым к обычным смертным. Так, во всяком случае, полагал Юстас.

– Нет, – довольно резко ответила Веспасия. Она ко всем относилась одинаково, считая, что принцы не должны быть исключением из общего правила, а кроме того, очень любила принцессу. – Это министр по делам колоний, мистер Лайнус Чэнселлор и его жена, а также, мне кажется, ее зять, мистер Фрэнсис Стэндиш.

– О, – Марч не был уверен, что ему это интересно.

Но у Шарлотты таких сомнений быть не могло. С того самого дня, как они с мужем видели супругу Чэнселлора на приеме у герцогини Мальборо, она вызывала у нее острый интерес, а случайно подслушанный разговор Сьюзен с Крайслером на Шекспировском благотворительном базаре, естественно, только усилил его. Она смотрела, как они садятся. Чэнселлор был внимателен, любезен и держался совершенно непринужденно, как человек, для которого брак был удачным и все еще оставался источником большой радости. Миссис Питт вдруг осознала, что улыбается, глядя на них и совершенно отчетливо понимая, что чувствует в данную минуту Сьюзен, когда поворачивается к мужу и видит, как он заботливо поправляет складки ее шали, и тоже улыбается, на мгновение встретившись с ним взглядом.

Свет померк, зазвучал национальный гимн, и теперь уже было не время удовлетворять праздное любопытство. Однако, когда стихли аплодисменты и наступила пауза, можно было и поговорить.

Юстас повернулся к Шарлотте.

– А как поживает ваше семейство? – спросил он, но только из вежливости и чтобы помешать ей вернуться к двору короля Артура и любому другому обществу в прошлом или настоящем.

– Спасибо, все здоровы, – ответила миссис Питт.

– А Эмили? – не отступал Марч.

– За границей. Парламент на каникулах.

– Ах да. А ваша мама?

– Тоже путешествует. – Шарлотта не стала говорить, что это путешествие было свадебным. Юстас был бы не в состоянии переварить это. Она заметила, как губы Веспасии дрогнули в усмешке, и отвела взгляд. – А бабушка переехала в Эшворд-хауз к Эмили, – поспешно добавила она, – хотя, конечно, там сейчас нет никого, кроме слуг. Но ей все равно.

– Разумеется. – У Марча появилось ощущение какой-то недоказанности, но он предпочел не углубляться в предмет разговора. – Не хотите ли подкрепиться? – галантно предложил он.

Так как Веспасия приняла предложение, Шарлотта тоже почувствовала, что может свободно это сделать. Юстас послушно встал и пошел за напитками.

Тетя и племянница обменялись взглядами, а затем обе повернулись и посмотрели, как можно незаметнее, на Лайнуса и Сьюзен Чэнселлор. Фрэнсиса Стэндиша не было, но в их ложе присутствовал кто-то третий, судя по силуэту, несомненно, мужчина – высокий, худощавый, с военной выправкой и держащийся очень прямо.

– Крайслер, – прошептала Шарлотта.

– Наверное, – подтвердила Веспасия. А через минуту, когда этот человек повернулся к Сьюзен, они убедились в своей правоте.

Они, конечно, не могли расслышать, о чем говорят в другой ложе, но, наблюдая за выражением лиц сидящих в ней людей, могли сделать немало выводов.

Питер Крайслер был, естественно, вежлив с Чэнселлором, но в их отношениях явно чувствовалась холодность, очевидно, из-за разницы в политических взглядах. Министр был рядом с женой, как бы автоматически включая ее в сферу своих мнений и аргументов. Крайслер при этом не то чтобы стоял совсем напротив них – скорее немного сбоку, так что Шарлотта и Веспасия не могли видеть его лица. Он обращался к Сьюзен с гораздо более подчеркнутым вниманием, чем позволялось правилами хорошего тона, и старался убедить прежде всего ее, а не Чэнселлора, но, несмотря на это, отвечал Питеру главным образом министр.

Миссис Питт заметила, что раз или два начинала говорить и Сьюзен, но ее муж сейчас же вставлял реплику, бросая на супругу быстрый взгляд или взмахом руки как бы подключая ее к своей системе возражений. И опять Крайслер возражал, но по-прежнему обращаясь к жене в той же мере, как и к мужу.

Тетя с племянницей наблюдали за этой беседой молча, но когда Юстас вернулся, голова у Шарлотты уже гудела от разных предположений. Она почти рассеянно поблагодарила его и откинулась на спинку кресла, держа бокал в руке и пребывая в глубокой задумчивости, пока огни в зале не потускнели и не начался спектакль.

Во время второго антракта все трое вышли в фойе, где Веспасию немедленно приветствовали знакомые, и особенно одна из них, пожилая маркиза в ярко-зеленом платье, с которой леди Камминг-Гульд немного поговорила.

А миссис Питт очень обрадовалась возможности только наблюдать и сосредоточила все свое внимание на Лайнусе и Сьюзен Чэнселлор, а также на мистере Фрэнсисе Стэндише. Ее особенно заинтересовал тот краткий момент, когда министр отошел от жены на несколько минут, а Стэндиш остался с его женой наедине и, по-видимому, о чем-то спорил с ней. Судя по выражению ее лица, она с ним не соглашалась, и он неоднократно бросал сердитый взгляд в дальний конец фойе, где стоял Питер Крайслер.

Один раз он взял миссис Чэнселлор за руку, но она с раздражением вырвала ее. Но все же, когда Лайнус вернулся, вид у Фрэнсиса был совершенно удовлетворенным, словно он одержал в споре победу. Затем Стэндиш опять направился в сторону ложи, а Чэнселлор весело улыбнулся Сьюзен и нежно предложил ей руку. Его супруга оперлась на нее и прижалась к нему, но она явно была чем-то расстроена, и на лицо ее легла тень, которая так озадачила Шарлотту, что ей трудно было забыть об этом и внимательно следить за сценой.

Следующий день был ветреным, но ясным, и где-то в середине утра леди Камминг-Гульд приказала заложить карету и поехала кататься в Гайд-парк. Нет необходимости указывать, что она поехала на угол парка рядом с памятником принцу Альберту. Хотя у нее и не было выбора – если выехавшие на прогулку желали увидеться с теми светскими знакомыми, кто обычно совершал в парке утренние пешие или верховые прогулки, им надо было ехать по маршруту, который пролегал между этим памятником и мраморной Аркой. Прохаживаясь между Альбертом и Гросвенор-гейт, можно было встретить всех решивших подышать свежим воздухом.

Веспасия с таким же удовольствием проехалась бы по всему парку, но она прибыла сюда с определенной целью: повидать Берти Каннинга, своего поклонника. Вчера вечером в театре ее приятельница-маркиза упомянула, что у него обширные знакомства, особенно среди тех, чья слава или, наоборот, неприглядная известность проистекала из их деятельности – преимущественно в дальних пределах империи, нежели непосредственно на Британских островах. И если кто-нибудь мог рассказать о том, что она сейчас настоятельно хотела узнать, а именно о Питере Крайслере, то это был Берти.

Пожилая дама не хотела прогуливаться в карете: так можно было легко пропустить Каннинга, да и поговорить с ним ей тогда не удалось бы. Поэтому она вышла наружу и медленно, очень изящной походкой направилась к скамье у северной стороны Роу. Разумеется, это была светская фешенебельная сторона, где Веспасия могла с относительными удобствами наблюдать, как мимо шествует высшее общество. Такое развлечение пришлось бы ей по вкусу в любое время, даже если бы оно было совершенно беспредметным, однако наблюдения, сделанные прошлым вечером, вместе с разговорами, услышанными на благотворительном базаре, пробудили у нее беспокойство, требовавшее, по возможности, скорейшего удовлетворения.

На Веспасии был туалет ее любимого серебристо-серого тона с прожилками голубого цвета и наимоднейшая шляпа. Она несколько напоминала шляпку для верховой езды, но тулья, полностью отделанная шелком, была высокой, а поля слегка закругленными. Но главное, шляпка была ей чрезвычайно к лицу. Леди Камминг-Гульд с удовлетворением отметила заинтересованные взгляды, кидаемые на нее людьми, проезжавшими в легких экипажах, обычных для прогулок в этот час. Многие из них не узнавали ее и не могли понять, можно ли поклониться ей как знакомой.

Навстречу ей прошли испанский посол с супругой. Мужчина притронулся к шляпе и улыбнулся, уверенный, что они где-то встречались, а если нет, то с ней все равно надо обязательно раскланяться.

Веспасия тоже улыбнулась. Эпизод ее позабавил.

Проезжали тильбюри, немного похожие на шезлонги, коляски, запряженные пони, кареты с четверкой лошадей, маленькие, легкие и элегантные. Все экипажи выглядели самым парадным образом: кожа вымыта и отполирована, медь упряжки начищена до блеска, лошади ухожены до совершенства. И разумеется, седоки и слуги были тщательно одеты, а лакеи – если, конечно, они присутствовали на прогулке, – красовались в ливреях. Многие джентльмены предпочитали править сами, очень гордясь своим умением натягивать «ленты», как они называли вожжи. Некоторых, в той или иной мере, леди Камминг-Гульд знала. Ведь общество так мало, что почти все друг с другом знакомы.

Она встретила принца из Европы, которого знала довольно хорошо лет тридцать тому назад, и, поравнявшись, они обменялись взглядами. Сперва он словно заколебался, потом воспоминание промелькнуло в его глазах – веселое и теплое. Однако он был с принцессой, и ее направляющая рука, лежавшая у него на рукаве, восторжествовала над его порывом. Но, возможно, это и к лучшему, когда прошлое счастье остается непотревоженным в коконе времени и неподвластным реальностям нынешнего дня. Принц прошел мимо Веспасии, улыбнувшейся и ощутившей на лице легкий свет солнца.

Прошло почти три четверти часа. Прогулка доставила ей удовольствие, но не принесла никакой пользы. Наконец она заметила Берти Каннинга. Он медленно прогуливался один, что не было редкостью, так как его жена предпочитала экипаж, а он все еще любил ходить пешком. Во всяком случае, он так говорил, утверждая, что это необходимо для здоровья. Но Веспасия знала, что Берти очень дорожит свободой, которую ему это давало, и что он прогуливался бы даже в том случае, если бы пришлось подпирать себя двумя палками.

Она подумала, что придется подойти к нему самой и что сделать это надо так любезно, как это только возможно, но, по счастью, это оказалось необязательно. Увидев старую знакомую, Каннинг разулыбался с гораздо большей теплотой, чем требовалось простой вежливостью, воспользовался возможностью и подошел к скамье, на которой она сидела. Это был красивый, ухоженный и привлекательный мужчина. В прошлом он очень нравился Веспасии, и ей не надо было притворяться, что она рада его видеть.

– Доброе утро, Берти. Вы очень хорошо выглядите.

Этот человек был на десять лет моложе ее, но время обошлось с ним не так великодушно, как с ней. Он, несомненно, стал плотнее, и его лицо приобрело кирпичный оттенок, чего не было в лучшую пору его жизни.

– Дорогая Веспасия, как замечательно встретиться с вами снова… Вы совсем не переменились. Как же должны ненавидеть вас ваши ровесницы! С чем красивая женщина не может смириться, так это с тем, что другая красивая женщина ее возраста выглядит гораздо лучше, чем она.

– Вы, как всегда, знаете, что особенно приятно услышать, – ответила леди Камминг-Гульд, улыбаясь и в то же время самую чуточку отодвигаясь в сторону, что могло служить намеком на приглашение сесть рядом.

Берти немедленно принял предложение не только из удовольствия разделить ее общество, но и, очень возможно, для того, чтобы дать отдых уставшим ногам. Они немного поболтали о разных пустяках, вспомнили общих знакомых. Веспасия совершенно искренно наслаждалась легкой беседой. Прошедшие годы как будто ничего не значили. Все было как и тридцать лет назад. Да, конечно, туалеты теперь стали некрасивыми – слишком узкие юбки, ни кринолинов, ни бандажей, слишком много дневных платьев и слишком много компаний, состоящих целиком из женщин, – но настроение было такое же, как раньше. Тот же шум, суета, веселье, такие же красивые лошади, и майское солнце сияет, как прежде, и так же пахнет земля, и высокие деревья шумят над головой. Лондонское светское общество вышло на парад, самодовольно упиваясь восторженным самосозерцанием.

Только Нобби Ганн было уже не двадцать пять, и она больше не могла плавать на каноэ по реке Конго. Ей было пятьдесят пять лет, она жила в Лондоне, была очень душевно уязвима и влюбилась в человека, о котором Веспасия почти ничего не знала и которого очень опасалась.

– Берти…

– Да, дорогая?

– Вы знаете всех, кто имеет отношение к Африке…

– Да, знал, но теперь к ней имеет отношение так много людей… – Он пожал плечами. – Они появляются ниоткуда, и это самые разные люди, огромное количество которых я бы не хотел знать. Искатели приключений самого низкого пошиба. Но почему вы спрашиваете? Вы имеете в виду кого-то определенного?

Его старая приятельница не стала увиливать. Время для этого было неподходящее, да и он не ожидал от нее лукавых недомолвок.

– Питера Крайслера, – ответила леди Камминг-Гульд.