Ночь голубой луны Аппельт Кэти

48

Берегиня заметила, что ветер усиливается. Капитан и Верт свернулись клубком у её ног. Похоже, их вовсе не волновало, что шлюпка приближается к каналу.

Как же они могут спать в такой момент? Ни один из них даже не пошевелился, не подвинулся, хотя бы на дюйм, ни к востоку, ни к западу.

«Вот лентяи, – подумала Берегиня. – Сони несчастные! Так и проспят самое интересное и не увидят, как мы будет проходить по каналу».

И тут она вспомнила, что настало время отдать следующий дар. Она запустила руку в обувную коробку и наугад вытащила фигурку мерлинга.

– Это ты, нингё, – прошептала она так тихо, что расслышать её могла разве что эта крохотная фигурка.

Берегиня не глядя определила, кто из богов оказался у неё в руке. Она узнала статуэтку на ощупь: по бокам у неё были следы от зубов, которые оставил Верт прошлой весной.

В тот весенний день после школы Берегиня забежала в свою комнату, вынула мерлингов из ранца, засунула их в карман джинсов и помчалась к «Автобусу». Там Доуги, как водится, уже ждал её с банкой холодной газировки.

Берегиня достала мерлингов из кармана и разложила их на песке. Пока Верт и Второй дремали, а Доуги что-то рисовал в своём блокноте, она строила дворцы и замки из песка для деревянных богов.

Наконец Доуги оторвался от блокнота и объявил, что магазин закрывается. Берегиня собрала мерлингов, положила их в карман и стала вместе с Доуги собирать пляжные зонтики и шезлонги и затаскивать их в «Автобус».

Вернувшись домой, Берегиня вынула мерлингов из кармана и, как обычно, принялась расставлять их на подоконнике. «Раз, два, три, четыре, пять, шесть…» И тут она вдруг осеклась. Фигурок было только шесть. Она пересчитала их ещё раз, потом ещё и ещё. Их было шесть. Одной не хватало. Она сразу вспомнила какой.

Нингё! Берегиня поглубже засунула руку в карман, вывернула его наизнанку. Карман был пуст.

Она направилась было к двери, чтобы пойти к «Автобусу». На улице уже стемнело, и, когда она сказала Синь, что собирается выйти, та строго покачала головой:

– Нет-нет, юная мисс. Придётся подождать до завтра, до конца уроков.

Берегиня сердито топнула ногой.

– Но!..

Синь многозначительно кашлянула. В призрачно-голубом доме было не принято топать ногами. Берегиня молча вернулась в свою комнату. Шесть оставшихся мерлингов пристально смотрели на неё. Она отвернулась от них, от их обвиняющего взгляда.

Ей нечего было сказать этим деревянным фигуркам. Какие слова она могла бы произнести в своё оправдание? Ночью она долго не могла уснуть. Нингё! Где и как она могла потерять её?

Проснувшись утром, она увидела Верта, который стоял у её кровати, изо всех сил виляя хвостом. Прежде чем она успела разобраться, в чём дело, он положил что-то на подушку прямо возле её щеки.

Нингё! Берегиня крепко обняла Верта, вскочила с кровати и помчалась к Синь, чтобы сообщить ей радостную весть. Только вернувшись в комнату и поставив фигурку на подоконник, она заметила на ней следы собачьих зубов.

– Р-р-р-р-р-р! – нахмурившись, зарычала она на Верта.

«Р-р-р-р-р-р!» – Пёс не остался в долгу.

Глядя на него, Берегиня покатилась со смеху.

Метки от зубов её не расстроили, она по-прежнему любовалась фигуркой, её тонкой резьбой. Странно, но благодаря этим шрамам мерлинг казался совсем живым, настоящим. Но Синь она об этом не сказала.

И вот теперь нингё лежала у неё на ладони. Она закусила губу. Однажды она уже теряла её. Теперь ей предстоит потерять её снова, чтобы всё снова стало хорошо.

Нингё почти целиком была рыбой: у неё не было ни туловища, ни рук, ни ног. Только лицо было человеческое, с длинными усами, свисавшими по обе стороны рта, как у сома. Берегине она всегда казалась серьёзной и надменной, недовольно косящейся на следы собачьих зубов, попортивших её красивую чешую.

Нингё была родом из Японии. Месье Бошан рассказывал, что эти морские существа иногда попадались в сети японских рыбаков, которые съедали их, потому что мясо нингё считалось в Японии деликатесом. А ещё верили, что съевший нингё человек будет жить тысячу лет. «Дольше морской черепахи», – шутил месье Бошан.

Берегиня напоследок погладила нингё кончиками пальцев и ещё раз дотронулась до отпечатков собачьих зубов. Потом посмотрела на Верта и улыбнулась: кто знает, может, он теперь проживёт тысячу лет, раз откусил кусочек нингё? Вот было бы здорово!

Порадовавшись за Верта, Берегиня поднесла статуэтку поближе. Они с нингё посмотрели друг другу прямо в глаза. Потом она опустила руку за борт, разжала пальцы и прошептала ей на прощание:

– Плыви обратно в море!

Ей казалось, что она не будет скучать по нингё так же сильно, как по Седне. Но она ошиблась.

Ещё несколько мгновений она провожала нингё взглядом – покачиваясь на волнах, та уплывала всё дальше и дальше, – а потом обратилась к владычице морей:

– Йемайя, прими ещё один дар! – и сразу почувствовала, что шлюпка стала быстро набирать ход.

Берегиня закрыла крышку обувной коробки. У неё осталось пять статуэток: четыре в коробке и одна в кармане.

«Как знать, если мой прекрасный план сработает, может быть, месье Бошан вырежет мне новую фигурку из можжевельника», – подумала она и громко объявила:

– Итак, пункт «Ё»!

49

На берегу в призрачно-голубом доме спала Синь, не зная, что Берегини нет рядом, что она с Вертом и Капитаном сидит в шлюпке, плывущей в открытый океан.

Когда она, донельзя измученная, наконец рухнула в постель после этого бесконечно длинного, тяжёлого дня, к ней пришёл сон, который, словно волшебный ковёр-самолёт, должен был унести её далеко-далеко от тревожных событий, а главное, от странного, непонятного поведения Берегини.

Но даже во сне она продолжала вспоминать свою ссору с ней. Снова и снова она оказывалась на пороге её комнаты с криком: «Что ты натворила?! Где была твоя голова?!» А та в ответ твердила какую-то ерунду про крабов, про то, что они разговаривали с ней, просили её…

О господи! При чём тут крабы? Крабы, которых наловил Доуги, ради которых он встал рано утром, ещё до рассвета, несчастные крабы, которых она собиралась положить в гумбо?!

Ладно, крабы крабами, но при чём тут её деревянная миска? И цветы месье Бошана? И Доуги?..

«То есть ты хочешь сказать, что во всём виноваты крабы?» – поинтересовалась Синь, едва сдерживая ярость, от которой по телу побежали мурашки.

Вот Берегиня стоит напротив. Они с ней уже почти одного роста. Девочка, что выросла у неё на глазах, стоит, выдвинув вперёд подбородок, точь-в-точь как Мэгги-Мэри перед тем, как в очередной раз произнести какую-нибудь явную и бессовестную ложь.

Сколько раз Мэгги-Мэри говорила Синь, что «на одну минуточку заскочит в магазин, чтобы быстренько купить там одну вещицу», и исчезала на целый день, забрав машину. А они с Берегиней сидели и ждали её. А сколько раз Мэгги-Мэри обещала Синь забрать её после работы из «Весёлой устрицы», но так и не появлялась, потому что данное обещание «вылетело у неё из головы», и Синь приходилось идти домой пешком или звонить Доуги и просить заехать за ней.

Да, Мэгги-Мэри была изрядной лгуньей.

Насколько Синь было известно, Берегиня ни разу не лгала ей. А вот её мать лгала на каждом шагу. И вот теперь Берегиня стоит, выставив вперёд подбородок, точь-в-точь как Мэгги-Мэри.

«Они говорили со мной», – твердила она.

«Говорящие крабы? – крикнула Синь. – Чепуха! Крабы не могут разговаривать!»

Берегиня ещё сильней выставила подбородок:

«Я понимаю их язык. Во мне есть русалочья кровь».

«Тоже мне объяснение! А-а-а-а-а!!!» – закричала Синь.

От злости все слова куда-то подевались. Русалки! Русалочья кровь!!! Она и представить себе не могла, что может так рассвирепеть. Дикая ярость, как острый нож, полоснула её по груди, по плечам, по лицу. Каждый её нерв, каждый мускул, каждая жилка были натянуты до предела. Она задыхалась, ловя ртом воздух, пока наконец не отыскалось одно-единственное слово.

«БЕРЕГИНЯ!!!» – крикнула она.

И всё. Все другие слова застряли у неё в глотке, слиплись в комок и наотрез отказывались выходить наружу. Единственное, что ей оставалось, – это изо всех сил хлопнуть дверью.

БУМ!!!!

Если вокруг дома и бродили какие-то призраки или духи, то они тут же бросились наутёк.

Синь так старалась вырастить девочку как следует. Она оберегала её и заботилась о ней, учила тому, что может пригодиться в жизни, старалась, чтобы девочка всегда была в ладу с собой и с окружающим миром. Но сегодня она поняла, что как мать никуда не годится, потому что всё это время она позволяла девочке лелеять безответственные и вредные фантазии.

Наконец Синь твёрдо решила: всё, хватит. Пора объяснить Берегине, что никаких русалок, говорящих крабов и вообще никакого волшебства не существует. Девочка, которой уже целых десять лет, должна расстаться с детскими выдумками.

– Берегиня… – шептала во сне Синь.

Она спала и не знала, что её девочка уплывает всё дальше и дальше, уплывает в открытый океан.

50

Синь не подозревала, что всё обернётся именно так. Накануне утром она поднялась рано, ещё до восхода солнца. Луна, оставшаяся с ночи – почти, но ещё не совсем полная, – висела на западном краю неба, прямо над Ключом. Синь взглянула на неё и приветственно подняла чашку свежего, дымящегося кофе.

– Сегодня будет полнолуние. Ночь голубой луны! – радостно прошептала она.

Через несколько дней, после того как исчезла Мэгги-Мэри, Синь отправилась в Публичную библиотеку Тейтера и набрала там книг о том, как растить и воспитывать детей. В одной из них (она точно не помнила, в какой) говорилось о том, как важны для ребёнка семейные традиции.

«Семейные традиции» – она запомнила это выражение и, закрыв книгу, принялась раздумывать о том, какие семейные традиции могут быть в такой необычной семье, как у них. А потом ещё через некоторое время на квакерской благотворительной ярмарке в Тейтере ей попалась старая поваренная книга, в которой был рецепт гумбо «Голубая луна». В рецепте было написано: «Подавать горячим в полнолуние, в праздник голубой луны, когда вся семья соберётся за столом».

Синь так и сделала. Два раза в год, когда начиналось полнолуние и луна становилась круглой и отливала синевой, она варила в большой кастрюле крабовый гумбо и приглашала на угощение всю свою «семью», то есть всех обитателей Устричного посёлка, в котором, кроме неё и Берегини, жили ещё два человека. На стол подавался гумбо «Голубая луна». Отлично! Ей удалось завести традицию.

Тем утром, сидя за чашкой кофе и пробежав глазами знакомый рецепт, она мечтала только об одном: чтобы поскорее настал праздничный вечер. Она выглянула из окна, чтобы бросить взгляд на дом Доуги. У него в кухне тоже горел свет, хотя она была уверена, что Доуги уже на берегу ловит крабов. Накануне вечером она сказала ему:

– Если ты наловишь нам крабов, у нас будет крабовый гумбо. – И улыбнулась.

Доуги очень любит крабовый гумбо. Скоро он войдёт сюда с большим баком, в котором сердито щёлкают клешнями крабы, только что выловленные из Мексиканского залива.

Страницы в старой поваренной книге были мятые, рваные и захватанные – верный признак того, что блюда очень вкусные (пальчики оближешь!) и рецептами пользовались не один раз. Так оно и было. Гумбо у Синь каждый раз получался просто замечательный – наваристый, ароматный, острый, пряный. Мммм!

Ей нравились эти праздничные вечера. Нравилось сидеть за столом с самыми дорогими и близкими людьми – Доуги, Берегиней и месье Бошаном. Всем вместе.

Она завела хорошую традицию: гумбо, суп голубой луны…

Закрыв глаза, Синь представила себе, как они соберутся здесь сегодня вечером. Доуги, месье Бошан, Берегиня, она и зверьё: Второй, пёсик Доуги, Верт, Капитан и Синдбад. Все будут есть гумбо, пока не наедятся до отвала. А Капитана, конечно, угостят арбузом.

А потом Доуги возьмёт укулеле и споёт все свои песни, в которых есть слово «луна». Этих песен у него очень много. Некоторые из них она тоже знает и будет подпевать. Берегиня, её высокая, гибкая, как тростиночка, девочка, станцует кружась. А месье Бошан уснёт в своём кресле, и они помогут ему добраться до дома и немного посидят с ним на веранде. Синдбад будет мурлыкать, выгибать спину и тереться о ноги, а потом вскочит на колени к своему хозяину и тоже будет дремать, уютно свернувшись клубком.

Наконец у Берегини глаза начнут слипаться, веки отяжелеют, она станет клевать носом, и Синь уложит её в постельку, укутав поплотнее одеялом, а Верт устроится рядом с кроватью на коврике.

И тогда наконец они с Доуги останутся одни, пойдут подышать воздухом и посидеть вдвоём на террасе, которая опоясывает призрачно-голубой дом. Синь закурит свою вечернюю сигарету (она каждый вечер позволяла себе одну сигарету, хоть и знала, что это очень вредно для здоровья). Доуги больше не будет петь, а станет потихоньку наигрывать на укулеле, перебирая пальцами нейлоновые струны.

А в это время там, с той стороны дороги, месье Бошан будет терпеливо ждать, когда луна поднимется выше, выше и ещё выше, когда доберётся до середины неба. Тогда расцветёт душистый ночной цереус. Он ждал целое лето, целый год, когда раскроются гигантские белые цветки. И вот сегодня, в ночь голубой луны, это наконец случится. Хоть месье Бошан и дремлет в своём кресле, Синь уверена, что он проснётся как раз в срок, когда белые цветы цереуса начнут раскрываться. Месье Бошан ни разу не проспал и не пропустил этот момент.

И когда раскроет свои волшебные цветы ночной цереус, тяжёлый, сладкий аромат разольётся над Устричным посёлком, обнимая и баюкая всех – и людей, и зверей.

Гумбо «Голубая луна» стал традицией. Но в рецепте было сказано ещё кое-что, а именно: «Варить, помешивая, загадав заветное желание».

Раньше Синь загадывала незамысловатые, хотя и важные желания: чтобы Берегиня была здорова, чтобы клиенты в «Весёлой устрице» давали побольше чаевых, чтобы Доуги заработал денег на новые шины для своего автобуса. Но сегодня у неё было особенное желание. Сегодня, помешивая гумбо, она загадает, чтобы Доуги наконец спел ей свою песенку, в которой всего три слова. Доуги с Берегиней хранили эту песенку в секрете, но как-то раз Синь, подойдя к «Автобусу», чтобы забрать Берегиню после рабочего дня, услышала, как они репетируют:

– Будь моей женой! Будь моей женой!

Десять лет она ждала, когда же он споёт ей эту песню. И вот сегодня ночью, когда Берегиня уснёт, а месье Бошан будет наблюдать, как благоуханный цереус приветствует восход голубой луны, может быть – если только очень-очень сильно захотеть и загадать заветное желание! – может быть, наконец-то он решится спеть ей эту песню. Ей одной. И тогда она сможет наконец-то сказать ему, как она его любит. Его одного.

Вот такой у неё был план.

Прекрасный план!

И вот теперь холодная, бледная луна, показавшаяся на восточном краю неба, медленно-медленно ползла вверх. Но всё пошло не по плану. Всё было не так. Никакого гумбо. Никакой танцующей девочки. Никакого ночного цереуса. И никакого укулеле.

И вот теперь Синь, вконец измученная после длинного тяжёлого дня, спит дома и не знает, что её девочка сидит в шлюпке в компании с верным псом и чайкой-инвалидом. Спит и не знает, что её девочка, одна-одинёшенька, уплывает в открытый океан.

Проснись, Синь. Проснись.

51

Дочка имеет право знать всю правду о своей маме, ведь так? Как-то раз давным-давно Берегиня спросила Синь:

– А моя мама меня любила?

И Синь без малейшего колебания ответила:

– Ну конечно, Берегиня! Конечно, любила!

Тогда Берегиня задала следующий вопрос:

– А мы её любили?

На сей раз Синь ответила не сразу. И пока она молчала, время ползло как черепаха, как предпоследний учебный день перед летними каникулами, – самый длинный день в году. Такой же длинной показалась эта пауза. Потом Синь посмотрела Берегине прямо в глаза и сказала:

– Мы любили её, сладкая моя горошинка. Конечно, любили!

На самом деле Берегиня этого не помнила. Не помнила, как она любила Мэгги-Мэри. Она помнила только, как её ждала. Интересно, любить и ждать – это одно и то же? Берегиня много раз задавала себе этот вопрос – вопрос на все времена.

Но в данный момент вопрос на все времена заключался в том, удастся ли ей справиться со шлюпкой и причалить к скале де Вака?

Итак, она уже выполнила пункты «А», «Б», «В», «Г», «Д» и «Е» своего прекрасного плана. Сейчас она выполняла скорректированный по обстоятельствам пункт «Ё». На очереди был пункт «Ж» – «пройти через канал», а потом «З» – «добраться до косы».

Берегиня знала, что нужно делать, – она должна направить нос шлюпки прямо навстречу волнам и держать курс на скалу де Вака. Сёрфингисты старались не приближаться к ней, чтобы не поцарапать доски. Но она двинется к ней по кратчайшему расстоянию. Прямиком к ней, вот так-то, братцы! На полном ходу!

И тут ей в голову пришла неприятная мысль. А что, если шлюпка получит повреждение – трещину или пробоину? Повреждение – очень неприятная штука, Берегиня знала это по сёрфбордам. Но, в конце концов, сёрфборды делаются из стеклопластика, а шлюпка сделана из гораздо более прочного материала – дерева. Берегиня легонько погладила борта шлюпки стёртыми ладонями.

Да, дерево было прочное, толстое, не то что эти несерьёзные доски-кувыркалки из тоненького стеклопластика. И она решила: для волнений нет никаких причин.

Берегиня нащупала на шее ленту, на которой висел талисман, и, повернувшись к Верту и Капитану, спросила:

– Как вы думаете, если я загадаю желание, талисман исполнит его?

Когда человеку десять лет, у него полным-полно желаний, которые можно загадать, например, когда падает звезда, или когда выпал зуб, или когда из воды выпрыгнула рыбка. Талисман на шее – тоже отличный повод загадать желание.

Как раз сейчас у Берегини было огромное-преогромное желание! Сжав талисман, она прошептала:

– Пусть всё станет хорошо, как раньше.

А потом, чтобы Йемайя не обиделась, загадала ещё одно желание и попросила великую матерь, владычицу морей:

– Помоги мне найти мою маму!

Целый улов желаний.

Чтобы просьба была услышана, Берегиня открыла обувную коробку и достала следующую фигурку. По острым плечам Берегиня угадала, что это была сирена. «Это всё, что осталось от её крыльев», – объяснял месье Бошан.

Быстро, боясь передумать, Берегиня отвернулась и бросила сирену за борт. У неё не было сил смотреть, как та исчезнет в воде. Но, загадав все эти желания, она приободрилась.

– У нас всё получится, братцы, – заверила она Верта и Капитана. – Всё получится. Раз-два – и готово!

52

Чего только не рассказывают о сиренах!.. У некоторых из них раздвоенный хвост, как у ирландской Шейлы-на-Гиг[5]. Другие, совсем без хвоста, похожи на голливудских кинозвёзд. Сирена Берегини принадлежала к древнейшему племени. В составе греческого архипелага был зачарованный остров, на котором обитали кирены – крылатые женщины. Их песни были так дивно сладкозвучны, что моряки не могли устоять и направляли свои корабли прямо к скалистым берегам острова. Этих кирен видел Одиссей во время своих долгих морских странствий.

Со временем эти крылатые существа превратились в полуженщин-полурыб, и их стали называть не киренами, а сиренами.

Вполне возможно, что именно сирена, а не простая русалка пятьсот лет тому назад заманила Кабесу де Вака на косу неподалёку от Устричного шоссе. Возможно, он увидел сирену и услышал её чарующее пение.

53

Кстати, о песнях и пении. Поразительное дело: когда Доуги пел, аккомпанируя себе на укулеле, он никогда не заикался. Слова у него выходили чётко, кристально ясно. Берегиня каждый раз удивлялась этому. Да, немало на свете вопросов на все времена.

54

Синь спит и не знает, что её девочка отправилась на «Стрелке» одна в открытый океан. Зато она знает, что сказала Берегине правду. Она любила Мэгги-Мэри. Любила её, как родную сестру.

В маленькой комнатке призрачно-голубого дома она хранила фото Мэгги-Мэри. Старенькая чёрно-белая фотография в рамочке стояла на столике возле дивана. Она была вырезана из газеты «Галвестон дейли ньюс», которая напечатала статью под заголовком «Королева русалок возглавила парад». Фотография была мятая и пожелтевшая, но на ней была Мэгги-Мэри, стоящая на плавучей платформе, сделанной в виде гигантской раковины морского моллюска. На голове у Мэгги-Мэри была русалочья корона, на лице – улыбка, широкая и сверкающая, как океан. И очень похожая на улыбку Берегини.

Да, Синь любила Мэгги-Мэри. Хотя вовсе не скучала по ней.

55

Все океаны на земле связаны друг с другом. Шли века, имена океанов менялись, но вода текла себе и текла. Если, например, дельфин хотел попасть из одного океана в другой, он мог взять курс от Техаса южнее Галвестона и севернее Корпус-Кристи, поймать восточное течение кораллового архипелага Флорида-Кис (но только осторожно, чтобы не наткнуться на Кубу или Юкатан!) и плыть себе к северу через Атлантику, не останавливаясь ни у Виргинских, ни у Бермудских островов, нигде – до самого Средиземного моря, пока не покажется южный берег Франции и устье Ривьеры. Так можно проплыть всю дорогу – всё время прямо, и не надо нигде выходить на берег, садиться в поезд или ловить машину.

По воздуху это примерно пять тысяч миль (плюс-минус одна-две мили). Так что для чайки такой путь был бы, пожалуй, длиннее, чем для дельфина.

Дельфин, пустившийся в плавание, вполне мог бы встретить в океане старого пловца, такого старого, что его лицо покрыто не одним, а двумя слоями морщин. Когда мимо него в лунном свете проплывал дельфин, у древнего пловца начинало сильно биться его старое, усталое сердце.

Неужели опять?.. Не ошибся ли он? Он перестал грести, и вода понесла его, тихонько покачивая на волнах. Чу!.. Вот опять! Знакомый зов. Сначала он был очень слабым, но вот ветер донёс его ближе, и стало лучше слышно. Теперь он знал точно: кто-то загадал желание, глядя на талисман! Радость зазвенела у него в сердце, словно серебряный колокольчик. Сколько лет он ждал этого зова? Восемьдесят? Девяносто? Сто? Ну, может быть, и не сто, но очень-очень давно. Так давно, что уже сбился со счёта.

Он окунулся с головой в тёплую волну, потом вынырнул на поверхность и встряхнул головой. Зов становился всё отчётливей. Он привстал, опираясь на воду, и постарался определить, откуда слышится зов. Он поднял руки к тёмно-синему небу и развёл ладони, ощущая, как ветер холодит подушечки пальцев.

Техас.

Он нахмурился. Техас? Сколько раз он проплывал мимо техасского берега, и всё напрасно. Но сегодня этой ночью кто-то в Техасе снова загадал желание. Так оно и есть, вне всякого сомнения.

Он лёг на спину, и тёплая вода нежно подхватила его. Ветер кружился над ним в своём вечном танце.

Желание. Да-да. Это прекрасно! Чудесно!

Снова Техас. Снова.

«Быть может, – подумал он, – быть может, в этот раз…» – Улыбка озарила его старое, морщинистое лицо, и он рассмеялся громким, счастливым смехом.

56

Не только старый пловец расслышал зов этой лунной ночью. В доме Доуги Второй вдруг поднял голову со своей подушки, на которой он лежал в изголовье у хозяина.

У Второго было прозвище – Барометр. Барометр – это устройство, которое предсказывает погоду. Но, оказывается, некоторые люди и собаки тоже умеют предсказывать. Второй всегда чувствовал перемены в атмосфере, которые предвещают шторм, грозу, бурю или что-нибудь подобное.

Как только в атмосфере начиналось возмущение и на горизонте маячил шторм, Второй принимался без умолку тявкать: «Тяв-тявв! Тяв-тяв! Тяв!» – и пританцовывать на своих тоненьких задних лапках. Он был похож на чихуахуа, однако нос у него был круглый, а окрас как у далматинца – белый с чёрными пятнами, а ещё у него очень большие глаза – просто огромные.

У Доуги раньше никогда не было такой собаки. Из всех псов он больше всего любил Второго. И ещё Верта. Щенок тоже был верным товарищем, и Доуги назвал его «Верный товарищ Второй», а сокращённо – просто Второй. И все вокруг тоже стали звать его так.

Второй-Барометр поднял голову со своей подушки и принюхался. «Тяв-тяв-тяв!» Похоже, в воздухе что-то назревает. Будет шторм. Правда, запах его был пока едва уловим. Второй снова принюхался. Шторм, похоже, будет какой-то необычный, не просто сильный ветер, что дует с Мексиканского залива, гнёт и треплет пальмы на берегу, – нет, что-то другое. Что за странное атмосферное явление? Второй окончательно проснулся и уселся на своей подушке. Тёплый и мягкий воздух окутал его, словно мягкое покрывало.

Посидев немного, Второй снова улёгся на подушку, свернувшись колечком. Да, будет шторм, в атмосфере неспокойно. Но пока ещё буря далеко, он едва чуял её. Второй спрятал нос в растрёпанные дреды Доуги и снова уснул. Погружаясь в сладкий собачий сон, он успел подумать: «Скоро, скоро опять надо будет проснуться…»

57

Те, кто живут у моря, знают, что луна – царица приливов. Она управляет ими, то притягивая морские волны к берегу, то отталкивая прочь от него. Она движется по небесному своду, и волны послушно следуют за ней.

Примостившись на коленях у своего старого-старого друга месье Бошана и слушая его частое дыхание, Синдбад загадал желание. Это было очень большое желание, размером с тарпона…[6] нет, с целого кита или даже ещё больше – величиной с луну! Кот мечтал, чтобы исполнилось желание месье Бошана, несмотря на сломанный цереус, и поскорее, пока не стало слишком поздно…

В руке у старика был зажат несчастный цветок, который уже никогда не распустится, после того как горшок, где он рос, был сброшен вниз с крыльца на землю, покрытую ракушечной скорлупой.

Месье Бошан с давних пор жил на Устричном шоссе. Некогда он покинул свой родной городок Сен-Мари-де-ла-Мер, что на юге Франции, в Камарге, где разводят крепких, выносливых пони. Давным-давно месье Бошан сел вместе с десятью пони камаргу на корабль, пересёк Атлантический океан и оказался на побережье Мексиканского залива.

Он вовсе не собирался надолго задерживаться в Устричном посёлке. Он должен был остаться на корабле и дожидаться возвращения команды, которой предстояло отвезти пони камаргу в галвестонский цирк. Месье Бошану тогда было всего пятнадцать лет, и он нанялся на корабль конюхом, чтобы ухаживать за пони во время морского путешествия.

Он любил лошадок, а они любили его. Им нравился его спокойный, мягкий голос и то, как он ласково похлопывал их по холке. Это успокаивало их во время качки.

Месье Бошан и не думал, что ему придётся остаться на узкой полоске техасской земли, тянувшейся вдоль Мексиканского залива. Он даже не сошёл бы на берег, если бы корабль не налетел на Устричную косу – точь-в-точь как это случилось с кораблём Кабесы де Вака пятьсот лет тому назад. Ну что ж, не он первый, не он последний. В ту ночь море штормило, и корабль месье Бошана, получив пробоину, стал быстро наполняться водой. Месье Бошан едва успел переправить перепуганных лошадок на берег, и они тут же разбежались, затерявшись среди солёных болот, заросших осокой, мхом и кустарником. Точь-в-точь такие же остались на их родине, в Камарге, на южном морском побережье Франции.

На родине остался ещё кое-кто. Тот, кого месье Бошан никак не мог забыть. С глазами синими-синими, как небо Южной Франции. С волосами чёрными, как безлунная ночь.

И вот теперь, по прошествии стольких лет, он, сидя в кресле, сжимал в руке сломанный цветок и вспоминал…

58

Двое мальчишек.

Анри Бошан познакомился с Джеком на площади возле рынка в центре городка Сен-Мари-де-ла-Мер, названного так в честь трёх библейских Марий, которые, по преданию, однажды побывали здесь, приплыв по морю.

Как-то раз поздним вечером, за пару недель до того, как он отправился через Атлантику в место под названием Техас, Анри, накормив и вычистив своих пони камаргу, умылся, причесался, надел новенькую куртку и пошёл прогуляться на площадь. Когда тебе всего пятнадцать и впереди тебя ждут долгое плавание и заморские страны, твой шаг лёгок, сердце бьётся часто, дышится легко и жизнь кажется чудесной.

Какой уж тут сон?..

Анри не спеша шёл по тихим ночным улицам, глядя по сторонам. Вот хозяин таверны, проводив последнего завсегдатая, подметает ступеньки своего заведения, а вот булочник вешает ржавый амбарный замок на дверь своей лавочки. Колокол церкви трёх Марий пробил одиннадцать. Анри посмотрел на колокольню, на церковный дворик, на маленькую площадь.

Там, в кругу света, который отбрасывал уличный фонарь, находился Джек. Он стоял у фонтана, лицом к Анри. Карман его был набит монетками, и он бросал их через плечо в фонтан, прислушиваясь к шелестящим всплескам, которые раздавались, когда монетки касались воды – «плинк-плинк-плинк». Словно кто-то играл на старинном клавесине весёлую мелодию.

Джек был удивительным, ни на кого не похожим. И очень красивым, ослепительно-прекрасным. Вот именно: ослепительно-прекрасным!

У Анри перехватило дыхание. Он не мог отвести глаз от Джека.

А вокруг фонтана ночной цереус раскрыл свои белоснежные благоухающие цветки, наполняя воздух густым, приторно-сладким ароматом, от которого кружилась голова.

С тех пор мальчишки встречались каждую ночь. Они приходили к фонтану ближе к полуночи, когда все лавочники, торговцы, все горожане запирали свои лавки, двери своих домов и готовились отойти ко сну – все, кроме ночного сторожа. Но он не обращал никакого внимания на двух мальчишек, которые болтались на улице, вместо того чтобы мирно спать в своей постели.

А они, стоя у сверкающего брызгами фонтана, разговаривали всю ночь напролёт. О чём? Да обо всём на свете: о пони камаргу, о цирке, о благоухающих ночных цветах, о разных чудесах, которых полным-полно в огромном мире… И вот однажды, в одну из ночей, когда они умолкли, потому что молчать вдвоём ещё лучше, чем говорить, Джек сунул руку в карман, достал целую пригоршню монет и бросил их в фонтан – точь-в-точь как в тот раз, когда Анри увидел его впервые.

– Зачем ты это сделал? – спросил Анри.

– Я загадал желание, – ответил Джек.

Анри взял Джека за руку и крепко сжал её. Их руки соединились, пальцы сплелись. Загаданное желание обязательно сбудется.

На рассвете, когда пришла пора прощаться, из-за фонтана вдруг выскочил кот и, прошмыгнув у них между ногами, как пушистый клубок из лап, ушей и усов, так же внезапно исчез в зарослях кустов, что росли рядом. И в ту же минуту во дворик вошла большая, грузная женщина. В руках у неё была корзина, в которых торговки носят на рынок рыбу. Женщина направилась прямо к мальчишкам. Подойдя к ним, она вдруг остановилась.

Глядя на неё, Анри явственно видел миллионы морщин, которые, словно лучи, прорезали её кожу. Он никогда ещё не встречал такой дряхлой старухи. От её корзины шёл кисловатый, прогорклый запах тухлой рыбы. Анри поморщился. Старуха пристально взглянула на него, а затем обернулась к Джеку. Тот отступил на шаг и закрыл лицо руками.

– Мама… – пролепетал он.

Анри никак не мог понять, что происходит. Похоже, что Джек знает эту женщину. Неужели она и впрямь его мать? Он поспешил к своему другу.

– Стой! – скомандовала ему морская ведьма, угрожающе подняв руку.

Затем она протянула ладонь Джеку и вкрадчиво спросила:

– У тебя, верно, найдётся что-нибудь для твоей старой матушки, сынок?

Джек покраснел и стал судорожно рыться в карманах в поисках монеток или, на худой конец, носового платка – хоть чего-нибудь, что он мог бы предложить старухе. Но в карманах его было пусто.

Старуха рассмеялась. Это был нехороший, недобрый смех.

– Как же так? Ведь твоё желание исполнилось? – И она ткнула крючковатым пальцем в Анри. – И тебе нечего подарить старухе матери?

В предрассветных сумерках Анри увидел, как лицо Джека покрыла смертельная бледность. И тут женщина повернулась к Анри и впилась в него взглядом, от которого он сразу съёжился, словно охваченный огнём бумажный лист. Скрестив руки на груди, старуха сказала:

– Вот что, милок. Забудь о нём. Он не твоего поля ягода.

– Не слушай её! – вскричал Джек. – Это просто старая глупая рыбачка!

Анри взглянул на своего друга, и сердце его оборвалось. Синие глаза Джека на побледневшем лице казались бездонными, как морская пучина. И в них стоял ужас. Тёмный ужас, всплывший из неведомых глубин. Неужели он и в самом деле знает эту старую ведьму? Почему он назвал её мамой?

– Он не твоего поля ягода, – повторила она.

– Не слушай, не слушай её! – донёсся до его ушей умоляющий голос Джека.

Анри растерялся. Старая женщина снова пристально взглянула на него. Наконец он нашёл правильные слова.

– Ступай с миром, почтенная матушка, – произнёс он тем ласковым, нежным голосом, каким всегда разговаривал со своими лошадками.

Старуха пожала плечами.

– Я-то уйду, будьте спокойны, – ответила она, обернувшись к Джеку.

Тот стоял, опустив голову, и разглядывал носки своих ботинок, словно не смея поднять на неё глаза.

– Значит, тебе нечего дать бедной старухе? – спросила она и снова засмеялась, поглаживая своё толстое, круглое брюхо.

– Всё прекрасно, всё хорошо, всё в порядке… – пробормотал Анри.

Старуха перестала смеяться, облизала пересохшие губы, затем подхватила свою корзину и пошла прочь. Анри провожал её взглядом, пока она не пересекла площадь и не исчезла из виду. И вдруг он заметил, что большой чёрно-белый кот, самый крупный среди собравшейся кошачьей стаи, стал вдруг совсем чёрным. Зачарованно глядя на кошачий хвост, который так и ходил ходуном – вправо-влево, вправо-влево, – Анри пытался выбросить из головы слова, сказанные страшной старухой: «Он не твоего поля ягода».

– Джек, не обращай внимания… – начал он, оторвав наконец взгляд от кота, и осёкся.

Джека не было. Он исчез.