Ночь голубой луны Аппельт Кэти

59

Не успела Берегиня посетовать на то, что она слишком долго плывёт до канала, как вдруг буквально перед ней очутилось его устье! До него оставалось не больше пятидесяти футов. У Берегини перехватило дыхание. Отсюда, из шлюпки, вход в канал казался узеньким, как игольное ушко. А вдруг «Стрелка» не сможет пройти в него? На Берегиню вдруг напал панический страх. Что, если «Стрелка» застрянет в устье канала, её заполнит водой и она потонет? Что, если затонувшая шлюпка перекроет путь для приливов и отливов? И что делать ей, Берегине? Как выбираться из застрявшей шлюпки, если она и впрямь застрянет в канале?

Самые разные «что, если» толпились у неё в голове, а шлюпка меж тем неуклонно приближалась ко входу в канал.

– Ёлки-палки! – громко сказала Берегиня. Это было ещё одно выражение, которое ей вообще-то не полагалось произносить вслух. – Ёлки-палки! – повторила она.

И тут вдруг вспомнила: «Ну конечно же! Морская корова! Ламантин!»[7]

Для Берегини мир был полон знаков. Тучи на небе были знаком приближающегося ненастья. Медуза с ядовитыми щупальцами – знак опасности. Розовая лента, подаренная Синь, тоже была знаком – знаком любви.

Но все эти знаки не имели никакого отношения к русалкам. А вот ламантин – совсем другое дело. Месье Бошан рассказывал ей, что, если верить легендам, морские коровы, или ламантины, всегда сопровождают русалок. Об этом писал ещё Христофор Колумб во время своего плавания по Карибскому морю. Если увидел морскую корову, значит, где-то неподалёку русалка. И наоборот.

– Ламантины очень большие, – сказала Берегиня Верту, который, свернувшись калачиком, дремал у её ног. – Размером со слонёнка.

«Как же морская корова, – спросила она тогда месье Бошана (та самая морская корова, которую Берегиня собственными глазами видела в водах Ключа буквально пару дней назад), – как же эта морская корова смогла протиснуться в узкую прорезь – канал, соединявший пруд и Мексиканский залив?»

«Это загадка, – ответил ей месье Бошан. – На свете полным-полно загадок».

Берегиня глубоко вздохнула.

Даже во время прилива в пруду было очень мелко, не больше четырёх-пяти футов в самом глубоком месте. Вот и сейчас, если бы она вздумала выйти из шлюпки, то могла бы нащупать ногами дно, даже если бы для этого пришлось встать на мысочки. А в канале было и того мельче.

И тем не менее Берегиня своими глазами видела ламантина. Она стояла на крыльце, ела подтаявшее фруктовое мороженое, которое капало ей на руку. Берегиня стряхивала капли с руки, и они скатывались вниз, падая на ракушечную скорлупу, устилавшую землю возле крыльца.

Верт уселся рядом, с его розового языка тоже скатывались капли – точь-в-точь как с фруктового мороженого. Берегиня и глазом не успела моргнуть, как пёс встал на задние лапы, опираясь передними о колени хозяйки, и подарил мороженому горячий поцелуй!

– Р-р-р-р-р… – подразнила его Берегиня. И, потрепав по холке, сказала: – Наверное, ты единственный в мире пёс, который обожает фруктовое мороженое.

Верт вильнул хвостом в знак согласия, и Берегиня разрешила ему ещё разок лизнуть мороженое. Летний воздух был неподвижным, жарким, тяжёлым.

Вот тут-то до неё и донёсся плеск со стороны пруда. Если бы в этот миг подул хотя бы слабенький ветерок, то она, скорее всего, не расслышала бы его. Ветер отнёс бы звук в другую сторону.

Но воздух был неподвижен, и она услышала: с-с-спл-л-л-ла-а-аш-ш-ш!

Берегиня оторвалась от мороженого и взглянула на пруд как раз вовремя. Она успела заметить, как что-то большое, какая-то невиданная морская тварь мелькнула на поверхности Ключа и снова ушла под воду. Берегиня прищурилась: её ослепило яркое летнее солнце, поверхность воды в его лучах сверкала так, что было больно глазам.

Вот опять! С-с-спл-л-л-ла-а-аш-ш-ш! Что-то огромное, серо-коричневое. Кит? Нет, пожалуй, не кит. Морж? Тоже нет. Но, прежде чем Берегиня двинулась с места и сбежала по ступенькам к пруду, прежде чем позвала Синь, громадное животное исчезло. Но всё-таки она его видела!

– Морская корова! – сказала она Верту.

Это был знак.

Весь остаток дня она вместе с Вертом провела на причале, вглядываясь то в прибывавшую, то в мелевшую воду Ключа. Но диковинная тварь больше не появилась.

Вечером она рассказала об этом Синь, которая, пожав плечами, ответила:

– Всё может быть… – А потом добавила: – Вообще-то вряд ли, Берегиня. Морские коровы водятся у берегов Флориды и в Вест-Индии. Они никогда не заплывают так далеко на запад.

Но Берегиня знала, что это была морская корова.

И вот теперь, подплывая к устью канала, она вспомнила про неё. А как известно, где морские коровы, там и русалки.

«Они всегда рядом» – так сказал месье Бошан.

Так оно и есть. Это ещё один знак, которому Берегиня доверяла.

Морская корова никак не могла оказаться в водах Ключа. Но всё-таки она там оказалась.

60

В это время в оранжево-жёлтом доме Доуги почувствовал, что к его щеке прижался мокрый холодный нос Второго. Не открывая глаз, он потрепал щенка по спине. Он не хотел просыпаться. День был таким длинным, что Доуги хотел только одного – спать. Он повернулся на бок и натянул простыню до самого подбородка. Ему так хотелось спать, что он, наверное, мог бы проспать весь остаток лета, весь год, всю жизнь.

Треволнения дня были для него всё равно что холодный душ, который остудил его пыл. Слишком уж хорошо начинался день и слишком многое обещал.

Он поднялся ещё до рассвета и, стоя в воде, слышал тихий шелест осоки, доносившийся с солёных болот, лёгкий шорох кустарника от дуновения свежего ночного ветра.

Он забросил в пруд свою сеть и смотрел, как она медленно тонет в воде, оставляя на её поверхности мелкую рябь. Выждав минуту-другую, он не спеша стал вытягивать сеть на берег, где сидел Второй и наблюдал за хозяином. Щенок терпеть не мог сырости. Как и Верт, он был сухопутным, а не морским псом. Поэтому он уселся подальше от кромки воды, чтобы какая-нибудь случайная волна не намочила ему лапы.

Доуги вытащил на берег тяжёлую сеть. Он знал, что в неё угодило несколько крабов, и слышал, как они щёлкали клешнями, пытаясь вырваться на свободу. Нет уж, братцы! Он пообещал Синь, что наловит ей крабов для гумбо.

Гумбо голубой луны… Ночь голубой луны…

– К-к-красота! – сказал Доуги.

Он долго ждал этой ночи, ждал полнолуния, чтобы спеть Синь свою песню, в которой только три слова. Как замечательно, что будет гумбо! И песня. Он думал, что всю свою жизнь ждал этой ночи, волшебной ночи, главной ночи. Думая о ней, он улыбался. Его улыбка была широкой, как море.

Он принялся тихонько напевать свою песенку. Что скажет ему Синь? Ответит ли она «да»? Он напевал песню всё громче и громче.

«Да! – думал он. – Она ответит мне: “Да!”»

Подтянув сеть к берегу, он увидел крабов, щёлкающих клешнями, пытающихся вырваться из плотной снасти. Голубые крабы, которые водились у этих берегов, славились своей раздражительностью. Всякого, кто хоть раз купался в Мексиканском заливе, голубой краб обязательно хватал либо за пальцы, либо за лодыжку.

Вытащив сеть на берег, он подсчитал улов. Один. Два. Три. Четыре. Пять. Шесть. Семь. Восемь. Девять. Десять. Ровно десять. Ровно столько, сколько нужно. Так он и думал. Да.

Когда вся вода вытекла из сети, он перевернул её и стал вынимать крабов. Он брал их одного за другим, сердитых и огрызающихся, за панцирь и опускал в большой алюминиевый бак, на три четверти заполненный солёной водой. Второй направился к баку, чтобы проверить, всё ли там в порядке.

– Эй! Ост-т-торожней! – крикнул Доуги, увидев, что любопытный щенок засунул нос в бак.

Щёлк! Второй чудом успел отскочить, клешни сомкнулись в миллиметре от его носа. Напуганный и рассерженный, пёсик принялся бегать вокруг бака, на чём свет стоит ругая злобного краба: «Р-р-р-р! Тяв! Тяв! Тяв!»

Доуги рассмеялся:

– Н-н-ну, хватит! П-п-пошли д-д-домой!

Вода в баке шумно плескалась от стенки к стенке, и Доуги остановился, чтобы дать ей успокоиться.

– Сегодня б-б-будет б-б-большой д-день, д-д-дружище, – сказал он.

И Второй, словно понимая, о чём речь, с готовностью отозвался: «Тяв! Тяв!»

Доуги снова засмеялся и ответил Второму на собачьем языке:

– Тяв-тяв!

Второму очень нравилось, когда хозяин разговаривал с ним на его языке, хотя Доуги знал по-собачьи одно-единственное слово – «тяв». Зато оно могло значить так много! Чаще всего это было пожелание доброго здоровья, радости и успеха во всём. Второй повторял его всю дорогу, пока они с хозяином шли от пруда к призрачно-голубому дому, где Синь, тоже проснувшаяся ни свет ни заря, уже стояла на кухне у плиты, помешивая в кастрюле коричнево-красный соус ру для своего знаменитого крабового гумбо. Он был так популярен в маленьком мирке Устричного посёлка среди всех его обитателей!

Всё лето Доуги ждал этого дня и этой ночи. Ночи голубой луны. Много недель он репетировал свою песню из трёх слов. Простую песню, в которой было только три слова: «Будь моей женой». Вот и всё.

Почему же Доуги до сих пор не сказал Синь этих слов? Трудный вопрос. Он много раз пытался произнести их, но каждый раз, стоило ему открыть рот, слова застревали у него в горле и никак не хотели выходить наружу. Каждый раз, когда ему казалось, что настал подходящий момент, язык его становился тяжёлым, неподвижным, словно его связали верёвкой и положили на него сверху камень, поэтому слова так и оставались несказанными. А Синь только краснела и отводила взгляд. И так продолжалось, пока в один прекрасный день он вдруг не услышал от Берегини: – «Знаешь, если тебе нужно сказать что-то важное и ответственное, то проще всего спеть!»

Ну конечно же! Это так просто! Тем более что он никогда не заикается, когда поёт. А спеть ему нужно было всего-навсего три слова: «Будь моей женой». Он споёт их ей. Он будет петь эту песенку снова и снова.

А что вышло?

Всё пошло насмарку. Не было ни гумбо, ни песни из трёх слов. Только длинный, нескончаемо длинный день, полный разочарований и огорчений.

И вот сейчас, ночью, лёжа в постели, Доуги перевернулся на спину. Он чувствовал, что холодный мокрый нос Второго прижимается к его щеке. Наконец он открыл глаза и взглянул в окошко. Небо было ясным. Если шторм и надвигался, то был ещё где-то далеко.

Доуги снова закрыл глаза и отдался ночной темноте, убаюкивающему ночному воздуху. Дрёма, как большая мягкая кошка, свернулась клубком в ногах у Доуги, а Второй – у него в изголовье.

– З-з-завтра… м-м-может б-быть… с-с-спи, д-д-дружище… – прошептал он щенку.

Может быть…

61

Сердце у Берегини бешено стучало. Наконец-то, наконец-то, наконец-то! «Стрелка» стала набирать ход! Она нацелилась на устье канала, словно сёрфборд «винтовка». Берегиня нетерпеливо подалась вперёд, будто это могло заставить шлюпку плыть ещё быстрее.

– Ну давай же! Давай! – умоляюще прошептала она.

И тут она вдруг подумала… Пожалуй, у неё как раз хватит времени, чтобы загадать ещё одно желание. Берегиня нащупала в обувной коробке ещё одну фигурку. На сей раз это была меерфрау.

Берегиня очень любила немецкую русалку – красавицу меерфрау. На ней был красивый накрахмаленный фартук, он так ладно сидел на её талии, прикрывая рыбий хвост! Боясь, что не выдержит – передумает и положит меерфрау обратно в коробку, – Берегиня размахнулась, бросила статуэтку в воду и крикнула:

– Это тебе, великая матерь!

Но буквально через секунду, услышав всплеск, с которым упала в пруд вырезанная из дерева фигурка, она почувствовала острое сожаление. Грусть и одиночество вдруг навалились на неё и тяжёлым грузом легли ей на плечи. Ведь меерфрау живёт не в морях, а в пресных водах. Например, в глубоком озере, в самой глуши старинного немецкого леса. Пожалуй, это было жестоко – бросить меерфрау в древний солёный океан. Ну пусть Ключ ещё не совсем океан, но вода в нём настоящая океанская. И очень солёная. Бедная меерфрау! Берегиня сгорбилась и замерла, обхватив плечи руками.

У её ног, съёжившись в своём спасательном жилете, лежал Верт, словно турист в палатке. Рядом виднелись взъерошенные перья Капитана, который устроился рядом с другом.

Внезапно налетевший порыв ветра с силой ударил о борт шлюпки. Верт тоненько заскулил: «Вернё-ё-ё-ёмся! Скоре-е-е-ей! Вернё-ё-ё-ёмся!» Усевшись на дне шлюпки, он прижался к ногам девочки и оставил на её коленке горячий поцелуй. Шлюпка раскачивалась вправо-влево, едва не зачерпывая воду, и Берегине пришлось ухватиться за Верта, чтобы не потерять равновесия. Наконец ветер стих.

Берегиня всматривалась в поверхность пруда. Что это там под ней, внизу? Но ничего не было видно – только бегущие навстречу волны.

– Пожалуйста, не сердись на меня, Йемайя, – умоляюще прошептала Берегиня.

Только этого ей сейчас не хватало: чтобы вдобавок ко всему на неё рассердилась ещё и могущественная владычица морей, великая Йемайя.

Месье Бошан говорил ей, что разгневанная Йемайя может наслать «во-о-о-от такой шторм!», и широко разводил руки в стороны, чтобы придать больше убедительности своим словам.

Берегиня потуже затянула свой жилет. А потом жилет Верта. Что, если Йемайя выкинет их из шлюпки? Что тогда будет?

Берегиня умела плавать. Говоря без ложной скромности, плавала она просто отлично. Каждое лето Синь записывала её на занятия в городской бассейн Тейтера. Но одно дело – плавать в чистой, спокойной, хлорированной воде бассейна, и совсем другое – в солёной воде Ключа, где без конца взад-вперёд шныряют шилохвостые скаты, не говоря уж об океане с его отбойными течениями и колодцами, с ядовитыми медузами и зубастыми акулами.

Хотя Берегиня почти каждый день плескалась в бирюзовой прибрежной воде Мексиканского залива и ей очень нравилось прыгать в волнах, набегающих на берег, хотя она никак не могла дождаться того момента, когда ей разрешат заниматься сёрфингом, она ни за что не решилась бы плавать в открытом океане. Девочка, которая всю жизнь наблюдала, как сёрфборд легко и красиво скользит то вперёд, то назад, прекрасно знала, какие опасности таятся под мутно-зелёной океанской водой.

К тому же Синь возражала против купания в океане. И Берегиня дала ей слово, что будет держаться подальше от воды.

Волны со стороны песчаных дюн, словно решив напомнить ей об этом, вдруг подняли оглушительный шум и рёв, словно стая голодных львов. Ужас удушливой, тёмной волной накатил на Берегиню. Она судорожно схватилась за вёсла и – ой-ой-ой! – мозоли на стёртых в кровь ладонях тут же дали о себе знать!

Вдруг она снова услышала своё имя. Звук шёл со стороны океана.

– Берегиня! Берегиня! Береги-и-и…

Мама?..

Ну конечно!

Кто же ещё мог звать её оттуда, со стороны океана? Она зажала в кулаке холодный диск талисмана. Холодный, словно ледяное фруктовое мороженое. Но и талисман не вернул ей спокойствия.

– Кто же ещё может звать меня? – спросила она Верта.

И тут её осенило. Жак де Мер! Как же она не подумала об этом раньше? Любая девчонка, что родилась на морском побережье Техаса, знает легенду о Жаке де Мере.

62

В каждой местности есть свои волшебные существа. На северо-западе, в древних лесах, что тянутся до берегов Тихого океана, обитает сасквоч. В сосновом бору Алабамы водится бигфут. А в Техасе, на побережье Мексиканского залива, – Жак де Мер.

Рассказывают, что как-то раз на выходные одна техасская семья – папа, мама, дочка и малютка сын, который ещё не умел ходить, а только ползал, – приехала на побережье и расположилась на пляже.

Малыш был очень тихим и спокойным. А на пляже было шумно: свистел ветер, бились о берег волны, громко кричали чайки. Отдыхающие загорали, купались, бродили босиком по мелководью. Девочка прыгала в набегающие волны, смеялась от радости, а родители не спускали с неё глаз. Они по очереди держали малыша за ручку, а тот, глядя на сестрёнку, мечтал тоже очутиться в прозрачной воде и поиграть с набегающими волнами. Но родители его не пускали. Однако в какой-то момент они отвлеклись и на минуту выпустили его руку, не заметив, как он пополз к воде. Не успели они оглянуться, как ребёнок куда-то исчез.

Родители были в отчаянии. Мама рыдала, папа звал малыша, крича во всё горло, а их дочка легла на песок, свернулась клубочком и спрятала лицо в ладони. Вокруг них собралась толпа отдыхающих. Одни спрашивали, что случилось, другие утешали родителей, третьи бродили по пляжу в поисках мальчика. Но всё напрасно. Малыш пропал. Исчез без следа.

А через несколько дней матрос, стоявший на палубе рыболовного судна, увидел в воде плывущего человека. Впрочем, не совсем человека. Человеком он был только выше пояса. А ниже пояса – рыбой. На спине у него виднелся огромный плавник. В руках обитатель морей держал крошечного мальчика.

Увидев это, матрос страшно рассердился. Он громко закричал:

– Морское чудище! Морской дьявол! Он украл и убил ребёнка!

На его крик на палубу сбежалась вся команда. Матросы кричали:

– Морской дьявол! Морское чудище! Бей его!

Однако «морского дьявола» уже и след простыл. Он исчез, и прибрежные волны качали только маленького мальчика – тихого и спокойного. Он был так же тих и спокоен в смерти, как и в жизни. Матросы были уверены, что морской дьявол – получеловек-полурыба – похитил и убил малыша.

Они объявили, что во всём виноват Жак де Мер, а не отбойные течения, которые тащат людей в открытое море, и не колодцы, которые засасывают их на дно, не волны, которые накрывают с головой и укачивают, укачивают, укачивают…

Жак де Мер. Берегись встречи с ним. Берегись.

63

Верт чувствовал, что «Стрелка» быстро набирает ход. Он положил голову на лапы. Что было делать верному псу? Он мог только тихо лежать в лодке и переживать. «Где же Синь? – думал он. – Где же ты?»

Словно вторя его мыслям, Капитан крикнул: «Давай! Давай!» Но на самом деле это значило: «Где же арбуз?» Но никто не обратил на него внимания.

Берегиня не придавала значения ни беспокойству Верта, ни крикам Капитана. Она смотрела на вход в канал, который был прямо перед ней, ярдах в тридцати, не больше. Она прищурилась, чтобы как следует разглядеть его и оценить ситуацию. Устье теперь уже не казалось таким узким. Пожалуй, шлюпка спокойно пройдёт по каналу.

– Ура! – крикнула она, ожидая, что Верт, как обычно, отзовётся: «Гав! Гав-гав!»

Но вместо лая со дна лодки послышалось только жалобное, тоненькое поскуливание.

Луна уже стояла высоко в небе. От неё лился густой серебряный поток. Шлюпка плыла в круге лунного света. Берегиня облегчённо вздохнула. Всё в порядке. «Стрелка» прекрасно пройдёт по каналу. Она взглянула на обувную коробку, стоявшую под сиденьем, потом на развёрстое устье канала. Пожалуй, она успеет, у неё ещё есть минутка-другая. Она успеет. Берегиня достала следующую фигурку – лорелею.

Если она сейчас загадает ещё одно желание, они наверняка смогут благополучно пройти канал.

Лорелея была сделана из сосновой щепки. Такие щепки время от времени оказывались на пляже. «Скорее всего, это обломки какого-то дома, смытого волной», – говорил месье Бошан. Наверное, так и было. На побережье было немало старых, заброшенных деревянных хибарок, в которых когда-то жили рыбаки. Вода, постепенно размывая берег, подбиралась к ним, срывала их с фундамента и уносила в море.

Сначала была высокая сосна. Потом из неё сделали дом. Потом от дома остались только щепки. А потом из щепки сделали лорелею. Да, дерево прожило не одну, а целых три жизни.

Лорелея была удивительно красива. Тёплая и приятная на ощупь фигурка лежала у неё на ладони. Берегиня прижалась к ней щекой.

Люди любят прижимать ладони к щекам своих любимых. Синь часто сжимала щёки Берегини своими ладонями или нежно гладила её ладонями по щекам. Это было знаком. Знаком любви.

Не давая себе времени передумать, Берегиня тихонько опустила руку в тёмную воду и отпустила лорелею, шепнув ей на прощание:

– Плыви…

Ещё некоторое время она смотрела на тёмную фигурку, которая покачивалась на волнах, посеребрённых лунным светом. Теперь у неё остались только две статуэтки – одна в коробке и одна в кармане джинсов. Ком подступил к горлу. Всего две. Как мало! Седна, нингё, сирена, меерфрау уже уплыли в море.

Она крикнула лорелее:

– Плыви к Йемайе – владычице морей!

64

И вдруг… Ву-у-у-у… Ш-ш-ш-ш-ш…

Канал с шумом и хлюпом раскрыл свою пасть, чтобы проглотить шлюпку, которая шла ровно посередине, между двумя дамбами.

– Ура! Ура! Наконец-то! – прошептала Берегиня.

Ву-у-у-у-у!!! Ш-ш-ш-ш-ш-ш!!! Ш-ш-ш-шлёп!!!

Резкий толчок – и шлюпка, накренившись вправо, вошла в устье канала. Берегиню отбросило назад, на корму. Она прижалась к левому борту, чтобы шлюпка выровнялась и её нос смотрел вперёд, по центру узкого пролива. Шлюпка заскрипела, чиркнула сначала по правой насыпи, потом – по левой. Берегиня, которая держалась за борта, поспешно отдёрнула руки, чтобы их не раздавило при ударе о дамбы, стеной вздымавшиеся слева и справа. Волны приливов и отливов, ежедневно шлифовавшие насыпи, отполировали их до блеска, сделали их твёрдокаменными, жёсткими, как скала. Пласты глины и известняка посверкивали в лунном свете.

Верт прижался к ногам хозяйки. Его била крупная дрожь. А может, это её бьёт дрожь? Берегиня изо всех сил сжала зубы, чтобы они не стучали.

«Стрелка» – самая шикарная шлюпка. Шик-блеск! Доуги своими руками заново сделал её с любовью и старанием – всю, до последней досочки. Берегиня не сомневалась, что «Стрелка» легко доставит их к Устричной косе. До неё всего-то ничего – какая-то сотня ярдов. Скоро она станет видна: как только начнётся отлив, волны побегут обратно в море и она выступит из воды.

Наконец-то удалось перейти к пункту «Ж»!

От этой мысли её охватила такая радость, что она была не в силах сдержать её и во весь голос крикнула:

– Эй! Эй! Вперёд! Скорей!

Боевой клич подбодрил её, и даже Верт изо всех сил завилял хвостом. Здорово! Она набрала в грудь воздуха, чтобы крикнуть ещё раз, как вдруг…

БУМ!

Корма глухо ударилась обо что-то твёрдое под водой, шлюпка накренилась и зачерпнула воды. Берегиню отбросило вперёд, и она упала навзничь, едва успев выставить перед собой руки, чтобы не удариться головой о переднюю скамью.

На дне шлюпки плескалась вода. Берегиня с трудом поднялась, стараясь сохранить равновесие и не упасть на Верта.

Достав из-под скамейки весло, она упёрлась им в берег и попробовала сдвинуть шлюпку, действуя веслом как рычагом. Но ничего не получалось. Шлюпка засела крепко. Тогда она положила весло и постаралась изо всех сил оттолкнуться руками от насыпи. Её стёртые до крови ладони царапали жёсткий известняк и песок, разъедала солёная вода.

Наконец «Стрелка» слегка сдвинулась. Буквально на полшажка. Берегиня удвоила усилия, яростно упираясь руками в насыпь. Эх, раз, ещё раз!

И вдруг шлюпка внезапно скользнула вперёд – с-с-с-пл-л-л-а-ш-ш-ш-ш! – и Берегиня снова упала, на этот раз назад на корму. Нос шлюпки, ударившись о воду, поднял фонтан брызг, и солёные капли забарабанили о деревянную скамейку.

Берегиня с досадой подумала, что не захватила с собой ни ведёрка, ни ковша, чтобы вычерпать воду. Но не успела она толком расстроиться, как шлюпка вышла из канала. Вот это да!

Волна подхватила их, шлюпка взмыла вверх и на мгновение зависла на самом гребне – как доска для сёрфинга. Берегиня обернулась, но Ключ уже пропал из виду. Сзади был лишь мощный поток океанической воды, бегущей из узкой расщелины между дамбами, поток, который нёс шлюпку прямо к скале де Вака.

Берегиня захлопала в ладоши и изо всех сил крикнула:

– Победа! Победа!! Ур-р-р-р-ра!!!

65

Начался отлив, и вода, устремившись из пруда через канал обратно в Мексиканский залив, потащила с собой шлюпку прямо к скале де Вака. Несметное множество шилохвостых скатов скользили в волнах, влекомые мощным течением. Сколько их было здесь? Сотни? Тысячи?

Но ещё больше было их в Мексиканском заливе – стремглав они проносились под водой, словно стрелы. Они плыли от Бермуд и Сан-Томе, от западного побережья Африки. Вместе с ними бороздил океанские воды и старый пловец. Кто-то только что загадал желание, кто-то просил талисман о помощи. Старый пловец точно знал это. Он плыл к техасскому побережью, и его острый плавник со свистом рассекал волны.

66

Второй уселся на кровати Доуги и посмотрел в окно. В чёрном ночном небе он увидел луну, которая поднималась всё выше и выше.

Прохладный бриз холодил его мокрый нос. Он понюхал воздух. «Тяв-тяв-тяв», – подумал он. В атмосфере было неспокойно.

Второй взглянул на Доуги. Хозяин крепко спал. Может, стоит его разбудить? Пёсик прислушался к ровному дыханию спящего человека в ночной тишине – вдох-выдох, вдох-выдох. И снова принюхался. Нет, пусть пока спит. Можно подождать ещё немного. Торопиться некуда.

Второй не знал, что всего в нескольких ярдах от него в хрупкой шлюпке-скорлупке, которая то взмывала на гребень волны, то проваливалась в солёную бездну, сидел его друг Верт, который тоже смотрел на луну, загадав самое большое собачье желание: «Эй, там, на берегу! Проснитесь! Проснитесь! Проснитесь!»

Пора проснуться. Давно пора.

67

Глубокой ночью, когда случилось столько горьких разочарований, у самого уха месье Бошана струилось негромкое мурлыканье Синдбада. Кот примостился у него на груди, упираясь носом ему прямо в шею. Месье Бошан высвободил руку и погладил кота по шелковистой шкурке. Нет в мире прекрасней звука, чем кошачье мурлыканье.

– Кис-кис-кис! Синдбад! – тихонько позвал он.

На минуту ему пришлось задержать дыхание. Воздух вдруг стал плотным и тяжёлым: проходя вовнутрь, он давил на лёгкие. Месье Бошан кашлянул, и грудь пронзила боль, словно в неё воткнули нож.

Старик прижал руку к груди. Кот не пошевелился и замурлыкал ещё громче.

Рядом, на ночном столике, лежали деревянные щепки и нож для резки по дереву. Он начал вырезать новые фигурки для Берегини, но дело шло очень медленно. Он не был уверен, что у него получится сделать статуэтку, которую она попросила… Можжевеловый брусок, который девочка принесла ему, так и лежал нетронутый на столике.

Можжевельник… он помнил густые можжевеловые заросли родного Камарга. Может, этот брусок приплыл как раз оттуда? Кто знает…

Он снова погладил кота. В последнее время он ощущал какое-то беспокойство, настойчивое желание что-то исправить, что-то успеть… Он заглотнул ещё одну добрую порцию воздуха, а потом начал выдох – тихо-тихо, постепенно выпуская воздух наружу. Сегодняшняя ночь, думал он, должна была стать особенной. Необыкновенной. Полная голубая луна стояла высоко в небе в эту ночь. Ночь, когда сбываются желания.

Но вместо этого… Ночной белоснежный цереус, который рос в большом горшке на крыльце его дома, был сброшен вниз, на землю, покрытую ракушечной скорлупой.

Больше он никогда не будет цвести. Пустота… Она была такой же тяжёлой, как аромат цереуса, который обычно наполнял ночной воздух. Пустота зияла среди горшков с другими цветами, которые по-прежнему стояли на крыльце и на веранде рядом с его креслом.

– Это был наш последний шанс, mon ami borgne[8], – сказал он чёрно-белому коту и вздохнул, припомнив родную французскую деревушку и двух мальчиков, что, крепко держась за руки, стояли у фонтана ночью в лунном свете.

Держась за руки… Тут он вспомнил о своих соседях: о девушке и молодом человеке.

– Он должен был сделать ей предложение, – сказал месье Бошан коту. И, помолчав, сердито добавил: – Чего он ждал всё это время? Он должен был сделать это давным-давно!

Синдбад знал, что хозяин говорит о Доуги. Если бы кот мог говорить, он, как эхо, повторил бы то же самое. Но говорить он не мог. Поэтому он просто спрыгнул бесшумно с кресла и, приземлившись на мягкие лапки, потянулся, подняв хвост трубой.

«Любовь… – подумал месье Бошан. – От неё нельзя отказаться. Нельзя убежать. Она слишком редкий дар». Старик знал это. Нельзя отказаться от любви. Надо хранить её, что бы ни случилось.

– Ему надо было сделать ей предложение… – повторил он.

Синдбад почесал за ухом задней лапой, потом улёгся на крыльце в круг лунного света, зажмурился и тихонько замурлыкал.

68

Угнездившийся на спине у Верта Капитан был единственным пассажиром шлюпки, который пребывал в прекрасном расположении духа. Море было для него родным домом, и он был очень рад, что его лучший друг пёс вместе с ним качается на тёмных волнах – вверх-вниз, вверх-вниз!

Капитан склонил голову набок и резко крикнул: «Давай! Давай!»

И тут его внимание привлёк яркий лучик света.

Вот он, блестит. Прямо между ключицами у Берегини. Капитан прыгнул на голову Верта, а оттуда – на борт шлюпки, чтобы получше разглядеть его. Лучик света снова попал прямо в чёрный глаз чайки.

Ну конечно! Конечно, он видел раньше эту блестящую штучку! Это же его упавшая звезда!

Он был уверен, что это та самая звезда, которую он нашёл несколько лет назад.

Он припомнил этот день… Сколько же лет прошло с тех пор? Тысяча? Или больше? Это было ещё до того шторма, до разбитого окна и сломанного крыла. Когда он был в расцвете сил. И в расцвете лет.

Он качался лодочкой на мелоководье, высматривая лакомый кусочек – зазевавшегося крабика или сочную морскую черепашку, – и вдруг заметил, как под поверхностью воды что-то блеснуло.

Он пригляделся. Без сомнения, это была она. Она лежала на дне и улыбалась ему. Круглая, светящаяся, прекрасная. Упавшая звезда. Он знал, что звёзды часто падают с неба в океан, много раз он видел звездопад в чёрном ночном небе. Всю жизнь он мечтал поймать летящую звёздочку. Но они падали слишком далеко от него и слишком быстро, чтобы их можно было поймать.

И вот она лежала прямо перед ним. Он глядел на неё, и каждый мускул, каждое пёрышко его тела стремились к ней. Чайки обожают всё яркое и блестящее, и Капитан, будучи настоящей чистокровной чайкой, не был исключением.

Он взлетел над водой, сделал круг, потом снова сел на воду, покачиваясь на волнах – вверх-вниз, вверх-вниз – и любуясь ярким блеском. Потом, хорошенько прицелившись, сунул голову в воду – нырк! – и ухватил звезду клювом. Она была тяжёлой, и, когда он схватил её, дрожь прошла по телу от головы до хвоста. Но он только крепче сжал клюв.

Он знал, что обладание звездой поднимет его статус в колонии чаек. Насколько ему было известно, никто из чаек, живших в этих местах, не мог похвастаться таким сокровищем. Он взмахнул крыльями и поднялся в небо. В клюве у него блестела упавшая звезда, в голове теснились самые радостные и приятные мысли, и с каждой минутой он всё больше и больше гордился своей восхитительной находкой.

Но его, как всегда, подвёл желудок. Он не смог устоять против арбуза. Что правда, то правда. Арбуз всегда был его главной слабостью.

Пролетая над пляжем, он увидел высокую, стройную женщину, которая загорала, лёжа на махровом полотенце. А рядом с ней, прямо на песке, стояла большая миска с чем-то ярко-красным, удивительно вкусным и сладким. С чем-то восхитительно-сочным и невероятно душистым. Почувствовав этот изумительный запах, он потерял голову. О радость, о блаженство! О счастливый, незабываемый день! Внизу, на песке, прямо под ним стояла огромная миска с ломтиками арбуза. Арбуз! Амброзия! Пища богов!

Это и впрямь было невероятное везение – две удивительные находки за одно-единственное утро. Миска притягивала его как магнит, и, пока он парил над ней, загоравшая на полотенце женщина сначала протянула руку к миске, потом подняла её вверх – и прямо перед глазами Капитана оказался зажатый между тонкими пальцами сочный, красный, спелый – ах! слюнки так и текли от одного вида! – истекающий соком, сахарный кусочек арбуза.

Известно, что чайки умеют быстро переключать внимание, но неспособны надолго сосредоточиться на чём-то одном. Едва перед ним оказался арбуз, Капитан позабыл обо всём на свете. В том числе и о звезде, которую он держал в клюве. Да! Он позабыл обо всём… кроме этого кусочка арбуза!

Не думая ни о чём, не поколебавшись ни минуты, он раскрыл клюв и выхватил сочный кусок из пальцев женщины. А сверкающая упавшая звезда в тот же миг выскользнула из его клюва и упала прямо на ладонь высокой, стройной женщины.

Проглотив арбуз, Капитан взмыл вверх и принялся описывать в воздухе круги. Но было поздно. Женщина удивлённо взглянула на парящую над её головой чайку, потом на свою ладонь. Капитан увидел, что она спрятала сверкающую звезду в свою пляжную сумку. И звезда исчезла из вида. Капитан больше не видел её сверкающих лучей.

Он был приятно удивлён, услышав, как женщина благодарит его.

– Спасибо! – с улыбкой сказала она и бросила ему ещё кусочек арбуза, который угодил прямо в его широко раскрытый клюв.

Проглотив лакомство, он снова принялся кружить над женщиной, и она вытряхнула из миски на махровое полотенце не меньше дюжины спелых кусочков. Красота! Настоящий пир!

«Давай! Давай!» – радостно крикнул Капитан. И – вж-ж-ж-жик! – спланировал на махровое полотенце.

Он так наелся, что едва смог оторваться от земли. Охваченный арбузной лихорадкой, он совершенно позабыл про звезду. А потом он позабыл и высокую женщину на махровом полотенце. Это было очень давно. Он никогда не вспоминал об этом. И никогда больше не встречал ту женщину.

И вот сейчас, сидя в шлюпке, он увидел эту звезду на шее у Берегини. Это была она, упавшая звезда. Она нашлась после стольких лет. Просто чудо!

Он взъерошил перья, развёл крылья, покрутил головой. Звезда была здесь. А вот где же арбуз?

«Давай! Давай!» – крикнул он Берегине.

69

Верт жалел, что ему недостаёт храбрости. Лёжа на дне шлюпки, пёс думал, что, будь он посмелее, он бы схватил зубами верёвку, выпрыгнул за борт и поплыл бы к причалу, таща шлюпку за собой на буксире. Скорей вернуться домой – вот о чём мечтал лохматый Верт.

Однако пёс, как известно, не был водолазом или хотя бы спаниелем, который обожает плескаться в море, речке или болоте. Он был сухопутным псом, и ему ничего не оставалось, как только тихо лежать на дне лодки и мечтать о возвращении домой.