Француженки не терпят конкурентов Флоранд Лора

Глава 35

Не взглянув на тетушку Эшу, она вытащила из-под ковшика ключи, взлетела наверх, отперла чертов новый замок и, захлопнув за собой дверь, ожесточенно закрыла его на все обороты. Потом рухнула на пол, обхватила голову руками и зарыдала.

«Я не могу сделать этого. Не могу… Он завладеет моей душой и опустошит меня безвозвратно».

Она каталась по голому полу, рыдания сменились тихими причитаниями, ее истерзанная душа уже не могла породить яростных воплей.

«Я не могу опять стать той девочкой в лавандовом поле. Не могу». Играть в эти дурацкие игры. Изображать, что все в порядке.

«Мне и здесь-то с трудом удается осознавать себя нормальным человеком». Претендуя на колдовство с дурацким шоколадом, претендуя на то, что она нужна людям, что перед ней открылись тайны иного, особого мира. И их кафе, в сущности, никому не нужно, не говоря уж о ее скромной роли в кулинарном мире. Едва открылся Филипп, как все, мгновенно забыв о ней, переметнулись к нему. Ее тетушкам даже не нужно само кафе. Оно для них подобно игрушке; им даже не важно, приносит ли их игрушка доход.

И шоколад. Господи, да любой в состоянии приготовить горячий шоколад. Первую же встречную девицу с улицы они могли научить готовить его, если бы действительно нуждались в помощнице. Она же не обладает талантами Сильвана Маркиза или Филиппа Лионне, эти мастера неподражаемы. Вот без них действительно никто не может обойтись.

Кроме нее. Ей никто не нужен. Она могла бы обойтись и без Филиппа. Так она и строила свою жизнь. Или она строила свою жизнь, пытаясь заманивать прохожих на свою орбиту дурацким шоколадом, потому что на самом деле оставалась совершенно одинокой?

Внезапно она приподнялась с полу и накрыла ладонью новый замок, надежный замок, отрезавший ее от всего мира. Какая ирония. Филипп превратил ее дом в крепость, в которую теперь даже ему не удастся проникнуть.

Если только она сама не впустит его.

Она отползла от двери и повалилась на кровать, но оттуда, приподняв голову, она могла видеть его кондитерскую, поэтому предпочла вновь сползти на пол.

«Я не могу, не могу, не могу. Просто он слишком властен. Что останется от меня, если он… если мы… продолжим отношения?»

Раздался тихий стук в дверь.

– Магали? – позвала тетушка Эша.

– Я просто хочу побыть одна, понятно? – крикнула Магали. – Неужели это чертовски трудно понять? Просто мне хочется побыть одной!

И, зарывшись лицом в колени, она вновь зарыдала.

Снаружи доносилось бормотание тетушки Эши, а потом всепроникающий, как у Филиппа, голос Женевьевы.

– Оставим ее в покое. Женщине следует побыть в одиночестве, если она того хочет.

Шаги по ступенькам вскоре затихли.

А Магали продолжала рыдать. И злиться. Она и не представляла себе, что в ней скопилось так много злости, ведь она всегда так легко справлялась с любыми проблемами. Злость на ту маленькую девочку, в испуге выглядывающую из-за материнского плеча на уходящего вдаль папу. Злость на ожидание верности от восьмилетних одноклассников, считавшихся ее друзьями, но быстро забывших о ней. Злость на свою пятнадцатилетнюю наивность, на то, что обрекла себя на муки ради невероятного шанса создать собственный мир. На готовность пожертвовать невинной юностью ради того, чтобы, подобно матери, обрести одного постоянного спутника, одного родного человечка, который всегда будет нуждаться в ней… хотя потом тот человечек, ребенок, в свою очередь мог вырасти и уйти, и она опять осталась бы одинокой и никому не нужной.

И никаких больше попыток навязываться со своей любовью.

Безнадежных попыток. Ужасных. Жалких.

И Филипп тоже виноват в этой ее накопившейся злости. Все шло просто прекрасно, пока на его сжатых челюстях не заходили желваки от гнева после ее рассказа о том ее романчике, когда ей было пятнадцать, пока его взгляд с высоты тридцатилетнего опыта на ее первый мучительный роман не заставил ее осознать, что теперь она тоже по-другому воспринимает те дни, вспоминая их с мучительным отвращением, сожалением и… злостью. А ведь долгие годы она даже не вспоминала о той глупой попытке. Ну, может быть, изредка и поверхностно. И жизнь ее шла просто прекрасно. К тому же первый злосчастный роман отвратил ее от любых новых треволнений на любовном фронте, а если попадался вдруг симпатичный мужчина, то оживали обжигающие воспоминания, и она, просто сморщив носик, изгоняла его из прекрасной целостности той жизни, что она придумала для себя, независимой жизни, неуязвимой для внешнего мира.

Зарывшись лицом в подушку, она вновь заплакала, думая о своей безупречной, прекрасной жизни в этой безупречной прекрасной собственной квартире на этом идеальном маленьком острове. Только когда перышки прилипли к ее мокрому лицу и рукам, Магали осознала, что растерзала в клочья ни в чем не повинную подушку.

Что спровоцировало новый приступ рыданий, потому что… это была хорошая, крепкая, дорогая подушка, и неожиданно Магали подумала, какие еще крепости могла бы уничтожить. Задумалась о том, что еще она способна запросто разбить или сломать. Она рассеянно вытерла лицо, перышки запутались в ее ресницах, и тогда ей все-таки пришлось подняться и отправиться в душ, чтобы смыть с себя оперение.

Выйдя из душа, она увидела себя в зеркале и вдруг замерла, пристально вглядываясь в эту незнакомку, пытавшуюся силой ворваться в ее независимую жизнь.

Глубоко вздохнув, она вздернула подбородок и расправила плечи, пытаясь изобразить высокомерие Филиппа. «Я – Филипп Лионне!» – величественно провозгласила она, представляя, что весь мир готов почтительно склониться перед таким величием.

Нет, глупости. «Я – Магали Шодрон!» Вот теперь правильно. Нет, это же звучит смехотворно. Никто не собирался почтительно склоняться перед ней. Даже Филипп, который уже успел чертовски много сделать для нее, пока только преклонял колени у ее ног.

Она неодобрительно взглянула на свое отражение. Но вот ее плечи медленно расправились и опустились снова, а подбородок вздернулся еще выше. На сей раз получилось более естественно. Возвращение своего образа. Ей не нужно высокомерие Филиппа; она хороша сама по себе. Ей не нужно создавать такую же фирму в этом мире, какую создал он. Или даже производить на него такое же впечатление, какое он произвел на нее. Она вполне самодостаточна и довольна собой.

Нет. Она произнесла это так, словно собственная самодостаточность не устраивала ее. Да, она же произвела на него приятное впечатление. Этот принц явно без ума от нее. «Серьезно, смелей, Магали, – мысленно подбодрила она себя. – Даже ты можешь оценить очевидное».

Яркие воспоминания наполняли ее тем внутренним теплом, какое дарил людям, как она всегда представляла, ее шоколад, разливаясь бархатистым удовольствием по всему телу.

«Ты сможешь оценить очевидное, если захочешь. Если сбросишь свои трусливые очки малодушия».

Точно так же она легко смогла оценить, как радовались за нее тетушки или пытались незаметно подтолкнуть ее на те дороги, которые, по их мнению, могли быть полезны для нее, так же, как они всегда заботились о ее питании и беспокоились, когда она исчезала в своей комнате. И точно так же она могла оценить то, что старые клиенты так быстро вернулись к ним. Филипп встряхнул эту улицу, нагло ворвавшись в ее мир, но традиции затянули и его, люди по-прежнему предпочитали уютный покой «Волшебной избушки», они нуждались в ней. Любили ее.

И вообще жизнь у нее теперь идет прекрасно. Просто нужно не бояться самой себя. Смело смотреть в глаза жизни. И она уже набралась смелости, когда, упаковав сумки, переехала сюда, в Париж, к тетушкам и решила, что отныне ее дом здесь.

Да, она все делала правильно, за исключением одного.

Ей все еще не хватало смелости. Но это не означало, что она не преодолела страхи растерянного одинокого ребенка.

Сжав в руке ключ, Магали, ликуя и дрожа от возбуждения, прошла на цыпочках по гостиной Филиппа, мягко освещенной уличной иллюминацией. Остановившись возле дивана, она разделась, оставив на себе лишь чертовски сексуальное нижнее белье, сознавая ценность правильно выбранного для данного случая наряда – а этот случай мог потребовать от нее отказа от некоторых своих слов – вроде заявления, что он-де не должен, черт побери, вмешиваться в ее жизнь. Она впервые попыталась поставить себя на его место, представила, что почувствовала бы сама, если бы он сказал такое ей, и испытала почти физическую боль. Точно ее ударили в самое сердце.

Поэтому – да, возможно, ей придется кое в чем покаяться. Глубоко вздохнув, она проскользнула в роскошную спальню прямо к его кровати и там вдруг остановилась. Покрывало лежало нетронутым. Отчего ее сердце, уже взволнованно бившееся от осознания собственной смелости, заколотилось со страшной силой. Потому что, раз его не было в постели, то где-то в сумраке этой квартиры таился грозный и необузданный царь зверей, а она вторглась в его владения. Почти обнаженная.

Потом она услышала шум воды из ванной. Черт. Она с огромным сожалением взглянула на захваченный с собой шарфик. Раз он еще не спит, ей ни за что не удастся связать его, чтобы заставить выслушать ее исповедь.

Она тихо ступила в ванную. О да, перед ней предстала такая картина: Филипп, обнаженный, стоял, опираясь рукой о стенку душевой кабинки, подставив голову и спину под сильные струи воды. Его атлетичное тело влажно поблескивало.

Он выглядел… усталым. Выглядел так, будто стоял под душем уже очень давно.

Он выглядел подавленным, почти… побежденным.

Сердце Магали забилось еще быстрее, порождая мучительную боль. Ей не хотелось, чтобы он признал свое поражение. Это не в его стиле. А именно сейчас он мог быть готов признать свое поражение только в одном.

Она сделала глубокий вдох и, прищурив глаза, попыталась внушить ему свое желание, попыталась дать ему почувствовать свое присутствие. Филипп поступал так постоянно. Одно его появление сразу заполняло все помещение, и…

Его голова поднялась и повернулась.

Она подняла ключ.

– Сюрприз.

Обреченная подавленность мгновенно исчезла. Сменилась… гневом. Суровым и сдержанным.

Он выключил душ и сдернул с сушилки полотенце, зарывшись в него лицом, словно именно его ему хотелось прежде всего вытереть. Очевидно, для него было гораздо важнее спрятать выражение лица, а не остальную часть обнаженного тела, великолепно сложенного и крепкого, соблазнительно для женских прикосновений поблескивающего каплями воды.

Провожая взглядом стекающую каплю, она потянулась к крепким мышцам его живота.

Он поймал ее руку и отвел в сторону. Полотенце спустилось на грудь, и взгляд синих глаз устремился на нее.

– Знаешь что, Магали? На сей раз я действительно не настроен к общению.

Болезненный удар. Ее грудь сдавила тревога, пальцы нервно сжали ключ.

– Ты говорил, что я… ты говорил, что не заберешь его у меня.

– Да, верно, но я не обещал, что никогда за всю свою жизнь ни разу не буду сердиться. Поэтому я буду спать отдельно на том офигенном диване в гостиной.

Продолжая энергично растираться полотенцем, он вышел из ванной.

Магали последовала за ним в гостиную, необычайно растроганная видом этого сильного и сердитого человека и сказанными им только что словами. «За всю свою жизнь».

– Я ведь без разрешения проникла в твой дом, так почему же ты уступаешь мне кровать?

Этот вопрос, видимо, рассердил его еще больше. Сжав в кулаке полотенце, он внезапно повернулся к ней.

– Именно с моего разрешения, Магали, разве ты забыла, что держишь в руке ключ? Может быть, ты думаешь, что я выдаю его каждой женщине, встретившейся мне на улице? Однако именно сейчас мне не хочется никакого общения с тобой. – Она вздрогнула всем телом. – Поэтому отправляйся в мою кровать и оставь меня в покое.

Дрожь сменилась вспышкой тепла, бальзамом пролившегося на раненую душу. Она склонила голову.

– Ты не хочешь общаться со мной, поэтому уступаешь мне свою кровать?

– Черт подери, довольно, Магали.

Филипп скомкал полотенце и, швырнув его на пол, повернулся к ней спиной. И замер в обнаженном великолепии. Свет уличных фонарей, проникавший сквозь большие окна, покрыл все его мускулистое тело серебристо-золотыми бликами.

– Прости, – тихо произнесла она.

Его голова чуть поднялась, но тут же устало опустилась под бременем слишком большой обиды или слишком сильного гнева, которые вытянули из него все жилы.

– Я не могу сейчас разговаривать, Магали.

Она стояла за его спиной, ощущая себя беспомощной изгнанницей. Осознавая ужас изгнания. Пристально глядя на него. Узкую стройную талию и упругие ягодицы человека, чья жизнь проходит на ногах, в постоянном движении, в активной физической деятельности, требующей неизменного напряженного внимания. Но более мощно мускулы проявлялись на его плечах и руках.

– Зачем ты ходишь в спортивный зал? – внезапно спросила она, надеясь просто разговорить его.

На мгновение ей показалось, что он не ответит, но изысканное воспитание взяло верх. Хотя его голос звучал отрывисто и сухо.

– Я целыми днями напряженно работаю. Бездумные физические нагрузки полезны… успокаивают. – Одно плечо дернулось, подчеркнув рельеф натренированных мышц, и он добавил чуть более искренним тоном: – Просто после тренировки чувствуешь себя обновленным.

Ей никогда не приходило в голову, сколько усталости может накопиться в нем за целый день напряженной работы.

– А знаешь, тебе могло бы понравиться, правда, если бы я походила немного по твоей спине, – проворковала она, коснувшись пальцами его напряженных трицепсов.

Она представила, как после напряженного трудового дня он ложится на живот, позволив ей прохаживаться на носочках по его спине, массируя ее своим весом.

Филипп промолчал. Она догадалась, что это могло бы ему понравиться, но он не собирался признаваться в этом в нынешних обстоятельствах.

Она провела ногтем большого пальца по его позвоночнику, от затылка до талии, одним неотрывным касанием. Он вздрогнул, начал прогибаться, но вновь застыл, не позволяя себе поддаться на ее ласку. Однако его бицепсы напряглись, увлекая ее пристальный взгляд к сжатым кулакам и обнаженным бедрам.

– Нет, – решительно сказал он.

Она поднялась на цыпочки и попыталась поцеловать его затылок, так же, как он целовал ее. Но он стоял такой высокий и несгибаемый, что ей пришлось ухватиться за его плечи и подтянуться.

«Возможно, мне тоже придется укрепить руки, – иронично усмехнувшись, подумала она, – если я собираюсь жить вместе с ним». Вспоминая соблазнительные касания его губ, зубов и щек, она точно так же ласкала ему затылок, продолжая висеть на нем, пока ее руки не задрожали от усталости. Магали не надеялась, что могла вызвать у него такой же отклик. Ее щека была слишком мягкой. Она не могла воспроизвести в точности сокрушительное воздействие его чуть колючих скул и щек.

Но что-то в нем изменилось, его голова склонилась вперед, а плечи подергивались под ее руками с каждым тяжелым вздохом.

В конце концов она сползла на пол, ее руки соскользнули на его талию, а груди и живот прижались на мгновение к напряженной спине. Какой гладкой и нежной оказалась кожа его спины по сравнению с поросшей вьющимися волосками грудью!

– Твоя спина нежна, как шелк, – прошептала она.

Ей нравилось приобщаться к его тайнам – или к тайнам его мужественности: жесткие мозолистые от взбивалок и переноски тяжестей руки, волоски на его груди, руках и ногах, легкую колючесть его скул, но его спина оказалась нежной, как у ребенка. И напряженной, как у зрелого сильного мужчины. Легкая дрожь пробежала по его коже.

– Ты не понимаешь, что отнимаешь больше, чем даешь? – с горечью произнес он.

Мучительный удар. Неужели он думает, что она все еще стремится победить его, пытаясь доказать, что она способна превзойти его в вожделении?

– Я думаю, так происходит, когда занимаешься любовью с девственницей, – печально ответила она. – Ты такой… я не ожидала, что ты такой… большой…

Мышцы его живота напряглись в ее объятиях. Он накрыл ладонью ее руки.

Она прижалась губами к его спине, дав ему почувствовать, что улыбается.

– …в разных своих проявлениях, – поддразнивая, добавила она.

Его рука опять безжизненно повисла. Ой-ой! Очевидно, нам сегодня не до шуток.

– Ты сам говорил об этом. И я усвоила, что надо разогреться… для начала, – пролепетала она.

И прижалась щекой к его упругим мышцам, а ее руки блуждали вокруг его талии во все стороны, куда могли дотянуться.

– Как прекрасно, – пробормотала она, – ощущать твою живую плоть.

Он не ответил, продолжая лелеять свои оскорбленные чувства, но слегка повернул голову. Она не могла этого видеть, просто почувствовала щекой легкое движение. В общем, проведя столько лет в неустанных попытках утвердиться в этой жизни, Магали могла, разумеется, повторно подтвердить ее собственную роль в его жизни. Заставить его повернуться к ней и с радостью принять ее обратно.

– Разве не странно, что это оказалось таким идеальным? Я думала, что ты проник в мой мир, чтобы разрушить его безвозвратно. Разрушить мою башню… подобно избалованному ребенку, разрушающему чужую крепость из кубиков просто потому, что тебе понадобилось кое-что для твоего собственного замка.

– С чего ты взяла, что я избалован…

Она погладила его мужскую плоть и приподняла, зажав в ладони. Он оттолкнул ее руку. Значит, еще упрямится.

– Видишь ли, такое впечатление производят твои манеры, – вздохнула она.

– В тебе слишком много само… предубежденности. Ты упрямо добиваешься своих целей, а у остальных хоть трава не расти.

Попытавшись отделаться от нее, Филипп шагнул вперед. Крепко ухватившись за него, она невольно потащилась следом. Он остановился. Его грудь взволнованно вздымалась, зажатая в кольце рук Магали.

Не отстраняясь, она проскользнула под его рукой и, развернувшись, припала к его груди и возбужденной плоти.

– Это тоже идеально, – удивленно произнесла она.

Она почувствовала, что он склонил голову, его дыхание коснулось ее волос.

– И вот я здесь, взорванная ураганом. Мне ужасно не хотелось взрываться. Меня вполне устраивала моя независимая жизнь.

– Тебя устраивала твоя башня, – пробормотал он почти оправдывающимся тоном. – Ты и правда считаешь, что я мог разрушить ее? Мне лишь хотелось, чтобы там нашлось местечко и для меня.

Она кивнула – медленно, неуверенно, пощекотав щекой волоски на его груди.

– Ладно, я могу попробовать реставрировать изъяны. Но… мне нравится здесь.

– В Марэ? В джунглях Парижа? За пределами твоего тихого острова?

Не отрывая щеку от его груди, Магали запрокинула голову, чтобы встретиться с его глазами.

– Здесь, именно здесь.

Смысл ее слов внезапно дошел до него вспышкой маяка в ночи, мгновенно расплавив его упрямство, словно зажатый в пальцах шоколад. Он нежно обнял ее.

– Именно здесь, у меня?

Она обожала это ощущение вибрации в его голосе, проникавшем в ее прижатое к его груди ухо!

– На самом деле я ужасно сильная. И смогу защитить мою башню.

Ветерок дыхания взметнул прядку ее волос.

– Кто бы сомневался.

– Я сумею победить тебя.

– А вот в этом я уже не так уверен.

– Но мне кажется, ты можешь оказаться достойным.

Он покрепче прижал ее к себе.

– И почему это именно меня в нашей парочке всегда называют высокомерным… – посетовал он, правда, лишь с легким раздражением, словно молил о сочувствии витавших в его квартире духов.

Наша парочка. Она порывисто обняла его.

– Иногда, когда ты уходишь из комнаты, я еще долго чувствую твое присутствие. Поэтому натура твоя не может быть… сахарной.

Завладев ее рукой, он начал показательно водить ею по своим крепким и определенно упругим мышцами, демонстрируя крепость бицепсов и брюшного пресса.

– Ну как, не появилось ли у тебя более реального представления?

Она прыснула, уткнувшись носом в его грудь и, склонив голову набок, украдкой, под прикрытием упавших на глаза волос опустила взгляд на его мужское достоинство. Оно восстало в полной боевой готовности. Раз им удалось помириться, то он может проникнуть в нее и…

– Ты повелитель сахара, – хитро усмехнувшись, отозвалась она. – Твоя огненная натура искусно плавит его.

– Не совсем. Я повелитель огня. Тебя просто ввел в заблуждение пыл моего тела.

Мысленно она иногда привычно переводила слова с французского на английский. Он имел в виду, что его тело распалялось для нее… то есть вспыхивало страстным чувственным огнем.

– А если бы ты сама имела хоть капельку свойств сахара, – заметил он с такой знакомой ей легкой усмешкой, – то я мог бы сделать с тобой все, чего мне хочется.

Ее возбужденное тело с недвусмысленно понятным ему побуждением прогнулось в его объятиях, подтверждая, что их желания совпадают…

– Порой под твоим огнем я готова растечься сахарным сиропом.

Взлетевший от последних слов пенис прижался к ее животу. Его руки опустились и обхватили снизу ее ягодицы. Филипп плотнее прижал ее к себе.

– Наша жизнь здесь входит в мои планы, Магали. Неужели ты думаешь, что я признался тебе в любви, рассчитывая выкрасть тебя из твоей башни и не думая о последствиях?

Она нерешительно помолчала. Не совсем, но…

– Такое случается.

– Вероятно, по-твоему, так же бездумно я пригласил тебя познакомиться с моими родственниками. Четырехлетней племяшкой. Моей беременной сестрой. Нашими родителями. Такое тоже случается.

Она погладила его живот. Он подтянулся под ее ласками.

– Я не говорю, что люблю тебя, не по какой-то глупой прихоти. Слишком часто мне приходилось говорить об этом в детстве, просто чтобы порадовать моих родителей. Но к концу школы моя показная любовь онемела.

Его пальцы напряженно сжали ее ягодицы, болезненно напомнив их мышцам о вчерашней беготне.

– Это предостережение?

– В каком-то смысле. – Она отстранилась от него так, чтобы четко видеть его лицо. – Да, я люблю тебя. Мне трудно говорить это. Я еще пытаюсь уяснить к тому же, как выжить, выдав все свои тайны. Хотя и люблю тебя. Ты запал мне в душу. Она распахнулась, сбросив защитную оболочку.

Как же это трудно. Но казалось, душа ее выбралась из старого, пришедшего в негодность сундука, который стал ей мучительно мал. Она ощутила собственное могущество. Ей вдруг стало понятно, как ему удавалось повсюду доминировать. Он ничего не таил в себе, не сдерживался. Да, он держал себя в руках, но совершенно откровенно выражал свои чувства.

Как же это трудно. Но… ей понравилось. Словно она расправила плечи и наполнилась всеобъемлющей силой. И в конце концов, это гораздо приятнее отчаянных попыток дотянуться до него. Из них не могло получиться ничего хорошего. Но она явно ощутила, что обрела какие-то новые жизнеутверждающие силы. Он сам как-то говорил ей: «Разделяющую нас пропасть можно перепрыгнуть, только десятикратно увеличив свои достоинства».

Да, очень трудно. Но выражение его лица и его любящие объятия окупали любые трудности.

Глава 36

В коробке лежало пять шарфиков – она вновь пересчитала их, вспыхивая от смущения при этом мысленном подсчете. Все верно. Пять. И все это время она думала, что эти шарфики дарились в награду за его оргазмы.

– Неужели у него нет никаких других идей для подарков? – сокрушенно вздохнула тетушка Женевьева. – Может быть, ты кажешься ему простуженной или какой-то мерзлячкой?

Тетушка Эша тактично погладила по руке Женевьеву, пытаясь усмирить ее интерес.

– По-моему, этот презент ей следовало открыть в уединении.

Отлично. Теперь тетушки вообразили, что всего в нескольких этажах над их квартирой ее привязывают обнаженной за все четыре конечности. И сама она вдруг представила себя связанной и распятой на простынях… о нет, ради всего святого! Магали быстро упрятала шарфы в коробку и, поспешно выскочив во двор, поднялась в свою башню.

– Ты извращенец! Перестань присылать мне шарфы! – В тот же день напала она на Филиппа, заглянувшего к ней на голубую кухню.

Он с мечтательным выражением лица покрутил в пальцах горячую чашку, поднес ее ко рту и, пригубив ароматный густой шоколад, прикрыл глаза веками, всем своим обликом олицетворяя блаженство.

– А что ты хочешь, чтобы я прислал тебе вместо них? Колечко?

Она почувствовала себя потрясенной. А по его губам блуждала усмешка коварного соблазнителя, в глазах поблескивали смешинки, но в их глубине таилась напряженная сосредоточенность. Он не стал развивать подарочную тему. Терпеливо ожидая, как она ответит на заданный им вопрос.

Магали опустила глаза, машинально потерла основание безымянного пальца, словно проверяя отсутствие на нем колечка, и вновь устремила взгляд на Филиппа.

Тот повел бровью, но продолжал молчать. Ожидание стало более напряженным, казалось, все его существо исполнилось огромной сдерживаемой силы, которая заполнила вдруг ставшую тесной даже для них двоих кухню.

Она смущенно откашлялась. Сейчас ей полагалось бы сказать что-нибудь благоразумное. Но она лишь опять взглянула на свой пустой безымянный палец.

Филипп заулыбался. Смешинки в его глазах сменило сияющее искристое счастье. Все его мужские силы напряглись до предела. Один вздох – и они могли взорваться и вырваться на свободу.

Желая пока удержать его от этого взрыва, Магали пристально смотрела на него, раздумывая, не пора ли ей броситься в его объятия.

А почему бы и нет? Разве она не обнаружила, что, дав ему полную свободу, она сразу почувствовала себя гораздо увереннее?

И всего-то надо сделать пару шагов!

– Прекрасная идея, – прошептала она, прижимаясь к его груди. – Сегодня ты поистине гениален. Чем ты занимался? От тебя пахнет экзотическим лаймом.

Чашка шоколада со стуком опустилась на стол. Филипп заключил Магали в объятия.

– Я никогда не уеду из Парижа, – вдруг предупредил он ее. – Только попав на этот остров, я окончательно влюбился в свой город! Наша семья на редкость счастливая! Но мы все, похоже, обречены вечно поддерживать до противности правильные взаимоотношения… Представь себе, всего раз за всю свою жизнь в детстве я оттаскал сестрицу за волосы! И то потому, что она нахально стащила кусок трехслойного торта, который я приготовил отцу к дню рождения. В отместку я выкрал у нее Барби, когда мы играли в ковбоев и индейцев, и привязал куклу над муравейником, но кто бы мог подумать, что моя дорогая сестра до сих пор будет вспоминать мне об этой мести!

Откинув голову назад, Магали поцеловала его, почувствовав, как он вздрогнул, откликаясь на ее ласку. Что с ней произошло? Почему она позволила ему так далеко зайти? В полнейшем смятении она еще раз поцеловала его. Как чувствительна, оказывается, его душа…

Он зарылся пальцами в ее волосы.