Француженки не терпят конкурентов Флоранд Лора

Он смущенно усмехнулся и, когда она попыталась высвободиться, шагнув в сторону, тут же качнулся в том же направлении. Она вернулась обратно – точно так же, как он. Еще два танцевальных па – и дважды его предупредительные руки обхватывали ее бока, прежде чем ей наконец удалось от него отстраниться. Но к этому моменту она уже почти потеряла способность к любому сопротивлению; она была подобна передержанному в руках, прилипшему к пальцам шоколаду.

– Но, простите, виновата ваша… такая уютная кухня. – Она отметила про себя, что он не сказал – тесная. Какая галантность!

Да, кухня тесная. Но для того, кто привык трудиться на кухнях, заполненных множеством поваров и помощников, снующих вокруг с горячими противнями или кастрюлями с кипящей карамелью, он вел себя весьма несдержанно. Может быть, этот кулинарный принц привык к тому, что все уступают ему дорогу?

– Возможно, мне следует на каждом шагу предупреждать вас «chaud, chaud, chaud!», – сухо произнесла она.

Возгласами «горячо, горячо, горячо!» его повара обычно предупреждали опасность, перенося с места на место кастрюли с горячими жидкими смесями.

Изумившись ее словам, он вдруг едва не зашелся от смеха, но резко оборвал странный смешок, осознав его неуместность.

В лексиконе Магали имелись пробелы по части наиболее грубых выражений французского сленга, но внезапно ей вспомнилось кое-что из последнего класса здешней средней школы. Женщину могли назвать «Chaude», подразумевая, что в сексуальном плане она подобна самке в период течки, а такого рода эпитеты мужчина обычно не употребляет, тем более обращаясь к уважаемой им женщине. Она стрельнула в него мрачным взглядом.

Он с покаянным видом поднял руки.

– Заметьте, не я это сказал. – Его губы скривила озорная усмешка. – Хотя не возражал бы…

Сконфуженная, она сосредоточилась на подвластном ей деле, взяв с полки из шкафчика объемистый темный пакет с chocolat couverture[88] – плоскими овальными медальонами от компании «Вальрона», они отлично плавились в молочно-сливочной смеси. Запустив руки в пакет, Магали зачерпнула пригоршню шоколада. Горсть была слишком щедрой, отчего из ее пальцев выпала часть медальонов.

Он быстро подсунул руку ей под ладони, слегка поддерживая ее пальцы и не давая сразу всем медальонам упасть в сливки.

– Позволите мне взглянуть?

Прикосновение его жестковатой ладони к ее коже вызвало уже столь знакомый ей эротичный отклик, что можно было подумать, будто у нее, как у собаки Павлова, выработали условный рефлекс, связывающий его прикосновения с удовольствием. Хотя та собака не испытывала мучений от ускользающего соблазна. А ее от удовольствия отделяла защитная стена гордости.

Магали взглянула на свои руки, рассыпающие шоколадные овальчики, и заметила, что несколько штук упало в его ладонь. Часть медальонов подтаяла на ее коже коричневыми кляксами.

Она не успела надеть фартук, а контейнер с салфетками стоял на столе с его стороны. Поднеся руку ко рту, она слизнула самую большую кляксу – у основания большого пальца. А подняв глаза, почувствовала, что исходящее от Филиппа ощущение напряженной физической силы внезапно заполнило всю кухню, хотя он не шевельнул и пальцем. И в этой сжимающей атмосфере она непроизвольно вытянулась и расправила плечи. Филипп не сводил взгляда с ее рта. Медленно наклоняя ладонь над кастрюлькой, он позволил темным овальчикам аккуратно, одному за другим, соскользнуть в молоко со сливками.

Капля горячего молока все-таки брызнула ему на большой палец. С внутренней стороны на его теплой ладони тоже остались следы шоколада. Затаив дыхание, Магали ожидала, что он поднесет руку ко рту, однако Филипп, склонившись к столу, достал салфетку и, бросив на нее неодобрительный взгляд, чисто вытер ладонь.

Магали потянулась к пакету за второй пригоршней.

Он перехватил ее запястье.

– Вам нужно вымыть руки.

Это привело ее в еще большее потрясение. Она нахмурилась. Отпустив ее запястье, он тихо выругался. Она не сомневалась, что отругал он себя.

– Пардон. Я привык к профессиональным кухням.

Что он хочет этим сказать? Ее брови сдвинулись еще ближе.

– Вашу кухню, разумеется, не назовешь профессиональной, – поспешил он оправдаться. – Но вы же обслуживаете клиентов!

То есть, похоже, на уровне подсознания он считает ее совершенно несравнимой с ним неумелой стряпухой? А она… она буквально тает от его близости! Как тот треклятый шоколад, что он легко стер салфеткой! Да еще и сердито.

Изумленно почувствовав в глазах жжение, она поджала губы и отвернулась к раковине. Затягивая мытье рук, она постаралась загнать обратно слезы обиды.

– Если нашу кухню нельзя считать профессиональной, то как же, по-вашему, следует ее назвать?

Последовала пауза. Подойдя к ней сзади, он едва не прижался к ее спине.

– Магической. Вневременной, – задумчиво произнес он, и от его дыхания волосы на ее макушке слабо зашевелились. – Стихийной, никому не подвластной. Вероятно, вы превращаете санитарных инспекторов в жаб.

Удивленная и растроганная, она повернула голову и запрокинула ее набок в попытке увидеть его лицо. Но увидеть его лицо у нее не получилось – для этого ей надо было полностью повернуться. А если она повернется к нему лицом, то, безусловно, окажется тесно прижатой к его груди – а это уже невероятно опасная интимная близость. Может ли она ее допустить?

Она стояла, ощущая его дыхание, а он ждал, терпеливо ждал, когда же она повернется к нему.

Если она повернется… если повернется… Страх и желание противоборствовали в ее душе. С уважением ли он назвал их кухню магической? Или напрочь отвергал все их достоинства, констатируя их непрофессиональную суть?

И если бы она точно знала, что он ее уважает, исчезло бы ее чувство страха по отношению к нему и к тому, что между ними сейчас происходит? Или оно стало бы только сильнее?

– Полагаю, что с санитарными инспекторами разбираются мои тетушки, – наконец туманно произнесла она, так и не повернувшись к нему, даже не шелохнувшись. – Я сама никогда их не видела.

Тихий смех.

– Может быть, нам следует сесть за стол дипломатических переговоров. Я не возражал бы оказаться под такой магической защитой.

Когда же он отойдет от нее? Никогда? Спина ее сама собой выгнулась, словно он провел пальцем по всему ее позвоночнику.

Но никто не трогал ее. Решившись сменить положение на более – она была вынуждена это признать – безопасное, она уперлась плечом ему в грудь – и тут увидела выражение его лица. Его зрачки расширились, оставив лишь узенькую синюю каемочку. Магали заметила на его подбородке легкую золотистую дымку растительности, успевшую отрасти после утреннего бритья, и крошечный шрам, возможно, оставшийся от какой-то неудачной детской шалости на кухне.

Он хотел было к ней нагнуться, его голова чуть дрогнула ей навстречу.

Она стремительно развернулась, словно готовясь к отпору, лишь на мгновение их тела соприкоснулись, но ее груди мгновенно загорелись от этого контакта.

– Le chocolat[89].

Поднырнув под его рукой, она шагнула к плите и, когда он повернулся вслед за ней, затылком почувствовала его вздох разочарования. Он царапнул ее, словно пролетевшая мимо пуля.

И опять встал, телом почти касаясь ее. Она взглянула на него тревожно-испытующим взглядом.

Какие же неисчерпаемые запасы непоколебимого терпения и упорства, не говоря о необходимости владеть собственными чувствами и руководить персоналом, требуются ему для изготовления своих потрясающих десертов!

Задев ее плечо, он погрузил руку в стоявший перед ней трехкилограммовый пакет с chocolat couverture, а когда зачерпывал твердые шоколадные медальоны, их пальцы ненадолго сплелись.

– Позвольте мне, – произнес он тоном, словно действительно вознамерился освоить ее рецепт.

Но он вовсе не имел такого намерения. Чувствуя прикосновение его гибких пальцев, она растерянно пыталась вспомнить, что говорил ей Филипп перед тем, как они спустились сюда.

Он показал ей руку с пригоршней шоколада.

– Примерно столько?

Трудно сказать. Объемы их пригоршей не совпадали. Она подала ему руку, и он пересыпал ей на ладонь шоколадные медальончики. Их оказалось чересчур много, и Филипп ловко поймал те, что начали падать. Соприкосновению их рук теперь препятствовала прослойка из шоколадных овалов.

На запястье, чуть выше шоколадной горсти, и на виске она вдруг ощутила легкое касание его губ – поцелуи. Быстро подняв глаза, она с удивлением обнаружила, что Филипп никуда не склонялся и его губы никак не могли коснуться ее. Неужели ей начали грезиться его поцелуи? Разве она так отчаянно жаждет их, порождая блеск желаемого удовлетворения в его глазах? Или, возможно, он сам внушает ей мысли о поцелуях, лаская взглядами ее запястье, висок?..

Он сдержанно ей улыбнулся, и в выражении его лица она прочла что-то победоносно-довольное.

Она всыпала в молочно-сливочную смесь его горсть шоколада, что было почти в два раза больше ее пригоршни. Возможно, сегодня впервые ее шоколадный напиток получится столь насыщенным. Ароматы, таившиеся до их прихода, теперь насыщали воздух, подавив исходящий от Филиппа карамельный запах, превратив кухню в изысканный шоколадный мир, щедро сдобренный корицей и мускатным орехом.

Шоколадные медальоны растаяли всего через несколько минут. Магали осторожно перемешивала смесь, пока сливочно-молочный цвет не приобрел яркий темно-коричневый оттенок.

– И это все? – вкрадчиво спросил он, едва не наваливаясь на нее и заглядывая через плечо, точно шпион, пытающийся выведать последние секретные нюансы рецепта. – Знаете, Магали, я готовлю шоколадный напиток почти так же. За исключением того, что мне доставляют шоколадное сырье с самых лучших плантаций, причем продают его только нескольким кондитерам, завоевавшим своей репутацией право такой эксклюзивной покупки. И я сначала, как положено, довожу его до комнатной температуры, остужая и молоко, а потом взбиваю их вместе, достигая тем самым нежно изумительной однородности готового напитка. Все мои шеф-повара, однако, предпочитают именно ваш шоколад. Вы уверены, что не забыли показать мне нечто важное?

Только что четырьмя разными доводами он уведомил ее, что изготовленному здесь шоколаду далеко до его изысканных высот. И вероятно, даже сознавая его высокомерие, она не смогла бы сейчас запросто опрокинуть кастрюльку со своим шоколадом ему на голову.

– Ладно, есть один нюанс. Он заключается в улыбке, – заметила она.

– Что?

– Во время заключительного помешивания. Нужна особая улыбка. – Она слегка прижала руку к животу, к тому самому месту, в котором, видимо, зарождалась нужная из улыбок.

– Улыбка… – Его пальцы накрыли ее сжимавшую взбивалку руку, даря ей приятное тепло, пока он не завладел инструментом. – Что-то в таком духе? – Устремив взгляд на шоколадный напиток, он начал медленно помешивать его, нежно улыбаясь прекрасными чувственными губами, чье касание, казалось, воспламеняло ее груди и поднимало волосы на затылке.

– И еще можно… загадывать желания, – призналась Магали.

Его пристальный взгляд оторвался от шоколада, он ошарашенно смотрел на нее.

– И что же тут можно пожелать, Магали? Пожелать смирения высокомерному мужчине? Пожелать ему влюбиться в женщину, которая будет терзать его душу?

– Вы же не пили мой шоколад, – быстро возразила она.

Мог ли он хотя бы догадываться о ее желаниях?

Их близость стала столь ощутимой, что с каждым его вздохом она чувствовала малейшие движения его тела.

– Возможно, вы недооцениваете могущество шоколадного аромата.

Охнув, она попыталась отстраниться, но его руки мгновенно обхватили ее, останавливая и защищая от приближения к горелке.

– Так в кого же, как вы думаете, я пожелала вам влюбиться? – с неприязнью поинтересовалась она.

Он промолчал, но его брови колюче сошлись у переносицы.

– В какую-то особу… достойную полнейшего осуждения, – задумчиво произнес он, словно пытаясь осознать новую – очень странную, на его взгляд, – идею.

Его руки сжались вокруг нее, и внезапно они снова переместились к раковине, подальше от опасной горелки.

Магали затрепетала в сладостном предвкушении новых тесных объятий, но, пока прикидывала, стоит ли ей милостиво принять его ласки или же оказать ему сопротивление, он вдруг отпустил ее и вернулся к кастрюльке. А она осталась в одиночестве, лишенная возможности выбора.

– Улыбка и желания, – тихо пробормотал он, трижды промешав шоколад с коварной улыбкой. Набрав черпачок напитка, он осторожно подул на него, смешно сложив губы трубочкой.

Все ее тело, казалось, растворилось в страстном желании. Она ухватилась руками за край раковины.

– Не желаете ли попробовать, Магали?

Он поднес теплую, уже не обжигающую ложку прямо к ее губам, так что ей пришлось сжать их, чтобы напиток не попал ей в рот.

– Надо же проверить, правильно ли получилось?

Что он мог ей пожелать? Ей так страстно захотелось проглотить содержимое этой ложки, что, окончательно перепугавшись, она взмахнула рукой, да так резко, что шоколад выплеснулся из ложки на стол, забрызгав ее рукав.

– Не желаете? – Он выключил горелку и повернулся, встав боком почти что вплотную к ней. – Кстати, Магали, вы догадались, почему я не мог позволить Кристофу тесниться с вами на этой кухне?

Это воспоминание больно кольнуло ее, и она сурово свела брови.

– Это не ваша кухня.

Филипп взял ее за руку.

Она вздрогнула всем телом. Смущенная столь очевидным откликом, Магали склонила голову, отворачиваясь от него. Ей отчаянно захотелось, чтобы закончилась наконец между ними эта борьба самолюбий, чтобы они могли просто скомкать ее и выбросить в мусор, как ненужный оберточный лист бумаги. Если бы он вел себя по-другому, она могла бы уступить ему прямо сейчас… Но – если бы он вел себя по-другому, ее не тянуло бы к нему так сильно!

Завладев ее пальцами, он обвил ими свое запястье. Через мгновение она почувствовала, что он прижал подушечку ее большого пальца прямо к месту, где обычно прослушивается пульс.

В то самое место на своей руке, где он утром держал свой палец на ее кисти, изучая по биению сердца ее реакцию на их случайную встречу. Бешеная скорость ее пульса тогда вышла из-под контроля.

Она чуть сместила палец, так же, как он сделал утром…

С тихим стоном он качнулся в ее сторону.

Магали, отбросив смущение, нашла глазами его глаза. Ее обезоружила эта откровенность признания и доверенная ей уязвимость. Помимо воли она потянулась к нему, уткнулась носом в ямку у основания шеи и с наслаждением вдохнула карамельный запах.

Она, обожавшая шоколад, вдруг с наслаждением почувствовала, каким солнечным и замечательным теплом веет от его надежной груди.

Обняв ее свободной рукой, Филипп мягко прижал ее голову к своей груди, а свою – закинул назад, дав ей почувствовать упругую плоть открывшихся ей его шейных мышц. Пульс под ее пальцами продолжал развивать скорость. И это столь откровенно представленное ей доказательство его уязвимости… разрушило разделяющую их стену самолюбивой гордости, и стена эта, подобно тонкой бумаге, скомкалась и упала к их ногам.

Магали сильнее прижалась к нему, ощущая мягкое, невыразимо сладостное облегчение. Как же она выдерживала прежде столь жесткое противостояние? Как ей удавалось поддерживать себя в состоянии борьбы?

Ее пальцы скользили вверх по его груди, поглаживая и исследуя живую плоть, заставляя ее испытывать при этом неимоверное удовольствие. Точно его создали специально для ее пытливого изучения. А жар его тела, казалось, мог растворить бесследно любой ночной холод.

Тихое урчание завибрировало в ее ушах, когда он, склонившись навстречу ей и зарывшись лицом в ее волосах, попытался приподнять ее голову. И неожиданно малый рост стал ее преимуществом. Сейчас он весь был открыт перед ней, и она могла спрятать лицо, прижавшись к его груди… могла попробовать на вкус его карамельную плоть.

Едва почувствовав прикосновение влажного ласкающего языка, Филипп судорожно сжал руки в объятии. С нежной силой прижавшись к ней, он вдруг оторвал ее от пола и закружил, продвигаясь к единственному удобному месту на этой освещенной теплым светом кухне, где их не могли бы заметить с улицы – к заветной дверце в задний дворик.

– Магали…

Голос Филиппа прозвучал с хрипловатой резкостью, он обдал ее страстным дыханием, а его руки проскользнули ей под тунику. Его жадные пальцы пробежались по ее ребрам, и Магали вздрогнула.

Вкус его кожи на языке оказался замечательно нежным, но вовсе не напоминал карамельную сладость, а отличался какой-то необычайно живой силой. Он опять попытался поднять ее голову, однако она опять воспротивилась. Ей так нравилось пребывать в этом надежном убежище! Нравилось быть тесно прижатой к его груди, погружаться в сумрачное телесное тепло, нравилось чувствовать, как он сжимается от ее прикосновений, как напряжено его тело, как склоняется к ней его голова – да что там говорить, ей просто нравилось чувствовать страстные объятия сильных мужских рук.

Он отказался от мягких попыток поднять ее голову. Но оторвал блуждающую руку Магали от своей груди и, заведя ее ей за голову, прижал к двери. Лишив ее свободы действий, Филипп прижался к ней всем телом и припал поцелуями к ее запястью.

Последующие ощущения перенесли ее в какой-то совершенно новый волшебный мир.

Покалывание едва отросшей щетины его подбородка, шелковистая нежность губ, легкое скользящее покусывание и изощренные ласки, порождаемые его языком…

Она потеряла всяческую способность к сопротивлению.

– Доверься, – пробормотал он, щекоча и лаская ее нежную кожу. – Доверься мне…

На ватных ногах она начала соскальзывать вниз, однако его рука крепко удерживала ее, не давая упасть и прижимая обмякшее тело к двери. Он мог удержать ее, просто прижавшись к ней, но почему-то выбрал другой способ. Подняв рукав туники, он продолжал ласкать и щекотать ей запястье – и делал это до тех пор, пока она не перестала осознавать самое себя. Пока не лишилась последних сил к сопротивлению.

В ее голове царила блаженная пустота, и лишь пальцы еще безвольно сжимались и разжимались. Он начал захватывать их губами, слегка посасывая по очереди каждый. Оставшиеся обделенными, скользя по его губам, прижимались к шершавой щеке и твердому подбородку. Его дыхание щекотало ее ладонь, свежая щетина слегка царапалась, но и эти ощущения смывались нежными прикосновениями влажного языка.

Никто в жизни еще не приводил Магали в такое состояние. Никогда. Никто не мог, лишь завладев ее рукой, полностью лишить ее разума. Или погрузить в мир невероятной любви. Он любовно ласкал ее запястье, пока они оба не почувствовали ее полнейшее изнеможение, она так повисла на его руке, что, казалось, лишилась сознания. Тогда он наконец помог ей. Обхватив ее талию, он поднял безвольное тело, и через мгновение она почувствовала, что его бедро прижалось к ее лону. Голова Магали безвольно откинулась, она более не владела собой, а он, завладев ее ртом, продолжил с ним игры, закончив их на запястье – возвращая ее к поразительным ощущениям, порождаемым в ней покалыванием отрастающей щетины, нежностью губ, легким покусыванием зубов и ласками любопытного языка.

Ее обволакивали запахи их курток, еще хранившие студеный дух города. Заколка, скреплявшая волосы, больно давила ей на затылок, прижатый к висевшей на двери уличной одежде, и Магали, вскинув руку, сняла ее.

Она приоткрыла рот, и их губы слились в долгом поцелуе, вовлекая в его игру сплетенные языки. Когда ее волосы рассыпались по плечам, он потрясенно втянул в себя воздух, на мгновение украв глоток ее дыхания.

Его руки завладели ее телом: ладони, поглаживая шелк туники, прижимались к ее груди, прощупывая мышцы до самых костей, и, скользнув под шелк, продолжили более подробные изыскания. Внезапно оторвавшись от ее губ, он в очередной раз поразил ее до основания естества: с каким-то довольным, почти утробным урчанием Филипп зарылся лицом в ее волосах, поглаживая пальцами их шелковистые, раскинувшиеся по плечам пряди.

Дрожа от возбуждения, Магали погрузила пальцы в его шевелюру.

Задрав тунику до плеч, он чуть отклонился назад и встретился с ней глазами.

Вопрос.

Она молча прикрыла глаза и подняла руки над головой.

Пока он снимал с нее через голову шелковую тунику, она, скрываясь во тьме опущенных век, вдруг сообразила, что молчаливый деликатный вопрос взволновал ее еще больше, чем его зарывшееся в ее волосах лицо или ласкающие запястье губы. Наступил момент выбора, и сделанный ею выбор – подчинение его воле, любым его желаниям – отозвался в ней жаркой и влажной волной ослабляющего возбуждения.

– Да-да… Я так и знал… – выдохнул он с басовитым урчанием и умолк, его напряженные пальцы пробежали по кромке черных кружев бюстгальтера, ласково прижались к ее нежной коже, проникли под кружевную ткань и накрыли ее груди.

Он принялся щекотать ее заостренные соски, и Магали, застонав, прогнулась ему навстречу.

– Что… знал? – Неожиданно в ней взыграли остатки ее возмущения.

Да как он смел что-то там знать?..

– Пустяки. – Он издал грубый сдавленный смешок, словно в нем скопилось такое огромное напряжение, что оно почти подавило даже способность смеяться. – Мои лучшие мечты обернулись реальностью.

Она вновь невольно прогнулась ему навстречу, прижавшись животом к его бедру, а он с усиленной страстью продолжал ласкать ее груди.

– Ты мечтал… обо мне?

– О боже, да.

– В нашей кухне?

Куртки шуршали под ее обнаженной спиной.

– Это одна из картин моих мечтаний.

Обостряя сладостную муку, он сжал руками ее бедра и, прижимая к себе, поднял ее на руках, она почувствовала движение его бедра и через мгновение ощутила твердость его взбунтовавшейся в джинсах плоти.

Она обхватила его ногами. Ее переполняла неистовая и безумная жадная страсть. Полуночно таинственные глаза, полуприкрытые тяжелыми веками, не сводили с нее напряженного взгляда, и он, прижав низ ее живота к своей восставшей плоти, на сей раз придал ее телу легкие покачивающие и вращательные движения.

Ее глаза изумленно распахнулись. С каким-то испугом она вцепилась в его плечи.

– Да, – прохрипел он. – Да, да, да. Позволь мне познать тебя…

Его рука нащупала молнию на ее бедре возле талии – так ловко, что он, должно быть, уже заметил ее раньше и просто дожидался удобного момента, чтобы расстегнуть. Прижимая ладонь к упругому боку, он проник под облегающую брючную ткань и, скользнув пальцами по теплой плоти лобка, нашел сокровенные складки ее лона.

И тут прозвенел серебряный дверной колокольчик.

Филипп вскинул голову. Ледяной ужас пронзил Магали.

Тихо выругавшись, Филипп в молниеносном броске сдернул с вешалки куртку и попытался прикрыть наготу Магали.

Но Женевьева и Эша появились в кухне до момента, как он успел сдернуть куртку с крючка…

Филипп оказался единственным, кто из этой компании не застыл в безумном смущении. Мысленно рассыпаясь проклятиями, он загородил Магали телом, засовывая ее оцепеневшие руки в рукава куртки и застегивая молнию на ее обнаженной груди. Одна грудь все же выскочила наружу. О господи, господи… Филипп бросил взгляд на лицо Магали и опять тихо выругался.

– Все в порядке, иди! – судорожно-хмуро буркнул он и, открыв перед ней дверь, вытолкнул Магали из кафе как куклу, продолжая закрывать картину событий собой как щитом.

Увидев, что студеный воздух привел ее в чувство и она резво потрусила по двору, он повернулся к тетушкам и отрывисто вопросил:

– И какого жанра поэзию предпочитает ваша подруга? Хокку?