Красотка печального образа Романова Галина

Глава 2

– Санька, привет! Привет, солнышко, входи скорее мне холодно!

Даже заспанное Катькино лицо казалось прекрасным, даже в спутанных непричесанных волосах находила она непередаваемую прелесть. Как было устоять перед ее красотой мужчинам, если она – женщина – и то млела, рассматривая подругу с ревностной доскональностью…

Катька открыла ей не сразу. Вопила из-за двери, что сейчас, сейчас, погодите только, куда-то запропастились ключи и все такое. Из этих ее воплей Александра поняла, что Катерина ночевала дома одна. При матери и больной сестре та никогда не позволяла себе подобных воплей. Да мать Катерины и сама бы ей открыла, вставала та очень рано, а теперь шел уже одиннадцатый час.

Катька приоткрыла дверь, высунув в щель точеный носик в очень аккуратных и очень симпатичных веснушках, будто специально кем распыленных для придания ее облику еще большей эротичности, хотя куда уж больше…

Втащила ее в квартиру, захлопнула дверь и тут же, без стеснения пошла на кухню, представив ей на обозрение свое абсолютно голое и абсолютно совершенное тело.

– Ты чего это с самого утра приперлась? – с непередаваемой небрежностью, как могла только она, поинтересовалась Катька, припадая пухлым со сна ртом к носику чайника. – Случилось чего?

– Почему сразу случилось? – Александра обессиленно уселась к круглому столу, стоящему возле окна в их кухне и тут же отвернулась.

Ну не могла она смотреть, как ползет по загорелой, неприлично высокой и неестественно твердой Катькиной груди оброненная ее ртом капля кипяченой воды. Ну, больно просто было ей и от вида ее тела, живого, трепетного и до бесстыдства сексуального, и от того еще, что Катька, кажется, совершенно не была ничем опечалена.

Тут же в голову настойчиво постучался омерзительный вопрос: а как же Ромкин труп на ее даче?! Как она его воспринимает? Как нечто само собой разумеющееся, или как?!

И очень хотелось спросить Катьку именно об этом, но спросила отчего-то о другом.

– Кать, ты это… – Губы не слушались, расползаясь в разные стороны, будто и не губы это были, а подтаявшее желе. – Кать, ты снова была с ним, да?!

Красивое гибкое тело Катерины едва заметно вздрогнуло и всего лишь на секунду напряглось. Чайник в ее руках чуть дернулся, и еще одна капля, покрупнее предыдущей, сползла между ее грудей к совершенному пупку, в котором поблескивал непонятного происхождения камешек. Неужели бриллиант?

Отвечать подруга не торопилась. Поставила чайник, и не поставила даже, а швырнула его на газовую плиту. Медленно повернулась на пятках, которые всегда напоминали Александре два крупных розовых лепестка, до того были бархатисты и ухожены. Потом уселась к столу напротив Александры, без стеснения пристроив свою голую грудь прямо на клетчатой скатерти. Посмотрела на нее, как на больную и спрашивает:

– Ты что же, теперь меня будешь всю жизнь из-за него преследовать, Сань?

– Почему всю жизнь? – Александра мазнула сухим шершавым языком по губам и поморщилась, ощущение было таким, будто наждачкой провела по оголенным нервам. – Я просто…

– Просто что, Сань?

Катькины соски-горошины хищно целились в Александру, мешая думать, говорить, спрашивать и отвечать. Ей все казалось, что Катька вот-вот, прямо сию минуту, возьмет и выстрелит в нее своей дразняще зрелой плотью, и убьет ее наповал не своей красотой, так страшной какой-нибудь правдой, которую знать и хотелось, а с другой стороны, и не очень.

Изменить уже ничего нельзя. Ничего!!!

– Послушай, милая, – ласково и совсем не притворно проговорила Катька, вытянула руку, коснулась ее ледяных пальцев, пыльных от прикосновений участливого дачника и долгого блуждания по дачному поселку. – Я же сказала тебе раз и навсегда, он мне не нужен! А если я так говорю, значит, так оно и есть на самом деле! Да к тому же…

– К тому же что?

От Катькиного прикосновения, от того, как нежно и почти трепетно трогала та сейчас ее пальцы, Александру начало трясти.

Господи, мелькало в ее голове, неужели она его вот этими самыми руками, а?! Неужели не дрогнула, не смутилась, не забоялась?! Это ведь усилий требует, так? Еще каких усилий, взять и воткнуть в спину нож! Надо суметь попасть в межреберное пространство, суметь проткнуть жесткую плоть из крепких мышц…

– К тому же мне кажется, что Ромка впервые по-настоящему влюбился, Сань, – абсолютно без притворства произнесла подруга, продолжая поигрывать ее грязной ладонью. – Он просто переродился с тобой, поверь. У него сейчас одно имя на устах – это твое.

– А как же ты? У него и к тебе была любовь, если мне не изменяет память.

С памятью было все в порядке. И она безобразно обнажающее то и дело, в любое время дня и ночи, поставляла Александре пламенные историйки их бывших отношений – Катьки и Романа.

– Так то не любовь была, какая же ты чудная! – Катерина резво убрала свою руку под грудь, приподняв ее еще выше. – То плотское удовольствие и не более! Почти скотское, учти! А к тебе у него совсем-совсем другое чувство. К тебе у него… Это просто наваждение какое-то. Он просто бредит тобою. Санечка то, Санечка это, а как Санечка к этому отнесется. Ты, к примеру, знаешь, что он ссуду собрался в банке брать, чтобы дом твоей бабули отреставрировать в современном стиле?

– Нет. – Она почти подавилась этим коротким словом из жестких, отрицающих все на свете, букв. – Нет, не знала.

– Вот же! А он собрался. И меня, между прочим, поручителем попросил быть. Вот, может, отсюда и сплетни. Тебя же сплетни сюда наверняка пригнали в такую рань. Я не ошиблась, милая? Нас кто-то видел вместе, так?

Катькины изумительные глаза изумительно неопределенного цвета – то они были бирюзовыми, то фиалковыми, то сверкали ослепительным сапфировым блеском – глядели на Александру добро и с любовью.

– Ну, Сань, ну чего ты? Ревела к тому же. Давай, давай, рассказывай. Нет, погоди. Поставь пока чайник и бутербродов каких-нибудь наделай, а я пойду приму душ и надену на себя что-нибудь…

Что-нибудь оказалось очень скудными шортиками, открывающими Катькин зад почти полностью, два лоскута узкой ткани, буквально рвущиеся с треском под натиском ее груди, и резинка, задравшая ее волосы высоко на макушку.

Она вернулась из ванной очень скоро и тут же села к столу, наблюдая за тем, как хлопочет Александра на ее же собственной кухне.

Так было всегда. Где бы они ни были, где бы ни гостили или ни заночевали, Катька всегда была сторонним наблюдателем, а Александре обычно доставались все хлопоты по устройству их общего быта.

Она не роптала и раньше, не роптала и сейчас. Хоть на чем-то сосредоточиться, кроме мыслей о трупе, коченеющем сейчас в домике дачного поселка.

Вскипятила чайник. Достала из холодильника батон вареной колбасы и масло. Достала из хлебницы сладкую булку с изюмом и, нарезав ее тонкими ломтиками, принялась делать бутерброды.

– Изюм и колбаса? – Катька лениво подняла бровки. – Что-то ты, Санька, и правда не в себе.

– Ничего. Пойдет. Больше никакого хлеба нет, – отрывисто пояснила Александра, невольно покосившись на Катькины узкие ладошки.

Могла или не могла эта нежная холеная ручка хладнокровно воткнуть нож меж мужских лопаток? Если да, то что именно стоит за этим? Глупая бабская агрессия или что-то такое, о чем Александре никогда не догадаться, сколько бы она ни старалась?

Закончив с бутербродами, она налила им обеим по огромной кружке чая с сахаром и села к столу. Какое-то время они молча завтракали. Катерина при этом очень пристально ее рассматривала, а Александра еще более пристально рассматривала клетчатую поверхность стола. Кусок ей в горло если и лез, то через великую силу. Она просто насильно заталкивала его туда, боясь собственного истеричного выпада.

Может, все же зря она приперлась к Катерине? Может, стоило начать с Ксюши? Вместе они что-нибудь бы да придумали. А Катька, она же известная притворщица и выдумщица. Ей соврать – не дорого взять…

– Сань, ну Санька же! – не выдержала подруга, со стуком поставила на стол опустевшую кружку и снова вцепилась в нее, теперь уже в руку повыше локтя. – Ну, прекрати ревновать, а! Ну, ты же знаешь, что я с ним при таких обстоятельствах ни в жисть! Ну!

– При каких обстоятельствах? – Александра вскинула на нее покрасневшие, помутневшие от слез и горя глаза. – Можно с этого места поподробнее, Кать?

– Ну… При таких, что теперь мой Ромка с тобой и все такое… Я никогда бы не допустила его до тела, зная, что он теперь твой, Санечка!

– Но вас же видели вместе, – осторожно вставила Александра, сочтя, что случай начать разговор, ради которого сюда явилась, наконец-то ей представился. – Ты же не станешь этого отрицать?

– Нет. Не стану. И что с того, что видели? Мы же не перестали быть друзьями, дуреха! Это же нормально. К тому же у нас есть нечто общее, что связало нас почти навечно.

– Да? И что же это? – Она чуть не упала с табуретки, услышав подобное, пришлось даже вцепиться в край стола, чуть скомкав клетчатую ткань.

– Ты! Ты, дурочка ты наша! – с чувством выпалила Катька и полезла к ней целоваться. – Ты нас связала до гроба! Я люблю тебя и вовсе не собираюсь от тебя отказываться из-за твоей глупой необоснованной ревности. И Ромка тоже тебя любит. Вот и…

– И?! – выдохнула с горечью Александра, решив, что вот-вот сейчас она ей обо всем и расскажет.

– Вот и приходится нам с ним видеться время от времени. – Загорелые плечи беспечно дернулись, колыхнув тяжелую грудь под яркой полоской ткани. – Но это же…

– Кажется, это самое время было как раз вчера, так? – перебила ее Александра, поняв, что если она ей сию минуту ничего не выложит, то потеряет сознание точно. – Вчера вечером точнее, так?!

Катька испугалась!

Александра не первый год ее знала, она изучила свою любимую подругу вдоль и поперек, научилась читать чувства и настроение за ее прекрасным фасадом, сколь бы искусно тот ни был заретуширован.

Катька испугалась, причем достаточно сильно, до непозволительно неприятной бледности, моментально сделавшей ее загорелое лицо болезненно желтым.

– И… что конкретно тебе донесли? – пролепетала она и глянула на Александру затравленно, но оправилась достаточно быстро, затараторив: – кому же это приспичило открывать тебе правду, а? Кто же такой дотошный? Кому покоя чужая личная жизнь не дает? Не той ли толстозадой Ксане, что роет землю, будто крот?!

– Это так важно?

– Да не особо, но… Все равно хотелось бы знать, откуда ждать ножа в спину?

Почему она так сказала??? Почему??? Почему упомянула про нож и про спину???

Александра даже рот ладонью прикрыла, чтобы не заорать. Уставилась на Катьку остановившимся взглядом и молча с ужасом наблюдала за тем, как возвращаются на лицо подруги все краски жизни.

Лгунья? Лгунья…

– Нож в спину может получить кто угодно, от кого угодно и в какое угодно время, – пробубнила Александра сквозь ладонь, почти не разжимая рта.

– Вот-вот! И я о том же! Так кто тебе донес про меня и про Ромку?

Вопрос прозвучал с таким откровенным подтекстом, с таким намеком на то, что все же было о чем доносить, что не понять этого не смогла даже Катька и тут же смутилась.

– Ты это… – Ее голые плечи уныло поникли. – Я вовсе не то имела в виду, Сань. Ты не подумай ничего такого, ладно? Не было ничего. Точно не было! Ромка он… Он оказался на удивление порядочным и… И моими прелестями не прельстился. Это точно!

– А… А прелести все же предлагались. – Александра зажмурилась, так и не отняв ладонь ото рта.

Сейчас вот наступил самый удобный и самый нужный момент для того, чтобы сказать ей обо всем. О том, например, что Ромка убит и что труп его она видела собственными глазами на Катькиной даче. Сказать и посмотреть на реакцию.

Она не сказала.

Ну, скажет, рассудила, и что дальше?! Прикажет ей – своей любимой подруге – написать явку с повинной? Чушь собачья! Катька ей в лицо рассмеется в лучшем случае, в худшем вытолкнет за порог, но ни писать, ни признаваться ни в чем не станет, это точно. А то еще, чего доброго, переведет стрелки на нее и обвинит ее во всех грехах смертных, и в смерти Ромки обвинит. Чего, собственно, она и боялась изначально.

Надо ехать к Ксюше и с ней решать, как быть дальше. Кто-то же должен обнаружить этот самый труп! Ну, милиция там или еще кто. Пускай сами обнаруживают и сами ведут расследование. Ей это не под силу точно. Она со всем этим ни за что не справится. Либо набьет себе шишек, либо попадет в жесткий расследовательский переплет, либо сама умрет от тоски и горя.

Надо ехать к Ксюше.

Глава 3

Родительский двор утопал в тени огромных в два обхвата тополей. Александра их не любила. Не деревья, а зараза. По весне усевают землю липкими почками. Пройти по двору и не нацеплять их на подошву, надо было еще ухитриться. Так мало на подошву, эта клейкая зараза цеплялась и за низ брюк и джинсов, липла к колготкам и оставляла там потом ничем не отстирывающиеся отвратительные пятна.

Почки благополучно пережили, жди дальнейших сюрпризов. Месяц-полтора, и полетел белоснежный невесомый пух, назойливее которого может быть только обезумевшая надоедливая муха. Этот пух лез в глаза, рот, проникал сквозь закрытые окна и двери и оседал на диванных подушках. Помнится, в детстве они пытались вести непримиримую борьбу с этим природным явлением и безжалостно жгли в темных углах между старыми сараями пуховые залежи. Пуха от этого не становилось меньше, а вот один из сараев однажды загорелся. Ох, и попало им тогда!..

Пух закончился, тут же принималась осыпаться листва. И это в самый разгар лета! Когда другие приличные деревья только-только набирали силу, радуя глаз заматеревшей густой зеленью, с тополей к ногам потихоньку начинали опадать жухлые серые листья. Разве порядок? Черта с два!

Дали бы ей волю, давно бы все это добро выкорчевала да насадила… жасмина, к примеру. Хотя жасмин низкорослый, такой благодатной тени в июльский зной от него не дождешься. Ну… Тогда бы насажала липовых деревьев или, скажем, лозинок. И растут быстро, и прохлады завались, и мусора никакого.

С обычным недовольством покосившись в сторону высоких кряжистых деревьев, Александра осторожно двинулась к родительскому дому.

Осторожность нужно было проявлять беспрецедентную. Выловят ее родители, все пропало. Тут же затащат к себе. Усадят за стол. Начнут кормить, воспитывать, ужасаться. Она этим всем без их обеда сыта по самое горло, по самый свой курносый нос и уши. Она же все заранее знает, что они скажут.

– Доченька, ну нельзя же так жить! – станет восклицать мама.

Как можно жить, она точно не знала и ни разу не дала Александре вразумительного совета, но что жить так, как живет Александра – непозволительно свободно и не обремененно никакими социальными условностями, – жить было нельзя стопроцентно.

– Вырастили на свою шею. – Это отец уже подключался, не выдержав дочерней молчаливой реакции. – Никакого толка от нее. Никакого!

Какой ему был нужен от нее толк, он тоже не знал. И так же, как и мать, ни разу не ответил ей определенно.

Ладно, эту тему проедут и приступят к ее внешнему виду. А это было куда как много хуже предыдущей темы.

Прическа не та. Сейчас никто не носит хвоста на макушке, это заурядно, детство, которое давно надо было оставить в детстве. Краситься так и не научилась, а пора бы. Одевается как-то безлико. Брала бы пример с Катерины, у той каждый клок ткани на теле играет. О том, что само тело под этой самой тканью играло изначально, родителями, как опровержение не принималось.

– Ты ничуть не хуже! – ужасалась всегда мама и любовно оглядывала собственное чадо со всех сторон.

– У тебя есть все, что положено иметь женщине! – брови у отца уходили под низкую поседевшую челку, пока руки обрисовывали в воздухе силуэт якобы ее ладного тела.

Она молчала и терпела, не возражала, но и не соглашалась.

На самом-то деле она считала себя нескладной, невзрачной и… совершенно несексуальной.

Может, и было у нее все, что положено было иметь любой женщине, но все было какое-то неудельное, что ли.

Грудь большая, но не такая высокая, как у Катьки. Ноги длинные, но переступают совсем не так, как ее. Лицо вроде бы и симпатичное, если вглядеться, но никакого, к чертям, шарма. Ну, никакого же! В глазах ни единого намека на ту самую томную поволоку, которая заставляла столбенеть всех знакомых Катькиных мужиков. Рот самый заурядный, не припухлый, не капризный, а все чаще строго поджатый.

– Тебя бы в хорошие руки, коли наши с матерью до тебя не дошли. – Эту черту обычно подводил отец, не желая при этом уточнять, что конкретно эти самые хорошие руки должны были с нею сотворить.

Никакой конкретики, а ей догадывайся…

Родительского старенького джипа «китайца» под окнами не было видно. Неужели пронесло? Неужели предки убрались куда-то ни свет ни заря? Может, за грибами? Говорят, их в этом году тьма-тьмущая. Может, и рванули, если у отца при его скользящем графике выходной. Мать уже давно не работала, занимаясь домом.

У нее вот только руки все не доходили заняться тем самым домом, что оставила ей бабушка в наследство. Все никак и никак. На Ромку надеялась, а теперь…

– О, Сашка! Ты! – Ксюша стояла на пороге с поварешкой в руках, с которой на пол шлепались крупные вязкие капли теста. – Входи, я блины пеку. Мне свояк из деревни банку меда передал. Вот я и с блинами затеяла. Чего столбом стоишь, входи, входи!

Александра молча переступила порог. Закрыла дверь за собой, привалилась к ней спиной, и как бухнет:

– Ксюш, а его убили!

Ксюша только успела повернуться к ней спиной, намереваясь снова идти в кухню, где громко и недовольно постреливало масло в сковороде, как тут же встала, как вкопанная, и, не оборачиваясь, просипела:

– Что?! Что ты сказала?!

– Я сказала, что Ромку убили!

Ксюша странно подхрюкнула, потом охнула, потом привалилась пухлым плечом к стене, и, когда на нее обернулась, лицо ее было цвета опадающих сейчас во дворе тополиных листьев. И не лицо как будто, а серый, изъеденный временем пергамент.

– Ты что такое говоришь, Сашка?! Ты дура совсем, да?! – И Ксюша отмахнулась от нее поварешкой, будто оградиться хотела от дурацкой правды.

Липкая густая капля пролетела мимо ее лица и с мягким сочным шлепком опустилась на дерматиновую дверную обивку. Обе проследили ее полет и тут же снова уставились друг на друга.

– Так! Давай все по порядку, – проговорила Ксюша, трижды глубоко вздохнув и выдохнув, восстанавливаясь после пережитого шока. – Какого Ромку убили? Где убили? За что убили? Кто тебе сказал? Что все это значит?!

Вопросов было много, и, чтобы на них ответить, надо было изложить всю историю, в которую по Ксюшиной, между прочим, вине и попала Александра. А это, в свою очередь, требовало времени и сил. Поэтому, стянув кроссовки, Саша поплелась мимо остолбеневшей соседки на кухню. Ее нескладные ноги, которые и в хорошие-то времена ступали по земле без особой грации, теперь и вовсе заплетались.

– У тебя сковорода горит, – позвала она Ксюшу, усевшись за стол. – И кухня у тебя новая. Классная, Ксюш…

Ксюша стремительно ворвалась на кухню, схватила с электрической плиты сковороду, сунула ее под воду, подняв в воздух целый столб возмущенного скворчащего пара. Обожглась, конечно же. В сердцах швырнула сковородку прямо в раковину и тут же полезла в духовку за второй.

Пока сковорода грелась, пока заливалась тестом и накрывалась крышкой, они напряженно молчали. Потом, когда уже подрумянившийся толстый блин шлепнулся в высокую керамическую блинницу и начал жадно плавить здоровенный кусок масла вперемешку с сахаром, Ксюша вдруг взорвалась.

– Это черт знает что такое! Что это такое, я спрашиваю?! – Она ткнула пальцем куда-то в сенсорный экран новехонькой плиты, сполоснула сковороду, убрала ее обратно в духовку и подсела к Александре за стол. – Я посылаю тебя, чтобы ты накрыла этих двух подлецов с поличным… А ты что же?! Ты вместо того, чтоб застукать их, пристукнула его?!

– Вот!!! Вот я так и знала!!! – Александра просто подскочила на новеньком стульчике с ажурной плетеной спинкой. – Поэтому и удрала оттуда и милицию никакую не стала вызывать!

– Почему? – спросила Ксюша, наблюдая за ней с выражением тупой отрешенности. – Почему поэтому?

– Уж коли ты так сразу сказала, то что скажут милиционеры?! Они же меня прямо там бы и повязали, возле этой покосившейся калитки. И никогда бы и ни за что бы не поверили, что это не я его!

– А это… Это не ты?! – странно просипела Ксюша и икнула, дернувшись всем своим крупным мягким телом.

– Не я!!! – заорала Александра, снова упала на стульчик и закрыла лицо руками, намереваясь пореветь всласть. – Зачем, скажи, мне его убивать, если я его… Если я его люблю… любила… Боже, какой ужас!!! Какой чертов ужасный ужас, Ксюша!!! Он лежит на этом старом диване, рука вот так. – И она уронила правую руку, вывернув кисть, на пол, согнувшись почти пополам. – Волосы… Его волосы… Его рубашка… А из рубашки торчит нож…

– Погоди! Как из рубашки?! – Ксюша глупела прямо на глазах, а тут еще эта ее надоедливая икота. – Почему из рубашки?! Ты же сказала, что Ромку того… убили?!

– Так рубашка-то была на Ромке! – всхлипнула Александра, и лицо ее жалко сморщилось.

– Ах, вон оно что! – В остановившихся глазах родительской соседки блеснуло притормозившее было озарение. – Нож из рубашки, рубашка на Ромке, стало быть, и нож торчал из Ромки тоже. А в каком месте? Ну, я имею в виду…

– Да поняла я уже! – перебила ее Александра, пореветь как следует, от души, не получалось. – Из спины он у него торчал. И в крови все кругом. И на пороге кровь, и следы еще чьи-то!

– Следы?! Какие следы?! – Ксюша продолжала икать, без конца конфузливо прикладывая кончики пальцев ко рту и тихонько приговаривая: – икота, икота, перейди на Федота… Какие следы, Александра?! Что за следы?!

– А я знаю! Я же не Шерлок Холмс, чтобы с лету определить, чья это подошва!

– А может, это ты и наследила, а? Вошла туда, не заметив, а потом…

– Нет, Ксюш. – Александра замотала головой так, что кончик ее конского хвоста стегнул по щеке. – Нет, это не я. Когда я входила в дом, порог уже был изляпан, и след четко отпечатался.

– Ну! – вдруг обрадовалась Ксюша, и даже икота ее оборвалась.

– Что ну?!

– Так это же хорошо!

– Что хорошо?! Что хорошо?!

– То, что след! Он и приведет…

– Кого и куда? – перебила Александра, выдвинувшись угрожающе в сторону Ксюши прямо через стол. – Кого и куда приведет?

– Милицию. – Ксюша подалась назад и часто-часто заморгала. – Милицию наведет на мысль, кого и где искать.

– Так… Какую милицию?! Нет, вопрос задан неправильно. Как милиция обо всем этом узнает? – Александра снова опустилась на стул, закрылась от приятельницы обеими руками. Наступал самый отвратительный, пожалуй, момент их разговора, самый скользкий, способный уличить ее, Александру, в трусости, малодушии и еще бог знает в чем – Ксюша же мастерица по анализированию.

– Мы… – потихоньку та начала сникать, заметив Сашино замешательство. – Мы сообщим… А ты против?

– Я?! Я – против?! – Ее ладошки соскочили со щек и с силой стукнули по столешнице. – Да! Я против! Точнее, я никак!

– То есть?

– Я не стану никому ничего заявлять. Хочется тебе, пожалуйста! Ты ведь могла, как соседка, найти тело? Запросто могла! Так что тебе и карты в руки! – Неожиданно, эта мысль показалась Александре очень удачной, и она закончила почти с мольбой в голосе. – Ведь так, Ксюш? Ты же могла зайти к соседям за тяпкой, к примеру, а?

– Нет, не могла! Потому что весь садовый инвентарь у меня в полном порядке и избытке, это первое. А второе…

– Что?

Александра даже шею вытянула в ее сторону, авось Ксюша чего-нибудь да придумает. Она же умная и еще сообразительная.

– А второе… Нам нужно туда съездить, Сашенька.

– Нам?! Туда?! Ни за что!!! – Александра снова интенсивно замотала головой. – Ты рехнулась, что ли, совсем?! Мы приходим, а там… А там нас милиция уже поджидает!

– Ну и что? А я на дачу собственную приехала. Разве это запрещено законодательством? Нет. А ты приехала со мной, отдохнуть и в земле покопаться. Неплохое, к слову, занятие. Зря пренебрегаешь… – Ксюшины глаза моментально зажглись, как два огромных факела, а пергаментные щеки заалели, словно два маковых лепестка. – Мы просто туда пришли! Просто пришли к себе, а что там творится по соседству… Короче, нам надо с тобой узнать. Может, там уже все и закончилось. Давай, блинов поедим и поедем, ага?

– Блинов? – Александра растерянно глянула в сторону глиняной блинницы. – Я даже и не знаю, хочу ли я.

– Хочешь! Кто знает, когда потом еще покушать удастся.

Блинов они наелись до отвала. И со сметаной, и с вареньем, которое Ксюша ухитрялась производить даже из лепестков и незрелых пасленовых. Потом она очень долго собиралась, перебирая нехитрый свой скарб и, то и дело выбегая на балкон, сверяла свой выбор с погодой. Остановилась в конечном итоге на широкой ситцевой юбке в крупную клетку и такой же широкой распашонке.

– Зато не жарко! – опротестовала Ксюша тут же невысказанное Александрой сомнение по поводу ее наряда. – Знаю, что полнит, знаю! Но если обтянусь, станет только хуже, и жарче к тому же.

Да, Ксюшину расплывшуюся стать ничем уже нельзя было ни исправить, ни испортить. Она ухитрялась одинаково безлико и громоздко выглядеть во всем, что надевала на себя. В конце концов она плюнула и перестала вовсе обращать на это внимание, упаковываясь в такой хлам, что оставалось только диву даваться, откуда она вообще все это берет. Сегодняшний ее клетчатый наряд очень сильно смахивал на старинную кухонную скатерть, которой Ксюша застилала свой старенький стол. Теперь стол был новый, скатерть осталась не у дел, может, она ее и вправду того: на юбку с распашонкой пустила. С нее ведь станется, она еще та рукодельница…

Переполненный автобус с облегчением выплюнул наружу раздраженных жарой и теснотой дачников и укатил, оставив после себя удушливый клуб сизого дыма.

– Ну и жарища! – Ксюша достала из необъятных размеров сумки платок и вытерла лицо. – Представляю, как он там теперь воняет!

– Кто?! – Александра испуганно дернулась и тут же глянула себе за спину, так и казалось, что в затылок ей кто-то дышит.

– Ромка твой, кто же еще! – фыркнула та и тут же заторопилась. – Надо торопиться, а то, не дай бог, воронье слетится, тогда уж точно не успеть!

Кого конкретно Ксюша называла вороньем, было не ясно. Поднимая пыль растоптанными сандалиями, она погнала вперед. Александра за ней еле-еле успевала.

Если честно, с величайшим удовольствием Саша сейчас бы забралась в свою кровать, укрылась бы с головой толстенной бабушкиной периной и предалась бы своему горю, которое и осознать-то как следует еще не успела.

Не успела, не успела! Это точно! Страх душил вместе со слезами, но разве же это осознание! Жуткая боль еще впереди, она еще настигнет ее осенними вечерами, сизыми от мелкой сетки холодного липкого дождя. А сейчас…

Сейчас было много страха, очень много. Он и гнал ее следом за Ксюшей, чья юбка сейчас раздувалась клетчатым парусом.

– Уф! Кажется, пришли! – Ксюша резко затормозила, подняв пыльное облако подошвами своих разношенных сандалий. – Выгляни, никого?

Они остановились за три дачи от той, которая им была нужна. Возле чьей-то чужой кованой калитки, слепленной из странных кладбищенских розочек. Русский мужик, он же догадливый, он откуда хочешь что угодно сопрет…

– Ну! – Ксюшин полный локоток больно врезался ей под ребра. – Чего видно?!

– А ничего! – поморщилась Александра и выступила чуть вперед, чтобы рассмотреть территорию перед восемьсот двадцать четвертой дачей.

Территория была, как на ладони, и на ней не прослеживалось никакого присутствия или движения. Ни единой души. Ни автомашин с проблесковыми маячками, а ведь, по идее, должны были быть. А не было!

– Как это там никого нет?

– А так! Глянь сама.

Ксюша потеснила ее задом к кованой калитке и далеко вперед, как гусыня, вытянула шею.

– Слышь, Сань, а ты ничего не перепутала? Может, там и нет никого?

– Я и сама вижу, что нет.

– Да я не об этом! Я о том, что, может, там не было никакого трупа, а? – Голос Ксюши завибрировал отчетливой надеждой. – Может, тебе привиделось?

– Ты что, рехнулась, да?! – попыталась обидеться Александра, а у самой сердце тут же защемило.

Уж лучше прослыть истеричкой, психопаткой или выдумщицей! Ее любой исход дела устроил бы, лишь бы Ромка оказался живым. Но…

Но он никак не мог оказаться живым. С ее зрением и нервной системой еще сегодня утром все было в полном порядке, и они вместе не могли ее подвести, представив на обозрение нож, торчащий из спины любимого.

– Идем, что ли? – не очень уверенно предложила она Ксюше.

У той что-то пылу поубавилось, и она стояла теперь в нерешительности, покусывая сорванную возле забора травинку.

– Идем, раз пришли, – промямлила Ксюша, ссутулила полную спину и тяжелыми нетвердыми шагами двинулась к покосившейся калитке с прибитым на нее номером восемьсот двадцать четыре.

Они не сразу проникли на чужую территорию. Так, кажется, это обзывается в криминальных хрониках. Минут пять еще топтались возле забора и шипели друг на друга, оспаривая очередность.

– Ладно, черт с тобой! – взорвалась Ксюша, устав наблюдать за тем, как Александра пятится по высокой траве к соседнему забору. – Пойду первой, но ты не вздумай отставать! Я ведь только с виду такая смелая, а на самом деле тоже боюсь. Все, идем!

Она приподняла калитку, откинув ее ровно настолько, чтобы беспрепятственно протиснуть в образовавшийся проем свои крутые бока. Ухватила Александру за шлевку джинсов и силой потащила за собой.

Возле двери Ксюша неожиданно остановилась и, низко опустив голову, уставилась на порог.

– Ну! Что? Видишь?! – еле слышно продребезжала Александра ей в самое ухо. – Видишь кровь? А следы?

– Если честно, я ничего не вижу, Сань. Ты… Ты уверена, что все это видела на самом деле?! Ну, бурые пятна там и следы, а?!

– Уверена! Я же не дура совсем!

– А-а-а, ну ладно, тогда взгляни. – Ксюша посторонилась, встав полубоком ко входу. – Взгляни, взгляни, дорогая!

Сарказма в голосе было предостаточно, чтобы не проникнуться. Александра подошла чуть ближе, опустила взгляд на порог и… ничего там не увидела. Ну, то есть совсем ничего. Гладкий деревянный порог, истертый временем и отполированный чужими ногами сиял девственной чистотой, без всяких там намеков на грязно-бурые потеки, впечатавшие в себя чьи-то следы.

– Идем дальше! – на подъеме произнесла Ксюша и покосилась на подругу со странным значением.

Она толкнула дверь богатырским плечом. Та с легкостью отлетела к противоположной стене. Одним скачком Ксюша преодолела крохотное пространство, заваленное садовым инвентарем. Вошла в комнату и громко окликнула Александру.

– Иди сюда, подруга!

– Зачем? – пискнула та, не поднимая глаз от порога и ничего совершенно не понимая уже.

– Иди, иди сюда, солнце мое! Иди и покажи, где он – твой труп – находится!

Уже по тому, как она это сказала, было понятно, что никакого Ромкиного трупа на старом диване нет и в помине. Мало того, нет никаких намеков, указывающих на то, что он там когда-то имелся.

– Ты идешь, или мне тебя силой сюда тащить?! – прикрикнула из недр чужой лачуги Ксюша.

Александра вошла. Вошла и без лишних осложнений огляделась, потому что солнце беспрепятственно проникало сквозь пыльные стекла – хвала небесам, хоть они оставались прежними.

Фанерный щит стоял на полу рядом со столом. Вешалка с кучей заплесневелой ненужной одежды, которую все вечно тащат из дома на дачу, а с дачи на помойку, тоже была на месте. Кучи старых газет по углам. Диван. Куски старой пакли все также свисали из щелей. Даже муха в паутине по-прежнему покачивалась между потолком и столом, не свиристела теперь уже, нет, но все еще была на прежнем месте.

Не было только Ромки.