Лепестки на ветру Эндрюс Вирджиния Клео
— Ну и дура, и он тоже.
— Мама говорила, что она стала ему хорошей женой, — неубедительно возразила я.
— Почему ты не в своей постели? — строго спросил он.
— Не могу заснуть. Наверное, волнуюсь, как будет завтра в школе.
— Тем более нужно спать, чтобы завтра быть в форме.
Я уже совсем собралась уйти, движимая мыслью о горячем молоке, но в голове у меня были и другие мысли, гораздо более соблазнительные.
— Доктор Пол…
— Терпеть не могу, когда ты меня так называешь! — перебил он. — Называй меня просто по имени или вообще никак не называй.
— Мне казалось, я выказываю вам уважение, которое вы заслуживаете.
— К черту уважение! Я ничем не отличаюсь от остальных мужчин. «Доктор» — это не обязательно, Кэтрин.
— Почему вы зовете меня Кэтрин?
— Почему бы мне и не звать тебя Кэтрин? Это твое имя и звучит это более взросло, чем Кэти.
— Минуту назад, когда я коснулась вашей щеки, вы смотрели на меня так, словно вы не хотите, чтобы я была взрослой.
— Ты ведьма. Во мгновение ока ты превращаешься из наивной девочки в соблазнительную, влекущую женщину, женщину, которая отлично знает, что делает, кладя мне руку на щеку.
Я старалась избегать его настойчивого взгляда, от которого мне сделалось жарко и неловко. Хорошо бы сейчас оказаться уже на кухне! Я разглядывала книги на полках, скульптурные миниатюры, которые он, кажется, коллекционировал. Куда бы ни падал мой взгляд, все говорило, что больше всего он ценит красоту во всех ее проявлениях.
— Кэтрин, я хочу спросить тебя… Это не мое дело, но я должен тебя спросить… Что было между тобой и твоим братом?
Колени мои подкосились. О, Господи, неужели по нашим лицам все было понятно? Почему он должен спросить? Это абсолютно не его дело. Он не имеет права задавать такие вопросы.
Однако мой язык не присох к гортани, а жаль, здравый смысл и трезвость суждений изменили мне, и я заговорила:
— Вас шокирует, если я скажу, что когда мы четверо были заперты в одной комнате, и нам некуда было деваться друг от друга, и каждый день тянулся, как вечность, то мы с Крисом не всегда смотрели друг на друга, как брат и сестра? На чердаке он сделал мне станок, чтобы я могла развивать мускулы, не теряя надежды стать когда-нибудь балериной. Я танцевала на гнилых досках, а он занимался, штудировал старые энциклопедии. Он слышал музыку, под которую я танцевала, и подолгу незаметно смотрел на меня…
— Продолжай, — приказал он, когда я замолчала, уйдя в прошлое и забыв о нем.
Я стояла, опустив голову, и тогда он вдруг подался вперед, схватил меня и посадил к себе на колени.
— Расскажи мне остальное.
Я не хотела говорить. Его взгляд стал обжигающе-требовательным. Таким я его еще не видела. И, проглотив комок в горле, я продолжала:
— Музыка всегда сильно на меня действовала, даже когда я была совсем маленькая. Музыка словно подхватывала меня, поднимала ввысь и заставляла танцевать. И спуститься с такой высоты можно было, только полюбив кого-то. А если спускаешься, ощущаешь ногами пол, и некого любить, то приходит такая опустошенность и потерянность…
— И так ты танцевала на чердаке, пребывая в мире грез, а спускаясь на землю обнаруживала, что единственный, кого можно полюбить — твой брат? — с холодным бешенством сказал он, испепеляя меня взглядом. — Правильно? И ты полюбила его не той любовью, какой любила близнецов, правда? Тем ты была, как мать, я знаю. Это было понятно всякий раз, когда ты смотрела на Кэрри или произносила имя Кори. Но какой любовью ты любила Кристофера? Материнской? Сестринской? Или…
Его лицо налилось краской, он встряхнул меня.
— Что ты делала со своим братом, когда вы жили там взаперти, оставаясь с ним наедине?
В панике я тряхнула головой и сбросила с плеч его руки.
— Мы с Крисом не делали ничего плохого!
— Не делали ничего плохого! — взорвался он, добрый, мягкий человек, которого я знала, неузнаваемо изменился: теперь он внушал мне страх. — Как, черт возьми, это понимать?
— Нечего вам понимать! — его гнев вызвал во мне ответный, столь же сильный. — Вы обвиняете меня в том, что я вас соблазняю. Посмотрите на себя: вы сидите и ловите каждое мое движение, вы раздеваете меня глазами! Глазами вы кладете меня в постель! Под разговоры о балетной школе вы услали моего брата в колледж, подальше, и само собой разумеется, что рано или поздно вы потребуете платы за все, и я знаю, какой именно платы!
Я распахнула пеньюар, открыв низко вырезанный лиф ночной рубашки цвета морской волны.
— Посмотрите, что вы мне подарили! Разве это ночная рубашка для пятнадцатилетней девочки? Нет! Такие рубашки надевают в первую брачную ночь! А вы подарили ее мне и видели, как Крис нахмурился, и даже не покраснели!
Его смех испугал меня. Я уловила запах крепкого красного вина, которое он обычно пил перед сном. Он горячо дышал мне в лицо, я видела каждый темный волосок, растущий из его щеки, так близко он был. Я подумала, что это вино так изменило его. Все дело в вине. У него на коленях могла бы оказаться любая женщина, любая! Он медленно трогал мои соски, то один, то другой, потом опустил руку в вырез и стал ласкать мои груди, которые напряглись и отвердели от этой неожиданной ласки, и вот я уже дышала так же тяжело и часто, как и он.
— Я хочу увидеть тебя, Кэтрин, — слышала я его дразнящий шепот. — Можешь ты раздеться ради меня, посидеть обнаженной у меня на коленях и позволить мне делать с тобой все, что я хочу? Или ты разобьешь о мою голову этот кубок венецианского стекла?
Вдруг он очнулся, и, с ужасом обнаружив мою левую грудь в своей руке, отдернул руку, словно моя плоть жгла его. Он закутал меня в пеньюар, желая спрятать все то, что за минуту назад так жадно пожирал глазами. Глядя на мои полуоткрытые в ожидании поцелуя губы, он понял, что потерял контроль над собой. И тут снаружи раздался удар грома и вспыхнула молния. Я вскочила и закричала.
Как только он убрал руку и стряхнул с себя наваждение, он сразу стал таким же, как всегда — невозмутимым, одиноким, умеющим держать себя в руках. Я почувствовала это сразу, еще до того, как он рявкнул:
— Какого черта ты сидишь полуголая у меня на коленях и позволяешь мне все это?
Я не ответила. Ему было стыдно. В угасающем свете камина при редких вспышках пламени видно было, что он призывает на свою голову все возможные проклятия и жестоко казнит себя. Но я-то знала, что это я виновата, как всегда виновата была я.
— Прости меня, Кэтрин. Я не понимаю, что меня заставило так себя вести.
— Я вас прощаю.
— Почему ты меня прощаешь?
— Потому что я люблю вас.
Он отвернулся, в профиль я не могла видеть его глаз.
— Ты не любишь меня, — устало сказал он. — Ты просто благодарна мне за все, что я сделал.
— Я люблю тебя, и я твоя, когда бы ты меня не захотел. Ты можешь сказать, что не любишь меня, но это будет ложью, потому что каждый раз, когда ты смотришь на меня, я вижу любовь в твоих глазах. — Я снова прижалась к нему и повернула к себе его лицо. — После того, как мама меня бросила, я поклялась, что когда я буду свободна, ко мне придет любовь и позовет меня, я открою двери и впущу ее. Я сразу прочла любовь в твоих глазах. Ты не должен на мне жениться, просто люби меня, когда тебе это нужно. Он обнял меня, и мы смотрели, как за окном бушует буря. Зима боролась с весной. Выл ветер, гремел гром, сверкали молнии, но меня не покидало такое чувство, что все… правильно. Мы с ним были очень похожи.
— Почему ты меня не боишься? — мягко спросил он, гладя мои волосы. — Ты же знаешь, все это нельзя, нельзя позволять мне касаться тебя.
— Пол, — с трудом начала я. — Я не испорченная, и Крис тоже. Когда мы жили взаперти, мы не делали ничего плохого. Но мы все время были в одной комнате, и мы росли и взрослели. У бабушки был список правил для нас, он запрещал нам даже смотреть друг на друга, и теперь я понимаю, почему. Но наши глаза встречались так часто, и без единого слова он умел утешить меня, и я его тоже. Это не дурно, правда же?
— Я не должен был спрашивать. Разумеется, вы не могли не смотреть друг на друга. Для чего же даны человеку глаза.
— Прожив так долго взаперти, я почти ничего не знаю о других девочках моего возраста, но красота во всех ее проявлениях влекла меня, сколько я себя помню, с тех пор. как я пешком под стол ходила. То, как солнечный свет играет в лепестках розы, или лист дерева напросвет со всеми его жилочками, и радужные пятна бензина в дождь на дороге — все это казалось мне прекрасным. И когда звучала музыка, особенно моя любимая, балетная музыка, она заменяла мне все, даже солнце, цветы и свежий ветер. Я уносилась душой в волшебные мраморные дворцы или в леса, где была дикой и свободной. Этим я жила на чердаке, и со мной всегда танцевал темноволосый человек. Мы не могли коснуться друг друга, как ни старались. Я не видела его лица, как ни пыталась. Однажды я назвала его по имени, но когда очнулась, имени вспомнить не могла. Я думаю, что на самом деле я люблю его, кем бы он ни был. И всегда, когда я вижу темноволосого человека, который изящно движется, мне кажется, что это он.
Он кашлянул и погрузил длинные пальцы в мои распущенные волосы.
— Боже, какая ты романтическая натура.
— Ты смеешься надо мной. Ты думаешь, что я еще ребенок? Ты думаешь, что если ты меня поцелуешь, то это тебя не взволнует?
Он усмехнулся, принял вызов и медленно, очень медленно наклонил голову, и его губы встретились с моими. О! Каким он был, мой первый в жизни поцелуй с чужим! Словно электрические разряды пронзили наше объятие, и все нервные окончания, о существовании которых «ребенок» моего возраста не должен бы и подозревать, затрепетали во мне. Испугавшись самой себя, я резко отпрянула. Как я развратна, нечиста; я — дьяволово отродье!
Крис был бы потрясен!
— Чем мы здесь, к дьяволу, занимаемся, — рявкнул он, стряхивая мои чары. — Что за чертенок сидит в тебе, отчего я тебя трогаю и целую? Ты очень красива, Кэтрин, но ты еще ребенок. — Он подумал, что понял мотивы, двигавшие мною, и помрачнел. — И заруби на своем хорошеньком носике: ты ничего не должна мне, ни-че-го! Все, что я сделал для тебя, для твоего брата и сестры, я сделал по своей воле, с радостью, не ожидая никакой платы, ни в какой форме! Понятно?
— Но… но… — забормотала я. — Я ненавижу, когда ночью льет дождь и воет ветер. И только здесь, с тобой у огня, я перестала чувствовать себя брошенной и беззащитной.
— Ты чувствуешь себя в безопасности, когда ты со мной? — усмехнулся он. — Ты чувствуешь себя в безопасности, сидя у меня на коленях, когда мы вот так целуемся? Из чего же я, по-твоему, сделан?
— Как и все остальные мужчины, только ты лучше.
— Кэтрин. — сказал Пол уже мягче и добрее. — Я совершил столько ошибок в своей жизни, и вы трое даете мне возможность исправить их. И если я посмею еще хоть раз прикоснуться к тебе, немедленно зови на помощь! А если никто не прибежит, то бросайся в другую комнату или хватай что-нибудь потяжелее и немедленно швыряй мне в голову!
— О, — прошептала я. — А я думала, ты меня любишь!
По моим щекам покатились слезы. Я чувствовала себя, как обманутый ребенок. Как глупо было думать, что любовь стучится в мою дверь!
Он осторожно снял меня с колен, поставил на ноги, но, держа за талию, продолжал смотреть мне в лицо.
— Боже мой, как ты прекрасна и желанна, — со вздохом сожаления сказал он. — Не искушай меня слишком, Кэтрин, для твоего же блага.
— Ты не должен даже любить меня, — я опустила голову, волосы упали на лицо, и, спрятавшись за ними, я бесстыдно произнесла:
— Пользуйся мною, когда захочешь, и этого довольно. Он снял руки с моей талии и откинулся в кресле.
— Кэтрин, чтобы я больше не слышал от тебя подобных вещей! Ты живешь в воображаемом мире, далеком от реальности. А когда маленькие девочки начинают играть во взрослые игры, им очень легко обжечься. Сохрани себя для того, за кого выйдешь замуж, но ради Бога, сначала подрасти. Не стремись лечь в постель с первым, кто тебя пожелает.
Я выпрямилась, глядя на него широко открытыми глазами. Он отошел на расстояние вытянутой руки.
— Прекрасное дитя, глаза всего Клермонта устремлены на нас в ожидании скандала. Моя репутация дорога мне. Так что ради сохранения моей медицинской практики и чистой совести, ради спасения моей души — держись от меня подальше. Я не святой, я всего лишь мужчина.
Оскорбленная, я отвернулась и взбежала по лестнице, словно за мной гнались. В конце концов не о таком мужчине я мечтала. Отнюдь не он — врач, возможно, исполнит мою мечту о верной, преданной, вечно юной романтической любви!
Школа, в которую устроил меня Пол, была большая, современная, с плавательным бассейном. Мои одноклассники нашли, что я хорошо выгляжу, а говорю забавно, как янки, и посмеивались над моим «акцентом». А я не люблю, когда надо мной смеются. Я не люблю быть другой. Я хотела быть как все, но сколько бы я ни старалась, все равно выходило, что я отличаюсь от остальных, что я другая. Да и могло ли быть иначе? Она сделала меня другой. Я понимала, что Крис тоже одинок в своем колледже, потому что он тоже другой в этом мире, который легко обойдется без нас. Я боялась за Кэрри, как там она в школе, она ведь тоже другая. Будь ты проклята, мама, ты столько сделала, чтобы отлучить нас от мира, и теперь мы не можем слиться с толпой, говорить как все, думать как все. Я была аутсайдером, и мои одноклассники при каждом удобном случае давали мне это почувствовать.
И только в балетной школе я чувствовала себя на своем месте. Сразу после уроков я садилась на автобус и ехала заниматься балетом; трико и пуанты я носила с собой в портфеле. В раздевалке девочки делились своими тайнами, рассказывали анекдоты и разные пикантные истории, порой весьма непристойные. Атмосфера вокруг нас была пропитана сексом, секс был повсюду, он горячо и требовательно дышал нам в затылок. По-девчоночьи, дурачась, обсуждали, следует ли сохранять свои тела в неприкосновенности для будущих мужей, в одежде или без предаваться ласкам, или это все равно, как остановить парня, если от «невинных» ласк он слишком уж заведется.
Я не участвовала в этом трепе, потому что чувствовала себя гораздо опытнее. Представляю, как выкатились бы у них глаза, если бы я решилась рассказать о моем прошлом, когда я жила «нигде», и моя любовь пробивалась сквозь бесплодную почву. Я никого не хотела проклинать, кроме одного-единственного человека, по чьей вине все это случилось. Мама!
Однажды, вернувшись домой, я разразилась длинным, ядовитым письмом, но не знала, куда его послать. Я отложила его до тех пор, пока не выясню адрес в Грингленне. Одно я знала точно: я не хочу, чтобы она знала, где мы живем. Хотя она и получила заявление, но там не было ни имени Пола, ни нашего адреса, только адрес судьи. Но рано или поздно она еще услышит обо мне и пожалеет об этом.
Каждый день занятий мы начинали в тяжелых шерстяных рейтузах и упражнялись у станка до тех пор, пока кровь в венах не начинала бежать веселее, и нам не становилось жарко. Как только мы начинали потеть, то сбрасывали их с себя. Хотя мы и закалывали волосы на затылке, как это делали пожилые уборщицы, они тоже скоро становились мокрыми, и нам приходилось принимать душ по два-три раза в день. Даже в субботу мы работали по восемь-десять часов. За станок нельзя было держаться крепко, он служил лишь для того, чтобы сохранять равновесие, учиться владеть телом и быть грациозной. Мы делали plies, tendus, glisses, fondus и ronds de jambe a terre, и все это было очень нелегко. Порой я чуть не кричала от боли в ногах. Далее следовали frappes, ronds de jambe en l'air, petite и grande battlements, developpes и другие упражнения для разминки, которые должны сделать наши мышцы длинными, сильными и податливыми. Затем мы выходили в центр зала и повторяли все упражнения там, уже без поддержки.
Но это было еще не самое страшное — потом начиналась настоящая работа, требующая технического мастерства.
Когда меня хвалили, я была на седьмом небе от счастья, так что не зря я танцевала на чердаке, танцевала из последних сил, — вот о чем я думала, приседая и два, и три, и так до бесконечности, а Джорджес тем временем барабанил по клавишам старенького пианино. И еще там был Джулиан.
Его почему-то по-прежнему тянуло в Клермонт. Я считала, что его визиты объясняются эгоистическими причинами, потому что тогда мы садились в кружок на полу, а он танцевал в центре, демонстрируя высочайшую виртуозность и немыслимую скорость вращения. Его прыжки были настолько легки, что, казалось, для него не существует притяжения, его grand jetes завершались невероятно мягким приземлением. Зажав меня в углу, он поведал мне, что именно его неповторимый стиль придавал представлению особое очарование.
— Послушай, Кэти, считай, что ты вообще не видела балета, пока не посмотришь нью-йоркский балет. — Он зевнул, словно ему все страшно наскучило, и обратил взор своих смелых черных глаз на Норму Белль, одетую как всегда в свое коротенькое просвечивающее трико.
Я быстро спросила, почему он так часто приезжает в Клермонт; если считает Нью-Йорк лучшим местом на земле.
— Навестить мать и отца, — ответил он как-то безразлично. — Ты же знаешь, Мадам — моя мать.
— О, я этого не знала!
— Ясное дело. Я не очень-то люблю распространяться об этом. — Он улыбнулся порочной улыбкой. — А ты все еще девственница?
Я ответила:
— Не твое дело.
Но он только рассмеялся.
— Ты слишком хороша для этого захолустья. Ты другая, непохожая на остальных. Не знаю, в чем тут дело, но на твоем фоне другие девчонки выглядят неуклюжими занудами. В чем твой секрет?
— А твой?
Он ухмыльнулся и взял меня за грудь.
— Я великий человек, вот и все. В этом все дело, и скоро весь мир узнает об этом.
Вне себя от негодования, я сбросила его руку, со всей силы наступила ему на ногу и попятилась.
— Прекрати! — выкрикнула я.
Так же неожиданно, как он зажал меня в углу, он потерял ко мне всякий интерес и пошел прочь, а я осталась стоять, глядя ему вслед.
Обычно после занятий я шла домой и весь вечер проводила в обществе Пола. Когда он не был усталым, с ним было очень интересно. Он рассказывал о своих пациентах, не называя имен, вспоминал детство, говорил, что всегда мечтал стать врачом, совсем как Крис. После обеда он уезжал, у него был обход больных в трех окрестных больницах, в том числе и в Грингленне. Чтобы провести время в ожидании его возвращения, я пыталась помогать Хенни. Когда он приезжал, мы либо смотрели телевизор, либо ходили в кино.
— Пока ты не появилась, я никогда в жизни не был в кино, — сказал он однажды.
— Никогда? — удивилась я.
— Ну, почти никогда. У меня были определенные привычки, но с тех пор как ты здесь, у меня совсем нет времени. Просто не знаю, куда оно уходит!
— На разговоры со мной, — кокетливо произнесла я и погладила пальцем его чисто выбритую щеку. — Мне кажется, я знаю о тебе больше, чем о ком-либо еще в мире, за исключением разве что Криса и Кэрри.
— Нет, — сказал он неожиданно сухим тоном. — Я не сказал тебе всего.
— Почему?
— Тебе не надо знать все мои темные секреты.
— Ведь я же открыла тебе свои тайны, и ты не отвернулся от меня.
— Иди спать, Кэтрин!
Я вскочила на ноги, подбежала к нему, поцеловала в щеку и только тут заметила, что он покраснел. Я бросилась наверх. Взбежав по лестнице, я оглянулась: он стоял внизу у перил и смотрел на меня, словно вид моей коротенькой розовой ночной рубашки заворожил его.
— И не бегай по дому в таких вещах! — крикнул он мне. — Надевай халат!
— Доктор, вы же сами купили мне эту одежку! Вот уж не ожидала, что вам нравится, чтобы я прятала свое тело! Я думала, что вам будет приятно увидеть меня в этой рубашке.
— Ты слишком много думаешь!
Утром я вставала очень рано, до шести, чтобы мы могли позавтракать вместе. Ему нравилось, когда я с ним, хотя он и не подавал вида. Но я-то знала! Я околдовала, заворожила его, я теперь хорошо изучила, как быть похожей на маму.
Иногда мне казалось, что он старается меня избегать, но я не давала ему такой возможности. Именно он должен был научить меня тому, что мне необходимо было знать.
Его комната была через холл от моей, но я никогда не решалась пробраться к нему ночью, как бывало пробиралась к Крису. Я так скучала по Крису и Кэрри. Когда я просыпалась и вспоминала, что они не рядом со мной, сердце мое пронзала боль. Еще более я переживала оттого, что их не было вместе с нами за завтраком, и если бы со мной не было Пола, то день начинался бы для меня со слез, а не с вымученной улыбки.
— Улыбнись мне, моя Кэтрин, — сказал мне как-то утром Пол, когда я сидела мрачная над своей овсянкой и яичницей с беконом. Я подняла глаза, уловив что-то в его голосе, какое-то томление, словно он очень нуждался во мне.
— Никогда больше не называй меня так! — сказала я хрипло. — Крис называл меня «моя любезная Кэтрин», и я не хочу, чтобы кто-нибудь другой называл меня своей!
Он ничего не сказал, отложил газету, встал и пошел в гараж. Сейчас он уедет в больницу, потом отправится в другую и в третью, затем вернется домой и будет принимать больных у себя в кабинете, так что я не увижу его до самого обеда. Я так мало видела его, впрочем я всегда мало бывала с теми, кто мне приятен.
Только по выходным, когда приезжали Крис и Кэрри, он чувствовал себя в моем обществе менее напряженно. Но стоило им разъехаться по своим школам, как что-то вновь возникало между нами, пробегал какой-то ток, значит, он так же привязан ко мне, как и я к нему! Интересно, с ним происходило то же самое, что и со мной? Все больше и больше привязываясь ко мне, он старался забыть свою Джулию, так же как я старалась выбросить из своего сердца Криса.
Но мои грехи были тяжелее, чем его, по крайней мере, я тогда так думала. Я считала, что я единственное существо на свете с таким темным, грязным прошлым. Мне и в голову не могло прийти, что такой замечательный, благородный человек, как Пол, тоже имеет небезупречную репутацию.
Не прошло и двух недель, как из Нью-Йорка опять прилетел Джулиан. На этот раз он не стал скрывать, что приехал специально, чтобы увидеть меня. Я была польщена и смущена, поскольку он уже завоевал признание, а я была лишь в самом начале пути. Он заявился ко мне на старом потрепанном автомобиле, который не стоил ему практически ничего, за исключением вложенного труда, поскольку все части для него Джулиан нашел на свалке.
— На первом месте у меня, конечно, балет, но в свободное время я люблю возиться с машинами, — объяснил он, подвозя меня домой после занятий. — Когда я разбогатею, обзаведусь целым парком роскошных машин, куплю три или четыре, а может и все семь, по одной на каждый день недели.
Я рассмеялась: мне показалось, что это настолько некрасиво, нарочито.
— Неужели за танцы так много платят? — поинтересовалась я.
— Будут платить, когда я стану известным, — откровенно ответил он.
Мне пришлось повернуть голову и посмотреть на его красивый профиль. Если рассматривать его черты одну отдельно от другой, то, конечно, можно было найти недостатки. Нос мог бы быть и более правильной формы, и цвет лица мог быть поярче, и губы у него были слишком полными и красными, чересчур чувственными. Но если не придираться к мелочам, он выглядел потрясающе.
— Кэти, — начал он, одарив меня долгим взглядом, его автомобиль тем временем пыхтел и задыхался, — тебе понравится Нью-Йорк. Там так много можно сделать, увидеть, испытать. Этот врач, с которым ты живешь, он ведь не твой родной отец, так что тебе не нужно сидеть рядом с ним, только чтобы сделать ему приятное. Давай, переезжай в Нью-Йорк как можно скорее! Он обнял меня за плечи и притянул к себе.
— А какой дуэт из нас выйдет, ты просто не представляешь! — произнес он вкрадчиво, сладко и стал рисовать мне впечатляющие картины нашей жизни в Нью-Йорке.
Он ясно дал мне понять, что я буду находиться под его покровительством и в его постели.
— Но ведь я совсем тебя не знаю, — ответила я, отодвигаясь от него. — Я не знаю, как ты жил раньше, а ты не знаешь, что было со мной. У нас с тобой нет ничего общего, и хотя мне льстит твое внимание, я все же тебя боюсь.
— Почему? Я не стану тебя насиловать.
Я просто возненавидела его за эти слова! Я не насилия боялась. Я сама не отдавала себе отчет, что именно в нем путает меня, скорее, находясь в его обществе, я боялась самой себя.
— Расскажи мне о себе, Джулиан Маркет. О своем детстве, родителях. Поведай, почему ты считаешь себя подарком судьбы для всего мирового балета и к тому же для каждой девушки, с которой тебя сводит судьба!
Он автоматически закурил, хотя ему не следовало этого делать.
— Пойдем сегодня ночью со мной, и я отвечу на все твои вопросы.
Мы подъехали к большому дому на Белльфэр-драйв. Он остановил машину перед входом, и я взглянула на окна, светившиеся мягким светом в розовом сумеречном сиянии. Я с трудом различила темную тень Хенни, выглянувшей посмотреть, кто это подъехал к ее дому. Я подумала о Поле и одновременно о Крисе, моей лучшей половине. Одобрит ли Крис Джулиана? Вряд ли, решила я, но все же согласилась пойти с Джулианом на свидание. Боже мой, что это была за ночь!
МОЕ ПЕРВОЕ СВИДАНИЕ
Я никак не решалась заговорить с Полом о Джулиане. Был вечер субботы, Крис и Кэрри были дома, и, по правде говоря, я бы так же охотно пошла в кино с ними и с Полом. Я с трудом заставила себя сказать, что у меня свидание с Джулианом Маркетом.
— Сегодня вечером, ты ведь не возражаешь, Пол? Он бросил на меня усталый взгляд и слабо улыбнулся.
— Знаешь, я думаю тебе давно пора ходить на свидания. Он ведь не намного старше?
— Нет, — прошептала я, очень разочарованная тем, что он не стал возражать.
Джулиан явился ровно в восемь. Он вырядился в новый костюм, ботинки были начищены до блеска, и с прилизанными волосами и безукоризненными манерами он был непохож сам на себя. Он пожал руку Полу, поцеловал Кэрри в щечку. Крис пораженно уставился на него. Когда я говорила Полу о свидании, эти двое катались на велосипедах, и, когда Джулиан подавал мне мое новое пальто, я почувствовала, что Крис всего этого не одобряет.
Он отвез меня в какой-то изысканный ресторан, где мерцали разноцветные огни, и играла рок-музыка. Джулиан на удивление уверенно просмотрел карту вин, потом попробовал то, что принес официант и, кивнув головой, сказал, что это подойдет. Для меня все это было так ново, и я ужасно нервничала, боялась сделать что-нибудь не так. Джулиан подал мне меню. Руки у меня дрожали, поэтому я вернула ему меню и попросила, чтобы он выбрал сам. Я не читала по-французски, а он, должно быть умел, судя по тому, как быстро он выбрал, что мы будем есть. Подали салат, потом горячее, и все было очень вкусно, как он и обещал.
На мне было новое платье с глубоким вырезом, слишком взрослое для меня. Мне хотелось выглядеть опытной и искушенной, хотя на самом деле я такой не была.
— Ты очень красивая, — сказал он как раз тогда, когда я подумала то же самое о нем. У меня защемило сердце, как будто я кого-то предала. — Слишком красивая. Ты достойна большего, чем торчать годами здесь в Хиктауне и позволять моей матери эксплуатировать твой талант. Я вовсе не солист, как я говорил тебе раньше, Кэти. Я просто танцовщик кордебалета. Тогда я просто хотел произвести на тебя впечатление, но уверен, если бы ты была со мной, была бы моей партнершей, вдвоем мы бы достигли многого. Между нами возникает некая магическая связь, я не чувствую ее с другими. Конечно, начинать надо с кордебалета. Но скоро мадам Золта поймет, что твой талант больше твоего возраста и опыта. Она, конечно, старая карга, но совсем не дура. Кэти, я танцевал до изнеможения, чтобы попасть туда, но тебе я смогу помочь. С моей поддержкой дело у тебя пойдет быстрее. Из нас двоих выйдет отличная команда. Ты такая светлая, я — темный, мы дополняем друг друга, отличный контраст!
Он все говорил и говорил, почти убедив меня, что я уже великая, и вдруг где-то глубоко внутри я поняла, что я вовсе не такая исключительная, да и для Нью-Йорка не гожусь. А еще был Крис, которого я бы не смогла видеть, уехав в Нью-Йорк, и Кэрри, которой я была нужна на выходные. И Пол для чего-то был необходим в моей жизни, я это знала точно. Только вот для чего?
Джулиан меня поил-кормил, потом вывел танцевать. И мы начали танцевать рок, какого здесь никто и не видывал. Все расступились, чтобы посмотреть на нас, а потом даже захлопали. У меня кружилась голова и от его близости, и от выпитого вина. По дороге домой Джулиан заехал в уединенный проулок, где обычно влюбленные пары выясняют свои отношения. Для меня все это было внове, и я не была готова к такому бурному натиску.
— Кэти, Кэти, Кэти, — шептал он, целуя меня в шею и за ушами, а рука его подбиралась к моему бедру.
— Прекрати! — закричала я. — Не надо! Я же тебя почти не знаю! Не торопись!
— Ты ведешь себя, как ребенок, — обиженно сказал он. — Я из Нью-Йорка прилетел специально, чтобы побыть с тобой, а ты даже не даешь себя поцеловать.
— Джулиан! — взорвалась я, — отвези меня домой!
— Ребенок, — сердито пробормотал он и включил зажигание. — Просто чертовски хорошенький ребенок, лишь бы помучить и подразнить. Пойми ты наконец, я долго ждать не буду.
Он уже был частью моего мира, сияющего мира праздника и танца, и я вдруг испугалась, что потеряю его.
— Почему ты зовешь себя Маркетом, хотя у твоего отца фамилия Розенков? — спросила я, выключая зажигание.
Он, улыбнувшись, откинулся на спинку кресла и повернулся ко мне.
— Ну, хорошо, давай поговорим. Я думаю, мы с тобой очень похожи, правда, ты этого признавать не желаешь. Мадам и Джордж — мои отец и мать, но они никогда не видели во мне сына, особенно отец. Для отца я просто продолжение его самого. Если я стану великим танцовщиком, в этом не будет моей заслуги, это произойдет лишь благодаря тому, что я его сын и ношу его имя. Я положил этому конец, изменив имя. Я его придумал, так поступают все артисты, беря псевдоним.
— Знаешь, в скольких бейсбольных матчах я участвовал? Ни в одном! Они мне не позволяли. О футболе не могло быть и речи. Да они заставляли меня столько заниматься станком, что ни на что другое у меня уже не было сил. Когда я был маленьким, Джордж не позволял мне называть его папой. А позже я и сам бы его так не назвал, даже если бы он молил меня об этом на коленях. Я лез из шкуры вон, чтобы угодить ему, но мне это никогда не удавалось. Он всегда находил какой-нибудь недочет, какую-нибудь ошибку, мне никак не удавалось достичь совершенства. Но когда я добьюсь своего, я сделаю это сам, и никто не узнает, что он мой отец. Или что Мариша — моя мать. Поэтому не болтай об этом всему классу. Они ничего не знают. Забавно, правда? Я бесился, если он только упоминал о том, что у него есть сын, и отказывался танцевать. Это его просто убивало, и он отпустил меня в Нью-Йорк, решив, что без его имени у меня ничего не получится. Но у меня получилось и без его помощи. Думаю, это его и добило. А теперь расскажи мне о себе. Почему ты живешь у этого доктора, а не со своими родителями?
— Мои родители умерли, — ответила я, обиженная его вопросом. — Доктор Пол был другом моего отца, поэтому он и взял нас к себе. Ему было нас жалко, и он не хотел отдавать нас в приют.
— Повезло вам, — сказал он довольно кисло. — Мне так никогда не везло.
Потом он наклонился, наши лбы соприкоснулись, а губы находились совсем близко. Я даже чувствовала его горячее дыхание.
— Кэти, я не хочу сказать тебе или сделать что-нибудь плохое. Я хочу, чтобы ты была самым лучшим и светлым в моей жизни. Я тринадцатый в роду танцовщиков, и большинство из них женились на балеринах. Как ты думаешь, каково мне от этого? Можешь мне поверить, счастья в этом мало. Я в Нью-Йорке с восемнадцати лет, а в феврале мне исполнилось двадцать. Прошло уже два года, а звездой я так и не стал. С тобой бы стал. Мне надо доказать Джорджу, что я — лучший, и лучше, чем он был когда-то. Я никому этого раньше не рассказывал, но в детстве я повредил спину, пытаясь приподнять слишком тяжелый мотор. Спина меня все время беспокоит, но я продолжаю танцевать. И все это не потому, что ты маленькая и легкая. Я знаю танцовщиц меньше и легче, но твои пропорции почему-то помогают мне держать равновесие, когда я тебя поднимаю. Или может ты умеешь приладиться к моим рукам. Что бы это ни было, ты подходишь мне, как никто. Кэти, пожалуйста, поезжай со мной в Нью-Йорк.
— Если я соглашусь, обещай, что не воспользуешься этим мне во вред.
— Я буду твоим ангелом-хранителем.
— Нью-Йорк такой огромный…
— Я знаю его как свои пять пальцев. И ты скоро узнаешь.
— Есть еще мои сестра и брат. Я пока что не хочу их оставлять.
— Рано или поздно придется. Чем дольше ты будешь с ними, тем труднее будет разлука. Взрослей, Кэти, будь самостоятельной личностью. У тебя ничего не выйдет, пока ты живешь дома и позволяешь другим собой управлять. — Он посмотрел с горькой улыбкой в сторону.
— Может быть. Но мне надо еще подумать.
Когда я поднялась наверх, Крис сидел на веранде около моей комнаты. Я увидела, как он сидит в пижаме, с опущенными плечами, и меня тут же потянуло к нему.
— Ну, как все прошло? — спросил он, не глядя на меня. От волнения я не знала, куда девать руки.
— Наверное, нормально. За ужином мы пили вино. По-моему, Джулиан немножко захмелел. Кажется, я тоже. Он повернулся и внимательно посмотрел мне в глаза.
— Кэти, мне он не нравится! Пусть отправляется в Нью-Йорк и оставит тебя в покое. По разговорам ребят из вашей труппы я понял, что Джулиан заявил на тебя права, поэтому никакой другой танцовщик не будет тебя приглашать. Кэти, он же из Нью-Йорка. Эти парни скоры на руку, а тебе ведь только пятнадцать. — Он подошел ко мне и крепко обнял.
— Кто твоя девушка? — спросила я, чуть не плача. — Только не говори, что у тебя никого нет.
Он прижался ко мне щекой и медленно произнес:
— Никакие девушки не идут в сравнение с тобой.
— Как твоя учеба? — спросила я, надеясь сменить тему.
— Отлично. Когда не думаю обо всем, что мне надо делать на первом курсе медицинской школы: общей анатомии, микроанатомии и нейроанатомии, то готовлюсь к поступлению в колледж.
— А что ты делаешь в свободное время?
— Какое свободное время? Его и не остается, все уходит на беспокойство о тебе и твоих делах. Мне нравится школа, Кэти. Я был бы просто счастлив, если бы постоянно не думал о тебе. Я жду не дождусь выходных, когда наконец могу увидеться с тобой и Кэрри.
— Ой, Крис… Ты должен постараться забыть меня и найти кого-нибудь другого.
Но одного взгляда в его измученные глаза было достаточно, чтобы понять: то, что началось так давно, остановить непросто.
Мне надо было найти кого-то еще, чтобы он знал: между нами все кончено, кончено навсегда. Мысли мои обратились к Джулиану, который из кожи вон лез, чтобы доказать, что он лучший танцовщик, чем его отец. Совсем как я, которой во всем нужно было быть лучше матери.
Когда Джулиан прилетел в следующий раз, я была готова. Он назначил мне свидание, и я уже не колебалась. Этот, так этот; у нас были одни цели. Мы были в кино, потом в клубе я выпила соку, а он — пива, затем он опять заехал в проулок влюбленных, кажется, он есть в каждом городе. На этот раз я позволила ему не только поцеловать меня: он слишком скоро задышал горячо и часто и стал ласкать меня с таким умением, что я стала отзываться на его ласки помимо своей воли. Он повалил меня на сидение. Внезапно я поняла, что он собирается делать, схватила свою сумочку и начала колотить его по лицу.
— Прекрати! Я же говорила тебе, не торопись!
— Сама напросилась! — рассвирепел он. — Сначала заводишь меня, а потом — отбой! Ненавижу, когда меня дразнят!
Я подумала о Крисе и заплакала.
— Ну, пожалуйста, Джулиан. Ты мне нравишься, правда нравишься. Но ты не даешь мне времени в тебя влюбиться. Не надо со мной так быстро.
Он схватил мою руку и так беспощадно заломил ее за спину, что я закричала от боли. Я думала, он собирается ее сломать. Но он отпустил ее, когда я уже была готова визжать.
— Послушай, Кэти. Я уже почти влюбился в тебя. Но никакой девчонке не удастся вертеть мной, как деревенским простофилей. Найдется полно других, которые ни в чем мне не откажут, так что ты мне не так уж и нужна, обойдусь!
Конечно, я ему была не нужна. Я не была нужна никому, кроме Криса и Кэрри, хотя Крису я была нужна так, как не следует. Мама его испортила, изуродовала, бросила на меня, и теперь он уже не мог без меня. Этого я ей простить не могла. Она должна была заплатить за все то, что совершила. Если мы и согрешили, это она нас заставила.
Всю ночь я думала о том, как заставить маму расплатиться за содеянное, и, наконец, поняла, какую назначить цену. Не деньги, нет, у нее и так их слишком много. Это должно было быть что-то, что она ценила дороже денег. Две вещи: ее репутация, которая уже была подмочена браком с наполовину дядей, и ее молодой муж. Я собиралась расправиться и с тем, и с другим.
Потом я заплакала. Я плакала о Крисе, о Кэрри, которая не росла, о Кори, от которого, наверное, остались только кости в могиле.
Я обернулась к Кэрри, хотела обнять ее. Но Кэрри была в частной школе для девочек в десяти милях от города. А Крис — в тридцати.
Пошел сильный дождь. Россыпь ударов по крыше над моей головой была как барабаны войны, зовущие меня в воспоминания, о которых мне хотелось забыть навсегда. Я была пленницей в комнате, забитой игрушками, темной массивной мебелью и увешанной картинами, изображающими ад. Я сидела на старой деревянной качалке, которая почти развалилась, и держала на руках маленького брата, похожего на призрак, он называл меня мамой, и мы все качались и качались, скрипели половицы, завывал ветер, стучал по крыше дождь, а за нами, над нами, вокруг нас огромный дом с бесчисленными комнатами только и ждал момента, чтобы нас пожрать.
Я не выносила стука дождя над головой, он напоминал мне о той комнате наверху. Насколько хуже была наша жизнь, когда шел дождь: комната становилась промозглой и сырой, а на чердаке были только тоскливый полумрак и лица мертвецов по стенам. Мою голову сжимало тисками, тяжелыми, как старый чугунный утюг моей бабушки, мысли становились вязкими, и я чувствовала смятение и ужас.
Не в состоянии заснуть, я встала и накинула прозрачный пеньюар. По какой-то непонятной причине я прокралась к спальне Пола и осторожно приоткрыла дверь. Будильник на ночном столике показывал два часа, а его все еще не было!
В доме не было никого, кроме Хенни, которая была так далеко, в другом конце дома, в своей комнате у кухни. Я тряхнула головой и опять уставилась на аккуратно застеленную кровать Пола. Сумасшедший Крис тоже хочет стать врачом. Ни одной спокойной ночи! А тут еще и дождь! В дождливые ночи так часто случаются аварии. Что, если Пол погибнет? Что мы тогда будем делать? Пол, Пол, мысленно воскликнула я и помчалась к лестнице, слетела вниз и бросилась к выходу в сад в гостинной. Я надеялась увидеть белую машину, стоящую на аллее или сворачивающую к дому. Господи, молила я, не дай ему попасть в аварию! Прошу тебя, пожалуйста, не забирай его, как Ты забрал папу.
— Кэти, почему ты не спишь?
Я резко обернулась. Пол сидел, удобно устроившись в своем любимом кресле, и курил в темноте. Я едва разглядела, что он в том самом красном халате, который мы подарили ему на Рождество. Меня захлестнула волна облегчения от того, что он жив и здоров, а не лежит на столе в морге. Черные мысли. Папа, папа, я почти не помню, как ты выглядел, какой у тебя был голос, и даже твой особенный запах я почти забыла.
— Что-то случилось, Кэтрин?
— Случилось? Почему ночью наедине он называет меня Кэтрин, а днем только Кэти? Да все не так! Грингленские и виргинские газеты, на которые я подписалась и которые мне доставляли в балетную школу, пестрели сообщениями о том, что миссис Бартоломью Уинслоу собирается обзаводиться вторым «зимним» домом в Грингленне. Делается капитальный ремонт дома ее мужа, и он будет, как новый. Все лучшее — моей матери! По какой-то непостижимой причине я, как фурия, накинулась на Пола.
— Ты давно дома? — резко спросила я. — Я была наверху и так разволновалась за тебя, что не могла заснуть! А ты все это время был здесь! Тебя не было к ужину, ты и вчера не ужинал, вчера ты собирался сводить меня в кино и забыл об этом! Почему ты позволяешь своим пациентам распоряжаться всем своим временем и ничего не оставляешь на собственную жизнь?
Он долго не отвечал. Потом, едва я открыла рот, чтобы сказать что-то еще, он мягко произнес:
— Ты действительно чем-то огорчена. Наверное, единственное, что я могу сказать в свое оправдание, что я врач, а время врача никогда ему не принадлежит. Мне стыдно, что я забыл про кино. Приношу свои извинения, что не позвонил и не предупредил, что у меня срочный вызов, и я не могу приехать.
— Забыл? Как ты мог забыть? Вчера ты забыл принести то, что я просила купить, а я все ждала тебя и потом понадеялась, что может быть ты все-таки придешь и принесешь шампунь, который был мне нужен, но ты так и не пришел!
Читать бесплатно другие книги:
