Префект Рейнольдс Аластер

Чем дальше углублялась Талия в анклав, тем ярче становилось красноватое сияние. На его фоне хлыст-ищейка выглядел нервной черной загогулиной. Робот-сопровождающий сломался, но четко объяснил, куда идти. Талия стиснула тяжелый цилиндр, прибавила шагу и вскоре попала на большую сцену. Нет, это балкон с перилами, до противоположной стены метров сто, не меньше. Стена была разделена на ярусы, те состояли из отсеков – подробнее в кроваво-красном свете не разглядишь. Над головой чернильная мгла – поди угадай, какой высоты потолок.

У ног ерзал хлыст-ищейка, оценивая новое место.

– Спокойно! – шепнула Талия. – Останься в первой защитной позиции.

Тут неизвестно откуда донесся низкий голос:

– Говорит Орсон Ньюкерк. Добро пожаловать, Талия. Простите за недоразумение с сервороботом.

– Гражданин Орсон Ньюкерк, я вас не вижу, – отозвалась Талия, повысив голос.

– Извиняюсь. Не встретить гостью – чистейший моветон. Просто я давным-давно не функционировал автономно, и возникла проблема с разъединительным клапаном. Она уже решена, и я спускаюсь. Буду через минуту.

– Уже спускаетесь? – повторила Талия, глядя в потолок.

– Талия, много ли вы о нас знаете? – спросил Ньюкерк бодро и игриво.

– Знаю, что вы не хотите конфликтовать с «Доспехами». – Талия надеялась, что уклончивый ответ замаскирует ее невежество.

– Вот и славно. По крайней мере, ничего плохого не слышали.

У Талии заныла шея.

– Я должна была слышать плохое?

– У нас много недоброжелателей. Люди считают, что используемый нами уровень абстракции слишком высок – а это неправильно или даже аморально.

– Я прилетела не судить вас, а скорректировать программное обеспечение.

Теперь Талия что-то разглядела – световое пятно, спускавшееся к ней из мглы. Наконец Орсон Ньюкерк появился в поле зрения – прямоугольный стеклянный ящик, не больше чемодана, скользивший по едва различимой нити.

«Как бюст или поясной портрет, – решила Талия. – Голова, верхняя часть туловища и… все».

Ниже ребер ничего не было. Ни рук, ни плеч – лишь голова, торс, утопающий в поясе жизнеобеспечения, и сзади мягкий поддерживающий каркас.

– А говорят, у нас лишь головы, – беззаботно вещал Ньюкерк. – Ошибка грубейшая! Жизнеспособность головы может обеспечить каждый, но без гормональной среды не добиться ничего хотя бы отдаленно напоминающего богатую текстуру человеческого сознания. Мы дети химии, а не электросхем. Поэтому оставляем максимум тела, избавляясь от ненужного. Представьте, у меня до сих пор есть железы. О человеке судят по железам.

– У вас все железы? – спросила Талия, вглядываясь в усеченное туловище.

– Перемещение и перераспределение – вот мои помощники! Если вскрыть меня и вас, станет ясно, что такое рациональное использование пространства.

Голова Ньюкерка оказалась вровень с головой Талии, и ящик остановился.

– Не понимаю, – призналась Талия, вспоминая гулкий, пропахший плесенью тоннель. – Зачем вам это? Неужели места не хватает?

– Не места, а ресурсов, – с улыбкой уточнил Ньюкерк.

Если абстрагироваться от остального, его молодое лицо казалось вполне привлекательным. Белые, за исключением точек-зрачков, глаза безостановочно моргали, как у человека с сильным REM-расстройством.[2]

– Ресурсов? – переспросила Талия.

– Приходится соблюдать режим жесткой экономии. В Си-Таке живет более миллиона человек. Будь у каждого из них энергопотребность взрослого, мы растратили бы все средства на загрузку сети.

– Сети? – в очередной раз переспросила Талия, смутно представляя, к чему он клонит.

– Абстракция, конечно, – ответил Ньюкерк, удивленный, что это не очевидно.

– Но абстракции здесь нет. Мои очки не работают.

– Они не работали вне коллективной зоны. На ней многоуровневая защита. Понапрасну мы абстракцию не тратим.

– Где все, гражданин? – перебила Талия.

– Мы все здесь.

Вспыхнул свет, волной растекаясь от точки, которая находилась где-то далеко вверху. Талия увидела ярусы отсеков, в каждом стоял стеклянный ящик, идентичный тому, в котором жил Ньюкерк. «Внутри анклава такое не поместится», – подумала Талия, но тут же сообразила, что перед ней одна из взаимосвязанных «спиц», уходящих в невесомость.

– Зачем вы так с собой?

– Не о том спрашиваете. «Кого убить, чтобы стать такой же?» – вот чем нужно интересоваться.

– Спасибо, не хочу, – нервно улыбнулась Талия.

– Вы не понимаете, от чего отказываетесь.

– Допустим. Зато понимаю, что хочу сохранить тело. И возможность ходить и дышать.

– Что вам известно об абстракции? Если пробовали ее до того, как стать префектом, воспоминания уже наверняка стерлись. Это как небесные врата, видимые между облаками: раз – и закрылись.

– Я пробовала абстракцию. Пока не вступила в «Доспехи», у меня были имплантаты.

– Пробовали, и только. Но лишь в Си-Таке вы испытаете блаженство полного погружения.

Талия глянула на противоположную стену, на ярусы ящиков – бесконечный парад бюстов.

– Они ведь далеко отсюда? Ну, мысленно? Они явно не о Си-Таке думают.

– А зачем им? Мои люди – единственные реальные граждане Блистающего Пояса, единственные, кто живет в нем по-настоящему. Они мысленно там, Талия, рассредоточены вокруг Йеллоустона. Невидимый хор, поющий о теле электрическом. Истинные ангелы.

– Они дорого заплатили за свои песни.

– Каждый из них с радостью заплатил бы в десять раз больше.

– Мне пора заняться работой, – сказала Талия.

– Центр голосования на дне шахты. Спускайтесь по лестнице – и через два пролета окажетесь на месте.

Талия послушалась. Когда спустилась к центру – Ньюкерк остановился в метре от пола, – она вытянула правую руку и призвала хлыст-ищейку. Послышался высокий, на грани ультразвука треск, и хлыст мигом оказался у нее в руке. Талия прикрепила его к поясу.

– Я проведу необходимый осмотр, на десять минут вскрою ядро центра голосования. – Талия похлопала по цилиндру, который привезла с собой. – Потом частично обновлю софт. Абстракцию отключу лишь на пару миллисекунд. – Талия глянула на ярусы бюстов. – Они ведь не заметят?

– Миллисекундное отключение? Вряд ли. В любом случае буферный софт в их имплантатах компенсирует любые помехи.

– Тогда не вижу причин медлить.

Цилиндр открылся, как шкатулка с секретом, – показались ряды специальных инструментов и цветокодированных дискет. Талия достала первый из одноразовых планшетов и поднесла к глазам. Одно прикосновение к дисплею – и появился текст.

– Это младший полевой префект Талия Нг. Подтвердите блокировку системы безопасности «Честность-три-камнеломка».

– Блокировку подтверждаю. Младший префект Нг, в вашем распоряжении шестьсот секунд.

– Покажите входной порт шестнадцать.

Центр голосования ушел под пол, словно сложившийся перископ, и одновременно повернулся вокруг своей оси. Вот и подсвеченный разъем. Талия вытащила из цилиндра дискету с соответствующим программным обновлением, вставила в разъем и с радостью почувствовала, что центр ее принял: колонна погудела-погудела и засосала дискету.

– На дискете фрагмент программы. Младший префект Нг, как мне распорядиться ею?

– Используйте ее для перезаписи исполняемого сегмента «Альфа-альфа-пять-один-шесть». – Талия повернулась к Ньюкерку и шепнула: – Дело секундное. Это фрагмент программы, так что перекомпилировать основной операционный стек не придется.

– Перезаписать исполняемый сегмент «Альфа-альфа-пять-один-шесть» не удается, – сообщил центр.

У Талии лоб покрылся едким потом.

– Запрошенное действие вызовет конфликт третьей степени в массиве виртуальной памяти, который обращается к образу исполняемой программы в сегменте «Каппа-эпсилон-девять-девять-четыре».

– Что-то не так? – тихо спросил Ньюкерк.

Талия вытерла лоб.

– Проблема вполне решаемая. Архитектура чуть сложнее, чем я ожидала. Абстракции не будет не пару миллисекунд, а чуть дольше.

– «Чуть дольше» – это сколько?

– Десятую долю секунды.

– Это не пройдет незамеченным.

– Младший полевой префект Нг, у вас четыреста восемьдесят секунд доступа.

– Спасибо! – Талия старалась говорить спокойно. – Пожалуйста, примите следующий цикл команд. Временно заблокируйте все доступные изображения между сегментами «Альфа-альфа» до «Каппа-эпсилон», включая сами эти сегменты, затем произведите перезапись сегмента, как я уже просила. Подтвердите, что в процессе исполнения действий блокировка абстракции не превысит ста миллисекунд…

– Упомянутый конфликт третьей степени разрешается, но возникает конфликт четвертой степени.

Талия выругалась сквозь зубы. Надо было сперва архитектуру изучить, а уж потом получать одноразовый доступ. Выяснила бы все, что нужно, не транжиря привилегии «Доспехов»…

– Поверните колонну! – велела Талия, неожиданно нащупав решение. – Что потребуется для успешной установки нового сегмента программы?

– Новый сегмент программы установить можно, но это вызовет полную перестройку всех доступных изображений в сегментах от «Альфа-альфа» до «Каппа-эпсилон» включительно.

– Обозначьте статус абстракции на время установки.

– Абстракция будет полностью отключена.

– Назовите ориентировочное время компоновки, – со страхом попросила Талия.

– Триста сорок секунд плюс-минус десять секунд при степени вероятности девяносто пять процентов.

– Назовите оставшееся время доступа.

– Младший полевой префект Нг, у вас осталось четыреста шесть секунд.

Талия глянула на Ньюкерка. Тот следил за ней с выражением подчеркнутой безучастности, если лицо, похожее на восковую маску, обладало способностью что-то выражать.

– Вы слышали, что сказал центр, – проговорила Талия. – Абстракцию потеряете на пять с лишним минут. Компоновку я начну в следующую минуту, иначе не хватит времени доступа.

– А если компоновка не завершится за это время?

– Центр по умолчанию перейдет в безопасный режим работы. В этом случае для разблокировки будет совершенно недостаточно планшета с шестисотсекундным доступом. С учетом нынешней занятости «Доспехов» вы рискуете провести без абстракции несколько дней.

– Пятиминутная потеря абстракции дорого нам обойдется.

– Других вариантов, увы, нет, и мне пора приступать к компоновке.

– Тогда сделайте все, что считаете нужным.

– Не хотите предупредить сограждан?

– Это не поможет ни им, ни мне, если на то пошло. Начинайте, префект, – строго проговорил Ньюкерк. – Выполняйте свою работу.

Талия кивнула и велела центру приступить к компоновке.

– Доступ к абстракции перекроется через десять секунд, – объявила колонна. – Восстановление доступа ожидается через триста сорок секунд.

– Оставшееся время доступа к системе?

– Триста сорок четыре секунды.

– Времени в обрез, – заметил Ньюкерк.

Талия хотела ответить, но, уже открыв рот, поняла, что нет смысла. Лицо Ньюкерка превратилось в маску, глаза больше не дрожали в глазницах. Теперь он казался мертвецом, точнее, каменным бюстом.

«Они все такие», – подумала Талия. Один миллион двести семьдесят четыре тысячи шестьсот восемнадцать граждан «карусели» Нью-Сиэтл-Такома оказались в полной неопределенности, отрезанные от абстрактной реальности, единственного важного для них мира. Одного взгляда на Ньюкерка хватило, чтобы понять: сознание в его черепе отсутствует, а разум если существует, то заблокирован в некоем лимбе и стучится в дверь, которую не откроют еще пять минут.

Талия осталась одна-одинешенька в зоне присутствия миллиона с лишним человек.

– Как идет работа? – спросила она центр.

– Соответственно графику. Доступ к абстракции восстановится через двести девяносто секунд.

Талия сжала кулаки. Следующие три минуты будут самыми долгими в ее жизни.

– Простите, что беспокою снова, – сказал Дрейфус, когда в кабинете для допросов возник бета-симулякр Дельфин Раскин-Сарторий. – Не соблаговолите прояснить еще пару моментов?

– Я в полном вашем распоряжении, как вы сами заявили без обиняков.

– Дельфин, зачем усугублять ситуацию? – улыбнулся Дрейфус. – У нас разное мнение о праведности бет, но в том, что совершено массовое убийство, мы единодушны. Мне нужна ваша помощь, чтобы докопаться до сути.

– А это, в свою очередь, приведет к больной теме моего творчества? – спросила Дельфин, скрестив руки на груди.

На запястьях она носила серебряные браслеты.

– Кто-то разозлился на кого-то настолько, что захотел уничтожить анклав, – продолжал Дрейфус. – Возможно, ваши скульптуры сыграли тут определенную роль.

– Мы возвращаемся к теме зависти.

– По-моему, дело не только в ней. Боюсь, вы затронули злободневную политическую проблему, когда начали серию, посвященную Филиппу Ласкалю.

– Простите, я не совсем понимаю.

– Не обижайтесь, но, судя по вашему творческому пути, до недавнего времени вы особой популярностью не пользовались. И вдруг… не скажу, что вы проснулись знаменитой, но совершенно внезапно о вас заговорили, а ваши работы резко выросли в цене.

– Такое случается. Ради этого художники готовы страдать.

– Тем не менее кажется, что взлет популярности совпал с началом работы над портретами Ласкаля.

Дельфин равнодушно пожала плечами:

– Я работала над многими сериями. Просто эта самая свежая.

– Но именно эта серия привлекла интерес. Так или иначе, в ваших работах что-то изменилось. По какой причине вы обратились к теме Ласкаля?

– Не понимаю, к чему вы клоните. Личность Ласкаля и значимые события его жизни – часть нашей общей истории. Егополет к завесе вдохновил миллионы художников. Разве удивительно, что я использовала в творчестве яркий трагический образ?

– Дельфин, но ведь это времена Восьмидесяти, дело прошлое, – с сомнением заметил Дрейфус. – Те раны давным-давно затянулись.

– Но тема актуальности не утратила, – возразила Дельфин.

– Я не отрицаю. Вы не думали, что ненароком всколыхнули воду в опасном омуте?

– Темой Ласкаля?

– Ну да. Он вернулся ненормальным, даже есть самостоятельно не мог. По слухам, Ласкаль покончил с собой в Силвестовском институте изучения завес. Другие организации, которые интересовались затворниками, совершенно не обрадовались этому. Они давно рассчитывали заполучить Ласкаля, заглянуть к нему в голову и выяснить, что с ним стряслось. А тут слухи: Филипп, мол, утопился в декоративном пруду с рыбками.

– Суицидальные наклонности у него, скорее всего, имелись. Вы же не намекаете, что Ласкаля убили?

– Нет, я намекаю лишь на то, что его гибель навредила Дому Силвестов.

– Если поняла правильно, вы клоните к тому, что меня, мою семью, не говоря о целом анклаве, уничтожили по той причине, что мне хватило неосторожности в моем творчестве обратиться к Филиппу Ласкалю?

– Это лишь гипотеза. Если люди, связанные с кланом Силвестов, почувствовали в вашем творчестве скрытую критику их действий, они вполне могли подумать о мести.

– Раз я их так разозлила, почему бы просто меня не убить?

– Не знаю, – сказал Дрейфус. – Но очень помогла бы уверенность, что ваши скульптуры не задумывались как компромат на Силвестов.

– То есть скомпрометировать их – преступление?

– Нет, но, если своими работами вы хотели спровоцировать определенную реакцию, неудивительно, что она последовала.

– Не могу строить догадки о мотивах Силвестов.

– Зато можете объяснить мне, почему занялись Ласкалем.

Дельфин смерила Дрейфуса испепеляющим взглядом, словно только что разглядела его истинную сущность.

– По-вашему, это просто? По-вашему, выбор темы творчества сформулировать не сложнее, чем выбор стула определенного цвета?

– Я совершенно не хотел…

– Мир творчества для вас темный лес, префект. Мне искренне вас жаль. Какими унылыми, примитивными понятиями вы оцениваете жизнь! В каком бездушном, регламентированном, предсказуемом мире вы живете! Искусство, как и все, что за пределами строгих уставных понятий, вам совершенно чуждо.

– Я понимал свою жену, – тихо заметил Дрейфус.

– Что, простите?

– Она была человеком творческим.

Дельфин долго смотрела на него, и взгляд постепенно смягчался.

– Что с ней случилось? – спросила она.

– Погибла.

– Извините, – пролепетала Дельфин, и в ее голосе Дрейфус услышал искреннее раскаяние. – То, что я наговорила, – совершенно ненужная грубость.

– Вы правы, склонности к искусству у меня нет. Но с женой я прожил достаточно долго, чтобы понять суть творческого процесса.

– Не расскажете, что с ней стало?

– «Кви про кво» – кажется, так звучит крылатая фраза? – Дрейфус холодно улыбнулся.

– Мне необязательно слушать рассказ о вашей жене, а вам необходимо выслушать рассказ о моем искусстве.

– Чувствуется, вы любопытны.

Дельфин вздохнула и сверху вниз глянула на Дрейфуса:

– Ну и чем же она занималась?

– Исключительно талантлива Валери не была, – начал Дрейфус. – Она поняла это достаточно рано, чтобы не горевать и не терзаться при встрече с настоящим гением. Но душа у нее по-прежнему лежала к искусству.

– И?

– Мечту удалось воплотить в жизнь. Валери увлеклась творчеством носителей машинного интеллекта. Своей миссией она хотела доказать, что такое искусство имеет не меньше прав на существование, чем человеческое, что творческая искра не всегда порождение плоти и крови.

– Очень обнадеживает, ведь плоти и крови у меня самой больше нет.

– Валери настояла бы, чтобы ваше нынешнее искусство воспринимали так же серьезно, как прижизненное. Впрочем, куда больше творчества бета-симулякров ее интересовали работы носителей искусственного разума, не имеющих человеческого прошлого. Этот интерес и привел ее в СИИИ.

– Название вроде бы знакомое.

– Силвестовский институт искусственного интеллекта.

– Снова эта семья!

– Ага, она вездесуща.

– Зачем Силвестовскому институту могла понадобиться ваша жена, префект Дрейфус?

– В СИИИ разрабатывались экспериментальные машинные интеллекты на основе различных типов нервной структуры. Валери направили в Лабораторию когнитивных исследований при СИИИ. Ее обязанностью было оценивать творческий потенциал новых интеллектов в рамках проекта по созданию поколения интеллектов гамма-уровня, способных решать проблемы благодаря интуиции, а не последовательному анализу. На деле в лаборатории пытались создать гамма-интеллекты не только способные проходить стандартные тесты Тьюринга, но и наделенные потенциалом интуитивного мышления. – Дрейфус коснулся пальцем верхней губы. – Валери привлекала те машины к творчеству, и, как правило, небезуспешно. Только машины не творили, а, как малыши, размазывали краску пальцами. Валери почти отчаялась нащупать в них художественное начало, когда у нее появился новый подопечный.

– Погодите. – Дельфин расправила руки. – Недаром это название – СИИИ – показалось знакомым. Там появился Часовщик?

Дрейфус кивнул:

– Он и стал новым подопечным Валери. Откуда взялся, непонятно. Как нередко бывает в подобных организациях, там процветали келейность и конкуренция между отделами. Сомнений не вызывало одно: кто-то создал уникальный искусственный интеллект. Не просто мозг в железной банке, а самостоятельное роботехническое существо, способное двигаться и взаимодействовать с окружением. Когда его показали моей жене, Часовщик уже мастерил головоломки, музыкальные шкатулки и часы. Постепенно он сосредоточился на часах.

– В то время вы знали, что он собой представляет?

– Только со слов жены. Я беспокоился. Способность Часовщика манипулировать окружением и менять собственную структуру указывала на то, что перед нами робот – носитель усовершенствованной технологии самовоспроизведения. Именно таких должны контролировать «Доспехи».

– Что на это сказала Валери?

– Чтобы я не тревожился. Часовщик не опаснее ребенка, старающегося угодить взрослым. Я лишь понадеялся, что у него не будет детских истерик.

– Вы чувствовали его потенциал?

– Никто не знал, откуда взялся Часовщик и кто его создал.

– Не зря вы тревожились.

– Однажды Часовщик совершил нечто ужасное. Часы номер сто четырнадцать не отличались от своих предшественников. Нашла их не Валери, а лаборантка по фамилии Краффт. В двенадцать пятьдесят восемь она забрала часы и понесла в исследовательский отсек. На пути к отсеку часы пробили тринадцать. Подпружиненный шип вытолкнул циферблат, прошел Краффт между ребер и вонзился в сердце. Смерть наступила мгновенно.

Дельфин вздрогнула:

– Так начался кошмар?

– В тринадцать двадцать шесть, менее чем через полчаса после обнаружения часов номер сто четырнадцать, связь с институтом оборвалась. В последнем четком сообщении говорилось, что по СИИИ бродит нечто, убивающее каждого встречного. При этом Часовщик умудрялся останавливаться и делать часы. Он поглощал материю, всасывал ее в свое мерцающее чрево, а секундой позже изрыгал в виде тикающих часов.

– Что стало с вашей женой? Часовщик убил ее?

– Нет, Валери погибла иначе. Я уверен в этом, потому что отряд префектов проник в СИИИ через час после начала ЧП. Они наладили связь с исследователями, укрывшимися в другой части института. Часовщика сдерживали аварийными противодекомпрессионными перегородками, заблокировав на одной половине анклава. Моя жена оказалась среди уцелевших, но префекты не смогли ни связаться с ними, ни организовать эвакуацию. Вместо этого они пытались обезвредить Часовщика и собирали артефакты для дальнейших исследований. Из префектов не погибла только Джейн Омонье. Она же единственная пережила встречу с Часовщиком.

– Джейн Омонье?

– Моя начальница, верховный префект. Мы нашли Джейн живой, но Часовщик что-то прикрепил ей к затылку. Еще пригрозил, что устройство убьет ее при попытке снять. И это не все. Он дал префектам шестьдесят минут, чтобы доставить Джейн на «Доспехи» и поместить в невесомую капсулу. Через час устройство на затылке активизировалось. Оно может умертвить Джейн, если кто-то или что-то окажется менее чем в семи с половиной метрах от нее. И это тоже не все. Скарабей – так мы прозвали устройство – не дает ей спать. Нет, потребность в сне скарабей не устранил. Организму Джейн сон необходим. Но если скарабей почувствует, что Джейн без сознания, он ее убьет. Благодаря лекарствам она бодрствует уже одиннадцать лет.

– Неужели ей нельзя помочь? Столько средств доступно и в этом анклаве, и на всем Блистающем Поясе…

– Но все они пасуют перед изобретательностью Часовщика. Впрочем, целая команда посвящает каждую минуту своей жизни поискам вариантов спасения Джейн. – Дрейфус пожал плечами. – Рано или поздно скарабея мы снимем, просто хочется уверенности в успехе. Второго шанса он нам не даст.

– Вашу начальницу очень жаль. Вы мне про жену до конца не рассказали. Если ее изолировали от Часовщика…

– Когда вытащили Джейн, стало ясно, что других префектов засылать бессмысленно. Часовщик растерзал бы их или что пострашнее придумал бы. Он уже прорывался за ограждения, так что захват СИИИ был вопросом времени. А потом… с его скоростью и умом Часовщик мог бы перебраться в анклав с миллионными населением.

– Рисковать вы не могли.

– Альбер Дюсолье, тогдашний верховный префект, решил обстрелять СИИИ ракетами с ядерными боеголовками. Другого способа сдержать Часовщика он не видел.

– Я в курсе, что институт уничтожили. – Дельфин медленно кивнула. – Но я не представляла, что на его территории оставались люди.

– Факты не утаивались. Просто в большинстве сообщений акцентировалось достигнутое и предотвращенное, а не потери.

– Вы присутствовали при операции?

– Нет. – Дрейфус машинально покачал головой. – Когда произошло ЧП, я был на другом конце Блистающего Пояса. Надеясь связаться с Валери, я сразу полетел к институту, но опоздал. Увидел лишь вспышку – СИИИ уже уничтожили.

– Представляю, как тяжело вам было.

– По крайне мере, Часовщик не успел добраться до Валери.

– Вашу жену очень жаль. И жаль, что мы при жизни не встречались. Похоже, нашли бы о чем поговорить.

– Это точно.

– Теперь припоминаю, об Альбере Дюсолье я слышала. С ним ведь что-то случилось после того ЧП?

– Три дня спустя его нашли мертвым в его отсеке. Дюсолье перевел хлыст-ищейку в режим меча и направил на себя.

– Не смог жить с содеянным?

– Да, видимо, так.

– Но ведь у него не оставалось выбора. Провел бы референдум о правомочности применения ядерных боеприпасов и наверняка получил бы поддержку населения.

– Такой вариант его явно не устраивал.

– И никакого объяснения, никакой предсмертной записки?