Такая роковая любовь. Роман. Книга 2 Поддубская Елена

Глава первая: Начало суда. Август 1997

В Замоскворецком суде Москвы шло рассмотрение дела по убийству молодой женщины. Зал был забит до отказа. Среди пришедших мало кто знал потерпевшую при жизни, ещё меньше кто был знаком с обвиняемым. Людей привлекла в суд необычайная таинственность, преданная данному делу вездесущей прессой. За несколько дней до начала процесса четыре регулярных столичных издания так и эдак обсмаковывали выданные прессе Прокуратурой района немногочисленные следственные данные, искажая их и преувеличивая. Это и разыграло в обывателях любопытство.

Суть дела состояла в следующем. Двадцать третьего января этого года господин Кравцов Николай Александрович позвонил в районную милицию и сообщил о самоубийстве своей супруги Фёдоровой Ларисы Николаевны. На место происшествия – на квартиру, в которой проживали супруги, тут же выехала дежурная милицейская бригада. Прибыв на место, блюстители порядка действительно обнаружили там мёртвую супругу Кравцова. Лариса Фёдорова умерла от передозировки снотворного, предписанного её мужу. Как лекарство попало в руки погибшей, Кравцов объяснений дать не смог. Он утверждал, что в ночь гибели Ларисы спал. При обыске в квартире была найдена предсмертная записка Фёдоровой. В ней умершая обвиняла мужа в измене с его первой женой Анной Керман. Анна когда-то была, к тому же, и подругой самой Ларисы. Запутанность отношений супругов, и отсутствие какого-либо внушительного алиби у Кравцова, позволили милиции привлечь Николая к делу в качестве основного подозреваемого, и взять его под арест. Анна проходила по делу как возможная соучастница. Учитывая, что на момент смерти Фёдоровой, Керман являлась гражданкой Германии, с неё была взята подписка о невыезде из Москвы.

Так или иначе обсуждая обвиняемых, многоголосая толпа с нетерпением гудела, ожидая начала процесса. Кто-то пытался во всех красках разрисовать ухищрения убийцы при совершении насильственного акта. Кто-то торопился достоверно определить причины, побудившие Кравцова на преступление. Впрочем, цель убийства казалась для многих очевидной: сговор давних любовников и захват ими жилплощади убитой. Для Москвы подобная бытовуха была совсем не редкостью. Соревнуясь в мастерстве коробить чуткие сердца предположениями о вероломной хитрости обвиняемого, газетные статьи наперебой привлекали внимание. Образ подозреваемого убийцы был сформирован лихими, с точки зрения морали, фразами пишущей братии так, что для читателя Кравцов представлял собой детину огромного роста, с обольстительной внешностью. Характер его соответствовал, по всем критериям, человеку скупому во всех проявлениях: от слов и чувств, до материальных ценностей. «Сообщница» Кравцова, Анна Керман, тоже не была обойдена вниманием. Её образу придали краски матёрой чужестранки-развратницы, не способной ни на жалость, ни на сочувствие.

Подобные характеристики, предосудительные в подтексте, определенно подогревали народ. Тем не менее, появление подозреваемых было встречено неровным ропотом. Первая реакция толпы явно не походила по эмоциональному проявлению на то молчаливое негодование, с каким зал должен был бы встретить настоящих убийц.

Основным обвиняемым оказался молодой мужчина тридцати трёх лет. Он был действительно высокого роста и приятной наружности, лишенной, впрочем, как угрожающего вида, так и следов каких бы то ни было затаённых коварств. Оказавшись перед публикой, введённый растерянно заморгал глазами и, щурясь от близорукости, стал всматриваться в зал. Его смуглое лицо, выбритое на скулах до синевы и прозрачное из-за тонкости кожи, было идеально чистым. Разливаясь по всему лицу ровным матовым тоном, цвет лица резко контрастировал с тёмными, почти черными, усами, придававшими этому человеку определённый шарм. Такими же тёмными были и волосы Кравцова. Коротко постриженые, они лежали аккуратной причёской в силу их природной пышности и покладистости одновременно. Красивые тёмные глаза, ярко подчёркнутые контуром коротких, но пышных ресниц, смотрели на людей с неловкостью и выражали непонимание ситуации, в какой оказался их хозяин.

Фигура обвиняемого, казалось, складывалась пополам не столько из-за его высокого роста, сколько из-за наложенного на него обвинения. Мускулистые руки с длинными пальцами и тонкими изящными суставами, такие, как у художника-творителя, при данных обстоятельствах тяжело свисали по бокам. Не находя себе покоя, руки норовили то залезть в карманы штанов, то опереться на деревянную планку судебного барьера, за которым мужчина стоял. Одет подсудимый был скромно: в серую тенниску с коротким рукавом и светло-голубые брюки. На ногах, несмотря на жару, были светло-голубые, в тон к брюкам, носки и туфли тонкой светлой кожи, удивительно чистые, особенно, если учитывать, что этот человек уже более шести месяцев находился под стражей. Подобная опрятность тоже вызвала положительную оторопь в зале. Вплоть до того, что какая-то солидная дама при детальном осмотре личности обвиняемого не замедлила поставить под сомнение лояльность правосудия. Выставляя подсудимого мальчиком для битья, она выразила также несколько нелестных слов и в адрес прессы.

Но, встав на защиту обвиняемого столь поспешно, дама тут же прикусила язычок. Все заметили, как потеплел и утвердился взгляд Николая при появлении в зале суда его предполагаемой соучастницы.

Последней оказалась молодая брюнетка того же возраста, что и обвиняемый, невысокого роста и прекрасно выраженных форм. Лицо Анны Керман было отмечено не красотой, а, скорее, ухоженностью и благородством. А изящество, с каким она несла на себе вовсе незамысловатое летнее платье, подкупало. Войдя в зал, Анна с порога нашла глазами подозреваемого и глубоко выдохнула, будто успокоилась. Целиком растворясь в направленных на неё темных глазах, она села на отведённое место и так и оставалась там, безучастная к происходящему в зале.

– Встать! Суд идет! – объявила привычным голосом секретарь суда, вслед за чем процесс пошел обычным путём. Присяжные, в числе двадцать человек, сидели за отдельной стойкой. Об их участии в открытом процессе ходатайствовала защитная сторона.

Рассматриваемое дело не представляло для больших знатоков юриспруденции никакого профессионального интереса. Вкратце выслушав государственного обвинителя, большая их половина практически предугадывала как течение процесса, так и ту меру наказания, что получит обвиняемый. То, что преступление является делом рук мужа убитой, казалось очевидным. Адвокат потерпевшей стороны Георгий Михайлович Соев созерцал суд размеренным взглядом и был настолько спокоен, что в момент, когда судья стал зачитывать результаты обыска, проведённого на месте преступления, Соев принялся оглядывать своего оппонента – Евгения Петровича Рябова. Взгляд Соева был летучим, ненавязчивым. Вместе с тем, в нём явно проскальзывало снисхождение, что означало только одно – полную уверенность.

В момент, когда по просьбе судьи со скамьи подсудимых поднялся подозреваемый Кравцов, адвокат обвинения ни напрягся, пытаясь по привычке вникнуть в суть его объяснений, ни даже просто обострил внимание. Он словно и не старался искать в оправдательной речи Кравцова какую-либо сомнительную деталь. Для Соева всё дело было представлено как на ладони, и ещё вчера разложено по полочкам. Знал адвокат потерпевшей и о том, какой интерес испытывают к данному процессу районные власти. Главный депутат Замоскворецкого района в последнее время участил свои требования осведомлять избирателей о выдвинутых наказаниях. Не далее как вчера, один из помощников прокурора района, встретивший Соева в здании суда, почти открытым текстом заверил адвоката в том, что этот процесс станет показательным, а для Михаила Михайловича юбилейным по количеству выигрышей. Заручившись столь веской информацией, Соев, по ходу слушания дела, заносил в рабочий блокнот некоторые заявления говорящего скорее по привычке, нежели от усердия.

Он заранее предвкушал весь блеск своей обвинительной речи, изобилующей достаточным количеством вопросов, способных заставить смутиться и не таких, как этот Кравцов.

У самого же обвиняемого, едва лишь судья произнес его фамилию и зачитал вслух выдвигаемое обвинение, к робости взгляда добавились чрезмерная сухость во рту. Это играло не в его пользу. Встав перед судьей и присяжными заседателями, Николай Кравцов почувствовал тошноту. Никакие советы адвоката Рябова быть спокойным не действовали. Поднявшись перед барьером, Николай понял, что его детская слабость тушеваться перед публикой, может стать для него на этот раз губительной. Он понял это и попытался взять себя в руки: опёрся на барьер перед собой и тяжело оглядел незнакомую ему в своем большинстве человеческую массу, ожидавшую объяснений. Кем были эти люди, и откуда взялось у них право на осуждение, Николай не понимал. Это мешало «сосредоточиться на чёткой и доступной констатации фактов», как учил Рябов. Настраиваясь на объяснение, Кравцов несколько раз шумно вдохнул-выдохнул прежде, чем начал рассказ. Повествование заставляло мужчину попутно зрительно переживать случившееся.

Двадцать второго января этого года он, Николай Кравцов, уроженец деревни Серебрянка Калужской области, проживавший ныне в Москве по известному суду адресу с супругой Ларисой Фёдоровой, пришёл домой около десяти часов вечера. Вообще-то, рабочий день в их риэлтерской фирме заканчивался в шесть, но не для начальства. Начальство состояло из Ларисы Фёдоровой – основного учредителя и коммерческого директора в одном лице, технического директора Николая Кравцова, архитектора Сальцова, инженера по строительству коммуникаций жилых помещений Дедяевой и бухгалтера фирмы Киряковой.

В тот день всё руководство, за исключением Фёдоровой, осталось на работе сверх рабочего времени для обсуждения одного из проектов. Лариса Фёдорова, будучи накануне больной, в этот день на работу не явилась вообще. Кроме разговоров о предстоящем проекте, речь на собрании шла также о введении в штат фирмы очередного сотрудника – специалиста по дизайну и оформлению интерьера. Единственным кандидатом на открываемое вакантное место была гражданка Керман Анна Борисовна.

По заявлению всех опрошенных вышеуказанных сотрудников, кандидатура Керман была выдвинута на рассмотрение сначала Николаем, а затем одобрена Фёдоровой. Остальные сотрудники решение хозяйки поддержали без сомнений. Анна Керман имела достаточное образование и все требуемые компетенции для работы на фирме. С первых же минут Керман завоевала общую симпатию. Она говорила про актуальность тенденций в разработке дизайна, была в курсе возрастающих требований клиентов. Чисто внешне женщина произвела на сотрудников фирмы также благоприятное впечатление. О том, что она являлась бывшей женой их шефа никто не злоязычил. Все знали, что отношения Анны с Николаем оставались нормальными и после развода. По словам Ларисы, они никак не влияли на семейную жизнь начальницы: Фёдорова не только не ревновала бывшую жену к своему настоящему мужу, но и даже не упускала возможности повсюду заявлять о том, что доверяет порядочности Анны.

Двадцать второго января после собрания, закончившегося около девяти часов вечера, Николай завез бывшую жену в гостиницу «Россия». Анна проживала там за счёт фирмы. В ресторане гостиницы Кравцов наскоро выпил с Анной по фужеру шампанского, поздравив бывшую супругу с удачным трудоустройством. После этого он оставил Анну ужинать одну и поехал домой к супруге настоящей. Перед прощанием Кравцов пригласил Анну назавтра к ним на ужин. Лариса о приглашении не знала, но, будучи заранее уверенным, что она одобрит его, Николай сделал его совершенно спокойно. Также спокойно он рассказал о приглашении дома по возвращении. К его невероятному удивлению, Лариса восприняла новость о предстоящем приходе Анны более, чем бурно. Впрочем, вернувшись домой Николай сразу заметил, что жена пьяна в стельку. Не в силах выносить Ларису в подобном состоянии, Николай нашёл временное убежище в ванной. Он пообещал жене оставаться там до утра, если она не успокоит расшатавшиеся нервы. Минут через пятнадцать, приняв душ и убедившись, что в квартире тихо, Кравцов вышел из ванной. Сначала мужчине показалось, что жены дома нет; настолько поразительной была тишина. Пройдя на кухню, Николай открыл холодильник и принялся искать что-нибудь съестное. В последнее время Лариса почти не готовила. К тому же, особенно в последнее время, она нередко позволяла себе употребление спиртного. Это настораживало Николая; начав пить, Лариса не ограничивалась одним стаканом. Пила она всё подряд: и виски, и шампанское, и вино, и водку… Всё это заранее покупалось якобы для нежданных гостей, но в домашнем баре не застаивалось.

Не найдя в холодильнике ничего приготовленного и на этот раз, Николай наскоро сделал бутерброд, вскипятил воду и заварил ею суп из пакетика. У него с детства были слабые желудок и печень. Ожидая, пока суп настоится, Кравцов вышел на балкон покурить. И вот здесь-то онемел: по всей длине одной из продольных стенок их крохотного застеклённого балкона в ряд стояли пустые бутылки. То, что выпитое было не вчерашней давности, Кравцов знал наверняка. Не далее как сегодня утром, перед уходом на работу, он собственноручно спустил в мусоропровод всю пустую тару, накопившуюся в доме за несколько последних дней. Ужаснувшись, Николай насчитал восемь пол-литровых бутылок из-под пльзенского пива и две бутылки из-под вина: одну красного и вторую белого. «Ризлинг» они обычно покупали в супермаркете для тушки курицы. Отсутствие на плите приготовленного блюда доказывало, что на этот раз хозяйка нашла вину другое применение. Открытие вызвало сомнение. Сначала он подумал, что днем у Ларисы кто-то был. Как всякому честолюбивому мужчине ему в голову сразу же закрались подозрения: не является ли причиной перемен, происходящих с Ларисой, другой мужчина? Кравцов почувствовал горечь во рту и жжение в желудке. Погружённый в тяготные мысли настолько, что забыл про курево, Николай зашёл с балкона в квартиру. И вдруг из спальни до него донеслись жалкие рыдания супруги.

Лариса лежала на кровати полураздетая и, уткнувшись в подушку, пьяно рыдала. На вопрос Николая о причине истерики, она усилила плач. Ничего не понимая и ещё больше подхлёстывая себя в собственных подозрениях, Николай предложил Ларисе успокоиться и пойти на кухню поговорить. Жена послушно проследовала за ним. Усевшись напротив через стол, она стала тупо смотреть, как Кравцов ужинает.

На тот момент Лариса казалась спокойной, даже вялой. Она приготовилась к разговору по душам, испросив для себя последний стаканчик. Не желая обострять и без того сложную атмосферу, Николай молча отметил, как жена открыла красное вино. Он решил выпить, чтобы поддержать компанию, хотя, в принципе, вино не очень-то и любил. Супруги чокнулись бокалами. Николай отпил несколько глотков. Лариса осушила бокал одним залпом. Посидев несколько секунд молча, она принялась говорить.

Вся её речь сводилась к уже высказанным до этого обвинениям в измене. Любая попытка мужа пресечь беспочвенные оскорбления сводилась к новой вспышке грубости.

Николаю было невыносимо слышать подобное, почему, на очередной взвизгивающей ноте, он всё-таки прервал разговор и пошел в спальню. Там, приняв снотворное, он лег в кровать. Обиженная Фёдорова осталась на кухне и, по доносившимся звукам, скорее всего вновь налегла на спиртное. Впрочем, после принятия лекарства, Кравцов очень скоро провалился в глубокий сон.

Проснулся Николай рано утром. Ларисы в кровати не было. Он встал, прошёл по квартире и увидел её спящей на кушетке в третьей комнате. Ничего подозрительного в позе Ларисы мужчина не заметил, отчего сразу же прошёл в ванную. Затем он сварил себе кофе, позавтракал и оделся, чтобы идти на работу. Перед уходом мужчина решил всё-таки разбудить жену и попросить появиться сегодня на фирме. Он понимал, что Лариса ревнует, и не хотел создавать проблем из-за бывшей супруги. Нужно было окончательно решить вопрос о трудоустройстве Анны. Сделать это, к сожалению, Кравцову не пришлось. Подойдя поближе к кушетке, он заметил неестественно жёлтый цвет лица спящей. Николай схватил жену за руку и сразу же понял, что приключилась беда. Тело было холодным. Николай бросился в зал. Там он увидел недопитую бутылку вина, бокал, наполненный наполовину, и пустую пачку от снотворного, валявшуюся около столика. Не медля, Кравцов позвонил сначала в скорую помощь, затем в милицию. Но помочь Ларисе уже никто не мог.

Глава вторая: Первый день суда. Версия Соева

Закончив свой рассказ, подсудимый Кравцов перевёл взгляд, отрешённо блуждающий до этого по залу, на судью и присяжных заседателей. Судя по выражениям их лиц, они верили с натяжкой. Николай достал из кармана брюк пачку с бумажными носовыми платками, утёр одним из них потное лицо и попросил у милиционера, стоявшего перед ним, воды. Пока он пил, судья предоставил слово для допроса адвокату обвиняющей стороны.

Соев, уже давно и нетерпеливо ожидая этого, поднялся с места.

Взяв со своего стола необходимые записи, он, энергично пружиня, пошёл в сторону барьера. Остановившись перед громадиной Кравцова и продолжительно глядя ему в глаза, миниатюрный Соев молчал до тех пор, пока не дождался, что подозреваемый опустит взгляд. Тогда, победоносно улыбнувшись режущей улыбкой, он отвернулся от него и обратился к залу:

– Уважаемый суд, господа присяжные заседатели, дамы и господа! Позвольте зачитать вам следующее официальное заявление медицинской экспертизы.

Судья положительно кивнул.

– Заключение врача: «Употребление препарата „Барбамила“, являющегося снотворным сильного действия, произошло вечером двадцать второго января сего года в промежутке времени между двадцатью двумя и двадцатью четырьмя часами. Количество препарата, присутствующее в крови умершей Фёдоровой Ларисы Николаевны, определено ноль, запятая, шестью граммами на литр. Количество лекарства, растворённое в вине в недопитой бутылке и в бокале, составляет примерно один грамм на литр. На бокале найдены отпечатки пальцев и губ потерпевшей. Помимо данного препарата, в крови погибшей обнаружен алкоголь в количестве трех граммов на литр, что соответствует состоянию повышенного опьянения.»

Закончив чтение, Соев вновь повернулся к подсудимому и поправил на носу очки:

– Подсудимый, что и в каком колличестве вы пили в тот вечер?

Николай посмотрел на адвоката с легким непониманием. Но, заметив одобрительный кивок Рябова, понял, что отвечать необходимо.

Хмыкнув горлом и набрав в лёгкие побольше воздуха, Кравцов пробасил:

– Как я уже сказал, Лариса набралась ещё до моего прихода.

Было заметно, что Кравцов смущен. В его речи, и до этого сбивчивой и незамысловатой, стали проскальзывать слова, употребляемые людьми деревенского происхождения.

– Я спрашиваю вас не о том, что пила ваша жена, а о том, что пили лично вы, – уточнил Соев.

– Лично я выпил малость больше полстакана красного вина.

– Вместе с женой?

– Да.

– А в ресторане гостиницы, вместе с гражданкой Керман вы пили?

– Ах, да, – покраснел Николай от забывчивости, – Там я тоже выпил где-то полстакана шампанского. Я ведь это уже тоже говорил.

– Не больше?

– Нет. Не больше. Я был за рулем. Да и пили мы символически. Анна вообще редко пьет, – Кравцов посмотрел на бывшую жену, но, из-за последующего вопроса, не смог понять её состояния. Единственное, что он уловил, была нежность, с какой Анна смотрела на него. А ещё жалость.

– Значит, вы, выпив так мало, по возвращении домой не могли не заметить того, что ваша жена Лариса сильно пьяна? – маленькие глазки Соева сверлили буравчиком.

– Я же только что заявил, что Лариса набралась под завязку, – Кравцов не понимал к чему нужно по несколько раз переспрашивать одно и то же. Это начинало его злить.

Соев, меж тем, спокойно продолжил опрос:

– И вы, заметив это, как любящий муж, вместо того, чтобы позаботиться о жене и уложить её спать, предложили ей «добрать дозу»?

Кравцов замотал головой:

– Нет, пить я не хотел. Но Лариса устроила истерику, а потом попросила выпить с ней.

– И вы выпили? – Соев хитро щурился.

Николай беспомощно выдохнул:

– Да.

– Сколько?

– Полстакана, не больше.

– А Лариса? – не отставал следователь.

– Столько же. Она была недовольна, что я ей мало налил. Я же уже всё это говорил, – голос Кравцова был на грани срыва.

Соев улыбнулся, словно именно этого и ждал.

– Да-да, – поспешно согласился он, – Тогда скажите нам сколько вина оставалось в бутылке в тот момент, когда вы ушли из кухни в спальню?

Кравцов помедлил, соображая:

– Я не уверен, что смогу вам точно сказать сколько. – Пожав плечами, он посмотрел на судью.

– Скажите приблизительно, – попросил судья. Отчего-то ему было жаль мужчину, оказавшегося в столь странной ситуации. Но чувства могли быть причиной предвзятости. Поэтому судья говорил сухии и по-деловому. Николаю он, все же, придал уверенности:

– Наверное.., больше половины бутылки, – произнёс обвиняемый медленно и закончил, – потому, что Лариса тоже выпила свои полстакана.

– Вы хотите сказать полбокала? – грубо поправил Соев.

Кравцов, сбившись с мыслей, кивнул:

– Полбокала.

– А вы?

– И я полстакана, то есть полбокала, – стушевался Николай не столько от замечаний адвоката, сколько от собственного косноязычия.

– Значит, в момент, когда вы ушли из кухни, на столе должно было оставаться где-то около пол-литра? – быстро подытожил Соев.

Кравцов пожал плечами:

– Да, где-то так.

Дождавшись занесения ответа подозреваемого в протокол опроса, Соев обратился к присяжным заседателям:

– Уважаемые господа, не сочтите меня за зануду или буквоеда. Данный вопрос может иметь в последующем очень важное значение. Тем более, что у следствия есть всего лишь одна версия, и другой услышать не от кого. Вполне может быть, что на деле всё было вовсе не так, как только что рассказал нам господин Кравцов. Может быть, после того, как Лариса Фёдорова призналась, что знает о любовной связи своего мужа с Анной Керман, господин Кравцов, понимая, что это грозит ему разводом, решил покончить с ней?

– Чего? О какой любовной связи? – Николай нервно закусил зубами край усов с одной стороны. Адвокат Рябов резко встал с места с обращением:

– Это провокация, ваша честь! Я приношу протест.

– Протест принят, – тут же согласился судья, – Господин обвинитель, потрудитесь оперировать конкретными фактами, а не собственными предположениями. С тем, чтобы не навязывать ваше мнение суду.

Соев покорно сложил ладони:

– Хорошо, ваша честь.

Он знал, что его предположение способно определённо воздействовать на решение присяжных даже несмотря на то, что судья попросил оставить его без внимания. Так уж устроен человек, и Соев, как хороший психолог, знал, что память ярче удерживает то, что подверглось сомнению. К тому же, подобный трюк нередко использовался его коллегами именно для привлечения внимания присяжных к той или иной детали в обвинении. Вот почему теперь, влив в уши слушателей свою мысль, Соев принялся развивать её, тонко маскируя при допросе:

– У меня несколько вопросов к обвиняемому. Скажите, господин Кравцов, лекарство «Барбамил», которое послужило орудием смерти гражданки Фёдоровой, было предписано вам врачом?

– Да. Моим психотерапевтом, – за время перепалки между судьёй и Соевым Николай успокоился и отвечал конкретно, не вдаваясь в лишние детали. Так, как учил Рябов.

– Когда и почему?

– Я – технический директор. Это всё время напряжение. Приходится много работать с компьютером, создавать новые проекты. Осенью прошлого года, я понял, что не могу нормально спать. Снились кошмары. Я просыпался уставший, с головной болью. И потом целый день был вялый, – отвечая на новый вопрос, Николаю наконец-то удалось взять себя в руки и сосредоточиться, – У одного из моих коллег было такое же. Он посоветовал мне сходить к психотерапевту. Я пошёл. Врач сказал, что это – умственное переутомление. Нужно лечить. Иначе может быть истощение нервной системы.

Было заметно, насколько тяжело дается обвиняемому припоминать умные слова, способные придать солидности и ему самому, и его речи. После каждого ответа Кравцов поспешно вытирал лоб платком, который теребил в руках. Заметив это, Соев ухмыльнулся и что-то мимолетом занёс в свою тетрадку-блокнот.

– И что же: ваш врач назначил вам столь сильное лекарство вот так сразу? – Въедчивый голос Соева таил непонятную тревогу.

– Нет, – припомнил Кравцов, – Он дал мне сначала «Люминал». Но у меня печень не очень, а « Люминал» при болезнях печени не советуют. И потом, он помогал мне не всегда. Поэтому, через несколько недель я снова пошел к врачу и попросил что-то другое. Тогда он выписал мне «Барбамил».

Соев выразил откровенное удивление, опять артистично и тонко, для публики:

– И вы, будучи сильным аллергиком на целый перечень наименований, от пыльцы злаковых до шоколада и клубники, согласились вот так запросто принимать препарат, вызывающий сильную зависимость и даже, при высоких дозах, наркотическое действие?

Николая эта деталь не впечатлила:

– А что мне оставалось делать? – мужчина посмотрел на присяжных, – От «Люминала» я был сонным и раздражительным. Я сказал это врачу. Он посоветовал поменять снотворное.

Соев выслушал объяснение Кравцова с таким видом, словно заранее знал его, и стал методично опрашивать дальше:

– Скажите, господин Кравцов, данное лекарство вы принимали ежедневно?

– Первые два месяца ежедневно. Потом – по мере необходимости.

– А в каких дозах?

– По одной или по две таблетки. Это зависело от формы выпуска.

– Уточните про формы выпуска, пожалуйста, – глаза Соева заблестели, как у вора при виде золота.

Кравцов пожал плечом:

– Пожалуйста. Есть пачки по шесть таблеток по ноль одному грамму, есть по ноль два грамма.

– Пачка, найденная в квартире Фёдоровой в день её смерти, была расфасовкой в ноль, запятая, два грамма?

– Да.

– А в предписании врача рекомендовано лекарство меньшей концентрации.

– Я знаю. Но в аптеке такого не было. Мне предложили или купить по ноль два грамма, или прийти в другой раз. Я взял то, что было.

– И при этом вам объяснили, что вместо одной таблетки теперь нужно пить только половину, а вместо двух таблеток – одну?

Кравцов кивнул.

– А вы знали, что большая доза этого лекарства способна вызвать летальный исход? – последние слова были произнесены адвокатом Соевым с акцентом на них.

Николай пожал теперь уже двумя плечами:

– Так… это… даже витамины могут быть ядом, если тонну съесть. Разве не так? – Кравцов вновь посмотрел на присяжных, ища поддержки.

Соев встал перед подозреваемым, загораживая пространство, насколько это было возможно, и удерживая внимание Кравцова на себе:

– Так-то это так. Но данное лекарство входит в список особо опасных. Врач вам про это говорил?

– Да.

– А он объяснил вам как принимать лекарство?

– И он. И в аптеке, – Николай успокоился совсем. Казалось, вопросы задаются только для информирования присяжных, посвящённых в суть дела поверхностно. Соев кивнул согласно и попросил:

– Тогда расскажите это нам.

– Если хотите. Эти таблетки нужно растворять в воде.

– Правда? И какой же у них вкус, запах?

– Запаха – никакого. А вкус? – Кравцов замялся, – Немного горьковатый.

Соев стоял совсем близко и улыбался, как хороший приятель:

– Этот вкус характерный или, если таблетку растворить не в воде, а в соке или, скажем, в вине, то возможно и не почувствовать на вкус наличие препарата в напитке?

Рябов вновь поднялся, заставив Кравцова снова заволноваться.

– Ваша честь, – недовольно заметил адвокат, – я возражаю против того, чтобы мой подзащитный отвечал на этот вопрос. Я вижу, к чему клонит обвинение.

Судья посмотрел на обоих адвокатов, видимо размышляя над их логическими заключениями, затем посмотрел на Рябова:

– Протест отклонен. Подсудимый, отвечайте не вопрос!

Кравцов посмотрел на судью растерянно:

– Я не знаю, что ответить, Я, скорее всего, отличил бы этот вкус.

– А ваша жена могла его отличить? – ухватился Соев за последнюю фразу.

– Я не знаю. Думаю, что могла.

– Думаете или уверены? – настаивал Соев на уточнении.

– Думаю, – ответил Николай, поразмыслив. И тут Соев взвился на месте:

– А я так думаю, что в том неадекватном состоянии в котором, судя по заключению медэкспертизы и вашему собственному признанию, находилась ваша жена, она вряд ли смогла бы отличить вкус растворённого в вине лекарства. Тем более, что для того, чтобы убить её, нужно было растворить в бокале всего лишь то количество, что чуть-чуть превышает лимит нормы разового употребления. А лимит этот, как написано в аннотации, определен всего-то одной таблеткой по ноль, запятая, два грамма лекарства. – Соев выражал свою точку зрения, возвысив голос мо максимума. По залу прошёл возмутительный ропот. Адвокат Рябов поднялся и разочарованно развел руками:

– Господин судья! Если верить версии господина Соева, то, в таком случае, мой подзащитный должен был принять лекарство гораздо позже, чем его жертва. В то время как биохимическая экспертиза его крови, основанная на диссимиляции препарата, подтверждает, что Николай принял лекарство тридцатью-сорока минутами раньше своей жены. Это – алиби.

Соев, выслушав оппонента, подошёл к его столу и ехидно улыбнулся ему, при этом направляя свой ответ в сторону присяжных заседателей:

– Конечно, коллега, это всё так. Но ведь мы знаем, что в тот вечер Лариса Федорова была сильно пьяна и не могла следить за действиями своего мужа. Мы знаем, также, что на месте совершения убийства была обнаружена единственная пустая пачка из-под «Барбамила». – Рассуждая, как бы с самим собой, Соев принялся расхаживать по залу, глядя в пространство воздуха. – Обычно, как сказал нам до этого подозреваемый, в пачке содержится шесть таблеток. Сам Кравцов принял в тот вечер одну таблетку. А пачка, на момент обыска, была пуста. Экспертиза подтверждает, – Соев подошел к своему столу и приподнял листок, что зачитывал до этого, – что суммарная концентрация лекарства в оставшемся вине не превышает пяти таблеток «барбамила» по ноль, запятая, два грамма. По цифрам все сходится. Так, может быть, господин Кравцов сначала растворил в бутылке пять таблеток, затем выпил шестую, затем позвал жену в спальню и добился того, чтобы она оставалась там с ним до тех пор, пока он полностью не заснул? Молодому, здоровому мужчине не составило бы труда поддерживать разговор, находясь уже, фактически, в состоянии полудрёмы. Выиграв таким образом нужное ему для алиби время, Николай Кравцов вслед за этим спокойно погрузился в сон, зная, что оставляет Ларису наедине с вином и растворенным в нём лекарством. И так как Фёдорова вообще любила выпить, а в тот вечер, к тому же, была не в состоянии себя контролировать, то Кравцов был практически уверен, что после того, как он заснёт, жена продолжит выпивку. Что и случилось. Лариса действительно продолжила пить. А так как концентрация «Барбамила» в вине была убийственной, Фёдорова свалилась замертво, не успев допить.

Выдвигая обвинительную версию, Соев говорил с таким спокойствием и при этом так улыбался, словно речь шла не о происшествии со смертельным исходом, а о каком-то банальном случае. Прибегая к избранной лёгкости суждения, Соев рассчитывал и на доступность своей версии для всех, слушавших её, и на очевидность предполагаемого.

Рябову, более чем кому-либо, была понятна хитрость Соева. Не желая поддаваться его игре, адвокат защиты решил быть понастойчивее:

– Ваша Честь! Я протестую! – повысил он голос, – Обвиняющая сторона вновь пытается навязать следствию свою версию.

– Протест принят, – согласился судья, – Господа присяжные заседатели, прошу вас не принимать в счёт только что высказанное обвинителем. Обвинитель, повторно прошу вас воздержаться от предположительных высказываний подобного рода. Иначе, я отстраню вас от процесса. Продолжайте по существу.

– Да, ваша честь, – согласился Соев с замечанием и резко повернулся к обвиняемому, – Скажите, господин Кравцов, пустая пачка от таблеток, найденная в вашей квартире при обыске, часто оставлялась вами дома?

Николай замотал головой:

– Никогда. Снотворное всегда было при мне, где бы я не бывал. Даже дома, выпив лекарство на ночь, я всегда убирал упаковку обратно в свой дипломат.

– Почему такая осторожность?

– Я люблю порядок, – объяснил Николай, – А у Ларисы всё всегда терялось. У ей по дому то тут, то там постоянно валялись всякие лекарства: женские пилюли, от головы, от температуры.

Соев согласно закивал на такое объяснение, но о милости речь не шла, поэтому он продолжил сухим голосом:

– И ваша жена знала о том, где вы прячете снотворное?

– Конечно знала, – для Кравцова было бы странным что-то прятать в доме. Но Соев снёс утверждение не на счёт аккуратности подозреваемого, а скорее на обычное согласие. Голос адвоката был все также бесстрастным, методичным:

– И вы утверждаете, что в тот вечер, приняв снотворное, положили его обратно в ваш дипломат, а дипломат закрыли на ключ?

Кравцов кивнул, не думая:

– Да. Я закрыл дипломат, а ключ положил в карман пиджака.

– А потом, по вашему утверждению, когда вы уже спали, ваша жена, очевидно, взяла ключ из пиджака, открыла им дипломат, достала оттуда лекарство, закрыла дипломат и положила ключ обратно в пиджак? – при каждом предположении адвокат обвинения загибал по пальцу.

– Скорее всего, – Кравцов понимал что тон, каким Соев перечисляет порядок действий Ларисы, ставит под сомнение сказанное, но добавил, – А как могло быть иначе?

– Как могло быть иначе, нам еще предстоит выяснить, – резко обрубил Соев, заставив Кравцова вздрогнуть. Но тут же он продолжил, уже почти мягко, – А вас я хотел бы спросить вот о чём: не кажется ли вам странным, что при экспертизе милиция не обнаружила отпечатков пальцев вашей жены на ключе вашего дипломата?

Задавая вопросы, Соев имел привычку смотреть прямо в глаза опрашиваемого. Он то подходил к нему совсем близко, если вопрос мог помочь адвокату завести жертву в тупик, то отходил подальше, когда значимость ответа была промежуточной и не столь существенной. Сейчас, спрашивая про отпечатки, Соев отошел от стойки с подсудимым почти в другой конец зала суда, к барьеру, за которым находились члены присяжной комиссии, и оттуда вёл опрос, оперевшись одной рукой на барьер. Те, кто был знаком с манерой работы Соева, могли не сомневаться в том, что он предвидит ответ обвиняемого.

Кравцов этой тактики Соева не знал. Тем не менее, он уже слышал от Рябова про наличие отпечатков пальцев Ларисы на его дипломате и их отсутствие на ключе. Поэтому вопрос не поставил его в затруднение.

– Не кажется, – устало выдохнул Кравцов, – Я сразу же объяснил это милиционерам, которые пришли к нам. Когда я увидел около Ларисы пустую пачку от снотворного, я побежал к дипломату. Я хотел проверить осталась ли там моя, другая пачка. Я открыл дипломат ключом. Посмотрел. Пачки там не было. А отпечатки Ларисы я, наверное, замазал своими пальцами. Ключик-то маленький.

– Конечно-конечно, – поспешил согласиться Соев, не желая потерять какую-то пронзившую его мысль, – Вы открыли дипломат, убедились, что лекарства там нет, и побежали звонить в милицию. Разве вы не понимали, что только что стёрли, возможно единственное доказательство собственной невиновности? – теперь Соев подошёл к Кравцову поближе, а в его голосе зазвучала издевка.

Кравцов посмотрел на всех с прежней растерянностью во взгляде:

– В тот момент я не думал ни о каких доказательствах. Я не понимаю, чего вы от меня хотите? – взмолился он, глядя на Соева, – Ведь отпечатки пальцев Ларисы остались на ручке дипломата и на его крышке.

– Да-да, конечно, – Соев вновь оставил без внимания последние слова Кравцова. Он наверняка знал об осведомлённости защиты о результатах следственных экспертиз. В его задачу, как адвоката обвинителя, не входило обнародовать эту осведомлённость, нет, его обвинение базировалось на способности уловить малейшую слабость в речи подозреваемого, позволяющую подмять его под себя. Соеву показалось, что он вдруг нащупал именно такую деталь, и он теперь собирался придать ей более значимый вид:

– Скажите, господин Кравцов, а почему вы только что сказали, что поспешили открыть дипломат для того, чтобы убедиться, что ваша жена использовала именно вашу упаковку? Разве, найденная пустая пачка, была не единственной, имеющейся в квартире на момент несчастного случая?

Предположение Соева было столь неожиданным, что подозреваемый растерялся. Он беспомощно посмотрел на своего адвоката, затем протяжно на бывшую жену, потянулся к стакану, отпил. Потом, отложив в сторону беспощадно истеребленный платок, вытащил из пачки новый, промокнул им лоб, после чего проговорил совершенно сухим голосом:

– Найденная пустая упаковка была в доме единственной. Такие лекарства впрок не выдаются.

Казалось, Кравцов был в замешательстве. Закончив фразу, он тяжело выдохнул, опустил глаза в барьер и замолчал. Это было именно то, что могло стать триумфом его, Соева, успеха, переломным моментом в следствии, идеей, которая раньше не приходила ему в голову в том виде, в каком пришла сейчас. Задохнувшись от внезапности догадки, Соев на мгновение углубился в вихрящиеся мысли, из-за чего именно на это время потерял руль управления допросом. Мига хватило для того, чтобы Рябов, считавшийся также далеко не последним профессионалом, включился в игру.

Спасительный глас адвоката защиты прорвался в зал именно в тот момент, когда в нём повисло всеобщее молчание:

– Господин судья, позвольте дополнить ответ моего подзащитного существенным замечанием. У меня по этому вопросу имеется справка из аптеки, в которой мой клиент покупал лекарство. В ней говориться что, я цитирую: « … порядок отпуска препарата был осуществлен без нарушения норм предписания.» Справка датирована двадцатым января. Эта же дата стоит на очередном, обновлённом предписании психотерапевта. В нём четко указано, что отпуск лекарства должен производиться с периодичностью, не превышающей одной пачки лекарства в неделю. Иными словами, двадцатого января сего года мой подзащитный купил в аптеке только одну, одну единственную пачку «Барбамила».

Рябов поднес к столу судьи имеющееся доказательство.

Столь несвоевременное вступление коллеги явно не входило в планы Соева. Оценив его дедуктивные способности, адвокат потерпевшей стороны ухмыльнулся и внутренне отругал себя за преждевременную успокоенность.

«Похоже, что этот процесс не поднесут мне на серебряном блюде», – подумал Соев и нахмурил лоб. Нет. Ему ещё предстоит борьба. И не исключено, что примет она острый характер. У Соева было интуитивное предчувствие на это. Что, впрочем, только лишь подстегнуло его. Теперь, уже практически зная, что за ответом обвиняемого кроется какая-то тайна, он решил дожать его морально и, подойдя совсем близко к барьеру с Кравцовым, резким голосом задал очередной вопрос:

– Господин Кравцов, скажите в таком случае, когда вами была куплена предыдущая упаковка?

Подозреваемый растерялся:

– Я не совсем уверен, но мне кажется в конце декабря. Да, точно, в конце декабря, – подтвердил он тут же, – В последнее время сон мой наладился, и я не особо нуждался в снотворном, – для убеждения Николай посмотрел на своего защитника. Тот был спокоен. Это передалось Кравцову, – Во всяком случае, если вам так необходимо, вы можете узнать это в моей аптеке, – добавил он уже совершенно безразличным тоном.

Соев почувствовал это, ибо в его следующем заявлении промелькнула тень недовольства ходом допроса. Но в то же время догадка, осенившая его до этого, теперь переросла в уверенность и подсказала Соеву ту основную линию, по которой он должен был продолжать спрашивать. Именно эта линия теперь выстраивалась в его мозгу, требуя времени на формирование. У Соева этого времени было крайне мало. Он мог, конечно, отказаться сейчас от дальнейшего допроса, попросить продолжить его позже. Но это было ему не на руку. Как опытный адвокат, он знал, что всё хорошо в своё время. Позже мысль не сформируется столь удачно и нападение не будет столь неожиданным. Вот почему, на свой страх и риск, поторопился атаковать.

– Я проверил: двадцать шестого декабря, – кивнул Соев на предложение подозреваемого. Достав, в свою очередь, документ, подтверждающий его слова, он тоже передал его судье. Этой лёгкой заминки хватило, чтобы его подозрение к нужной детали превратилось в веское представление картины вины, которую он и принялся вырисовывать сейчас. – В первый раз вы купили лекарство как раз тогда, когда оно было вам предписано. А именно: в начале ноября. Исходя из того, что каждая пачка содержит по шесть таблеток, а также вашего признания в том, что в течение ноября вы нуждались в приеме лекарства ежедневно, врач выписал вам предписание сроком на месяц. За это время вы, действительно, регулярно приобретали «Барбамил» в аптеке каждую неделю. А именно: до двадцать шестого декабря вы купили в аптеке четыре упаковки лекарства, дозированного по ноль одному грамму. Затем, с пятого по двадцать шестое декабря, вы лекарство не принимали. А двадцать шестого декабря снова побывали у врача и попросили предписание на одну пачку. Третьего января вы улетели в Германию и вернулись оттуда десятого января. За эту неделю, как я понимаю, вы лекарство не употребляли тоже. Если верить вашим чистосердечным признаниям, данным только что, то сон ваш улучшился?

Кравцов в ответ кивнул.

Соев улыбнулся:

– Еще бы! Учитывая, что вы провели целую неделю с бывшей женой, да ещё в Германии…

Не обращая внимания на пошлые намёки, Кравцов только сильнее сжал в руке платок, чтобы не сорваться и не нагрубить.

Соев, не спровоцировав реакции, продолжил:

– Итак, с третьего по двадцатое января всё у вас было хорошо. А двадцатого вдруг опять возникла необходимость в снотворном. Странно! За день до прилета в Москву вашей бывшей жены и за два дня до смерти нынешней. Что так? Угрызения совести? Излишняя нервозность?

Кравцов от волнения широко раздул ноздри. Он старался не глядеть на противного адвоката:

– Второе.

– Допустим. Да и не это интересует меня в данном случае.

Соев посмотрел на подозреваемого жестким взглядом. Зал нетерпеливо зашевелился, ожидая пояснения. – Мне кажется подозрительным, что покупка более сильного лекарства пришлась именно на период, во время которого ваша жена Лариса Фёдорова была отравлена? И сейчас мне очень хотелось бы знать: случайность ли это, как сказали вы, или же преднамеренная хитрость будущего убийцы, как думаю я?

Глаза Соева сузились до максимума, оставив на лице лишь две маленьких щелочки. Услышав последний вопрос, Кравцов заморгал глазами. Его адвокат буквально сорвался с места.

Но, едва заметив реакцию коллеги, Соев, не давая ему даже открыть рот, тут же осадил голос и повернулся к судье:

– Ваша честь, я прошу не принимать, сказанное мною, за обвинение, а всего лишь за умозаключение.

Голос его звучал почти невинно. Все-таки он был очень силён, этот Соев! Услышав его просьбу, Рябов сел и беспомощно покачал головой. Не зря все адвокаты, которым уже приходилось сталкиваться с Соевым как с оппонентом, предупреждали об этом. Силен! И ничего тут не попишешь. Хоть и использует неразрешённые приемы воздействия на мнение окружающих, но как использует! И в какой момент! Рябов не мог не признать, что схематическое описание хода действия, только что предложенное Соевым на рассмотрение, а еще вернее на обсуждение, явилось для защиты ударом ниже пояса.

– Ваша Честь, это очередная провокация! – отчаянно усмехнулся Рябов.

– Ваша Честь, повторяю, это всего лишь умозаключение, не лишённое, как мне кажется, логического смысла, – настоял на определении Соев.

– Подозреваемый, отвечайте! – кивнул судья.

Николай тяжело поднялся: