Змеи и лестницы Платова Виктория

– Не ждать до завтра.

– В смысле?

– Брэйнсторминг. Начать нужно сегодня.

– Решили таки поделиться соображениями?

Гиперактивность немки совсем не улыбалась Вересню. Она предполагала, что следователь, даже не пожрав толком, должен бежать куда-то и, на ночь глядя, включать мозги. И неизвестно еще, как на его уход отреагирует Мандарин – вдруг ему попадет шлея под хвост и он опять включит свой чертов «Титаник»? Положительно, с точки зрения Гагарина идея фройляйн комиссара была контрпродуктивной.

Да и с любых других точек – тоже.

– А… до завтра не потерпит? – осторожно спросил Вересень. – Никак?

– Нет.

– Может, тогда… у меня?

Предложение выглядело нелепым, особенно, если учесть, что его телефонная визави была немкой – раз, и – малознакомой женщиной – два. Но Вересень совершенно справедливо рассудил, что устраивать брэйнсторминг будет сподручнее, имея перед глазами наглядную агитацию. А именно – материалы по делу Вернера Лоденбаха, развешанные на заветной магнитной доске. Оставалось только заручиться согласием самой комиссарши.

– Это… удобно? – после непродолжительного молчания сказала она.

– Вполне. Я живу один. Айн. Айн манн.

По-немецки это означало «один человек», и Вересень понятия не имел, откуда знает это выражение. Но, произнеся его вслух, тут же получил от дурацкого парня лапой по скуле и немедленно поправился:

– Айн манн и айн кот. Э-э… кэт. Ну как, согласны?

– Хорошо.

– Тогда я зайду за вами минут через двадцать.

– Хорошо.

Немка отключилась, а Вересень окинул взглядом кухню и часть коридора, а потом рысцой побежал в комнату. Порядок, царивший в квартире, нельзя было назвать идеальным, но это был именно порядок, а не какое-нибудь холостяцкое безобразие: грязные носки нигде не валяются, полы пребывают в относительной чистоте, следов вековой пыли на рабочих поверхностях стола и телевизора тоже не видно. Кроме того, после переезда к нему Мандарина, Вересень собственноручно вымыл окна: дурацкий парень любил сидеть на подоконнике и глазеть на улицу. Вернее – на никогда не рассасывающуюся автомобильную пробку внизу и близлежащие крыши.

Оставалось только разобраться с ворохом одежды: ее Вересень обычно складировал на стульях. Лишняя пара джинсов, летний пиджак, футболки и тенниски перекочевали в кладовку, после чего Боря еще раз осмотрел комнату и остался доволен ее видом.

– Сегодня у нас будут гости, – объявил он Мандарину. – Вернее – гостья. Немецкий товарищ. Так что – не орать и не бесчинствовать. И помнить, что мы с тобой представляем страну. Усек?

Мандарин отнесся к новости спокойно. Спустившись с рук Вересня, он зевнул, выгнул спину и отправился на подоконник.

– Скоро вернусь! – крикнул ему Вересень прежде, чем захлопнуть дверь.

Они с Мишей и впрямь обернулись за пятнадцать минут – при этом Боря успел продемонстрировать немке «типичный питерский закат», «типичный питерский двор-колодец» и «типичных питерцев, отдыхающих после трудового дня» – за них сошли два байкера, которые как раз парковали у «Паутины» свои «харлеи».

Из всего увиденного Мишу впечатлил только двор-колодец.

– Здесь же совсем нет света! – сказала она, глядя на маленький квадратик неба, со всех сторон подпираемый ущельями стен.

– Зато хорошая акустика, – парировал Вересень.

Мандарин поначалу не проявил никакого интереса к гостье из Франкфурта, да и она осталась совершенно равнодушной к дурацкому парню. Лишь скользнула по нему взглядом – и все. Это было что-то новенькое, и Вересень почувствовал себя уязвленным: до сих пор знакомство с Мандарином третьих лиц проходило на ура. Оно оставило глубокий след в суровых мужских сердцах Кукушкина и Литовченко, не говоря уже о самом Вересне. Но немка…

С ней явно было что-то не так.

Презрев инопланетные кошачьи уши, она уставилась на доску, увешенную фотографиями и украшенную смехотворной Вересневской графикой.

– Может быть, чайку? – подал голос Вересень.

Вместо ответа фройляйн комиссар еще ближе придвинулась к доске.

– Что это? – спросила она, разглядывая нарисованную пальму.

– Тимбукту. Тимбукту упоминается в записке, которую Кристина Бирман написала Лоденбаху, – Вересень ткнул сначала в фотографию эскорт-девицы, затем – в имя утопленника, и напоследок – в саму записку. – Записка, честно говоря, довольно странная. Но, может, вы в ней разберетесь. Как женщина.

– Как женщина? – Миша приподняла подобие бровей.

– Если судить по тексту записки, то складывается впечатление, что этот тип… Вернер Лоденбах… Чего-то там пообещал и не выполнил. Обманул, одним словом.

– Обманул, – немка снова пошла красными пятнами. – Обманул.

В этот момент в кармане Вересня заверещал мобильник. Знаками показав комиссарше, что ему нужно поговорить, следователь вышел из комнаты, неплотно прикрыв за собой дверь. Щель была оставлена для Мандарина, который обычно ходил за Борей, как привязанный.

– Ты дома? – раздался в трубке бас Литовченко.

– Дома.

– Сплавил немчуру?.. Уж прости, что так сегодня получилось. Обстоятельства непреодолимой силы.

– Не обстоятельства, Витя. А твой косяк.

– Согласен. Но за это вызвавшим огонь на себя полагается поощрение. Презент.

– Какой еще презент?

– Сейчас увидишь. Я у тебя под подъездом стою.

В подтверждение слов Литовченко загудел домофон.

– Открывай!

Вересень нажал на кнопку и, дождавшись, когда капитан вломится в подъезд, распахнул настежь входную дверь. А дверь в комнату, наоборот, закрыл, отметив про себя, что Миша вполне освоилась и даже оседлала стул. И теперь сидит на нем, сложив руки на коленях и не отрывая взгляда от доски.

Мандарин в коридор так и не вышел.

Немудреный презент Литовченко состоял из двух огромных, – с руку – вяленых лещей, завернутых в газету и упаковки баночного пива. Лещи были отрекомендованы, как «ростовские, только с самолета, а третьего дня еще в Дону плавали».

– А Мандарин как, рыбку уважает?

– Вяленую? Вряд ли.

– Ну, я ему на всякий случай вкусняшек прихватил, – капитан сунул два пальца во внутренний карман пиджака и извлек оттуда упаковку лакомства из лосося. – Он где вообще?

– В комнате, – понизил голос Вересень.

– А чего это ты шепчешь?

– Он не один.

Сказанное Вереснем привело капитана в восторг.

– Так ты ему телочку притаранил? В смысле – кошечку?

– Ну… Что-то вроде того.

– Вот это – правильный ход. А мы можем и на кухне посидеть. Пока суть да дело. Рыбку пожуем, пивасиком закинемся, обсудим дела наши скорбные.

Но одними лещами капитан не ограничился. Угнездившись за кухонным столом, он поставил перед собой картошку и за пять минут опустошил бльшую часть сковороды: Вересню достались лишь крохи.

– Очень жрать хочется, извини, – Литовченко подцепил на вилку сразу три больших куска. – Целый день маковой росинки во рту не было. Ну, как там немчура?

– Уже работает.

– Что-нибудь новое от нее узнал? Кто этот тип?

– Мы пока этого не обсуждали. Заехали к Кукушкину, потом сидели в управлении. Ей нужно время, чтобы сложить картинку.

– Я вот что подумал, Вересень… Лоденбах – парень непростой.

– Тоже мне – открытие.

– Непростой – от слова «очень». Если все, что надул нам в уши Кукушкин – правда, то убийство получается слишком мудреным. Сам посуди: утопили его в одном месте, а всплыл он совсем в другом. Даже если предположить, что Кукушкин прав…

– Кукушкин всегда прав.

– Так вот, если Кукушкин прав, то парня мариновали в каком-то бассейне около месяца. Для чего?

– Ну… – Вересень на секунду задумался. – Чтобы довести тело до кондиции, к примеру.

– До какой?

– До той, при которой его невозможно опознать. Во всяком случае – визуально.

– Вот! Но при этом преступникам было важно, чтобы придурка Лоденбаха все-таки нашли. И именно в таком виде. Иначе они просто бы зарыли тело в лесу. Или в болото скинули – мало разве у нас болот?

– Допустим.

– Едем дальше. Гостиница, где останавливался покойник… Что мы имеем там?

– Гипотетическую связь с девицей по вызову. И письмо, которое он оставил на ресэпшене для человека по имени Арсен Бартош.

– Аптечного магната. Все правильно?

– Да.

– Что о нем известно?

– О парне, который взял письмо, или о самом Бартоше?

– Важное уточнение, – Литовченко с невероятной ловкостью очистил первого леща и отодрал янтарную сочащуюся жиром спинку от хребта. – Фотографии аптекаря свидетелям предъявил?

Знакомство свидетелей со светлым образом владельца сети аптек было запланировано Вереснем как раз на сегодня, но явление немки спутало все планы, о чем Боря тут же поведал капитану.

– Я уже извинился, слышь, – пробухтел Литовченко. – Сделаешь это завтра – и все решение проблемы.

– Сделать-то сделаю. Но что-то мне подсказывает, что дон Карлеоне из «Викинга» и Бартош – разные люди.

– Почему?

– Слишком запоминающаяся физиономия у этого визитера. Об этом все говорят в один голос. Если Бартош, действительно, замешан в похищении и убийстве Лоденбаха, он не стал бы так глупо светиться.

– А если он просто связан с утопленником по работе? Такое может быть?

– Может. Правда, мы не знаем, чем занимался Лоденбах…

– А немка на что? – Литовченко, очевидно, вспомнив о прелестях фройляйн комиссарши, скорчил гримасу отвращения. – Надеюсь, она нас просветит.

– И я надеюсь. Но даже если предположить, что они связаны по работе… Оставлять письмо в гостинице вместо того, чтобы без хлопот отправить заказным или вручить при личной встрече… Это нелогично, ты не находишь?

– Отправлять заказным – тот еще геморрой, Боря.

– Обычно поручения подобного рода выполняет секретарь. А я видел секретаршу Бартоша. Такая все пентагоновские секретные файлы за пять минут выкрадет и не поморщится. А уж письмо отправить для нее – плевое дело.

– А если это конфиденциальное письмо? – Литовченко не собирался сдаваться. – Или того хуже – приватное… э-э… пикантного характера. Секретарше подобные вещи не доверишь.

– Секретарше не доверишь, а левому портье на стойке – вполне?

– Портье – лицо незаинтересованное.

– Ладно. Допустим, Бартош во всей этой истории – человек случайный… И появился в «Викинге только для того, чтобы получить письмо неизвестного нам содержания. Но тогда выходит, что донов Карлеоне было два.

– Два? – капитан едва не поперхнулся рыбьей костью.

– Мужчина, который арендовал бээмвэ-кабриолет в фирме «Ложкин-Авто», тоже смахивал на мафиози и тоже щеголял в дорогом костюме и начищенных ботинках. И если письмо с ресэпшена еще можно считать безобидным совпадением, то аренду автомобиля по подложным правам и паспорту давно умершего человека… Сам понимаешь. Преступный умысел. Не станет уважаемый бизнесмен в этом мараться. В крайнем случае, пошлет какого-нибудь подручного, гораздо менее заметного.

– Вот ты и выясни все про этого бизнесмена. А я попробую зайти с другого конца.

– Это с какого же? – насторожился Вересень.

– Тело держали в бассейне, так? Значит, нужно найти бассейн!

– И как ты собираешься искать?

– Для начала отсечем те, в которых Лоденбах не мог бы залечь ни при каких обстоятельствах. А это места, где постоянно тусуется народ. Спорткомплексы, олимпийский резерв, лягушатники при школах и институтах, аквапарки. Что еще?

– Дельфинарий.

– Опять же! Остаются частные искусственные водоемы на территории загородных вилл и поместий.

– Ну, это нереально, – Вересень поцокал языком.

– Почему еще?

– Сколько загородных домов в Ленинградской обасти? Ты их все шерстить собираешься? И как понять, есть ли на территории участка бассейн или нет?

– Гугл-мэпс нам в помощь. Просканируем пригороды, выделим подходящие объекты и начнем обход, помолясь.

– Да тебя дальше ворот никто не пустит! И корочки не помогут. Частную собственность еще никто не отменял.

– М-да, – Литовченко поскреб подбородок. – Без ордера на обыск соваться бессмысленно…

– Именно.

– Но можно проникнуть в интересующие нас дома под видом работников службы по благоустройству территорий.

– Или садовниками прикинуться, – улыбнулся Вересень.

– Тогда уж лучше водопроводчиками.

При упоминании о водопроводчиках, мысль Литовченко заработала в направлении, далеком от магистральной темы, и разговор принял совершенно другой оборот:

– А кошечка там надолго?

– Наверное, уже имеет смысл побеспокоить.

– Да?

– Я так думаю.

Вересень поднялся со стула и двинулся по направлению к комнате. Капитан последовал за ним. И лишь на пороге, уже ухватившись за дверную ручку, Боря обернулся к Литовченко и тихим шепотом произнес:

– Вообще-то, там немка.

– Кто? – опешил и.о. начальника убойного отдела.

– Комиссарша.

В до-мандариновскую эпоху Литовченко обязательно разразился бы целым потоком отборного мата, но теперь (после непродолжительного молчания) от него прилетело вполне вегетарианское:

– Ну, ты и гад, Вересень! Какого черта… Что она там делает?

– Изучает оперативные данные. А ты что подумал?

– Насчет комиссарши – ничего. Предупреждать надо!

– Вот. Предупреждаю.

– Может, я пойду тогда?

– Нет уж.

– А с немкой мы завтра встретимся. На оперативном совещании. К чему торопить события?

– А Мандарин? – выкатил последний, непобиваемый аргумент Вересень. – Ведь расстроится животное, когда узнает, что приходил его дружбан Литовченко. А к нему так и не заглянул.

– Думаешь, расстроится?

– Да голову даю на отсечение, – для пущей убедительности, Вересень провел по шее большим пальцем.

– Ну тогда ладно. Задержусь, пожалуй.

Поскребшись для проформы в дверь, Вересень тут же распахнул ее. И замер на пороге. А, следом за ним, застыл и Литовченко: картина, которая открылась им, была воистину удивительной. Нет-нет, в самой комнате ничего не изменилось; все вещи, включая магнитную доску, стояли, лежали и висели на своих местах. И даже фройляйн комиссар никуда не делась, она всё так же сидела на стуле, – вот только теперь к ней прибавился Мандарин. Дурацкий парень оккупировал колени Миши, его передняя лапа была приподнята и опиралась на предплечье немки. А ее рука касалась лопаток Мандарина – и, боже, – что это была за рука! Тонкая, изящная, с длинными пальцами, каждый из которых жил своей жизнью. Если при первой встрече Миша Нойманн предстала перед Вереснем в образе Юдифи, то теперь это была классическая, освещенная теплым внутренним светом «Дама с горностаем». Даже лицо фройляйн комиссар – прежде некрасивое – преобразилось, а недостатки вдруг стали достоинствами. Но главным, все же, был свет, который шел от Миши. Ни одна женщина на памяти Вересня не светилась так. Отвести взгляд от этой – внезапно открывшейся ему красоты – было невозможно. И Боря смотрел на комиссара полиции, как зачарованный.

Сходные чувства испытывал и капитан Литовченко. Вряд ли в голову опера пришла высокохудожественная ассоциация с шедевром Леонардо, скорее – что-то более приземленное, связанное с супермоделями, рекламирующими духи и концепт-кары. Но сути дела это не меняло: капитан, так же, как и Вересень, оказался застигнут врасплох Мишиной, так неожиданно открывшейся, привлекательностью.

Позже, когда к Вересню вернулась способность размышлять, он решил, что виной неожиданного преображения дурнушки в красавицу был никто иной, как дурацкий парень. Своим кошачьим (а лучше сказать – инопланетным) чутьем он понял о немке главное и постарался донести это главное до всех остальных. Оно заключалось в том, что Миша была, прежде всего, необыкновенным человеком: умным, добрым, надежным и честным, и – не очень-то счастливым. Определенно, она заслуживала большего, чем имела на сегодняшний день. И Вересень вдруг подумал, что тот, кто увидит россыпи превосходных качеств, заложенных во фройляйн Нойманн, и останется рядом с ней – вытащит лотерейный билет на миллион.

Неизвестно, о чем подумал Литовченко, но он покраснел, покашлял, прочищая горло, а потом выдавил из себя:

– Добрый вечер!

– Добрый вечер, – откликнулась бывшая дурнушка, голос которой тоже претерпел существенные изменения. Он больше не скрипел, как несмазанная телега, и в нем появилась едва заметная обаятельная хрипотца. Задействованы были в основном нижние регистры, отвечающие за чувственность и провокационность. Если бы Миша исполнила сейчас песню «All my tomorrows» из репертуара Ширли Хорн, Вересень нисколько бы не удивился. Удивил его лишь Литовченко, ведущий разговор в несвойственной ему почтительной манере.

– Я встречал вас в аэропорту. Сегодня утром.

– Я помню.

– Уже работаете, да?

– Да. Как зовут?

Вопрос был адресован Вересню, но и.о. начальника убойного отдела опередил Борю.

– Капитан Литовченко.

– Как зовут вашего кота?

– Мандарин! – хором ответили опер и следователь.

Услышав свое имя, дурацкий парень дернул ухом, и Миша тотчас же погладила его.

– Мандарин… это как фрукт?

– Почти. Только лучше, – сказал Вересень.

– Тот еще фрукт, ага! – сказал Литовченко.

Вересню на секунду показалось, что и.о. начальника убойного отдела хочет примазаться к Мандарину или, во всяком случае, как можно дольше не говорить немке, кто является его истинным хозяином. Но «тот еще фрукт» сам расставил точки на «i», спрыгнув с колен Миши и переместившись на шею Вересню. Самое удивительное, что, после того, как дурацкий парень отделился от нее, привлекательность Миши нисколько не уменьшилась. И Вересень понял, что отныне они будут существовать в новой, сотворенной Мандарином реальности. Реальности, которая включает в себя попершую из всех щелей красоту фройляйн комиссара.

Как эта реальность скажется на умственных способностях и профессиональной хватке капитана Литовченко – большой вопрос.

– Простите, фройляйн комиссар… Я могу называть вас Мишей?

– Да.

– А я – Виктор. Буду вести дело вместе с вами. И вот он, – Литовченко кивнул в сторону Вересня. – Тоже.

– Я знаю, – Миша выжидательно посмотрела на капитана.

– Ну, а поскольку нам предстоит долгая работа… Не мешало бы получше узнать друг друга. В неформальной обстановке.

– Вас ист дас… неформальная обстановка?

– По-дружески, – подсказал Вересень.

– Именно, – поддержал Вересня Литовченко. – Посидеть, поговорить. О жизни, а не только о работе. Сблизить позиции.

– В чем?

– Во взглядах.

– Взгляды должны быть здесь, – указательный палец Миши ткнул в доску.

– Само собой, – капитан вздохнул. – Но для начала нужно понять, кто он такой – ваш соотечественник. Мы о нем ничего не знаем. Мы даже не знаем толком, как он выглядел при жизни.

Комиссар задумалась и закусила губу, как будто решала для себя что-то важное, а дурацкий парень повел себя странно: он соскользнул с шеи Вересня, потерся о ноги Литовченко и принялся нарезать круги вокруг стула, на котором сидела Миша. Радиус кругов все время сокращался, и в конечном итоге Мандарин остановился прямо перед немкой. И уставился на нее немигающим взглядом небесно-голубых глаз. А потом приоткрыл пасть и что-то сказал Мише; именно – сказал, а не промяукал и не проорал в своей обычной манере «титаник-лайт». Неизвестно, поняла или нет новоиспеченная красотка сказанное Мандарином. Но через минуту она заговорила сама – ровным и отстраненным голосом: примерно такими голосами вводят в заблуждение навигаторы доверчивых автомобилистов.

– Вернер Лоденбах. Тридцать два года. Работал в фармацевтических компаниях. Подозревался в промышленном шпионаже. Имеет связи в Юго-Восточной Азии. В последний год его активность была минимальной.

– Фармацевтика – это хорошо, – после секундной паузы откликнулся Вересень.

– Это – в точку, – добавил Литовченко.

И лишь Мандарину не понравилась выданная фройляйн комиссаром информация. Он забегал вокруг стула, сжимая круги. И, закончив маневр, снова уселся перед Мишей и заголосил. Литовченко и Вересень переглянулись.

– Чего это с ним? – Литовченко яростно поскреб подбородок, что обычно означало крайнюю степень удивления.

– Понятия не имею.

– Было еще одно дело, – снова включился навигатор. – Крайне неприятное. Эйне бюзе гешихте[13]… Сеть педофилов во Франкфурте.

– Он и в этом… извиняюсь… дерьме замешан?

Немка на секунду прикрыла глаза:

– Никаких прямых доказательств. Только свидетельские показания о знакомстве кое с кем из фигурантов.

– А дело распутали? – продолжал наседать Литовченко.

– Дело до сих пор не раскрыто.

Мише был явно неприятен этот разговор, и Вересень, со свойственной ему деликатностью, тотчас поспешил на выручку фройляйн:

– У нас такое тоже случается. Ничего удивительного.

В комнате на мгновение повисла тишина, а потом все трое посмотрели на Мандарина. Дурацкий парень молчал.

– Какой странный кот, – не выдержала Миша. – Почему он так на меня смотрит?

– Вы ему нравитесь, – Литовченко повернулся к Вересню. – Правда, Боря?

– Ну… да.

– Надо бы выпить… За знакомство, по русской традиции.

Робкое предложение капитана растворилось в воздухе, где-то в районе картины, запечатлевшей двух наркобаронов и их прихихешек.

– Айгентумлих… Странный, странный кот.

И это говорила женщина, для которой Мандарин сделал больше, чем для любого другого человека в мире! Вересень почувствовал себя уязвленным.

– Между прочим, кот – член команды.

– Команды?

– Мы – команда. А теперь и вы. И он тоже.

– Не понимаю, – немка перевела взгляд с Вересня на дурацкого парня, и неизвестно чего в этом взгляде было больше – страха или восхищения.

Мандарин сделал вид, что сказанное его совершенно не касается. Он подошел к стулу, на котором сидела Миша, с явным намерением запрыгнуть к ней на колени, но в самый последний момент передумал – и принялся бить лапой по висевшей на спинке сумке.

– Не понимаю… – снова повторила фройляйн комиссар.

А потом, повернувшись вполоборота, вытащила из сумки уже знакомый Вересню талмуд и достала из него какую-то фотографию.

Через несколько секунд фотография заняла на доске центральное место – прямо под именем Вернера Лоденбаха. И первой, кого Вересень увидел на этой фотографии, была… Катя.

Катя Азимова, убийц которой он так и не нашел.