Змеи и лестницы Платова Виктория

– Да хоть бы и туда.

– Ты где сейчас?

– Под Канельярве, в окрестностях дачи господина Бартоша. Здесь затишье, ни одной живой души, но бассейн имеется. Думаю, надо отправлять туда следственную группу, пока суть да дело. И пока хозяин на Средиземноморье прохлаждается. Он когда туда отправился?

– По моим сведениям, в начале августа.

– А в июле в городе был?

– Надо полагать.

– Я тут собирался к его жене заглянуть. Не хотите присоединиться?

– Стоит ли? Еще Бартошу настучит… Вспугнет раньше времени.

Литовченко засопел.

– Вот не психолог ты, Вересень. Не знаток женской души.

– Это еще почему?

– А потому, что если бы у них все было гладко, не ездили бы они в Дению поотдельности. А вместе бы проводили отпуск.

Вересень вдруг вспомнил фейерверк и Алену Апину, и хотел было сказать об этом капитану. Но, подумав, что Литовченко, учитывая дон-жуанский опыт, разбирается в женской психологии намного лучше него, промолчал.

– Короче, как хотите, а я уже договорился.

– С кем?

– С его женой. Никой. Была чрезвычайно любезна, ждет меня через час. Так что подгребайте. Мише привет.

– Ладно, подъедем.

…Часть пути они проехали молча. Поначалу Вересень еще пытался обсудить вновь открывшиеся обстоятельства и выработать дальнейший план действий, но Миша уходила от разговора. Но когда они покинули Питер и вплотную приблизились к Ольгино, Вересень перестал думать о Мише и ее молчании. Его посетило светлое чувство ностальгии.

– Здесь раньше жил Мандарин. До того, как переселиться ко мне. Устраивал концерты на всю округу…

При упоминании о дурацком парне комиссар оживилась. Наконец-то!

– У вас замечательный кот. Он очень мне помог.

– Он это умеет, да.

– А что значит – устраивать концерты?

– Ну… – Вересень смутился. – Орать белугой… В смысле – просто сильно кричать, когда чем-то недоволен. Или чего-то очень сильно не хочешь. Или, наоборот, хочешь. Или просто так, потому что настроение. Хорошее или плохое.

– Завидное качество, – Миша грустно улыбнулась. – Жаль, что люди этого не делают. Им было бы легче, да.

– Почему? Никогда не поздно начать.

– Вы думаете?

– Да. Хотите поорать?

– Не думаю, что это уместно.

– А по-моему – вполне, – сказал Вересень, и первым крикнул. – Эй!

– Эй! – эхом отозвалась Миша.

– Эй!

– Эй!

– Ага!

– Ага!

Так они перекликались целую минуту, улыбаясь друг другу. А потом Вересень врубил на полную мощь магнитолу, и в салон ворвалась старая песня Джерри Холливелл «Its Raining Man». Они подпевали ей, громко выкрикивая «Аллилуйя».

А потом музыка кончилась, и Миша, без всякого перехода, даже не стерев с лица улыбку, сказала:

– Он разбил мне сердце.

– Кто? – растерялся Вересень.

– Жестокий, хитрый и вероломный человек. Вернер. Я знала его, как Айди. И он разбил мне сердце. И заставил сделать много неправильных вещей. Это мучает меня.

– Неправильные вещи всегда можно исправить. Пока мы живы.

– Пока мы живы. Да. Когда-нибудь я расскажу вам… Если это будет уместно.

– Будет.

…Капитан Литовченко ждал их у трехметрового, ощетинившегося видеокамерами забора. За забором поблескивал хорошо промытой черепичной кровлей трехэтажный особняк. Капитан поприветствовал Мишу и Вересня кивком головы и сказал, задумчиво глядя на черепицу:

– Хорошо же некоторые люди приподнимаются на здоровье соотечественников. Чтобы я так жил!

Вересень оценивающе постучал носком ботинка по кирпичному забору:

– Нет. Ты так никогда жить не будешь, Витя.

– Да и пес с ним, – бросил Литовченко и нажал на кнопку звонка.

…Визит к жене Бартоша, Нике, занял не больше двадцати минут. И все это время Вересень пялился не на шикарную блондинку (хотя там было на что посмотреть), а на капитана Литовченко. Тот проявлял удивительный для его натуры стоицизм, оставаясь равнодушным к прелестям Ники. Прозрачные зеленые глаза, чистый высокий лоб; светлые волосы, что струились по плечам водопадом – словом, идеальные пропорции умело скорректированного лица помноженные на такие же идеальные пропорции тела, способны были взволновать любого. А уж Литовченко, каким его знал Вересень – и подавно. Даже странно, что с его губ не капала слюна вожделения, а слетали суховатые и вежливые вопросы. Более того, время от времени капитан скашивал глаза на Мишу, как будто ища у нее одобрения и поддержки.

Неужели, и впрямь влюбился? – подумал Вересень.

Несмотря на прямо таки ангельскую (или, лучше сказать, дьявольскую) красоту и окружающую ее роскошь, Ника была мила и демократична: ни капли спеси – лишь мягкая доброжелательность. Доброжелательность не изменила Нике даже тогда, когда Литовченко стал задавать вопросы из категории «глубоко личное».

– Как давно вы замужем за господином Бартошем?

– Думаю, вы это знаете и без меня, капитан. Раз уж приехали сюда. Семь лет.

– А чем занимались до замужества?

– Неужели до сих пор не прочли в интернете? Конкурсы красоты, модельный бизнес. Словом, то, что обычно диктует женщине выигрышная внешность.

Сказав это, Ника в упор посмотрела на комиссара полиции Нойманн. И до этого она время от времени останавливала взгляд на Мише, и взгляд этот был полон откровенного любопытства. Она не сравнивала себя и Мишу, – просто наблюдала за ней. Как иногда наблюдают простые смертные за публичными людьми: знакомыми и незнакомыми одновременно.

Мишин же взгляд был абсолютно непроницаем.

Аллилуйя!

– Вы ведь закончили физмат, не так ли?

– Каюсь.

– А чем занимаетесь теперь?

– Помогаю мужу в финансовых делах. Иногда – в выработке стратегии развития бизнеса. Арсен Бартош – это не только аптеки. Ну и традиционно занимаюсь благотворительностью. Это ведь уголовно не наказуемо?

– Нет.

Капитан явно проигрывал жене аптечного магната. Пока – только по очкам.

– Хотелось бы поговорить о бизнесе вашего мужа. Который – «не только аптеки».

– Об этом вам лучше говорить с ним самим. Он возвращается в Россию второго сентября.

– И все же… Не только аптеки – это…

– Фармацевтика. Арсен много вкладывает в производство новых препаратов.

– Надо полагать, контактирует по этому вопросу и с зарубежными инвесторами? Лекарственное сырье и все такое.

– «Все такое», – Ника рассмеялась грудным смехом, как будто где-то рядом зазвенели серебристые рождественские колокольчики. – Это вы точно подметили.

– Скажите, ваш муж никогда не упоминал имени Вернер Лоденбах?

Пауза продлилась несколько секунд.

– Кажется, я слышала это имя. К сожалению, теперь не вспомнить контекст..

– Он никогда не приезжал к вашему мужу? Не вел с ним общих дел?

– Если бы вы назвали компанию, в которой он работает – мне было бы легче сориентироваться.

– Увы, – Литовченко сокрушенно развел руками.

– И мне было бы легче сориентироваться, если бы вы сказали, что произошло.

– Вернер Лоденбах убит.

– Сожалею, – блондинка снова улыбнулась. – Но при чем тут Арсен?

– Они были знакомы.

– Надо полагать, мой муж не единственный его знакомый?

Литовченко пропустил очередной прямой удар в челюсть и только и смог вымолвить:

– Конечно же, нет. Мы просто выясняем все контакты покойного. В рамках мероприятий по розыску убийцы.

– Бог в помощь!

Если Ника до сих пор была сама доброжелательность, то теперь она откровенно издевалась над капитаном Литовченко.

– Еще раз повторяю: о всех контактах мужа лучше всего говорить с ним самим.

Все последующие попытки пробить верную жену состоятельного мужа оказались безрезультатными. А теория Литовченко, зиждущаяся на раздельном проживании супругов в испанском городе Дения, потерпела крах.

Ретировавшись из особняка, и.о. начальника убойного отдела все никак не мог успокоиться.

– Бывают же такие стервы! Да уж… Дурацкая была идея… Не сработало. Признаюсь.

– Я так не думаю.

Вересень и Литовченко синхронно повернули головы к Мише. Не проронившая за последние полчаса ни слова, она, наконец, заговорила.

– Я уже видела эту женщину.

– Жену Бартоша? – на всякий случай уточнил Вересень.

– Да. Жену Бартоша и любовницу Айди… Вернера Лоденбаха. Я видела ее. Видела их вдвоем. Год назад, в Гонконге.

…Вересень вернулся домой даже позже, чем накануне: вечер все трое провели в управлении, сидя на телефонах и за компьютерами, а также согласовывая кое-какие вопросы с непосредственным Вересневским начальством – старшим советником юстиции Балмасовым. После того, как Миша сообщила о гонконгском следе в истории утопленника из Канельярве, и была выработана первая, довольно убедительная, рабочая версия, дела завертелись с невероятной быстротой. Капитан Литовченко, используя только ему присущий напор и потрясая недюжинной харизмой, получил санкцию на наружное наблюдение за особняком Бартоша. И ордер на обыск его ретро-дачи: там Вересень и Литовченко очень надеялись найти следы красного кабриолета. И возможно чего-то еще. Или кого-то.

Если судьба бедолаги Рупасова прояснилась окончательно, то о судьбе Марины Даниловой Вересень предпочитал не думать. Во всяком случае – не думать дурное. В глубине его души еще теплилась надежда, что в самый последний момент Марине подвернется волшебный трамвай, и она сообразит вскочить на подножку, где помахивает хвостом дурацкий парень. И дурацкий парень обязательно найдет для нее слова утешения, и препроводит в относительно безопасное место.

Относительно – потому что абсолютной безопасности не бывает.

Мандарин, вопреки опасениям Вересня, не стал устраивать обструкцию хозяину и даже повисел у него на шее. Но довольно быстро отлип и снова отправился на холодильник: последние сутки американо-азербайджанский реликт занимал дурацкого парня больше всего. И даже не столько он сам, сколько магниты, развешанные на дверце. За исключением разбитого вчера Катиного мадридского медведя, коллекция состояла из семи экземпляров, призванных проиллюстрировать передвижения Вересня по миру. Путешественником он был неважнецким, так что все ограничилось видами турецкой Анталии (куда Вересень ездил в отпуск четыре года назад), отечественными Петрозаводском и Кандалакшей (куда он ездил в командировку) и не совсем уже отечественным, но дружественным городом Алма-Ата. Алма-Атинский магнит Вересню вручил стажер их управления Серик Джумабаев, а взамен Вересень подарил Серику магнит с храмом Спаса-На-Крови. Но вовсе не Алма-Ата интересовала дурацкого парня, и не Кандалакша с Петрозаводском. Он явно нацелился на Амстердамскую набережную с крошечными лодками и – английского гвардейца. Доедая яичницу, Вересень наблюдал, как Мандарин пытается поддеть лапой медвежью шапку стража Букингемского дворца и Тауэра. Шапка, как и сам гвардеец, были керамическими.

– Эй, ты! Безродный космополит! – крикнул Вересень дурацкому парню. – Не знаешь, что ли, что англосаксов лучше не трогать? Не разгребемся потом.

Он еще успел подумать, что нужно перевесить гвардейца пониже, чтобы шаловливые лапчонки Мандарина не достали его. А лучше было бы перевесить его еще вчера, чтобы медвежья шапка не повторила судьбу медведя. Но не поздно это сделать и сейчас…

Поздно.

Изловчившись, Мандарин смахнул гвардейца на пол.

И за то время, что он летел к полу, Вересень успел сто раз пожалеть, что в позапрошлом году заменил скрипучий советский паркет, из которого время от времени вылетали плашки, не на ламинат и даже не на паркетную доску, а на плитку. Черно-белые шашечки, как на старых английских (гвардейскую мать их!) кухнях.

Черно-белые шашечки.

Да.

Вересень, ты – идиот.

Так подумал про себя Боря, когда гвардеец встретился с черно-белыми шашечками и разлетелся на куски.

Мандарин, ты – гений.

Так подумал про себя Боря, когда гвардеец встретился с черно-белыми шашечками и разлетелся на куски. А среди останков бравого англичанина блеснуло тельце крошечной флешки. Упав на четвереньки, Вересень двинулся в сторону usb-устройства. С другой стороны к нему, на полусогнутых лапах, двигался Мандарин. Встретившись где-то в районе флешки, они посмотрели друг на друга: Вересень – с восхищением, а дурацкий парень — с чеширской улыбкой.

– Думаешь? – шепотом спросил Боря у Мандарина. – Думаешь, это она? Думаешь, это – они?

Под «ими» Вересень, конечно, подразумевал документы, которые стоили жизни Кате Азимовой. Все эти два года, спрятанные в маленьком керамическом англичанине, они маячили перед носом у Вересня. И Боря ничего – ровным счетом ничего! – не подозревал. Воистину, если хочешь спрятать что-то получше, да так, чтобы и концов не нашли – выставь это «что-то» на видное место!

Трясущимися пальцами Боря подхватил флешку и опрометью бросился в комнату, к компьютеру. Мандарин потрусил за ним и немедленно оккупировал Вересневскую шею. Осторожно поглаживая кота, Вересень открыл папку, отобразившуюся на мониторе. В ней оказалось еще с три десятка папок с надписями на немецком языке. Ткнув стрелкой в первую попавшуюся, Вересень обнаружил там какие-то таблицы, схемы и цифры. Другая папка состояла сплошь из фотографий, но Вересень не знал никого из изображенных на них людей.

– Здесь нужна комиссар полиции Миша Нойманн, – Боря поцеловал дурацкого парня в теплую макушку. – Представляешь, как она удивится?

Он набрал телефон ведомственной квартиры на Большой Монетной, но не услышал ничего, кроме длинных гудков. Тогда Вересень перезвонил капитану Литовченко, но тоже был встречен гудками – на этот раз – короткими. Так продолжалось около минуты, пока и.о. начальника убойного отдела не пробился к нему сам.

– Сидишь? – заорал Литовченко в трубку.

– А ты? – от неожиданности Вересень тоже заорал.

– Лучше сядь.

– И ты.

– Два часа назад по интернету были куплены два билета на самолет. Как думаешь, куда?

– В Рио, – брякнул Вересень, чтобы хоть как-то досадить капитану.

Литовченко на секунду затих.

– Точно. В Рио. С пересадками в Цюрихе и Сан-Паулу. Откуда знаешь? А-а… не отвечай. Сам скажу. Это Мандарин тебе подсказал. Сам бы ты не дотумкал.

– Можно подумать…

– Мы их ведем. Брать будем на подъезде к Пулково. Чтоб уже наверняка.

– А кого брать-то? Лоденбаха и мужнюю жену Нику Бартош?

– Сидишь? – снова заорал Литовченко. – Рупасова! Рупасова и его подружку.

… Комиссар полиции Нойманн улетала через четыре часа. Не в Рио (через Цюрих и Сан-Паулу), а всего лишь во Франкфурт. Она улетала с огромным архивом, собранным на маленькой флешке. Лишь бегло просмотрев его, Миша сказала, что работы с этими документами ею отделу хватит на целый год, и это будет год открытий и удивительных разоблачений. Возможно, придется поднять несколько дел – не расследованных до конца в связи с недостаточностью улик и гибелью свидетелей. Под это определение подпадало и дело Готфрида Шолля, чья сеть по торговле детским живым товаром была лишь подразделением гораздо более разветвленной сети – преступного синдиката по торговле людьми, наркотиками и оружием. Вернер Лоденбах, талантливый химик и не менее талантливый организатор, отвечавший в синдикате за весьма перспективное направление по созданию новых синтетических наркотиков, собирал компромат на своих подельников годами. Чтобы добиться своей цели, он использовал женщин и подкупал мужчин. А иногда просто убирал – и тех, и других. Так случилось с Гвидо Россетти, – экс-чемпионом по стрельбе и курьером, перевозящим небольшие партии наркотиков. Часть из них поступала Готфриду Шоллю, именно так стрелок и засветился в «деле о педофилах».

Лоденбах попытался втянуть в свой бизнес русскую возлюбленную Катю Азимову, но что-то не связалось. Хорошо задуманный сценарий (а Вернер все свои сценарии продумывал до мелочей) не сработал, она вернулась в Россию. Как у Азимовой оказалась флешка с электронными копиями документов и кем она была, в конечном итоге, убита, еще предстояло выяснить. Но доподлинно известно, что Вернер Лоденбах прилетал в Санкт-Петербург на несколько дней – и по датам это точно совпало с убийством Кати.

Если франкфуртские следы еще предстояло распутывать, то питерская история – теперь, по прошествии нескольких дней с момента задержания на выезде из Санкт-Петербурга Дениса Рупасова и Марины Даниловой – выглядела совершенно ясно.

И фантасмогорично.

– Палимпсест какой-то, – выразился о ней неплохо образованный Вересень.

– Цирк с конями, – выразился о ней чуть хуже образованный Литовченко. – Вор у вора дубинку украл.

– So geht es nicht[18], — подвела итог Миша, не забыв перейти на немецкий.

И лишь Мандарин еще не сказал своего последнего слова – просто потому, что пока не знал, чем закончилась история, к которой он тоже приложил лапу.

– Кто начнет? – спросил Вересень.

– Давай ты, – вздохнул Литовченко. – У тебя язык подвешен.

Миша не возражала. Она сидела на том же самом стуле, на котором когда-то давно, в прошлой жизни (а на самом деле – всего несколько дней назад) собиралась умереть. Но теперь все кардинально поменялось: впереди была большая работа, и Франкфурт, и верный Томас, что целый год терпеливо ждал, – когда же она вернется и станет прежней Мишей, комиссаром полиции Нойманн, грозой преступников. И оберст Бекенбауэр ждал, и все остальные ее коллеги. И нужно, наконец, появиться в спортзале и тире, а то она совсем себя запустила!.. И только Господин Кот ничего не ждал. Он сидел на руках у Миши – смирно и тихо, как будто понимая: Миша уезжает, и кто знает – увидятся ли они вообще?

Вересень подошел к доске, перевесил пару фотографий, добавил несколько новых и отошел, любуясь открывшейся картинкой. Теперь к пальме острова Тимбукту (на самом деле оказавшемся городом в Мали) прибавилась новая локация – небоскребы и пара на ходу придуманных Вереснем иероглифов – закорючки и палочки, символизирующие китайский. А под небоскребами белела надпись:

ГОНКОНГ

По бокам от надписи Боря разместил две фотографии – старую, с вечеринки Кати Азимовой, где засветился Вернер Лоденбах. И новую – роскошной блондинки Ники.

– Они встретились в Гонконге, – нараспев, тоном казахского акына, затянул Вересень. – Вернер Лоденбах и русская по имени Ника Бартош. Она занималась переговорами о закупке лекарственного сырья и некоторых редких препаратов. Ника жила в той же гостинице, где остановился Вернер Лоденбах – «Mandarin Oriental», и даже номера их оказались рядом…

Стоило только Вересню упомянуть всуе слово Мандарин, как дурацкий парень вытянул шею в сторону доски и возмущенно затрубил.

– Ну, понятное дело, назвали в честь тебя. Так я продолжаю? В общем, они должны были встретиться, не могли не встретиться – и встретились. И поначалу все происходило по накатанной схеме – так, как было с Катей Азимовой, и всеми другими его женщинами. Вот только Ника оказалась под стать Вернеру: жестокой, хитрой и вероломной. А еще – обладающей незаурядным математическим умом. И способностью конструировать любые схемы с извлечением максимальной выгоды. Вернер Лоденбах просек это почти сразу, он просчитал Нику и открыл перед ней свой карты. Не все, но часть – уж точно. И любовники стали партнерами. Потому что общее дело, неважно, темное оно и светлое, сближает не хуже любви. Вместе они провернули несколько операций в Гонконге, как потом проделали то же самое в Европе. Холодный расчет почти не изменял Нике, но Вернер иногда действовал слишком рискованно – он ведь был карточный игрок, как сообщила нам фройляйн комиссар, – Вересень с полупоклоном повернулся к Мише. – Это, а, может, слухи о собранных им документах, и привели к тому, что на него объявило охоту слишком много сильных и влиятельных людей в Азии.

– Может быть, даже Триада, – в голосе Литовченко послышалось невольное уважение.

Мандарин же взглянул на Литовченко со своей обычной чеширской улыбкой и издал несколько гортанных звуков, что означало: «Не свистите, а то улетите!»

– Ну, а может и не Триада, – тут же пошел на попятный капитан. – Проехали. Продолжай, Боря.

– И тогда, накопив достаточное количество денег, он решил исчезнуть, – снова воодушевился Вересень. – Этот план они с Никой разрабатывали несколько месяцев. Вернер должен был приехать в Россию и умереть здесь. В стране, где он побывал до этого только один раз и где его никто не знал. Но для начала нужно было пропасть без вести, чтобы спокойно сделать пластическую операцию и возродиться в личине другого человека. Ника нашла хорошего хирурга-пластика. А всем известно, что для такой операции и последующего восстановления, нужно время.

– Месяц, не меньше, – ввернул Литовченко.

– Да, – добавил Вересень глубокомысленно. – Таков был первоначальный план. Он включал в себя и поиск жертвы – того, кто мог бы стать Вернером Лоденбахом. Похожий на него молодой мужчина, с похожей фигурой и мастью. И Ника нашла такого мужчину – на собственном дне рождения, на большой вечеринке в честь ее тридцатипятилетия.

– Он оказался официантом. И актером. И звали его Денис Рупасов, – Литовченко, как обычно, тянул одеяло на себя и бежал впереди поезда.

Вересень устремил на Литовченко испепеляющий взгляд.

– Молчу, молчу, – пробормотал тот.

Переместившись к другой части доски, где висели фотографии Дениса Рупасова и русской инкарнации Шэрон Стоун – Марины Даниловой, Боря ткнул пальцем прямо в лоб артиста второй категории.

– Вот, пожалуйста. Лучший кандидат из всех возможных. Нищий, как церковная крыса. Не слишком удачливый. Одинокий, без семьи и особых привязанностей. Никто такого и не хватится. Кроме работников жилищной управляющей компании – да и то, через сто лет, когда пойдут штрафы за неоплаченную коммуналку. Но… Что-то в нем такое было.

– Не было, – в голосе Литовченко послышались ревнивые нотки.

– Было, Витя. Сам знаешь… Короче… На женщин он действовал прямо магически. Вот только никогда их не использовал. Что, безусловно…

– Минус.

– Плюс, Витя. Плюс. И когда Ника Бартош познакомилась с ним на вечеринке – произошло непредвиденное… Ну… с ее точки зрения. И точки зрения нормальных деловых людей, которые кассируют денежки в полной тишине.

– Она влюбилась! – заорал капитан и хлопнул рукой по колену. – Тридцатипятилетняя крутейшая тетка… Мегамозг! Калькулятор с сисяндрами. Она влюбилась! Курам на смех.

– Ты опять за свое? Да что ж такое?

– Молчу же.

– В общем, она влюбилась, да. И это поначалу забавляло Рупасова, который начал уставать от своих вечных проблем. Ему нравилось все, кроме ее страсти.

– Влюбленная женщина – потерянный для общества человек, – философски заметил Литовченко.

Подхватив фотографию Рупасова, Вересень воткнул ее на другой стороне доски, рядом со снимком Ники Бартош. И голосом популярного переводчика Гоблина произнес:

– В какой-то момент Ника поступила так, как обычно поступал Вернер: она открыла карты. И рассказала Рупасову о Лоденбахе, и о его возможном светлом будущем. А потом предложила артисту второй категории стать обновленной версией Вернера. Но не мертвого, а живого. То есть, все будет именно так, как задумано, только погибнет не Денис, а сам Лоденбах.

– Вопрос на засыпку, Мандарин, – видимо, у Литовченко чесались все гондурасы сразу, и ему не терпелось их почесать. – Если бы ты был нищим актером и тебе вдруг предложили Рио… Или Каймановы острова и мешок деньжищ в придачу… Что бы ты сделал?

Дурацкий парень беззвучно открыл рот и тут же закрыл его.

– Вот и я тоже… В больших сомнения насчет правильности выбора.

– Ну, у Рупасова из коммуналки выбор был не особенно велик, и он согласился с планом Ники. Но было одно условие: не настоящий Вернер Лоденбах поселится в гостинице, а он, Денис.

– Идиотское условие, – Литовченко пожал плечами.

– Вовсе нет, – парировал Вересень. – Это ведь была не просто гостиница. Это была дорогая гостиница. Где проживали очень состоятельные люди. Где проходили важные переговоры и, по мнению Рупасова, вершилась история. Финансовая, во всяком случае. Он должен был обязательно посмотреть на это. И прикинуть роль финансового воротилы на себя.

– Артист, ептить!

– Ничего плохого в том, что человек вживается в роль, нет. В конце-концов, его этому учили. И Нике понравилась эта идея. Ей нравилось все, что делал Рупасов. Синдром влюбленной женщины, как тут правильно заметили… некоторые. Это не смутило и настоящего Вернера, к тому же, он нашел немалое сходстве между собой и человеком, который должен был умереть вместо него. План, разработанный до мелочей, Ника обсуждала с двумя разными мужчинами параллельно. Все было похоже до последней детали: вплоть до засветившегося в автосалоне и на ресэпшене Гарри Арнольдовича Мараховского. Старый шулер и раньше выполнял некоторые деликатные поручения Арсена Бартоша. Вот и сейчас он, получив письменные распоряжения Арсена (на самом деле эти распоряжения инициировала его жена), нанял нужного человека – Дениса Рупасова, а затем арендовал красный кабриолет по подложным документам и забрал письмо, адресованное Бартошу.

– Представляю эту сцену. Старый хрыч Мараховский вводит в курс дела Рупасова, который и без того в курсе. И задаток ему дает. Какой там был задаток? – спросил капитан у Вересня.

– Вроде бы – десять тысяч. Рублей.

– Десять тысяч деревянных, когда у тебя на горизонте маячат миллионы долларов. Я бы точно не выдержал. Покатился бы от смеха.

– У актеров это называется расколоться. А вообще история с Мараховским, который был уверен, что выполняет очередное поручение своего хозяина, косвенно подставляло аптечного магната. Но именно этого и добивалась Ника, ей давно хотелось захапать прибыльный бизнес мужа целиком.

– Ты понимаешь, Мандарин, изощренность этой женщины? – снова обратился к дурацкому парню Литовченко. – Говорю же – мегамозг.

– Итак, оба плана совпадали до последней детали. Вот только в одном погибнуть должен был Вернер Лоденбах, а в другом – Денис Рупасов. А теперь – следи за руками, Мандарин! Та-да-да-да!

Вересень наложил фотографию актера на часть снимка с Вернером Лоденбахом.

– Девятнадцатого июля Вернер Лоденбах прилетает в Санкт-Петербург. Он оставляет документы и вещи в камере хранения аэровокзала, а сам налегке едет к Нике, в Сестрорецк. Бартош постоянно живет в городе, на Миллионной, в особняке не появляется, а если и появляется раз в пятилетку – то обязательно предварительно звонит. Их с женой давно и прочно связывает только бизнес, так что ждать внезапного вторжения Бартоша ждать не приходится. Денис Рупасов забирает вещи, отправляется в гостиницу «Викинг» и поселяется там, как Лоденбах. Ночь он проводит отеле, с девушкой по имени Кристина. Той же ночью Ника убивает спящего Лоденбаха. А, чтобы Лоденбах вдруг случайно не проснулся, подмешивает ему за ужином снотворное в вино.

– Вот и верь после этого женщинам, – грустно улыбнулся капитан.

– Теперь ей остается только ждать Дениса. Он появляется, но на несколько часов позже заранее оговоренного срока. Объясняет свое отсутствие тем, что у него спустило колесо. Потом все идет, как по маслу. Автомобиль под покровом ночи вывозят на дачу под Канельярве на левом эвакуаторе – и все выглядит как транспортировка неисправной машины. На этой даче есть бассейн…

– С любопытной конструкцией – добавил капитан Литовченко. – Одна его стенка опускается при помощи специальных механизмов и получается что-то вроде пандуса… Папаша Арсена Бартоша был инженером-строителем, вот и сконструировал действующую модель понтонной переправы для тяжелой техники. Экспериментальную, так сказать. В производство не пошло, слишком накладно, а Нике пригодилось. Интересная штука. Фото показать?

Дурацкий парень заволновался, и капитан полез во внутренний карман за снимками, но Вересень остановил его.

– Не думаю, что его фотки интересуют. Скорее, несколько часов, на которые выпал Денис Рупасов. Но об этом – через минуту, после рекламы. Не переключайтесь.

Шутка в очередной раз получилась неудачной, и Мандарин, а следом за ним и Литовченко, поморщились. И лишь великодушная Миша улыбнулась.

– В общем, авто с телом стоит там почти месяц, и за это время даже воспоминания о нем исчезают со всех видеоустройств. О том, что Бартош нагрянет на старую дачу, можно не беспокоиться – он приезжает туда только два раза в год – в день смерти и в день рождения отца. В декабре и марте соответственно. Ника об этом знала. Ну, а в документах, которые уже давно готовились для настоящего Лоденбаха, меняют фотографию. Это тоже требует времени. И все это время Денис Рупасов жил в особняке. А в час икс кабриолет вывозят на фуре специально нанятые и обученные люди. Которые не задают лишних вопросов, а за вменяемые деньги готовы молчать сколь угодно долго.

– Ты забыл, Боря.

– Про что?

– Про скотч и веревки… Про которые говорил Кукушкин.

– А-а, да… Связать, а затем развязать уже мертвого Вернера Лоденбаха – это был совет Дениса Рупасова, привыкшего выжимать максимум из роли. Они с Никой понимали, что следствие обязательно установит насильственный характер смерти. Вот и решили усилить подачу, чтобы дать следствию еще несколько дополнительных и бесполезных версий. Все остальное понятно. Автомобиль загнали в озеро, где его и нашли. Ты, конечно, можешь спросить, Мандарин, зачем понадобилось менять документы Рупасова, человека не замеченного ни в каких злодеяниях? Он мог бы так и остаться Денисом Рупасовым, да? Так вот, Вернер уже все подготовил к новой жизни по новым документам. И терять это «все» было бы глупо…

– Давай теперь про несколько часов, – подначил Вересня Литовченко. – Это смешно.

– Смешно. Потому что Денис Рупасов забыл дать деньги на метро своему лучшему другу Марине Даниловой. И он вернулся, чтобы отдать эти деньги. И…

– И… – Литовченко понизил голос до трагического шепота.

– И все ей рассказал! – не выдержал Вересень. – Прикинь? И тогда эти два актера-неудачника решили сыграть свой собственный спектакль. Свою собственную пьесу. То, на что у Ники и Вернера ушло полгода, они сочинили за несколько часов. Им нужно было поломать схему. И они ее поломали. Вещи Вернера по уговору с Никой должны были оставаться в гостинице до самого последнего момента. Но Денис, втайне от Ники, позвонил в отель и попросил отнести их на Марата. В квартиру бывшего парня Марины, от которой у нее с незапамятных времени был ключ. Это, да еще звонок Кристине и визит к участковому – были как хлебные крошки в сказке «Найди пропавших Гензеля и Гретель». Рано или поздно должны были привести следствие к однозначным выводам.

– Что не все так просто, – заметил капитан. – Что убит на Вернер Лоденбах, а кто-то другой. Вот они и привели в конечном итоге.

– Денис Рупасов – вот кто должен был умереть по-настоящему. И его подруга Марина. А что там новое появится взамен…

– Новая жизнь, Вересень, новая жизнь. С большими бабками. В другой стране.

– Ну да. На это они и рассчитывали. Все то время, пока Ника в особняке посвящала Рупасова в тонкости финансовых схем, а Марина жила у своего двоюродного брата-художника в мастерской. Неизвестно, когда они собирались уехать, но наш приход в особняк нарушил их планы. Ника вела себя хладнокровно. А вот Денис, который слышал весь разговор из другой комнаты, запаниковал.

– На пустом месте, – добавил Литовченко. – Мы бы просто ушли и пришли. Если бы фройляйн комиссар Миша Нойманн не узнала в Нике женщину из Гонконга.