Король медвежатников Сухов Евгений

Папа – святой человек

Иннокентий III вошел в Нотр-Дам не сразу. Раздавленный величием собора, он пал перед главными вратами ниц и долго молился, касаясь челом темно-зеленого булыжника, которым была выложена площадь перед храмом. А каменные химеры со скрытым ехидством наблюдали за распластанным папой из-за колонн знаменитого собора.

Римский папа был из графского рода Сеньи, одного из самых могущественных в Европе, так что не было ничего удивительного в том, что в неполные сорок лет представитель этого рода возглавил католическую церковь. Иннокентий III был человеком твердого и независимого характера – он сумел ликвидировать городскую автономию Рима и восстановил свою власть над всей территорией папского государства. Его побаивались не только враги, но и сторонники. Он прославился тем, что неутомимо преследовал всякую ересь.

Епископ Эде де Сюлли стоял в стороне и не мешал Иннокентию III вести разговор с богом. Собравшаяся у собора толпа, сдерживаемая стражей, тоже заметно притихла и в ожидании благословения поглядывала на распростертого папу.

Трудно было поверить, что этот маленький сухонький человек с высокой золоченой митрой на голове является одним из самых могущественных людей на земле. Не далее как вчера вечером он строго выговаривал Филиппу II Августу, и французский король, привыкший слышать только собственный голос, немел в его присутствии.

Короли Англии, Арагона, Португалии признали себя папскими вассалами, а царь Болгарии, упав на колени перед святейшеством, трепетно приложился губами к его ладони. А он вот, оказывается, какой, незаметный совсем, смешался с землей, словно червь.

Наконец Иннокентий III поднялся и, поддерживаемый священниками, двинулся внутрь храма. Перед самым входом он ненадолго остановился, задрав голову, вгляделся в сцены Страшного суда, затем перевел взгляд на пилястру, где возвышалась фигура Христа, и пошел дальше.

Короля рядом с папой не было. Разобидевшись за что-то на его величество, Иннокентий III наложил на короля епитимью, запретив тому месяц появляться в храмах, и теперь Филипп II Август наблюдал за шествием папы издалека, смешавшись с толпой простолюдинов. Лишь высокая золоченая карета, ожидавшая немного в стороне, выдавала его близкое присутствие.

Французский король горел желанием быть рядом со святейшим папой, хотел доказать ему свою преданность, но Иннокентий III суровым взглядом осадил Филиппа II и отказался от торжественного приема, остановившись в аскетических покоях епископа Эде де Сюлли.

Внутри Нотр-Дам был еще более великолепен. Зал выглядел настолько огромным, что, казалось, мог вместить в себя всех жителей Парижа. Папа прошелся вдоль строя массивных колонн и остановился напротив витражей. Рассматривая сюжеты из Библии, он лишь понимающе качал головой, а заметив в центре Мадонну с младенцем, прослезился.

– Я хочу видеть мастера, сотворившего этот витраж, – негромко пожелал святейший папа. Даже если бы он произнес это шепотом, то и в этом случае его услышали бы даже в противоположной стороне храма – такое стояло вокруг безмолвие.

– Хорошо, ваше святейшество, – сказал епископ, – после обеда он предстанет перед вашими очами.

– Вы меня не так поняли, преподобный, – все так же тихо продолжал папа, – я хочу видеть его немедленно.

Епископ Эде де Сюлли, человек мужественный и властный, на этот раз затрепетал (святейший папа и за меньшие грехи строго взыскивал) и отвечал заметно дрогнувшим голосом:

– Его сейчас немедленно разыщут, ваше святейшество.

– Прекрасно, – согласился Иннокентий III, едва улыбнувшись. – Я буду дожидаться.

Эде де Сюлли подошел к настоятелю храма и шепнул ему несколько слов. Разглядев на лице настоятеля усердие, смешанное с ужасом, удовлетворенно отвернулся, – отец Поль его не подведет и отыщет мастера даже в том случае, если тот будет прятаться под покровами одежд кровожадных химер.

Через несколько минут в Нотр-Дам два монаха привели молодого художника, еще юношу. Он даже не успел смыть с рук синюю краску, а его шея и правая щека были испачканы в желтой охре.

Папа с интересом посмотрел на худенького мастера – держался тот очень достойно, совсем без боязни, чего не скажешь о ближайшем папском окружении, – после чего спросил, показав на витражи:

– Это твоя работа, юноша?

– Да.

– Как тебе удается создать такое?

– Сначала я делаю рисунок, а уже потом подбираю цвета, – очень просто сообщил мастер.

– Занятно.

Папа чуть выставил вперед руку.

– Целуй! – негромко подсказал стоявший рядом аббат, заметив замешательство паренька.

Юноша, наклонившись, осторожно взял тонкую и худую руку папы, оставляя на пальцах следы от толченой лазури, припал к ней губами. Он даже не сознавал, какую честь ему оказал Иннокентий III. Сегодня утром в подобном почете он отказал самому королю Франции.

Посмотрев на испачканную ладонь, Иннокентий III едва заметно улыбнулся.

– У тебя божий дар, сын мой. Тебя ожидает великое будущее. Ты можешь нарисовать мне две картины?

– Все, что скажете, ваше святейшество, – дрогнувшим голосом проговорил юноша.

– Вот и отлично, сын мой. На первой картине я хочу видеть сцену из Страшного суда. Пусть все увидят, как черти варят в котлах грешников. – На минуту Иннокентий III задумался, и в храме необыкновенно остро обозначилась тишина, словно прихожане хотели прислушаться к мыслям папы. – Вторая картина пусть будет похожа на эту, – показал перстом папа римский на центральную часть витражей. – Мадонна с ребенком. Сколько времени тебе потребуется для этого?

– Думаю, три месяца, ваше святейшество, – произнес юноша после недолгой паузы.

– Скоро состоится Четвертый крестовый поход во спасение Гроба Господня. Твою картину мы понесем впереди воинства, постарайся управиться за месяц.

– Сделаю, святой отец, – безо всякого сомнения отвечал художник.

Повернувшись к епископу, застывшему в полупоклоне, Иннокентий III произнес без интонаций:

– Заплатите ему столько, сколько он потребует.

– Он не останется в обиде, – заверил епископ.

Епископ Эде де Сюлли происходил из знатного рода. Его ожидала блистательная карьера при французском королевском дворе, но мирским искушениям он предпочел аскетическую жизнь монаха и ни разу не пожалел об избранном пути. В свои неполные тридцать лет он был уже архиепископом. А иерархи церкви всерьез посматривали на него как на возможного преемника стареющего папы.

– Очень надеюсь, – все так же без интонаций ответил Иннокентий III и, благословив ожидавшую его толпу, побрел вдоль портала.

Король Франции в окружении свиты, стиснутой со всех сторон простыми подданными, жался у входа, и по его лицу было заметно, как он завидовал безродному юноше.

Марсель положил на стол огромный кусок окорока и торжественно водрузил бутылку бургундского вина. В кармане приятно позвякивала пара горстей гульденов. И это только начало! После первой выполненной картины епископ обещал заплатить в десять раз больше, а на эти деньги можно купить дом где-нибудь на берегу Сены и завести большое хозяйство. Луиза стояла подле печи, повязав широкие бедра своим любимым цветастым передником, и выпекала яблочный пирог. Осторожно подкравшись, Марсель обхватил ее сзади за пышные груди. Пальцы мгновенно утонули в мягкой женской плоти.

– Пусти, бесстыдник! – ворчливо проговорила Луиза. Особого протеста не последовало, женщина лишь слегка отстранилась. – Не видишь, что ли, чем занимаюсь? Пирог сгорит!

Марсель не без гордости думал о том, что у Луизы самая великолепная грудь во всей округе, и когда она шла по Парижу, гордо подняв красивую голову, то встречные невольно заглядывались на ее упругие округлости, что волнующе колыхались под легким платьем при каждом шаге. Отправляясь на рынок, Луиза прибегала к маленькой хитрости и слегка распахивала ворот, так что даже у бойких лавочников выторговывала значительные скидки. Глядя на ее необъятный бюст, каждый из них был уверен, что стоит ей только чуток наклониться, как грудь сама вывалится на прилавок.

Марсель знал, что многие из них зазывают ее к себе в гости на бокал вина, обещая за это долговременный кредит на все товары, но Луиза оставалась ему верной женой.

– Да черт с ним, с этим пирогом! – крикнул Марсель. – Я получил заказ на картины! Теперь мы будем богаты! И уже в следующем месяце я собираюсь купить дом! – развернул Марсель Луизу к себе.

Ее великолепная грудь мягко упиралась ему в живот. Луиза была теплой, домашней, доступной и желанной. Марсель ощутил ладонями ее сдобное тело и, уже более не справляясь с чувствами, поволок ее в сторону кровати.

– Пусти! Пусти! Ничего у тебя не выйдет, – заколотила женщина кулачками ему в грудь. – Я сейчас очень занята...

– Нет, только сейчас! Если не хочешь на кровати, тогда сделаем это здесь же, у печи!

– А ты уверен, что папа заплатит тебе столько денег, сколько обещал?

Марсель невольно выпустил Луизу из рук: его всегда удивляла ее способность узнавать новости раньше остальных. И это при том, что она практически не покидала дом. Такое впечатление, что городские вести ей нашептывают в уши ужасные химеры.

– Откуда ты об этом знаешь? – не сдержал удивления Марсель, слегка отстранившись.

– Как же мне не знать, если об этом говорит весь Париж! – удивилась в свою очередь Луиза. И, слегка нахмурившись, продолжала: – Только ты бы не связывался с ними со всеми. Не принесут эти деньги нам счастья.

Марсель с ужасом посмотрел на жену – может быть, она знает то, что ему просто недоступно, ведь ее бабушка была самая известная колдунья в городе.

– О чем ты говоришь! – воскликнул Марсель. – Я художник! И должен рисовать то, что нравится людям!

– А ты знаешь о том, что Иннокентий III балуется с женщинами? А из монашек он набрал себе целый гарем!

– С чего ты это взяла? Женщина! Иннокентий III – святой человек. Тебе бы надо было видеть его вблизи – у него невероятно грустные глаза. Тогда бы ты поменяла о нем свое мнение.

– Если бы это был его единственный грех, – с жаром начала спорить Луиза. – Весь Париж говорит о том, что он забавляется с молоденькими мальчиками. И после каждой вечерней службы к нему доставляют их по целой дюжине!

– Женщина, ты хоть знаешь, о чем ты говоришь! – потряс Марсель руками. – Папа Иннокентий III – воплощение святости! Если бы ты видела, с каким восторгом его встречал весь Париж!

– Им нечего делать, вот поэтому они и столпились! – возразила Луиза. – А я по горло занята домашними делами. Ой, господи! – всплеснула полными руками женщина, метнувшись к очагу. – Из-за тебя у меня сгорел яблочный пирог.

Картины были готовы ровно через месяц. Закрывшись в мастерской на окраине Парижа, Марсель писал их с утра до позднего вечера, прерываясь только на обед и короткий сон. А когда наконец был сделан последний штрих, он бросил кисточки в горшок с горячей водой и, завалившись на сундук, проспал почти сутки.

Поначалу Марсель хотел показать картины Луизе, но, подумав, решил немного повременить. Женщины не способны во всех тонкостях вникнуть в таинства искусства. По своей божьей сути они существа менее совершенные, чем мужчины, их удел – рожать детей и простаивать у печи. После некоторого размышления на роль эксперта Марсель решил пригласить своего деда, почти столетнего старца, повидавшего на своем долгом веку всякое, как хорошее, так и плохое.

Перешагнув порог мастерской, старик неподвижно застыл перед двумя картинами. Взгляд у деда был холодный, неподвижный, а в черных, глубоко посаженных глазах как будто бы пряталась какая-то колдовская сила. Марселю вдруг показалось, что помещение в этот момент сделалось маленьким, а еще через минуту все пространство вдруг неожиданно уменьшилось до размеров темных пронзительных стариковских глаз.

– Что скажешь, дед? – осмелился поторопить своего первого зрителя Марсель.

– Узнаю, – неожиданно улыбнулся старик. – Мадонна у тебя вылитая Луиза. С нее рисовал?

– Верно, – смущенно согласился художник.

Неожиданно взгляд старика посуровел:

– Она держит на руках сына... А ведь его может и не быть, не поторопился ли ты с ним?

– Что ты такое говоришь, дед! – не на шутку вспылил Марсель. – Я же твой внук.

– Поэтому и говорю, – мягко заметил старец. – Ты дальше смотри!

Как считал сам Марсель, сцена Страшного суда ему удалась. В самом верху он изобразил Бога Отца с распростертыми руками, под ладонями у него парили ангелы, а вот ниже, в разверзнутой тверди, можно было рассмотреть падших ангелов, подкладывающих щепы в костер, на котором стоял огромный котел, а из него торчали головы срамных грешников.

Особенно удачным Марсель считал подбор красок. Яркие, очень сочные, они разительно контрастировали между небесным сводом и землей. А хорошо выписанные лица придавали картине еще большую реалистичность.

– Ну, как? – заметно волнуясь, спросил Марсель, когда дед отошел от полотна.

– Сожги картину, – просто отвечал дед, – чтобы беды не принесла.

– Дед, что ты такое говоришь, – вскипел Марсель. – Я – художник! Эти картины – лучшие мои работы. Я даже не знаю, сумею ли я сотворить нечто лучшее за всю свою жизнь!

– Ты сотворишь лучше, если уничтожишь эти картины, – мягко убеждал его дед.

– Я не верю тебе! – закричал Марсель в отчаянии.

Старик оставался совершенно спокоен.

– Если ты не веришь мне, тогда пусть нас рассудят карты, – сказал он.

Дед никогда не расставался с картами для гаданий. Он искренне верил, что они унаследовали магию Древнего Египта. Засаленные, затертые до дыр, карты провели с ним едва ли не половину жизни, и доверял он им куда больше, чем собственным ощущениям.

Зная характер деда и то, что он не отстанет от него до тех пор, пока не разложит пасьянс, Марсель только пожал плечами и произнес:

– Давай, если желаешь.

Пальцы у старика были тонкие и длинные, с огромными пигментными пятнами. Кисти напоминали высохшие коренья, но карты он перемешивал ловко и слаженно, как если бы занимался этим делом всю жизнь. В общем-то так оно и было в действительности.

Дед гадал на старших Арканах. Так он поступал только в особых случаях, и сейчас, по его мнению, повод для этого был серьезный.

Первой картой выпала «двойка». Брови у деда слегка дрогнули, затем на стол легла «десятка», и, перетасовав карты еще разок, он вытащил из середины «безумца», помрачнев окончательно.

– Что ты скажешь? – потревожил Марсель вопросом пригорюнившегося деда.

– Первой картой у тебя идет «двойка», следовательно, твой шанс на успех невелик. Возможно, им даже не сумеют воспользоваться другие, чтобы помочь тебе. Карта эта проклятая. Вторая карта – «десятка». Это очень много! Значит, и преграды у тебя будут очень большие. Третьей картой тебе достался «безумец». А это говорит о том, что только ненормальный человек может взяться за такой заказ. – Дед собрал карты в колоду. – Тебе этого достаточно?

– Меня не удержат твои пасьянсы! – горячо отвечал художник. – Заказ мне сделал сам папа римский!

– Но я еще не сказал тебе главного, – с грустью проговорил старик. – Такой расклад карт означает только одно – смерть! И каждый человек, который притронется к этим картинам, обязательно умрет!

Марсель побледнел. После некоторого раздумья он произнес:

– Меня все равно это не остановит... Я выброшу твои карты! – Марсель в ярости ухватил колоду.

– Остановись, Марсель! – в ужасе поднял руки дед. – Если ты это сделаешь, ты тогда не проживешь и одного дня.

Художник застыл в центре комнаты с поднятой рукой, а потом почти брезгливо бросил карты на стол:

– Забери их... Я покажу картины Луизе. – Марсель принялся сворачивать холсты. – Ты ничего не понимаешь в живописи. Луиза – умная женщина, она непременно оценит!

– Я бы тебе посоветовал не делать этого, – печально произнес старик. – От нее ты услышишь то же самое.

Будто и не дед сказал, а египетский сфинкс предостерег. Марсель перекрестился и вышел из дома.

Когда Луиза стояла у печи, то весь остальной мир для нее как бы переставал существовать. Она то наклонялась, демонстрируя невольному свидетелю свой гибкий стан, то, взяв в руки ухват, снимала с плиты раскаленный горшок. И Марсель подумал о том, что неплохо было бы запечатлеть ее на полотне именно такой. Момент следует выбрать наиболее удачный, когда она несет в руках горшок с вареной репой. Голова ее будет слегка приподнята, чтобы жаркий пар не опалил лицо, а полная грудь будет выгодно выдаваться вперед, причем руки будут обнажены по самый локоть, и каждый сможет увидеть ее прекрасные предплечья.

– Луиза, – нежно позвал Марсель.

Женщина встрепенулась, едва не выронив ухват.

– Ох! – облегченно вздохнула она. – Как ты меня напугал!

– Я бы хотел показать тебе свои картины.

Луиза удивленно посмотрела на мужа, а потом произнесла:

– Ты никогда не делал этого раньше.

– Я знаю, – виновато произнес Марсель, – но сегодня особенный день. Так ты хочешь взглянуть?

– Покажи, – неожиданно легко согласилась Луиза, вытирая руки о передник.

Марсель развернул полотно на столе, прижав края кухонными ножами. Некоторое время Луиза смотрела на холст молча, потом ее подбородок дрогнул, а из крупных глаз выкатились две слезы.

– Ты почему плачешь? – испугался Марсель.

Луиза вытерла пухлой ладошкой мокрые щеки, после чего произнесла:

– Я не думала, что ты способен на такую красоту.

Вот кто оценил его работу по-настоящему. Верно говорят, что женщины чувствуют сердцем. Как он был не прав, что не показывал ей своих работ раньше.

– Я еще и не на такое способен, дорогая, – скручивая холсты, отвечал Марсель. – Сам папа римский пустит слезу, когда увидит мои картины. Это только самое начало моей карьеры! Мы с тобой будем очень богаты!

– Но епископ еще даже не выплатил тех денег, которые обещал.

– Он никуда не денется, когда увидит мои картины, – торжественно произнес Марсель.

– А может, все-таки тебе не стоит показывать их епископу? – беспокойно спросила Луиза.

– Это почему же? – насторожился Марсель.

– У меня дурное предчувствие.

Отложив свернутые холсты в сторонку, Марсель обреченно опустился на стул. Что же это такое получается, – Луиза говорила о том же самом, что и дед! А может, дед с Луизой и вправду видят то, чего ему знать не суждено?

– Я – художник и получил от папы римского заказ. Ты даже представить себе не можешь, какая это великая честь! Не каждому художнику выпадает такой случай, проживи он хоть несколько жизней! А мне он достался, и я не намерен его упускать. А ведь я всего лишь в начале творческого пути. Если я откажусь от своего шанса, то меня просто будут называть глупцом. Мне уже сейчас многие завидуют!

– Может, поэтому тебе и не нужно показывать эти картины? – тихо произнесла Луиза.

Марсель вдруг почувствовал, что его первоначальная решимость заметно ослабевает. Если Луиза начнет настаивать и дальше, то у него не хватит духу противиться ей.

– Я должен показать людям эти картины, – твердо произнес художник. – Сейчас же! И не надо меня убеждать в обратном, – поднял он руки.

К епископу Марселя пропустили сразу, едва он назвал свое имя. Высокий монах, слегка приподняв широкий клобук, с интересом посмотрел в лицо юноши и вызвался проводить его до самой кельи иерарха. Остановившись у порога, он негромко постучал в дверь и на сдержанный вопрос епископа отвечал:

– Ваше преподобие, пришел художник с заказанными картинами.

– Пусть он войдет.

Убранство кельи было на удивление скромным. На каменной стене висело огромное золотое распятие. Вот и все украшение. Да и сам епископ выглядел до неприличия просто. Вместо золоченой сутаны обыкновенная грубая ряса, какую носили рядовые монахи. Если он чем и отличался от прочих монахов, так это двумя золотыми крестами, висевшими на его шее, сплошь усеянными многочисленными каменьями. Оторвавшись от молитв, он поднялся с колен и легким кивком показал на единственный стул, что стоял подле ложа.

– Показывай, – коротко распорядился епископ, тяжеловато присаживаясь на край постели. Лицо его выглядело серьезным, будто он не к созерцанию готовился, а к длительному посту.

В келье было сухо, но прохладно. По телу Марселя пробежал неприятный леденящий озноб – это уже от страха.

– Сейчас, ваше преподобие, – расшнуровал холст Марсель и осторожно, опасаясь повредить свежую краску, развернул полотна прямо на мраморном полу.

По углам комнаты были установлены два подсвечника, и желтое пламя, подрагивая, брызгало мелкими тенями на картины.

Эде де Сюлли встал с ложа и наклонился над полотнами. Марсель сумел рассмотреть молодое лицо епископа. Богатый, из очень знатного рода, он был баловнем судьбы. Не существовало на свете вещи, пожелав которую он бы не заполучил ее. Всматриваясь в изображение Страшного суда, он все более мрачнел. Морщины на его лбу лишь слегка разгладились, когда он перевел взгляд на Мадонну с необыкновенно простым и приветливым лицом. Такая женщина может быть обыкновенной крестьянкой или торговкой в небольшой лавке. Одновременно женщины с такими ликами встречаются и в королевских покоях. Она будет понятна всем – и ремесленнику, и королю.

– Вам не понравились мои картины? – с волнением спросил Марсель.

– Хм... как тебе сказать, – невнятно проговорил Эде де Сюлли. Он слегка откинул назад клобук и с большим интересом принялся рассматривать оробевшего художника. – Не то чтобы не понравились, – вымолвил он после некоторого молчания, – скажем так, они необычны. Прежде мне не приходилось видеть таких работ. Они очень реалистичные, что ли... Возможно, в этом их главная беда. Откуда ты подсмотрел сцены из Страшного суда? – напрямик спросил епископ.

Художник заметно колебался, стоит ли выдавать тайну, а потом признался, как на исповеди:

– Когда рисовал, то на меня снизошло прозрение. Приснилась она мне, эта картина. Утром мне оставалось только нанести увиденное на холст, как будто сам Господь меня надоумил.

Епископ приподнял подбородок. Черты его лица были необыкновенно правильными, и служи Эде де Сюлли при дворе французского короля, то ввел бы в грех не одну фрейлину. Но епископ оставался верен Богу.

– Или дьявол, – совсем тихо добавил он.

– Так вам понравились мои картины? – восторженно спросил Марсель.

Епископ не ответил, лишь спросил, показав на Мадонну с младенцем:

– Эта женщина... что на картине, она существует в действительности?

– Эта женщина – моя жена, – в голосе Марселя появились горделивые нотки.

Оказывается, епископ был неплохим малым, и с ним можно было поговорить даже о дамах. И, судя по тому, что он обратил внимание на Мадонну, можно с уверенностью утверждать, что он, несмотря на святость и большую набожность, знает толк в женских прелестях.

– У тебя необыкновенно красивая жена.

– Это верно, – простодушно протянул Марсель, – особенно бюст. Когда она идет по Парижу, то все прохожие сворачивают шею, глядя на нее.

– Вот как?.. Хотя все может быть, – внимательно посмотрел епископ на художника. – Но мне больше понравились ее руки, – с заметным жаром продолжил Эде де Сюлли. – Судя по всему, они необыкновенно нежные.

– Это вы верно заметили, ваше преподобие, – с некоторым подозрением посмотрел Марсель на епископа.

Заметив на себе любопытный взгляд художника, епископ продолжал:

– Такие руки были у одной моей знакомой.

Ничего удивительного, у епископа тоже когда-то была своя жизнь, в которой наверняка происходили романтические приключения.

– Все женщины по-своему красивы, – заметил художник.

– В этом ты прав, – негромко подтвердил священник.

– Если вам понравились мои картины, то я бы хотел получить за них полный расчет.

– Деньги? – удивленно вскинул брови епископ. – Ах, да, деньги!

Марсель выглядел слегка смущенным:

– Я – художник! Это мое ремесло.

– Ну, конечно, кто же будет спорить с очевидным. Но я бы хотел сказать вот что. Человек не способен создать такие реалистические картины, ему мог помогать в этом только дьявол.

Глаза епископа зажглись зловещим огнем. Все светское в нем мгновенно умерло, теперь перед Марселем сидел яростный религиозный фанатик. Было странно, что какую-то минуту назад он почти поверил в установившиеся между ними приятельские отношения.

Марселя охватил озноб. Сейчас епископ представлялся ему воплощением ужаса. Художник посмотрел на рясу священника. Она была необыкновенно грубой, холодной, такую обычно носят простые монахи. Отказавшись от богатства, епископ презирал и физические неудобства и даже в лютую стужу не надевал теплой рясы. Значит, все то, что говорили об Эде де Сюлли, было сущей правдой.

– Вовсе нет, – несмело оправдывался художник, – на меня сошло озарение. Это бывает.

– Все верно, так случается. Его тебе ниспослал дьявол, – холодно заметил епископ.

– Как же это может быть, если в это время я рисовал Бога? – искренне удивился художник.

– Странного здесь ничего нет, – просто отвечал иерарх. – Бес может принимать любое обличье.

– Это неправда! – воскликнул Марсель.

– Ты болен бесом, мой друг, его нужно изгнать, – ласково увещевал художника епископ. И, посмотрев на монаха, продолжавшего безмолвно стоять в дверях, произнес: – Проводи художника, а то он не найдет один дорогу.

– Ваше преподобие, как же так? – воскликнул Марсель. – Вам не понравились мои картины? Я могу нарисовать вам другие... Лучше!

Епископ уже не слушал Марселя, опустившись на колени перед распятием, он негромко стал читать молитву.

Руки у монаха оказались крепкими. Ухватив левой рукой за шею, а правой вывернув кисть, он уверенно вел Марселя по коридору. Спустились в подвал. В лицо дохнуло плесенью. Где-то совсем рядом мерзко и тонко пропищала огромная крыса, а у лестницы тускло горел фонарь, бросая копоть на серые отсыревшие стены.

– Вот это теперь твой дом! – втолкнул монах художника в одну из распахнутых дверей и с громким стуком задвинул засов.

– Я ничего не сделал! – барабанил кулаками в дверь художник. – Я рисовал картины для папы римского Иннокентия III, отпустите меня! Я ни в чем не виноват!

Монах приостановился, посмотрел через плечо на закрытую дверь и, перекрестившись, пошел вверх по каменной лестнице.

Старый подвал хранил в себе немало зловещих тайн.

Рамку для «Мадонны» епископ Эде де Сюлли распорядился заказать из мореного дуба. Темный цвет хорошо контрастировал со светлыми яркими красками, которыми было выписано лицо женщины. Для сцены из Страшного суда подошла рама из липы. И светлый цвет лишь оттенял мрачноватые сцены потустороннего бытия.

Епископ отошел на несколько шагов и, прищурившись, осмотрел картины. У художника, несомненно, был великий дар, что признал бы даже самый предвзятый зритель. Ишь ты, а чертей-то каких нарисовал! Вместо глаз – полыхающие угольки, и взирали они с полотна так, как будто намеревались пошуровать в душе раскаленной кочергой. И вместе с тем картины выглядели настолько живыми, что казалось, будто котлы с грешниками установлены в углу монашеской кельи.

Стараясь отделаться от наваждения, Эде де Сюлли приблизился к полотнам вновь и провел по холсту рукой. Видение пропало. Под пальцами обнаружилась только неровная поверхность краски.

Черти с оскаленными физиономиями оставались все в тех же позах, а грешники с вытаращенными от ужаса глазами смотрели на своих мучителей.

Неожиданно во дворе послышался шум, и пронзительный женский крик потребовал епископа.

– Брат Себастьян, – повернулся епископ к монаху, стоящему в дверях, – иди узнай, что там происходит.

– Хорошо, ваше преподобие, – произнес, поклонившись, монах и тотчас удалился.

Через минуту он вернулся.

– Ну что там? – спросил епископ.

– Какая-то женщина просит вашей аудиенции.

– Чего она хочет?

– Она жена того самого художника, что приходил к вам сегодня утром.

– Ах, вот как! Хм... Значит, у меня имеется возможность сличить картину с оригиналом. Зови ее сюда!

– Ваше преподобие... Мне неловко напоминать вам, но за время существования нашего монастыря его порог ни разу не перешагивала женщина, – попытался возразить Себастьян.

Епископ едва заметно улыбнулся:

– Неужели ты думаешь, что этой чести не заслужила женщина, запечатленная на картине в образе Мадонны?

– Нет, но...

– Вот видишь, брат Себастьян, – перебил монаха епископ, – зови ее.

Едва Луиза перешагнула порог кельи, как Эде де Сюлли сразу осознал, что в гостье собрано все самое лучшее, чем Господь мог одарить женщину: высокая, пышногрудая, с необыкновенно свежим цветом лица, она производила впечатление смирения и кротости. Но особенно выразительны были ее глаза: огромные, слегка раскосые, будто нарисованные, они смотрели на окружающих с непроходящим укором. Только такой и могла быть Мадонна. И епископ подивился тонкой интуиции художника. Тьфу, тьфу, вовсе нет! Не иначе это промысел самого дьявола.

– Проходи, дочь моя, – негромко произнес епископ, протянув ладонь. Его взгляд остановился на покорных глазах женщины.

Оценив их глубину, епископ невольно смешался и смущенно убрал руку. Разве пристойно давать для поцелуя ладонь самой Деве Марии.

Луиза сделала несколько неуверенных шагов и застыла в центре кельи.

– Я по поводу своего мужа... Марселя, – нерешительно произнесла женщина. – Он рисовал две картины для папы римского. Вчера он их закончил, а сегодня утром пришел в монастырь, чтобы передать их вам. И больше домой не возвращался.

Ах да, ведь у Девы Марии тоже был муж... Епископ внимательно посмотрел на грудь стоявшей перед ним женщины. В этом случае беспорочным зачатием даже не пахнет – дух сладострастия витал вокруг ее фигуры разрушающим смерчем. Всего лишь на одно мгновение Эде де Сюлли испытал любовное желание. Он крепко зажмурился, чтобы отделаться от наваждения. Его приятель Доминик в подобных случаях терзал собственное тело раскаленным железом. Епископ нащупал пальцами золотой крест и с силой сжал его в ладони. Острые камни врезались в ладонь, принося спасительное физическое страдание.

– Вы говорите, он художник? – спросил епископ, взглянув на ладонь.

На подушечках пальцев выступило несколько капелек крови.

– Да, его зовут Марсель, – так же взволнованно произнесла женщина, прижав руки к груди.

– Только у меня о нем совершенно другое представление. Мне так кажется... он знается с дьяволом, – спокойно объявил Эде де Сюлли, не сводя с женщины печальных ангельских глаз.

– Этого не может быть, – в ужасе вскрикнула женщина, – мой муж – честнейший христианин. Он очень богобоязненный человек, за свою жизнь он не пропустил ни одной воскресной службы.

Епископ скучно улыбнулся.

– Дитя мое, – произнес он тихим проникновенным голосом, – все очень просто. Ты любишь его и не можешь воспринимать иначе. А ведь бес имеет многие обличья. И это всего лишь одна из форм его проявления.