Употреблено Кроненберг Дэвид

– Нет, я имею в виду, что никакого убийства-то, может, и не было.

– Мадам Аростеги… Миссис Аростеги погибла случайно?

При слове “мадам” Чейз передернуло.

Точно так, наверное, реагировал шизофреник Луи Вольфсон, когда слышал хоть одно английское слово от своей одноглазой матери или отчима, и Натан вдруг разволновался, растерялся. Все это ясно показывало, насколько тесно история Чейз переплеталась с Парижем, Сорбонной, французским языком, Аростеги – иными словами, с французской историей Наоми. Может, и правда, лучшее, что он мог сделать, – объединиться с Наоми, как она и предлагала? Но где Наоми? Страх пронзил его нутро, как острый нож X-Acto. Может, надо было встретить ее в Париже, а не ждать в Торонто?

– Миссис Аростеги вовсе не умерла. Она жива. Вот что я думаю.

– Где же тогда левая грудь Селестины?

– Гораздо ближе, чем вы думаете.

Выскользнув из-под взгляда Чейз, Натан подошел к столу, где лежали части тела Селестины. Вблизи он выглядел как полевой стол для вскрытия с разлагающимися останками жертвы весьма изощренного убийства. Натан снова повернулся к Чейз.

– Тепло?

– Нет, холодно. Совсем холодно. Тепло было, когда вы стояли передо мной.

Натан подошел к Чейз.

– Ладно. Сдаюсь.

Чейз взяла его руку и положила на свою левую грудь. Бюстгальтера на ней не было, а ткань матроски оказалась удивительно грубой на ощупь.

– Чувствуете?

Натан только пожал плечами. Он сдался, он ничего не понимал в этой игре.

– Я ее съела, Натан. Съела ее грудь, по крайней мере, большую часть. Сколько смогла. Наверное, ни одно другое животное не стало бы это есть, молочные железы уж точно. Они отвратительные. А то, что я не съела, мы оставили в квартире, чтобы полицейские смогли сделать анализ ДНК. Вот поэтому они и считают, что произошло убийство.

Рука Натана соскользнула с груди Чейз, он взял ее за предплечье. На ощупь маленькие ранки на ее коже напоминали сыпь от потницы. Чейз вывернулась, направилась к столу, склонилась над частями тела Селестины. Глядя через член, как сквозь видоискатель, Чейз щелкала языком, имитируя щелчки затвора фотоаппарата. Щелк, нога, щелк, рука, щелк, ступня. Затем, крутнувшись на пятках, повернулась к Натану.

– Вот так, а еще мы сделали снимки, весьма впечатляющие.

– Это правда была ее грудь? Селестины? Она была… жива, когда ты ее ела?

– Она все время хотела ее отрезать. Не давала ей покоя эта мысль. Похоже, Селестина страдала какой-то острой формой дисморфофобии. Ари отвез ее куда-то, нашел доктора, который помог ему отсечь Селестине грудь. Нашел единомышленника. Грудь заморозили, привезли домой. А потом положили в морозилку – для копов. Там оставалась часть соска, молочной железы, жировая ткань и кожа.

– Но если Селестина жива, где она?

– Мы не знаем. Она неуловима.

Натан нервно вытер губы тыльной стороной ладони. Жест слишком красноречивый, но ему необходимо было подготовить рот, чтобы произнести следующие слова.

– Ты ведь знаешь, что Аристид Аростеги умер.

– Я прочитала все, что нашла в интернете. Не на французских сайтах, конечно. Сначала эта новость меня потрясла, было очень больно, очень тяжело. Сердце хотелось выплюнуть. Он так много для меня значил. Профессор. Мой философ. Но потом я поняла.

Натану показалось, что лицо ее сейчас отделится от головы и радостно запорхает по комнате.

– Но потом ты поняла…

– Он умер точно так же, как и Селестина. Теперь они вместе где-то, и я снова с ними увижусь. Я не о какой-нибудь там дурацкой загробной жизни говорю. Они позовут меня, когда придет время, когда начнут новую жизнь. И я отправлюсь к ним, где бы они ни были.

И с этими словами Чейз снова повернулась к столу, окунула корень члена-личинки в банку с клеем и поднесла к ране на щеке Селестины, что, видимо, должно было знаменовать начало ее путешествия. Подумав немного, она аккуратно вставила личинку в надлежащее отверстие, торжественно провернула и сделала шаг назад, чтобы окинуть взглядом свое творение. Новая укороченная личинка привлекала не меньше внимания, чем торчавший изо рта опухший, посиневший язык. Чейз тихонько ахнула от восхищения.

Судя по всему, Сэмюэл Беккет страдал контрактурой Дюпюитрена – безымянный палец и мизинец его правой руки загибались вовнутрь, отчего ему было трудно и неловко здороваться за руку. Этот факт порадовал Эрве Блумквиста, который, выясняя, кто из известных людей болел Пейрони (особенно его интересовали звезды велоспорта), обнаружил, что Пейрони часто сопровождалась контрактурой Дюпюитрена, и дело тут скорее в патологии иммунной системы, чем в велосипеде. Теперь, заметив на левой ладони некрасивое вздутие в форме треугольного шеврона, свидетельствовавшее о воспалении сухожильных влагалищ (оно напоминало раскрытую акулью пасть), которое неминуемо приведет к тому, что средний палец и мизинец загнутся вовнутрь и их уже нельзя будет разогнуть (так называемый синдром щелкающего пальца), Эрве и себя мог причислить к этой когорте избранных. Он готов был побиться об заклад, что Беккет страдал и Пейрони – сексуальная жизнь писателя представлялась весьма скудной, – но вряд ли этому удастся найти доказательства. Эрве взял ручной 3D-сканер Creaform, которым сканировал свой член – тот все еще стоял, – и представил, как сканирует члены Сэмюэла Беккета и других знаменитых жертв болезни Пейрони. На сей раз изображение получилось более подробным, чем то, что он отправил сегодня Чейз Ройфе, но ей другого, наверное, и не надо. Эту картинку он отправит Ромму Вертегаалу в Северную Корею – он где-то там, но не в Пхеньяне.

Внизу, на первом этаже, пыхтел FabrikantBot 2 – допечатывал запчасти универсального складного народного велосипеда “Чучхе”, которые должны были заменить дефектные детали велосипедной подвески, причинившие Эрве столько неприятностей, когда он ездил на опытной модели велосипеда по своей квартире на рю Бобур в Третьем округе Парижа. Он попытался сделать крутой поворот, почти как велоакробат, после чего педали застопорились намертво и пришлось полностью разбирать их вместе с рычагами, а потом собирать заново. Эрве сфотографировал и снял на видео бракованные запчасти, послал Ромму по скайпу (разработка велосипеда велась под руководством Вертегаала), и тот сразу же ответил. Доброжелательный Ромм всегда готов помочь и, конечно, заслужил ответный подарок – 3D-модель пениса.

Разумеется, Ромму член Эрве был очень хорошо знаком: он не раз помогал вставлять его во всевозможные отверстия в те безумные дни семинаров Аростеги – слово, конечно же порождавшее кучу прозрачных каламбуров с семенной жидкостью, семенем, спермой и разнообразными производными от них. Корейцы, наверное, пуритане – все-таки живут при авторитарном режиме, и Эрве надеялся, что подарочный член Ромм будет распечатывать в одиночестве – в какой-нибудь выделенной ему убогой студии, однако мысль о том, что какой-нибудь суровый инспектор застанет Ромма с моделью искривленного болезнью Пейрони пениса из ABS-пластика и тогда Вертегаала сошлют в исправительно-трудовой лагерь, какой-нибудь Ченгори № 12 – очень далеко от людей и от столицы, доставляла Эрве извращенное удовольствие и приятно щекотала.

Но может быть, Ромм обработает 3D-модель члена, с помощью каких-нибудь спецэффектов превратит копию из ABS-пластика или биопластика – унылую, невыразительную, характерного серого или бледно-голубого цвета – в нечто яркое, живое, красочное, с красивой пористой текстурой. Эрве, правда, сомневался, что у Ромма имеются такие художественные способности, какие продемонстрировала Чейз, работая под руководством специалистов франко-корейской фирмы, специализировавшейся на изготовлении гигантских моделей членистоногих для школьных кабинетов и научных демонстраций. Выбор по меньшей мере странный, ведь кровь у членистоногих не красная и кожи у них нет, но Ромм настаивал, считал сотрудничество с этой фирмой безопасным; и, надо признать, ее сотрудники действительно помогли изготовить весьма правдоподобные, сочные муляжи частей истерзанного тела Селестины – с разорванными жилами, лопнувшими кровеносными сосудами, вскрытыми железами, растянутыми мышцами, – помогли вдохнуть в них жизнь, и снимки этих частей убедили префекта, что убийство действительно было. Специалисты по сверчкам и омарам тут не подошли бы.

Правда, в основном всю грязную работу выполняла Чейз, ребят из фирмы следовало остерегаться – они ведь могли выдать Эрве полиции, когда в Сети появились снимки с места преступления. Только Чейз можно было доверить создание съедобного протеза левой груди, а также фальшивой раны на теле Селестины, прикрывавшей шрам от мастэктомии на снимках, где они поедали ее тело.

Но именно оригинал этой груди стал решающим доказательством, единственной частью тела, которую и нашли в квартире Аростеги: принадлежность комка истерзанной плоти с половиной соска и следами зубов, найденного в миске в холодильнике, Селестине Аростеги экспертиза установила сразу же (образцы ДНК охотно предоставила обезумевшая от горя сестра Селестины Софи, администратор фирмы, сдававшей в аренду шале в Шамони). Может, у префекта и хватило духу проверить найденную грудь на наличие раковой опухоли, однако публика, очевидно, хотела, чтобы разрабатывалась версия о людоедстве. Конечно, оторванная и съеденная грудь возбуждала общественность больше, чем удаленная хирургическим способом. Сложные сюжеты публика не приветствовала, во всяком случае пока.

Эту улику – грудь в суповой тарелке – не обнародовали (изысканную керамическую мисочку ручной работы Astier de Villatte Селестина выбирала сама, то есть это был не обычный товар категории люкс), но во время допроса, который проводил стильный парень в зауженном двубортном костюме от Costume National на шести пуговицах в черную и серую полоску и черном свитерке на молнии, без галстука (Эрве все думал, не одолжил ли полицейский у кого-нибудь этот костюм, чтобы подозреваемый в его обществе чувствовал себя свободнее), а затем сам префект в сдержанном, строгом темно-синем костюме (вероятно, от Гуччи), Эрве стало ясно: сыр в мышеловке, как говорил Аристид, полицейские проглотили и не сомневаются, несмотря на отсутствие тела как такового, что расследуют настоящее громкое убийство.

Фотографии со сценами людоедства будут явлены миру “в самый подходящий с политической точки зрения момент”, как сказал Ромм (он обещал, прибегнув к цифровым технологиям, изменить на снимках лица Эрве и Чейз, но теперь Эрве решил, что был бы не против оказаться в эпицентре взрыва, который последует за опубликованием фотографий, чем бы это для него ни закончилось). Какой подходящий момент имел в виду Ромм, Эрве мог только предполагать. Он понимал: триумфальное появление беглого Аристида в Пхеньяне будет плевком в лицо французскому правительству, нападавшему сейчас на КНДР из-за проводимых корейцами ядерных испытаний, – даже покруче истории с Депардье, который, возмутившись высокими налогами, отказался от французского гражданства и получил наскоро отпечатанный российский паспорт из рук президента Путина. Но людоедские фотографии? Сама инсценировка смерти Селестины? Что это? Иллюстрации к книжке комиксов об ужасах капитализма, о ненасытном, всепожирающем, потребительском западном духе? Официальное заявление Аристида, которое он сделает, благополучно добравшись до Пхеньяна, конечно, все прояснит.

Эрве провел пальцем по сенсорной панели “Макбука Про” и перетащил файл STL с закодированным пенисом в Dropbox – особую корейскую версию. Они с Роммом договорились, что отправка такого файла вне зависимости от его содержимого будет условным сигналом: нужно связаться по скайпу.

Правительство, конечно, благоволило месье Вертегаалу, однако и за ним постоянно присматривала группа милейших ребят – пять-шесть молодых партийных работников обоих полов, и радиус разрешенного места проживания для него ограничивался тридцатью пятью километрами от центра Пхеньяна, хотя Ромм сказал, что ему разрешено выезжать на велосипеде за границы первого военного периметра, и несмотря на то, что вид западного человека потрясает и приводит в замешательство юных солдат, несущих там службу, они общаются с Вертегаалом исключительно вежливо. Однако в последнее время Ромма сопровождали на элитном автомобиле 2.16 (Ким Чен Ир родился 16 февраля, и роскошные машины с белыми номерами, начинавшимися с этих цифр, не останавливали на блокпостах и контрольно-пропускных пунктах) в какой-то, кажется, исследовательский центр вдалеке от столицы, такой секретный, что о нем Ромм не мог говорить даже с Эрве, который привык служить Ромму этаким предохранительным клапаном. В этом случае клапан был плотно закрыт. Временами присутствие симпатичных соглядатаев Ромма ощущал и Эрве – они маячили с озабоченным видом в окошке скайпа за спиной Вертегаала. В таких случаях Эрве и Ромм говорили иносказательно и часто переходили на английский (поскольку корейцы знали его не очень хорошо в отличие от французского), ссылаясь на то, что обсуждать некоторые технические вопросы на английском удобнее. Наблюдатели мирились с этим, однако весьма неохотно. Эрве опасался, уж не выслали ли Ромма из столицы – такое наказание нельзя, конечно, сравнить с заточением в лагерь для политзаключенных, но все равно страшновато.

Эрве ожидал получить в ответ зашифрованное письмо, где Ромм назначил бы ему время сеанса связи, но скайп почти сразу забулькал, и Эрве увидел задумчивое величественное лицо Вертегаала. Подтянутый Ромм, увешанный значками с портретами династии Ким, выглядел великолепно. Эрве щелкнул по иконке видеокамеры, и в правом углу, рядом с нижней панелью выскочило окошко с его лицом. Он себе понравился и подумал, что они с Роммом – горячие рисковые парни, диверсанты международного масштаба и про них можно снять очень крутое кино.

– Salut[40], Ромм. Ты в Пхеньяне?

– Эрве! Спасибо за картинку, мне понравилось. Веселые воспоминания. Нам нужно наконец обсудить дело с FabrikantBot. Мои коллеги опять обеспокоены санкциями США против КНДР, надо как-то скрыть, что эти принтеры производят в Северной Корее. Может, открыть заводик во Франции, а не в Германии? Есть смысл, как думаешь? В общем, провернуть примерно такую авантюру, как со слуховыми аппаратами “Голос вечного президента” и “Франкофониксом”? Ну, и другие соображения у меня есть. Но сейчас поговорим о местонахождении Аристида Аростеги. Он пропал. Мы не знаем, где он. Ты, конечно, читал о его смерти в интернете, видел фотографии в “Твиттере”. Нас они не убедили. Вся эта история с взорвавшимся слуховым аппаратом настораживает. Он как будто хотел нам что-то сообщить таким образом. Мадам А. крайне встревожена, всю Корейскую ассоциацию дружбы поставила на уши. Она работала над моим новым сценарием для съемочной группы комитета по продвижению идей чучхе, они с нетерпением ждали, когда к ней присоединится месье Аростеги. Ты ведь знаешь, чету Аростеги здесь глубоко уважают, после того как они поддержали “Разумное использование насекомых” на Каннском кинофестивале.

– Ты меня пугаешь, – ответил Эрве. – Эта канадская девушка, конечно, писала мне очень милые отчаянные письма. Философ, мол, ушел из своего дома в Токио и так и не вернулся. Мы знаем, что он якобы поехал встречаться с Элке Юнгблут насчет слуховых аппаратов, а на самом деле у него была назначена встреча с агентами КНДР. Конечно, после этой встречи он и должен был исчезнуть. Я думал, он у тебя, рассчитывал даже увидеть его с тобой сейчас и перекинуться парой слов…

– Мы не знаем, где он. В токийскую гостиницу к этой женщине-аудиологу он так и не явился. А наши агенты ждали вместе с ней – так они договорились с самим Аростеги.

– Может, это электронная атака? Может, что-нибудь сделали с его слуховым аппаратом или вообще заменили, чтобы действительно убить Аростеги? В Сеуле ведь не хотели, чтобы профессор попал в Пхеньян.

– Этого нельзя исключать. Примерно так в 1960-х годах русские убили дирижера Соловьева, бежавшего в Болгарию, – взорвали его наушники. Известная история.

– А канадка? Наоми Сиберг?

– Она скоро будет у нас. Благодаря тебе. Она уже в пути. Правда, из-за кое-каких накладок пришлось слегка изменить план, и теперь она добирается на поезде. Ждем ее в течение недели. Мадам А. не терпится с ней познакомиться.

– Как ее душевное состояние? Девушки?

Эрве хотел подробностей, он имел право их знать. Его мучила совесть, ему было нехорошо оттого, что он впутал Наоми в игры Ромма и корейцев, однако Эрве не сомневался: все эти драматические события захватят ее, и потом она, как говорят, еще скажет ему спасибо. Эрве и сам получал извращенное удовольствие, участвуя во всех этих событиях, они захватили и его, ведь он квазипреступным образом оказывал прямое влияние на международную обстановку. Это он указал Ромму, что Наоми может ненароком сорвать их планы, хотя и сам помог ей выйти на Аростеги. Мотивы Эрве, как обычно, не были ясны даже ему самому – он, как химик, соединял летучие и горючие вещества, а потом отходил в сторону и наблюдал взрыв.

– Подавлена. Наши ребята старались обходиться с ней помягче, но равно у нее сильный стресс. Ей сказали, что она едет к Аростеги, она вроде успокоилась, но теперь, получается, дело обстоит несколько иначе. Интересно посмотреть, как она отреагирует. При случае устрою вам разговор по скайпу.

Эрве смотрел на Вертегаала с грустью: за все время, что тот звонил ему из КНДР, он ни разу не видел прежнего Ромма – озорного, обаятельного, очаровательного интеллектуала. Эрве скучал по тому Ромму и думал, осталось ли от него что-нибудь; он так долго находился под надзором, менял себя в угоду требованиям капризного авторитарного режима, и, может, эта новая личина пристала к нему намертво. Надо как-нибудь самому поехать в Пхеньян, думал Эрве, хоть в качестве просто туриста, и посмотреть, пробудится ли принцесса Ромм от поцелуя принца Эрве.

– Откуда ее забрали? Из аэропорта?

– Как ни странно, ее нашли в том доме в Токио, который сняли для Аростеги наши агенты. Она жила с ним. Собрала чемоданы и сидела у двери – хотела ехать куда-то, сама не зная куда. Я читаю отчет.

Да, Ромм смотрел в сторону – не туда, куда обычно смотрят, разговаривая по скайпу. Мало кто вообще смотрит в камеру или даже знает, где она на “Маке”: крошечная, незаметная, она утоплена в планку корпуса над самым экраном. Ромм в окошке косился влево, щурился, пытаясь прочесть и перевести текст на весьма специфическом северокорейском диалекте.

– Она собрала не только свои вещи, но и все вещи Аростеги, в том числе электронику, что очень хорошо. Нашим людям и дом обыскивать в общем-то не пришлось.

– Еще одна победа кимунизма, – сказал Эрве, понимая, что ступает на опасную дорожку; юмор и ирония в корейском дискурсе не приветствовались, именно поэтому в ходе таких поднадзорных разговоров шутки оказывались очень полезными – в отсутствие подобной практики в повседневном общении корейцы их просто не понимали. Термин “кимунизм” предложил Ари – для обозначения экзотической модели ксенофобского национализма, которую пропагандировала династия Ким и которую нельзя было сравнить ни с социализмом, ни с коммунизмом или даже маоизмом, хотя и в указанных режимах тоже процветал культ личности. Ари полагал, что французских интеллектуалов, не исключая его самого, привлекала в корейской политической системе ее суровость вкупе с фантастической, провокационной гибкостью.

– У нас осталось еще одно незавершенное дельце, – сказал Ромм. – Надеюсь, ты поддерживаешь связь со своей подружкой Чейз Ройфе.

– Само собой. Пару часов назад отправил ей тот же файл, что и тебе.

В лице Ромма произошла резкая и тревожная перемена: обычно в окошке скайпа Эрве видел его безоговорочно веселым, жизнерадостным, бойким, как северокорейские дикторы новостей, теперь же лицо Вертегаала сделалось непроницаемым, он смотрел напряженно, прищурившись. Таким образом он сделал предупреждение Эрве, и тот понадеялся, что кураторы Ромма ничего не заметили.

– Шутки шутками, но поступил ты не очень-то умно.

Эрве не привык слышать упреки от Ромма; в этой игре они, молодые французы-технократы с большим будущим на мировой технополитической арене, где вершилась драма под названием “киберборьба”, были равноправными партнерами. Но когда дело касалось их специфических контактов с Северной Кореей и молодым президентом Ким Чен Ыном, о равноправии речи не шло. Именно Ромм первым отправился в уединенное королевство – ему, техническому специалисту, дали рабочую визу, именно Ромм включился в деятельность только зарождавшегося тогда секретного, полулегального рынка технических разработок – сначала чуть ли не как иностранный диверсант, а потом уже как признанный руководитель революционного сектора прикладных технологий на службе чучхе. Ромм тоже был студентом Аростеги, учился старше курсом и легко склонил Эрве принять участие в его проекте создания собственной маленькой империи в составе северокорейской империи. А Эрве в свою очередь помог ему завербовать и супругов-философов, ведь их размышления о консьюмеризме и политике так красиво переплетались с ретрорадикализмом уединенного королевства.

Теперь Эрве понял, что в самом деле допустил ошибку, и даже не одну. Как ни мучительно это признавать, но он боялся рассказать Ромму о художественном проекте, который они задумали вместе с Чейз, о том, что отправлял ей файлы, а Чейз распечатывала на 3D-принтере части мнимого искалеченного тела Селестины. Таким образом, у Чейз в Торонто, в ее чердачной мастерской, были доказательства того, что Селестина Аростеги жива, что на обличительных фото не части ее тела, а лишь биопластиковые муляжи, подделка, изготовленная командой специалистов по спецэффектам, чтобы инсценировать жуткое убийство с последующей разделкой трупа.

– Я просто хотел напомнить о себе, о наших беззаботных сексуальных играх с Аростеги, чтоб не потерять с ней связь, – оправдывался Эрве. – Чейз впала в депрессию, и я подумал: нужно ее как-то встряхнуть, вывести из этого состояния. Она заявила, что зря я заставил ее есть ампутированную грудь мадам А., что полиция в конце концов обнаружит образцы и ее ДНК. И тут, увы, не поспоришь. Когда мы решали, как поступить с остатками груди, как представить полиции убедительные доказательства убийства и последующего поедания трупа, мы не подумали, что в слюне тоже содержится ДНК.

– Насколько нестабильно, по-твоему, ее состояние?

– Дома у Ройфе вообще неспокойно. Там сейчас живет друг нашей канадки, журналист, готовит материал. И скоро может найти такой материал, о котором и не подозревал. Чейз, например, в состоянии фуги, как она это называет, калечит сама себя – отщипывает кусочки кожи и ест. Понимаю, говорит, что это какой-то пошлый спектакль, но поделать с собой ничего не могу. Отец Чейз показал этому американскому дружку нашей канадки, что делает Чейз. Его зовут Натан Мэт. Обычно пишет на медицинские темы.

Ромм помолчал, потом сказал:

– Надо бы тебе съездить в Торонто, проведать Чейз Ройфе. Оценишь ситуацию на месте. Любую помощь, если понадобится, мы окажем.

– Ага, – согласился Эрве. – Да, пожалуй, это произведет необходимый очистительный эффект. Моя поездка будет финансироваться из обычного источника?

Чтобы получить средства из фондов, выделяемых Вертегаалу на его разработки, требовалось совершить ряд сложных операций: сначала выписывалось платежное поручение для банка “Голомт” в Улан-Баторе – в тугриках, монгольской валюте, затем производились многочисленные переводы из одной валюты в другую, трансферты, пока наконец в банке “Креди Агриколь” (бывшем спонсоре победителей “Тур де Франс”), в филиале на набережной Поля Думера, на коммерческом счету компании Trois Mdecins Franais[41], принадлежавшей Эрве, не возникал депозит (в евро или долларах, в зависимости от обстоятельств) – нужно ведь было скрыть, что первоначально эти деньги были корейскими вонами.

Ромм в окошке скайпа открыл рот, хотел что-то сказать, но внезапно завис, замер, как компьютерная картинка, а потом осыпался дождем сверкающих пикселей. После многозначительной паузы окошко скайпа тоже схлопнулось, и на мгновение посреди вихревой туманности Андромеды, изображенной на стандартных обоях рабочего стола операционной системы Mac OS X (кодовое имя “Лев”), образовалась квадратная черная дыра. (В последнее время Эрве не устанавливал персональные обои – из соображений секретности; раньше на рабочем столе красовались фотографии симпатяги Colnago.) Тупо уставившийся в очередную черную дыру, возникшую во Вселенной, Эрве почувствовал себя младенцем, которому жестоко обрезали пуповину, и даже усомнился на мгновение, что говорил с настоящим Роммом Вертегаалом.