Расставание с мифами. Разговоры со знаменитыми современниками Крыщук Николай
– Мне шести лет не было, когда дядя Ваня, Иван Михайлович, родной брат матери – я из рабочей семьи, жили мы на тогдашней, двадцатых годов уже прошлого века, окраине Москвы, – повел меня на футбол. Играла команда «Рускабель», а с кем – забыл: прошло ведь уже семьдесят шесть лет. Зато тот футбол помню во всех подробностях. В тот вечер, наверное, я и стал футболистом. Уже на следующий день вышел на платомойку, как назывался пустырь, где женщины из окрестных домов стирали вещи, и начал с пацанами гонять за сараями резиновый мячик.
Природа, должно быть, наделила меня неплохими исходными данными: взрослые начали зазывать в свои самодеятельные команды, едва мне исполнилось десять лет.
– А другой дед Вашего внука – Григорий Федотов, как он начинал, каким остался в Вашей памяти?
– Начинал, как и я, на пустыре, в окрестностях подмосковного Ногинска. Григорий Иванович прожил всего сорок один год. Когда его не стало, Володе Федотову, сыну, было всего четырнадцать, а моей дочери, Любе Бесковой, – десять, и того, что у нас будет общий внук, Григорий Иванович и предположить не мог. Это был действительно великий футболист. Он выдавал поразительные пасы, неотразимо бил по голу, играл с такой легкостью, с какой люди дышат.
Англия – 19:9
– Помню, как двадцать один год назад в Новогорске, на учебно-тренировочной базе сборных команд СССР, Михаил Таль, Вы и я сидели на лавочке перед старым корпусом базы, и мы с Мишей, болеющие за московское «Динамо» с девяти лет, с сорок пятого года, со времени Вашей триумфальной поездки в Англию и – смешно вспомнить – рассказывали Бескову, как он с Бобровым сокрушали лондонский «Арсенал»… Миши уже десять лет нет в живых – он так любил футбол, Вас, Константин Иванович, своего близкого друга Льва Яшина…
– Да-да, с Мишей всегда было очень приятно общаться: светлый, добрый, блистательно остроумный человек, так жаль, что он рано умер… А знаете, сколько осталось в живых от того состава, что ездил в Великобританию в ноябре сорок пятого? Двое – я и Соловьев Леонид, наш полузащитник. Леонид Константинович. Он 1917го, старше меня на три года.
– Мы знали об этих играх из радиорепортажей Вадима Синявского и зачитанной до дыр книги «19:9», названной издателями по итоговому счету четырех матчей «Динамо» с родоначальниками футбола…
– Родоначальники до сих пор продолжают писать книги о турне советских футболистов на Британские острова. В канун своего 80-летия, осенью позапрошлого года, я получил из Лондона книгу «Пасовочка» о легендарном, как пишет автор Дэвид Даунинг, турне московского «Динамо» 1945 года с трогательной дарственной надписью…
– А уж у скольких наших авторов турне «Динамо» вызвало приступы вдохновения! Евтушенко через четверть века написал: «И трепетал голкипер «Челси»» – про гол Боброва, забитого с Вашей подачи. Поэт в России, вестимо, больше, чем поэт, а футбол в современном мире больше, чем игра: политика, война, религия, вселенское умопомешательство…
– Не только в современном мире. Возьмите ту нашу давнюю поездку. Время-то какое: только что долгая страшная война окончилась, мы вышли из нее победителями, и в то время, как напишет обозреватель лондонской «Дейли экспресс»», все русские рассматривались как «серхлюди», англичане увидели, как блеск воинской славы отражается на футболках гостей из России. Ну и в футбол русские, оказалось, умеют играть – несколько десятилетий спустя английский журнал «Футбол манфли» напечатал статью, где «Динамо» была названа великой командой, которая в коллективности игры, в предвидении, контроле за мячом, комбинационном даре, масштабности и результативности намного превосходила все иностранные клубы, когда-либо посещавшие Великобританию…
– Комбинационный дар – это Бесков, а результативность – Бобров, гений прорыва?
– Ну, почему же… Я, между прочим, забил в тех четырех матчах пять голов, а Бобров, как Карцев и Архангельский, забивали с моих передач. Англичане ведь тогда играли дружно и мощно, однако каждый в своей зоне, по своему «желобку». Мы же предложили им игру, которую называли между собой «хорошо организованный беспорядок». Наш спектакль под названием «Блуждающие форварды», хорошо организованный и заранее отрепетированный, ставил защитников «Челси» в тупик: им казалось, что против них на месте центрального нападающего играет не один Бесков, а трое: то Бесков, то Карцев, то Сергей Соловьев, левый край. А инсайт Бобров вдруг оказывался на краю…
– Центральный защитник «Арсенала» Бернард Джой, который вас не удержал, признавая превосходство русских методов тренировки и игры в футбол, процитировал Герберта Уэльса: «Мы должны приспособиться или погибнуть…»
– Вы хотите сказать, что они приспособились…
– Еще как! Ведь в конце концов они выиграли у себя на островах чемпионат мира 1966 года…
Мадрид – 1:2
– А ведь все тогда могло сложиться иначе. Если бы нам не помешали, сборная Советского Союза вполне могла бы стать чемпионом мира.
– И кто же Вам помешал?
– Дело было так. К лету шестьдесят третьего года я, поработав и с олимпийской сборной, перед Мельбурном, где я помогал Качалину, и с московским «Торпедо», и в Футбольной школе молодежи, и с ЦСКА, находясь в расцвете лет и сил, был освобожден от работы: генералам показалось, что армейский клуб топчется на месте. Вячеслав Иванович Чернышев, возглавлявший Центральное телевидение, предложил мне стать главным редактором главной редакции спортивных программ…
Пока я руководил спортом на телевидении, наша футбольная сборная совсем сдала. Тренеры менялись, а положение не улучшалось. Весной 63го меня пригласил к себе Юрий Дмитриевич Машин, председатель Союза спортивных обществ и организаций, и уговорил взять сборную. До отборочных игр чемпионата Европы – он назывался в то время Кубком Европы – оставалось всего три месяца. Я выразил сомнение, что за такой короткий срок смогу кардинальным образом перестроить игру и показать результат, но Машин сказал: «Мы не ставим перед вами задачу – выиграть Кубок Европы, главная цель – чемпионат мира в Англии. До него три года, должны успеть».
– Готовясь к нашей встрече, я поворошил свое досье и нашел выписку из журнала «Франс футбол» 1964 года, авторитетнейшего в мире футбольного издания: «Советы с помощью Константина Бескова создали интересную команду – пожалуй, самую мощную и интересную, какую им когда-либо удавалось создать». А ведь мы уже были и чемпионами Олимпийских игр в Мельбурне, в 56м, а через четыре года взяли Кубок Европы в Париже…
– Мне удалось создать за короткий период команду, которая хорошо зарекомендовала себя на пути к финалу с испанцами и победила целый ряд достойных европейских команд – Италию, Швецию, Данию.
– Лев Яшин – лучший вратарь мира, Алик Шестернев, «Иван Грозный» – непроходимый центральный защитник, Валерий Воронин – элегантнейший, куда до него Алену Делону, полузащитник, – все они играли за сборную мира. Если бы к ним, мы мечтали, добавить Эдика Стрельцова, получилось бы «копье», какого не было ни у одной национальной команды…
– Я собирался пригласить в сборную уже на заключительной стадии подготовки к Англии и Стрельцова, и Валентина Иванова – я знал их возможности еще по работе в «Торпедо» в 56м и рекомендовал тогда же Качалину взять юного Стрельцова в олимпийскую сборную…
– С такой компанией и Бобби Чарльтон с Бобби Муром были бы нам по зубам. Но мы забежали вперед…
– В Англию сборная поехала, но без Бескова. И, соответственно, без Стрельцова с Ивановым. Николай Морозов, торпедовский тренер, поставленный на сборную (он был приятелем Ряшенцева, тогдашнего руководителя Всесоюзной федерации), пригласил в атаку Банишевского, Малофеева, и даже с таким нападением, где об игровой тонкости не было и речи, с малоинтересной в тактическом отношении игрой наши футболисты сумели стать четвертыми – выше мы никогда на мировых первенствах не поднимались…
– И чем же прогневал в тот раз Бесков высокое начальство: ведь из 31 проведенного сборной матча Вы проиграли всего один…
– Но зато какой, и в чьем присутствии!..
– Вы имеете в виду появление 21 июня 1964 года в королевской ложе мадридского стадиона «Бернабеу» генералиссимуса Франко, которого показали в прямой телевизионной трансляции стране, которой долгие годы внушали, что страшнее каудильо на свете зверя нет, – разве что Гитлер и Муссолини…
– Мы проиграли финал в достойной борьбе, уступили испанцам на их поле один мяч (счет 2:1 в пользу испанцев в общем отражает ход игры). Хосе Вильялонга, тренер испанцев, назвал нашу сборную современной, мудрой, интересной, опасной для любого соперника командой. Нас тогда многие зарубежные специалисты называли одним из наиболее вероятных претендентов на золото английского чемпионата мира. Но в Москве рассудили иначе: серебро Мадрида стоило должности и мне, и Андрею Петровичу Старостину, начальнику команды. Нас, меня обманули: никто ведь не ставил перед сборной задачу выиграть Кубок Европы, цель-то была другая – чемпионат мира. Я напомнил об этом Машину, но он уклонился от разговора на эту тему.
– Разве в Машине было дело?..
– Не в Машине. Финал вызвал негодование Никиты Сергеевича Хрущева. Проигрыш франкистам в присутствии самого Франко, по мнению первого секретаря ЦК, был проигрыш политический – получилось, что мы опозорили Красное знамя, уронили честь Советского государства.
– Не повезло, Константин Иванович, вам с генералиссимусами: из-за испанского отправили в отставку с поста старшего тренера сборной СССР, из-за нашего «безумного султана» лишили звания заслуженного мастера спорта… Как это было?
– На первых для советского спорта Олимпийских играх в Хельсинки, в 52м, мы, то есть сборная СССР, играли с югославами. Первый матч, проигрывая 1:5, сумели свести вничью, а повторный проиграли. Олимпийскую сборную разогнали, ее базовый клуб ЦДКА – расформировали, выдающегося тренера Бориса Андреевича Аркадьева дисквалифицировали, а четверых футболистов – Валентина Николаева, Константина Крижевского, Александра Петрова и меня лишили звания заслуженного мастера спорта. Сталин был разгневан: «Как можно было проиграть ревизионистам-югославам на радость кровавой клике Тито-Ранковича!..»
– Еще легко отделались – могли ведь и посадить.
– Могли. Как моего тестя.
Любовь
– А кем был Ваш тесть?
– Николай Никандрович Васильев был инженером, специалистом по электросварке. Его арестовали в сорок четвертом.
– За что?
– Его знакомый сказал что-то неподобающее при осведомителе, тот «стукнул» куда надо, а в записной книжке подозреваемого в крамоле оказался среди других телефонов и номер моего будущего тестя.
– Будущего? Значит Вы женились, когда отец уже сидел?
– Я познакомился с Валерией Николаевной 2 ноября 45го, перед вылетом «Динамо» в Англию, а расписались мы 17 февраля 46го.
– Получается, что динамовец, офицер внутренних войск…
– …Я начинал службу в армии в пограничных войсках в Бельцах, в Молдавии, и дослужился до полковника…
– …женился на дочери политического заключенного. И как это отразилось на Вашей карьере, на судьбе?
– Золотую свадьбу с Валерией Николаевной – когда мы познакомились, на танцевала в ансамбле Исаака Осиповича Дунаевского, я настоял, чтобы она из ансамбля ушла, потом она окончила ГИТИС, стала актрисой, играла в Ермоловском театре, снималась в кино – мы отметили в 95м, в год моего семидесятипятилетия. Дочка у нас родилась в 47м, отец жены прислал ей письмо из лагеря и посоветовал назвать дочь Любой: «Это самое подходящее имя для вашей с Константином дочери – Любовь».
О Николае Никандровиче все его родственники и друзья говорили исключительно положительно, да и вообще он действительно не был ни в чем замешан. И вот я, когда вошел в их круг, решил в какой-то степени в этом деле разобраться. Однажды даже в лагерь, где он сидел – в Жигулях, на Волге – приезжал к нему. В 48м году. Мы как раз в Куйбышеве с «Крыльями» играли. Я получил разрешение на свидание, и меня ночью на катере отвезли в лагерь. Тесть болел, находился в медицинском изоляторе. Его вызвали к начальнику лагеря. Он пришел, беззубый, завернутый в байковое одеяло, в галошах. Его спросили про семью, он сказал: жена, дочь Валерия, замужем за известным футболистом Константином Бесковым. Тогда начальник лагеря сказал: «Вот он перед вами стоит». Мы обнялись, и тесть заплакал, и медсестра, его сопровождавшая, тоже заплакала…
Мне удалось его из лагеря вытащить. Отсидел тесть в общей сложности четыре с половиной года, вернулся домой в 49м. После смерти Сталина был полностью реабилитирован.
«Динамо» – «Спартак»
– Вряд ли Бескову, если бы он в «сороковые роковые» был не динамовцем, а спартаковцем, разрешили свидание с родственником-политзеком… Когда Вы, правоверный динамовец, вдруг очутились в стане главного и непримиримого противника московского «Динамо» – столичного «Спартака», нам, динамовским болельщикам, показалось, что небо упало на землю…
– «Спартак» по результатам сезона 76го года выбыл из высшей лиги. Клуб популярнейший, народу за него болеет много, и во все высокие инстанции полетели тысячи писем: вернуть «Спартак» в высшую лигу, и немедленно! А как? Гришин, первый секретарь Московского горкома партии, созвал в МК совещание, пригласил руководителей профсоюзного спорта и спросил их, кто может это сделать. Андрей Петрович Старостин встал и сказал: «Вывести «Спартак» в высшую лигу может только Константин Бесков. Но Бесков – это «Динамо», к тому же он офицер». На что Гришин ответил: «Это моя забота».
И стали меня в МК вызывать. Первый раз, второй. Я – ни в какую. Они давят. Что делать? Иду к нашему министру, Щелокову: «Николай Анисимович, я же динамовец – не могу я в «Спартак» пойти. Да и хорошо знаю, каково это – в чужом клубе оказаться». А министр говорит: «Константин Иванович, ничем помочь не могу. Вот смотрите…», и протягивает мне письмо за подписью Гришина с просьбой откомандировать меня в «Спартак». «Не могу же я отказать члену Политбюро».
Пришлось мне пойти в «Спартак». Там я отработал 12 лет, вернул игру команде, вернул зрителей на трибуны…
– Через год команда первой лиги, вернувшись в высшую, стала чемпионом страны, потом еще раз… Футбол хоть и больше, чем игра, но на поле-то это прежде всего – игра, в исполнении команд Бескова игровая сущность футбола, как справедливо писал Лев Филатов, всегда выходила на первый план. И в сборных, и в клубных, прежде всего в «Динамо» и «Спартаке». Признаюсь, в те годы Вашего великого спартаковского «сидения», я сострадал Вам: каково динамовцу в «Спартаке» – ведь он там чужой, должно быть, ему дают почувствовать это на каждом шагу…
– Только один человек в «Спартаке» давал мне это почувствовать – Николай Петрович Старостин, начальник команды.
– Вот те раз! Не Вы ли настояли на его возвращении в команду «Спартак»…
– Не просто настоял – первым условием своего прихода в «Спартак» поставил возвращение его основателя и хранителя спартаковских традиций… Но Старостин не воспринимал меня. «Эти динамовцы, – говорил он, – для меня – вот так! (Бесков показывает – как, энергично проводя ребром ладони по горлу. – А. С.).
– Это связано с его личной судьбой, с тем, что братьев Старостиных при Сталине сослали на Крайний Север?..
– Наверное, наверное. К тому же его еще до меня снимали в «Спартаке» два раза… У меня вообще об этом человеке совершенно другое мнение, нежели общепринятое.
– Но в футболе-то Николай Петрович разбирался?..
– Из всех четырех братьев Старостиных Николай по пониманию футбола был ниже всех. Да и в «Спартаке», такой у нас с ним был уговор, он абсолютно не вмешивался в чисто футбольные дела – ни в подбор игроков, ни в тренировочный процесс… А кончилась наша совместная работа тем, что Николай Петрович на меня пасквиль написал…
Таланты и завистники
– Вам практически никогда не давали довести задуманное до конца, не дали построить команду мечты в 66м, доносили, подсиживали, снимали…
– Да разве меня одного… Возьмите Юрия Петровича Любимова, с которым мы познакомились еще во время войны, когда он с моим другом, артистом Леней Князевым, был штатным ведущим программ в ансамбле пограничников – как травили основателя великолепного театра на Таганке! А сколько мой друг, известный драматург Леонид Зорин, пережил за свою долгую жизнь в искусстве… А Аркадий Романович Галинский – великолепный журналист, резко выделявшийся на фоне всей пишущей о футболе братии…
Ему, кстати, вчера, 1го мая, исполнилось бы 80 – уже шесть лет как Аркадий Романович умер. Великолепный мастер был, поверяющий гармонию игры алгеброй анализа. И что же? Его ведь вышвырнули из журнала «Физкультура и спорт» с дикой формулировкой: за некомпетентность… А кто вышвырнул? Завистники. Бесталанные негодяи из зависти могут оклеветать любого стоящего человека. А талантливые люди, как правило, на это очень болезненно реагируют…
– Константин Иванович, а что такое талант в футболе? Вот Пеле – король, бог этой лучшей на свете игры, считает, что понимание игры всегда ценилось в футболе превыше всего.
– Нужно сочетание определенных, доведенных до высокого уровня технических навыков, физических кондиций и тактического мастерства – впрочем, если правильно мыслишь на поле, это труда не составит. А в общем, я согласен с Пеле: интеллект, ум – самое важное, самое дорогое в игре. Все игроки, которые выделялись и тогда, и сейчас – начиная от Михаила Бутусова и Федора Селина, Петра и Николая Дементьевых, – все обладали высоким интеллектом. А те, кто мыслил на «троечку», даже на «четверку», не смогли утвердить себя в футболе.
– Вы всех видели на своем долгом веку. Кто был выше всех по пониманию, по игре?
– Пеле. Конечно, Пеле. Ни Марадону, ни кого-либо другого я с ним рядом не поставлю…
– Понятно, король…
– Я предпочитаю другое определение. Пеле – выдающийся артист футбола, который исключительно эффективно действовал перед чужими воротами – мог и организовать атаку, мог и забить гол… Когда я увидел Пеле впервые на чемпионате мира 1958 года, был потрясен: то, что делал этот семнадцатилетний мальчишка в самых разнообразных игровых ситуациях, было бесподобно. Обыкновенному игроку, даже владеющему виртуозной техникой, этого никогда и ни за что не сделать…
– На чемпионате мира в Швеции Вы были в качестве кого?
– Входил в просмотровую комиссию Федерации футбола СССР. И когда я поехал на матч соперников нашей сборной по подгруппе Бразилия – Австрия и увидел бразильскую команду (Пеле в той первой игре не выходил, но у них звезд хватало – Диди, Загало, Вава Гарринча, Нильтон Сантос), то, вернувшись в гостиницу, сказал своему соседу по номеру, журналисту и писателю Льву Филатову: «Вот увидите, чемпионом мира станет сборная Бразилии». Ныне покойный Лев Иванович об этом моем прогнозе написал в одной из своих книг…
– А сейчас рискнете назвать чемпиона?
– Боюсь, что это Германия. Знаю, знаю, что на нее мало кто ставит, что у немцев нет ни Зидана, как у французов (вот кто замечательно мыслит на поле!), ни Майкла Оуэна, но немцы и раньше, случалось, выигрывали у превосходящих их по классу, по таланту игроков сборных – у венгровв 54м, у голландцев в 74м – и становились чемпионами мира. За счет очень высокой игровой дисциплины, полной самоотдачи игроков и холодного рассудка.
– А наши как выступят?
– Наш футбол, скажем так, сейчас буксует. В Англии в сорок пятом мы сыграли очень достойно. Наш футбол шел тогда по правильному пути. Талантов у нас всегда хватало, но и тех, кто ставил талантам палки в колеса, тоже. Не везло нам на руководителей футбола, очень не везло… Вы даже не представляете, сколько я пережил из-за этих деятелей, негодяев по натуре: они ведь не давали мне работать всю жизнь.
Обидно. Не столько за себя, сколько за наш футбол. Он достоин лучшей доли.
Алексей Самойлов 2002 г.
Андрей Битов
Великий механизм ума
Когда Андрею Битову хотят отдать должное, говорят: «Очень умный писатель, гениальный стилист». Когда намерены уесть, называют скучным, вгоняющим в сон.
Что ж, Битов пишет мысль и мыслью: кому-то это в кайф, кого-то – в сон, сон разума.
Рожденный Петербургом
– Я знаю – с Ваших слов – что Вы родились дважды: один раз – 27 мая, второй – 26го. В Ленинграде в 1937м и в Москве – в 1994м. Вообще-то, по утверждению философов, всякий человек рождается дважды: сначала – как природное существо, потом – в духе, в сознании. Вот об этом истинном рождении хотелось бы поговорить…
– К нам, родившимся в Ленинграде, культура приходила через Петербург, она породила, например, Бродского. Мы ведь все – Глеб Горбовский, Александр Кушнер, Сергей Вольф, Рид Грачев, Евгений Рейн, Сергей Довлатов воспитывались нашим городом. В Петербурге все воспитывает человека – и проспекты, и здания, и даже просто камни. И вода тоже. То есть ты просто ходишь по городу и получаешь литературное образование. Потому что в общении с петербургскими камнями ты сразу попадаешь в какой-то литературный контекст.
Что было в Питере – так это вкус. Позже его назвали снобизмом, и вкус этот, может быть, рожден стенами города. Кстати, Бродский употреблял слово «снобизм» вовсе не в негативном смысле – он считал снобизм формой отчаяния. Да, отчаяния. Сколько же в Питере погибло великолепных талантов – спились, уехали, покончили с собой; кого-то посадили, кто-то умер, кто-то попал в дурдом. Несправедливые, глухие и страшные судьбы.
Те же, кто уцелел, пробился, – обязаны этим и стенам города, и самим себе, сумевшим сохранить свое достоинство во взаимоотношениях с судьбой, чрезвычайно нервных для поэтов и писателей, И, конечно, говоря о том времени, объединяющем людей общей судьбой, – наше поколение очень приблизительно называли хрущевским (начал я в литобъединении Горного института у поэта Глеба Семенова в 1956м, а через три года перешел, уже как прозаик, в литобъединение Михаила Слонимского) нельзя не упомянуть стариков, которые с нами возились.
Ну какие они были старики? Теперь я понимаю, что это были люди моего возраста сегодняшнего, даже помоложе: Лидия Яковлевна Гинзбург, Михаил Леонидович Слонимский, Вера Федоровна Панова, Наум Яковлевич Берковский.
Лидия Яковлевна и Алексей Алексеевич
– А кто из «стариков» был Вашим гуру? Ну, не гуру, но самым близким человеком?
– Лидия Яковлевна была ближайшим мне человеком. Она и умерла в один год с моей матерью в 90м. Лидия Яковлевна относилась ко мне, скажем так, – индивидуально. У нее был свой взгляд на этот объект, то есть на меня. Она дала мне невероятно много в смысле формирования моего сознания.
Сейчас многие говорят о русском, дворянском. Им позволили говорить, а запретят – они перестанут. А я когда думаю о русском, о дворянстве, думаю о Лидии Яковлевне Гинзбург, приехавшей на Север из Одессы, историке литературы, ученом с мировым именем, писавшем прекрасную прозу. И о своем дядьке, родном мамином брате Алексее Алексеевиче Кедрове, лучшем кардиологе Ленинграда, а может, и всего Союза. И о своих родителях – отце Георгии Леонидовиче, архитекторе, и матери Ольге Алексеевне, юристе по образованию. От них, через них впервые доходили до меня понятия о чести и достоинстве.
Дядька мой был абсолютно лояльный господин. Когда в Москве умер Мясников, главный кардиолог страны, Алексея Алексеевича надумали назначить на эту должность. Разумеется, ему предложили вступить в партию. Но на это он пойти не мог. А когда институтское начальство представило его в Академию медицинских наук, в представлении – я его читал – было написано: «Высокомерен с начальством». С начальством высокомерен – грандиозно, да? Я достаточно независимый человек, но такой роскоши, как дядька – скажем, не подавать руки тем, кому не надо, – себе не позволял.
Вообще-то формула «я не подам ему руки» мне не нравится. Я никого не сужу, сужу только судящих. Мы во всем виним тоталитарную систему, Сталина, а надо оборотиться на себя, осознать, что общего было у России с советской властью. Давайте все-таки считать, что этих времен не выдержал никто – все так или иначе уступили. Не уступили только те, кто погиб или оказался в тюрьме. Тысячи людей уцелели только потому, что умели закрывать глаза на то, что делалось вокруг, – и на своем собственном опыте воспитывали своих детей так, чтобы и их сберечь, и самим не погибнуть.
…Серьезная страна
– В последний день июля 80го Вы вернулись в Питер из олимпийской Москвы, с похорон Высоцкого; из редакции «Авроры» пошли ко мне домой, помянули его, посмотрели по телеку финал Олимпиады по прыжкам в высоту (выяснили, что в пятнадцать лет Вы брали «ножницами» сто семьдесят пять)… Долго и хорошо сидели, заедая «Столичную» морошкой. И Вы тогда сказали, уж не пмню в какой связи: «У нас ужасно серьезная страна».
– Я так сказал? Ну, что ж, это, наверное, правильно. Но можно сказать лучше: «Россия – это чудо. Россия – это задание».
– Чье задание – не спрашиваю, но оно, кажется, еще не выполнено?
– Оно еще не выполнено человечеством. Тайна России сохраняется. Павел Петрович, герой моего романа-странствия «Оглашенные», говорит так: «Если тюрьма есть попытка человечества заменить пространство временем, то Россия есть попытка Господа Бога заменить время пространством».
Феномен нашей страны – великая уникальная культура при отсутствии цивилизации: то есть у нас нет ответственности за себя, за свое дело, зато есть такая российская не переносимость конца работы. Пример того, как в одном человеке можно пройти и культуру, и цивилизацию, преподал нам Пушкин. А мы сами в себе внутри этот порог ответственности, который от культуры приводит к цивилизации, пройти не можем.
Роман о террористе
В истории ошибок нет, весь наш кровавый опыт мы не выбрасываем, но и не лелеем – мы им обладаем, и тогда получается опыт как основа цивилизации. Он включает и убийство государством чуть ли не каждого третьего своего гражданина, и попытки людей сохранить свое достоинство, и сопротивление культуры, литературы – режиму.
Когда в 71м я закончил «Пушкинский дом», тут же начал новый роман – «Азарт». Второе название у него было «Жизнь мертвого, или Нож в спине». Он должен был идти как роман о террористе, который в конце взрывает себя. В 76м я заключил договор с «Совписом» на этот роман и получил аванс.
В тот же день случилось страшное событие: я сбил на машине человека, но не убил его и в тюрьму не сел.
Это была невероятная проба судьбы: через три года после этого я попал в метропольскую историю (речь идет о выходе в свет бесцензурного литературного альманаха «Метрополь», что вызвало гнев властей: Битов был одним из его организаторов и участников. – А. С.), а за год до этого в Америке вышел «Пушкинский дом» (первое издание на родине увидело свет лишь в 1989 году. – А. С.). И тогда с меня стали драть этот аванс. Чтобы меня убрать как преподавателя Литинстиута, уволили всех профессоров-внештатников, чтобы не увольнять специально Битова. Все мои рукописи из издательств и редакций журналов восемь лет кряду возвращались: не нравились – и все. Это было задание Чека: жать по легальной линии.
Многие предпочли эмиграцию безумию, я же пытался бороться здесь и делал вид, что ничего страшного не происходило. Еще чуть-чуть, и меня бы выпихнули, но, наверное, я не успел перейти какую-то грань. Я подался в провинцию, болтался по республикам Кавказа, Средней Азии, нынешним независимым государствам, стремился как можно больше узнать и увидеть. Сейчас счастлив, что те годы потратил на эти поездки по стране, а не на знакомство с другим миром.
Читать бесплатно другие книги:
