Структура и динамика психического (сборник) Юнг Карл

649 В то время как мировоззрение Средневековья, античности, равно как и всего человечества со времен его самых первых шагов опиралось на убеждение в субстанциальности души, вторая половина XIX века ознаменовалась появлением психологии «без души». Под влиянием научного материализма все, что не могло быть увидено или ощупано, подверглось сомнению и даже приобрело дурную славу чего-то метафизического. Научным и вместе с тем вообще допустимым отныне считалось только то, что могло быть либо познано на уровне ощущений, либо сведено к чувственно воспринимаемым причинам. Этот идейный переворот назревал уже давно и был связан не только с материализмом. Вертикаль европейского духа была перечеркнута горизонталью современного сознания подобно тому, как вместе с духовной катастрофой Реформации была повержена порывистая, стремящаяся в высь готическая эпоха, зиждившаяся на достаточно ограниченной географической, равно как и мировоззренческой, основе. Сознание развивалось уже не в высоту, но в ширину – как географически, так и метафизически. То было время великих путешествий и эмпирического расширения представлений о мире. Вера в субстанциальность духовного медленно отступала перед все более и более навязчивым убеждением в субстанциальности физического. Наконец, за четыре с небольшим столетия прыткий ум европейских мыслителей и исследователей дошел до того, что стал рассматривать дух как полностью зависимый от материи и материальных оснований.

650 Конечно, было бы неверным утверждать, что философия или естественная наука стали причиной такого переворота. Всегда было достаточно философов и разумных ученых, которые ввиду высокой проницательности и глубины мышления лишь с большим трудом могли принять этот иррациональный идейный переворот. Некоторые даже рискнули выступить против него, но они не получили поддержки, и их сопротивление оказалось бессильным перед иррациональным валом всеобщего эмоционального предпочтения, отдававшегося физическому. При этом речь вовсе не идет о том, что такого рода могущественный переворот мировоззрения мог быть произведен на рациональной основе, так как не существует никаких рациональных размышлений, которые позволяли бы доказать или опровергнуть существование духа, равно как и материи. Оба понятия, в чем сегодня может убедиться каждый образованный человек, являются не более чем символами, используемыми для обозначения двух неизвестных факторов, существование которых постулируется или оспаривается в зависимости от индивидуального темперамента или от соответствующего духа времени (Zeitgeistes). Ничто не мешает путем интеллектуальных спекуляций, с одной стороны, доказывать, что душа есть сложный биохимический феномен, являющийся в своей основе игрой электронов, а с другой – что непредсказуемость движения электронов есть свидетельство их духовной жизни.

651 В интеллектуальном разрезе факт замещения в XIX веке метафизики духа метафизикой материи – чистое мошенничество, но в психологическом плане это неслыханная революция мировоззрения. Все потустороннее превращается в посюстороннее, всякое обоснование, целеполагание и даже толкование осуществляются отныне лишь в эмпирически доступных пределах. Весь невидимый внутренний мир выходит наружу, а все, что не подкреплено так называемыми фактами, кажется незначимым – по крайней мере, так представляется наивному разуму.

652 Совершенно бесполезно рассматривать этот иррациональный переворот с философских позиций. Лучше вообще воздержаться от подобного рода попыток, ибо если некто сегодня попытается объяснить духовный или душевный феномен функциями желез, то он может быть абсолютно уверен в благоговении и повышенном внимании со стороны публики; если же кто-то попробует объяснить радиоактивный распад материи небесного тела как эманацию творческого мирового духа, то та же самая публика сочтет его ненормальным. Однако при этом оба объяснения одинаково логичны, одинаково метафизичны, одинаково произвольны и одинаково символичны. Гносеологически в равной степени допустимо выводить человеческое начало из животного, равно как и животное – из человеческого. Однако с Дакю¹, как известно, его греховная попытка пойти против академического духа времени сыграла злую шутку. С духом времени бесполезно спорить, так как это религия или, лучше сказать, вероисповедание или кредо, иррациональность которого не допускает ничего иного. Одновременно это кредо обладает неприятным свойством притязать на статус абсолютного мерила всякой истины, равно как и на монопольное обладание здравым смыслом.

653 Дух времени не может быть описан в категориях человеческого рассудка. Это «склонность» или предрасположенность, продиктованная чувством, оказывающая на бессознательном уровне мощное воздействие на все впечатлительные души и направляющая их. Попытка мыслить иначе, чем современники, кажется неправомерной, в ней есть что-то неприличное, нездоровое, кощунственное и поэтому даже социально опасное для индивида. Он лишь бессмысленно плывет против течения. Как ранее само собой разумеющейся являлась идея о том, что все сущее было когда-то рождено творческой волей духовного Божества, так XIX век открыл для себя как очевидную истину концепцию о материальном происхождении всего. Сегодня не тело создается душевной силой, но, наоборот, материя вырабатывает душу химическим путем. Этот переворот был бы осмеян, не будь он одной из великих истин духа времени. Мыслить таким образом популярно и поэтому подобающе, разумно, научно и нормально. Дух должен рассматриваться как эпифеномен материи. Это же подразумевается и тогда, когда вместо слова «дух» говорят «психика», а вместо «материя» – «мозг», «гормон» или «инстинкт и влечение». Признавать субстанциальность души – значит идти вразрез с духом времени, так как для него это ересь.

654 Только сегодня нам стало очевидно, что предположение наших предков о том, что человек обладает субстанциальной душой, имеющей божественную природу и поэтому являющейся бессмертной, что существует особая душевная сила, созидающая тело, поддерживающая в нем жизнь, исцеляющая его недуги и позволяющая душе существовать независимо от тела, что есть бесплотный дух, с которым душа связана, и по ту сторону материального мира есть иной мир, из которого душа получает знания о божественных вещах, истоки которых не могут быть обнаружены в этой зримой реальности, было плодом интеллектуальной самонадеянности. Однако обыденное сознание еще не обнаружило, что столь же самонадеянно и причудливо выглядит предположение о том, что материя естественным путем вырабатывает душу, что человек произошел от обезьяны, что гармоничное сочетание голода, любви и силы породило «Критику чистого разума» Канта, что клетки мозга продуцируют мышление – и никак иначе.

655 Чем же тогда, собственно, является эта всемогущая материя? Это снова Бог – творец, который на этот раз явился не в антропоморфной форме, а принял образ универсального понятия, значение которого, как ошибочно предполагается, известно. При этом наше сознание достигло неслыханных по своей широте масштабов, но, к сожалению, лишь в пространственном отношении, но никак не во временном, иначе мы бы обладали гораздо более живым историческим чувством. Будь наше обыденное сознание менее сиюминутным, обладай оно историческим видением, мы знали бы о божественных метаморфозах времен древнегреческой философии, и это знание могло бы побудить нас к некоторой критике нашего нынешнего мировоззрения. Однако этим размышлениям мешает в высшей степени действенный дух времени. История для него есть лишь арсенал аргументов, позволяющих, например, сказать: уже древний Аристотель знал… и т. д. Учитывая все это, необходимо задать вопрос: откуда дух времени черпает столь зловещую силу? Несомненно, перед нами важнейший психический феномен, предубеждение, являющееся в любом случае столь существенным, что мы никак не сможем даже подступить к интересующей нас проблеме души до тех пор, пока не отдадим ему должное.

656 Как я только что упоминал, эта непреодолимая склонность объяснять все и вся преимущественно физическими причинами обусловливается горизонтальным развитием сознания на протяжении последних четырех столетий. Горизонтальная тенденция представляет собой реакцию на исключительную вертикальность готической эпохи. Это проявление народной психологии, которое как таковое всегда находится за пределами индивидуального сознания. Подобно первобытным людям, мы действуем в первую очередь совершенно бессознательно и только через большой промежуток времени обнаруживаем причины своего поведения. Во время же этого промежутка мы довольствуемся всевозможными ошибочными рационализациями.

657 Если бы мы ощущали дух времени, то знали бы, что у нас есть склонность истолковывать все преимущественно физическими причинами подобно тому, как ранее слишком многое объяснялось через дух.

Понимание этого тут же настроило бы нас на критический лад по отношению к данной «склонности». Мы сказали бы себе: по всей вероятности, мы сейчас допускаем противоположную и поэтому схожую ошибку. Мы переоцениваем материальные причины и подразумеваем, что лишь теперь располагаем верными объяснениями, так как воображаем, будто бы материя нам более понятна, чем «метафизический» дух. Однако материя нами не более изведана, чем дух. О предельных же вещах мы вообще ничего не знаем. Только благодаря такому пониманию мы получаем возможность вернуться в состояние равновесия. Однако мы ни в коем случае не оспариваем тесную связь душевного функционирования с физиологией мозга, желез и вообще тела, мы по-прежнему глубочайшим образом убеждены в том, что содержания нашего сознания в значительной степени детерминированы нашим чувственным восприятием. Мы также не можем отрицать того факта, что бессознательная наследственность неизбежно накладывает на нас отпечаток как характера в физическом, так и в душевном плане и что мы находимся под неослабевающим влиянием силы влечения, которая способна усиливать или как-то еще модифицировать даже самые что ни на есть духовные содержания, а также препятствовать им. В самом деле, мы вынуждены признать, что в плане намерений, целей и чувств человеческая душа, насколько мы можем судить, является, прежде всего, правдивым отображением того, что мы называем материальным, эмпирическим и посюсторонним. Теперь, принимая все это во внимание, зададимся вопросом: не является ли душа в своей основе всего лишь явлением второго порядка, так называемым эпифеноменом, целиком зависимым от физического субстрата? Наш собственный практический и посюсторонний разум соглашается с этим, и только сомнение во всемогуществе материи побуждает нас посмотреть критически на этот научный образ души.

658 Подобный взгляд на душу уже не раз упрекали в том, что он сводит все душевное к разнообразным выделениям желез, понимает мышление как результат секреторной деятельности мозга – и получается самая настоящая психология без души. При таком подходе душа, конечно же, не является самостоятельной сущностью, но только лишь отражением процессов, протекающих в физическом субстрате. То, что эти процессы обусловливают такую функцию, как сознание, – непреложный факт, иначе о психике вообще не шло бы и речи, так как не о чем было бы говорить, ее бы просто не существовало. Таким образом, сознание является условием sine qua non[95] психического, а следовательно, и самой души. Поэтому все современные «психологии без души» являются психологиями сознания, для которых бессознательного психического не существует.

659 Не существует единой современной психологии – их много. Это странно, ибо существует же единая математика, единая геология, единая зоология, единая ботаника и т. д. Но психологий так много, что американский университет ежегодно может публиковать по толстому тому под названием «Психологии 1930» и т. д. Я убежден, что психологий существует столько же, сколько философий. Ведь точно так же не существует только одной философии – их множество. Я упомянул это обстоятельство потому, что между психологией и философией существует неразрывная связь, обеспечивающаяся тесным переплетением того, что они изучают: если коротко, то объект изучения психологии – душа, объект философии – мир. Вплоть до недавнего времени психология была всего лишь частью философии, однако ныне, как предсказывал Ницше, близится расцвет психологии, грозящей поглотить философию. Внутреннее сходство обеих дисциплин состоит в том, что они являются системами суждений о предметах, которые до конца недоступны опыту и поэтому не могут быть в достаточной степени охвачены эмпирическими исследованиями. Следовательно, данные дисциплины вступают на путь спекулятивных суждений о предмете; эти суждения производятся в таком количестве и столь разнообразны, что как философии, так и психологии требуется множество толстых книг, чтобы вместить их все. Обе дисциплины не могут обойтись одна без другой и постоянно обеспечивают друг друга скрытыми и большей частью бессознательными предпосылками.

66 °Cовременная убежденность в примате физического привела к возникновению психологии без души, согласно которой психическое не может быть ничем иным, кроме биохимического эффекта. Современной психологии, которая брала бы дух за точку отсчета, вообще не существует. Никто сегодня не осмелится основать научную психологию на допущении о существовании независимой от тела автономной души. Идея самостоятельности духа и основанной на себе самой мировой духовной системы, являющейся необходимой предпосылкой для существования отдельных индивидуальных душ, является в наше время, мягко говоря, не очень популярной. Конечно же, я должен добавить, что еще в 1914 году я присутствовал в Бедфордском колледже в Лондоне на так называемой Совместной сессии Аристотелевского общества, Ассоциации разума и Британского психологического общества на симпозиуме, посвященном рассмотрению вопроса: «Заключаются ли разумы отдельных индивидов в Боге?» Попытайся кто-нибудь в Англии оспорить научный статус этих обществ, членами которых являются «сливки» английской интеллигенции, то его бы, вероятно, и слушать никто не стал. Но что при этом очень возможно, что лишь я один был изумлен этой дискуссией, во время которой звучали подчас аргументы XIII столетия. Пусть этот случай послужит вам примером того, что идея автономности духа, существование которого полагается как само собой разумеющееся, еще не совсем исчезла из европейского мировоззрения, превратившись в средневековую окаменелость.

661 Помня об этом факте, мы можем с гораздо большей смелостью рассмотреть возможность «психологии с душой», то есть учения о душе, которое было бы основано на допущении об автономности духа. Непопулярность подобного предприятия не должна нас пугать, так как гипотеза о духе не более фантастична, чем гипотеза о материи. В виду того, что у нас фактически нет ни единой гипотезы том, как психическое может вытекать из физического, но при этом первое все же как-то существует, ничто не мешает нам однажды предположить нечто совсем обратное: что душа возникает из духовного субстрата, столь же недоступного, что и материя. Конечно же, такая психология не могла бы быть современной, так как таковой считается ее прямая противоположность. Поэтому мы вынуждены волей-неволей вернуться к учению о душе наших предков, ведь именно им мы обязаны подобным допущением.

662 Согласно древнему представлению, душа – это жизнь тела, дыхание жизни или разновидность жизненной силы, которая во время беременности или зачатия вливается в тело как в некую емкость и вместе с последним вздохом вновь его покидает. Душа есть не пространственная самостоятельная сущность; ввиду своего существования как до телесного воплощения, так и после него она вечна, то есть практически бессмертна. Естественно, что для современной психологии такое представление есть чистая иллюзия. Однако при всем нашем нежелании вдаваться здесь в какую бы то ни было «метафизику» (даже современную), мы хотим хотя бы раз без предрассудков проверить основательность этого архаичного воззрения.

663 Те имена, которые люди дают свому опыту, являются зачастую очень показательными. Откуда происходит слово душа? Немецкое «Seele», как и английское «soul», происходит от готского «saiwala», древнегерманского «saiwalo», которые, в свою очередь, этимологически связаны с греческим «aiolos» (подвижный, пестрый, ослепительный). Греческое слово «psyche» обозначает, как известно, мотылька. Слово «saiwalo», в свою очередь связано с древнеславянским «сила». Эта взаимосвязь проливает свет на первоначальное значение слова «душа»: это движущая или, лучше сказать, жизненная сила.

664 Латинские слова «animus» (дух) и «anima» (душа) – это то же самое, что и греческое «anemos» (ветер). Другое греческое слово для обозначения ветра – «pneuma» – также, как известно, означает дух. В готском нам встречается то же самое слово «us-anan» (выдыхать), в латинском «an-he-lare» (тяжелое дыхание). В высоком старонемецком языке «spiritus sanctus» звучит как «atum» (дыхание). В арабском языке «rih» – это ветер, а «ruh» – это душа, дух. Схожее родство связывает греческое «psyche» с «psycho» (дышать), «psychos» (прохладный), «psychros» (холодный) и «physa» (воздуходувка). Эти параллели отчетливо показывают, как тесно в латинском, греческом и арабском языках именование души было связано с представлением о подвижном воздухе, о «холодном дыхании духов». И это, вероятно, также является причиной того, почему в первобытном представлении душа наделялась свойствами невидимого дышащего тела.

665 Вполне понятно, что раз дыхание является отличительным признаком жизни, оно обозначает жизнь, точно так же, как движение, и жизненную силу. Согласно еще одному первобытному представлению, душа представляет собой огонь или пламя, так как тепло также является отличительным признаком жизни. Любопытно, что нередко в первобытном представлении душа отождествлялась с именем. Имя индивида – это его душа, отсюда обычай через использование имени предка воплощать его душу в новорожденном. Подобная точка зрения означает не что иное, как признание Я-сознания выражением души. Нередко душа также отождествляется с тенью, отчего возникает смертельная обида на любого, кто на нее наступит. Поэтому опасен полдень (пора призраков в южных широтах), так как именно в этот момент тень становится совсем маленькой, что равносильно угрозе жизни. Тень также выражает то, что греки называли «synapodos» (тот, кто следует сзади), ощущение неуловимого жизненного присутствия, отсюда следует представление о душах покойников как о тенях.

666 Эти замечания могут помочь нам понять суть первобытных представлений о душе. Психическое представлялось нашим предкам как источник жизни, как перводвигатель, как призрачное, но при этом объективное присутствие. Поэтому первобытный человек понимал, как взаимодействовать со своей душой, которая, никоим образом не являясь ни им, ни его сознанием, обладала для него правом голоса. Психическое для первобытного опыта в отличие от нашего не является совокупностью всего субъективного и произвольного, это объективность, из себя самой черпающая жизнь и на себе самой покоящаяся.

667 Такая точка зрения эмпирически абсолютно оправдана, так как психическое объективно дает о себе знать не только первобытному, но и культурному человеку. Эта объективность не поддается сколько-нибудь значимому опровержению со стороны нашего сознания. Например, мы не в силах подавить большую часть наших эмоций, точно так же, как превратить плохое расположение духа в хорошее, кроме того, мы не можем ни заказать сновидение, ни отменить его. Даже самый интеллигентный человек иногда может быть одержим мыслями, от которых его не избавят никакие волевые усилия. Наша память может иногда допускать столь фантастические сбои, что остается лишь удивляться, а в нашу голову могут приходить абсолютно ненужные и нежданные фантазии. Мы любим тешить себя мыслью о том, что являемся хозяевами в собственном доме. В действительности же мы в пугающей мере зависим как от правильного функционирования нашей бессознательной психики, так и от того, придет ли она к нам на помощь в трудную минуту. Когда же мы изучаем психологию невротика, то сама идея отождествления психики с сознанием начинает казаться нелепой. А психология невротика, как известно, от психологии так называемого нормального человека отличается лишь в ничтожной степени. Да и кого сегодня нельзя счесть невротиком?

668 Учитывая все вышесказанное, становится совершенно понятным, что древнее представление о душе как о чем-то самостоятельном и не просто объективном, но еще и опасно самовольном было обоснованным. Дальнейшее допущение о том, что столь таинственная и устрашающая сущность является еще и источником жизни, также психологически понятно. Об этом свидетельствует опыт выделения Я-бытия, то есть сознания, из бессознательной жизни. Психическая жизнь маленького ребенка протекает без выраженного Я-сознания, поэтому первые годы жизни едва ли оставляют после себя связные фрагменты воспоминаний. Откуда же тогда приходят все хорошие и полезные мысли? Откуда восторг, вдохновение и любое другое возвышенное чувство? Первобытный человек ощущает в глубине своей души источник жизни и находится под глубочайшим впечатлением от ее живительной силы. Поэтому он верит во все то, что воздействует на душу, а именно во всевозможные магические обряды. Душа для него является жизнью как таковой, он не мнит себя ее хозяином, но зависит от нее во всех отношениях.

669 Идея бессмертия души, сколь бы невероятной она нам ни казалась, вовсе не является экстраординарной для первобытного опыта. Ведь душа – это нечто странное. Она не локализирована в пространстве по-настоящему, хотя все, что существует, должно занимать определенное место. Мы, естественно, допускаем, что наши мысли существуют «в голове», однако по поводу чувств мы уже не уверены, так как кажется, что они обитают скорее в области сердца. Ощущения же распределены по всему телу. Согласно современной теории, местопребывание сознания – голова. Однако один индеец пуэбло мне сказал, что американцы сошли с ума, так как считают, что их мысли находятся в голове. Наоборот, утверждал он, каждый разумный человек думает сердцем. У некоторых негритянских племен психическое локализуется в животе, а не в голове или сердце.

670 Эта неопределенность по поводу пространственной локализации усугубляется еще и тем, что психические содержания вне сферы чувственного восприятия вообще не носят пространственного характера. Какой мерой объема можно оценить мысль? Она маленькая, большая, длинная, тонкая, тяжелая, прямая, округлая или какая? Если бы мы решили составить живое представление о четырехмерной непространственной сущности, то в качестве образца нам, конечно же, подошла бы такая сущность, как мысль.

671 Все было бы гораздо проще, если бы психику можно было элементарно отрицать. Но тут мы сталкиваемся с непосредственным опытом наличия чего-то сущего, укорененного в нашей измеримой, весомой, трехмерной реальности. Это сущее во всех отношениях и каждой своей частью самым потрясающим образом не похоже на данную реальность, но при этом отражает ее. Душа могла бы быть представлена одновременно как математическая точка и как неизмеримое звездное пространство. Не следует винить первобытного человека в том, что в его наивном представлении столь парадоксальная сущность была причастна к божественности. Если она не имеет пространственного измерения, то она и не привязана к телу. Тело умирает, но может ли исчезнуть то, что является невидимым и непространственным? Кроме того, душа и жизнь существовали до появления «Я», а когда «Я» нет, например, во время сна или беспамятства, то жизнь и душа все же продолжают наличествовать, о чем свидетельствуют сновидения или наблюдения за другими людьми. Почему наивное представление, сталкиваясь с такого рода опытом, должно было отрицать, что душа обитает вне тела? Я вынужден признать, что в этом так называемом суеверии может быть усмотрено не больше нелепицы, чем в выводах исследователей наследственности или психологии влечений.

672 Давняя традиция приписывания душе обладания высшим, даже божественным знанием, учитывая обстоятельства существования древних культур, начиная с первобытных времен, использовавших сновидения и видения в качестве источников познания, является абсолютно понятной. Бессознательное осуществляет сублиминальные восприятия, масштаб которых просто потрясает. Это обстоятельство подтверждается тем фактом, что на первобытной стадии сновидения и видения использовались как важные источники информации. На базе этой психологии возникли могущественные древние культуры, такие как индийская или китайская, вплоть до самых мельчайших деталей совершенствовавшие свой внутренний путь познания, как философский, так и практический.

673 Уважение к бессознательной душе как к источнику познания никоим образом не является столь наивным, как любит представлять рационалистически настроенный западный человек. Мы склонны считать, что всякое знание в конечном счете всегда приходит извне. Но сегодня мы определенно понимаем, что бессознательное располагает содержаниями, которые могли бы сильно поспособствовать нашему познанию, если бы только они были осознаны. Современные исследования инстинктов животных или, например, насекомых предоставили богатый эмпирический материал, который доказывает, по меньшей мере, то, что если бы человек при известных условиях действовал как некоторое насекомое, то он бы располагал еще более совершенным сознанием. Естественно, никоим образом не было доказано, что насекомые осознают свои навыки, но в том, что эти бессознательные содержания являются психической функцией, здравый человеческий разум может не сомневаться. Точно так же человеческое бессознательное содержит унаследованные жизненные и функциональные паттерны предков, и у каждого ребенка до появления какого бы то ни было сознания уже имеется согласованная психическая функциональная готовность. Эта бессознательная инстинктивная функция постоянно наличествует и действует также и в сознательной жизни взрослого человека. Она содержит в себе все функции сознательной психики и подготавливает их. Бессознательное, подобно сознанию, воспринимает, имеет намерения и предчувствия, ощущает и думает. Мы знаем об этом достаточно из опытов психопатологии и исследований функций сновидения. Значимое различие между сознательным и бессознательным функционированием психики существует только в одном отношении: сознание, будучи концентрированным и интенсивным, сиюминутно и ориентировано непосредственно на настоящее и грядущее. Кроме того, оно по понятным причинам располагает материалом только индивидуального опыта, охватывающего несколько десятилетий. Больший объем информации возможно получить лишь искусственным образом, и сохраняется он, по существу, лишь благодаря печатной бумаге. Совсем другое дело бессознательное! Оно никоим образом не является ни сконцентрированным, ни интенсивным, оно затемнено вплоть до полного мрака. При этом бессознательное в высшей степени экстенсивно и может парадоксальным образом сопоставлять самые разнородные элементы. Кроме того, помимо огромного множества подпороговых восприятий, оно также располагает колоссальным наследием, оставшимся от всех предков, простым своим существованием способствовавших дифференциации видов. Если бы бессознательное можно было персонифицировать, то получился бы коллективный человек, находящийся по ту сторону половых различий, молодости и старости, рождения и смерти, который при этом располагал бы почти бесконечным человеческим опытом, накопленным за период от одного до двух миллионов лет. Он был бы равнодушен к череде времен. Настоящее было бы для него столь же значимым, что и любой другой момент сотен тысячелетий до Рождества Христова. Ему бы снились вековые сны, и он, опираясь на свой безмерный опыт, был бы бесподобным предсказателем. Он бы прожил несметное число раз жизнь индивида, семьи, племени, народа и обладал бы глубоким пониманием жизненного смысла ритмов становления, цветения и умирания.

674 К сожалению или, напротив, к счастью, такой человек постоянно грезит. По крайней мере, как нам представляется, коллективное бессознательное совершенно не осознает своих содержаний, в чем, однако, мы можем быть уверены не более, чем в случае с насекомыми. Кроме того, представляется, что этот коллективный человек не является личностью, но скорее чем-то наподобие бесконечного потока или даже моря образов и форм, которые проникают в сознание во время снов или необычных состояний души.

675 Прямо-таки гротескной выглядит попытка характеризовать эти необъятные системы опыта бессознательной психики как иллюзии. Наше видимое и осязаемое тело само является полностью сходной системой опыта, которая явным образом несет на себе следы древнейшего развития и, несомненно, является целесообразно функционирующим целым, иначе мы бы просто не могли существовать. Никому бы не пришло на ум считать бессмыслицей сравнительную анатомию или физиологию, и точно также исследование коллективного бессознательного или уважительное отношение к нему вполне может рассматриваться как источник познания, но не иллюзия.

676 Духовное, увиденное с нашей, ориентированной на внешнюю сторону позиции, предстает как отражение внешних процессов, не только вызываемое, но и порождаемое ими. Нам тут же представляется, что бессознательное можно было бы объяснить исключительно внешними причинами или сознанием. Как вы знаете, фрейдовская психология именно это и сделала. Однако такая попытка могла бы иметь реальный успех только в том случае, если бы бессознательное действительно было чем-то, что образуется в первую очередь через индивидуальное бытие или сознание. Однако бессознательное всегда уже есть заранее, так как оно является состоянием функциональной готовности, унаследованным со времен глубочайшей древности. Сознание есть запоздалый потомок бессознательной души. Наверное, было бы абсурдным объяснять жизнь предка жизнью его дальнего потомка, поэтому, по моему мнению, очень неудачной является идея рассматривать бессознательное как причинно зависимое от сознания. Учитывая все вышесказанное, скорее обратное объяснение является верным.

677 Это соответствует представлению древней психологии, которая, зная о неслыханных богатствах сумрачного опыта, скрытого под покровом сиюминутного индивидуального сознания, всегда рассматривала отдельную душу исключительно в ее зависимости от мировой духовной системы. Она не просто выдвигала подобную гипотезу, ей было вне всяких сомнений очевидно, что эта система являлась сущностью, обладающей волей и сознанием, или даже личностью; эту сущность она называла богом, высшим проявлением любой реальности. Для нее Бог был реальной сущностью, первопричиной, которая единственно могла послужить объяснением существования души. Эта гипотеза психологически оправдана, так как нельзя считать неправомочным утверждение о божественности почти бессмертной сущности с почти бесконечным опытом (особенно в сравнении с человеком).

678 Выше я уже говорил о проблемах психологической теории, которая в качестве объяснительной основы опирается не на физическое начало, но на духовный мир, перводвигателем которого является не материя с ее свойствами и не какое-то энергетическое состояние, но Бог. Здесь мы оказываемся во власти искушения назвать, ссылаясь на современную натурфилософию, Богом энергию или elan vital[96] и тем самым слить воедино дух и природу. До тех пор пока такого рода манипуляции не выходят за пределы туманных границ спекулятивной философии, они не опасны. Если же мы захотим действовать в приземленной сфере научного опыта, то вскоре запутаемся в неясностях, так как в нашем случае речь идет об объяснениях, важных с практической точки зрения. Дело в том, что мы занимаемся не чисто академической психологией, суждения которой не имеют сиюминутной значимости, но практической психологией, ориентированной на конкретный результат. Здесь подходят только объяснения, подкрепляемые практическими результатами. На поле битвы практической психотерапии мы зависим от реальных результатов, и, следовательно, любая наша теория может затронуть пациента или даже навредиь ему. Здесь мы подступаем к проблеме, стоящей зачастую как вопрос жизни и смерти: что выбрать в качестве основы объяснения: природу или дух? Мы не должны забывать о том, что, с естественнонаучной точки зрения все, чем является дух, представляет собой иллюзию и что, в свою очередь, дух зачастую вынужден отрицать и преодолевать то, что является назойливым физическим фактом, чтобы иметь возможность вести собственное существование. Если бы я признавал только натуралистические ценности, то, пользуясь своей физической гипотезой, я бы обесценивал, затруднял или даже нарушал духовное развитие своих пациентов. Наоборот, если бы я прибегал исключительно или по большей части к духовному объяснению, то я бы недооценил и природного человека, исказил его физическое бытие. Такая ошибка в психотерапевтическом лечении может быть чревата самоубийствами. Является ли энергия Богом или Бог энергией, меня беспокоит мало, так как этого я знать просто не могу. Но то, каким должно быть психологическое объяснение, я знать должен.

679 Современная психология не решается окончательно выбрать ни одну из двух точек зрения, она стоит на опасной промежуточной позиции «и то, и другое» – благоприятнейшая основа для совершенно бесхарактерного оппортунизма! В этом заключается великая опасность coincidentia oppositorum, интеллектуального освобождения от противоположностей. Как при такой эквивалентности двух противоположных гипотез может возникнуть нечто иное, нежели бесформенная и неупорядочная неопределенность? Польза от недвусмысленного принципа, напротив, совершенно очевидна: он позволяет появиться направляющей точке зрения. Несомненно, здесь речь идет об очень трудно разрешимой проблеме. Нам необходима некая реальная основа объяснения, на которую мы могли бы опираться. При этом современный психолог, единожды увидев правомочность духовной точки зрения, не может и дальше настаивать на принципе физического объяснения. Но на концепцию примата духа также нельзя до конца положиться, так как доводы в пользу относительной правомочности физической точки зрения просто не могут остаться незамеченными. Так на какой же позиции необходимо остановиться?

680 Пытаясь решить эту проблему, я размышлял следующим образом. Конфликт между природой и духом есть отражение парадоксальности душевной сущности: она обладает как физическим, так и духовным аспектом, что кажется противоречием, так как ввиду этого сущность душевного остается для нас до конца не понятной. Всегда, когда человеческий разум желает сформировать мнение о том, чего он до конца не понимает и не может понять, он должен, если он честен, допустить противоречие, разум должен принять предмет своего непонимания в его противоречивости, чтобы хоть в какой-то степени получить возможность его понять. Конфликт между физическим и духовным аспектами доказывает только то, что психическое в конечном счете есть неподдающееся пониманию нечто. Оно есть именно то, что дано нам в непосредственном опыте. Все, что я испытываю, есть психика. Даже физическая боль – это психическое отражение того, что я испытываю; все мои чувственные восприятия, навязывающие мне пространственный мир вещей, являются психическими образами, из которых только и состоит мой непосредственный опыт, ведь только ими располагает мое сознание. В самом деле, моя психика настолько меняет и фальсифицирует действительность, что я нуждаюсь в искусственных вспомогательных средствах, чтобы иметь возможность понимать, чем являются вещи вне меня: например, определять, что звук является колебанием воздуха определенной частоты, а цвет – волной света определенной длины. Мы настолько окутаны психическими образами, что вообще не можем пробраться к сущности внешних по отношению к нам вещей. Все, что мы так или иначе познаем, состоит из психической материи. Психика является наиреальнейшей сущностью, так как лишь она представляет собой нечто непосредственное. К этой реальности, то есть к реальности психического, может апеллировать психология.

681 Если попытаться глубже проникнуть в это понятие, то можно, на наш взгляд, увидеть, что некоторые психические содержания или образы проистекают из так называемого физического окружения, к которому принадлежит наше тело. Другие же происходят из так называемого духовного источника, не имеющего видимого отношения к миру физических вещей, но от этого эти другие содержания не становятся нисколько менее реальными. Вне зависимости от того, представляю ли я себе тот автомобиль, который хочу купить, или нынешнее состояние души моего покойного отца, вне зависимости от того, является ли то, что меня беспокоит, фактом внешней реальности или просто мыслью – для психического все это одинаково значимо. Одно относится к миру физических вещей, а другое – к миру духовных – вот и все различие. Если приберечь понятие «реальность» для обозначения психики, что поистине будет наилучшим вариантом, это положит конец конфликту между природой и духом как двумя объяснительными основами. Они превратятся всего лишь в источники происхождения психических содержаний, толпящихся в моем сознании. Когда меня обжигает пламя, я не сомневаюсь в его реальности. Когда же я испытываю страх, что мне может явиться призрак, я ищу защиты в мыслях о том, что это просто иллюзия. Но так же, как огонь является психическим образом некоего вещественного процесса, природа которого по-прежнему остается неизвестной, так и мой страх призрака является психическим образом духовного происхождения, столь же реальным, что и огонь, так как он вызывает во мне реальный страх, так же, как огонь причиняет мне реальную боль. К какому духовному процессу в конечном счете сводится страх призрака, мне столь же неизвестно, как и природа материи. И так же, как мне никогда не приходило в голову объяснять природу огня иначе, чем через химические или физические понятия, мне не остается ничего иного, кроме как понимать мой страх призрака исходя из духовных процессов.

682 Тот факт, что непосредственный опыт может быть только психическим и что непосредственная реальность поэтому может быть только психической, объясняет, почему для первобытного человека духи и магические воздействия являлись столь же овеществленными, что и физические происшествия. Первобытный человек еще не разделил свой первоначальный опыт на противоречивые составляющие. В его мире дух и материя пронизывают друг друга, а боги еще бродят по лесам и полям. Он пока подобен ребенку, лишь наполовину рожденному, еще мечтательно запертому в своей душе, в мире, каким он является на самом деле, еще не искаженном потугами познания обособленного разума. После распада первобытного мира на «дух» и «природу» Запад ухватился за «природу», в которую в силу своего темперамента верил и в которой запутывался все больше по мере своих болезненных и отчаянных попыток одухотворения. Восток же, напротив, избрал дух, объясняя материю как Майю[97], влача свое существование в азиатской грязи и нищете. Но нам дана лишь одна Земля и одно человечество, которое не может быть разорвано на две половины – Восток и Запад. Психическая реальность все еще существует в своем первоначальном единстве и ожидает прогресса человеческого сознания, обретения свободы от веры в одно и отрицания другого к признанию обеих составляющих как конструктивных элементов единой души.

683 Идея психической реальности, если бы только она была признана, могла бы стать самым существенным достижением современной психологии. Мне представляется, что всеобщее признание этой идеи – лишь вопрос времени. Она должна быть принята, так как только это даст возможность отдать должное разнообразным душевным явлениям в их самобытности. Без этой идеи наши объяснения неизбежно будут грубым насилием над доброй половиной психического. Эта идея даст нам возможность воспринимать без предубеждения те стороны души, которые выражаются в суевериях и мифологии, в религиях и философии. Этот аспект души поистине не следует недооценивать. Рассудок может довольствоваться чувственно очевидной истиной, но последняя бесполезна в вопросах смысла человеческой жизни и природы наших чувств. При этом наши чувства зачастую являются решающим фактором при решении вопросов добра и зла. Когда же эта сила не спешит на помощь нашему рассудку, то чаще всего он оказывается бессильным. Избавили ли нас рассудок и добрые намерения от, например, мировой войны или какой-то иной катастрофической бессмыслицы? Возникают ли великие духовные и социальные перевороты, такие, например, как переход от античного мира к средневековому или взрывное распространение исламской культуры, рассудочным путем?

684 Будучи врачом, я не соприкасаюсь непосредственно с этими животрепещущими проблемами, я занимаюсь больными людьми. В прежней медицине господствовал предрассудок о том, что можно и нужно воспринимать и лечить болезнь как нечто самостоятельное, в новейшее же время стали раздаваться голоса, признававшие этот взгляд ошибкой и призывавшие лечить не болезнь, но больного человека. Те же самые выводы напрашиваются и касательно лечения душевных недугов. Мы все дальше отходим от самого заболевания и обращаемся к человеку в его целостности, так как понимаем, что душевные страдания являются не локальными феноменами, но симптомами ложной установки всей личности. Поэтому истинное исцеление достигается не лечением, направленным на избавление от одного конкретного душевного недуга, но только врачеванием всей личности.

685 В этой связи мне вспоминается очень поучительный случай: речь идет о в высшей степени интеллигентном молодом человеке, который, обстоятельно изучив медицинскую специализированную литературу, разработал подробный анализ своего невроза. Результат он оформил в виде превосходно написанной, так сказать, готовой к печати монографии и попросил меня прочитать рукопись и объяснить, почему он еще не исцелился, несмотря на то, что он, согласно научным выводам, уже должен был бы быть здоров. По прочтении я вынужден был признать, что он, если исходить только из понимания причинной структуры невроза, должен был бы исцелиться. То, что этого не произошло, можно было объяснить только принципиальной ошибкой его общей установки по отношению к жизни, которая, конечно же, лежала по ту сторону симптоматики невроза. Лишь при исследовании его анамнеза мне бросился в глаза тот факт, что он неоднократно проводил зимы в Ницце или Сент-Морице. Я спросил его, кто, собственно, оплачивал эти поездки, в результате чего выяснилось, что любящая его бедная учительница народной школы экономила на самом необходимом, чтобы дать юноше возможность пребывать на курорте. В этой бессовестности коренилась причина его невроза, и ею же объяснялась тщетность всех его научных исследований. В этом заключалась принципиальная ошибка его нравственной позиции. Пациент нашел мой взгляд в высшей степени антинаучным, так как мораль, с его точки зрения, не имела никакого отношения к истине. Он считал, что аморальность, которой он в глубине души и сам стыдился, можно устранить с помощью науки; и отрицал саму проблему, так как любовница давала ему деньги добровольно.

686 Можно что угодно думать об этом с научной точки зрения, но фактически большинство цивилизованных людей не в силах мириться внутри себя с такой нравственной позицией. Нравственная позиция – это реальный фактор, с которым психолог должен считаться, чтобы не совершить тяжелейших ошибок. То же самое верно и в отношении иррациональных религиозных убеждений, являющихся жизненной необходимостью для многих людей. И снова мы подходим к проблеме существования душевных реалий, способных как вызывать заболевание, так и исцелять его. Как часто я слышал восклицание больного: «Если бы я только знал, что моя жизнь имеет какой-либо смысл или некую цель, не было бы всей этой нервотрепки!» Для такого человека его богатство или бедность, наличие семьи и статуса или их отсутствие не значат ничего, так как эти внешние реалии не могут придать его жизни смысл. Речь идет скорее об иррациональной необходимости в так называемой духовной жизни, которой невозможно научиться ни в университетах, ни в библиотеках, ни в церквях. То, что можно там получить, бесполезно для него, так как затрагивает лишь голову, но никак не сердце. В таком случае врачу просто жизненно необходимо истинное понимание духовного фактора. При этом бессознательное пациента охотно идет навстречу этой его витальной необходимости, порождая сновидения, содержание которых имеет ярко выраженный религиозный характер. Недооценка духовных истоков таких содержаний приводит к неправильному лечению и, соответственно, к провалу.

687 Действительно, общие представления о духовном являются необходимой частью психической жизни, они могут быть обнаружены у всех народов, обладающих более-менее артикулированным сознанием. Их частичное отсутствие или же их отрицание цивилизованными людьми должно быть истолковано как признак вырождения. В то время как на прежнем этапе своего развития психология уделяла особое внимание физической обусловленности души, будущая ее задача заключается в исследовании духовной обусловленности психических процессов. Однако сегодняшнее состояние естественнонаучного подхода к душе можно сравнить разве что с положением естественной науки в XIII веке. Мы еще только начали ставить эксперименты.

688 Если современная психология вообще может похвастаться раскрытием какой-нибудь тайны загадочной души, то это обнаружение ее биологических проявлений. Мы должны сравнить нынешнее состояние психологии с положением медицины в XVI веке, когда началось ознакомление с анатомией, но о физиологии еще не было ни малейшего представления. Точно так же и нам о духовной жизни психического известно очень немного. И все же мы знаем, что в душе происходят некие процессы превращения, стоящие, например, за хорошо известными обрядами инициации первобытных людей или вызываемыми йогой особыми состояниями. Однако нам еще не удалось установить присущие им закономерности. Мы знаем только, что большая часть неврозов появляется в результате нарушений этих процессов. В психологических исследованиях еще не удалось выявить скрытый образ души, он темен и неприступен, как и все сокровенные тайны жизни. По сути, мы можем лишь рассказать про то, что уже было сделано и что планируется сделать в будущем, чтобы хотя бы приблизиться к разгадке этой великой тайны.

Примечания

Впервые опубликовано в 1931 году под названием «Die Entschleiernng der Seele» (Раскрытие души), затем в 1933 году в переводе на английский как «The Basic Postulates of Analytical Psychology» (Основные постулаты аналитической психологии). Наконец, в 1934 году статья была напечатана под своим нынешним названием: «Das Grundproblem der gegenwartigen Psychologie» (Основная проблема современной психологии) в сборнике «Wirklichkeit der Seele» (Реальность души).

¹ [Эдгар Дакю (1878–1945) – немецкий ученый, перевернувший теорию происхождения видов Дарвина и лишившийся вследствие этого своей репутации.]

689 Немецкое слово-выражение Weltanschauung[98] вряд ли можно перевести на другой язык. Исходя из этого обстоятельства, можно признать, что оно имеет своеобразную психологическую особенность: оно выражает не только понятие мира – пожалуй, такое слово можно было бы перевести без особых проблем, – но вместе с тем также и то, как на мир смотрят. Слово «философия» хотя и несет в себе сходный смысл, однако оно ограничено интеллектуальной сферой, тогда как Weltanschauung, переведенное как «мировоззрение», охватывает все виды установок к миру, включая философскую. Так, существуют эстетическое, религиозное, идеалистическое, реалистическое, романтическое, практическое мировоззрения, и это лишь некоторые из возможных вариантов. В этом смысле можно было бы определить мировоззрение как установку, сформулированную и выраженную в понятиях.

690 Что в этом случае следует понимать под установкой? Установка – это психологическое понятие, которое характеризует ориентацию психических содержаний в соответствии с определенной целью или руководящим принципом. Если мы сравним наши психические содержания с войском, а различные формы установки – с их боевым расположением, то внимание, например, можно было бы представить как состояние полной боеготовности армии, окруженной группами разведчиков. Как только силы и позиция неприятеля становятся известны, состояние изменяется: войско начинает движение в направлении определенной цели.

Абсолютно таким же образом изменяется психическая установка. В то время как в состоянии простого внимания ведущей идеей было восприятие, причем собственно мыслительная работа, так же как и остальные субъективные содержания, насколько это возможно, были подавлены, то теперь, при переходе в действующую установку, в сознании появляются субъективные содержания, состоящие из представления о цели и из импульсов к действию. И подобно тому, как в армии есть командующий и генеральный штаб, психическая установка также имеет общую направляющую идею, которая поддерживается и обосновывается обширным материалом, таким, как опыт, принципы, аффекты и т. п.

691 Надо сказать, что никакое человеческое действие не является просто изолированной реакцией на определенный раздражитель – любая наша реакция или любое наше действие осуществляется под влиянием сложных психических предусловий. Если снова воспользоваться военной метафорой, то мы могли бы сравнить эти процессы с работой главного штаба. Для простых солдат это выглядит так, будто бы они оборонялись, потому что их атаковали, или же они перешли в наступление, потому что увидели врага. Наше сознание всегда склонно играть роль обычного солдата и верить в простоту своего действия. В действительности же сражение происходит в данном месте и в данный момент потому, что имеется общий план наступления, в соответствии с которым солдаты уже за несколько дней до этого были переброшены сюда. А этот общий план опять-таки является не просто реакцией на сообщения разведчиков, но результатом творческой инициативы командующего, обусловленной действиями врага, а, возможно, также и неизвестными простому солдату совершенно невоенными, политическими мотивами. Эти последние факторы имеют очень сложную природу и лежат далеко за рамками понимания солдата, если они вообще ясны даже самому командиру. Но и ему тоже неизвестны определенные факторы, а именно его личные диспозиции с их сложными предпосылками. Таким образом, действия армии определяются простой и единой командой, которая, однако, является результатом взаимного влияния необозримо сложных факторов.

692 Психический акт совершается на основе столь же сложных предпосылок. При всей простоте импульса любая его особенность, его сила и направление, его временное и пространственное течение, его цель и т. д. основываются на особых психических предпосылках, другими словами, на установках; в свою очередь, установка состоит из констелляции содержаний, многообразие которых вряд ли можно оценить. «Я» является главнокомандующим, его рассуждения и решения, его доводы и сомнения, его намерения и ожидания – генеральным штабом, а его зависимость от внешних факторов аналогична зависимости командующего от непредсказуемых влияний армейской верхушки и закулисных политических махинаций.

693 Пожалуй, мы не очень перегрузим наше сравнение, если включим в его рамки также и отношение человека к миру – человеческое «Я» в качестве командующего небольшой армией, борющейся с окружающем ее внешним миром, нередко воюющей на два фронта: на переднем фланге борьба за существование, на заднем – борьба против собственной мятежной инстинктивной природы. Даже не будучи пессимистом, каждый из нас согласится с тем, что наше бытие ощущается скорее как борьба, чем как что-либо другое. Нам всем недостает гармонии, и если достигнуто согласие с миром и с самим собой, то это примечательное событие. Постоянно пребывая в более или менее хроническом состоянии войны, мы нуждаемся в тщательно организованной установке, а если нам все же удалось достичь устойчивого состояния душевного покоя, то наша установка должна быть еще более развитой, чтобы оно сохранилось хотя бы ненадолго. Ведь душе намного легче находиться в постоянном движении, в гуще событий, чем пребывать в длительном состоянии равновесия, так как в этом случае – каким бы возвышенным и комфортным это состояние ни было – ей грозит удушье и невыносимая скука. Поэтому мы не ошибемся, если предположим, что сколь-либо продолжительные состояния душевного умиротворения – то есть бесконфликтный, безоблачный, созерцательный и гармоничный настрой – всегда основываются на особенно развитых установках.

694 Наверное, вызывает удивление, что я предпочитаю говорить об «установке», а не о «мировоззрении». Просто-напросто понятие «установка» позволяет мне оставить в стороне вопрос, о каком мировоззрении, сознательном или бессознательном, идет речь. Можно быть собственным главнокомандующим и успешно вести борьбу за существование вовне и внутри себя и даже добиться относительно устойчивого состояния мира, не обладая сознательным мировоззрением. Но этого нельзя достичь без установки. Мы можем говорить о мировоззрении, пожалуй, только в том случае, если сделана хоть сколько-нибудь серьезная попытка абстрактно или наглядно сформулировать свою установку, определить для самого себя, почему и для чего мы так поступаем и так живем.

695 Но зачем тогда нужно мировоззрение – спросят меня, – если без него и так хорошо? Однако с таким же основанием можно было бы спросить: зачем же сознание, если хорошо и без него? Ибо что такое, в конце концов, мировоззрение? Это не что иное, как расширенное и углубленное сознание! Причина того, что сознание существует и стремится к расширению и углублению, очень проста: без сознания хуже. Очевидно, поэтому мать-природа и соблаговолила произвести на свет сознание, самое удивительное из всех ее причудливых творений. Почти бессознательный первобытный человек тоже может приспособиться и утвердиться, но только в своем первобытном мире, и поэтому при других обстоятельствах ему грозят бесчисленные опасности, которых мы играючи избегаем на более высокой ступени сознания. Разумеется, более развитому сознанию, в свою очередь, приходится сталкиваться с опасностями, которые первобытному человеку даже не снились, но все же остается фактом, что землю покорил сознательный человек, а не бессознательный. Решать, является ли это благом или катастрофой в конечном и надчеловеческом смысле – не наше дело.

696 Развитое сознание обусловливает мировоззрение. Любое осознание причин и целей является ростком мировоззрения. Любое накопление опыта и знаний знаменует собой еще один шаг в развитии мировоззрения. А создавая образ мира, мыслящий человек изменяет одновременно и самого себя. Человек, для которого Солнце по-прежнему вращается вокруг Земли, иной, нежели тот, для кого Земля является спутником Солнца. Недаром мысль Джордано Бруно о бесконечности пространства представляет собой одно из важнейших начал современного сознания. Человек, космос которого висит в эмпирее, совершенно не похож на того, чей дух озарен видением Кеплера. Тот, кто сомневается, сколько будет дважды два, не такой, как тот, для которого нет ничего более убедительного, чем априорные истины математики. Другими словами, отнюдь не безразлично, есть ли у человека мировоззрение вообще и если есть, то каково оно, потому что не только мы создаем картину мира – она, со своей стороны, тоже нас изменяет.

697 Представление, которое складывается у нас о мире, является образом того, что мы называем миром. Именно на этот образ со всеми его особенностями мы ориентируемся в процессе своего приспособления. Как уже говорилось, это происходит бессознательно. Простой солдат в окопах не посвящен в подробности деятельности генерального штаба. Правда, мы являемся сами себе генеральными штабами, равно как и главнокомандующими. Однако для того чтобы переключить сознание с сиюминутных, возможно даже неотложных, занятий на более общие проблемы установки, почти всегда необходимо волевое решение. Если же мы того не делаем, то тем самым оставляем нашу установку бессознательной и становимся обладателями уже не мировоззрения, а всего лишь бессознательной установки. Если не отдавать себе в этом отчета, то основные причины и цели остаются бессознательными и кажется, что все происходит очень просто, само собой. В действительности же на заднем плане протекают сложные процессы, причем направляющие их причины и цели имеют свои особенности. Существует немало ученых, стремящихся не иметь мировоззрения, потому что это якобы ненаучно. Но, по всей видимости, этим людям не совсем ясен истинный смысл их действий. На самом же деле они таким образом умышленно оставляют сами себя в неведении относительно своих направляющих идей, другими словами, задерживают себя на более низкой, первобытной ступени сознания, не соответствующей их возможностям. Не всякие критика и скепсис являются выражением интеллекта, а скорее наоборот; особенно тогда, когда скепсисом прикрываются, чтобы прикрыть недостаток в мировоззрении. Еще чаще людям не хватает для этого скорее морального мужества, чем интеллекта, ведь видеть мир означает также видеть себя самого, а для этого необходима недюжинная смелость. Поэтому отсутствие мировоззрения пагубно в любом случае.

698 Обладать мировоззрением – значит создать образ мира и самого себя, знать, что есть мир и кто есть я. Но нельзя понимать это буквально. Никто не может знать, что такое мир или же кем является он сам. Но cum grano salis[99] это будет значить: максимально возможное познание, требующее мудрости и не терпящее необоснованных предположений, произвольных утверждений, авторитарных мнений. Такое познание опирается на хорошо обоснованные гипотезы, с учетом того, что всякое знание ограниченно и подвержено заблуждениям.

699 Если бы образ мира, создаваемый нами, не влиял на нас самих, то можно было бы вполне довольствоваться какой-нибудь красивой и приятной иллюзией. Однако самообман отдаляет нас от реальности, делает нас глупыми и неадекватными. Из-за того что мы сражаемся с иллюзиями, превосходящие силы реальности одолевают нас. Именно поэтому столь важно обладать тщательно обоснованным и разработанным мировоззрением.

700 Мировоззрение – это гипотеза, а не предмет веры. Мир изменяет свое лицо – tempora mutantur et nоs mutamur in illis[100] – ведь он познаваем для нас лишь в виде нашего внутреннего психического образа, и, когда образ меняется, не всегда легко понять, что изменилось – только мир, или только мы, или же вместе с миром изменились и мы сами. Образ мира может измениться в любой момент, как и наше представление о самих себе. Каждое новое открытие, каждая новая мысль могут придать миру новый облик. С этим надо обязательно считаться; иначе мы неожиданно окажемся в безнадежно устаревшем мире, а сами превратимся в старомодный пережиток более низкой ступени сознания. Каждый человек рано или поздно исчерпывает себя, однако жизненно важно отодвигать этот момент как можно дальше, а это возможно лишь в том случае, если мы не позволим застыть нашему образу мира. Каждую новую мысль необходимо оценивать на предмет того, какой вклад вносит она в нашу картину мира.

701 Приступая теперь к обсуждению проблемы соотношения аналитической психологии и мировоззрения, я хочу подчеркнуть, что я буду делать это именно с обозначенной выше позиции, то есть искать ответ на вопрос: привносят ли знания, добытые аналитической психологией, что-либо новое в наше мировоззрение или же нет? Для того чтобы наши рассуждения были конструктивными, мы прежде всего должны определить, чем по своей сути является аналитическая психология. Этим термином я определяю особое направление психологии, которое занимается главным образом так называемыми комплексными душевными феноменами, в отличие от физиологической или экспериментальной психологии, стремящейся, насколько это возможно, разложить комплексные феномены на их элементы. Обозначение «аналитическая» объясняется тем фактом, что это направление психологии развилось из первоначального фрейдовского психоанализа. Фрейд отождествил психоанализ со своей теорией сексуальности и вытеснения и тем самым возвел их в доктрину. Поэтому, когда речь идет о теоретических вопросах, а не о чисто технических задачах, я стараюсь избегать использования слова «психоанализ».

702 Фрейдовский психоанализ представляет собой, прежде всего, технику, позволяющую нам вновь возвращать сознанию так называемые вытесненные, ставшие бессознательными содержания. Эта техника являет собой терапевтический метод толкования и лечения неврозов. В его основе лежит представление о неврозах как о результате воздействия определенного рода морального отвращения, развивающегося под влиянием воспитания, которое вытесняет из сознания и делает бессознательными неприятные воспоминания и тенденции, так называемые несовместимые содержания. Рассмотренная подобным образом бессознательная душевная деятельность – так называемое бессознательное – представляется главным образом как receptaculum всех тягостных для сознания содержаний, а также всех забытых впечатлений. Но, с другой стороны, нельзя не учитывать, что несовместимые содержания как раз и проистекают из бессознательных влечений, то есть бессознательное не просто является хранилищем – оно порождает эти не принимаемые сознанием вещи. Но мы здесь можем сделать еще один шаг и сказать: бессознательное продуцирует вообще все новые содержания. Все, что когда-либо было порождено человеческим духом, в конечном счете произошло из содержаний, уходящих своими корнями в бессознательное. Если Фрейд особый акцент сделал на первом аспекте, то я, не отрицая первого, выделил последний. Хотя способность человека обходить неприятности и по возможности избегать их, а потому охотно забывать то, что ему не нравится, – факт весьма существенный, мне все же представляется намного более важным установить, в чем, собственно, состоит позитивная деятельность бессознательного. Рассмотренное с этой стороны, бессознательное представляется совокупностью всех находящихся in statu nascendi[101] душевных содержаний. Эта несомненная функция бессознательного нарушается в основном вследствие вытеснения содержаний из сознания, и это нарушение естественной деятельности бессознательного является, пожалуй, важным источником так называемых психогенных заболеваний. Наверное, бессознательное можно понять лучше всего, если толковать его как естественный орган со своей специфической продуктивной энергией. Если из-за вытеснения его продукты не воспринимаются сознанием, то возникает нечто вроде запруживания, неестественной помехи целесообразной функции, точно так же, как если бы была создана преграда на пути оттока в кишечник естественного продукта функции печени – желчи. В результате вытеснения возникают неправильные психические оттоки. Как желчь попадает в кровь, так и вытесненное содержание иррадиирует в другие душевные и физиологические области. При истерии, прежде всего, нарушаются физиологические функции, при других неврозах, таких, как фобии, обсессии и неврозы навязчивых действий, главным образом нарушаются душевные функции, включая сновидения. И если по телесным симптомам истерии и душевным симптомам других неврозов (а также психозов) можно судить о воздействии вытесненных содержаний, то подобное можно сделать и в отношении сновидений. Сама по себе способность видеть сны является нормальной функцией, но вследствие запруживания она может нарушаться точно так же, как и прочие функции. Фрейдовская теория сновидений рассматривает и даже объясняет сновидения только под этим углом зрения, как будто они не могут быть ни чем иным, кроме как симптомами. Как известно, подобным же образом психоанализ трактует и другие проявления душевной активности, например произведения искусства, хотя совершенно ясно, что художественное произведение является не симптомом, а подлинным творением. Творческая деятельность может быть понята только через ее собственные качества. Если же она понимается как патологическое недоразумение, которое объясняется так же, как невроз, то такая попытка объяснения приводит к достойному сожаления курьезу.

703 То же самое справедливо и в отношении сновидения. Оно является своеобразным творением бессознательного, и если его истолковывать исключительно в качестве симптома вытеснения, то таким образом оно только искажается и извращается; подобное объяснение бьет мимо цели.

704 Остановимся теперь ненадолго на результатах фрейдовского психоанализа. В его теории человек представляется инстинктивным существом, которое сталкивается с разного рода барьерами в виде нравственных заповедей, установленных законом и его собственным разумом; поэтому он вынужден вытеснять определенные влечения или их составляющие. Цель метода состоит в том, чтобы довести до сознания содержания этих влечений и с помощью сознательной коррекции сделать их вытеснение ненужным. Их чреватому риском высвобождению противопоставляется разъяснение, что они есть не что иное, как инфантильные фантазии – желания, которые легко можно подчинить себе разумным образом. Также предполагается, что их можно «сублимировать», под этим техническим выражением понимается определенный способ их преобразования в целесообразную адаптивную форму. Если кто-нибудь полагает, что это может произойти произвольно, то он, конечно, ошибается. Только крайние обстоятельства могут действенно воспрепятствовать реализации естественного влечения. Если же такой нужды или острой необходимости нет, «сублимация» является всего лишь самообманом, новым, на этот раз несколько более тонким вытеснением.

705 Есть ли в этой теории и в таком понимании человека что-либо, на что можно было бы обратить внимание как на способствующее формированию нашего мировоззрения? Я полагаю, вряд ли. Ведущей идеей толковательной психологии фрейдовского психоанализа является хорошо известный рационалистический материализм минувшего XIX века. Он не создает новой картины мира, а поэтому также и другой установки человека к миру. Нельзя, однако, забывать, что теории влияют на установку лишь в самых редких случаях. Гораздо более действенными оказываются чувства. Действительно, мне не доводилось видеть, чтобы сухое теоретическое изложение вызывало чувства. Я мог бы привести очень подробную статистику по тюрьмам, но мой читатель при этом заснул бы. Однако если я проведу его по тюрьме или по психиатрической лечебнице, то он не только не уснет, он получит глубокое впечатление. Учение ли сделало Будду тем, кем он стал? Нет, его душу воспламенило зрелище старости, болезни и смерти.

706 Таким образом, частично односторонние, частично ошибочные воззрения фрейдовского психоанализа, в сущности, ничего нам не дают. Но если мы ознакомимся с психоаналитическим разбором конкретных случаев невроза и посмотрим, какой вред причиняют так называемые вытеснения, к каким разрушениям приводит пренебрежение важнейшими инстинктивными процессами, то мы испытаем, мягко говоря, сильное впечатление. Каждая человеческая трагедия в определенной мере является следствием этой борьбы Я с бессознательным. Кто хоть раз ощутил ужас тюрьмы, психиатрической больницы или приюта для престарелых, тот под впечатлением увиденного существенно обогатит свое мировоззрение. То же самое произойдет с ним, если он бросит взгляд в бездну человеческого страдания, открывающуюся за неврозом. Сколько раз я слышал возгласы: «Ведь это ужасно! Кто бы мог подумать!» Действительно, нельзя отрицать, что всякий раз, когда пытаешься исследовать с должной добросовестностью и обстоятельностью структуру невроза, испытываешь от деятельности бессознательного сильнейшее впечатление. Показ кому-либо трущоб Лондона тоже бывает благим делом, и тот, кто их увидел, знает больше того, кто их не видал. Но это всего лишь сильное потрясение, а вопрос: «Что нужно с этим делать?» – по-прежнему остается без ответа.

707 Психоанализ сбросил покров с фактов, которые были известны лишь немногим, и даже сделал попытку с этими фактами работать. Но какой установкой он для этого располагает? Является ли установка психоанализа новой, другими словами, оказалось ли огромное впечатление от него плодотворным? Изменил ли он образ мира и тем самым продвинул ли вперед наше мировоззрение? Мировоззрением психоанализа является рационалистический материализм – по сути, мировоззрение практической естественной науки. И мы чувствуем, что оно является неудовлетворительным. Если мы стихотворение Гете объясняем его материнским комплексом, рассматриваем биографию Наполеона как случай мужского протеста, а судьбу Франциска – исходя из сексуального вытеснения, то нас постигает глубокое разочарование. Такое объяснение является недостаточным и не соответствует многозначной действительности этих вещей. Куда деваются красота, величие и святость? Ведь это самые жизненные реальности, без которых человеческая жизнь была бы слишком пустой. Где правильный ответ на вопрос о причинах неслыханных страданий и конфликтов? В этом ответе, по крайней мере, должно было бы все же прозвучать нечто, что напомнило бы о величии страдания. Однако рассудочная установка рационализма, какой бы желательной она ни казалась, оставляет за скобками смысл страдания. Он отодвигается в сторону и объявляется несущественным: много шуму из ничего. Под эту категорию подпадает многое, но не все.

708 Ошибка, как уже говорилось, состоит в том, что так называемый психоанализ имеет хотя и научную, но все же чисто рационалистическую точку зрения на бессознательное. Говоря о влечениях, мы предполагаем, что подразумеваем нечто известное, но на самом же деле мы судим о чем-то неведомом. В действительности, мы знаем только то, что из темной сферы психики на нас оказываются воздействия, которые должны быть как-либо восприняты сознанием, чтобы избежать тем самым опустошительных нарушений других функций. Совершенно невозможно сказать сразу, какую природу имеют эти воздействия, основываются ли они на сексуальности, на стремлении к власти или на иных влечениях. Просто они, как и само бессознательное, являются двойственными или даже многозначными.

709 Я уже пояснял раньше, что хотя бессознательное и является хранилищем для всего забытого, устаревшего и вытесненного содержания, но вместе с тем оно является и той сферой, где совершаются все подсознательные процессы, например восприятия, которые слишком слабы, чтобы достичь сознания; наконец, это та материнская почва, из которой произрастает все психическое будущее. И если мы знаем, что в результате вытеснения неугодного желания его энергия может вмешаться в функционирование других систем, то нам также известно, что если кто-то не может осознать новую, чуждую ему идею, то в результате этого ее энергия направляется на другие функции, вызывая их нарушения. Я много раз наблюдал случаи, когда ненормальные сексуальные фантазии неожиданно полностью исчезали в тот момент, когда осознавалась новая мысль или новое содержание, или же когда мигрень внезапно проходила после того, как стихотворение, пребывавшее дотоле в бессознательном, переходило в план сознания. Так же, как сексуальность может иносказательно выражаться в фантазии, так и творческая фантазия может иносказательно выражаться через сексуальность. Как однажды заметил Вольтер: «En etymologie n’importe quoi peut designer n’importe quoi»[102], и мы то же самое должны сказать о бессознательном. Во всяком случае, мы никогда не можем знать заранее, что есть что.

В отношении бессознательного мы обладаем лишь даром пост-познания, причем о положении вещей в бессознательном невозможно знать что-либо a priori. Любой вывод о нем представляет собой допущение «как представляется».

710 При таком положении вещей бессознательное представляется нам большим иксом, в случае которого несомненно лишь то, что из него исходят значительные воздействия. Обращение к истории мировых религий показывает нам, сколь значительны эти воздействия в историческом аспекте. Взглянув на страдания современного человека, мы увидим то же самое. Только теперь мы несколько иначе их описываем. Пятьсот лет назад говорили: «Она одержима дьяволом», теперь: «У нее истерия»; раньше говорили: «Он заколдован», теперь это называют невротической диспепсией. Факты одни и те же, разве что прежнее объяснение едва ли не более точно. Теперь у нас есть рационалистические обозначения симптомов, которые, по сути, являются бессодержательными. Ведь если я говорю, что кто-то одержим злым духом, то тем самым я описываю факт того, что данный человек, в сущности, не болен по-настоящему, а страдает от невидимого душевного воздействия, с которым он никак не может справиться. Этим невидимым Нечто является так называемый автономный комплекс, бессознательное содержание, которое находится вне пределов досягаемости сознательной воли. Анализируя психологию невротических состояний, можно обнаружить так называемый комплекс, который ведет себя не так, как содержание сознания, то есть подчиняется не нашим указаниям, но собственным законам; другими словами, он является независимым, или, как мы говорим, автономным. Он ведет себя словно гоблин, которого мы никак не можем поймать. И если человек осознает комплекс – что и является целью анализа, – то он, пожалуй, с облегчением скажет: «Ах, вот что меня так беспокоило!» И по-видимому, это позволяет достичь определенных результатов: симптом исчезает, комплекс, как говорится, разрешен. Мы можем воскликнуть вместе с Гете: «Исчезните! Ведь я же разъяснил!» Но вместе с Гете мы должны и продолжить: «Мы так умны, – а в Тегеле есть духи!»[103] Но нам, по крайней мере, открылось истинное положение вещей; то есть мы понимаем, что этот комплекс вовсе не мог бы существовать, если бы наша природа не наделила его скрытой инстинктивной энергией. Мне хотелось бы пояснить это утверждение на небольшом примере.

711 Пациент страдает желудочными симптомами нервного характера, которые заключаются том, что живот болезненно сводит, как при состоянии голода. Анализ выявляет инфантильную тоску по матери, так называемый материнский комплекс. Благодаря этому вновь обретенному пониманию симптомы исчезают, но зато остается тоска, которая после простой констатации того, что это не что иное, как инфантильный материнский комплекс, не может утихнуть. То, что прежде было quasi физическим голодом и физической болью, теперь становится душевным голодом и душевной болью. Человек о чем-то тоскует и знает, что связывал эту тоску с матерью лишь по недоразумению. Существует факт неутоленной пока тоски, а решение этой проблемы является значительно более сложным, чем сведение невроза к материнскому комплексу. Тоска является настойчивым требованием, мучительным ощущением пустоты, про которое подчас можно просто забыть, но которое никогда не удастся преодолеть силой воли. Она появляется снова и снова. Поначалу неизвестно, откуда она берется, пожалуй, даже и непонятно, о чем, собственно, человек тоскует. Можно многое предполагать, но единственное, что можно констатировать с уверенностью, – это то, что по ту сторону материнского комплекса – бессознательное Нечто выражает таким образом свое требование, и, независимо от нашего сознания и нашей критики, оно таким способом дает знать о себе снова и снова. Это Нечто и является тем, что я назвал автономным комплексом. Он является источником инстинктивной энергии, которая сначала поддерживала инфантильное притязание на мать, а теперь вызывает невроз, так как «взрослое» сознание вынуждено отклонять и вытеснять такое детское требование как неприемлемое.

712 Все инфантильные комплексы в конечном счете сводятся к автономным содержаниям бессознательного. Первобытная душа персонифицировала эти содержания, воспринимаемые как чужеродные и непонятные, в духах, демонах и богах и пыталась с помощью сакральных и магических обрядов удовлетворять их требования. Признав тот факт, что этот голод или жажду нельзя утолить ни едой, ни питьем, ни возвращением в утробу матери, первобытный дух создал образы невидимых, ревнивых и притязательных существ, более влиятельных, сильных и опасных, нежели человек, представителей невидимого мира, который все же столь тесно переплетается с осязаемой реальностью, что некоторые духи обитают даже в горшках. Духи и колдовство – таковы причины болезней первобытного человека. Автономные содержания спроецировались у него на эти сверхъестественные фигуры. Наш мир, напротив, полностью освобожден от демонов, но автономные содержания и их требования остались. Отчасти они выражают себя в религиях, но чем более последнии рационализируются и чем более бессодержательными становятся – а это почти неизбежная их судьба, – тем запутаннее и таинственнее становятся пути, по которым к нам все же доходят содержания бессознательного. Одним из самых обычных путей является невроз, хотя поначалу это казалось наименее вероятным. Под неврозом обычно понимали только неполноценность, медицинскую quantite negligeable[104]. Но как мы видим, это совершенно неверно! Ибо за неврозом скрываются те мощные психические воздействия, которые лежат в основе нашей духовной установки и ее самых значимых, направляющих идей. Рационалистический материализм – это, по-видимому, вполне внушающее доверие направление – представляет собой психологическую антитезу мистицизму. Материализм и мистицизм являются не чем иным, как психологической парой противоположностей, точно так же, как атеизм и теизм. Это враждующие братья, два различных метода, призванные каким-то образом справиться с доминирующими бессознательными влияниями: один путем их отрицания, другой – осознания.

713 Поэтому если от меня требуется назвать самое существенное из того, что аналитическая психология могла бы добавить к нашему мировоззрению, то это будет знание о существовании бессознательных содержаний, выдвигающих очевидные требования или оказывающих влияния, с которыми volens nolens должно иметь дело сознание.

714 Наверное, все мои предыдущие рассуждения показались бы неудовлетворительными, если бы названное мною автономным содержанием бессознательного Нечто я оставил без определения и не сделал бы, по крайней мере попытки изложить то, что наша психология эмпирическим путем установила в отношении этих содержаний.

715 Если бы, как считает психоанализ, проблема получила окончательное и удовлетворительное решение, например, достигнуто понимание, что причиной тоски является изначальная, инфантильная зависимость от матери, то вместе с таким выводом должно было бы также наступить и облегчение. Некоторые инфантильные зависимости действительно исчезают при доскональном их осознании. Но этот факт не должен склонять нас к мысли, что так происходит во всех случаях. Всегда нечто остается за скобками, иногда, по-видимому, настолько малое, что можно считать случай практически исчерпанным, но порой остаток бывает настолько велик, что ни пациент, ни врач недовольны результатом вплоть до того, что появляется ощущение, будто вообще ничего не было сделано. Кроме того, мне приходилось лечить многих пациентов, которые осознавали причины своих комплексов вплоть до деталей, однако сколь-нибудь существенным образом это осмысление им не помогало.

716 Причинное объяснение может быть относительно удовлетворительным в научном отношении, но само по себе оно все же психологически не совсем исчерпывающе, поскольку по-прежнему ничего не известно о цели, лежащей в основе инстинктивной энергии, например о смысле тоски, и столь же непонятно, что с этим надо делать. Даже если я уже знаю, что причиной эпидемии тифа является зараженная вода, загрязненный источник остается все таким же, как и прежде. Поэтому удовлетворительный ответ будет дан только тогда, когда мы узнаем, что представляет собой это Нечто, которое вплоть до зрелого возраста сохраняло живой инфантильную зависимость, и на что это Нечто нацелено.

717 Если бы человеческий дух от рождения был абсолютной tabula rasa[105], то этих проблем не существовало бы, потому что тогда в душе не было бы ничего иного, кроме того, что было ею приобретено или в нее вложено. Однако в индивидуальной человеческой душе имеется много такого, что никогда не было ею приобретено, поскольку человеческая душа изначально не есть tabula rasa, так же как любой человек не обладает совершенно уникальным и единственным в своем роде мозгом. Он рождается с мозгом, который является результатом развития бесконечных поколений предков. Этот мозг во всей своей сложности формируется у каждого эмбриона и, начав функционировать, непременно породит те же результаты, которые бесчисленное множество раз до него уже продуцировались в ряду предков. Вся анатомия человека является унаследованной, она идентична конституции его предков, и его организм непременно будет функционировать таким же образом, как и у предыдущих поколений. Поэтому вероятность возникновения чего-то нового, существенно отличающегося от прежнего, бесконечно мала. Следовательно, все те факторы, которые были существенны для наших близких и далеких предков в силу их соответствия унаследованной органической системе, будут существенны также и для нас. Они могут являться даже необходимыми и заявлять о себе в виде потребностей.

718 Не стоит опасаться, что я буду говорить об унаследованных представлениях. Я далек от этой мысли. Автономные содержания, или доминанты бессознательного, как я их называл, – это не врожденные представления, а врожденные возможности, даже потребности воссоздания тех представлений, которые с давних пор через них выражались. Разумеется, каждая религия на земле и каждое время имеют свой особый язык, который может бесконечно варьироваться. Однако если в мифологии герой побеждает дракона, рыбу или какое-нибудь другое чудовище, то это различие не столь существенно; фундаментальный мотив остается одним и тем же и является достоянием всего человечества, а не изобретением того или иного региона либо эпохи.

719 Таким образом, каждому человеку от рождения присуща сложная организация души, которая отнюдь не есть tabula rasa. Даже для самой дерзкой фантазии духовной наследственностью очерчены определенные границы, а сквозь вуаль самой необузданной фантазии мерцают доминанты, с древних времен свойственные человеческому Духу. Мы крайне изумляемся, обнаруживая, что фантазии душевнобольного порой почти идентичны фантазиям первобытного человека. Однако было бы гораздо удивительнее, если бы это было не так.

720 Я назвал сферу нашего психического наследия коллективным бессознательным. Содержания же нашего сознания все мы приобрели индивидуально. Если бы человеческая психика состояла из одного лишь сознания, в ней не было бы ничего, что не возникло бы исключительно в течение индивидуальной жизни. В этом случае мы напрасно искали бы какие-нибудь обстоятельства и влияния, стоящие за простым родительским комплексом. В конечном итоге все сводилось бы к отцу и матери, потому что они являются первыми и единственными фигурами, которые воздействовали на нашу сознательную психику. В действительности же содержания нашего сознания возникли не только благодаря воздействию индивидуального окружения; на них также влияло и располагало их в определенном порядке наше психическое наследие, коллективное бессознательное. Разумеется, образ индивидуальной матери впечатляющ, но это во многом объясняется бессознательной предрасположенностью, то есть наличием врожденного образа, обязанного своим существованием тому обстоятельству, что мать и ребенок всегда находились в симбиотическом отношении. Если мать в том или ином смысле не справляется со своими обязанностями, возникает ощущение потери, то есть ее несоответствия требованиям коллективного образа матери. Инстинкт здесь, так сказать, оказывается в проигрыше. Очень часто в результате возникают невротические расстройства или, по крайней мере, формируются определенные характерологические особенности. Если бы не существовало коллективного бессознательного, путем воспитания можно было бы достичь чего угодно: не нанеся вреда, превратить человека в одушевленную машину или взрастить идеал. Однако подобные попытки наталкиваются на жесткие ограничения, ибо доминанты бессознательного предъявляют почти невыполнимые требования.

721 Следовательно, если в случае с пациентом, страдающим невротической диспепсией, я должен точно охарактеризовать, что представляет собой это Нечто, выходящее за рамки личного материнского комплекса и вызывающее столь же неопределенную, сколь и мучительную тоску, то ответ будет звучать следующим образом: это коллективный образ матери, не конкретной матери пациента, а просто Матери.

722 Но меня могут спросить: почему этот коллективный образ вызывает такую тоску? Ответить на данный вопрос нелегко. Но если бы можно было непосредственно себе представить, чем является и что означает этот коллективный образ, который я, используя специальный термин, назвал архетипом, то тогда понять его действие было бы просто.

723 Чтобы это пояснить, я хотел бы привести следующее соображение: отношение мать-ребенок всегда является самым глубоким и самым важным из тех, что мы знаем; ведь какое-то время ребенок являлся, скажем так, частью материнского тела! Позже он на долгие годы остается неотьемлемой составляющей душевной жизни матери, и, таким образом, все, что приобретает ребенок, нерасторжимо слито с образом матери. Это верно не только для отдельного случая, но и подтверждается исторически. Это неотъемлемое наследие наших предков, жизненно важная истина, столь же непреложная, как взаимоотношения полов. Разумеется, архетип, коллективно-врожденный образ матери, обладает той же притягательной силой, которая побуждает ребенка инстинктивно цепляться за свою мать. С годами человек естественным образом отходит от матери, предполагая, что он больше не находится в примитивном состоянии, которое чуть ли не сходно с животным, а уже достиг определенной сознательности и вместе с тем определенной культуры – но не от архетипа, что столь же естественно. Если в жизни он руководствуется исключительно инстинктами, у него не будет выбора, так как свобода воли всегда предполагает наличие сознания. Его жизнь будет протекать по бессознательным законам, и он не сможет отойти от архетипа. Но если сознание все же действует, то сознательное содержание всегда одерживает верх над бессознательным, в результате чего возникает иллюзия, что при отделении от матери некто всего лишь перестал быть ребенком для этой конкретной женщины. Ведь сознанию известны лишь индивидуально приобретенные содержания, и поэтому оно знает только индивидуальную мать и не подозревает о том, что она вместе с тем является также и персонификацией архетипа, так сказать, «вечной» матери. Но сепарация от матери является удовлетворительной только в том случае, если это отделение также и от архетипа. Разумеется, то же самое касается отделения от отца.

724 Естественно, возникновение сознания и вместе с тем относительной свободы воли обусловливает возможность отступления от архетипа и тем самым от инстинкта. Это приводит к диссоциации между сознанием и бессознательным, в результате чего начинается ощутимое, а в большинстве случаев и весьма неприятное действие последнего, выражающееся в появлении внутренних бессознательных ограничений, проявляющихся в симптомах, то есть косвенно. В конечном итоге возникают ситуации, при анализе которых кажется, будто бы отделения от матери по-прежнему не произошло.

725 Хотя первобытный разум и не понимал этой дилеммы, он все же ясно ее ощущал и поэтому сопроводил переход от детства к взрослому возрасту крайне важными обрядами – ритуалами возмужания и посвящения в мужчины, имеющими вполне разумную цель – магическим образом осуществить отделение от родителей. Это мероприятие было бы совершенно излишним, если бы отношение к родителям тоже не воспринималось бы как магическое. Однако магическим является все, к чему причастны бессознательные влияния. Такие обряды имеют целью не только отделение от родителей, но и переход человека во взрослое состояние. Для этого нужно, чтобы не возникало тоски по детству, то есть чтобы требования ущемленного архетипа удовлетворялись. Это достигается тем, что внутренняя связь с родителями отныне замещается другой связью – с кланом и племенем. Чаще всего этой цели служат определенные клеймения тела, такие как обрезание и шрамы, а также мистические наставления, которые молодой человек получает в ходе обрядов инициации. Нередко такие обряды имеют откровенно жестокий характер.

726 Таким способом первобытный человек в силу неизвестных ему самому причин считает необходимым удовлетворять требования архетипа. Ему недостаточно простого отделения от родителей – ему требуется наглядная церемония, принимающая форму жертвоприношения тем силам, которые способны удержать молодого человека. Это ясно показывает нам силу архетипа: он заставляет первобытного человека противостоять природе, чтобы не оказаться в ее власти. Пожалуй, это является началом всей культуры, неизбежным следствием сознательности и предоставляемой ею возможности уклоняться от бессознательного закона.

727 Нашему миру эти вещи давно уже стали чуждыми, но вместе с тем природа отнюдь не лишилась своей власти над нами. Единственное, чему мы научились, – это недооценивать ее. Но как только встает вопрос о том, каким образом мы должны противостоять воздействию бессознательных содержаний, мы сразу же оказываемся в затруднительном положении. Ведь для нас уже не может быть и речи о первобытных обрядах – это было бы искусственным и крайне неэффективным шагом назад. Для этого мы уже слишком критичны и психологичны. Если бы кто-нибудь предложил мне ответить на этот вопрос, то я был бы озадачен. По этому поводу я могу сказать лишь одно: я давно наблюдаю те пути, на которые инстинктивно вступают многие мои пациенты для удовлетворения требований своего бессознательного. Разумеется, я вышел бы далеко за рамки доклада, если бы решил рассказать о своих наблюдениях. Поэтому я вынужден отослать читателя к специальной литературе, где данный вопрос обсуждается подробно¹.

728 Если бы этим докладом мне удалось поспособствовать пониманию того, что в нашей бессознательной душе по-прежнему действуют те силы, которые человек издавна проецировал вовне в образе богов и которым приносил жертвы, я был бы этим весьма доволен. Благодаря такому пониманию нам бы удалось доказать, что разнообразные религиозные учения и убеждения, которые с давних времен играли столь важную роль в истории человечества, не сводятся к произвольным измышлениям и воззрениям отдельных людей, а своим происхождением в большей степени обязаны существованию влиятельных бессознательных сил, которыми нельзя пренебрегать без угрозы нарушения душевного равновесия. Приведенный мною пример материнского комплекса является, конечно, лишь одним из многих случаев. Архетип матери представляет собой частный случай, и к нему можно было бы легко добавить целый ряд других архетипов. Такое множество бессознательных доминант объясняет многообразие религиозных представлений.

729 Все эти факторы по-прежнему действуют в нашей душе, сменились лишь их выражения и оценки, но не их фактическое существование и активность. Тот факт, что теперь мы понимаем их как психические величины, является новой формулировкой, новым выражением, которое, возможно, даже позволит обнаружить пути, на которых может возникнуть новое к ним отношение. Я считаю, что эта возможность весьма значима, поскольку коллективное бессознательное – это отнюдь не темный закуток нашей души, но громадное хранилище сложившегося за бесчисленные миллионы лет опыта предков, отголосок доисторических событий, к которому каждое столетие добавляет несоизмеримо малую сумму вариаций и дифференциации. Поскольку коллективное бессознательное в конечном счете является отпечатком всеобщего процесса развития, запечатленного в структуре мозга и симпатической нервной системы, то в целом оно представляет собой нечто вроде вневременного, так сказать, вечного образа мира, противостоящего нашей сиюминутной сознательной картине мира. Это другой, если угодно, зеркальный мир. Но в отличие от простого зеркального образа, бессознательный образ обладает особой, независимой от сознания энергией, благодаря которой он может оказывать на нас сильнейшие воздействия, которые незаметны снаружи, но оказывают на нас тем более мощное влияние изнутри. Это влияние остается не замеченным теми, кто не подвергает достаточной критике свой сиюминутный образ мира и тем самым остается скрытым от самого себя. Понимание того, что мир имеет не только внешнюю сторону, но и внутреннее содержание, то, что он видим не только снаружи, но постоянно властно действует на нас из самых глубинных и, по-видимому, самых субъективных уголков души – несмотря на то, что оно является древней мудростью, – на мой взгляд, заслуживает того, чтобы быть признанным в качестве нового фактора, формирующего мировоззрение.

730 Аналитическая психология является не мировоззрением, а наукой, и как таковая она поставляет материал или инструменты, с помощью которых человек может построить, ниспровергнуть или же поправить свое мировоззрение. Немало людей сегодня видят в аналитической психологии мировоззренческие черты. Хотелось бы мне быть одним из них, потому что тогда я был бы избавлен от необходимости проводить трудоемкие исследования и от сомнений и смог бы предельно ясно и просто указать путь, ведущий в рай. К сожалению, мы еще очень далеки от этого. Я всего лишь экспериментирую с мировоззрением, пытаясь выяснить, каковы значение и масштабы происходящих сегодня событий. А это экспериментирование в некотором смысле и есть тот самый путь, ибо в конечном счете наше собственное существование – это тоже эксперимент природы, попытка нового синтеза².

731 Наука никогда не является мировоззрением; она всего лишь его инструмент. Воспользуемся мы этим интстументом или нет, зависит от того, каким мировоззрением мы уже обладаем, так как не существует такого человека, у которого не было бы мировоззрения вообще. В крайнем случае он имеет мировоззрение, навязанное ему воспитанием и окружением. Если, например, оно говорит ему, что «высшее счастье детей Земли состоит только в том, чтобы развивать личность», то он без колебаний ухватится за науку и ее выводы, чтобы, используя их в качестве инструмента, создать мировоззрение и тем самым самого себя. Но если унаследованное им воззрение будет говорить, что наука – это не инструмент, а сама по себе цель, то он будет следовать лозунгу, который за последние примерно сто пятьдесят лет все больше и больше набирал силу и оказался практически определяющим. Время от времени отдельные индивиды отчаянно сопротивлялись этому, поскольку с их точки зрения высший смысл жизни заключается в усовершенствовании человеческой личности, а не в дифференциации технических средств, которая неизбежно ведет к крайне односторонней дифференциации определенной склонности, например познавательной потребности. Если наука является самоцелью, то raison d’etre[106] человека оказывается лишь развитие интеллекта. Если самоцелью является искусство, то единственной ценностью для человека становятся художественные способности, а интеллект отправляется пылиться в чулан. Если самоцелью являются деньги, то науке и искусству остается лишь спокойно уйти со сцены. Никто не может отрицать, что современное сознание почти безнадежно расколото этими самоцелями. Как следствие в человеке развивается только одно какое-то качество и в результате он сам становится инструментом.

732 За последние сто пятьдесят лет мы пережили не одну смену мировоззрений – доказательство того, что сама по себе идея мировоззрения была дискредитирована, ведь чем труднее лечить болезнь, тем больше от нее имеется лекарственных средств, а чем больше имеется средств, тем большее недоверие внушает каждое из них. Создается впечатление, что феномен мировоззрения постепенно исчезает.

733 Трудно себе представить, чтобы такой процесс оказался всего лишь случайностью, досадным и бессмысленным заблуждением, ведь нечто само по себе прекрасное и дельное обычно не исчезает из виду в столь жалкой манере. Значит, в нем самом изначально было нечто бесполезное и предосудительное. Поэтому мы должны поставить вопрос: что же не так с мировоззрением?

734 Мне кажется, что фатальная ошибка любого мировоззрения до последнего времени состояла в том, что оно претендовало на то, чтобы считаться объективной истиной, а в конечном счете даже чем-то вроде научного подтверждения этой истины, следствием чего является, например, парадоксальный вывод, что один и тот же Бог должен помогать и немцам, и французам, и англичанам, и туркам, и даже язычникам – коротко говоря, всем против всех. Современное сознание в своем дальнейшем осмыслении явлений мира с содроганием отвернулось от столь чудовищного предположения, предприняв попытку изменить ситуацию, в первую очередь, средствами философии. Но оказалось, что теперь философия стала притязать на то, чтобы считаться объективной истиной. Это ее дискредитировало, и таким образом мы пришли в итоге к различным формам расщепления сознания, приведшего к крайне нежелательным последствиям.

735 Основной ошибкой любого мировоззрения является удивительная склонность считать, что оно сообщает истину о самих вещах, тогда как в действительности оно оперирует всего лишь названиями, которые мы им даем. Будем ли мы спорить в науке о том, соответствует ли название «Нептун» сущности небесного тела и является ли поэтому единственно «правильным» названием? Отнюдь! И это есть причина того, почему наука является более ценной, ибо она знает только рабочие гипотезы. Лишь первобытное сознание верит в «правильные названия». В сказке если гнома назвать настоящим именем, то его можно разорвать на куски. Вождь скрывает свое настоящее имя, а для повседневного употребления принимает общедоступное, чтобы никто не смог его заколдовать. В гробницу египетского фараона клали предметы с написанными и символически изображенными на них истинными именами богов, чтобы он мог одолеть их. Для каббалистов обладание истинным именем Бога означало абсолютную магическую власть. Короче говоря: для первобытного сознания в имени представлена сама вещь. «Его слова – сущее», – гласит древнее изречение о Пта.

736 Любое мировоззрение страдает от этих пережитков бессознательной первобытности. И так же, как астрономии пока ничего не известно о претензиях обитателей Марса по поводу неправильного названия их планеты, так и мы можем спокойно считать, что миру абсолютно все равно, что мы о нем думаем. Но это не значит, что нам нужно перестать о нем думать. Мы же этого не делаем, и наука продолжает существовать как наследница старых, расщепленных мировоззрений. Но кто обнищал при такой «смене власти», так это человек. В рамках мировоззрения старого типа он наивно вложил свою душу в вещи, он мог рассматривать свое лицо как лик мира, видеть себя подобием бога – величие, за которое даже муки ада не казались завышенной ценой. Человек науки же думает не о себе, а только о мире, об объекте: он отмахнулся от себя и пожертвовал свою личность объективному духу. Поэтому и в этическом смысле научный дух стоит выше, чем старое мировоззрение.

737 Но мы начинаем ощущать последствия этой гибели человеческой личности. Повсеместно встает вопрос о мировоззрении, о смысле жизни и мира. Так же многочисленны в наше время попытки повернуть время вспять и обратиться к мировоззрению древности, а именно к теософии, или, если угодно, антропософии. У нас есть потребность в мировоззрении, во всяком случае, у молодого поколения. Но если мы не хотим двинуться в обратном направлении, то новое мировоззрение должно покончить с иллюзией своей объективности, оно должно суметь признать, что является лишь картиной, которую мы рисуем для себя, а не волшебным именем, дающим нам власть над вещами. Мировоззрение мы формируем не для мира, а для себя. Если мы не создаем образа мира как целого, то не видим также и себя, ведь мы являемся точными отображениями этого мира. И только в зеркале нашей картины мира мы можем увидеть себя целиком. Только в образе, который мы создаем, мы предстаем перед самими собою. Только в нашей творческой деятельности мы полностью выходим из тьмы и сами становимся познаваемы как целое. Никогда мы не придадим миру другое лицо, чем наше собственное, и именно поэтому мы должны это делать, чтобы найти самих себя. Ибо выше целей науки или искусства стоит человек как таковой, создатель своих орудий. Мы нигде не оказываемся ближе к познанию самой возвышенной тайны всех начал, как в познании собственного Я, которое по извечному нашему заблуждению всегда кажется нам уже известным. Однако реально глубины мирового космоса известны нам лучше, чем глубины Самости, где мы, сами того не ведая, можем непосредственно почувствовать пульс творения.

738 В этом смысле аналитическая психология предоставляет нам новые возможности, так как она доказывает существование образов фантазии, которые появляются из темных глубин психики и тем самым сообщают о процессах, происходящих в бессознательном. Как я уже указывал, содержания коллективного бессознательного – это результат психического функционирования всех наших предков, то есть в совокупности они составляют природный образ мира, слитый и сконцентрированный опыт человечества за миллионы лет. Эти образы являются мифологическими и потому символическими; они выражают собой гармонию между познающим субъектом и познаваемым объектом. Само собой разумеется, вся мифология и все откровения произошли из этой матрицы опыта, а значит, и все наши будущие идеи о мире и человеке также выйдут из нее. Однако было бы недоразумением считать, что образы-фантазии бессознательного могут быть использованы непосредственно, подобно откровению. Они являются всего лишь исходным материалом, который для своего осмысления требует перевода на язык соответствующего времени. Если такой перевод удается, то через символ мировоззрения мир наших представлений снова обретает связь с древним опытом человечества; исторический, всеобщий человек внутри нас протягивает руку человеку, только что ставшему индивидуальным, – событие, возможно, знакомое первобытному человеку, который во время ритуальной трапезы мифически объединяется с тотемными предками.

739 Рассмотренная с этой точки зрения аналитическая психология является реакцией на чрезмерную рационализацию сознания, которое, пытаясь найти способы контролировать природу, изолирует себя от нее и таким образом лишает человека его природной истории. Он оказывается ограничен настоящим, простирающимся лишь на короткий отрезок времени между рождением и смертью. Такое ограничение создает у него ощущение случайности и бессмысленности бытия, а именно это как раз и мешает нам жить с той полнотой, которая необходима, чтобы наслаждаться жизнью. Жизнь становится пустой и уже не принадлежит человеку полностью. В результате огромная часть непрожитой жизни достается бессознательному. Человек живет так, словно ходит в слишком тесной обуви. Качество вечности, столь характерное для жизни первобытного человека, в нашей жизни полностью отсутствует. Окружив себя стеной рациональности, мы оказались изолированными от вечной природы. Аналитическая психология пытается пробить эту стену тем, что заново «раскапывает» образы фантазии бессознательного, которые когда-то отбросил рациональный разум. Эти образы находятся по ту сторону стены, они есть часть природы в нас, которая оказалась глубоко погребенной и от которой мы укрылись за стенами рационализма. В результате возник конфликт с природой, который аналитическая психология стремится разрешить, но не через стремление вместе с Руссо «назад к природе», а через обогащение нашего сознания пониманием природного духа, прочно удерживаясь при этом на благополучно достигнутой современной ступени логического мышления.

740 Тот, кому удалось совершить это прорыв, испытывает грандиозное впечатление. Но он не сможет долго им наслаждаться, потому что сразу же встает вопрос о том, каким образом новое приобретение может быть ассимилировано. То, что находится по эту и по ту сторону стены, поначалу оказывается несовместимым. Здесь возникает проблема перевода на современный язык или, пожалуй, даже проблема нового языка в целом, а это сразу ставит вопрос о мировоззрении, которое должно помочь нам достичь гармонии с историческим человеком внутри нас, чтобы его глубокие аккорды не заглушались резкими тонами рационального сознания и, наоборот, чтобы бесценный свет индивидуального духа не утонул в бесконечном сумраке природной души. Но, подойдя вплотную к этому вопросу, мы должны оставить область науки, ибо теперь нам придется принять творческое решение и доверить нашу жизнь той или иной гипотезе; другими словами, здесь начинается этическая проблема, без которой мировоззрение немыслимо.

741 Таким образом, я полагаю, что всем вышесказанным мне удалось убедительно показать, что аналитическая психология хотя и не является мировоззрением, но может внести значительный вклад в его формирование.

Примечания

Впервые в виде лекции была прочитана в Карлсруэ в 1927 году. В дальнейшем ее текст менялся, редактировался и был опубликован под названием «Analytische Psychologie und Weltanschauung» в сборнике работ Юнга «Seelenprobleme der Gegenwart» (Psy-chologische Abhandlungen, III. Zurich, 1931).

¹ [Юнг К.Г. Очерки по аналитической психологии. М., 2006; Психология и алхимия, часть II; «Исследование процесса индивидуации»; «О символизме мандалы».]

² [Дальнейшие параграфы были добавлены в швейцарское издание 1931 года.]

742 Я ничего не знаю о «сверхреальном». Все, что я могу знать, содержит в себе реальность, ибо все, что действует на меня, является реальным и действительным. Если нечто не действует на меня, то я его не замечаю и, следовательно, не могу ничего знать о нем. Отсюда следует, что я могу утверждать что-либо только о реальных вещах, но не о том, что является нереальным, сверхреальным или недореальным. Если, конечно, кому-нибудь не придет на ум ограничить понятие реальности таким образом, чтобы атрибут «реальный» был приложим только к особому сегменту мировой реальности. Такое сужение реальности до так называемой материальной или конкретной реальности объектов, воспринимаемых в ощущениях, представляет собой продукт специфического способа мышления – мышления, кладущего в свою основу «надежный здравый смысл» и обыденное использование языка. Оно работает на основании знаменитого принципа: «Nihil est in intellectu quod non antea fuerit in sen-su»[107], несмотря на то, что многое из того, что существует в нашем уме, не выводимо из данных, предоставляемых нам ощущениями. Согласно этой точке зрения, «реально» то, что поступает или кажется поступающим непосредственно или опосредованно из мира, открывающегося нам при помощи ощущений.

743 Эта ограниченная картина мира – отражение односторонности западного человека, вину за которую очень часто несправедливо возлагают на греческий интеллект. Ограничение материальной реальностью вырезает чрезвычайно большой кусок из реальности как целого, который, тем не менее, остается всего лишь фрагментом, а все вокруг оказывается скрытым в полумраке, который следовало бы назвать нереальным или сверхреальным. Подобная узкая перспектива чужда восточному взгляду на мир, который вследствие этого не нуждается в каком-либо философском понятии сверхреальности. Наша реальность, произвольно введенная в определенные границы, постоянно находится под угрозой «сверхчувственного», «сверхъестественного», «сверхчеловеческого» и целого множества других, не менее сложных проблем. Восточная философия включает все это в себя как само собой разумеющееся. Для нас проблемная зона начинается уже с понятия «психического». В нашей реальности психическое не может быть ничем иным, кроме как содержанием из «третьих рук», произведенным исходно физическими причинами: «секрецией мозга» или чем-либо не менее пикантным. В то же самое время этому придатку материального мира приписывается сила достигать своей цели, так сказать, «одним махом» – не только проникать в тайны физического мира, но и, в форме «разума», познавать самое себя. И это при том, что за ним признается лишь статус некоей побочной реальности.

744 «Реальна» ли мысль? При таком способе мышления, вероятно, лишь постольку, поскольку она имеет отношение к чему-то, что может быть воспринято чувствами. Если подобного отношения не наблюдается, мысль рассматривается как «нереальная», «странная», «фантастическая» и т. д. и, таким образом, объявляется несуществующей. Фактически, так происходит постоянно, несмотря на то, что в философском отношении это чудовищно. Мысль была и есть, даже если она не имеет никакого отношения к осязаемой реальности; она даже обладает способностью воздействовать на окружающий мир, в противном случае никто бы не заметил ее. Но поскольку маленькое слово «есть» при нашем способе мышления относится к чему-то материальному, «нереальная» мысль вынуждена довольствоваться существованием в туманной сверхреальности что на деле равнозначно нереальности. И все же мысль, надеюсь, оставила неоспоримые следы своего присутствия; возможно, мы чересчур спекулировали ею и тем самым нанесли себе серьезный ущерб.

745 Следовательно, наше практическое представление о реальности, по всей видимости, нуждается в пересмотре. И это настолько несомненно, что даже популярная литература начинает включать всевозможные виды «сверх»-понятий в свой терминологический багаж. У меня это явление вызывает неизменное сочувствие, поскольку, действительно, что-то не совсем в порядке в том способе, каким мы смотрим на мир. Ведь крайне редко в теории, и почти никогда на практике, мы вспоминаем, что сознание не имеет прямого отношения ни к каким материальным объектам. Мы не воспринимаем ничего, кроме образов, косвенно передаваемых нам сложным нервным аппаратом. Между нервными окончаниями чувственных органов и образом, который появляется в сознании, существует еще интерполированный и бессознательный процесс, который трансформирует физический факт, например, света в психический образ «света». Без этого сложного бессознательного процесса трансформации сознание не могло бы воспринять ничего материального.

746 Вследствие этого то, что является нам в качестве непосредственной реальности, состоит из подвергшихся процессу тщательной трансформации образов – более того, мы живем непосредственно только в мире образов. Для того чтобы определить, хотя бы приблизительно, реальную природу материальных вещей, нам необходим детально разработанный аппарат и сложные процедуры химии и физики. Данные дисциплины фактически являются инструментами, помогающими человеческому интеллекту заглянуть за обманчивую завесу из образов в не-психический мир.

747 Следовательно, перед нами – психический мир, далекий от того, чтобы быть материальным, позволяющий делать только косвенные и гипотетические умозаключения относительно реальной природы материи. Только психика обладает непосредственной реальностью, и эта реальность включает в себя все формы психического, даже «нереальные» идеи и мысли, которые не имеют никакого отношения к чему-либо «внешнему». Мы можем называть их «воображением» или «бредом», но это никоим образом не уменьшает их значимости. Фактически, нет такой «реальной» мысли, которая не могла бы быть временами отодвинута в сторону «нереальной» – и это свидетельствует о том, что последняя может оказаться сильнее и действеннее, чем первая. Куда серьезнее любых физических опасностей чудовищные последствия бредовых идей, которым, тем не менее, отказывает в какой бы то ни было реальности наше ослепленное миром сознание. Наш немало восхваляемый разум и безгранично переоцененная, сравнительно с ее реальными возможностями, воля иногда совершенно бессильны перед лицом «нереальных» мыслей. Мировые силы, правящие всем человечеством – неважно, ради добра или зла, – это бессознательные психические факторы, и именно они вводят в действие сознание и, следовательно, создают sine qua non[108] для существования какого бы то ни было мира вообще. Мы погружены в мир, который был создан нашей собственной психикой.

748 На основании этого мы можем судить о том, насколько серьезную ошибку совершает наше западное сознание, когда рассматривает психическое только в качестве реальности, производной от физических причин. Восток мудрее, ибо считает, что сущность всех вещей коренится в психическом. Между неведомыми сущностями духа и материи занимает свое место и реальность психического – психическая реальность, единственная реальность, которую мы способны переживать непосредственно.

Примечание

Первоначально опубликовано на немецком языке под названием «Wirklichkeit und berwirklichkeit», Querschnitt (Berlin), XII: 12 (Dec. 1933).