Лев пустыни Галанина Юлия
– А еще хотела быть альмеей! – укоризненно говорила Фатима. – Ты не любишь свое тело, ты не дружишь со своим телом! Это ваши глупые священники вбивают в ваши головы запрет любить тело. Душа, душа! Почему тело должно мешать душе?! Любовь – это дар Аллах для людей!
Великий пророк Мухаммед сильно любил женщин, детей и благовония. Это не мешало пророку слушать Аллаха и нести его волю правоверным людям!
А все ваши святые женщин не любят, боятся хуже чумы. Сидят одни, грызут корешки вместо еды. И хотят делить мир: женщины в одну сторону, мужчины в другую. Между ними стена и пусть все только молятся.
А как тогда будут дети, если любовь – грех? Если люди будут верить вашим святым, уходить в монастырь и думать о душе, все умрут и привет! Нет больше людей!
Может, ваши святые так говорят, потому что больше любят мальчиков, чем женщин? А?
– Неправда! – всхлипнула Жаккетта. – Не так все! Не врите про наших святых! Они хорошие!
– А кто говорит, что плохие? – удивилась Фатима. – Глупые просто. Ну-ну, не реви! Я не хотела тебя обидеть. Давай отдохнем и покушаем. Может, после еды дело пойдет…
И после еды дело не пошло.
Жаккетта топталась на ковре с тем же успехом, что и до обеда.
– Масрур! – закатив глаза, патетически воззвала к евнуху Фатима. – Если бы ты был мужчина, разве пустил бы ты такую неуклюжую девушку дальше кухни?
Масрур перестал играть, и что-то ответил хозяйке.
Фатима оглушительно расхохоталась.
– Эта старая пустынная лиса говорит, что если бы по воле Аллаха он остался мужчиной, ты была бы его любимой женой. Даже если бы ты не только танцевать, но и ходить не хотела. Он бы носил тебя на руках, ах мошенник! Но он сказал мудрую вещь. Надо, чтобы ты посмотрела, как танцует настоящая женщина! Перестань вытаптывать ковер, иди сюда! Будем опять кушать, твое лицо похудело! Не горюй, мой цвэточек! Фатима делала гурий и не из таких бревен!
– Ну вот, пришел вечер, пришел час для сказки! Слушай же дальше, мой цвэточек.
Ала ад-Дин сидел дома и ждал, когда пройдут эти три месяца.
Прошло уже два месяца. И матушка Ала ад-Дина вышла как-то в город купить масло.
Смотрит – купцы запирают лавки, вешают цветы, зажигают свечи и светильники. По улице скачет много воинов с факелами.
Матушка спросила у купца:
«Почему такой переполох?»
«О женщина!» – говорит купец. – «Ты, видно, нездешняя! Сегодня вечером сын везиря берет в жены дочь султана!»
Матушка забыла про масло и побежала к Ала ад-Дину.
«О горе, сынок!» – закричала она. – «Султан обманул тебя. Сегодня он выдает свою дочь за сына везиря! Этот везирь – плохой человек. Еще в диване он смотрел на меня, словно хотел укусить!»
Ала ад-Дин растерялся, но вспомнил про джинна и повеселел.
«Не бойся, матушка!» – сказал он. – «Ложись спать и утро будет добрым! Сыну везиря не видать царевны, как своих ушей!»
Он потер лампу и джинн возник в клубах дыма.
«Слушай меня, раб лампы!» – говорит Ала ад-Дин. – «Сейчас ты полетишь во дворец султана, и как только сын везиря войдет к Бадр аль-Будур, принесешь их сюда до того, как он возьмет девственность дочери султана!»
Мой цвэточек, ты ведь давно отдала свою девственность? А? Я думаю, ты имела не одного мужчину!
– Угу! – пробурчала Жаккетта.
– Жалко… – зевнула Фатима. – Несверленная жемчужина идет дороже. Обычный господин странный человек – он наслушается сказок от своей бабушки, потому хочет сразу и горячую любовь, и первому взломать решетку девичьего сада. Только умный господин знает, что всему нужно время, а для горячей любви не один садовник должен поливать розу в саду, чтобы лепестки ее набрали силу.
Можно было отвести тебя к лекарю, починить твою решетку и опять сделать невинной девушкой. Глупая Бибигюль так бы и поступила. Но Фатима умная. Какой дурак поверит, что девушка, которую вынесли как мешок с пиратского корабля, осталась нетронутой… Так где я остановилась?
Только сын везиря забрался на ложе дочери султана, джинн поднял их прямо вместе с постелью и поставил в дом Ала ад-Дина.
«О раб лампы! Возьми этого червяка!» – говорит Ала ад-Дин. – «И отнеси его в тот домик, куда ходят по нужде. А утром забери его и царевну и доставь обратно во дворец!»
«Слушаю и повинуюсь, о повелитель!» – сказал джинн и закинул сына везиря в холодный нужник.
А Ала ад-Дин вошел к дочери султана и сказал:
«Не бойся меня, о прекраснейший цветок мира! Я не обижу твою девственность и не позволю сделать это ничтожному сыну везиря!»
Ала ад-Дин лег рядом с царевной и положил между собой и нею обнаженный меч. Он проспал так до утра, не тронув девушку.
Утром джинн унес ложе обратно.
Султан пошел к дочери узнать, понравился ли ей муж но царевна надула губы и ничего не сказала. А сын визиря сбежал домой поменять вонючую одежду и отогреться, потому что сильно замерз.
Султан очень удивился.
На другую ночь было тоже самое.
Утром султан взял визиря и опять пошел к дочери. Бадр аль-Будур сидела и злилась, а сын везиря стучал зубами.
Султан пришел в великий гнев, вытащил свой шамшир[17], чей клинок был украшен мудрым изречением из Корана, и сказал:
«Если моя дочь ты не скажешь, почему нет радости на твоем лице, я отрублю тебе голову!»
«Пощади меня, отец!» – говорит царевна. – Я в великой печали и вот причин: уже вторую ночь, как только мой муж всходит на моё ложе, появляется страшный джинн. Он относит меня в маленькую комнату, где красивый юноша кладет на постель меч и спит рядом до утра, не причиняя мне зла.»
«Это правда?!» – спросил султан у сына везиря.
«Правда, о повелитель!» – сказал тот. – «Моя судьба печальней, чем участь царевны. Меня бросают в маленький холодный домик, где страшно воняет. Третью ночь мне не пережить! Я не хочу быть мужем царевны Бадр аль-Будур, мое здоровье слишком слабое».
Сильная печаль пронзила желчный пузырь у везиря. Он сказал:
«О царь царей! Дозволь еще одну ночь! Мы поставим вокруг ложа стражу с обнаженными клинками!»
«Зачем?» – пожал плечами султан. – «Мне не нужен такой брак!»
Везирь с сыном покинули дворец. И глашатай стал кричать в городе об отмене брака.
И вот прошло три месяца.
Матушка Ала ад-Дина пошла в диван.
А султан уже забыл, что обещал свою дочь за Ала ад-Дина.
И когда он увидел бедное платье женщины, он растерялся и спросил визиря:
«Что ты думаешь?»
А везирь пылал злобой и завистью. Он сказал:
«О царь царей, неужели ты выдашь свой дочь за бедняка?»
«Но ведь я обещал!» – сказал султан.
«Вели принести еще камней, много камней!» – посоветовал хитрый везирь. – «Он не принесет и брака не будет!»
«Слушай меня, женщина!» – сказал довольный султан. – «Пусть твой сын даст в приданое за моей дочерью еще сорок таких блюд, и сорок невольниц, несущих блюда, и сорок рабов, охраняющих невольниц. Тогда я отдам дочь!»
Опечаленная матушка шла домой и думала:
«Где взять невольниц, где взять рабов?»
Ала ад-Дин услышал слова султана и утешил матушку:
«Не печалься! У нас будет все! Иди на рынок и купи то, что обрадует твое сердце!»
Мой цветочек, утром мы сходим на рынок к продавцу благовоний, у меня кончились благоухающий нард и душистая хна. Великий властелин древности, повелитель джиннов Сулейман сын Дауда[18] очень любил приятный запах и говорил своей любимой:
«Твои масти приятны для моего носа, имя тебе мирровое масло!»
А он был мудрый человек и зря слов на ветер не бросал! Поэтому ты должна крепко помнить эти слова и всегда иметь ароматы в нужном количестве.
Ну вот, когда матушка ушла, Ала ад-Дин потер светильник и приказал джинну:
«О раб лампы! Достань мне сорок блюд, полных драгоценными камнями! Сорок невольниц, красивых, как луна, и сорок полных силы рабов. И пусть на них будет роскошная одежда!»
И в тот же час во дворе стало тесно от рабов и невольниц.
Только матушка пришла с рынка, Ала ад-Дин сказал:
«Не снимай покрывала. Иди диван, веди невольниц и рабов».
И матушка Ала ад-Дина повела сорок невольниц и сорок рабов во дворец. А люди выбегали из домов и не верили своим глазам.
Султан тоже не верил своим глазам, он считал блюда, смотрел камни, трогал мускулы у рабов и щупал невольниц.
«Скажи твоему уважаемому сыну, я принимаю его выкуп за мою дочь и отдаю царевну Будур в жена Ала ад-Дину!» – сказал султан. – «Вечером я жду вас с ним во дворце.»
И поспешил увести невольниц в гарем, откуда не выходил до вечера.
Все, мой цвэточек, я устала.
Оставшуюся ночь Жаккетте снилось, что страшный, похожий на пьяного копейщика Шарло джинн носил ее на тюфяке над спящим городом.
И кричал: «Двигай пэрсиком!»
Носить покрывало, как настоящая восточная женщина – тяжелый труд.
Надо так закутаться им с головой, чтобы в щелочку виднелся только один глаз.
Жаккетту по всем правилам окутали покрывалом и ей казалось, что теперь она одноглазый ифрит.
С непривычки глаза съезжали в кучу и одноглазо смотреть на мир было неприятно. Даже голова разболелась
Крупнейший городской базар оглушил Жаккетту звуками и запахами.
Насколько тихими и безлюдными были улочки мусульманского города, настолько шумным и многолюдным был восточный сук.
В лавках, на лотках, просто на земле (в корзинах и на ковриках) лежали груды самых разнообразных товаров, притягивающие к себе яркостью красок, красотой форм или дразнящими нос запахами.
В темных углублениях расположенных в наиболее удобных местах лавок, где прятались более дорогие товары, гнездились самые солидные люди города – уважаемые торговцы, про которых даже пророк (да благословит его Аллах и да приветствует!) сказал:
«Прекрасно положение, созданное богатством!»
Жаккетта боялась, что в такой толчее людей, животных и товаров ее кто-нибудь толкнет, или укусит навьюченный осел, или она свалится на коврик, где египетскими пирамидами выложены фрукты.
Пока они дошли до лавки с благовониями, Жаккетта сто раз вспотела.
Фатима долго выбирала нужные благовония и нудно (на взгляд Жаккетты) торговалась с владельцем лавки из-за каждого дирхема.
Судя по довольным ноткам в голосе хозяйки, Фатима так не считала, и вела торг, наслаждаясь процедурой.
И Аллаху было так угодно, что в этот же час в лавку пришла Бибигюль.
Она увидела покрывало своей врагини и с порога кинулась в атаку.
– Приветствую тебя Фатима, мир тебе! – пропела Бибигюль. – Во имя Аллаха высокого, великого! Я вижу дела у тебя идут неблестяще, раз ты сражаешься за каждый фельс[19] и покупаешь не больше кирата[20].
– Мир и тебе, Аллах великий да будет к тебе милосерден! – спокойно отозвалась Фатима. – Ты не заглядывала в мой сундук, чтобы так говорить!
– Но ведь ты по-прежнему ездишь на ослике? – осведомилась Бибигюль. – Моя служанка тоже так делает. А зачем ты притащила с собой в порядочную лавку очесок пакли, подобранный тобой у корабля? Предложить этот обрывок лохмотьев в обмен на щепотку шафрана? Это будет невыгодная сделка для почтенного господина Махмуда, чьи дела, по воле Аллаха, идут прекрасно и нет нужды брать заботы о содержании невольницы, которая не обрадует ни глаза, ни слуха.
– Чего хочет Аллах, то бывает, а чего не хочет он, то не бывает! Несравненная Бибигюль, ты пришла сюда сделать покупки или расплескать свою злость, потому что твой кошель пустой? – бросила Фатима.
В пылу перепалки, чтобы обозлить свою соперницу, она, не торгуясь, купила у купца драгоценные благовонные четки, чьи шарики были сделаны с добавлением мускуса и амбры.
– Ручки у моей бирюзовоокой красавицы так нежны, – басом пояснила Фатима торговцу, метя стрелу в Бибигюль, – что только подобные четки могут перебирать ее крохотные пухленькие пальчики.
– Неисповедимы пути Аллаха! – так же торговцу сообщила Бибигюль. – Нежные ручки у служанки!
И потребовала четки еще дороже. Сообразительный купец тут же поднял цену точно таких же на треть.
Тогда Фатима купила украшенную резьбой коробочку и палочку слоновой кости, предназначенных для хранения и нанесения кохла.
Бибигюль в ответ приобрела серебряный кувшинчик для ароматического масла.
Купец был в полном восторге от покупательниц, довольно потирал длинную, крашенную хной бороду и возносил хвалу Аллаху, столкнувшему в его лавке, на узкой дорожке двух дам. Он сделал в этот день такую выручку, которую не делал и за неделю.
Пока Бибигюль прикидывала, не прикупить ли для нужд дома пару-тройку макуков[21] розового масла и тем сразить противницу наповал, Фатима, решившая, что отход с поля боя еще не поражение, решила удалиться.
– Извини, Бибигюль, приятно было поговорить с тобой, но нам пора! По воле Аллаха милостивого, у альмеи времени всегда мало. Надо успеть приготовится к пиру. Люди любят мое искусство, каким наделил меня великий Аллах!
И Фатима с Жаккеттой гордо удалились.
Наступил вечер.
Покрывало взлетело в руках Масрура и опустилось на Жаккетту. Теперь она была полностью упакована. Рядом злилась уже одетая Фатима.
– Скорее! Масрур, ты ленивая ящерица!
По просьбе очень уважаемых людей города Фатима должна была на пиру показать искусство настоящей альмеи. (Двинуть, так сказать, пэрсиком по правоверным.)
Пользуясь столь удачно подвернувшимся случаем, Фатима решила превратить процесс обучения Жаккетты в наглядный и продемонстрировать, как же правильно исполнять услаждающий сердца мужчин танец.
Масрур взвалил в мешок с финтифлюшками Фатимы, и они втроем вышли из калитки.
Идти было недалеко, в этом же квартале.
Пир был уже в полном разгаре.
Гости, обрызганные розовой водой[22], расположились в просторном, украшенном арками, резными решетками и занавесками зале.
Сидя на роскошнейшем ковре за маленьким столиками, купцы угощали тощего, вредного на вид кади[23], ради ублажения которого и был затеян весь пир. Фатима считалась гвоздем программы.
В углу трудились музыканты. Бухал барабан, ныла флейта и звенели струны лютнеобразных инструментов.
Фатима лично установила Жаккетту перед удобной щелочкой, откуда хорошо было видно весь зал, и отправилась переодеваться в праздничный костюм.
… Наконец пришло время небесным гуриям спустится на землю и посетить пир.
Под звуки музыки на середину зала выплыла покрытая тонким, изукрашенным золоченой тесьмой покрывалом, необъятная госпожа Фатима.
Зрители приветствовали ее выход криками восторга.
Фатима затянула воющую песню на одной ноте, сбросила с себя покрывало и осталась только в узкой, собранной складками, безрукавке и огненно-красных шальварах.
Обнаженный живот вываливался из складок ткани, как тесто из квашни. Он нависал над чеканным золотым поясом, украшенным самоцветами; груди и бедра поражали необъятностью.
Круглое, как блин, лицо было ярко накрашено. Расшитая драгоценными камнями маленькая бархатная шапочка кокетливо сидела макушке.
Черные косы альмеи были густо надушены жасмином и украшены золотыми подвесками.
Над столиком пронесся дружный стон восхищения. Некоторые гости даже вскочили на ноги.
Продолжая выть, Фатима принялась медленно раскачивать свой таз, словно тяжелый колокол
Живот, подобный чреву беременной бегемотицы, плескался туда-сюда, гороподобные груди повторяли его движения.
Фатима подчиняла обширное тело ритму музыки и заставляла каждую складочку танцевать свой танец. Вся она ходила ходуном.
Среди мужчин началось оживление, граничащее с экстазом. К ногам бесподобной полетели мешочки с динарами, украшения и жемчужины.
Остальные искусники, забавлявшие гостей весь вечер, зеленели от зависти, но понимали, что таких высот им не достичь.
Почтенные гости, судя по всему, чувствовали себя так, словно уже прошли лезвие аль-Сираха, хватанули струй аль-Кавсара[24] и, сидя у подножия корней дерева Туба, наслаждаются главным достоинством рая – общением с черноокими гуриями.
В душах не очень почтенных звенели отчаянные, отточенные, как дамасский клинок, рубаи Хайяма:
- Лунным светом у ночи разорван подол…
- Ставь кувшин поскорей, виночерпий, на стол!
- Когда мы удалимся из дольнего мира,
- Так же будет луна озарять этот дол.
- К черту пост и молитву, мечеть и муллу!
- Воздадим полной чашей Аллаху хвалу!
- Наша плоть в бесконечных своих превращеньях
- То в кувшин превращается, то в пиалу. [25]
- Слышал я, что в раю, мол, сады и луга,
- Реки меда, кисельные, мол, берега.
- Дай мне чашу вина! Не люблю обещаний.
- Мне наличность презренная дорога.
- Веселись! Невеселые сходят с ума.
- Светит вечными звездами вечная тьма.
- Как привыкнуть к тому, что из мыслящей плоти
- Кирпичи изготовят и сложат дома?
- Лучше пить и веселых красавиц ласкать,
- Чем в постах и мотивах спасенья искать.
- Если месту в аду для влюбленных и пьяниц,
- То кого же прикажете в рай допускать?
- О, мой шах, без певцов и пиров и без чаши вина
- Для меня нетерпима цветущая в розах весна.
- Лучше рая, бессмертья и гурий, и влаги Кавсара
- Сад, и чаша вина, и красавицы песнь, и струна. [26]
ГЛАВА VII
Когда Фатима, Жаккетта и Масрур отправились домой, ночь была в полном разгаре.
Лунным светом, действительно, был разорван у ночи подол. Хотя в глубоких лабиринтах улиц темнота таилась беспрепятственно.
Но над темным ущельем улицы, ограниченной высокими стенами с редкими, наглухо закрытыми воротами, неприметными калитками и спрятанными за резными узорчатыми фонарями-ставнями окнами, сияло лунно-звездное небо.
Фатима, весьма довольная успехом, сама несла мешочек с подарками. Вспоминая вечер, она колыхала на ходу бедрами и тихо напевала себе под нос.
Жаккетта, изредка зевая, плелась за ней. Пользуясь тем, что в берегах улицы ночь темна, она с удовольствием откинула с лица покрывало.
Им оставалось пройти еще пару перекрестков.
Внезапно на безлюдной улице от стены отделилась смутно различимая фигура и метнула что-то в их сторону.
Реакция у Фатимы оказалась молниеносной.
Она схватила Жаккетту за плечо и резко дернула на землю. И свалилась сама рядом, словно мешок с зерном, сброшенный с седла.
Тяжелый камень врезался в стену как раз над ними и, срикошетив, упал рядом с головой Жаккетты.
Нападавший учел их падение и швырнул еще один, целясь ниже. И пустился наутек к ближнему перекрестку. Камень только летел в воздухе, а беглец уже мчался вдоль стены.
Но тут в действие вступил Масрур. Скинув на землю мешок с нарядом госпожи, он выдернул из ножен свой тяжелый, кривой нож.
Масрур делал им все – от свежевания барашка до чистки яблок. Жаккетте лезвие ножа больше всего напоминало выстиранный, висящий на веревке носок[27] – такое же вытянутое, изогнутое, с утолщением в ближней к острию части. Заточен он был по внутренней стороне и идеально сбалансирован.
Масрур метнул свое оружие вслед убегающему. Нож, вращаясь в полете, как падающее семечко ясеня, настиг убегающего. Все произошло очень быстро и тихо.
И камень, и нож достигли цели одновременно. Но камень, в отличие от ножа, не попал.
Фатима встала и шепотом произнесла очень длинную фразу по-арабски. Главным словом, повторяющимся через каждые три-четыре, было «аш-шайтан». Жаккетта тоже поднялась и стряхнула с покрывала выбитые из стены камнями кусочки глины.
Они подошли к лежащему. Человек был убит наповал.
Масрур вытащил из тела нож, вытер об одежду убитого и убрал обратно в ножны.
– Это собака из тех шакалов, что за медную монету готовы убить маму! – сплюнула Фатима, осмотрев труп и опять опуская покрывало на лицо.
Жаккетта без сил привалилась к стене, колени ее подгибались.
– Это привет от красавицы Бибигюль! – прошипела Фатима. – Мерзкая скорпиониха! Она хочет напугать Фатиму! Масрур, мы дойдем одни. Ты бери этого дохлого осла и неси к задней калитке змеи Бибигюль! Это мой подарок и привет! Смотри, не накапай кровью по пути! Пусть будет непонятно, где он убит!
Невозмутимый Масрур вытряхнул из мешка на руки Жаккетты шелковые одеяния Фатимы. Затем натянул пустой мешок на голову и верхнюю часть туловища убитого и понес страшную ношу к дому Бибигюль.
Фатима с Жаккеттой припустили к дому.
Уже в своем дворике Фатима шлепнулась на скамеечку и с облегчением вытянула толстые ноги.
Жаккетта сдернула с головы опостылевшее покрывало и тоже села возле цветов.
– Ну мерзавка! Ну ведьма! Аллах великий да отравит ей жизнь! – ругалась Фатима. – Попадись ты мне в темном место, я сделаю на твоей голове вместо кудрей лысую плешь! Дочь шайтана! Она смеет обижать Фатиму!
– А нас не схватят за убийство? – спросила дрожащая Жаккетта.
– Нет! – рявкнула Фатима. – Кто видел, что было? А? Кому надо ворошить грязь? Ты думаешь, Масрур зарезал человека? Нет! Масрур убил шакала! Кто знает, что шакал нападал? Только Бибигюль. Бибигюль найдет эту мертвую бродячую собаку у своего дома и поймет: не надо обижать Фатиму. Если в ее голове ум есть, Бибигюль уберет мертвое тело и будет молчать! Все соседи на улице спят. Кругом живут порядочные люди, люди, которые не дураки совать свой нос на улицу в ночную пору.
– А почему вы говорили там, на улице, по-французски?
– Потому, мой цвэточек, что если кто-то шел стороной, он слышал чужую речь. Значит, кто говорил? Неверный говорил. А Масруру все равно, какой язык слушать! Пойдем домой, спать не будем, будем ждать. Длинная ночь. Время сказок. Масрур долго не придет. Надо отнести мешок с подарком на другой конец города. И не попасться ночному сторожу, страже и прочим ненужным глазам.
– А его поймают? – слабым голосом спросила Жаккетта.
– Все в руке Аллаха великого, всемогущего! От того, что будет, не убежишь, и нет ухищрений против власти Аллаха над его тварями! – вздохнула Фатима. – Не бойся, слезинка моего глаза, Масрур должен прийти! Он в своей жизни убил столько человек, сколько ты не скушала фиников!
Фатима вошла в дом, спрятала полученные подарки и убрала праздничный костюм. Они с Жаккеттой совершили вечернее омовение, поели, каждая помолилась своему богу.
И потянулись часы ожидания…
– Матушка Ала ад-Дина бежала домой, и ум ее улетал от радости: «Мой сын – зять султана!» – рассказывала Фатима. – «О сынок! Султан отдает за тебя дочь и ждет тебя вечером!»
Ада ад-Дин потер лампу и вызвал джинна.
«Слушаю, о повелитель!» – говорит джинн.
…Надеюсь, Масрур уже прошел дом шейха Дауда…
«Принеси мне царские одежды!» – говорит Ала ад-Дин. – «И одежды, каких нет у любимой жены султана – для моей матушки! И достань мне коня, пасущийся на землях туркмен и потеющий кровавым потом! Пусть сбруя у него будет в золоте и самоцветах, а попона – из полосатого мервского шелка! И приведи сорок невольников, в красивых одеждах, на конях, и при кривых саблях! Пусть двадцать идут спереди меня, двадцать – позади! И принеси мне мешок динаров. А для моей матушки достань двенадцать невольниц – самых красивых, какие есть на свете!»
Мерзавка Бибигюль не попала бы в их число, это точно, как изречение пророка!
«Ты все понял, о раб лампы?!» – говорит Ала ад-Дин.
«О да, мой повелитель!» – поклонился джинн.
«Очень хорошо, а теперь неси меня в лучшую баню!»
И Ала ад-Дин вымылся, надушил себя благовониями, одел роскошные одежды, сел на коня и со своей свитой поехал во дворец.
И город ахал, видя такого луноликого молодца и красавца, а Ала ад-Дин кидал из мешка динары в толпу.
Султан увидел, как великолепен его будущий зять, и усадил его рядом с собой в диване, по правую руку от себя. А везирь чуть не умер от зависти.
«О царь времен, сделай мне великую милость!» – говорит Ала ад-Дин.
«Что ты хочешь?» – спросил султан. – «В моем сердце для тебя открыта дверь».
«Подари мне кусок земли рядом с твоим дворцом!» – говорит Ала ад-Дин. – «Я выстрою там дворец для прекрасноликой Бадр аль-Будур, достойный ее небесной красоты!»
Султан обрадовался и подарил Ала ад-Дин кусок земли. А потом велел привести судью и свидетелей, и написал брачную запись царевны с Ала ад-Дином.
Когда подписали все условия, Ала ад-Дин встал и собрался домой.
«О, мой зять!» – удивился султан и схватил его за рукав. – «Куда ты идешь? Сегодня же твоя брачная ночь!»
«О нет, царь царей!» – говорит Ала ад-Дин. – «Я войду к царевне Будур, когда будет готов дворец. Это скоро!» И ушел.
Мой цвэточек, подойди к калитке и послушай: нет ли на улице шагов!
Жаккетта скользнула к калитке и долго стояла, прислушиваясь.
Было тихо, улица оставалась пустынной. Даже ночной сторож где-то пропал.
– Ничего не слышно! – доложила она, вернувшись.
– Будем ждать! Ночью Ала ад-Дин потер лампу и приказал джинну выстроить великолепный дворец, весь в мраморе и порфире.
И утром Ала ад-Дин поехал к тестю, и опять бросал деньги людям.
А султан стоял у окна и тер глаза: вчера пустырь, сегодня дворец!
«Это колдовство!» – сказал ему везирь, чью печень сжигала зависть к Ала ад-Дину. – »Не может человек так быстро построить дворец!»
«Это ты не можешь!» – ответил султан. – «Ала ад-Дин может!»
И он приказал пригласить всех уважаемых людей города и закатил в честь Ала ад-Дина великий пир.
А вечером, когда раздался призыв к предзакатной молитве, султан приказал всем сесть на коней и ехать на площадь.
Читать бесплатно другие книги:
