Лев пустыни Галанина Юлия
Он ей приглянулся. Было это действием отвара коварной Фатимы, или движением сердца – кто знает?
Но Жаккетте очень захотелось понравиться именно этому человеку, может потому что, он смотрел на нее недоверчиво, словно ожидая подвоха.
Жаккетте стало обидно и за себя, и за Фатиму – зря ее, что ли, столько времени мучили, готовя в восточные женщины!
И Жаккетта страстно решила не ударить в грязь лицом.
…Круглолицая, подобная полной луне или динару в фарфоровой чашке, девушка застенчиво улыбнулась и бросила на шейха быстрый взгляд из-под изогнутых, словно тугой лук бровей.
При взгляде на ее полную грудь и крутые бедра, шейх Али почувствовал, что в нем пробуждается интерес к жизни, совсем было угасший после первой покупки.
Фатима дотошно фиксировала все изменения в душе покупателя, словно открытую книгу читая его лицо. И мысленно прибавляла динар за динаром к первоначальной цене Жаккетты.
Пора было окончательно добить шейха.
– Двигай пэрсиком! – прошипела Фатима и дала знак музыкантам.
Бросая взгляды на шейха, Жаккетта закружилась на ковре.
Ей безумно хотелось, чтобы у него было такое же восхищенное лицо, как у мужчин, смотревших выступление Фатимы.
Но пока глаза шейха насмешливо улыбались.
«Полюби меня!» – молила взглядом Жаккетта, извиваясь в такт музыке. – «Ты хороший, я знаю! Ты – человек из другого мира, я боюсь ваш мир. Возьми меня и спрячь за своей спиной, ведь ты привык быть чьей-то защитой.
Ты привык сражаться и стойко переносить лишения в пути, я вижу. Тебя боятся. Или любят, или ненавидят, но все уважают.
Ты знаешь себе цену, но и из меня сделали дорогой товар. Я не хочу больше на корабль, не хочу переходить от купца к купцу. Возьми меня к себе!
Я вижу – у тебя теплые глаза, хотя мало кто об этом знает! Наверное, только твоя мама и женщины, которых ты любишь!
Ты беспощаден к врагам, и даже друзья боятся навлечь на тебя свой гнев. Но ты не обидишь ни женщину, ни ребенка.
Ты привык править, ты родился для этого. Все твои предки были вождями, страх и смирение тебе не известны. Гордость и бесстрашие – вот слова на твоем знамени.
А я даже не знаю, кровь каких племен и народов намешана во мне за века, что пронеслись над нашей деревней. Потому что после ухода воинов, не раз и не два захватывающих аквитанские земли, рождались в домах похожие на них дети, зачатые против воли матерей.
Но сейчас это неважно – я нравлюсь тебе. Я чувствую это. Я не знаю умных слов, имя мое, как и имя моих предков канет в безвестности под копытами коней таких как ты. Но я умею чувствовать – это дар от бога.
Я сейчас в чужой одежде, в чужих украшениях, в чужом танце. Даже тело чужое – его откормили специально для тебя. Но душа то у меня – моя! Она одна то, что не изменится. И у тебя будет в ней свой уголок, хотя тебе, наверное, это и безразлично…
Но я же нравлюсь тебе, шейх! Иначе не теплели бы твои глаза!!! Во имя Аллаха милосердного, Господа нашего Иисуса Христа, Пресвятой Девы, и всех святых и пророков, кто имеет власть над этим миром, прошу – возьми меня! И я честно буду дарить тебе любовь – это все, что у меня есть… Но зато я не умею продавать ее за красивый браслет, отмеривать, точно товар.
Возьми меня, шейх!»
Вот теперь Жаккетте не надо было заставлять себя работать. Постепенно она дошла до такой точки кипения, что тело само двигалось каждым мускулом, выплескивая все то умение, что вбивала в Жаккетту Фатима.
Приблизившись к шейху вплотную, Жаккетта выдернула у него из ножен кинжал и принялась играть его лезвием, то приставляя острием к груди шейха, то к своей груди. Шейх и бровью не повел, хотя лезвие порхало в опасной близости от его шеи.
– Глаза твои, что сапфиры в ночи, – негромко сказал он по-арабски. – Зубы – нити жемчуга в лепестках губ. Имя тебе будет Хабль аль-Лулу[33].
Фатима поняла, что выиграла войну.
Через час город узнал, что служанка, полумертвой выкинутая с корабля пиратов, продана уважаемой Фатимой в два раза дороже чем французская принцесса почтенной Бибигюль.
А на следующий день торжествующая Фатима, сидя в расшитом седле, медленно проехала перед воротами Бибигюль на пегом, украшенном колокольчиками и кисточками муле.
ГЛАВА IX
Жаккетта опять попала в новый мир – сколько еще их будет?
Усадьба шейха была раз в десять больше домика Фатимы, но по сравнению с ним, – ухоженным, наполненным ароматом цветов и благовоний, запахами вкусной пищи, – поражала своей неуютностью.
Это больше напоминало временную базу для отряда всадников. Большой внутренний двор, много пустых стойл для животных и напоминающие склады помещения.
В одном углу двора, правда, теплилась жизнь. Там кудахтали куры и блеяли козы. В стойлах находилось несколько лошадей, мулов и пара ослиц. Отдельно стоял красавец арабский скакун.
Видимо шейх следовал советам мудрейшего Халида ибн Сафвана, который говорил:
«Когда хочешь устрашить нападением или спастись бегством – покупай коней, ежели хочешь покрасоваться или проехать спокойным шагом – иноходцев, если тебе предстоит долгий путь – то мулов. Верблюдов покупай для перевозки тяжестей, а ослов, за то, что их легко прокормить».
В утоптанном дворе не росло ни былинки, только одинокое дерево, похожее на акацию, торчало на краю. Глина – кругом глина.
Единственным украшением нескольких, построенных впритирку друг к другу двухэтажных зданий, была неказистая общая терраса, обращенная во внутренний двор. На нее выходили двери и окна обоих этажей.
Около кухни высились печи для выпечки лепешек. Возле них хлопотали какие-то женщины в темных одеждах.
Даже на сторонний взгляд Жаккетты назвать роскошной такую жизнь было никак нельзя. Никаких мраморных дворцов, как в сказках Фатимы. При всем при этом шейх в здешнем мире занимал очень весомое место. Но в быту это сказывалось слабо.
После удачного выступления перед шейхом Жаккетту повели определять на новое место жительства.
Слуга привел ее на первый этаж, в небольшую комнату, где сидело несколько женщин. Это были наложницы, составляющие гарем шейха.
Они очень внимательно осмотрели вновь прибывшую.
Звериным чутьем Жаккетта поняла, что здесь – самое опасное место за всю ее жизнь. Здесь пленных не берут.
Она застыла на пороге и заявила слуге:
– Я не буду жить в этой комнате с этими женщинами. Я христианка.
Знал ли слуга французский, не знал – это так и осталось тайной.
Уразумев, что свежеприобретенная Хабль аль-Лулу даже не думает заходить на женскую половину, слуга в растерянности повел ее обратно к шейху.
– Я лучше буду жить в стойле, как лошади господина! – заявила Жаккетта шейху. – Но не с женщинами!
Шейх тоже не стал обнаруживать знание французского, просто что-то скомандовал слуге и тот отвел Жаккетту в отдельную комнату на втором этаже. Совсем пустую, даже сундуков в ней не было, один тюфяк и кожаный коврик на полу.
Зато в соседней комнате оказалась купленная часом раньше Жанна.
Девушки бросились друг к другу, как не бросились бы родные сестры. И обе заревели в один голос, выплакивая все, что им пришлось пережить со дня расставания.
Размывая краску на глазах, черные слезы катились по щекам Жаккетты.
Жанна жалобно всхлипывала, икала, давилась слезами и ничего не могла с собой поделать.
– Горе, горе-то какое, Жаккетта! – стонала она. – Мы же чужие, совсем-совсем чужие. Это другой мир, здесь все по-другому! За что Господь покарал меня? Наверное, я была плохой католичкой, раз он отступился от нас и передал в руки мусульман. Жаккетта, здесь даже небо чужое!!!
– Ничего, ничего, госпожа Жанна! – сквозь слезы утешала госпожу Жаккетта. – Пресвятая Дева опять соединила нас, это уже чудо! Чтоб у тех камеристок, что вам волосы укладывали, руки поотсыхали! Завтра я вам как надо уложу и все будет хорошо!
… Ближе к вечеру, оглядывая новый восточный наряд Жаккетты, Жанна конфисковала у нее желтые сафьяновые шлепанцы с загнутыми носами.
К великому изумлению Жанны и Жаккетты оказалось, что шейх вообще живет не в доме.
Для него во дворе натянули шатер, покрытый черной шерстяной тканью, и шейх жил там в обществе своей борзой.
В этот-то шатер и затребовал шейх новое приобретение.
Звеня браслетами и ожерельями, Хабль аль-Лулу отправилась покорять хозяина.
Жаккетта во время свидания не раз и не два помянула добрым словом мессира Марчелло, подковавшего ее не хуже Фатимы.
Шатер шейха полночи ходил ходуном от бушевавших в нем страстей и двигания «пэрсиком».
Хабль аль-Лулу удалось не ударить в грязь лицом и показать себя не хуже любой изнеженной восточной красавицы, которую всю жизнь специально готовили только для любви. Жаккетта была довольна собой. «Знай наших!» – думала она.
Только один промах допустила Жаккетта в самом начале: забыла сказать слова, которые велела ей выучить Фатима. Про любовь и печень.
Но когда шейх, несколько обалдевший от любовных талантов Хабль аль-Лулу, безжизненной грудой костей лежал на ковре, она вспомнила про упущение и громко сообщила:
– О мой господин, любовь к тебе поселилась в моем сердце и огонь страсти сжег мою печень! (полностью с акцентом и интонациями Фатимы).
Шейх нервно дернулся всем телом, и Жаккетта поняла, что на сегодня ему любви хватит.
Сгребя в кучу свои украшения, она на цыпочках пошла к выходу.
«И с шейхом можно прекрасно спать, если душу к этому делу приложить!» – подвела итог ночи Жаккетта. – «Хороший человек, женщин любит. А кто нас не любит?!»
Наутро, конечно, всей усадьбе стало ясно, что Хабль аль-Лулу прочно заняла место любимицы шейха.
Восхищение, уважение и почтение со стороны женской половины Жаккетта ощутила незамедлительно.
Чья-то добрая рука в ее отсутствие, когда Жаккетту утром еще раз захотел увидеть шейх, поставила в комнату роскошное блюдо с ореховой халвой.
Жанна, зайдя к Жаккетте, увидела восхитительные сладости и отщипнула кусочек.
Когда довольная жизнью Жаккетта вернулась из шатра, она увидела, что госпожа скорчилась на полу.
– У меня все жжет внутри! И режет, – еле шевеля языком прошептала Жанна. Лоб ее покрылся испариной.
– От этого? – сразу же заметила халву Жаккетта.
Жанна слабо кивнула.
– Рвоту надо вызвать! – вспомнила наставления Фатимы Жаккетта.
Она кинулась в комнату Жанны за кувшином с водой. Туда никто не заходил, так что отравы быть не должно.
Жанна пила и пила, но рвоты не было.
– Вырвать надо, госпожа Жанна! – уговаривала ее Жаккетта. – Чтобы яд вышел.
Но у Жанны ничего не получалось.
– Я сейчас! – опять сорвалась с места Жаккетта и куда-то убежала.
Жанна, закрыв глаза, пыталась прочитать молитву, чтобы умереть хоть не как бездомная, бессловесная тварь, а со словом божьим на устах. То, что ей конец, Жанна почти не сомневалась – внутри все горело, тело отказывалось подчиняться.
Но ни прошедшая жизнь, ни родные и близкие не вставали перед глазами. Было очень больно и безразлично, только где-то на дне копошилась глухая обида – ее, графиню де Монпез, даже не похоронят по-человечески. И семейный склеп, место рядом с отцом останется пустым. А она будет лежать в чужой земле, за тридевять земель, и никому не будет дела до Жанны. Жалко…
Вернулась Жаккетта, неся чашку какой-то горячей, неприятно воняющей жидкости.
– Пейте!
Пенящееся жидкость полилась в горло Жанне, и та сразу почувствовала, что желудок стал сжиматься, готовясь отправить гадостный напиток обратно.
– А что это? – шевельнула губами Жанна.
– Куриный навоз в горячей воде растворенный. Наилучшее рвотное! – довольно сообщила Жаккетта.
Вот тут Жанну незамедлительно выполоскало. Яд ядом, конец концом, но пить куриный навоз?!! Стало чуть-чуть полегче.
Жаккетта принесла молоко. Перетащила госпожу на свой тюфяк. Рядом пристроила таз.
– Выпейте все! Будет рвать – хорошо. Только пейте и пейте. Это надо!
– А ты куда? – испугалась Жанна.
– Разберусь кое с кем! – рявкнула Жаккетта. – Я видела, как одна поганка отсюда спускалась, еще удивилась, чего это она расшасталась.
Жаккетта, как была в одних шальварах и индийских футлярах для груди, даже не одеваясь, понеслась вниз. Она взяла курс прямиком на женскую половину.
Оживленно судачащие женщины недоуменно замолкли, когда на их пороге появилась великолепная, как грозовая туча, Жаккетта.
Жаккетта выхватила взглядом черноволосую смуглую красавицу в зеленом платье, с горды профилем и родинкой на щеке, и, не тормозя, кинулась к ней.
– Ах ты, поганка зеленая! – заорала Жаккетта, вцепляясь красавице в волосы.
Та взвизгнула от боли и вцепилась в ответ в шевелюру Жаккетты.
Но на Жаккеттиной стороне был праведный гнев. Она оторвала от себя противницу и швырнула на пол.
Остальные женщины, глядя на разъяренную, пылающую от негодования Хабль аль-Лулу, сидели на своих местах и не вмешивались, только вопили на разные голоса. Словно муэдзины с минаретов.
Красавица в зеленом, взмахнув косами, метнулась в сторону и выдернула откуда-то маленький, похожий на стилет кинжал.
Но сейчас Жаккетту можно было обезвредить только боевым слоном. Даже не зная, как это у нее получилось, Жаккетта отбила руку с кинжалом и опять отправила противницу на пол.
Наступив на руку, Жаккетта вышибла кинжал далеко в сторону, и с мстительной радостью принялась пинать отравительницу в толстую, трясущуюся как желе, задницу. В пылу битвы шлепанцы с нее слетели, волосы растрепались.
Тут, пропустив самое интересное, наконец-то подоспели мужчины.
На пороге комнаты возник шейх со своими людьми. Они даже замерли, увидев столь необычное зрелище.
Заметив шейха, Жаккетта бросила пинать визжащую жертву и кинулась к нему.
– Эта гадюка отравила госпожу Жанну! – завопила она.
Красавица тоже метнулась к шейху и завыла что-то по-своему.
Тишины не добавляли и с удовольствием кричащие женщины.
Шейх поднял руку и женщины стихли. Последней – красавица в зеленом. Она продолжала тихонько всхлипывать и поскуливать.
Все замерли в ожидании грома небесного.
Шейх ткнул в сторону Жаккетты. Она поняла это как приглашение говорить.
– Эта гадюка! – показала Жаккетта на женщину, – хотела отравить меня! – Жаккетта ткнула пальцем себе в грудь, схватилась за горло и высунула язык. – И отравила госпожу Жанну! Халвой! – Жаккетта махнула рукой вверх, в сторону своей комнаты. И опять схватилась за горло и высунула язык.
Понял шейх эту пантомиму или нет, – но теперь он показал в сторону красавицы.
Та, с ненавистью поглядывая на Жаккетту, принялась что-то жалобно объяснять.
Все присутствующие замерли в ожидании (и предвкушении) того, какие кары обрушатся сейчас на новенькую, устроившую дебош, невольницу.
Но шейх скинул с себя магрибинский бурнус и протянул Жаккетте.
– Ты замерзла, Хабль аль-Лулу, – спокойно сказал он. – Накинь. Надеюсь, твои маленькие ножки не пострадали?
Жаккетта ни слова не поняла. Но зато прекрасно поняли все остальные. На их глазах власть на женской половине поменялась.
Жаккетта сердито закуталась в бурнус и вместе с шейхом вышла. Шейх поднялся наверх, осмотрел и скрюченную Жанну, и блюдо с отравой. По его знаку один из слуг забрал халву.
Через час в комнате появилась знахарка, которая тоже осмотрела Жанну и оставила необходимое противоядие.
А на следующий день красавица с родинкой исчезла из гарема. Ее выгодно продали.
ГЛАВА X
То, что Жаккетта поднялась на небывалую высоту и заняла прочное место в сердце шейха, засвидетельствовал следующий факт: Жаккетте позволили самолично готовить еду для любимой борзой шейха.
Поджарая, длинноносая, с короткой палевой шерстью борзая не расставалась с хозяином, занимая в его сердце место больше, чем все женщины гарема вместе взятые. На горле у собаки было три бородавки, что свидетельствовало о ее высокопородности, прекрасных охотничьих качествах и отмеченности Аллахом
Раньше почетную обязанность приготовления еды выполняла красавица с родинкой.
Теперь в обязанности Жаккетты входило растирать в ступке финики, которые затем смешивали с верблюжьим молоком, и этой кашицей потчевали повелительницу всех борзых собак.
Жаккетте нравилось это занятие, – финики не все добирались до ступки, часть попадала ей в рот.
Остальные наложницы до опупения ткали яркие шерстяные коврики или циновки из травы. Сплетничали и ссорились.
Часть женщин, – видимо, невольницы, – толклась на кухне, готовя еду, стряпая лепешки. Кухонная утварь у них была самая простая: котлы, кувшины, блюда. Мука и масло хранилось в бурдюках. Все было приготовлено к тому, чтобы по прихоти шейха сдвинуться с места и тронуться в путь.
С Жанной в усадьбе носились, как с тухлым яйцом, которое и выбросить жалко, и пользы никакой. Хозяин даже не захотел взглянуть на нее поближе.
Погода становилась все теплее и Жаккетта получила очередную милость от шейха.
Ей было дозволено отдыхать в жаркие часы на крыше основного дома рядом с борзой повелителя. Собака часто нежилась на крыше, – там ее обдувал ветерок и меньше надоедали блохи.
Это было самое удобное место, там установили специальный навес, защищающий четвероногую и двуногую красавиц от солнца. На эту крышу вела специальная отдельная лестница.
Все остальные женщины отдыхали на другой крыше.
Это было полное признание Жаккетты, как жемчужины гарема. Недосягаемый для прочих взлет.
Прохлаждалась ли Жаккетта на крыше, или сидела в своей комнате – она наблюдала за жизнью в усадьбе.
Там кипела какая-то непонятная, но очень энергичная деятельность.
Появлялись и исчезали люди. Одетые попроще приносили тюки с товарами, те, кто отличался важной осанкой и солидной одеждой, вели переговоры с шейхом.
Словно в усадьбе пульсировал какой-то гигантский узел, чьи нити тянулись из ливийских пустынь, эргов и нагорий. Узел, связывающий воедино многие судьбы, интересы и деньги.
Один из гостей, посетивших шейха в конце второй недели с того момента, как в усадьбе появились Жаккетта и Жанна, был богатый, судя по толщине, купец. И прибыл он с большой помпой.
Черные невольники окружали кольцом его гнедого мула, а один держал на руках любимицу купца – маленькую обезьянку с печальным личиком, одетую в красную расшитую жилетку и крохотную шапочку. На шее у обезьянки был закреплен серебряный по виду ошейник с цепочкой.
Купец вошел в шатер шейха, где надолго застрял, решая какие-то важные дела, достойные мужчин.
Челядь с мулом и обезьянкой расположилась во дворе.
Найдите невольника, который не за страх, а за совесть служил бы обычному господину, не используя каждое подвернувшее мгновение для отдыха!
Только за спиной купца опустился полог шатра, каждый занялся своим делом. Несколько рабов тихо, но оживленно болтали, трое играли в какую-то азартную игру на пальцах, а сторож обезьянки задремал.
Во дворе было пустынно и тихо. Утренняя трапеза прошла, до обеденной было далеко. И день стоял такой, что совсем не располагал к активности.
Обезьянка так не думала.
Печально глядя по сторонам на вызывающий сожаление мир, она тихонько, но решительно выбирала лапками цепочку из рук задремавшего стража. Тот во сне лишь морщил широкий нос и улыбался, чувствуя легкие прикосновения.
Мало-помалу, но вот и конец цепочки очутился в руках обезьяны. Действуя как заправский фидай[34], она незаметно покинула своего охранника и спряталась за шатер.
Приподняв черное полотнище шатра, обезьянка заглянула вовнутрь. Но заметив важно лежащую на ковре, зевающую борзую, решила здесь судьбу не испытывать.
Она вернула полотнище на место и, поглядывая на ничего не замечающих невольников купца, в несколько прыжков преодолела двор. И добралась до зданий.
Пословица «У семи нянек дитя без глаза» продолжала безупречно оправдываться.
Некоторое время все было тихо.
Затишье перед бурей продолжалось недолго.
Распространяясь от дальнего конца двора к воротам, в зданиях началось оживление весьма скандального свойства.
Обезьянка, как язычок пламени, стремительно неслась по нижнему этажу, сея на своем пути урон и разрушение.
Вопили укушенные женщины, выскакивали, размахивая кинжалами, разъяренные, обокраденные мужчины.
Обезьянка, стянув очередную вещь, вылетала из дверей, швыряла ее во двор и, без остановки, тут же забегала в соседнее помещение, где о ее подвигах еще не знали. Секунду спустя и там начинались крики.
Черные невольники купца с большим интересом смотрели на эпидемию безумия, неожиданно охватившую домочадцев шейха, оживленно комментируя подвернувшееся развлечение.
Но вот проснулся разбуженный криками страж обезьянки, обнаружил ее исчезновение и логично связал возникший в усадьбе хаос с характером своей подопечной.
Теперь и невольников проняло. Подгоняемые его воплями, они тоже пустились в бестолковую погоню за проказницей.
Поставив на уши нижний этаж, обезьянка по столбу галереи вскочила на верхний и оставила преследователей с носом. В столб врезался клинок самого ограбленного, но опоздал на кратчайшее мгновение. Даже хвоста беглянки там уже не было.
Толпа, теснясь и призывая шайтана, кинулась к ближайшей лестнице.
Женщины не имели возможности принять участия в погоне из-за присутствия посторонних мужчин и всю душу вкладывали в пронзительный вой, очень подбадривающий, как обезьянку, так и ее поимщиков.
Пока мужчины теряли время на лестнице, обезьянка принялась опустошать второй этаж. Жилых там сейчас было только две комнаты – Жаккетты и Жанны, поэтому разгуляться ей не удалось.
Определив по крикам, что внизу какое-то безобразие, Жаккетта схватила в качестве оружия медный поднос и встала у входа.
Обезьянка было заскочила в ее комнату, но увидев замахивающуюся подносом девицу, решила не рисковать.
Подпрыгнув на всех четырех лапках вверх, она резко развернулась в воздухе и с отрывистым обезьяним ругательством выскочила на галерею. Поднос с грохотом приземлился на то место, где она только что была.
Не снижая скорости, обезьянка залетела в комнату Жанны.
Жанна, задремавшая после еды среди подушек на тюфячке, прямо в золотистом платье, только-только проснулась от шума и терла глаза, пытаясь понять, почему это все так разгомонились.
Но не успела она даже протянуть руку к кувшину, чтобы глотнуть водички, как в комнату заскочило маленькое, со сна Жанне показавшееся похожим на паука, взъерошенное существо.
Жанна в ужасе перекрестилась, но существо, оскалив остренькие зубы, схватило цепкими лапками ее единственные (оставленные пиратами вместе с платьем) европейские туфельки и стрелой вылетела из комнаты.
– Стой, зараза! – завизжала Жанна, и, как была босая, подобрав платье кинулась за воровкой.
Обезьянка была уже на крыше.
Бросать вещи во двор ей показалось уже не интересным и она, подскочив к краю, швырнула туфельки Жанны прямо на улицу.
По воле Аллаха они приземлились в тележку, наполненную топливом – сухим пометом, которую понурый ослик вез на рынок.
Когда Жанна, путаясь в платье, забралась на крышу, ее туфельки вместе навозом исчезали за углом.
А обезьянка, довольная, что ей удалось так хорошо провести время, кривляясь и выламываясь, танцевала танец живота, подражая альмеям.
Жанна в ярости и отчаянии пнула один из камней, лежащих на крыше и запрыгала на одной ноге от сильной боли.
Обезьянка обрадовалась, что у нее появилась танцующая партнерша, и задергала розовым, слабо покрытым шерстью пузиком еще выразительней.
Над краем крыши торчали чернолицые и белолицые головы мужчин. Забраться туда, чтобы схватить беглянку, они не смели: ведь на крыше находилась наложница шейха, французская принцесса, да еще с открытым лицом!
А Жанна, как цапля поджимая ногу, застыла намертво, пытаясь понять, как же она теперь будет жить дальше без туфель? С одними только отобранными у Жаккетты желтыми шлепанцами? Жизнь потеряла последние остатки привлекательности.
Мягко просачиваясь между зрителями незапланированного представления, на крышу поднялась Жаккетта, предусмотрительно укутанная в покрывало.
Она принесла второе покрывало Жанне и горсть фиников обезьянке.
Хвостатая альмея решила, что ее усилия оценили по заслугам, и охотно забралась к Жаккетте на руки.
Передав жующую финики и совсем не протестующую обезьянку невольникам купца (те, будь дело в темном и безлюдном месте, охотно свернули бы хвостатой бестии шею), Жаккетта, поддерживая хромающую Жанну, спустилась вниз.
Купец к тому времени решил все дела и собрался покидать усадьбу. Обезьянка, как ни в чем не бывало, забралась к нему на руки и попыталась угостить оставшимся фиником. Растаявший купец даже не поинтересовался, кто был виновником шума во дворе, и посадив любимицу впереди себя на седло, уехал.
Жанна, придя в комнату и вымыв грязные ноги, долго-долго мерила желтые сафьяновые шлепанцы, привыкая к мысли, что теперь это ее единственная обувь на неопределенный срок.
Жаккетта безмятежно щеголяла в таких же, только красных.
Однажды в город нахлынули воины племени шейха Али.
Они прибыли на лошадях и верблюдах. Просторный двор сразу стал тесным.
Воины, как и шейх, тоже не желали жить в глиняных домах, предпочитая свежий воздух шатров.
Запылали костры, на них жарилось мясо.
Сверкали зубы и кинжалы.
Женщины и носа во двор не казали – это было мужское дело.
Ночью Жаккетта проснулась от тревожного ритма. Она вскочила с тюфяка и подбежала к окну.
Читать бесплатно другие книги:
