Виртуальный свет Гибсон Уильям

26. «Цветные люди»

Райделл свернул в переулок, заглушил мотор и вылез из машины. И прибалдел. Однорукий, одноногий человек катился на роликовой доске. Инвалид лежал на ней животом и отталкивался от мостовой странными, вихляющими взмахами двух сохранившихся конечностей. Как недорезанная в лаборатории лягушка. Правая рука и левая нога (ступни на ноге не было) позволяли ему сохранять хоть какую-то симметрию движений. Серое, землистое лицо словно впитало цвет грязного бетона. Райделл и под страхом смерти не сумел бы ответить, к какой из человеческих рас принадлежит этот кошмарный персонаж. Все его тело было затянуто в черный резиновый чехол, сшитый, по всей видимости, из автомобильных камер, шевелюра (или лысина?) пряталась под черной вязаной шапочкой. Человек катился прямо по не успевшим еще высохнуть лужам; проезжая мимо Райделла, он взглянул вверх и сказал:

– Хочешь со мной поговорить? Хочешь со мной поговорить, так заткни на хрен хлебало…

Сзади и чуть справа что-то негромко звякнуло. То ли наручники, то ли цепочки многочисленных молний, украшавших кожаную куртку.

– Пошли, – сказала Шеветта Вашингтон. – Не стоит здесь задерживаться.

– Ты видела? – с надеждой спросил Райделл.

– Постоишь здесь, так не то еще увидишь.

Райделл оглянулся на «Патриота». Не желая облегчать будущим ворам работу (а то подумают еще что), он спрятал ключ зажигания под коврик и запер дверцы. И начисто забыл про заднее окно. Странное это ощущение, когда ты прямо мечтаешь, чтобы твою машину угнали и поскорее.

– Ты точно знаешь, что ее приберут к рукам?

– А заодно и нас с тобой. Линять нужно отсюда, в темпе вальса.

Шагая следом за Шеветтой, Райделл скользил глазами по глухим, без единого окна стенам. От самого низа и до уровня, куда можно еще дотянуться рукой, кирпичная кладка была сплошь покрыта рисунками и буквами, только буквы эти не складывались ни в какие нормальные слова. Вот так же примерно выглядят вопли, хрипы и ругательства, которыми изъясняются герои комиксов.

Едва они свернули налево и сделали пару шагов по тротуару Хайт-стрит, как сзади донеслось негромкое; сытое урчание – кто-то запустил двигатель «Патриота». Спина и затылок Райделла покрылись гусиной кожей, он словно забрел ненароком в фильм про привидения. Ведь там, в переулке, не было ни души, только этот, в черном презервативе, но и он давно выкатил на своей доске на улицу, скрылся из вида.

– Смотри вниз, в землю, – шепнула Шеветта. – Не поднимай глаза, а то они нас убьют.

Райделл послушно уставился на заляпанные грязью носки своих десантных говнодавов.

– Так ты что, знаешь все повадки и обычаи автомобильных воров? Близко знакома с этой публикой?

– Иди, как идешь. Не разговаривай. Никуда не смотри.

Райделл слышал, буквально видел затылком, как машина выворачивает из переулка… приближается… едет рядом. Ну почему так медленно? Насквозь промокшие ботинки противно чавкали. Неужели так и придется умереть, думая о каком-то там мелком, жалком неудобстве, о том, что в ботинках полно воды, что надо бы вылить ее и переодеть носки, только вряд ли это удастся…

Но тут водитель совладал, наконец, с непривычной американской схемой переключения скоростей; «Патриот» взревел и рванулся вперед. Райделл начал поднимать голову.

– Не надо, – прошептала Шеветта.

– Так это что, приятели твои что ли?

– Да не знакома я с ними ни с кем. Лоуэлл, он называет их «сухопутные пираты».

– Какой еще Лоуэлл?

– Ты видел его в «Диссидентах».

– В баре?

– Это не бар. Тусовка.

– Бар не бар, а спиртное подают.

– Тусовка. Сидят там, треплются. Тусуются.

– Кто тусуется? Этот Лоуэлл, он часто туда ходит?

– Да.

– А ты?

– Нет! – с неожиданной злостью отрезала Шеветта.

– Ты хорошо знаешь Лоуэлла? Он ведь твой дружок, верно?

– Вот и видно, что ты коп, по всему разговору видно.

– Нет, – качнул головой Райделл, – не коп. А не веришь – спроси у них сама.

– Не дружок, а знакомый, – снизошла Шеветта. – У меня их много.

– С чем тебя и поздравляю.

– А у тебя есть в этой сумке пистолет или что еще в этом роде?

– Сухие носки. И белье.

– Не понимаю я тебя, – вздохнула Шеветта.

– А ты и не обязана.

Пару минут они шли молча.

– Так мы что, с тобой воздухом дышим или ты знаешь, куда идти? – не выдержал, наконец, Райделл. – На улице хорошо, но хотелось бы куда-нибудь в помещение.

– Мы хотим посмотреть на картинки, – сказала Шеветта.

Сквозь каждый сосок толстого мужика было продето по паре таких штук, вроде как висячие замки, только поменьше и блестящие, хромированные. Тяжелые, судя по тому, как они оттягивали кожу; Райделл посмотрел на них разок, зябко поежился и отвел глаза. Кроме жутковатых этих подвесок на мужике имелись мешковатые белые брюки с мотней, болтавшейся где-то в районе коленей, и синий бархатный жилет, обильно расшитый золотом. И татуировки. На большом, жирном, мягком, как подушка, теле не было ни вот такого лоскутка неразрисованной кожи.

У Райделлова дяди, у того, который служил в Африке да так оттуда и не вернулся, у него тоже были татуировки. Та, что на спине, так прямо роскошная – громадный извивающийся дракон с крыльями, когтями, рогами и добродушной, чуть придурковатой улыбкой. Это дяде в Корее сделали, на компьютере, в восемь аж цветов. Он рассказывал Райделлу, что компьютер построил сперва точную схему его спины и нарисовал, как все это будет в готовом виде. А потом оставалось только лечь на татуировочный стол, и робот сам, безо всяких там людей, наносил татуировку. Райделл представлял себе этого робота вроде пылесоса, только с гибкими хромированными лапами, и в каждой лапе по игле, а дядя объяснил, что все было совсем не так и робот тот просто серая такая коробка, а ощущение, когда под ним лежишь, такое, словно тебя пропускают через матричный принтер. И за один день такая сложная штука не делается, пришлось прийти в салон и на следующий день, и еще на следующий, и так восемь раз, на каждый цвет по разу, но уж дракон получился просто загляденье – здоровенный, весь закрученный и гораздо ярче, чем орлы, какие на американском гербе, и фирменная марка «Харлей-Дэвидсон», вытатуированные на дядиных предплечьях. Когда дядя выходил на задний двор, снимал рубаху и качал Райделловы гантели, Райделл обязательно выходил тоже – смотреть, как дракон вроде как извивается. Красиво, ничего не скажешь.

А у этого жиряги с грузилами на сиськах татуировки были везде – кроме ладоней и лысины, ну и лица тоже. Прямо словно не голое тело, а в таком костюме, и все картинки разные, все хитрые, безо всяких там орлов и мотоциклов, и все они переходят одна в другую, сплетаются воедино. Райделл смотрел-смотрел на жирного, а потом почувствовал, что голова кружится, и начал смотреть на стены, где тоже были сплошь татуировки, то есть рисунки для татуировок, образцы, из которых можно выбирать.

– Ты ведь была здесь раньше, – сказал мужик.

– Да, – кивнула Шеветта, – с Лоуэллом. Вы ведь помните Лоуэлла?

Мужик равнодушно пожал плечами.

– Мы с другом, – сказала Шеветта, – мы хотим что-нибудь выбрать…

– А вот друга твоего я что-то не припоминаю.

Жирный говорил спокойно, дружелюбно, но Райделл уловил в его голосе какое-то недоверие, вопрос. И еще он косился на Райделлову сумку.

– Все о'кей, – уверенно заявила Шеветта. – Он знает Лоуэлла. Он оттуда, с оклендского конца.

– Вот вы тут, мостовые, – начал жирный; было видно, что люди, живущие на мосту, вызывают у него искреннее уважение, – так как вы перенесли эту жуткую бурю? Надеюсь, она не слишком много у вас переломала? В прошлом месяце один клиент подкинул нам снимок, сделанный широкоугольником, хотел перенести к себе на спину. Весь ваш подвесной пролет и все, что там есть. Прекрасный снимок, только он не поместился на спину, а от предложения уменьшить клиент отказался. Вот у твоего друга, – он взглянул на Райделла, – спина пошире, ему бы в самый раз.

– И как, получилось?

Райделл уловил в голосе Шеветты инстинктивное желание растянуть разговор, поддержать интерес собеседника.

– Наш салон обеспечивает полный сервис, – значительно сообщил жирный. – Ллойд прогнал снимок через графический компьютер, повернул изображение на тридцать градусов, усилил перспективу, получилось нечто необыкновенное… Возвращаясь к началу, какими образцами ты интересуешься – для себя или для своего друга?

– Ну, вообще-то, – скромно потупилась Шеветта, – мы хотим подобрать что-нибудь для нас обоих. Ну, значит, вроде как бы парное, гармонирующее…

– Весьма романтично, – улыбнулся жирный.

Райделл с сомнением покосился на свою непредсказуемую спутницу.

– Сюда, пожалуйста. – При каждом шаге жирного в низко болтающейся мотне что-то негромко, но отчетливо позвякивало; Райделл болезненно сморщился. – Позвольте угостить вас чаем.

– А кофе? – оживился Райделл.

– Прошу меня извинить, – покачал головой жирный, – но Батч кончает в двенадцать, а я не умею пользоваться этой машиной. Но я могу угостить вас очень хорошим чаем.

– Да. – Шеветта предостерегающе ткнула Райделла острым, как карандаш, локтем. – Чай, пожалуйста.

Вся обстановка маленькой комнаты, куда проводил их жирный, состояла из двух стенных экранов и кожаного диванчика.

– Я сейчас, только заварю вам чай, – сказал он и удалился, притворив за собой дверь. Побрякивание стихло.

– Чего это ты там намолола про парные татуировки?

Райделл бегло осмотрел комнату. Чисто. Голые стены. Мягкое освещение.

– Теперь он отвяжется от нас, даст время повыбирать. Ну а парные – чтобы не удивлялся, чего мы так долго копаемся.

Райделл поставил сумку в угол и сел на диван.

– Так мы что, можем здесь посидеть?

– Да, нужно только вызывать образцы.

– А это как?

Шеветта взяла дистанционный пультик, включила правый экран и пошла гулять по меню. Увеличенные, с высоким разрешением снимки татуированной кожи. Минут через десять жирный принес подносик с двумя большими керамическими кружками.

– Тебе зеленый, а тебе… – он повернулся к Райделлу. – Мормонский, раз уж ты просил кофе.

– Спасибо, – неуверенно сказал Райделл, беря тяжелую, как булыжник, кружку.

– Располагайтесь поудобнее и никуда не спешите, – любезно улыбнулся жирный. – А если что потребуется – не стесняйтесь, зовите меня.

Он широко улыбнулся и ушел, помахивая пустым подносом.

– Мормонский?

Райделл с сомнением принюхался к поднимавшемуся над кружкой пару. Ничем вроде не пахнет.

– Им кофе не полагается. А в этом чае эфедрин.

– Это что, наркотик?

– Его делают из одного растения, в котором есть что-то такое, мешающее уснуть. Все точно, как в кофе.

Не до конца убежденный, Райделл решил, что чай все равно слишком горячий, и поставил кружку на пол, рядом с ножкой дивана. Девушка на экране демонстрировала дракона вроде дядиного, только этот был поменьше и не на спине, а на левом бедре. Сквозь верхнюю часть ее пупка было продето маленькое серебряное колечко. Шеветта нажала кнопку. С потного байкерского предплечья глядело лицо президентши Миллбэнк, выполненное в черно-белых тонах.

Райделл вылез из мокрой куртки, только теперь заметив разодранное плечо и белые клочья синтетической ваты.

– А у тебя есть татуировки? – он отбросил куртку в угол.

– Нет.

– Так откуда ты все про это знаешь?

– Лоуэлл. – Шеветта перебрала еще с полдюжины картинок. – Вот у него есть. Гигер.

– Какой еще гигер?

Райделл открыл сумку, достал носки и начал распутывать мокрые ботиночные шнурки.

– Художник такой. Девятнадцатого, что ли, века. Классика, самая взаправдашняя. Биомеханика. Лоуэлл сделал себе на спину картину этого Гигера «N. Y. С. XXIV».[26] – Шеветта назвала римские цифры, как буквы: «экс-экс-ай-ви». – Там вроде этого города, Сан-Франциско. Без никаких цветов, все черно-серо-белое. А он хочет еще и рукава, чтобы в масть, вот мы и зашли сюда как-то, посмотрели других Гигеров.[27]

– Слушай, – сказал Райделл Шеветте, нервно разгуливавшей вдоль экранов, – ты бы села, что ли, а то шея устала головой вертеть.

Он снял мокрые носки, закинул их в мешок с эмблемой «Контейнерного города» и натянул сухие. Обуваться не хотелось, но что если придется мотать отсюда в темпе? Райделл вздохнул, надел ботинки, начал их шнуровать, и тут, наконец, Шеветта угомонилась, села.

Она расстегнула куртку, скинула ее с плеч и потянулась; негромко звякнул болтающийся на цепочке наручник. Черная футболка с по плечо обрезанными рукавами, бледные, без малейшего признака загара руки. Шеветта перегнулась через диванчик и вроде как прислонила куртку к стенке; сшитая из жесткой, негнущейся кожи, она так и осталась стоять с бессильно обвисшими рукавами, словно уснула. Райделл остро ей позавидовал.

– Слышь, – вспомнил он вдруг, – а этот мужик в плаще – ну тот, который застрелил…

Райделл не успел сказать про волосатика на велосипеде – Шеветта больно вцепилась ему в запястье. Снова звякнул наручник.

– Сэмми. Он застрелил Сэмми, там, наверху, у Скиннера. Он… он охотился за очками, а очки были у Сэмми, и он…

– Подожди. Подожди секунду. Очки. Всем нужны эти долбаные очки. Их ищет этот мужик, их ищет Уорбэйби…

– Какой еще Уорбэйби?

– Здоровый негр, который высадил заднее окно машины – ну, когда я от них смывался. Вот он и есть Уорбэйби.

– И ты думаешь, я знаю, что они такое?

– И ты не знаешь, почему все на свете за ними охотятся?

Шеветта взглянула на него, как на лошадь, вежливо спросившую, не кажется ли ей, что сегодня самый подходящий день потратить все, какие есть, деньги на этот вот лотерейный билетик.

– Давай-ка начнем с самого начала, – предложил Райделл. – Расскажи мне, где ты их взяла.

– С какой такой стати?

Райделл обдумал вопрос.

– А с такой, что ты давно была бы на том свете – не выкинь я там, на мосту, этого идиотского номера.

Теперь задумалась Шеветта.

– О'кей, – кивнула она секунд через двадцать.

Может, в этом мормонском чае и вправду было что-то намешано, а может, смертельно усталый Райделл просто перевалил критическую черту, отделяющую обычную, вязкую усталость от парадоксальной, при которой мир становится светлым и прозрачным и ты чувствуешь себя даже бодрее, чем обычно, и сна – ни в одном глазу. Так или иначе, но он отхлебывал из кружки и слушал Шеветту, а когда она слишком уж увлекалась рассказом и забывала перелистывать образцы татуировки, то брался за дистанционный пультик сам и жал какие попало кнопки.

Если расставить все по порядку, провинциальная, без роду, без племени девчонка бросила свой захудалый орегонский городишко и двинула на юг, в Сан-Франциско. Дальше – мост. Больную и беспомощную, ее подобрал этот хромой, малость тронутый старик. Старик нуждается в уходе, она – в крыше над головой, так что все вышло ко всеобщему удовольствию. Затем она нашла себе работу – мотаться по Сан-Франциско на велосипеде, развозить пакеты. В Ноксвилле тоже были курьеры, так что за недолгую свою работу пешим патрульным Райделл достаточно насмотрелся на эту публику. То по тротуарам разъезжают, то под красный лезут, то еще какие нарушения, а задержишь такого, чтобы оштрафовать, так непременно скандал закатит. Вкалывают по-черному, но и зарабатывают вполне прилично. Сэмми, негр, которого застрелил (по ее словам, застрелил) золотозубый, тоже работал курьером, он-то и нашел ей это место в «Объединенной».

Рассказ о том, как Шеветту случайно занесло на чужую пьянку, и как она вытащила эти самые очки из кармана незнакомого мужика, звучал вполне правдоподобно. Если хотят соврать, то придумывают обычно что-нибудь другое. А тут – не «нашла», не сами в руку прыгнули, а просто взяла и сперла, по мгновенному побуждению. Достал ее этот гнусный тип – вот и вся причина. Ерунда, мелкое воровство – не окажись эти очки такими для кого-то ценными.

С другой стороны, из Шеветтиных описаний однозначно следовало, что именно этот ее «засранец» окончил жизнь с кубинским галстуком на шее, да и место событий совпадало – гостиница «Морриси». Коста-риканский гражданин германского происхождения – что, скорее всего, не соответствовало истине ни по первому, ни по второму пункту. А по состоянию на настоящий момент – труп, чей похабный портретик передали великому Уорбэйби по факсу, прямо в эту, украденную теперь сухопутными пиратами машину. Человек, чье убийство расследуют Шитов и Орловский, если они его действительно расследуют.

– Вот же мать твою, – пробормотал Райделл.

Шеветта – она все еще продолжала свой рассказ – оборвала фразу на полуслове:

– Что?

– Ничего, это я так. Да ты говори, говори.

Русские работают налево, это уж точно. Служат в убойном отделе – и косят налево. Можно поставить пачку долларов против рулона туалетной бумаги, что эти типы и вообще не задействованы в расследовании. Они организовали великому Люциусу доступ на место преступления, они залезли в полицейский компьютер, а все остальное – спектакль, рассчитанный на одного-единственного зрителя. На Райделла. Чтобы-взятый со стороны водитель не подумал чего плохого. И еще. Если верить болтовне Фредди, «Интенсекьюр» и «Дэйтамерика» – фактически одна и та же фирма. Очень, очень интересно.

А Шеветту Вашингтон словно прорвало. С людьми, у которых много накопилось, такое часто бывает – сперва мнутся, заикаются, а как разговорятся, так и не остановишь. Теперь она рассказывала про Лоуэлла, что это который с волосами, а не тот, бритоголовый, и что он и правда был ее ну вроде как дружком, но это раньше, давно, и что он может сделать для тебя, считай, что угодно – это в смысле с компьютером сделать, и не бесплатно, а за хорошие деньги, – и это ее, Шеветту, всегда пугало потому что он постоянно болтал про копов, что он совсем их не боится, ничего они ему не сделают, никогда.

Райделл машинально перелистывал образцы татуировок – вот, скажем, дамочка с розовыми гвоздиками на животе и груди, в аккурат по краям бикини, – так же машинально кивал, но слушал не Шеветту, а свои собственные мысли. Эрнандес – «Интенсекьюр», Уорбэйби – «Интенсекьюр», да и в «Морриси» тоже интенсекьюровские. А Фредди говорит, что «Интенсекьюр» и «Дейтамерика» – одна и та же лавочка, так что…

–..желаний…

Райделл сморгнул и уставился на экран. Костлявый парень со скорбным Джей-Ди Шейпли во всю грудь. Будешь тут скорбным, когда у тебя волосы из глаз растут.

– Как?

– Держава. Держава Желаний.

– А что это?

– Вот потому-то Лоуэлл и говорит, что копы ни в жизнь его не тронут, а я ему сказала – хрень это все собачья.

– Хакеры, – вспомнил Райделл.

– Я говорю, говорю, а ты ни слова не слышал.

– Нет, – помотал головой Райделл. – Очень даже слышал. Держава Желаний. Проиграй-ка этот кусок по новой, о'кей?

Шеветта отобрала у него пульт, вывела на экран бритую голову с солнцем на самой макушке и планетными орбитами вокруг, затем чью-то ладонь с орущим, широко разинутым ртом, ноги, покрытые голубовато-зеленой чешуей, рыбьей или чьей там еще.

– Так вот, – сказала она, – я тут сказала, что Лоуэлл всю дорогу хвастает, как он связан с этой самой Державой Желаний, и как они могут сделать с компьютером все что угодно, и что поэтому если кто покатит на него бочку, то схлопочет, по-крупному схлопочет.

– Не слабо, – восхитился Райделл. – А ты сама, ты их видела когда-нибудь, этих ребят?

– А их нельзя увидеть – Шеветта нажала одну из кнопок пульта, но Райделл уже не видел экрана. – Живьем нельзя, по-настоящему. С ними только говорят, по телефону. Ну, или через гляделки, и вот это – самое дикое.

– Почему?

– Потому что они получаются вроде как раки и вся такая срань. Или – как телевизионные звезды. Как все что угодно. Не знаю только, почему это я так растрепалась.

– Потому что иначе я усну и как же мы тогда решим, что нам больше подходит – чешуя на ногах или гвоздики в промежности.

– Теперь твоя очередь, – сказала Шеветта и замолчала. И молчала, пока Райделл не начал рассказывать.

Он рассказал ей про Ноксвилль и про Академию, и как он всегда смотрел «Копы влипли», а потом, когда сам стал копом и тоже влип, получалось, похоже, что и его покажут в этой передаче. Как они привезли его в Лос-Анджелес, потому что не хотели связываться с Дожившими Сатанистами, а появился этот Медведь-Шатун, это убийцы эти, и телевизионщики вроде как утратили к нему интерес, и тогда он устроился в «Интенсекьюр», сел за баранку «Громилы». Он рассказал ей про Саблетта и про Кевина Тарковского, и про домик на Map Висте, но вроде как опустил Державу Желаний, вроде как она и не имела отношения к той ночи, когда он загнал «Громилу» прямо в гостиную Шонбруннов. Рассказал, как вдруг, ни с того, ни с сего, заявился Эрнандес (это ж подумать только, двух еще дней не прошло, а кажется – год) и как он, Эрнандес, значит, предложил ему место водителя при Уорбэйби – лететь, значит, сюда, в Сан-Франциско, и шоферить. Тут Шеветта заинтересовалась, спросила, чем занимаются эти ищейки, и он объяснил ей, чем они, считается, занимаются и чем они занимаются в действительности, как ему теперь кажется, и она сказала: хреново, от таких типов лучше держаться подальше.

А потом Райделл истощился и замолчал, и Шеветта тоже несколько секунд молчала, только смотрела на него ошалелыми глазами. А потом сказала:

– Это что, вот так все и есть? Вот так ты и попал сюда – и вот этим ты и занимаешься?

– Да, – чуть смутился Райделл. – Вроде того.

– Мамочки, – вздохнула Шеветта.

Они полюбовались на мужика, с головы до ног разрисованного древними печатными платами, даже не похоже, что голый, а вроде в таком электронном костюме.

– Если поссать на сугроб, – сказала Шеветта и широко зевнула, – получаются дырки. Вот глаза у тебя точно такие. Честно.

В дверь постучали. Затем она приоткрылась на полдюйма, и кто-то – не тот мужик, который звенел на ходу, – сказал:

– Ну, как, нашли что-нибудь? Генри ушел домой…

– Очень трудно выбрать, – пожаловалась Шеветта. – Их так много, а нам хочется, что нам лучше подходит…

– Ну, тогда смотрите дальше, – безразлично предложил голос. – Выберете – скажете.

Дверь закрылась.

– Покажи-ка мне эти очки, – сказал Райделл.

Шеветта перегнулась через диван, достала из кармана куртки футляр с очками и телефон. Материал футляра выглядел необычно – не металл, не пластик, а что-то такое темно-серое, тонкое, как яичная скорлупка, и жесткое, как сталь. Как же он открывается?.. А… понятно. Очки – точно такие же, как у Люциуса Уорбэйби. Черная оправа, стекла – сейчас – тоже черные. И чего они такие тяжелые, словно свинцом налитые?

Шеветта раскрыла клавиатуру телефона.