Исполняющий обязанности Незнанский Фридрих
– Ну что вы, Василий Наумович – не чета всяким Барановым, он по-своему святой человек. Бессребреник. Голова!
– А как вы считаете, мог бы этот ваш «голова» решиться занять место Артемовой?
– Ну и вопросики вы формулируете, ей-богу! Да кто ж, по-вашему, откажется, если ему предложат должность главврача? И еще такой клиники, как наша?
– Но вы-то сами… Или лукавите? О своей кандидатуре на этот пост не думали?
– Слушайте, как вас? Валентин Арнольдович, у меня может сложиться ощущение, будто вы меня сватаете на место Татьяны Васильевны! А кто вы такой, чтобы делать подобные предложения? Тут нужен человек уровня того же Ампилогова, вот! Ну, может, лет через пяток, если повезет, и мне можно будет подумать. Да только в нашем мире дорогу всегда переходят прохиндеи.
– А как же Артемова?
– Она из другого поколения. Сейчас оно начинает уступать позиции молодым волкам.
– Вроде вас? – «тонко» пошутил Кучкин.
– Нет, мне в этой стае делать нечего. Я навсегда уже, видимо, останусь лечить людей, вот в чем дело.
– А другие не лечат разве? Это что-то новенькое – слышать такое от врача!
– А другие, ежели желаете знать, господин следователь, делают деньги. На всем! На здоровье. На лекарствах. На дружеском отношении – да, и на этом тоже. А вы не лезьте в медицину, где все равно ни черта не поймете, вы на собственных коллег поглядите! Много вас, действительно защищающих справедливость, а?
– На вашем месте я бы не стал грубить человеку, которого вы совершенно не знаете и который находится здесь не по своей воле, а в связи со служебной необходимостью. И потом, не вам рассуждать о справедливости. Я так думаю.
– Это почему же? Значит, справедливость как прерогативу вы оставляете исключительно за собой? Ничего себе посылочка! И почему бы не мне об этом рассуждать?
– А потому что вы в данном случае один из тех, кого мы подозреваем в подготовке и даже, возможно, в совершении убийства своей начальницы! – резко заявил Кучкин и, увидев выпученные в недоумении глаза Рассельского, добавил: – И это у нас, извольте знать, вовсе не приватная беседа, а натуральный допрос!
– Ах вот как? – Лицо Эдуарда стало наливаться краской. – Тогда извольте и вы узнать, что без официального вызова в прокуратуру и без протокола я больше не отвечу ни на один ваш вопрос. И еще! Ординаторская не место для пустопорожних разговоров. Извольте немедленно покинуть помещение!
Он, этот развоевавшийся петушок, наверняка наговорил бы еще много глупостей, о чем позже, возможно, и пожалел бы, но Валентин Арнольдович, сам вызвавший подобную реакцию, не счел нужным переходить на перебранку. Он спокойно поднялся и сказал:
– Мне и самому не очень нравится такая обстановка. Конечно, в прокуратуре лучше. Там и звукозаписывающая техника имеется, чтобы запечатлеть интонации допрашиваемого. Лично я, знаете ли, молодой человек, стараюсь больше обращать внимание не на слова, а на те интонации, с которыми они произнесены. Вы правы, без протокола какой допрос? Так что имейте в виду: если вы мне понадобитесь, я вам пришлю повестку. А пока прощайте, я просто хотел познакомиться с вами.
Выйдя из клиники на скрипящий под ногами снег и под ослепительное январское солнце, Валентин Арнольдович подумал, что наводка доктора Баранова на этого молодого человека – элементарная пустышка. Ничего тут даже близко к истине не просматривается. Нормальный, по-своему закомплексованный парень, ничуточки не похожий на «бомбиста-террориста», немного вздорный, как любой молодой человек. А на хладнокровного, расчетливого убийцу он просто не тянет – по определению, как теперь говорят.
Но тем не менее придется, никуда теперь не денешься, надо отрабатывать и эту версию, покопаться в его биографии, прошлом, поговорить со знакомыми, соседями, собрать о нем информацию. Но лично заниматься этим делом Валентин Арнольдович не собирался, это можно поручить любому начинающему следователю прокуратуры. Пусть побегает, опыта наберется…
Другой вопрос: а что теперь делать с Ампилоговым? К этому зубру, видимо, на той же козе, что к Рассельскому, не подъедешь. Да и сомневался уже Кучкин, что у старого врача, вышедшего к тому же на пенсию, поднимется вдруг рука на коллегу. Но чтобы избежать и тут ошибок, решил поручить сделать то же самое тому же следователю. А сам, посмотрев домашний адрес доктора медицинских наук, решил подъехать к нему без звонка, вот уж действительно для приватной беседы.
Василий Наумович оказался крепким еще, рослым стариком с седой гривой и аккуратной шкиперской бородкой. И жил он в такой же, похоже, старой квартире старинного дома в Пожарском переулке, из окон которого была видна возвышающаяся громада храма Христа Спасителя с его золотыми куполами.
Мебель в квартире тоже была допотопная – в смысле дворянских времен – массивная, резная, тяжелая, потемневшая от времени.
Прихожая в большой квартире, а также большая комната были забраны полками с книгами. И каждая из них видом своего когда-то золоченого, тисненого корешка тоже говорила о прошедшем времени.
Одного взгляда на эти стены, на эти фолианты, на старинные фотографии в рамках и темные гравюры в простенках и вырезах между книжными полками было достаточно, чтобы понять, кто здесь живет и о чем, кстати, думает, если на то пошло. Да и вряд ли этот могучий старик что-нибудь понимал в сегодняшних суесловиях и методах борьбы за вышестоящее кресло. Но тем не менее и его фамилию, причем в первую очередь, назвал доктор Баранов, когда речь у него с Кучкиным только зашла о возможных претендентах на должность Артемовой. Нет, не в качестве прямого конкурента, но все-таки фамилия-то прозвучала. С пиететом, правда, но ведь была озвучена. Как и фамилия недалекого, но весьма амбициозного Рассельского, в беседе с которым Валентин Арнольдович вот как раз тупости и амбиций не углядел. Тогда зачем же эти люди были упомянуты, так сказать, всуе? Сейчас, собственно, этот вопрос и волновал больше всего старшего советника юстиции. И он решил не темнить, а называть вещи своими именами. Да в этой обстановке, в самой атмосфере истинно профессорской квартиры иначе бы его вопросы к хозяину и не прозвучали.
После короткого знакомства, во время которого Василий Наумович удивленно поднимал брови – общаться со следователями ему, видимо, еще на дому не приходилось, – хозяин пригласил гостя пройти в гостиную и предложил сесть в тяжелое кожаное кресло. Сам устроился в таком же напротив.
– Я решился нарушить ваше спокойствие и заглянуть к вам, господин профессор, без предварительного звонка, – изысканно начал Кучкин, – поскольку дело, которое меня привело к вам, связано с гибелью Татьяны Васильевны Артемовой. Надеюсь, это имя вам известно?
– Ну как же, как же, – огорченно ответил Ампилогов, – я прекрасно знал Танечку… Отличная была женщина… гм, человек. Умница, терпением обладала исключительным, да-с… А это в нашей профессии значит очень много… Так в чем вы соизволили предположить мою помощь? Надеюсь, не подозреваете меня в соучастии? Да, так у вас говорят?
Он словно сам напрашивался на неприятные вопросы.
– Видите ли, профессор, из бесед с рядом лиц у следствия сложилось впечатление, что именно вы, причем гораздо лучше других, знаете либо знали окружение Татьяны Васильевны. По одной из версий, которыми располагает следствие, совершить подобное мог кто-то из людей, возможно даже входящих в это окружение, но попытавшихся таким коварным способом оттеснить врача Артемову и занять освободившееся после нее служебное кресло. Что вы могли бы сказать по этому поводу?
Ампилогов долго молчал, механически рассматривая свои книжные полки. Потом изрек:
– Если бы мне сказал об этом несерьезный человек, а в вас я вижу достаточно… э-э… солидного человека, я бы просто указал ему на дверь. Но, понимая, что зря подобные вопросы вы задавать не собираетесь, хочу немного подумать… Я, конечно, не только слышал об этой печальной истории, но и имел честь присутствовать в траурном зале на прощальной церемонии, да-с… Видел лица коллег, искреннюю печаль, скорбь, ну что я вам буду говорить!.. Убить, чтобы занять? Нет, это представляется мне совершенно невозможным, тем более когда идет речь о женщине… А с другой стороны вы подойти не пробовали?
– Это с какой же? – насторожился Кучкин и даже привстал в убаюкивающем кресле.
– В том смысле, что Танечка оказалась, как это часто происходит в нашей современной жизни, случайной жертвой? Причем я передаю вам чужие слова, которые слышал во время похорон. Ну что главной жертвой был избран ее муж – крупный чиновник из Московской мэрии? Разве такая версия, как вы изволили заметить, вам не подходит? А что, ведь она более жизненна, если хотите!
– У нас имеется такая версия, она также в работе.
– Тогда, если позволите, еще вопрос?
– Пожалуйста, я для этого, собственно, и напросился к вам, уважаемый Василий Наумович.
– Вот вы сказали, что беседовали уже с рядом лиц. Не назовете ли мне фамилии?
– А вам зачем? – улыбнулся Кучкин.
– Для уяснения степени достоверности полученной вами информации.
– Ну вот сегодня я беседовал с господином Рассельским – это сотрудник Артемовой, очень переживавший ее безвременный уход из жизни. Имел я неоднократные встречи и с доктором Барановым, – возможно, вы тоже наслышаны о нем. И кстати, оба они о вас отзываются исключительно в превосходной степени.
– Они сами назвали мою фамилию?
– Нет, Рассельский просто ответил на мой вопрос относительно вас.
– А ваш интерес ко мне чем был вызван, позвольте спросить?
Кучкин несколько напряженно рассмеялся и на непонимающий взгляд профессора пояснил:
– Я пришел вас расспрашивать, а получается все наоборот. Но я скажу. Вашу фамилию в разговоре со мной, когда речь зашла о возможных претендентах на пост главного врача и соответственно главного окружного нарколога, назвал мне среди других именно доктор Баранов.
– Я понимаю, мой настойчивый интерес может показаться вам странным, молодой человек, вы уж извините меня, старика, за столь вольное к вам обращение, но мне было бы чрезвычайно любопытно, в каком контексте прозвучала в его устах моя фамилия? Это, надеюсь, не служебная тайна?
– Никакой тайны. Мы говорили о том, кто мог бы оказаться заинтересованным в уходе Артемовой. А лично о вас Барановым было сказано, что вы, разумеется, не можете проявить такую заинтересованность, ибо для этого поста вы не очень, скажем так, уже подходите по возрасту. Зато Рассельский, этот, наоборот, уверен, насколько я его понял, что возраст не помеха, а такая голова, как ваша, может оказаться незаменимой в кабинете главного врача его клиники. Вот и пойми их…
– Стало быть, Баранов… – задумчиво проговорил Василий Наумович. – И с чего это он вдруг? Загадка…
– Может быть, вам немного подскажет информация о том, что спустя четыре дня после гибели Артемовой точно такой же заряд, даже аналогичной мощности и идентичный по исполнению, был заложен в квартире самого доктора Баранова. И служба ФСБ полдня возилась, пока не обезвредила ту бомбу. Вот отсюда и возник интерес к тем лицам, которые могли бы… Нет-нет, не поймите так, будто я собираюсь подозревать вас, Василий Наумович! – воскликнул Кучкин, увидев протестующий жест Ампилогова.
– Не хватало еще… – глухо проговорил старик. – Да, но он-то все же назвал?
– Назвал, – вздохнул Кучкин. – И я даже отчасти рад этому обстоятельству. Оно помогло мне познакомиться с вами. В нашей жизни, к сожалению, уже не увидишь всего этого… – Он обвел обеими руками стены комнаты, но Ампилогов не отреагировал.
– Скажите, Валентин Арнольдович, а как у вас в присутствии, так сказать, называют отвлекающие маневры?
– Созданием ложной версии. Обычно на них уходит масса и служебного, и внеслужебного времени, но мы все равно вынуждены проверять каждый факт, имеющий отношение… вы понимаете? Каждый возможный пустяк.
– Еще как!.. Скажите честно, Валентин Арнольдович, вы не желаете выпить чашку вкусного чая?
– Я бы с удовольствием, но…
– Никаких возражений. Давайте пройдем на кухню, я поставлю на газ чайник, и мы спокойно обсудим новый поворот темы. Он может оказаться неожиданным и чрезвычайно любопытным…
Вечером того же дня Валентина Арнольдовича Кучкина, который вернулся в свой кабинет и мысленно раскладывал по полочкам впечатления от бесед с наркологами, его вызвал к себе прокурор межрайонной прокуратуры Иван Иванович Денежкин.
Встретил он начальника следственного отдела так, будто тот по меньшей мере крепко насолил ему, а сам сбежал от ответа и справедливого наказания.
– Слушай, Валентин, доколе мне на тебя будут жаловаться?
Первая мысль у Кучкина была о том, что сотрудник, которому он поручил узнать все про Рассельского и Ампилогова, где-то крупно прокололся. Но он же не мог сделать этого так быстро, задание получил по телефону только в середине дня, когда сам Кучкин ехал от одного фигуранта к другому. Хотя опять же, с другой стороны, от этих молодых можно ожидать чего угодно.
– Если вы о Сережке, Иван Иванович, то я ему специально поручил это дело. Там особых сложностей-то нет, просто беготни многовато. Конечно, понимаю, я мог бы и сам…
– Ты о каком еще Сережке? – нахмурился Денежкин.
– О Христофорове, нашем практиканте. Я подумал…
– Оставь его в покое! – резко бросил прокурор. – Не о нем речь, а о тебе! Ты беседовал с Георгием Витальевичем Алексеевым?
– Так точно, но…
– Тебе было сказано, что надо делать? Отвечай!
– Извините, Иван Иванович, – сообразил вдруг Кучкин, о чем и о ком речь, – но нам на выездах много чего говорят. Даже и врут, бывает. Мы записываем и проверяем. А приказывать нам ни один пострадавший не имеет права! А этот, кстати, не сильно и пострадал. Ему при мне доктор уколы сделал, он и успокоился, и нюни тут же распустил! Стал слезно жаловаться, что это против него покушение замыслили. Хоть бы о жене своей, только что убитой почти на его же глазах, доброе слово сказал, чиновник! Деревянная душа!
– Но-но, ты не очень… – вроде бы смягчился прокурор. – А мне, думаешь, легче? Вон уже с утра трезвонят из разных инстанций! Где прокуратура? Что она там себе думает? Почему не работают? Уже дома взрывают, а они – это мы с тобой, между прочим! – и не чешутся! Ну ответь, легко мне?
– Тяжело.
– То-то… Да не стой ты, садись! Рассказывай, какие имеешь версии?
Кучкин уселся напротив обширного стола прокурора и, припомнив недавний разговор с Ампилоговым, начал рассказ о том, с кем встречался и к каким предварительным выводам пришел. Прокурор слушал внимательно, не перебивал. Но когда речь зашла о самом Баранове, а не о психиатрических выводах по его поводу старика-профессора, с сомнением покачал головой.
– И вы тут же решили, что он способен на такое? – Казалось, прокурор был даже огорчен столь примитивным выводом двоих умных людей.
– У вас другое мнение? – осторожно спросил Кучкин, у которого во время собственного рассказа уже у самого четко сформировалась версия о виновности именно Баранова, и он не собирался пока ее менять – без серьезных фактических соображений против нее.
– Мы говорим с тобой не о мнении, а о понимании поставленных перед нами задач. Совершено преступление. Даже два. Ну почти два. Мы обязаны их быстро и грамотно расследовать. Поэтому не надо с ходу считать себя умнее всех остальных, кто наверняка знает больше нашего, а следует немедленно запустить по следу… кого? Собаку-ищейку! И пусть бежит, вынюхивает, проверяет! Это хоть ты понял? А версию свою собственную разрабатывай. Но учти, успеха не добьешься, пеняй на себя. Ты все понял?
– Я понял вас, Иван Иванович, – смиренно ответил Кучкин.
– Тогда иди и принимай верное решение. Докладывать будешь каждый день. За отсутствие результатов тоже ответишь. Вот видишь, ты сердишься на меня, я же вижу, а я тебе все условия для успешной работы создаю! Несмотря на то что мне из-за тебя холку мылят!..
Валентин Арнольдович, будучи неглупым человеком, что, кстати, отметил и Василий Наумович Ампилогов, хотя ведь всего и поговорили-то с ним часок-другой, действительно сообразил, что если ты имеешь даже сотню рабочих версий, а начальство только одну, в которой безоговорочно уверено, надо работать именно над ней. Или умело делать вид, изображая невероятную озабоченность.
Но что необходимо для создания подобной «озабоченности»? Это только трата времени. И чтобы не отвлекать Сережку Христофорова от разработки своей версии, Валентин Арнольдович решил абсолютно ненужной, с его точки зрения, версией о покушении на заместителя московского мэра заняться сам. То есть просто поднять волну. Для начала.
«А между прочим, – тут же подумал он, – такой ход сейчас может быть очень даже своевременным. Пусть истинный преступник думает, что следствие отправилось-таки по ложному следу, и радуется удаче. А когда ты здорово радуешься, порой даже не замечаешь собственных ошибок… Можно сделать больше! Вполне можно выдать ему эту версию покушения на Алексеева и посмотреть, как он отреагирует и что придумает уже по поводу покушения на самого себя? Какие отыщет аргументы? И вообще, найдутся ли они у него – вот в чем вопрос…»
И еще Кучкин решил, что прокурор Денежкин мудр по-своему, аки старый змий, он же ведь сам и подсказал, словно бы исподволь, такое решение. А шум, вызов на ковер, сверкающие молнии в глазах громовержца – это все как бы камуфляж. Для тех, кто разбирается в настоящем деле.
И что же? А это означает, что надо брать ноги в руки, звонить рассерженному непослушанием заместителю столичного градоначальника и ехать к нему с полной авоськой наводящих на размышление вопросов, а также с повинной головой. Прости, мол, барин, не поняли шутки…
Так оно, в сущности, и вышло. Громовержец иссяк, а его место занял сильно обеспокоенный своей судьбой чиновник высокого ранга, который привык проявлять собственную демократичность сугубо по служебной инструкции.
Но взаимное непонимание проявилось с первых же минут разговора.
Старший советник юстиции толковал о том, что задачей расследования, как это обычно делается во всех аналогичных ситуациях, прежде всего, пока не остыли, как говорится, горячие следы преступления, является необходимость вычислить исполнителя. А уже через него потом можно выйти и на заказчика. Это обычно самый реальный и наиболее плодотворный следственный путь. Работа же в обратном направлении – от заказчика к исполнителю – не всегда оказывается удачной, тому есть множество примеров. И Кучкин собирался уже привести в свое оправдание массу придуманных им примеров, но господин Алексеев оказался много хитрее.
Он заявил, что исполнителем может быть кто угодно, любой бомж с площади трех вокзалов, но вот найти и наказать заказчика – это главное дело, ради этого, собственно, и существует… Что конкретно существует, Георгий Витальевич, весь придавленный к своему креслу руководящими думами, объяснять, естественно, какому-то следователю не стал – тот и сам должен был понять его грандиозную мысль без лишних слов. А не сможет, – значит, придется потребовать другого следователя, умеющего лучше слушать и слышать!
Кучкин всем своим видом показал, что принял на свои плечи высокую ответственность. Но теперь предстояло самое, можно сказать, пикантное. Раз уж заместитель мэра настаивает на своей точке зрения, тогда ему придется – хочет он того или нет – назвать фамилии тех лиц, которых подозревает в откровенной недоброжелательности по отношению к своей персоне, а затем достоверно объяснить причины такого недоверия к ним. То есть, другими словами, раскрыть подноготную, если можно так выразиться, своей трудовой и общественной деятельности. А вот на этот шаг он вряд ли решится. И что тогда?
«А ничего, – со злорадством подумал Кучкин, – не будет искренности в показаниях – причем официально оформленных протоколом, а не просто некими туманными соображениями, высказанными как бы по ходу вольной беседы, – не будет и самого расследования».
С какой, к примеру, напасти примется следователь допрашивать генерального директора крупнейшего стройтреста в стране, либо тем паче министра, только по той причине, что у них натянутые личные отношения с чиновником из мэрии, пусть даже и важным? Как-то не могут усечь этого раз и навсегда наши чиновники, полагаясь на сосредоточенную в собственных руках власть. А надо бы их приучать, если уже не поздно…
Вот в таком ключе и продолжался разговор.
Валентин Арнольдович принялся заполнять протокол допроса потерпевшего – так официально, несмотря на слабый протест Алексеева, назывался сей документ.
– Ну какой же я потерпевший? – поначалу пробовал возмущаться он. – Хотя, с другой стороны, жена погибла, самого чуть инфаркт не хватил… Но может, как-то иначе все-таки назвать?
– Иначе не получится, – жестко настаивал следователь. – Не по закону.
Наконец Георгий Витальевич согласился, но, прежде чем объявить очередное имя своего откровенного недоброжелателя, готового свести с ним, оказывается, счеты даже бандитским способом, долго сомневался и раскачивался. А потом, надо ж было еще и собственные оценки давать. И тут опять вставала дилемма: протокол – вещь официальная, любой подозреваемый может потребовать у следствия предъявить конкретное обвинение в свой адрес и в случае чего подаст еще встречный иск за клевету! Как бы не нарваться на неприятности! Вот и подбирал Алексеев слова, поправляя себя ежесекундно и требуя вместо одного написать другое.
Валентин Арнольдович, проявляя четкую дисциплину, подчинялся требованиям и капризам «потерпевшего», а господин Алексеев между тем выдыхался. И настал момент, когда он, поморщившись и поглядев на свой роскошный наручный «роллекс», заявил, что его время истекло. Следователю оставалось поблагодарить солидного человека за откровенность и дать подписать ему каждый лист протокола, чтобы закрепить таким образом показания высокого должностного лица.
Это была хорошая минута. Не то чтобы миг торжества справедливости, но все равно определенный момент истины. Будущей истины, до которой еще грести и грести, как на лодке к далекому, на горизонте, острову.
Глава третья
Гром сверху
– Саня, я все понимаю. Я даже готов согласиться с твоей дочкой Нинкой, которая однажды мне так и заявила, причем открытым текстом и по телефону, отвечая на мой вопрос, о чем думает ее папа. Я уже не помню, по какому поводу, но поставлен был вопрос именно так. И знаешь, что она выдала? И, что меня особо поразило, она почти не размышляла?
– Костя, о чем же речь, к чему такое длинное предисловие?
– Чувствую твое изящное нетерпение. Она ответила: «Дядя Костя, по-моему, папе по фигу». Это ты научил ребенка так формулировать свои мысли?
– Когда это было? – грозно повысил голос Турецкий.
– Увы, давно. Но забыть об этом невозможно.
– Она, к сожалению, не ребенок, а вполне взрослая и самостоятельная девица, которой скоро исполнится пятнадцать лет, не забывай этого. К тому же, видит бог, Костя, наши дети растут скорее, чем мы им того желаем. И тем самым не оставляют нам никаких надежд на продолжение и нашей собственной беспечной молодости. Но ты, полагаю, звонишь не для того, чтобы пофилософствовать по поводу «быстротекущего» времени? Колись скорее, а то меня ждет шеф.
– Вот по этому поводу, наверное, и ждет. Так что приготовься. Лопушок там заготовь заранее, чтобы прикрыть себе эту штуку свою.
– Сказав «а», говори и «бэ», какого размера должен быть лист лопуха, чтобы прикрыть, как ты говоришь, «эту штуку»?
– Ты о взрыве в доме на Бережковской набережной слышал? Там больше недели назад погибла женщина. А через несколько дней подобная история едва не случилась на противоположной набережной, не помню, как ее. Новодевичья, что ли?
– Саввинская. Слышал. Только это произошло всего несколько дней назад. У тебя, Костя, время бежит слишком быстро. Ну и что? Подобные расследования длятся месяцами, если не годами! А тут несколько дней, подумаешь…
– Я тебе говорил, кто меня теребил уже по этому поводу?
– Костя, не тяни! Уж не хотите ли вы, вместе с генеральным, повесить и эту бузу на меня?
– Смотри, ты догадлив! Это радует.
– Я готов сто раз повторить, Костя, – раздраженно закричал в трубку Турецкий, – что сразу после нашего с тобой разговора я позвонил куда следует, проверил и дал соответствующие руководящие указания. Скажу больше. Там работает, по отзывам межрайонного прокурора, приличный и вполне достойный мужик. Нужна его фамилия – посмотрю, где-то записал. Ну звезд он, может, с неба не хватает, но деловой. Я предложил им подключить народ из городской прокуратуры, но они сказали, что сами справятся. Чего еще? Опять же и муровцы там на подхвате, если надо. Соседи из «конторы» бомбами занимались – картина ясная. Оба дела они соединили в одном производстве. Следствие движется. Так чего тебе еще от меня надо?
– Ну да, – сокрушенно как бы подвел итог разговору Меркулов, – я так и понял, тебе именно по фигу, как заявила твоя дочь. И она права, Саня. Ну а теперь иди к своему главному шефу и получай заслуженное. Потом не забудь только поделиться радостью.
Константин Дмитриевич Меркулов, заместитель генерального прокурора по следствию, с сарказмом фыркнул.
Александр Борисович, опустив трубку на аппарат внутренней связи, потер ладонью лоб и задумался. Если вопрос ставится в такой плоскости, то, что же он, первый помощник генерального прокурора, не так сделал? Откуда эти громы и молнии?
Быстро и привычно «провернув» в мыслях все известное ему по убийству главного врача наркологической больницы, фактически крупнейшего центра по излечению алкашей и наркоманов в Юго-Восточном округе столицы, Турецкий не смог найти причин для волнения начальства. Ну а коли это так, то нечего себе и мозги полоскать. Лопушок на задницу, ишь ты, какие мы умные!.. Но фамилию того следователя все же надо вспомнить… Кучин, что ли? Нет, поменьше, Кучкин!
– Слушаю вас, Владимир Анатольевич! – бодро провозгласил Турецкий, по знаку секретарши вошедший в кабинет генерального прокурора.
На лице он изобразил между тем столь глубокую озабоченность, что можно было подумать, будто он с утра и до поздней ночи не покладая рук трудится в своем кабинете во благо государственной законности. Хотел было подумать – социалистической, как говорили раньше, но от нее уже отказались, а к капиталистической пока так и не подошли. Как подмечено у бывшего вождя? Сегодня – рано, завтра – поздно, значит, глубокой ночью. Или что-то в этом духе.
Но зоркого глаза генпрокурора ему обмануть не удалось.
– Присядьте, Александр Борисович… – озабоченным тоном заговорил генеральный. – А что у нас известно по поводу взрыва в доме заместителя мэра? – Он даже поморщился, настолько неприятным казалось ему то событие.
– В настоящий момент по данному делу и аналогичному ему в доме напротив проводятся следственные мероприятия. Имеются рабочие версии, лично я… – Турецкий сделал «логическую» паузу, – знаком с ними. Отчасти. И считаю…
– Меня не устраивает, Александр Борисович, – строго перебил его генпрокурор, – это ваше «отчасти». И, видимо, не только меня. Должен вам с сожалением сообщить, – он уже говорил тоном, каким обычно начальство делает служебный выговор своему подчиненному, – что создавшееся положение категорически не устраивает также и ряд… э-э-э… из…
Теперь уже Владимир Анатольевич, вероятно, сам раздумывал, как назвать определенно звонивших ему – господами или, по-старому, товарищами? Остановился на привычном.
– Некоторых лиц из президентской администрации, а также из Совета Федерации, ну и конкретно нашего уважаемого мэра. И все недовольны теми темпами, которыми движется расследование. Это во-первых. А во-вторых, нам подсказывают, что, возможно, мы – я имею в виду лично вас и работающих под вашим постоянным контролем сотрудников межрайонной прокуратуры – не учитываем всех обстоятельств дела. Но по поводу последнего, я вам честно выскажу, Александр Борисович, свое мнение: вероятно, не стоит так уж всерьез принимать во внимание высказанные нам замечания. Еще ни одна администрация не указывала Генеральной прокуратуре, где и каким способом собирать доказательства вины либо невиновности того или иного человека. Однако, как я уже заметил, выводы следует сделать незамедлительно. Ваши соображения?
– Насколько я понял вас, Владимир Анатольевич, вам было чрезвычайно неприятно выслушивать «советы» руководящих деятелей. Я вижу в этом и свою вину и готов покаяться. Но дело в том, что мне пришлось исполнять ваше устное поручение – в смысле ознакомиться с материалами следствия, создать свое мнение и при необходимости оказывать содействие местным кадрам, работающим, как у нас выражаются, «на земле». Все это и было осуществлено. Если вы полагаете, что мне это дело придется взять официально под контроль Генеральной прокуратуры, в том числе и под свой собственный… – вздохнул Турецкий, – наверное, потребуется ваше письменное распоряжение. Иначе я могу оказаться в роли частного лица, которое производит давление на следствие. Ну точно так же как это сделали те, кто звонил вам.
Это была, разумеется, дерзость, но смягченная совершенно искренним выражением лица. Да генеральному, вероятно, и самому уже осточертели звонки, поучающие его.
– Если вы полагаете, что для скорейшего расследования это вам необходимо, считайте, что получили такое распоряжение. Еще вопросы?
– Они могут возникнуть относительно кадров.
– Согласуйте с Константином Дмитриевичем, вам в этом смысле дается карт-бланш.
– Тогда последний. Кто конкретно звонил? Это для того, чтобы знать, кого при острой необходимости привлекать в качестве свидетелей, а на чьи слова не стоит обращать внимания.
– Ишь ты какой он! – воскликнул генеральный и укоризненно покачал головой. – А если я, к примеру, скажу, что тот потерпевший обратился лично к мэру, а тот во время недавней своей встречи – к самому президенту, который пообещал последнему дать соответствующее указание помощнику, а тот уже – нам, к кому вы собираетесь апеллировать?
– К мэру, естественно. Наверняка он знает больше, чем высказал президенту. Вот и пусть теперь тоже помогает расследованию. Там же, во врагах у Алексеева, я слышал, чуть ли не половина руководства Белого дома, мешающего ему осуществлять политику в Московском регионе!
– Вы это слышали от него? – язвительно поинтересовался генпрокурор.
– Я с ним вообще не встречался. Это видно из материалов следствия.
– Вот и займитесь следствием вплотную. И постарайтесь, Александр Борисович, – снова поморщился Владимир Анатольевич, – чтобы звонки больше не беспокоили ни меня, ни иные вышестоящие инстанции. Покажите им всем, что дело попало в надежные руки. А письменное распоряжение вы получите немедленно.
Возвращаясь к себе в угловой кабинет, Турецкий раздумывал, почему столь обыденное задание с такой помпой поручено именно ему? Нет, убийство, кого бы оно ни коснулось, всегда особо тяжкое преступление, тут не возразишь. Но есть же помимо окружной еще и городская прокуратура, где имеются прекрасные кадры! Почему нужно, чтобы уже созданной и работающей бригадой руководил обязательно «важняк» из Генеральной? Да еще первый помощник самого?
Мысль, как это часто бывает, перекинулась на посторонний в данном случае объект – на быстро взрослеющую дочь Нинку с ее «папе – по фигу», и тут же настал момент просветления. Ну конечно, как сразу в голову-то не пришло?! Это же знаменитый эпизод из «Ералаша»! Там директор школы, по примеру своего ученика, истово бьется башкой о стену: «Достали! Достали!..» Вот и весь фокус!
Значит, генеральный прокурор решил на какое-то время даже отказаться от услуг своего первого помощника, потому что его уже достали! Вот кому и требовались лопушки, по меткому выражению Кости.
Александр Борисович позвонил в межрайонную прокуратуру начальнику следственного отдела Кучкину.
– Слушайте, Валентин Арнольдович, – со смешинкой в голосе начал он, – а ведь вы накаркали, на свою голову!
– Простите, кто это? – сухо спросил Кучкин.
– Турецкий.
– Здравствуйте, Александр Борисович, – сразу сменил тон следователь. – Чем обязан?
– Да это не вы, это я вам обязан. Вы расследуете себе. А на мою голову шишки валятся, почему нет контроля, понимаешь? Как вам это? Лично мне не нравится. Вот и вышло распоряжение соответствующее. Короче, я сейчас перезвоню вашему шефу, чтобы поставить его в известность, а вы забирайте-ка все наработанные материалы и приезжайте ко мне. Впрочем, если хотите, я подскочу к вам.
– Лучше я, – вздохнул Кучкин. – А то у меня здесь проходной двор и постоянно достают звонками!
– Вот и вас достали! – засмеялся Турецкий.
– А чего тут смешного? – обиделся Кучкин.
– Абсолютно ничего. Просто я вспомнил директора школы из «Ералаша», который бился головой о стену! Не помните?
– Ну как же! Почти гимн времени!
– Значит, мы поняли друг друга. Жду…
Пока Валентин Арнольдович ехал на Большую Дмитровку, Турецкий отправился к Меркулову: надо ж было и с Костей «поделиться радостью».
– Судя по твоему сияющему виду, – сразу сказал Константин Дмитриевич, – тебя только что наградили. Чем?
– Их светлость отобрали у меня принесенный с собой лопушок, чтобы прикрыться самим.
– Да ну? Что ж, диспозиция понятна.
– Ну да, достали!
– Очень верная формулировка. И что думаешь делать?
– Во-первых, хотел с тобой посоветоваться, а после – со Славкой Грязновым. Вы оба, я слышал, умные люди…
Меркулов благодарно склонил седую голову.
– …и замечательно информированные собеседники.
– Короче, чего надо? Чего хочешь?
– От тебя – Володьку Поремского. От Славки – его орлов, парочку хотя бы. Но чтоб под его крылом.
– Разве там своих кадров не хватает? Ты же сам только что уверял, что этот, как его…
– Кучкин.
– Ну да, толковый следователь? Так в чем же дело?
– Раз вы меня самого втравили, Костя, в эту гнусную, я уже носом чувствую, историю, то дайте людей, с которыми я привык и умею работать. А Кучкин этот, который сейчас привезет мне все материалы, может быть сколь угодно и толковым, и растолковым – делу это мешать не будет. Но обычного следователя, тем более из той же межрайонки, я к мэру либо в Белый дом послать не смогу, его просто не примут. А вот Володьку – пусть только попробуют.
– А сам, значит, не хочешь?
– А я, Костя, буду изображать из себя тяжелую артиллерию. Ка-ак вмажу! Вот они и должны бояться, и каждый знать свой шесток! А то ишь ты, Совет Федерации! Иммунитет неприкосновенности! Запоют, когда потребуется, как миленькие!
– Чего это ты развоевался? – усмехнулся Меркулов. – Или готовишься к затяжным боям?
– А вот этого, Костя, я думаю, не случится. И вообще, у меня есть ощущение, ничем, правда, пока не подкрепленное, что в данном конкретном деле нам придется искать не какую-нибудь суперсекретную мафию на уровне правительства, а самую обыкновенную – с того же, к примеру, Черкизовского рынка. Славного представителя мэрии, между прочим, могли также и на испуг взять. Зато покушения на двоих наркологов, причем на одного со смертельным исходом, лично мне указывают куда более низменные адреса. Но посмотрим. Во всяком случае, у следователя, который сейчас подъедет, кажется, точно такое же мнение.
– Но почему ты считаешь, что в данном случае прав он? А не, скажем, заместитель спикера Совета Федерации?
– Вот и ты, Костя, сознался, откуда ветер дует! А потому, что все убийства подобного рода всегда имели в основе своей совершенно конкретные и порой даже весьма примитивные цели. Дележ!
– А разве в той же мэрии не было аналогичных случаев? Ты вспомни! За последние пяток лет! Трое или четверо серьезно пострадали! Или это для тебя уже не аргумент?
– Я согласен, но если бы такая нужда вдруг, к примеру, возникла у меня, то я бы достал именно самого Алексеева, а не его совершенно безвинную супругу, кстати, говорили, очень милую женщину. И ту же самую ситуацию едва не повторили в квартире другого нарколога из того же района. Вот-с! Извольте видеть! Но в последнем случае у меня есть некоторые вопросы, вот он сейчас приедет, мы и разрешим.
– В логике тебе отказать не могу. Что ж, вникай. Поремского обещаю. А с Вячеславом сам договаривайся. Привет ему, кстати, от меня. Мог бы, между прочим, и в гости пригласить, важный больно генерал-то, да у меня и звездочек на погонах поболе будет, – проворчал Костя, но добродушно. – Ступай, не мешай работать!
Кучкин задерживался, и Турецкий стал названивать Грязнову.
Вячеслав Иванович с юмором отнесся к «новому назначению» друга – посочувствовал в том плане, что «демократические процессы в обществе», кажется, достигли наконец своего апогея, если сам помощник генерального прокурора брошен на искоренение бытовой преступности.
Славка, видимо, не знал, да и не догадывался о подноготной этой истории. В Департаменте уголовного розыска МВД страны хватало и своих собственных проблем – иного масштаба. И пока Турецкий, в самых общих чертах пересказывал ему существо дела, Грязнов поощрительно поддакивал, но, когда разговор коснулся его личной помощи, задумался. Однако, понимая, что поддержка друга в любых смыслах – дело обязательное и круглосуточное, как заметил один покойный уже поэт, обещал и свою посильную помощь.
Ну а тут в дверь постучали, Турецкий крикнул: «Войдите!» – и увидел слегка взъерошенного Кучкина. Сказав Славке в трубку, что к нему пришли и разговор переносится на вечер, Александр Борисович отправил ее на место и предложил следователю садиться.
– Ну давайте посмотрим, что у вас?.. Нет, поступим иначе, сначала расскажите, что вы сами думаете по поводу этих покушений, – начал Турецкий.
– У вас есть намерение соединить их в одном производстве? – спросил в свою очередь Кучкин.
– А у вас разве нет?
– Сложный вопрос, – уклончиво ответил следователь.
– Чем же? – удивился Турецкий.
– Видите ли, Александр Борисович, лично я согласен с вашим мнением. И Иван Иванович – тоже, как я понимаю.
– А что, это очень трудно понять?
– Ну как вам сказать…
– Послушайте, Валентин Арнольдович, – слегка раздражаясь, заметил Турецкий, – давайте не будем ходить вокруг да около, а назовем вещи своими именами! Иначе мы можем не сработаться. Я терпеть не могу экивоков!
– Я тоже! – улыбнулся Кучкин, разряжая возникшее напряжение. – Но в этом деле имеется ряд сопутствующих, скажем так, величин, которые способны помешать нам расследовать дело в избранном нами направлении.
– Это вы про Алексеева, что ли? – с уничижительной гримасой спросил Турецкий.
– Вы же наверняка с ним не встречались, а я – только вчера.
– И как впечатление? – насмешливо спросил Александр Борисович. – Страшен?
– Не то слово! – засмеялся Кучкин.
– Что ж, значит, будем пугаться молча. На нас, я имею в виду Генеральную прокуратуру, тоже пытаются произвести впечатление.
– Уж не размерами ли глобальной катастрофы? – неожиданно спросил Кучкин, и Турецкий, внимательно посмотрев ему в глаза, кивнул и ответил:
– А мы с вами все-таки сработаемся, Валентин Арнольдович.
После такого резюме Александр Борисович придвинул к себе папку с материалами и стал внимательно просматривать их, иногда задавая короткие вопросы, на которые следовали столь же лаконичные ответы. Документов набралось уже достаточно. Были среди них протоколы допросов свидетелей и потерпевших, протоколы осмотра мест происшествия, акты судебно-медицинской экспертизы, заключения взрывотехнической экспертизы. И из всей этой груды собранных материалов Турецкого в первую очередь заинтересовали акты экспертизы взрывотехников.
И в первом, и во втором случае были использованы аналогичные заряды – тротиловые шашки со взрывателем натяжного действия. И масса взрывчатки была одинакова – до трехсот граммов, то есть вполне достаточно, чтобы разнести в клочья не только человека, но и все вокруг него. Это говорило прежде всего о том, что в обеих акциях действовал фактически один и тот же подрывник. Правда, в первом случае заряд был установлен в трубе лестничного мусоропровода, а во втором – сразу за металлической входной дверью квартиры.
То есть, другими словами, можно было с уверенностью предположить, что подрывник либо те люди, которые указывали ему, куда ставить заряды, абсолютно четко знали свое дело.
Женщина поднималась по лестнице на свою лестничную площадку. Здесь, при открывании двери, ее и настигла смерть. Значит, убийца прекрасно знал, что все произойдет именно так, а не иначе.
Но в доме есть и другие жильцы, и далеко не все из них, возможно, пользуются лифтом – есть же любители бега, спортсмены, просто мальчишки, покуривающие на лестничных площадках тайком от родителей.
– Вы были в доме на Бережковской набережной? – по ходу чтения спросил Турецкий.
Читать бесплатно другие книги:
