Книга мёртвых Лимонов Эдуард

Глава 9

Капитан отдела по расследованию убийств Лаура Хейворд молча стояла в своем кабинете, глядя на безобразные груды, возвышавшиеся на ее столе, на стульях и даже на полу, – здесь были хаотично наваленные кипы бумаги и фотографий, мотки цветной бечевки, CD-диски, пожелтевшие бланки телексных сообщений, этикетки, конверты. Окружавший ее беспорядок, подумала она, был точным отражением состояния ее души.

Замечательно выстроенные ею доказательства вины специального агента Пендергаста – для чего и понадобились все эти мотки цветной бечевки, фотографии и этикетки – рухнули. А ведь все казалось таким логичным. Свидетельств немного, но они были ясными, последовательными и в высшей степени убедительными. Пятнышко крови, крохотные частицы ткани, несколько волосков, завязанный особым способом узел, последовательность собственников орудий убийства. Анализ ДНК не подвел, точно так же как и результаты судебно-медицинской экспертизы и вскрытия. Все они указывали на Пендергаста. Дело против него казалось абсолютно ясным. Может быть, слишком ясным. В этом, если говорить коротко, и заключалась проблема.

В дверь осторожно постучали, и, обернувшись, Лаура увидела в проеме высокую фигуру капитана Глена Синглтона. Это был мужчина под пятьдесят, с уверенными энергичными движениями опытного пловца, удлиненным лицом и орлиным профилем. Угольно-черный костюм казался слишком дорогим и слишком хорошо сшитым для офицера полицейского управления Нью-Йорка. К тому же каждые две недели Глен оставлял сто двадцать долларов парикмахеру в фойе «Карлайла», доводившему его короткую стрижку до совершенства. Но это свидетельствовало лишь о привередливости Синглтона, а не о его коррумпированности. Несмотря на свою приверженность моде, он был очень хорошим полицейским, одним из лучших в управлении.

– Лаура, можно войти? – Он улыбнулся, обнажив ряд превосходных, очень дорогих зубов.

– Конечно. Зачем ты спрашиваешь?

– На вчерашнем корпоративном вечере нам тебя не хватало. У тебя что, неприятности?

– Неприятности? Нет, все в порядке.

– В самом деле? Тогда я не понимаю, почему ты не воспользовалась возможностью бесплатно поесть, попить и повеселиться.

– Не знаю. Наверное, у меня просто не было настроения.

Оба замолчали, и в наступившей неловкой тишине Синглтон начал оглядываться в поисках свободного стула.

– Прошу прощения за беспорядок. Я как раз занималась… – Лаура замолчала.

– Чем?

Она пожала плечами.

– Именно этого я и боялся. – Синглтон заколебался, словно принимая решение, потом закрыл дверь и подошел к столу. – Это не похоже на тебя, Лаура, – сказал он тихо.

«Так вот как это всегда начинается», – подумала она.

– Я твой друг и не собираюсь ходить вокруг да около, – продолжал Синглтон. – Я очень хорошо понимаю, чем ты «как раз занималась», и уверяю тебя, что ты навлечешь на себя серьезные неприятности.

Хейворд молча ждала продолжения.

– Ты вела это дело так, как описывают в учебниках. Ты сделала все просто великолепно. Так почему же теперь ты себя мучаешь? – Синглтон в недоумении развел руками.

Лаура внимательно смотрела на него, стараясь сдержать вспышку гнева, причиной которого был не он, а скорее она сама.

– Почему? Да потому, что в тюрьме находится невиновный. Агент Пендергаст не убивал Торренса Гамильтона, как не убивал Чарлза Дьючемпа и Майкла Декера. Его брат Диоген – вот кто настоящий убийца.

Синглтон вздохнул.

– Послушай, никто не сомневается, что Диоген украл коллекцию алмазов, принадлежавшую музею, и похитил Виолу. Имеются показания д’Агосты, того гематолога Каплана и самой Маскелин, которые это подтверждают. Однако из этого не следует, что убийца – он. У тебя нет никаких доказательств. С другой стороны, ты проделала отличную работу и доказала, что эти убийства совершил Пендергаст. Почему бы тебе не оставить все как есть?

– Я сделала то, что, как предполагалось, должна была сделать, – в этом-то все дело. Меня направили по ложному следу, а Пендергаста подставили.

Синглтон нахмурился.

– За свою карьеру я видел много сфабрикованных дел, но чтобы они сработали, требуется невероятная ловкость.

– Д’Агоста с самого начала говорил мне, что Диоген собирался подставить своего брата. Пока Пендергаст находился на лечении в Италии, он собрал все необходимые вещественные доказательства: кровь, волосы, волокна ткани – все. Д’Агоста настаивал, что Диоген жив, что именно он похитил Виолу и стоял за кражей алмазов. В этом он оказался прав, и это заставляет меня думать, что он был прав и во всем остальном.

– Д’Агоста празднует победу! – презрительно произнес Синглтон. – Он обманул мое доверие. И твое. Я не сомневаюсь, что дисциплинарная комиссия утвердит решение о его увольнении из полиции. Ты что, хочешь играть на стороне такой «звезды»?

– Я лишь хочу установить истину. Пендергаст оказался в тюрьме из-за меня, и только я могу это исправить.

– Единственный способ сделать это – доказать, что убийцей является кто-то другой. У тебя есть хоть какие-то улики против Диогена?

Хейворд нахмурилась.

– Марго Грин описала напавшего на нее человека, и он…

– На Марго Грин напали в полутемной комнате. Ее показания никто не примет в расчет. – Синглтон немного помолчал и заговорил уже мягче: – Послушай, Лаура, давай не будем друг друга обманывать. Я знаю, каково тебе сейчас. Вступать в отношения с сотрудником полиции нелегко. А разрывать такие отношения еще труднее. И поскольку в этом деле фигурирует д’Агоста, я прекрасно понимаю…

– Я и д’Агоста – очень старая история, – перебила его Лаура. И мне не нравятся эти инсинуации. Как, кстати, не понравился и твой визит ко мне.

Синглтон поднял кипу бумаг со стула для посетителей, положил ее на пол и уселся, опустив голову и уперев локти в колени. Наконец он вздохнул и поднял глаза.

– Лаура, ты самая молодая женщина-капитан в отделе по расследованию убийств за всю историю полицейского управления Нью-Йорка. И ты стоишь двух парней, имеющих такую же должность. Комиссар Рокер тебя любит. И майор тебя любит. Твои подчиненные тебя любят. В один прекрасный день ты сама станешь комиссаром – я в этом не сомневаюсь. Я пришел сюда не потому, что меня кто-то об этом попросил. Я пришел по собственной инициативе – сказать тебе, что ты опоздала. Делом Пендергаста занимается ФБР. Они считают, что он убил Декера, и не собираются отказываться от своей точки зрения. У тебя есть лишь подозрения и больше ничего… Не стоит из-за этого ломать свою карьеру. Потому что именно это и случится, если ты пойдешь против ФБР – и проиграешь.

Лаура твердо посмотрела на него и набрала в легкие побольше воздуха:

– Ну что ж, значит, так тому и быть.

Глава 10

Члены маленькой группы спустились по ведущей к гробнице Сенефа лестнице, оставив следы на пыльных ступенях, словно на свежевыпавшем снегу.

Уичерли остановился и посветил фонариком.

– Ага. Это то, что древние египтяне называли первым переходом бога по пути солнца. – Он обернулся к Норе и Мензису. – Я еще не надоел вам со своей болтовней?

– Ну что вы! Это очень интересно, – запротестовал Мензис. – Небольшая экскурсия нам только на пользу.

Зубы Уичерли блеснули в тусклом свете.

– Проблема заключается в том, что значение этих древних захоронений все еще остается загадкой для современного человека. Хотя время их создания довольно легко установить. Вот это, например, довольно типичная гробница периода Нового царства, предположительно конец Восемнадцатой династии.

– В самую точку, – подтвердил Мензис. – Сенеф был визирем и регентом Тутмоса Четвертого.

– Благодарю вас. – Уичерли выслушал комплимент с видимым удовольствием. – Большинство гробниц периода Нового царства состоят из трех частей – внешней, средней и внутренней гробницы – и имеют в общей сложности двенадцать камер, символизирующих проход бога солнца через царство мертвых за двенадцать ночных часов. Фараона хоронили на закате, и его душа сопровождала бога солнца, когда он в своей барке совершал полное опасностей путешествие по загробному миру, чтобы во всем блеске возродиться утром.

Уичерли посветил вперед, и луч фонарика выхватил из темноты еще одну дверь, расположенную в дальнем конце помещения.

– Лестница заваливается булыжником, а за ней находится следующая замурованная дверь.

Они спустились еще на несколько ступеней и наконец оказались перед массивной дверью с изображением огромного глаза Гора. Уичерли направил фонарик на глаз и окружающие его иероглифы.

– Вы можете их прочитать? – спросил Мензис.

Уичерли усмехнулся:

– У меня это очень неплохо получается. Перед нами проклятие. – Он исподтишка подмигнул Норе. – «Да сожрет Аммут сердце всякого, кто переступит этот порог».

Повисшую после этих слов тишину нарушил Маккоркл.

– И все? – спросил он с коротким нервным смешком.

– Расхитителю гробниц, – ответил Уичерли, – вполне хватило бы. Это было самое страшное проклятие для древнего египтянина.

– Кто такой Аммут? – поинтересовалась Нора.

– Пожиратель проклятых. – Уичерли посветил фонариком на роспись на дальней стене, где было изображено существо с головой крокодила, телом леопарда и непропорционально большой задней частью бегемота. Припав к песку, чудовище широко раскрыло пасть, готовясь сожрать несколько лежащих перед ним человеческих сердец. – Дурные слова и поступки утяжеляли сердце, и после смерти Анубис взвешивал его на весах, сравнивая с пером Мата. Если сердце весило больше пера, Тот, бог с головой бабуина, бросал его на съедение монстру Аммуту. Аммут ходил испражняться в западные пески – там-то и находили свой конец люди, не желавшие вести праведную жизнь. Они просто превращались в кучку дерьма, поджаривающуюся на солнце в Западной пустыне.

– Благодарю вас, доктор. Это даже больше, чем я хотел услышать, – остановил его Маккоркл.

– Для древнего египтянина ограбление гробницы фараона было чудовищным святотатством. И тем, кто все же отваживался в нее войти, проклятие казалось вполне реальным. Чтобы лишить мертвого фараона его магической силы, грабители не только уносили из гробницы ценные вещи, но и ломали и крушили все, что в ней находилось. Только так можно было уничтожить злые чары.

– Нора, это надо будет использовать для нашей выставки, – пробормотал Мензис.

После недолгого колебания Маккоркл шагнул через порог, остальные последовали за ним.

– Второй переход бога, – сказал Уичерли, светя лучом фонарика. – Стены сплошь покрыты цитатами из «Реунупертембру» – египетской Книги мертвых.

– Как интересно! – воскликнул Мензис. – Прочитайте нам что-нибудь.

Уичерли начал негромко читать:

– «Регент Сенеф, чье слово – истина, заклинает: «Хвала и благодарение тебе, о Ра! Тебе, подобному золоту! Тебе, освещающему два царства с самого своего рождения! Твоя мать принесла тебя на руках, и ты осветил путь, по которому следует Диск. О Великий Свет, проплывающий по Ну, ты даешь жизнь многим поколениям, питая их из глубинных источников твоих вод». Это заклинание покойного Сенефа, обращенное к богу солнца Ра. Текст вполне характерен для Книги мертвых.

– Я слышала о Книге мертвых, – сказала Нора, – но знаю о ней очень немного.

– В основе ее лежат заклинания, заговоры и магические формулы. Они помогали умершим преодолеть путь через загробное царство и выйти на Тростниковое поле – древнеегипетский эквивалент Неба. Ночь после погребения фараона его подданные проводили в тревожном ожидании: ведь если бы с ним что-то случилось в царстве мертвых и он не возродился бы утром, солнце больше никогда бы не взошло. Мертвому царю необходимо было знать заклятия, тайные имена змей и прочие колдовские вещи, чтобы благополучно завершить путешествие. Потому-то все это и написано на стенах гробницы – Книга мертвых была набором подсказок для покойников, желающих обрести вечную жизнь.

Уичерли засмеялся и осветил фонариком четыре ряда иероглифов, нанесенных на стену красной и белой красками. Остальные подошли поближе, поднимая клубы серой пыли.

– Это Первые врата мертвых, – продолжал Уичерли. – Здесь изображен фараон, садящийся в барку бога солнца и направляющийся в загробное царство, где его приветствует толпа мертвых. Достигнув Четвертых ворот, они оказываются в ужасной пустыне Сокот, и барка тут же волшебным образом превращается в змею, которая переносит их через раскаленные пески… А вот очень драматический момент: в полночь душа бога Ра соединяется с его телом – мумифицированными останками.

– Простите, что перебиваю вас, доктор, – вмешался Маккоркл, – но нам нужно осмотреть еще восемь комнат.

– Да, конечно. Извините, пожалуйста.

Они направились к дальнему концу камеры. Там, за глубоким проемом, оказались круто уходящие вверх и исчезающие в темноте ступени.

– Этот проход тоже заваливали булыжником, – сказал Уичерли, – чтобы обезопасить гробницу от воров.

– Будьте осторожны, – пробормотал Маккоркл, поднимавшийся первым.

Уичерли обернулся к Норе и протянул ей руку с безупречным маникюром:

– Позвольте вам помочь.

– Думаю, я вполне смогу справиться сама, – ответила она. Такая старомодная учтивость позабавила девушку. Увидев, как осторожно ступает Уичерли в своих еще недавно начищенных до блеска, а теперь покрытых пылью ботинках, Нора решила, что у него гораздо больше шансов поскользнуться и свернуть себе шею.

– Осторожно! – крикнул Уичерли Маккорклу. – Если эта гробница сооружена по обычному образцу, вверху должен быть колодец.

– Колодец? – удивился Маккоркл.

– Глубокая шахта, служившая ловушкой для непрошеных гостей. Кроме того, в колодце скапливалась вода, что предотвращало затопление гробницы в периоды, когда вся Долина царей покрывалась водой. Хотя такое, надо сказать, случалась нечасто.

– Даже если колодец и цел, через него наверняка перекинут мост, – предположил Мензис. – Не забывайте, что здесь когда-то была выставка.

Все осторожно двинулись дальше, и лучи фонариков наконец осветили шаткий деревянный мостик, переброшенный через шахту глубиной по меньшей мере пятнадцать футов. Маккоркл, знаком приказав своим спутникам остановиться, внимательно осмотрел его, светя себе фонариком, потом сделал осторожный шаг вперед. Внезапно раздавшийся громкий треск заставил Нору вздрогнуть. Маккоркл в страхе схватился за перила. Но, к счастью, это был всего лишь звук усаживающегося дерева – мостик выдержал.

– Он все еще вполне надежен, – сделал вывод Маккоркл. – Идите по одному.

Нора осторожно прошла по узкому мостку.

– Невозможно поверить, что когда-то это было частью экспозиции. Как удалось вырыть такой колодец под фундаментом музея?

– Должно быть, была пробита подстилающая порода, – раздался сзади голос Мензиса. – Надо будет все выяснить.

За мостом оказался еще один порог.

– Теперь перед нами средняя гробница, – сказал Уичерли. – Здесь была еще одна замурованная дверь. Какие прекрасные фрески! Вот изображение встречи Сенефа с богами и еще несколько строк из Книги мертвых.

– Опять проклятия? – спросила Нора, глядя на глаз Гора, нарисованный прямо над когда-то замурованной дверью.

Уичерли посветил фонариком:

– Гм-м. Такой надписи я никогда раньше не видел. «Место, которое запечатано. Тот, кто ложится в закрытое место, возрождается душой Ба, находящейся в нем. Тот, кто входит в это место, лишается души Ба. Да решит глаз Гора, остаться мне невредимым или быть проклятым, о великий бог Осирис!»

– Звучит как проклятие, – сказал Маккоркл.

– Думаю, это всего лишь неизвестные строки из Книги мертвых. Чертова книга насчитывает почти двести глав, и еще никому не удалось прочесть ее целиком.

Средняя гробница представляла собой просторный зал со сводчатым потолком и шестью огромными каменными колоннами, густо покрытыми иероглифами и фресками. Норе показалось невероятным, что помещение такого размера и так богато украшенное могло быть более полувека скрыто от всех в недрах музея.

Уичерли отвернулся. Луч его фонарика один за другим выхватывал из темноты участки росписи, покрывающей стены.

– Это очень необычная камера – Зал колесниц, древние называли ее Залом защиты от врагов. Здесь хранилось военное снаряжение, которое могло понадобиться фараону в загробной жизни: колесница, лук со стрелами, лошади, мечи, кинжалы, дубинки и шесты, шлем и кожаные доспехи.

Луч фонарика замер на фризе с изображением сотен сваленных в кучу обезглавленных тел. Рядом виднелись ряды голов. Земля вокруг была залита кровью. Древний художник не забыл и о такой реалистичной детали, как вывалившиеся языки.

Миновав множество переходов, они оказались в комнате, которая казалась несколько меньше остальных. С одной стороны стену украшала фреска со сценой взвешивания сердец, уже встречавшаяся им ранее, но гораздо большего размера. Рядом располагалось внушающее ужас изображение Аммута.

– Зал истины, – произнес Уичерли. – Суда не мог избежать даже фараон – в нашем случае Сенеф, который обладал почти такой же властью, как фараон.

Маккоркл что-то пробормотал и исчез в соседней камере. Остальные последовали за ним. Это оказался еще один просторный зал со сводчатым потолком, являвшим собой усыпанное звездами ночное небо. Стены зала были сплошь покрыты иероглифами. В центре стоял огромный гранитный саркофаг, оказавшийся пустым. В каждой стене имелась большая черная дверь.

– Это очень необычная гробница, – произнес Уичерли, водя лучом фонарика по полу и стенам зала. – Такого я и представить себе не мог. Получив ваше приглашение, доктор Мензис, я подумал, что гробница будет небольшой, но, конечно, очень красивой. Но это же настоящая громадина! Откуда она здесь взялась?

– Это очень интересная история, – ответил Мензис. – Когда Наполеон в 1789 году завоевал Египет, одним из его трофеев стала эта гробница, которую он разобрал, блок за блоком, чтобы перевезти во Францию. Однако после того как Нельсон разгромил французов в знаменитом сражении при Абукире, один шотландский капитан присвоил гробницу себе. Некоторое время она стояла в его поместье на Шотландском нагорье, но в девятнадцатом веке последний потомок моряка, седьмой барон Рэттрей, которому очень нужны были деньги, продал гробницу кому-то из первых попечителей музея. Тот, в свою очередь, переправил ее через Атлантический океан и установил на этом самом месте, когда музей еще только строился.

– Этот барон лишил Англию одного из ее национальных сокровищ.

Мензис улыбнулся:

– Он получил за это тысячу фунтов.

– Тем хуже! Пусть Аммут сожрет сердце жадного барона, продавшего такую бесценную вещь! – Уичерли засмеялся, посмотрев на Нору своими сияющими голубыми глазами, но та в ответ лишь вежливо улыбнулась. Интерес к ней молодого археолога становился все более очевидным, и его, казалось, ничуть не смущало обручальное кольцо у нее на пальце.

Маккоркл нетерпеливо топтался на месте.

– Это погребальная камера, – начал Уичерли, – которую древние называли Домом золота. Перед ней располагались Комната ушебти, Комната каноп, где в специальных сосудах хранились внутренние органы фараона, Последняя сокровищница и Место отдохновения богов. Потрясающе! Правда, Нора? Сколько интересного нас ожидает!

Нора ответила не сразу. Она думала о том, как огромна гробница и как много в ней пыли. Им придется здорово потрудиться, чтобы привести ее в порядок.

Мензис, очевидно, размышлял о том же самом, потому что его улыбка, когда он повернулся к ней, показалась Норе немного растерянной.

– Ну что ж, – сказал он, – следующие шесть недель нам наверняка не придется скучать.

Глава 11

Джерри Фекто изо всех сил хлопнул дверью сорок четвертой одиночной камеры, и оглушительный звук разнесся по всему третьему этажу Херкморского исправительного учреждения номер три. Ухмыльнувшись, Джерри подмигнул своему напарнику, и они еще некоторое время постояли за дверью, прислушиваясь к эху, отразившемуся от толстых бетонных стен и замершему вдали.

Все, что касалось заключенного, содержавшегося в сорок четвертой одиночной, было окутано тайной. И это давало повод охранникам беспрестанно о нем судачить. Ясно было одно: птица он непростая. Несколько раз его навещали агенты ФБР, да и сам начальник тюрьмы проявлял к нему интерес. Но больше всего Фекто поразила полная засекреченность любой относившейся к нему информации. Обычно стоило появиться новому заключенному, как мельница слухов тут же начинала работать, и вскоре все уже знали, какое ему предъявлено обвинение, а также кровавые подробности его злодеяния. Однако на этот раз никому не удалось узнать даже имени арестанта, не говоря уж о его преступлении. В случае необходимости его называли одной-единственной буквой – А.

В довершение ко всему этот парень внушал ужас. Не сказать, что его внешние данные были впечатляющими: высокий, худощавый, очень бледный – настолько, что казалось, он и родился в одиночной камере. Говорил заключенный редко, а если все же открывал рот, то голос его звучал совсем тихо, так что приходилось наклоняться, чтобы разобрать слова. Нет, дело было не в этом. Все дело было в глазах. За двадцать пять лет службы в исправительных учреждениях Фекто никогда не видел таких пронзительно холодных глаз, напоминающих два серебристых осколка сухого льда; казалось, температура их настолько низка, что еще немного, и они задымятся. Видит Бог, даже от мыслей о нем у Джерри выступали мурашки.

Фекто не сомневался, что этот человек совершил действительно ужасное преступление. Или несколько преступлений, как Джеффри Дахмер, хладнокровный серийный убийца. Во всяком случае, выглядел он соответствующе. Вот почему, получив приказ перевести заключенного в сорок четвертую одиночную, Фекто так обрадовался. Больше ему ничего не нужно было объяснять. В эту камеру сажали наиболее упрямых – тех, кого следует разговорить. Не то чтобы эта камера была чем-то хуже остальных в одиночном блоке Херкмора – все они одинаковы: металлическая койка, унитаз без сиденья и кран с холодной водой. Но имелась деталь, делавшая сорок четвертую одиночную особенной и объяснявшая, почему здесь можно было сломать любого заключенного, – близость к сорок пятой одиночной. И к Барабанщику.

Фекто и его напарник Бенджи Дойл бесшумно стояли у двери, ожидая, когда Барабанщик опять возьмется за свое. Сейчас он сделал перерыв – всего на несколько минут, как всегда, когда в соседнюю камеру приводили нового заключенного. Но пауза никогда не длилась долго.

И вот, как по расписанию, из сорок пятой одиночной послышалось тихое шарканье, следом – чмоканье и негромкое постукивание пальцами по металлической спинке кровати. Еще немного шарканья, отрывистое бормотание – и, наконец, барабанная дробь. Вначале она была довольно медленной, потом стала быстро ускоряться, после чего стаккато прервали синкопированные рифы, сопровождаемые опять-таки чмоканьем и шарканьем, – непрекращающийся звуковой поток, проявление неиссякаемой гиперактивности.

Лицо Фекто расплылось в улыбке, взгляд его встретился со взглядом Дойла.

Барабанщик был идеальным заключенным. Он никогда не кричал и не выбрасывал еду из миски. Никогда не ругался и не угрожал надсмотрщикам. В его камере всегда царил порядок, он охотно стригся и следил за чистотой тела. Но у него было две особенности, из-за которых он и содержался в одиночном заключении: он почти никогда не спал, а в часы бодрствования барабанил. Он не делал это громко или вызывающе. Просто не замечал ничего вокруг, в том числе и угроз с проклятиями в свой адрес. Он вообще, казалось, не подозревал о существовании внешнего мира и продолжал барабанить – не делая никаких исключений, ничем не выражая недовольства или обеспокоенности, очень сосредоточенно. Как ни странно, именно приглушенность издаваемых им звуков больше всего действовала на нервы – это была своего рода китайская пытка для уха.

Когда Фето и Дойл получили приказ перевести заключенного А в одиночную камеру, им было велено забрать у него все принадлежавшие ему вещи, особенно, как подчеркнул начальник тюрьмы, письменные принадлежности. Они отобрали все: книги, рисунки, фотографии, журналы, блокноты, ручки и чернила. Заключенному ничего не оставалось, кроме как слушать Барабанщика.

Ба-да-ба-да-дитти-дитти-боп-хуп-хуп-хуппа-хуппа-би-боп-би-боп-дитти-дитти-дитти-бум! Дитти-бум! Дитти-бум! Дитти-бада-бум-бада-бум-ба-ба-ба-бум! Ба-да-ба-да-поп! Ба-поп! Ба-поп! Дитти-дитти-дэтти-шарк-шарк-дитти-да-да-да-дит! Дитти-шарк-стук-шарк-стук-да-да-дададада-поп! Дит-дитти-дитти-дитти-дэп! Дит-дитти…

Фекто решил, что с него хватит – пробрало до самых костей. Кивком он указал Дойлу на выход, и они быстро пошли по коридору, оставляя позади звуки, производимые Барабанщиком.

– Думаю, больше недели он не протянет, – сказал Фекто.

– Неделю? – Дойл усмехнулся. – Да этот несчастный ублюдок не продержится и двадцати четырех часов!

Глава 12

Плотно прижавшись к земле, лейтенант Винсент д’Агоста, лежал на вершине высокого холма, возвышающегося над исправительным учреждением в Херкморе, штат Нью-Йорк. Моросил мелкий холодный дождь. Рядом с д’Агостой виднелся темный силуэт человека по фамилии Проктор. Наступила полночь. Огромная тюрьма раскинулась прямо под ними, в неглубокой долине. Ярко освещенная желтыми фонарями, она являла собой странное сюрреалистическое зрелище, напоминая гигантский нефтеочистительный завод.

Д’Агоста поднял цифровой бинокль и еще раз как следует изучил общую планировку тюрьмы. Херкморское исправительное учреждение занимало площадь по меньшей мере в двадцать акров и состояло из трех низких и очень длинных бетонных зданий, расположенных в форме перевернутой буквы П. Их окружали асфальтированные прогулочные дворики, сторожевые вышки, обнесенные забором служебные территории и помещения охраны. Д’Агоста знал, что первое здание называлось Федеральным подразделением максимальной безопасности и было заполнено самыми закоренелыми преступниками, которых только порождала современная Америка, – и это, мрачно подумал д’Агоста, еще мягко сказано. Второе, гораздо меньшее по размеру, официально именовалось Федеральным учреждением содержания преступников, в отношении которых вынесен смертный приговор. Смертная казнь в штате Нью-Йорк была отменена, однако существовало еще федеральное законодательство, поэтому в корпусе содержались те немногие, кто был осужден федеральными судами.

Третье здание также имело название, которое мог изобрести только тюремный бюрократ: Федеральное учреждение досудебного содержания особо опасных и склонных к побегу заключенных. В нем дожидались суда те, кого обвиняли в наиболее тяжких преступлениях и кому было отказано в освобождении под залог, поскольку считалось, что они обязательно ударятся в бега: наркобароны, террористы, серийные убийцы, действовавшие на территории нескольких штатов, и лица, обвиняемые в убийстве федеральных агентов. На херкморском жаргоне это место называлось «Черная дыра».

Именно в этом здании в настоящее время содержался специальный агент А.К.Л. Пендергаст. Подобно некоторым легендарным тюрьмам, находившимся в ведении штатов, таким как Синг-Синг и Алькатрас, откуда еще никому не удавалось сбежать, Херкмор был единственной федеральной тюрьмой, которая могла похвастаться тем же самым.

Д’Агоста продолжал внимательно рассматривать тюремные постройки и прилегающие к ним участки земли, не упуская ни одной из тех малейших деталей, которые в течение трех недель тщательно изучал на бумаге. Он медленно переводил бинокль от главных зданий к тем, что располагались в стороне, и, наконец, дошел до границ территории тюрьмы.

На первый взгляд границы Херкмора не были чем-либо примечательны. Система охраны включала три стандартные линии ограждения. Первая представляла собой сетчатый забор высотой двадцать четыре фута, по верху которого проходила колючая проволока, освещаемый ксеноновыми прожекторами мощностью в несколько миллионов свечей. Полоса посыпанной гравием земли шириной в двадцать ярдов отделяла первую линию от второй – стены из шлакобетона с шипами и колючей проволокой наверху. Вдоль стены через каждые сто ярдов располагались сторожевые вышки, где находились вооруженные охранники – д’Агоста видел, как осторожно они двигались, готовые к любой неожиданности. За стеной тянулась следующая полоска земли шириной сто футов, по которой свободно бегали доберманы, а за ней располагался последний барьер ограждения – сетчатый забор, идентичный первому. Примерно в трехстах ярдах от него начинался лес.

Однако уникальным Херкмор делало то, что было скрыто от посторонних глаз, – самая современная электронная система наблюдения, считавшаяся лучшей в стране. Д’Агоста видел техническое описание этой системы, а если точнее, посвятил его изучению несколько дней, но так ничего и не понял. Правда, он не считал это серьезной проблемой: Эли Глинн, его странный молчаливый партнер, сидевший в напичканном электроникой фургоне в одной миле отсюда, прекрасно во всем разобрался, и этого вполне достаточно.

Но дело было даже не в охранной системе, а в менталитете обслуживающего персонала. Хотя Херкмор пережил множество попыток побега, в том числе несколько очень хитроумных, ни одна из них не увенчалась успехом. И каждый охранник, каждый служащий тюрьмы гордился этим. Здесь невозможно было представить себе продажного бюрократа, спящего на посту охранника или неработающие камеры наружного наблюдения. Именно это и беспокоило д’Агосту больше всего.

Он закончил осмотр и взглянул на Проктора. Водитель ничком лежал рядом, ведя съемку цифровой камерой «Никон», оборудованной миниатюрным штативом, 2600-миллиметровыми линзами и специальными CDD-чипами, настолько чувствительными, что они фиксировали движение отдельных протонов.

Д’Агоста пробежал глазами список вопросов, составленный Глинном. Одни были вполне понятными: сколько собак охраняет тюрьму, сколько охранников находится на каждой вышке и сколько – у ворот. Глинн попросил дать ему как можно более подробное описание всех автомобилей, въезжающих на территорию тюрьмы и выезжающих с нее. Он желал иметь максимально точное представление о расположении антенн, «тарелок» и ультракоротковолновых передатчиков на крышах зданий. Но некоторые его просьбы показались д’Агосте несколько странными. Например, он хотел знать, чем покрыты участки земли между стеной и внешним забором – глиной, гравием или травой. Кроме того, попросил сделать забор воды из ручья, протекающего на некотором расстоянии от тюрьмы. Но самым необычным было поручение собрать весь имеющийся мусор на определенном участке ручья. Глинн велел вести наблюдение за тюрьмой в течение двадцати четырех часов и по возможности записывать все, что они заметят: время, когда заключенных выводят на прогулку, все перемещения охранников, прибытие и отъезд поставщиков, подрядчиков и других посетителей. Он хотел знать, когда зажигают и гасят свет. И требовал, чтобы все эти данные были зафиксированы с точностью до секунды.

Д’Агоста произнес несколько слов в микрофон цифрового записывающего устройства, которое дал ему Глинн. Потом прислушался к тихому жужжанию камеры Проктора, к стуку дождевых капель по веткам деревьев и потянулся:

– Господи, как только подумаю, что Пендергаст там!..

– Ему, должно быть, очень тяжело, сэр, – ответил его спутник в своей невозмутимой манере.

Проктор не был обычным водителем – это д’Агоста понял, увидев, как он менее чем за шестьдесят секунд вскрыл и угнал «Коммандо CAR-15/XM-177», – но на его непроницаемом, как у Дживса,[4] лице невозможно было что-либо прочесть.

Камера продолжала жужжать и пощелкивать. Вдруг запищала рация, пристегнутая к ремню д’Агосты. «Транспортное средство», – послышался из нее голос Глинна, и через минуту голые ветви деревьев осветили фары грузового автомобиля, приближающегося к ним по единственной дороге, ведущей в Херкмор со стороны расположенного в двух милях городка. Проктор стал быстро перемещать объектив камеры, д’Агоста прижал к глазам бинокль – увеличение настраивалось автоматически, с учетом изменения контраста. Грузовик вынырнул из-за деревьев и попал в зону света, окружавшую тюрьму. Д’Агоста подумал, что он принадлежит какой-нибудь службе доставки продуктов, и оказался прав: надпись на его борту гласила: «Мясо и субпродукты от Хелмера». Грузовик остановился у ворот, и водитель достал документы. Охранник махнул рукой, разрешая машине въехать на территорию. Оказалось, что каждые ворота открывались автоматически и только после того, как створки предыдущих полностью задвигались. Затвор камеры продолжал щелкать. Д’Агоста посмотрел на секундомер, продиктовал значение в микрофон и повернулся к Проктору.

– Завтра, похоже, у них будут пироги с мясом, – произнес он, но шутка ни одному из них не показалась смешной.

– Да, сэр.

Д’Агоста попытался представить себе, как утонченный гурман Пендергаст ест то, что привезли для заключенных в грузовике, и в который раз с горечью подумал о том, сколько еще ему придется там находиться.

Грузовик въехал на внутреннюю подъездную дорожку, два раза повернул и, подав задним ходом к крытой погрузочной платформе, скрылся из вида. Д’Агоста сделал еще одну запись и приготовился ждать. Через шестнадцать минут грузовик вновь показался на подъездной дорожке.

Д’Агоста проверил время: почти час ночи.

– Пойду возьму пробу воды и выполню магнитное драгирование.

– Будьте осторожны.

Д’Агоста надел на спину маленький рюкзак и стал спускаться по склону холма, прокладывая себе путь сквозь кустарник и заросли горного лавра. Вода хлюпала у него под ногами, капала с голых веток. Тут и там между деревьями виднелись полоски подтаявшего снега. Внизу фонарь уже не был нужен – мощности прожекторов Херкмора вполне хватало, чтобы осветить всю округу.

Д’Агоста обрадовался возможности немного размяться. Там, на вершине холма, у него было достаточно времени, чтобы подумать. А думать ему хотелось меньше всего. Его угнетали мысли о предстоящем слушании его дела на дисциплинарной комиссии – слушании, которое вполне могло закончиться для него увольнением. Все, что случилось с ним в последние несколько месяцев, казалось невероятным: и неожиданное повышение, и перевод в полицейское управление Нью-Йорка, и роман с Лаурой Хейворд, и новая встреча и дружба с Пендергастом. А потом все рухнуло в один миг. Его карьера полицейского висела на волоске, он отдалился от Лауры, а его друг Пендергаст теперь гнил в этой дыре в ожидании приговора суда, грозившего ему пожизненным заключением.

Д’Агоста споткнулся, но удержался на ногах. Запрокинув голову, он подставил лицо ледяным каплям дождя в надежде, что холод приведет его в чувство. Потом вытер лицо и продолжил путь. Взять образец воды было непросто, поскольку ручей протекал по краю луга, расположенного у самых стен тюрьмы и хорошо просматривавшегося со сторожевых вышек. Но и это было ничто по сравнению со стоявшей перед ним задачей произвести замеры магнитного поля. Глинн пожелал, чтобы Д’Агоста как можно ближе подобрался к тюремному ограждению с миниатюрным магнитометром в кармане. Его целью было установить наличие встроенных датчиков и неизвестных электромагнитных полей, после чего он должен был закопать этот чертов магнитометр в землю. Но ведь если датчики имелись, они могли его засечь – и тогда неизвестно, чем все закончится.

Д’Агоста продолжал медленно спускаться по склону холма, и земля у него под ногами постепенно выравнивалась. Несмотря на дождевик, он чувствовал, как ледяная вода струйками стекает по ногам, просачивается в ботинки. В ста ярдах впереди виднелись очертания деревьев и слышалось журчание ручья.

Д’Агоста пробирался сквозь заросли лавра, низко наклонившись, а несколько последних ярдов прополз на четвереньках и через несколько секунд оказался на берегу ручья. Было темно, пахло влажными прошлогодними листьями, и кое-где все еще оставалась зубчатая кромка потемневшего льда.

Д’Агоста немного постоял, глядя на тюрьму. Сторожевые вышки находились теперь всего в двухстах ярдах, и яркие прожектора напоминали миниатюрные солнца. Порывшись в карманах, он уже собрался было достать пузырек, который дал ему Глинн, как вдруг внезапная мысль заставила его похолодеть. Его предположение, что охранники не следят за территорией тюрьмы, оказалось ошибочным: он ясно видел, как один из них осматривал край леса, поднеся к глазам бинокль с многократным увеличением. Немаловажная деталь.

Д’Агоста застыл согнувшись в зарослях лавра. Он уже вступил на запретную территорию и теперь чувствовал себя чрезвычайно уязвимым.

Однако охранник, похоже, не заметил его и теперь смотрел в другую сторону. Д’Агоста очень осторожно вытянул руку вперед и опустил пузырек в ледяную воду. Взяв пробу и закрутив колпачок, он пополз вниз по течению ручья, вылавливая из него всякий хлам – пластиковые кофейные стаканчики, несколько пустых банок из-под пива, обертку от жвачки – и складывая его в рюкзак. Глинн несколько раз повторил, что брать нужно все. Это было очень неприятное занятие – переходить ручей вброд, вставать на четвереньки и опускать руки по плечи в ледяную воду. В одном месте переплетение ветвей выполняло роль фильтра, и д’Агоста сорвал джекпот, набрав добрых десять фунтов размокшего мусора.

Закончив, он отправился туда, где Глинн хотел установить магнитометр. Дождавшись, пока охранник отвернется, д’Агоста, низко нагнувшись, перебрался через ручей. За большей частью луга, окружавшего тюрьму, никто не ухаживал, и среди примятой снегом прошлогодней травы попадались высокие жесткие растения, которые могли служить хоть каким-то укрытием.

Д’Агоста пополз вперед, застывая на месте всякий раз, когда охранник направлял бинокль в его сторону. Минуты тянулись бесконечно долго. Он чувствовал, как струйки ледяной воды стекают по шее и спине. Тюремное ограждение приближалось мучительно медленно. Но д’Агоста знал, что нужно идти, причем как можно быстрее, потому что чем дольше он здесь проторчит, тем выше вероятность, что охрана его засечет.

Наконец он достиг места, где трава была скошена. Достав прибор из кармана и просунув руку между стеблями травы, он положил его на землю и начал медленно отступать.

Ползти назад оказалось значительно труднее. Теперь ему приходилось смотреть в другую сторону, и он не мог следить за движениями охранников. Он продолжал ползти, делая частые длительные остановки.

Прошло сорок пять минут, прежде чем д’Агоста вновь перебрался через ручей и опять оказался в сыром лесу. Пробираясь сквозь заросли горного лавра наверх, к их наблюдательному пункту на вершине холма, он чувствовал, что продрог до костей, и ощущал боль в спине из-за тяжелого, набитого сырым мусором рюкзака.

– Задание выполнено? – спросил Проктор, когда он вернулся.

– Да, если не считать того, что пальцы на ногах мне, возможно, ампутируют.

Проктор достал небольшое устройство.

– Сигнал улавливается превосходно. Выходит, от вас до ограды было всего пятьдесят футов. Отличная работа, лейтенант!

Д’Агоста устало обернулся.

– Называйте меня Винни, – предложил он.

– Да, сэр.

– Я тоже мог бы обращаться к вам по имени, но оно мне неизвестно.

– Проктор меня вполне устраивает.

Д’Агоста кивнул. Специальный агент Пендергаст окружил себя личностями, почти такими же таинственными, как он сам: Проктор, Рен… А Констанс Грин, пожалуй, являла собой даже еще большую загадку, чем все они.

Д’Агоста опять посмотрел на часы: почти два. Оставалось еще четырнадцать часов.

Глава 13

Дождь барабанил по ветшающему фасаду сложенного из кирпича и отделанного мрамором особняка в стиле бю-арт, расположенного по адресу: Риверсайд-драйв, 891. Высоко над крышей мансарды молния разрывала ночное небо. Окна первого этажа были заколочены, поверх досок для верности положены листы жести; окна верхних трех этажей надежно закрывали ставни, сквозь которые не проникал ни единый луч света, который мог бы свидетельствовать о том, что жизнь внутри дома продолжается. Огороженный забором передний двор порос кустами сумаха и аилантуса, на подъездной дорожке и у главного входа валялся мусор, по всей видимости принесенный сюда ветром. Одним словом, дом казался покинутым и одиноким, как и многие другие дома на этом неприглядном участке Риверсайд-драйв.

На протяжении долгих лет – просто страшно подумать, насколько долгих! – этот особняк служил убежищем, лабораторией, музеем и хранилищем для некоего господина по имени Инох Ленг. После его смерти дом какими-то неведомыми путями – вместе с необходимостью заботиться о подопечной Ленга Констанс Грин – перешел к его наследнику, специальному агенту ФБР Алоизу Пендергасту.

Но в данный момент агент Пендергаст, обвиненный в убийстве, находился в одиночном заключении в корпусе максимальной безопасности Херкморского исправительного учреждения в ожидании суда. Проктора и д’Агосты тоже не было – они изучали планировку тюрьмы. Странный, весьма экзальтированный человек по имени Рен, который в отсутствие Пендергаста выполнял обязанности опекуна Констанс Грин, также отсутствовал – у него было ночное дежурство в Нью-Йоркской публичной библиотеке.

Констанс Грин находилась в доме совсем одна.

Она сидела перед гаснущим огнем у камина в библиотеке, где не было слышно ни шелеста дождя, ни шума уличного движения, с книгой «Моя жизнь» Джакомо Казавеччо в руках и внимательно изучала воспоминания шпиона эпохи Возрождения о его знаменитом побеге из Лидса. Из этой страшной тюрьмы во дворце герцога Венеции не удавалось сбежать никому – ни до, ни после него. Еще несколько подобных томов стопкой лежали на столике: в них повествовалось о побегах из тюрем, совершенных в самых разных точках земли. Однако большая часть книг рассказывала об исправительной системе Соединенных Штатов. Констанс читала в полной тишине, время от времени делая пометки в обтянутой кожей записной книжке.

Едва она закончила очередную запись, как огонь в камине громко затрещал. Констанс резко подняла голову и испуганно посмотрела на пламя, лизавшее каминную решетку. Ее большие голубые глаза казались слишком серьезными для такого молодого лица – на вид девушке было чуть больше двадцати. Не увидев ничего подозрительного, Констанс успокоилась.

Нельзя сказать, что она испугалась по-настоящему. В конце концов, случайному человеку или грабителю не так-то просто было попасть в особняк. К тому же она знала секреты этого дома лучше кого бы то ни было и в случае опасности могла сразу же укрыться в одном из множества потайных мест. Констанс прожила в особняке так долго и так хорошо его изучила, что почти чувствовала его настроение. И теперь она ощущала неясную тревогу: казалось, дом хочет что-то сказать ей, предупредить об опасности.

На столике рядом с ней стоял чайник с ромашковым чаем. Констанс отложила документы, наполнила чашку и поднялась. Разгладив кремовый передник, она повернулась и направилась к книжным полкам в дальнем конце библиотеки. Каменный пол был застлан пушистыми персидскими коврами, и девушка двигалась абсолютно бесшумно.

Подойдя к полкам, она наклонилась к одной из них, вглядываясь в тисненные золотом корешки. Поскольку библиотека освещалась лишь горевшим в камине огнем да единственной лампой от Тиффани, стоявшей у кресла Констанс, в противоположной части комнаты было довольно темно. Наконец она нашла то, что искала, – изданное еще в годы Великой депрессии сочинение, посвященное управлению тюрьмами, – и вернулась к камину. Вновь устроившись в кресле, Констанс открыла книгу и перелистала несколько страниц в поисках оглавления. Найдя нужное место, отпила глоток чаю из чашки, потянулась, чтобы поставить ее на стол, – и в этот момент подняла глаза.

В кресле-качалке напротив нее теперь сидел мужчина. Он был высокого роста и имел наружность аристократа: бледное лицо с орлиным носом и высоким лбом, рыжеватые волосы, короткая бородка аккуратно подстрижена. Одет был незнакомец в строгий черный костюм. В тот момент, когда он посмотрел на Констанс, огонь в камине ярко вспыхнул, и девушка увидела, что один глаз у него ореховый, а другой – безжизненного молочно-голубого цвета.

Мужчина улыбнулся, и Констанс сразу поняла, кто это, хотя ни разу в жизни его не видела. С криком вскочив с кресла, она уронила чашку.

Незнакомец стремительно, как атакующая жертву змея, выбросил вперед руку и ловко схватил чашку. Поставив ее на серебряный поднос, снова спокойно откинулся в кресле. Ни одна капля не упала на пол. Все произошло так быстро, что Костанс не смогла бы поручиться, что ей это не привиделось. Она стояла, не в силах сдвинуться с места. Несмотря на пережитый шок, девушке было ясно: этот человек находится между нею и единственным выходом из комнаты.

Словно прочитав ее мысли, незнакомец тихо произнес:

– Не надо меня бояться, Констанс. Я не причиню вам вреда.

Девушка продолжала неподвижно стоять, схватившись одной рукой за подлокотник кресла. Обведя взглядом комнату, она вновь посмотрела на сидевшего перед ней человека.