Страх (сборник) Хруцкий Эдуард

Полковник бережно, словно стеклянную, опустил трубку на рычаг.

– Проходите, подполковник.

Капитан распахнул дверь, и Данилов вошел в огромный кабинет.

В глубине его за большим столом сидел человек с погонами комиссара госбезопасности второго ранга.

– Товарищ комиссар государственной безопасности, по вашему приказанию начальник отдела по борьбе с бандитизмом Московского уголовного розыска подполковник Данилов прибыл.

Власик помолчал, словно оценивая доклад, достал из пачки длинную папиросу, закурил.

– Ты знаешь, кто я? – спросил он, выпустив струю дыма.

– Так точно.

– Тогда слушай. Партия доверила мне охрану безопасности товарища Сталина и его семьи. – Власик назидательно поднял указательный палец. – Спокойствие вождя и его близких – главная цель моей жизни и службы, – продолжал он.

Данилов вдруг почувствовал, как между лопатками побежал ручеек пота.

– Ко мне обратился генерал-майор Василий Иосифович Сталин.

Власик сделал многозначительную паузу.

– Ты понял? – продолжал он.

– Так точно.

– Знаешь, что тревожит сына вождя? То-то, не знаешь. Его тревожит убийство Игоря Гаранина. Отец убитого – ближайший друг сына вождя. Понял?

– Так точно.

– Что скажешь?

– Игорь Гаранин, товарищ комиссар, убит бежавшим в прошлом году с этапа налетчиком Грековым Леонидом Викторовичем, 1910 года рождения. Кличка Ленька Грек.

– Уже установил? – удивился Власик.

– Более того, вчера мною был застрелен один из членов его банды.

– Молодцом, – Власик похлопал ладонью по столу, – когда возьмешь убийцу?

– На днях.

– Ишь ты, на днях, – передразнил Власик. – А что мне Василию Иосифовичу сказать? А? Молчишь. Ну так слушай. Генерал Сталин мне сказал так: «Найдут убийцу – орден». Ты анекдоты любишь?

– Смотря какие, товарищ комиссар.

– Веселые.

– Люблю.

– Так слушай. Приходит подполковник домой и говорит жене: ты, мол, возьми мой китель и еще одну дырку на погонах проколи. Жена обрадовалась. Говорит, никак тебе, Ваня, полковника присвоили, а он ей в ответ со слезами: дура, в майора разжаловали. Понял, Данилов?

– Так точно, товарищ комиссар.

– Срок – неделя. Тебе дадут телефон, позвонишь по нему в любое время, хочешь днем, хочешь ночью. Доложишь, что взял этого, как его…

– Грека, товарищ комиссар.

– Точно. Грека. Уложишься в срок – орден, не уложишься – звезду долой. У меня все.

Власик махнул рукой.

Данилов четко повернулся через левое плечо и вышел. В приемной его ожидал все тот же тощий капитан, он молча протянул ему бумажку с телефоном и сказал:

– Прошу.

И снова мимо постов, сквозь строй подозрительных глаз. Поворот – офицер. Потом брусчатка кремлевской мостовой, потом пост у ворот.

Данилов вышел на Красную площадь и расстегнул китель. Нижняя рубашка была мокрая, хоть выжимай.

Он стоял рядом с храмом Василия Блаженного и обмахивался полами кителя.

Мимо, удивленно поглядев на него, прошла серьезная женщина в очках. Оглянулась, покачала головой неодобрительно и двинулась дальше.

Данилов застегнул пуговицы, а крючки на воротнике трогать не стал. Закурил и почувствовал внезапно смертельную усталость. Она была свинцово ощутима, словно кто-то навешал на плечи мешки с песком.

«Что же это такое? Почему? Как мог, пусть даже всесильный, главный охранник так разговаривать со мной? С прислугой в хороших домах разговаривают вежливее. Двадцать шесть лет я ловлю бандитов. Пришел в МЧК в восемнадцатом, когда Власик этот не знал, как в сортир сходить. И что?»

Данилов оглянулся. Кремлевская стена славно придавила его. Он впервые почувствовал свою полную незащищенность.

«От таких, как Власик и его ребята, не спасут ни погоны, ни ордена, ни заслуги. Для них этого не существует. Для них вообще ничего не существует. Они хозяева. Они награждают и милуют. И власть им дал не Берия и Меркулов, а человек, которого все восторженно, с придыханием называют Вождем».

Данилов никогда не видел его. Слышал от друзей-чекистов, что он маленького роста, сухорук, рябоват и властен. Данилов никогда не задумывался, как он относится к Сталину. Существовала официальная форма, принятая на партсобраниях. Он много лет свято придерживался ее и только сегодня понял, что боится этого человека.

Папироса догорела до мундштука, и во рту появился кисловатый привкус жженой бумаги.

Данилов бросил окурок в урну и пошел к Историческому музею.

И вдруг на углу Никольской он увидел Володю Муштакова, начальника отдела по борьбе с мошенничеством.

– Володя, ты что здесь делаешь? – обрадовался Данилов.

– Ваня, я нашу машину увидел и решил подождать тебя.

– А где машина?

– Я ее отпустил.

– Значит, ты меня ждал?

– Ждал, Ваня. Когда-то я так же брата ждал, но не дождался.

– Но ведь он на свободе.

– Да, ему вернули генеральское звание, ордена, отправили на фронт. А меня после ранения под Ельней вернули обратно в МУР.

Данилов хорошо знал Сергея, брата Володи. Его арестовали в тридцать восьмом. Володю тогда выгнали из МУРа и перевели во вневедомственную охрану.

В сорок первом Володя Муштаков добровольно ушел на фронт. А после ранения его опять взяли в МУР, даже начальником отдела сделали.

Но тридцатые словно печать поставили невидимую, и ходил Володя в капитанах, хотя трижды уже подавали бумаги на присвоение ему очередного звания.

– Тебя, как видишь, дождался. – Муштаков достал трубку, раскурил.

– Спасибо, Володя.

– Знаешь, Ваня, тебе, судя по твоему лицу, чуть расслабиться надо. Давай по стакану.

– Где?

– Пошли.

Они прошли мимо музея, перешли на другую сторону, миновали парикмахерскую и подошли к входу в Гранд-отель.

– Пошли, – сказал Муштаков.

– У меня денег нет с собой, – растерялся Данилов.

– Я угощаю, Ваня.

По истертому ковру они поднялись на второй этаж.

У дверей ресторана сидел швейцар. Увидев Муштакова, он вскочил, сдернул с головы фуражку, обшитую галуном:

– Здравия желаю, Владимир Сергеевич.

– Привет, Петрович. – Муштаков пожал швейцару руку. – Марина работает?

– У себя, у себя.

Они прошли белый, отделанный зеркалами и золотом зал и вошли в бар.

Давно здесь не был Данилов. Перед войной они с Сергеем Серебровским любили заглянуть сюда. Закусить, выпить, музыку послушать. Да что греха таить, отрывался он от семейной жизни. Отрывался. Были всякие милые дамы. Так что памятен ему стал этот лучший московский ресторан.

За стойкой прелестная брюнетка с гладкой прической.

– Здравствуйте, милый Владимир Сергеевич. – Голос низкий, волнующий.

– Привет, Мариночка, все хорошеете.

– Да уж прямо. А я ваш рассказ в журнале «Знамя» прочитала. Очень мне понравился, я прямо обревелась.

Муштаков писал уже давно. Нечасто, но в выходящих во время войны журналах появлялись его рассказы. Он даже Данилову подарил книжку. Тоненькую, в бумажной обложке, но все равно книжку.

Данилов прочел ее за один присест и позавидовал Володе. Здорово, когда человек может передать словами то, что чувствует.

– Вам надо все бросить и писать, – продолжала Марина.

– А вот война закончится, – Муштаков достал трубку, – я из милиции уйду и стану писателем.

– И уходите, Владимир Сергеевич, уходите. А я вам пачку табака «Капитанский» оставила.

– Спасибо, золотко.

– Чем угостить-то вас?

– Налей нам по фужеру водки и занюхать что-нибудь.

– По конфетке? И кофе.

– Вот и славно.

Они сели за столик у окна. Столики здесь были милые. Двухместные, словно специально изобретенные для влюбленных.

Марина принесла водку, кофе, бутылку ситро. Поставила все это на стол и посмотрела на Муштакова преданно и нежно.

– Отдыхайте. – Она отошла.

– Поехали, Ваня. – Муштаков поднял бокал.

Данилов залпом выпил водку, отхлебнул кофе и прислушался. Он внезапно почувствовал, что будто внутри него что-то сломалось. И сразу же стало легко и просто.

– Трудно было? – спросил Муштаков.

– Никогда, Володя, я не был в таком дерьме. – Данилов достал портсигар.

– Это еще не самое страшное. Тебя только к воротам ада подвели. Мне вот пришлось заглянуть туда. Но пока Бог миловал.

– После разговора с Власиком я никак не могу понять: кто же я такой?

– Помни, Ваня, мы для них пыль.

– Круто, Володя.

– Нет, Ваня. Пыль мы, а вернее, стройматериал, которым они мостят дорогу в светлое будущее.

– А для кого оно?

– Вот это, пожалуй, они сами не знают.

Белов

Сергей писал справку по делу Стукалина. Работу эту, как и каждый оперативник, он терпеть не мог. Тем более что справка писалась для начальства, а ему нужны были интересные факты.

В комнату вошел Никитин, сел за свой стол, подмигнул Белову:

– На днях, Серега, ожидается крупная пьянка. Ты мне талоны на водку не одолжишь?

– А повод?

– Повод, брат Белов, грандиозный.

– Короче.

– Я москвичом стал.

– Это как же понимать?

Никитин достал из кармана куртки зеленоватую бумажку:

– Смотри, Серега, ордер на комнату.

– Ух ты, – обрадовался Сергей.

– Жить буду в Столешниковом. Комната шестнадцать метров, окно прямо на комиссионку выходит.

– А соседей много?

– Двое. Старушка одинокая, и врач с семьей две комнаты занимает.

– Ну это, считай, как в отдельной квартире живешь.

– Вот и хочу новоселье устроить. Харчишками я разжился, а с водкой пока слабо.

– Коля, у меня дома две пол-литровые банки медицинского спирта стоят, я тебе их дарю на новоселье.

– Сережа! – Никитин вскочил. – Это же два литра водки. Живем!

– Но талоны я тебе тоже могу дать.

– Пусть это НЗ будет. Завтра прикину…

Он не успел договорить. В комнату вошел старший группы наружки.

– Белов, я тебе отчет принес.

– Спасибо. – Сергей взял листочки и фотографии.

– Пока ничего интересного, – вздохнул старший, – но работаем.

Сергей взял отчет, перелистал. Действительно, ничего интересного не было.

Стукалин вел достаточно определенный образ жизни. Цех, управление артели, склад, дом, ресторан «Астория».

Вот и вчера он заседал в этом доме радости с компанией из четырех человек.

Группа установки дала данные на всех:

Степанов – зампредседателя артели;

Лифшиц – начальник цеха трафарета;

Полуянов – замглавврача психиатрической больницы.

Появление Полуянова было вполне оправданно, так как у Стукалина в больнице был пошивочный участок, на котором больные шили рукавицы для фронта.

Крюков – начальник отдела управления местной промышленности.

Все эти люди были связаны со Стукалиным по работе и никаких подозрений вызвать не могли.

Белов взял материалы прослушивания. Телефонные разговоры были совершенно нейтральными.

Но вот что его заинтересовало. Дважды из телефона-автомата звонили Стукалину и вешали трубку.

Один раз в девятнадцать десять, второй в двадцать ноль пять. Ровно через десять минут, согласно донесению наружки, Стукалин выходил с помойным ведром к мусорнику.

Вот это было уже интересно. И Белов отправился к Данилову.

Подполковник сидел в кабинете в одной рубашке, китель висел на спинке стула.

Белов посмотрел на начальника отдела и удивился, какое у него измученное лицо.

– Что у тебя, Сережа?

– Иван Александрович, вот посмотрите. – Белов положил перед начальником бумаги.

Данилов прочел, застучал пальцами по столу.

– А ты, Сережа, молодец. Немедленно осмотрите двор. Наверняка к нему кто-то приходит. На то, что он связан с Греком, подтверждение есть. От общегородской операции тебя освобождаю. Готовь засаду. Наверняка к Стукалину приходит связной. Как они только в контакт вступят, за связным – наружку, а Стукалина брать в подъезде. Меня дежурный разыщет.

Данилов

Операцию начали в двадцать три часа. Три муровские группы, подкрепленные сотрудниками райотделов и отделений, разъехались по адресам.

У Данилова было три адреса.

Сначала поехали к Вите Мамочке, в миру Виктору Егоровичу Копцову, который держал притончик в Большом Сергиевском переулке. Там частенько собирались лихие ребята со Сретенки и близлежащих переулков.

Проживал Витя Мамочка во дворе дома номер 6 во флигельке. Имел отдельную трехкомнатную квартиру. Вернее, три перегороженных дощатой перегородкой пенала. Когда-то, во времена оны, здесь располагалась пошивочная Такмакова, но беспощадное время выкинуло отсюда швейные машинки и портных, большую комнату разгородили на три части, и поселилась в ней целая семья дворника Копцова, наследником которого стал его сын – Витя Мамочка.

Обитатели квартиры – кто ушел в мир иной, кто в лагере, так Витя стал единовластным хозяином трехкомнатного рая.

В сороковых его актировали по состоянию здоровья из очередного лагеря, он устроился в артель инвалидов и сделал в своей квартире игорный притончик.

И вот Витя Мамочка в широких, ниже колен, футбольных трусах стоял в коридоре и с поддельной скорбью говорил Данилову:

– Товарищ начальник, Иван Александрович, напрасно вы невинного человека тревожите.

Квартира была пуста, словно кто-то специально предупредил Витю Мамочку.

– Я давно ничем незаконным не занимаюсь.

– Брось, Копцов, ваньку ломать. Повезло тебе – не пришли твои поночевщики, в следующий раз возьмем, – зло сказал участковый лейтенант с протезом вместо левой руки.

– Поклеп на честного человека.

– Пошли-ка, Копцов, потолкуем, – сказал Данилов.

Они вышли в кухню, в которой отвратительно пахло прогорклым жиром, на грязном столе громоздилась куча щербатых тарелок.

– Ты бы посуду помыл, – брезгливо оглядел кухню Данилов.

– Помою, товарищ начальник.

– Сейчас я тебе задам один вопрос, а ты мне, Витя, ответишь на него быстро и честно. Где играет сегодня Разлука?

– Я…

– Подумай. Я тебе не участковый, а начальник ОББ. И разбомблю твою «мельницу» на раз, понял?

– Как не понять, – криво усмехнулся Витя. Он подтянул трусы. – Папиросочкой не угостите?

Данилов протянул портсигар.

Витя закурил, уставился куда-то в угол кухни, словно там показывали «Веселых ребят». И опять вздохнул тяжело:

– Он на Маросейке, начальник, у Милки нынче банк держит.

– Молодец, Витя, правильно меня понял. Будешь дальше так соображать, сможешь жить спокойно.

– Что я, не понимаю, товарищ начальник, с вашей конторой лучше не вязаться.

Милкин дом стоял в глубине двора. Жила она на втором этаже, а впрочем, в доме этом был всего один этаж и почему-то – второй.

Замначальника местного отделения позвонил в дверь. Тишина. Он еще раз повернул рукоятку звонка.

– Кто? – спросил за дверью женский голос.

– Открой, Глущенко, милиция.

– А откуда я знаю, кто вы?

– Это я, Ягунков из отделения.

– Поздно в гости ходите, товарищи милицейские.

– Открывай. – Ягунков ударил ногой в дверь.

– Да сейчас, сейчас.

– Значит, точно народ у нее, карты прячут, – сказал в темноте кто-то из оперативников.

Дверь раскрылась на ширину цепочки. Электричество в квартире горело вполнакала, и за дверной щелью клубился полумрак.

Ягунков осветил лицо фонарем:

– Открывай.

Дверь распахнулась. Данилов вошел в полутемный коридор, освещенный горевшей под потолком двухрожковой люстрой.

Обе лампочки горели вполнакала, и в их ржавом свете тени пришедших причудливо ломались на стене.

– Посторонние в квартире есть, гражданка Глущенко?

– Так, зашли люди в гости да засиделись. Ночных пропусков нет. Вот и ждем до света.

Данилов вошел в комнату. За столом четыре человека мирно пили чай.

– Документы, – по привычке скомандовал он, хотя трое из них были ему совершенно не нужны. Главное, что за столом сидел Разлука.

– Дождешься ты, Глущенко, – гремел в коридоре возмущенный голос Ягункова, – выселим мы тебя.

– За что, товарищ начальник?

– За твои противоправные действия.

Но это был спектакль для гостей. Никуда не выселит Ягунков Милку Глущенко, так как она давала розыску ценнейшие данные, которые помогали раскрывать почти все кражонки на территории отделения.

Но у каждой игры есть свои правила. Поэтому и орал Ягунков на Милку, а она отвечала ему делано плаксивым голосом.

В отделении, куда привезли задержанных, Разлуку сразу же привели к Данилову.

– Слушай меня внимательно, – сказал ему Данилов, – только не лепи горбатого, что ты не был в Грохольском у Прокопа. Я вызову свидетельницу и устрою тебе очняк, а после пущу тебя через 17-ю УК за соучастие, понял?

– Понял.

– Тогда вопрос…

Страницы: «« « ... 4567891011 » »»