Святослав. Хазария Гнатюк Юлия

Глава пятая. Уйзен

Не смея поднять глаз на отца, осунувшийся и исхудавший, как долго преследуемый волк, предстал перед каганом его сын Уйзен, готовый принять любой приговор родителя. Великий каган глядел на сына и видел, что в облике молодого батыра сквозила какая-то не свойственная ему прежде усталость. И хотя смуглое лицо Уйзена оставалось неподвижным, в глубине чёрных зрачков, которыми он взглянул на отца, не промелькнуло ни искры прежнего живого огня и задора – они были глубокими и холодными, как криница осенней ночью.

Каган молчал, он думал. Не только из-за владычества над всеми хазарскими князьями и землями называли его Великим, а ещё и потому, что верховный повелитель понимал и видел то, чего не могли охватить умом самые лучшие беи и тарханы.

Сейчас, глядя перед собой и поглаживая взобравшуюся на колени любимую персидскую кошку, он зрел не только уязвлённого поражением сына, а опасность, нависшую надо всем каганатом. Если его Уйзен-бей, один из лучших воевод, имея перевес в количестве опытных воинов, прошедших подготовку под руководством византийских стратигосов, потерпел поражение от совсем молодого урусского князя, то кто сможет обуздать этого Сффентослаффа, которого его военачальники уже называют между собой Русским пардусом, через несколько лет, когда он станет опытнее и мудрее?

Всё видел и понимал Великий каган и, возможно, единственный из всех чувствовал всю опасность нынешнего поражения.

Если сейчас, когда князь урусов обескровлен постоянными сражениями и оторван от Киеффа, не покончить с ним, то совсем скоро Русский пардус перегрызёт глотку Хазарскому волку. Только сейчас, немедля, пока он не ушёл восвояси! Так и надо сказать беку, который ждёт его, кагана, решения и уже собрал у себя большой военный совет.

– Истинный воин-аскер должен принять смерть в бою, а не от руки палача, – заговорил наконец каган, обращаясь к сыну. – Со всех сторон к Итилю сходятся полки. Возьми мою личную Итильскую гвардию – десять тысяч испытанных и бесстрашных хорезмийцев. Становись во главе всего великого войска и немедля веди его на урусов. Стань хитрым, как лис, изворотливым, как змея, беспощадным, как волк. Настигни и убей Сффентослаффа!

Уйзен пошевелился, поднял голову.

– Да воздаст тебе Великий Яхве за твою милость, отец! – глухим, но сильным голосом заговорил он. – Клянусь сердцем матери, я настигну урусского князя и убью его либо умру сам!

– Хватит того, что он забрал жизнь Яссааха. Мне не нужна твоя смерть, – медленно проговорил каган, – привези мне голову Сффентослаффа!

Цепкие пальцы слишком сильно сдавили за ушами, и кошка, недовольно мяукнув, соскочила с колен и пошла прочь, нервно подёргивая кончиком пушистого хвоста.

Уйзен низко поклонился. Слова отца произвели на него чудесное воздействие, вселив новые силы и уверенность. Он понял, что остался жив и вынес весь позор поражения и пленения только для того, чтоб иметь возможность сейчас исполнить отцовскую волю, великое дело, которое стоит выше самой жизни! Весь внутренне собранный в комок, как хищник перед прыжком, покинул он отцовский дворец и направился во дворец бека, где должен был состояться военный совет.

Каган прозорлив и мудр, но среди советников, сидевших в дворцовом зале бека, был тот, кто зрел ещё дальше кагана. Старший из греческих стратигосов, вовремя унесший ноги из Саркела в Итиль и тем самым избежавший печальной участи младшего, казнённого русами, уже отослал в Константинополь гонцов к василевсу с просьбой оказать дополнительную помощь каганату. «Мы всячески должны поддерживать хазар в их войне с русами, – писал он в тайном послании. – Пусть у Сфендослава будут связаны руки здесь, на Востоке. Надо помочь каганату оружием и опытными военачальниками. Отправьте корабли в Пантикапей и Фанагорию».

Через несколько дней во главе огромного войска Уйзен выступил из Итиля.

Утренняя мгла смешалась с жёлтой пылью, поднятой тьмами боевых коней. Топот и гул заполнили городские улицы, сплетаясь с командами военачальников, возгласами всадников, криками и рыданиями провожающих.

Великий каган, стоя в одной из высоких башен своего дворца на острове, наблюдал, как войско покидает город, раскинувшийся на другой стороне. В сердце ехали лучшие итильские батыры, которые вместе с основательными и отчаянно храбрыми кумыками составят главную ударную силу хазарской дружины. За городом уже свернули свой лагерь отборные Хорезмийские полки, которые станут Правым Крылом, а ещё дальше к войску присоединится Левое Крыло, набранное из маджар, булгар и многих русских полукровок.

Всё рассчитал Великий каган: дружина урусов сильно поредела, в северных землях они не найдут достаточно сил и припасов, а гордость и дерзость юного князя урусов не позволят ему ускользнуть от последней в его жизни схватки…

Владыка с горечью вспомнил, что раньше, до прихода к власти рода Буланидов, всё решал в Хазарии только Великий каган, власть которого начинается, а часто и заканчивается петлёй. По древним поверьям хазар околосмертное состояние позволяет правителю переродиться в богоподобное существо. Потому при возведении на вершину власти кагана душили накинутой на шею шёлковой петлёй, и в полузадушенном состоянии он должен был прохрипеть количество лет своего правления. Каган означал Божественную силу всей Хазарии, и если эта сила в нём иссякала, на шею повелителя вновь набрасывали петлю. Задушенного кагана хоронили с великими почестями, и избирали нового. Так было долгое время. Но потом случились два больших поражения от армии Арабского халифата под предводительством сначала Масламы, а потом Мервана. Последний разорил древнюю столицу Семендер, и тогдашнему кагану пришлось бежать. Арабский победитель явил милость, возвратив его к власти в обмен на принятие ислама. Так впервые зашаталась древняя вера в божественную силу кагана, а вместе с ней и непререкаемая власть её носителя.

Но это был не самый страшный удар. Через три года один из сильнейших хазарских тарханов Булан тайно принял иудейскую веру и обрёл поддержку влиятельной и богатой иудейской общины. Деньги – великая сила, особенно там, где успех и уважение, благодетель и счастье измеряются числом военной добычи, количеством золота и рабов. Именно деньги и хитрость – главное оружие иудеев – помогло Буланидам взять крепкую власть над самим Великим каганом, обязав его также принять иудейскую веру. Потомок Булана бек Обадия совершил государственный переворот и лишил кагана всей действительной власти. Провёл ряд «преобразований»: построил синагоги и школы, собрал множество иудейских мудрецов, дал им много серебра и золота, и они стали объяснять двадцать четыре книги Священного Писания, Мишну, Талмуд, весь порядок молитв и обрядов. Постепенно все богатые и знатные хазары стали иудеями, переженились на дочерях влиятельных жидовинов, укрепив свою силу и богатство и тем ещё более упрочив власть иудеев в Хазарии.

Ослабла старая вера в Великого Тенгри и иных языческих богов, всё больше хазар переходило в христианство и ислам, потому что принадлежность к ним давала власть и дополнительные возможности. Исламским хазарам помогали арабы, христианским Византия. И только простые воины и скотоводы оставались верными древним богам и наивно считали, что власть принадлежит Великому кагану, который является хранителем Божественной силы хазарского народа. Владыка горько усмехнулся – власть, какая власть у пленника, заточённого во дворце? Никто не смеет войти к нему, и он не может никого видеть, кроме жён и детей. Лицезреть Великого могут только бек и ещё двое чиновников, подручные этого самого бека. Когда трижды в год, как требуют древние традиции, Каган предстаёт перед народом, то все падают ниц и он видит только согбенные спины. А тот, кто диктует ему свою волю, кто держит в золотой клетке и может в любой момент оборвать его жизнь, тот униженно ползает на коленях, показывая, как велик владыка и как верноподданно он, бек, ему служит.

Иудейская ложь и коварство, обман и поклонение деньгам уже давно отравили знатную верхушку Хазарии настолько сильно, что от древней веры и устоев осталась только тонкая внешняя оболочка, но почти не осталось мышц. А раз нет мышц, значит, нечем поддерживать скелет и скоро, может быть даже очень скоро, Хазария рухнет. Она похожа на некогда сочную сливу, которую изнутри уже почти всю выели осы…

Тяжкие мысли терзали сердце кагана, он с тоской думал о том, что ему и его сыновьям, несмотря на знатность рода и принятую иудейскую веру, в конце концов уготована такая же участь, как бедным скотоводам и воинам, – умереть ради богатства иудеев. И от таких мыслей всё чаще тайно, в самой глубине души, обращался старый каган к древним богам и духам своего народа, как простой пастух, и просил их о том же, что и эти несчастные, – о защите близких и сохранении жизни детей.

Уста владыки, глядящего вслед уходящему войску, беззвучно шевелились. Кто знает, молился ли он Великому Яхве или старым хазарским богам, а может, твердил про себя древнее заклинание, которое когда-то произносила его мать, надевая на шею сына, тогда ещё мальчика, талисман своей прабабки – костяную фигурку какого-то древнего божества.

Теперь этот талисман он надел на шею Уйзена.

Долго не оседала над городом пыль, поднятая копытами коней, и долго стоял в своей башне старый каган, глядя за Итиль-реку, в сторону полуночного заката, куда ушло войско, возглавляемое его сыном.

Борзо скачет Уйзен, в ушах привычно свистит степной ветер, впереди рыщут остроглазые разъезды, а сзади неодолимым потоком стремятся сильные, умелые, послушные его воле всадники, готовые по первому знаку ринуться в схватку и умереть, сжав челюсти на горле врага.

Торопит хазарский воевода коня, и тот летит над землёй, подобно Чернобожьему вихрю, бьёт степную траву крепкими копытами, и вскоре уже объявился у северян, разметая испуганных землепашцев по степям и лесам, и горе было тем, кто не успел уйти.

Утром поднявшееся солнце осветило странный серый туман, ползущий над далёкими взгорьями.

Прискакавшие дозорные, осадив взмыленных коней, доложили Святославу:

– Идёт сила великая на нас, княже! С курганов зрели перед собой войско несметное, не меньше тьмы тем!

– Трубить построение к бою! – велел Святослав.

Через миг запели турьи рога, дружина задвигалась, будто огромное живое существо, перестраиваясь в привычный боевой порядок.

Святослав со Свенельдом поднялись на курган.

С полуденного восхода надвигалась чёрная туча пыли и всадников, которые множеством полчищ растеклись по степной равнине.

– Отправь, княже, гонцов в Киев, пусть Старая дружина идёт на подмогу, – произнёс Свенельд хриплым, каким-то чужим голосом.

– Они всё равно не успеют, – пожал князь плечами, – разве только заслоном стать в случае, если хазары прорвутся к Киеву… – Святослав махнул одному из стоявших неподалёку посыльных, всегда готовых мчаться куда угодно по первому слову князя. – Передай Горицвету и Притыке, пусть каждый отошлёт по три самых борзых гонца на хорезмских конях с посланием: Святослав велит старшему Притыке с дружиной выйти навстречу, хазары могут прорваться к Киеву!

Прошло совсем немного времени, и к заходу понеслись шестеро всадников. С кургана хорошо было видно, как они держались сначала вместе, затем облачко вздымаемой пыли разделилось надвое, и каждая троица поскакала к стольному граду своим путём. Но Святослав не глядел в их сторону – он охватывал умом предстоящее сражение и уже велел кликнуть темников, чтоб передать им первые распоряжения.

– Хазар слишком много, княже, похоже, выступил весь каганат… – Свенельд сжал челюсти так, что желваки нервно заходили под кожей.

Святослав и сам видел, а ещё больше – даже на значительном расстоянии – чувствовал исходящую от приближающегося противника такую решимость и силу, что внутри на миг стало холодно, будто сама Мара, пролетая мимо, вдруг печальным взглядом бездонных очей коснулась его души.

– Нашим ли воинам их страшиться, – обронил князь. – Мы уже доказали, что умеем сражаться и стоять до конца на поле брани.

– Знаю, княже, что ты храбр еси, и темники наши, и воины. Но ты должен помнить и о Киеве, что за спиной остался, и обо всех Русских землях, что под рукой твоей. Вспомни о тех хазарских воеводах, что не уступают нашим в храбрости и умении биться отчаянно… – Свенельд помолчал, собирая всё оставшееся у него спокойствие. Потом заговорил почти таким же ровным голосом, только в каждом его слове чувствовалось напряжение, словно у туго натянутой тетивы лука. – В который раз прошу, Святослав, послушай старого опытного воина, который ходил в походы ещё с твоим отцом. Не всякая победа начинается с прямого наскока. Давай отходить к Киеву, а когда подмогу встретим, тогда разом и ударим по хазарам!

Святослав до боли сжал червлёный держак меча. Холод приближающейся опасности вдруг отступил, и другая мысль – о позоре отступления – горячей волной разлилась по жилам и разом ударила в голову, заставив замолчать трезвый ум.

– Как я могу отступать, дядя, если до сих пор только вперёд шёл и Перун даровал нам победу. Одолеем и в этот раз!

– Горячая кровь затмила твой разум! – воскликнул Свенельд, теряя остатки терпения. – Будет ли с того прок, ежели ты сам погибнешь, воев погубишь, а хазары пойдут прямиком на Русь? Ты ещё слишком молод, чтоб принимать на себя такое бремя и лучших дружинников, гордость Киева, положить под вражеские мечи. Поворачивай назад, реку тебе! – уже грозно вскричал Свенельд, как в былые времена, когда Святослав ещё был неразумным княжичем.

Но Святослав молчал. Он не мог вымолвить слова «назад», и только мышцы нервно играли под загорелой, обветренной и выдубленной на степном солнце коже да синие очи блистали молниями.

Свенельд тронул коня и сам поехал навстречу поднимающимся на курган темникам.

– Князь велит поворачивать тьмы и отходить к Киеву! – махнул он рукой.

Темники вопросительно переглянулись.

– Ставьте впереди и на задах дозоры и двигайтесь прямо на заход, слыхали наказ? – сердито рыкнул на них Свенельд.

Темники поспешили назад, на ходу раздавая наказы о перестроении.

Святослав, набычившись, подчёркнуто неспешно съехал с кургана и молча занял место в общем строю. Свенельд повёл конницу, встав во главе повернувшего вспять войска. Всё произошло само собой, и дружина так же молча повиновалась прежнему воеводе.

Полдня оба войска шли, будто связанные незримыми вервями, – не приближаясь и не отставая. Потом дозоры доложили Свенельду, что вздымаемая хазарским воинством туча пыли сместилась влево, к полудню, а потом и вовсе пропала.

– Ушли, что ли? – терялись в догадках дружинники. – Может, поняли, что мы сражаться не будем, и вернулись в свою Хазарию?

Многие облегчённо вздохнули. Неужто поход закончен и они, наконец, возвращаются домой? Воины повеселели, в рядах пошли оживлённые разговоры, шутки, то тут, то там слышались раскаты молодого смеха.

К ночи дружина достигла берёзового леса. Темники подъехали к Свенельду.

– Дозволь расположиться на ночлег, воевода? Место подходящее!

– Нет, – отвечал Свенельд, – останавливаться не будем. Коней пустить шагом и так идти всю ночь. Подремать можете в сёдлах, но за дозоры не забывать!

Дружина шагом потекла мимо леса, и вскоре его белые приветливые стволы скрылись в наступивших сумерках. Воины недоумевали, отчего воевода не позволил сделать привал, ведь врага нет и в помине, а лошади не поены, не кормлены, спины и ноги от долгого сидения в седле затекли, и такой заманчивой кажется твёрдая земля, на которой можно вытянуться во весь рост и уснуть сладким сном. Однако подобные мысли так и оставались в головах – в спаянной железным повиновением дружине Святослава выказывать недовольство было недопустимым, а признаться в усталости – и вовсе постыдным делом. Потому каждый одолевал ночной переход как мог – кто под мерное качание в седле вспоминал что-то приятное, кто спрыгивал с коня на ходу, некоторое время бежал рядом, а потом вновь взлетал в седло, а многие просто дремали, умудряясь по-прежнему удерживаться на коне.

Когда над землёй засияла серебряная ладья Макоши, идти стало легче. Время от времени из травы и кустов выскакивали потревоженные степные обитатели да со свистом взмывали ночные птицы. Будто вторя им, между собой перекликались дозорные. А дружина всё текла к заходу, сверяя свой путь по ярким звёздам.

– А помнишь, брат Притыка, – окликнул друга Горицвет, – как мы измотались в своём первом походе, сколько помесили дорог в седмицу дождливых дней, а потом так мертвецки засыпали на ходу, что вываливались из сёдел и плюхались прямо в грязь?

– Теперь не попадаем, – засмеялся розовощёкий крепыш Притыка, – в седле дремать – привычное дело!

Они вновь помолчали. Обычно неунывающему Горицвету сегодня грустилось – он вспоминал друзей, которых потерял за время походов, из темноты сами собой выплывали их лица, слышались голоса. Потом возникли образы жены и детей. Как ты там без меня, милая Болесюшка? Как дочка наша Славуня и меньшой Воислав?

Мерно идёт верный конь, покачивая на спине уставшего всадника, образы становятся всё причудливее, и навевается, будто лёгкий туман, чуткий сон.

А когда рассвело, русы опять увидели у себя на задах тучу пыли.

– Как? Неужто хазары? Откуда они взялись? – недоумевали дружинники.

Дозорные подтвердили, что хазары пришли с полудня и хотели перерезать путь русскому войску, да, малость опоздали.

Только теперь все поняли, какой опасности они избежали благодаря воинской далекоглядности старого воеводы, и, буквально как в игольное ушко, проскочили мимо уготованной им западни.

Раздосадованные хазары повернули, на сей раз к полуночи.

– Видно, опять хотят обойти нас, уже с другой стороны, – догадался Путята.

И вновь русская дружина шла без отдыха. Только когда на пути встретилась малая речка, воевода позволил остановиться на час, напоить-накормить лошадей и вздремнуть всадникам.

Ровно через час они опять взметнулись в сёдла и шли до вечера. На закате новая река преградила им путь. Свенельд кликнул Притыку.

– Войдёшь со своей тьмой в воду, – велел он, – и два часа будешь идти по дну на полночь. Потом выйдешь, оставишь на берегу много следов, затем незаметно сделаешь крюк перелесками и воротишься назад. Знаешь Чёрный ельник? Встретимся там!

Когда Притыкина тьма ушла, Свенельд распорядился основной коннице также войти в воду и два часа вёл её к полудню, пока река, сделав изгиб, не ушла в сторону, неся на своих тёмных волнах непотревоженные звёзды дальше по течению.

Выйдя на берег, в свете луны дружинники увидели широкую серую полосу, уходящую на заход.

– Киевский шлях! – догадался кто-то. – Прямая дорога домой!

Но Свенельд велел идти дальше к полудню, и дружина поскакала, куда он указал, потом перешла на шаг и шла так до середины ночи, пока не достигла Чёрного ельника – условленного места встречи. Свенельд разрешил укрыться в нём и спать до утра.

Утром вернулся Притыка со своей тьмой и сказал, что хазар нигде не встретил, хотя ночью не больно-то далеко видно.

Из Чёрного ельника воевода велел идти к полуночному восходу. Ещё день и ночь шли русы, а на следующий день поутру увидели, как вдалеке растекаются сизые дымы.

– Никак, пожар где? – встревожился Путята.

– Нет, – успокоил его Свенельд, – дымы густые, сигнальные, верный знак, что враг близко. Укроемся пока вон в том лесу да поглядим, что и как. В лесу не шуметь, огня не зажигать, потихоньку поить-кормить коней, отдыхать самим и ждать наказа!

Так дружина простояла день и впервые спокойно проспала ночь.

Когда там, у курганов, дозорные донесли, что видят войско урусов, Уйзен ничего не ответил, только сердце его забилось чаще, и он крепче огрел коня узорчатой дорогой камчой.

Через некоторое время зоркими очами степняка он и сам уже различил стоящую вдали дружину урусов. Расстояние между ними быстро сокращалось – значит, скоро начнётся смертельная схватка и, возможно, к вечеру всё решится. До сих пор в ушах звучали слова отца – мудрого Великого кагана – «мне не нужна ни твоя смерть, ни даже твоя победа, мне нужна голова Сффентослаффа!»

Уйзен даже различил две крохотные фигурки на самом высоком кургане, одна, кажется, на белом коне. «Это он! – догадался Уйзен. – Единственный из всех, кто мне нужен!»

Ещё немного – и пора выстраиваться в боевой порядок: разводить Крылья, выдвигать Сердце… Урусы, похоже, уже делают это – над их конницей поднялась туча пыли, а фигурки с кургана исчезли.

Уйзен поднял руку, призывая старшего темника, но тот подскочил к нему с неожиданным сообщением:

– Великий шад, они уходят!

Уйзен опустил руку, злорадно ухмыльнулся:

– Значит, и ты можешь быть трусливым шакалом, урусский князь!

Но иная, пришедшая в голову мысль, сразу изменила настроение: вдруг это коварная уловка и противник хочет заманить его в западню?

– Прикажешь догнать их, Уйзен-бей? – склоняя в знак почтения голову и прижимая к груди камчу, спросил Ходжар-тархан, который был назначен в этом походе старшим темником, и потому вовсю старался доказать сыну Великого кагана свою верность и преданность, к тому же у него были личные счёты к Святославу. Когда Ходжар-тархан поднял глаза, Уйзен увидел в них горячий блеск охотничьего возбуждения, с каким пускаются в погоню за сильным и опасным зверем, и оттого преследование становится ещё заманчивее.

– Нет! – оборвал его Уйзен. – Пока идти прежним ходом, не настигая, но и не упуская из виду!

Сын кагана уже решил, что действовать нужно только с холодным расчётом и наверняка.

– Усилить дозоры! Проверять каждый лес, овраги и рощи, прежде чем пройдём мимо! – велел он.

Так двигались полдня. Урусская конница шла мерно, крупной рысью, ни в одном из лесков засад не было. «Значит, не заманивают, а на самом деле уходят, – решил Уйзен. – Но даже если мы сейчас настигнем урусов и начнётся сеча, в бой вступят их замыкающие полки, а Святослав с основным войском уйдёт восвояси. Нет, я не должен, подобно псу, хватать за пятки уходящего Святослава, а обойти его, перенять и отрезать путь к Киеву. И только тогда напасть и отгрызть голову. Пришёл черёд моим воинам доказать степную выносливость и преимущество хазарских коней над греческими!» – решил воевода.

Кликнув темников, Уйзен коротко изложил им в свой план.

Ходжар-тархан восхищённо цокнул языком:

– Не беспокойся, великий шад, наши воины рождаются в сёдлах, ни в каких других землях нет лучших наездников! Мы перехватим урусов, и ни один не уйдёт сквозь наши заслоны! Хоп! – огрел он камчой своего скакуна.

Короткий приказ – и конная лавина, повинуясь ему, ускоренным шагом пошла на полдень и вскоре скрылась из глаз урусов. Затем повернула и во весь опор понеслась к заходу солнца. Птицами полетели, распластавшись над степными ковылями, крепконогие и выносливые хазарские кони, густая пыль заклубилась им вослед – то сама Святославова смерть полетела наперегонки с его жизнью, и кто кого обскачет – неведомо…

Когда начали сгущаться сумерки, Ходжар-тархан заметил:

– Урусы сейчас, наверное, обрадованные, что мы ушли, устроились на хороший ночлег в каком-нибудь лесу, они любят лес. А мы остановимся всего на пару часов, а когда взойдёт луна, шагом будем идти всю ночь…

Уйзен согласно кивнул.

Лишь только неполная луна, похожая на серебряную серьгу, взошла на небо, хазарское войско продолжило путь. Пред рассветом свернули к полуночи и утром вышли наперерез тому пути, по которому должен пройти Святослав.

Однако подъехавший Ходжар-тархан имел такой растерянный и убитый вид, что Уйзен сразу понял: случилось что-то плохое.

– Ну! – грозно сдвинул брови владыка.

– Дозоры сообщили… великий шад… урусы совсем недавно прошли на заход…

– Прошли на заход? Я не ослышался?

– Да, светлейший… С курганов даже видны их замыкающие полки…

Лицо Уйзена налилось кровью.

– Степные батыры, говоришь? Рождённые в седле? – зло зашипел он и вдруг стеганул своей камчой со всего маху раз и другой съёжившегося старшего темника, который не посмел даже поднять руку, чтобы защититься от ударов. – Свора степных шакалов! – кричал в приступе ярости Уйзен, потом в сердцах сломал и швырнул в сторону свою узорчатую камчу.

– Мы ещё можем их настигнуть… – начал тархан.

– Нет! Всё сначала! Теперь обходим урусов с полуночи, и если они опять окажутся расторопнее нас, то… – Глаза князя сузились до щёлок, на широких скулах обозначились жилы, а голос прозвучал столь грозно, что даже у бесстрашного Ходжар-тархана, не раз глядевшего смерти в очи, по вспотевшей спине забегали холодные мурашки.

– Мы перехватим их, великий шад! – произнёс старший темник и поспешил отдавать наказы.

«Сегодня твоя жизнь, Сфентослафф, на краткий миг обогнала смерть, – подумал Уйзен, – но скачка ещё не закончена…»

К вечеру достигли реки и переправились на другой берег. Тархан выслал разъезды вверх и вниз по течению. Не прошло и получаса, как вернулся разъезд с полуночи и сообщил, что на берегу много следов урусской конницы, уходящих прямо на заход.

– Эти урусы не люди, а сущие дэвы, – пробормотал Ходжар, не смея поднять глаз перед воеводой, – ума не приложу, как они оказались правее нас…

– Значит, нам нужно взять ещё дальше к полуночи и перехватить, покуда не достигли русских границ. И если на сей раз урусы окажутся впереди, то первой падёт твоя голова, Ходжар! – почти печально промолвил Уйзен.

Тархан тут же передал наказ темникам, пообещав то же проделать с их головами, те повторили тысяцким, сотникам, и так до самого последнего воина.

Хазарская конница, забыв об усталости и вполглаза дремля в сёдлах, ещё быстрее потекла к полуночи, а потом взяла неизменный путь на закат солнца. Всю ночь хазары шли шагом, утром не стали пересекать путь русам, а, прибавив ходу, двинулись ещё дальше, проведя в непрестанном движении почти весь день. Новой неприятной неожиданностью стали неведомо откуда возникающие на холмах столбы густого и видного далеко окрест дыма. Очевидно, они были замечены сторожевыми Киевского княжества, которые сигнальными дымами предупреждали о вторжении. Уйзен всё больше нервничал: теперь о его продвижении скоро узнают в Киеве. Долго находиться в этих землях становилось опасно, но где-то совсем рядом шёл Святослав, измотанный и обессиленный, и надо совсем немного времени, чтобы покончить с ним.

Чтобы действовать наверняка, Уйзен ещё одну ночь заставил своё войско идти шагом, а на рассвете выйти наперерез урусам.

Перед самым рассветом измученные непрерывной гонкой кони и всадники вышли к тому месту, где должен пройти Святослав. К счастью Ходжар-тархана и прочих темников, на этот раз следов урусской конницы не было. «Значит, выдохлись-таки и остановились на ночёвку», – подумал Уйзен. Он велел остановиться, выслать дозоры подальше окрест, а войску позволил покормить лошадей и немного передохнуть. Воины попадали с лошадей на землю и тут же уснули. Стражникам же было велено усилить бдительность, так как урусы могли появиться в любое мгновение.

Час проходил за часом, но Святослав не показывался.

«Крепко, видно, устали его аскеры, отсыпаются где-нибудь в столь любимом ими лесу. Полагают, что ушли от погони, и чувствуют себя в безопасности», – решил Уйзен. Он едва держался на ногах от усталости, поэтому, сделав необходимые распоряжения, тут же уснул в раскинутом воинами лёгком шатре.

Сына кагана разбудили возбуждённые голоса. Когда он открыл глаза, вокруг была непроглядная темень. Неужели ночь? Сколько же он проспал? И где войско Святослава?

Он выскочил из шатра.

– Что, урусы тут?

– Великий шад, там, – указал в непроглядную темень Ходжар, – наши дозорные наскочили на разъезд урусов, была короткая схватка, уцелевший дозорный ранен, но доскакал и рассказал об этом…

– Где они столкнулись с разъездом урусов?

– Впереди, шад… – Тархан вяло махнул рукой в сторону заката.

– Как? Урусы впереди? Ты опять проспал, пёс, и они ночью проскользнули мимо!

– Нет, владыка! – испуганно затряс головой Ходжар. – Я сам всю ночь проверял дозоры, мимо нас не прошёл ни единый человек. Не знаю, как это могло случиться…

Уйзен уже не кричал и никому не угрожал. Он знал, что его воины сделали всё, что было в их силах, и даже больше. Это какое-то колдовство – человек даже на самой лучшей лошади не может скакать так быстро и долго…

– Они уходят? – только спросил Уйзен.

– Нет, Уйзен-бей, на этот раз они не собираются уходить – раскинули неподалёку стан, выслали многочисленные дозоры и дожидаются утра.

– Что ж, значит, завтра быть решающей битве!

Едва забрезжил рассвет, как обе дружины уже стояли друг против друга в чистом поле за перелесками. Уйзену вдруг показалось, что урусов стало больше, или это в утреннем мареве клубы тумана напоминают полки людей?

Разорвав тишину, громко и призывно затрубили рога урусов, и их конница первой ринулась на хазарскую. Завязалась сеча, среди кипения которой Уйзен безуспешно пытался разглядеть Святослава.

Урусы дрались так, словно не было многодневных погонь и ночных скачек, – их всадники железной стеной напирали на хазар, удары были быстры и точны, конные маневры резки и стремительны. Левое маджарское Крыло уже наполовину очутилось в русском Коле, и такая же угроза нависла над правым Крылом. Уйзен со своим лучшим полком находился в центре Сердца, готовый немедля со всей силой ударить туда, где окажется Святослав, окружить его и не дать уйти. Но натиск урусов был так силён, что поселил суеверный страх в сердцах закалённых хазарских воинов.

– Это не урусы, а Дэвы напали на нас! – вскричал кто-то из темников.

– Дэвы… Дэвы! – разнеслось по рядам. – Урусская конница заколдована!

Сам Уйзен, наблюдая за ходом битвы, впадал во всё большую растерянность. Он не понимал, что происходит, покуда не подскочил возбуждённый Ходжар-тархан.

– Великий бей, это не те урусы, не Святославовы! – кричал он, дико вращая очами. – Мы дерёмся совсем с другими, у многих – седые усы и волосы, это свежая киевская дружина!

– Трубить отход! – велел Уйзен. – Уходить к полуденному восходу!

Ходжар-тархан сразу понял, почему Уйзен дал такой приказ, – со стороны восхода, где-то совсем близко, идёт Святослав, а оказаться между двух русских дружин измотанному войску равносильно гибели.

Когда дозорные сообщили начальнику Старой киевской дружины темнику Притыке, что впереди хазарские разъезды, он нахмурился, но не проронил ни слова. Когда же доложили, что идёт много вражеских тем, он помрачнел ещё более и приказал готовиться к битве. Тревога не покидала старого темника с самого начала, когда Издеба, ведавший Киевским Ратным станом, сообщил, что примчались гонцы с вестью – много тем хазарских выступило против Святослава и князь просит подмоги. И велел Притыке немедля выступать со Старой дружиной. «Неужто опоздала наша помощь и хазары уничтожили Молодую дружину, если тьмы вражеские уже здесь оказались?» – думал Притыка, тревожась за Святослава. Одна надежда на то, что опытный и осторожный Свенельд рядом с молодым князем. «Хм, – тут же возражал себе с горечью темник, – в полюдье на Древлянской земле князя Игоря тот же Свен сопровождал, да только воевода живой и здоровый вернулся, а Игоря-то убили… – Притыка в задумчивости поскрёб загорелую лысую макушку с жидким пучком светлых волос. – Эх, беда, да и только», – вздохнул старый темник в ответ на невесёлые думы.

Старые вои только крепче сжимали рукояти мечей и с особым тщанием выполняли приказы и перестроения; мысли, подобные темницким, отягощали и их головы, потому они готовились поквитаться за своих младших – у многих дети, племянники и прочие родичи ушли с Молодой дружиной Святослава.

Звенислав, прознав про хазар, хотел поспешить к темнику Притыке с просьбой дозволить ему вступить в сечу, оставив запасных коней на попечение молодых подручных. Сердце старшего Лемеша тревожно ныло и усиленно билось в груди, будто спрашивало, как же так, как же так? И в самом деле, как так вышло, что шли на подмогу Малой дружине, а оказались лицом к лицу с хазарами? Неужто… нет, о таком лучше пока не мыслить. А что, думал конюшенный, так и скажу: дозволь, Притыка, в сражении участвовать, два сына моих в дружине Святославовой… И тут же представил ответ угрюмого темника, да так ярко, будто и в самом деле стоит рядом с ним Притыка и речёт: «Как же кони, что тебе доверены? Сам разумеешь, что такое добрый конь, а как темник или тысяцкий без коня в бою останется?» Нахмурится Притыка, осерчает. Нет, не дело это, – решил конюшенный, – битва вот-вот начнётся, и каждый должен на своём месте быть. Не имею я права Притыку отвлекать. – Звенислав огляделся, кликнул юных своих помощников и повелел собрать и оседлать коней, чтоб ни мига задержки не было в случае надобности.

Утренний туман ещё не успел растаять под лучами восходящего светила, как турьи рога русов протрубили сигнал нападения. Конница киян возникла из тумана и понеслась на врага без молодецкого гиканья и удалого посвиста, молча. Только гул многих тысяч конских копыт да дрожание сотрясаемой ими земли грозно катились в сторону выстроенных к бою хазарских полков. Необычное поведение урусов да и само их появление с неожиданной стороны вселили в хазарских воинов некоторое смятение. Только когда между противниками осталось не более сотни шагов, вдруг взревели ряды урусов грозным рыком. Воздев к небесной Сварге свои обоюдоострые мечи и секиры, схлестнулись они с врагом, горя праведным огнём жестокой мсты.

Звенислав, находясь позади войска и слушая ухом битву, неотрывно следил за лошадьми. Как только подскакивал на разгорячённом коне посыльный и сообщал, у кого из начальников пал или ранен боевой конь, конюшенный тут же отсылал к нему подручного с запасным конём.

Когда, не выдержав страшного натиска русов, хазары начали отходить, а затем и бежать, Звенислав с помощниками повёл запасной табун вослед наступающей дружине. Вот снова показался всадник, летевший во весь опор, – этот уже в пятый раз за сегодня, – отметил конюшенный. Посыльный был всего в нескольких шагах, когда вдруг уронил голову на шею забрызганного кровью коня и начал боком съезжать с седла. «Ранен», – сообразил Лемеш, его молодые быстроногие помощники успели подхватить падающее тело посыльного, а тот тихо прошептал:

– Темнику… конь нужен…

– Кому, имя реки, – тормошил его Звенислав.

– Притыке… – ещё тише прошептал посыльный и, видимо, лишившись сознания, забормотал что-то невнятное.

– Рану перевяжите да кудесника к нему кликните. Сережень, остаёшься за главного, – распорядился Звенислав, – каждый за коней порученных головой отвечает. Подай копьё и щит! – закончил конюшенный, уже сидя в седле своего гнедого и прихватывая к луке повод широкогрудого коня темника Притыки. Он тронул с места, быстро набирая ход в ту сторону, где гремело железо смерти, где кияне, настигнув уходящих кочевников, отсекли часть из них и заключили в крепкое русское коло.

Чем ближе к сече, тем больше изрубленных тел под копытами коней, тем явственнее дикая ярость горячки боя, и тем холоднее и ощутимее дыхание смерти, что царит безраздельно над полем битвы. Звенислав торопился – он ведь не просто огнищанин, а один из лучших конюшенных Киевской дружины, кому, как не ему, ведомо, сколь важно темнику, руководящему всей битвой, иметь в сражении не просто доброго, а именно своего коня. Свой конь не только носит седока, он чует и разумеет каждое движение и каждую мысль хозяина, потому в бою они – единое целое.

Всё ближе шум сражения, уже явственно доносятся команды и скрежет железа, боевые возгласы, конское ржание, стенания умирающих. Где же искать темника Притыку? Ага, вон там, на взгорбке, кажется, в окружении посыльных и личных охоронцев.

– Р-раступись, конь для темника Притыки! – покрикивал Звенислав, пробираясь сквозь живой частокол, и всадники, понимая важность задачи, уступали дорогу. Едва достиг огнищанин холма, едва крикнул: «Конь для темника!» – как тот мигом слетел с холма на хазарском тонконогом скакуне. Оставив седло доброго, но не подходящего под его могучую стать и уже порядком уставшего жеребца, он бросился к сменному коню.

– Дякую, конюшенный, вовремя подоспел! Хазары коло прорывают ошую, немедля закрыть, иначе уйдут! – уже кричал Притыка посыльным и летел в новом седле в сторону прорыва, а за ним все, кто был подле темника. Туда же помчался и Звенислав.

Вместе с Притыкиными дружинниками, с ходу врезавшись в хазарские ряды, он сначала разил копьём, а потом ожесточённо заработал своим боевым мечом, доставшимся от отца, старого Лемеша. Поразив очередного хазарского воя, Звенислав тут же набрасывался на нового. Ярость не утихала, огнищанин был готов сам погибнуть в сече, но только не принести домой возможную страшную весть о гибели сыновей. С такой же яростью и отвагой дрались и прочие киевские вои. Прорыв был закрыт, коло стянуто туже, а потом разделено надвое, а ещё через полчаса хазары, попавшие в эти коло, уничтожены, и Притыкина тьма не менее яростно принялись преследовать отступающее на восток хазарское воинство. Когда же киян облетела весть, что путь к отступлению врага преградила Молодая дружина, то возгласы радости старых воинов были ответом на это известие. Ещё яростнее заработали они мечами. Значит, живы молодые вои и жива надежда на скорую встречу!

В сердце Звенислава запела она степным жаворонком, засияла лучом солнца весеннего. Стал прорубаться он через хазарские ряды, что дровосек через лесную чащу. Никогда, кажется, прежде не работали так споро и ладно его меч и щит. Даже в молодые годы, когда отчаянный и полный молодецких сил летел он, подхваченный общим порывом, навстречу вражеской коннице, даже тогда не мог он свершить того, что совершал сегодня.

Нынче он дрался за троих. Пока не увидит он своих сыновей, пока не узнает, живы ли они, силы в нём не убудут. Рубился Звенислав и усталости не ведал, будто черпал живую воду из волшебного колодца.

Хазары стали отступать к полуденному восходу, а за ними по пятам следовала Старая Киевская дружина, догоняла, отбивала полки, уничтожала последних и ослабевших.

«Мы не выдержим долгой скачки, урусы разорвут всё войско на куски, прежде чем мы покинем их землю… – лихорадочно размышлял Уйзен. – Всем не уйти, поэтому нужно спасти лучших…»

Справа впереди замаячил лес. Теперь Уйзен знал, что делать.

Призвав Ходжар-тархана, он велел:

– Левому Крылу развернуться полумесяцем, встретить урусов и стоять насмерть! А Итильским и Хорезмским тьмам уходить к лесу, а там повернуть на восход, домой! Помни, маджары и полукровки должны стоять до последнего, иначе никому не вырваться! – повторил, как заклинание, Уйзен.

Тархан полетел исполнять приказ.

Левое Крыло развернулось и встало сзади живым заслоном. Снова загремели мечи, высекая искры, видные даже днём. Противники сшиблись в яростной схватке, и на землю полилась человеческая и конская кровь. Русы сразу же начали теснить заслон, рассекать его на части и заключать в малые кола.

Пора! – понял Уйзен. Он дал знак старшему темнику, и Итильско-Хорезмские тьмы, отделившись от остальных, во весь опор понеслись к лесу.

То, что случилось потом, было похоже на дурной сон. Из леса вдруг выскочила урусская дружина, впереди которой, несомненно, летел сам Святослав. Это было настолько неожиданно, что ошарашенный Уйзен на миг забыл, что именно за головой урусского князя он охотится столько дней и ночей, и несколько мгновений смотрел на него, непроизвольно сжимая горячей дланью отцовский амулет на груди. Чуткий конь невольно замедлил бег и тем самым спас своего хозяина: верные итильцы обтекли сына кагана и схлестнулись со Святославовым воинством. Пошла рубка не на жизнь, а на смерть.

Несколько раз урусы пытались окружить хазар, и к полудню им удалось свести Крылья. Но итильские батыры, рубясь, как одержимые, прорвали коло и стали уходить из него. В этот самый миг подоспела Старая дружина во главе с Притыкой, покончившая с маджарским Крылом. Она стянула края прорыва, как концы развязавшегося меха, и опять замкнула Перуново коло.

Только близость смерти может так приумножить силу человека, что он обретает способность совершать невозможное. Хазарские воины, сплотившись вокруг Уйзена, вновь встали в Лодию, вклинились в самое узкое место, напрягли мышцы и волю и, теряя людей сотнями, вырвались-таки из кола и потекли прочь – кто в лес, кто рассыпался по степным просторам. Урусы кинулись в погоню, и скачка продолжалась до самого вечера. И только благословенная ночь, опустив на землю свои чёрные покровы, на сей раз спасла хазар от полного уничтожения.

К рассвету остатки хазарских тем собрались далеко за лесом.

– Домой! – тусклым голосом приказал Уйзен.

Конница усталым шагом направилась к восходу.

Но не успело ещё взойти солнце нового дня, как сзади заклубилась, быстро приближаясь, степная пыль. Может, это остатки какой-нибудь тьмы? Но дозорные известили: погоня!

Уйзен придержал коня.