Битва за Францию Даневская Ирина
– …которого Вы отправили на тот свет! – ехидно закончил Дигс.
Бэкингем побледнел. Проклятое дело об отравлении короля, которое он уже считал надежно похороненным в анналах истории, снова лезло наружу. Воспользовавшись замешательством министра и тишиной в зале (депутаты, изумленные смелостью оратора, наконец-то, замолчали), господин Дигс сумел достойно закончить свою речь:
– Господа, герцог, будучи камергером, без всяких предписаний сведущих людей и даже вопреки официальной точке зрения врачей, пользовал Его Величество некими пластырями и некой настойкой, которые медикам неизвестны, позабыв при этом о своем долге и сердечном почтении, каковые он должен был испытывать по отношению к столь священной особе. Эти средства произвели столь неблагоприятное воздействие, что врачи отказались продолжать лечение Его Величества, пока пластыри и настойку не перестанут применять. Сам король, чувствуя себя все хуже, считал, что причиной ухудшения являлись указанные пластыри и настойка. А это, господа! – возвысив голос, продолжил депутат, – это говорит о столь тяжком преступлении, что его можно охарактеризовать как измену и убийство!
На трибуну вскочит и Элиот.
– Бэкингем – язва, разъедающая Англию! – заявил он. – Я искал в истории персонаж, с которым можно было бы его сравнить, и не нашел никого, кто больше походил бы на герцога, чем Сеян[51], о ком Тацит говорит, что он был высокомерен, презрителен и постоянно смешивал свои интересы с делами государства… Милорды, таков и Бэкингем. Именно от него исходит все зло, именно он – причина несчастий; лишь его низвержение может дать надежду к улучшению положения дел…
Сраженный этими обвинениями, Джордж Вилльерс покинул парламент. Если бы он немного задержался, то услышал бы, как к обвинениям в фаворитизме добавились и придирки к плохо оснащенной экспедиции в Кадис[52], и темное дело о штрафе в 10 000 фунтов с Ост-Индской компании[53], которое, впрочем, стараниями друзей герцога в тот же день растворилось в тонкостях морского и торгового права.
Впрочем, все эти проступки рядом с обвинением в монархоубийстве казались несущественными мелочами, и герцог понимал это, как никто другой. Поэтому, он сразу же помчался к королю, чтобы с помощью монаршего авторитета усмирить зарвавшихся парламентариев, но дорогу в королевские покои ему решительно преградил сэр Фрэнсис Коттингтон.
– Прошу прощения, милорд, но Его Величество никого не принимает, – заявил он.
Не будь сегодняшнего парламентского заседания, Джордж Вилльерс отодвинул бы Коттингтона в сторону и проследовал дальше, но сейчас он послушно остановился.
– Даже меня? – треснувшим от волнения голосом спросил министр.
Секретарь только развел руками. Бэкингем почувствовал, как земля уходит из-под его ног.
– Я погиб, – прошептал про себя всемогущий министр, который не имел никаких оснований не доверять своему агенту. – На этот раз, я действительно погиб.
Он вернулся домой, и заперся в своих покоях, запретив слугам его беспокоить.
Но прятаться от неприятностей – это худший способ их избежать, и, неизвестно, чем бы закончилась эта интрига, если бы в игру не вступили люди, чье благополучие всецело зависело от расположения Бэкингема. Пока лояльные к герцогу депутаты сражались в парламенте с его врагами, требуя арестовать и привлечь к суду за клеветнические речи Элиота и Дигса, целая делегация друзей и родственников Джорджа Вилльерса взяли в осаду Йорк-Хауз, чтобы встретиться с отчаявшимся министром. На помощь им скоро прибыл и виконт Пурбек.
– Джорджи, я доберусь до тебя, даже если мне придется поджечь дом, чтобы заставить тебя выйти! – заорал он, ломясь в запертую дверь герцогской спальни.
Зная упрямство брата, Джон приготовился к долгой осаде, но дверь отворилась так быстро, что виконт даже не успел охрипнуть от крика и отбить кулаки о крепкое дерево.
– Входи, – мирно проговорил Бэкингем, затягивая внутрь опешившего виконта.
Сам же, погрозив кулаком уже притихшим родственникам, снова запер дверь.
– Выпьем? – спросил он у Джона, и, не дожидаясь ответа, откупорил бутылку вина, и, протянув ее брату, взял еще одну себе. – Терпеть не могу пить в одиночестве.
– И за что же мы будем пить? – тяжело дыша, выдохнул виконт, который тщетно пытался отдышаться от недавнего волнения.
– За мои похороны. Aeternum vale![54] Я умер, Джон.
– Брось! С королевской поддержкой ты легко закроешь рты всем своим недругам. К тому же, ты ни в чем не виноват!
– Разве в наше время непременно нужно быть в чем-то виновным, чтобы оказаться на эшафоте? – вздохнул Бэкингем, бросаясь на кровать. – Черт возьми! Чарльз не хочет меня видеть!
– Ты тоже не приглашал меня к себе, но это не помешало мне войти, – усмехнулся Джон. – А тебе, братец, давно бы следовало привыкнуть к нападкам недоброжелателей.
Бэкингем рывком сел на постели.
– Ты прав, – проговорил он. – Тысячу раз прав! Я все же лорд-камергер и имею право входить в королевские покои в любое время дня и ночи. Король должен завтра появиться в парламенте и выступить в мою защиту, иначе и лорды – трусливая свора, что до сих пор виляла хвостом в моем присутствии, вцепятся мне в глотку, следуя доброму примеру палаты общин. Но разве…
Он не договорил, потому что в дверь опять постучали.
– Я же приказал всем убираться к дьяволу! – крикнул герцог, и, запустив в дверь уже опустошенную бутылку вина, опять повернулся к брату.
Но требовательный стук опять помешал Бэкингему собраться с мыслями.
– Открой, – попросил он Джона. – Это, наверняка, Патрик. Другого такого упрямца во всем свете не сыщешь!
И, правда, на пороге стоял господин Роджерсон, который вручил своему господину записку от английской королевы, где Генриетта просила герцога немедленно явиться к ней, и копию депеши французского посла в Лондоне Тилльера, присланную герцогу его агентом, который был обязан не спускать глаз с дипломата.
Пробежав глазами послание королевы, герцог вскрыл и второе письмо.
– «Голиаф будет повержен…», – язвительно прочитал Бэкингем, и, зло скомкав бумагу, уже собирался бросить ее в огонь, но передумал и сунул в карман. – Ну, это мы еще посмотрим!
– Ты едешь к королеве? – Джон с беспокойством наблюдал за ним.
– Да, и немедленно. Будет гораздо лучше, если Генриетта узнает о том, что произошло в парламенте от меня, чем от графа Бристоля…
Когда министр переступил порог приемной Ее Величества, он с досадой понял, что его опередили.
– Герцог, мне сообщили, что в Англии произошел государственный переворот, – без обиняков заявила Генриетта. – Поэтому, я и пригласила Вас к себе, чтобы услышать подробности.
– Вы можете узнать их у своих французских друзей, – отпарировал Бэкингем, протягивая ей депешу Тилльера.
– При чем здесь Франция? – возмутилась Генриетта, принимая бумагу. – Вы думаете, Ришелье не понимает, что Бристоль, получив власть, развернет Англию лицом к Габсбургам?
– По-видимому, нет, – зло заявил Бэкингем. – Кажется, я в очередной раз обманулся, когда принял за чистую монету предложение кардинала о мире.
– Успокойтесь, милорд, – вздохнула королева. – Думаю, Ришелье искренне желает мира с Англией, только, как и наш парламент, не желает видеть Вас ее первым министром.
– Ладно, – согласился Бэкингем. – Я тоже желаю французам лучшего главу кабинета, чем этот святоша в сутане. Скажите лучше, откуда Вашему Величеству известно о роли Бристоля в подготовке импичмента?
– Так он сам мне обо всем рассказал, желая заручиться моей поддержкой,– пожала плечами Генриетта.
– Когда?
– Около часа назад. И я сразу же отправила за Вами слугу.
– Значит, граф еще не виделся с королем?
– Нет. Коттингтон его не пустил…
– Я убью… я уничтожу этого дурака Коттингтона! – заорал герцог, хватаясь за голову. – Тысяча извинений, Мадам, но я должен Вас покинуть.
– И куда же Вы так спешите, милорд? – с улыбкой произнесла Генриетта.
– К королю. О, воображаю, что этот негодяй Бристоль успел наболтать обо мне Его Величеству!
– Можете не торопиться, герцог, – королева продолжала улыбаться. – Граф сейчас не у Его Величества… хотя, не спорю, если бы он был там, то, наверняка, сообщил бы королю все то, о чем Вы только что изволили говорить.
Бэкингем остановился.
– И где же граф? – удивленно спросил он.
– Здесь.
Герцог машинально огляделся вокруг и вопросительно уставился на королеву.
– Здесь, – смеясь, повторила она, и, отворив дверь в соседнюю комнату, указала министру на мирно храпящего в кресле лорда Бристоля.
Бэкингем раскрыл рот от удивления.
– Он будет спать еще часа три, если не больше, – заверила герцога королева. – Сонное зелье моего парфюмера всегда действует безотказно, так что у Вашей светлости еще есть время рассказать мне историю о пластырях и настойках.
– Вы спасли мне жизнь, Ваше Величество, – Бэкингем уже начал верить, что сумеет и на этот раз выйти сухим из воды.
– Нет, герцог, всего лишь отстрочила смертный приговор. Остальное будет зависеть от Вашего рассказа.
– Ох, Мадам, – вздохнул министр, и, махнув рукой на все правила этикета, бессильно растянулся в кресле. – Как бы мне хотелось говорить с Вами о более приятных вещах! Но, так и быть, слушайте… Когда покойный король лежал на смертном одре, я делал все возможное, чтобы спасти жизнь Его Величества. Следуя советам сведущих людей, я попытался вылечить короля неким чудодейственным снадобьем и целебными пластырями, которые когда-то поставили на ноги и меня самого. А теперь мне это вменяют в преступление!
– Я Вам верю, – кивнула Генриетта. – Но лучше заявить Вашим врагам, что король сам пожелал принять эти лекарства, и Вы не посмели противиться воли Его Величества, тем более, что лечение придворных медиков облегчения не принесло.
– Я так и сделаю, – согласился герцог. – Но это еще не все.
– Что еще?
– Этого еще не хватало! И где сейчас эти господа?
– Крейг в Лондоне, а негодяй Иглишем сбежал в Амстердам, где опубликовал памфлет «Глашатай мщения», выставляющий меня убийцей и отравителем. И, вообразите себе, моя королева, этот мерзавец дошел до того, что предложил мне свои услуги для выпуска опровержения на свою же книгу за 400 фунтов! Разумеется, я послал его к дьяволу.
– Да, тут остается надеяться только на благоразумие короля, – вздохнула Генриетта. – Почему же Вы сразу не пошли к нему?
– Я пытался, но Коттингтон меня не пустил…
– Это еще почему? – нахмурилась королева. – Герцог, если окажется, что Чарльз сейчас не один, и что Вы за моей спиной подложили моему мужу очередную фаворитку, я разбужу Бристоля и сделаю все, чтобы он получил аудиенцию у Его Величества, предупреждаю Вас!
– Если король и обзавелся любовницей, то без моей помощи, – возмутился Джордж Вилльерс. – И, если это действительно так, то верьте мне, Мадам, я огорчен не меньше Вас.
Генриетта недоверчиво прищурилась.
– Как бы там ни было, но установить истину мы сможем, только навестив короля, – примирительно произнес Бэкингем.
– Вы правы, милорд, – согласилась Генриетта. – Идите, и пусть поможет Вам Бог.
– А Вы?
– А я подожду Вашего возвращения. Если я увижу короля в объятиях другой женщины, мне непременно придется устроить ему хороший скандал, на что у меня нет ни желания, ни сил. Чарльз уже и так не заглядывал ко мне целую неделю…
Бэкингем, хорошо знающий причину такой невнимательности короля, покраснел, и, поцеловав руку королевы, вышел.
А в это время король Англии, уединившись в своем кабинете, писал своему шурину, королю Франции письмо, где жаловался на непокорную супругу, даже не подозревая, какая буря собирается за его спиной. Впрочем, из блаженного неведенья его выдернул все тот же Коттингтон, который, узнав последние новости из парламента, поспешил сообщить их своему господину.
– Если Бэкингем – Сеян, то, я, следовательно, Тиберий[55]! – выслушав его рассказ, вскричал до глубины души оскорбленный король. – Что имел в виду этот мерзавец Дигс, говоря о чести короля? Что я являюсь соучастником убийства своего отца? В Тауэр! Его и этого негодяя Элиота, который, кажется, забыл, что своей адмиральской должностью он обязан Бэкингему… Стини! – воскликнул Чарльз, увидев Джорджа Вилльерса, который как раз вошел в кабинет, и удивленно прислушивался к разговору. – Дорогой друг, воистину прав был апостол Павел, когда говорил, что добрые дела обладают короткой памятью, а вот людская неблагодарность безгранична…Но, не волнуйся, завтра я сам буду в палате лордов, и горе тому, кто посмеет выступить против тебя. Твои враги – мои враги!
На следующий день король действительно выступил в палате лордов, и его речь в защиту министра дышала тем же жаром и праведным возмущением, высказанным накануне. Это заступничество аукнулось Чарльзу через двадцать два года, когда уже ему самому пришлось давать ответ парламенту, обвинявшего своего короля в том, что тот был сообщником Бэкингема в убийстве собственного отца…
Перед палатой общин выступил по поручению Его Величества лорд Карлтон, и его речь, в которой он умолял господ депутатов, «не поступать таким образом, который может заставить короля забыть о своей любви к парламенту», предостерегая их о возможном роспуске и, вообще, упразднении парламента как оплота демократии. Возможно, что все эти речи и усмирили бы горячие головы парламентариев, если бы Его Величество не перегнул палку арестом Элиота и Диггса, и не заставил профессоров Кембриджского университета избрать Бэкингема своим ректором.
Это было уже слишком для палаты общин, которая расценила новое назначение ненавистного министра как провокацию. Стоит ли удивляться тому, что защитная речь Бэкингема перед палатой лордов не нашла горячего отклика в сердцах господ депутатов.
Парламент был распущен, оставив правительство без денег, а, значит, без флота и армии.
Ришелье мог спать спокойно: в таких условиях было полнейшей бессмыслицей не только начинать военную кампанию против Франции, но и продолжать войну с Испанией. Понимая все это, Бэкингем все же решил выслать из страны французского посла и епископа Мандского. Он без труда убедил в этом короля, ознакомив его с той же той же злополучной депешей графа Тилльера. У короля еще не изгладились из памяти неприятности последней парламентской сессии, поэтому, он отнесся к документу с должным вниманием.
– Стини! – воскликнул Чарльз, прочитав его. – Гони этих французов прочь как диких зверей! И в первую очередь исповедника королевы – епископа Мандского со всей его францисканской свитой. Вообрази себе, на публичном обеде этот осел в сутане посмел перебить латинским песнопением моего духовника, читающего молитву! И потом, – король запнулся, но все же продолжил: мне сказали, что именно епископ настраивает против меня жену, говоря, что она губит свою душу, когда ложиться в постель с еретиком.
Бедный король Англии склонен был обвинять весь мир в холодности Генриетты, не подозревая, что истинный виновник всех недоразумений находиться перед ним.
– Итак, – закончил Чарльз уже увереннее, – Стини, я велю тебе завтра же выгнать этих французов из Лондона. Если можешь, делай это деликатно, но без долгих разговоров. Если не получиться – применяй силу. Повторяю тебе, гони этих месье как диких зверей, пока они не сядут на корабль. И, пускай их заберет дьявол!
– Я? – ужаснулся герцог, в чьи планы совершенно не входила ссора с королевой. – Да я скорее сам брошусь в Ла-Манш, чем стану принимать участие в этом предприятии. Думаю, столь щекотливую миссию нужно поручить духовному лицу. Епископу Лоду[56], например. В конце концов, изгнание бесов – его святая обязанность.
– Хорошо, – согласился король. – Так и будет. Что же касается Коттингтона, которого Вы настойчиво советуете мне выдворить из дворца, то его роль в этом деле кажется мне не столь очевидной, как Вы говорите.
Бэкингем побоялся настаивать.
– Ничего, господин Коттингтон, я еще доберусь до Вас, – мстительно подумал он. – В, конце концов, отложить сражение – это еще не значит его проиграть!
Глава 10: Ложь во спасение.
– Дорогой друг, наконец-то Вы вернулись! – воскликнул Ришелье, едва аббат Фанкан переступил порог его приемной.
Он схватил священника в объятия, но тут же выпустил, поскольку тот, страшно побледнев, застонал от боли. Следы перенесенных пыток намертво вписались в худое изнеможенное тело несчастного, и только нечеловеческая радость от того, что он еще жив, поддерживала в нем жизнь и взывала к мщению.
– Боже мой, что с Вами сделали? – воскликнул кардинал.
– И, главное, кто? – подал голос отец Жозеф, жестом приглашая аббата сесть.
Фанкан тяжело опустился в предложенное кресло, и, с трудом вытянув больные ноги, простонал:
– Она…
Ришелье и господин дю Трамбле переглянулись.
– Кто это – она?
– Блудница Вавилонская – английская королева, – ответил Фанкан, замотав головой, прогоняя страшные грезы.
Герцог Бэкингем был прав – аббат действительно не решился рассказать кардиналу о своей связи с маркизом де Молина и его орденом. Не стал он упоминать и английского министра, сосредоточив всю свою ненависть на Генриетте.
– Но зачем Вы понадобились королеве? – удивился кардинал.
Священник усмехнулся.
– Вы помните господина д'Эгмона, Ваше Преосвященство? – спросил он.
Ришелье громко вздохнул. Арман д'Эгмон, граф де Ла Рош-Гюйон был его тайным агентом среди гугенотов, и поступил к нему на службу раньше, чем умудрился влюбиться в Генриетту Французскую. В свое время эта связь принесла Его Высокопреосвященству немало беспокойства, но еще больше его потрясло таинственное убийство графа, которое до сих пор осталось нераскрытым.
– После смерти Армана гугеноты потеряли всякий страх, – признался он. – Особенно их глава – принц Субиз, который, прежде, слушал только д'Эгмона, а теперь советуется лишь с дьяволом, забыв всякое почтение к монаршей власти… Да, мне очень не хватает графа Ла Рош-Гюйона!
– Королеве Генриетте, по-видимому, тоже его недостает, – ответил Фанкан. – Заподозрив, что Вы, Ваше Преосвященство, причастны к убийству графа, она приказала своим людям похитить меня, Вашего верного слугу, чтобы узнать подробности гибели д'Эгмона.
Ришелье схватился за голову.
– Так вот в чем причина ее ненависти ко мне! Я, надеюсь, Вы сообщили Ее Величеству, что я бы и сам дорого заплатил тому, кто назвал бы мне убийцу Армана?
Фанкан мрачно засмеялся.
– В свое время, граф Рошфор пытался переубедить Генриетту. Ваше Преосвященство может поинтересоваться, удалась ли ему эта попытка.
Рошфор, который несколько дней назад благополучно вернулся из Брюсселя, и только что вошел в приемную, страшно побледнел, услышав этот разговор. Бросившись на колени перед кардиналом, он открыл подробности допроса, устроенного ему когда-то Генриеттой[57]. Ошеломленный услышанным, Ришелье так набросился на несчастного, посмевшего скрыть от него такую важную информацию, что пришлось вмешаться отцу Жозефу, опасавшегося потерять своего лучшего агента.
– Не судите графа слишком строго, – заступился за Рошфора и Фанкан. – Я тоже пытался убедить Ее Величество в Вашей невиновности, но Вы сами можете видеть результат моих усилий.
С печальной улыбкой аббат приподнял сутану, открывая изумленным взорам слушателям раны, оставленные щипцами палача «Молчаливых».
– Дьяволица…, – прошептал Ришелье.
– Тогда почему же королева Вас отпустила? – поинтересовался отец Жозеф, который, в отличие от своего впечатлительного друга, привык доверять фактам, а не эмоциям.
– Отчаявшись убедить это исчадье ада в том, что мне ничего неизвестно о гибели д’Эгмона, я признался королеве, что граф состоял на службе у Вашего Преосвященства. Поскольку, то же самое ей говорил граф Рошфор, Генриетте пришлось поверить моим словам. Но, так как Ее Величеству непременно хотелось знать, кто убил ее возлюбленного, мне пришлось придумать историю о том, что убийцей графа был влюбленный в герцогиню де Шеврез граф де Шале… Вы помните, Ваше Преосвященство, этот мерзавец убил на дуэли моего племянника?.. Герцогиня когда-то была без ума от д'Эгмона. Английская королева знала об этом, и, поэтому, приняла мои слова за чистую монету. Не судите меня слишком строго, но трудно придумать что-нибудь более правдоподобное, когда видишь перед собой раскаленные щипцы.
Он замолчал, потому что его собеседники разом расхохотались.
– Каким неоценимым человеком оказался господин д'Эгмон, – смахивая слезы, проговорил отец Жозеф. – Граф умудряется служить Вашему Преосвященству даже после смерти. Я мало знал людей, способных на такую преданность!
– Да, с ним может сравниться только достопочтенный господин Фанкан, – согласился Ришелье. – Теперь я понимаю, почему английская королева так жаждет смерти этого дурака Шале! В своем письме, которое доставил мне из Англии граф де Бутвиль, Ее Величество недвусмысленно требует голову графа, обещая взамен приложить все усилия, чтобы сохранить мир между Англией и Францией.
– Я бы предпочел, чтобы это обещание исходило от Бэкингема, – вздохнул отец Жозеф. – Ни в чем нельзя быть уверенным, пока этот человек правит Англией. А наш заговор против него потерпел поражение…
– И все-таки приятно, что я смогу разделаться со своим врагом и, одновременно, доставить удовольствие Ее Величеству, – усмехнулся кардинал. – Осталось решить, что делать с господином Монтегю, который сейчас доставляет немало хлопот коменданту Бастилии…
Этот же вопрос Ришелье повторил и самому узнику, которого навестил уже через два часа после того, как отец Жозеф и аббат Фанкан покинули дом кардинала, и Его Высокопреосвященство смог посетить узника в Бастилии.
– Ну, и что же мне с Вами делать, милорд? – задумчиво протянул Ришелье, пытливо рассматривая стоявшего перед ним Уолтера Монтегю, который даже в заключении не потерял присутствия духа.
– Я полагаю, в Англии уже заметили мое исчезновение, – зевнул Уолтер. – И такой умный человек как Ваше Преосвященство, наверняка, не станет обострять отношения между нашими странами, продолжая держать меня в заточении.
– Конечно, – согласился кардинал. – Вы свободны, милорд. Но, прежде, чем Вы выйдете отсюда, – поспешно добавил он, видя, что обрадованный арестант уже сделал шаг к двери, – я хочу сделать Вам одно предложение. Мне известно, что, состоя на службе у английской королевы, Вы верно служите еще одному человеку – герцогу Бэкингемскому. Я знаю, что отношения между Ее Величеством и первым министрам Англии оставляют желать лучшего. Как Вы думаете, сударь, что сделает королева, если узнает о Вашем предательстве?
Монтегю закусил ус, чтобы не расхохотаться. Он действительно поступил на службу к королеве по приказу Бэкингема, о чем в свое время честно сообщил Ее Величеству, но сумел сохранить прекрасные отношения с министром, который не терял надежды вновь использовать умного молодого человека в своих целях. Поэтому, Уолтер мог не бояться происков Ришелье, понимая, что в любом случае, его освобождение неминуемо. Но он счел для себя полезным сделать вид, что испугался, и, после долгих фальшивых колебаний, в конечном счете, принял предложение кардинала поступить к нему на службу.
Покинув Бастилию в самом приподнятом настроении, и, ощущая приятную тяжесть в карманах, набитых кардинальскими деньгами, Монтегю тут же направился к себе, на улицу Ада, где, слуги сходили с ума от беспокойства, уже столько времени не получая вестей о своем господине. Впрочем, разыскивали Уолтера не только слуги, – герцогиня де Шеврез, узнав о внезапном исчезновении любовника, ежедневно посылала к нему домой лакея, чтобы узнать какие-нибудь новости.
Но сегодня за новостями прибыл не лакей, а молодой дворянин, который чрезвычайно обрадовался, увидев сэра Уолтера живым и невредимым.
– Я должен немедленно сообщить о Вашем возвращении Ее светлости, – заявил Лувиньи (так звали молодого человека). – Но будет лучше, если Вы последуете за мной и объяснитесь с герцогиней.
– Я так и сделаю, – согласился Уолтер, который, желая поскорее вернуться в Англию, решил разом покончить со всеми французскими делами, продолжать которые уже не имело смысла.
Приказав лакею согреть горячей воды для ванной, Монтегю принялся за чтение писем, которые пришли во время его отсутствия. Отложив в сторону те, что могли подождать своей очереди, милорд вскрыл письмо от королевы Англии, которое было доставлено вчера вечером. Генриетта требовала его немедленного возвращения в Лондон.
Поскольку, приказ Ее Величества совпадал с его собственным желанием, Уолтер не стал писать ответ, рассчитывая не позднее, чем завтрашним утром покинуть Париж.
Следующее письмо озадачило его намного сильнее. Написанное герцогом Бэкингемским, оно содержало требование министра и дальше оставаться во Франции, чтобы довести до конца предприятие, задуманное Шевреттой.
– Черт знает что! – в сердцах воскликнул Уолтер. – Как бы я не старался услужить двум господам, один из них все равно будет недоволен. Ну, и что мне теперь делать?
Господин Лувиньи, который все это время терпеливо его ожидал, красноречиво кашлянул. Пробудившись от неуместной задумчивости, Монтегю все же решил отложить решение на потом, и, наскоро приведя себя в порядок, последовал за услужливым молодым человеком к герцогине де Шеврез.
Глава 11: Ловушка захлопнулась.
Пока Уолтер Монтегю сидел в Бастилии, французские заговорщики окончательно растеряли уверенность в успехе заговора. После ареста господина д'Орнано, об убийстве Ришелье уже никто не помышлял, более заботясь о спасении собственной жизни. Все это Монтегю сообщила герцогиня де Шеврез, которая и не думала скрывать радость, что видит любовника живым и невредимым. Но, как только первые восторги от встречи улеглись, пришел черед политических интриг, которые занимали прекрасную герцогиню не меньше, чем любовные приключения. Из всех заговорщиков она одна не потеряла присутствия духа, и, видя всевозрастающую панику в рядах бывших единомышленников, приняла решение их образумить, назначив свидание в доме, принадлежавшему господину де Лувиньи.
– Так что, дорогой друг, Вы пришли вовремя, чтобы помочь мне успокоить наших друзей, – весело произнесла герцогиня, которая все это время отнюдь не бездействовала. – Сейчас, когда мне и господину де Шале удалось заручиться поддержкой инфанты Изабеллы и короля Филиппа, не время топтаться на месте. Нужно действовать, и чем скорее, тем лучше.
Но ее пылкие речи не разожгли огня в расчетливой душе англичанина, который был полон решимости вернуться в Лондон, и настойчиво призывал герцогиню последовать его примеру.
Тем не менее, в назначенное время встреча состоялась. Кроме герцогини де Шеврез и Монтегю, на ней присутствовали принц Конде, братья Вандомы, граф Суассон и все тот же господин Лувиньи. Уолтер удивился такому доверию неизвестному ему господину, но, оказалось, что услужливый молодой человек ранее состоял на службе у Генриетты Французской еще до ее замужества с королем Англии, и пользовался полным доверием молодой принцессы. Успокоеный Монтегю тут же забыл о господине Лувиньи, полностью сосредоточившись на других гостях герцогини.
– Я не вижу Анжуйского, – отметил герцог де Бофор, оглядев всех присутствующих. – Впрочем, чему я удивляюсь! Этот трус теперь и носа не высунет из Лувра,
– Придет, – махнул рукой граф де Суассон. – Хотя бы для того, чтобы встретиться со мной.
– Зачем? – нахмурился принц Александр.
– Гастон желает, чтобы я помог ему бежать из Франции…
Граф не договорил, потому что на пороге появился сам герцог Анжуйский. Принц был бледнее обычного, и вошел в комнату, прихрамывая на левую ногу.
– Проклятая парижская мостовая, – пожаловался он, кривясь от боли. – И шагу нельзя ступить, чтобы не утонуть в грязи или же не сломать себе шею, споткнувшись о булыжник.
Великий Приор громко захохотал.
– Да, братец, с вывихнутой ногой ты далеко не убежишь. Впрочем, со сломанной шеей бежать было бы еще труднее!
Гастон укоризненно взглянул на Суассона.
– Луи, я же просил тебя хранить тайну… Ты даже не представляешь, чего мне стоило выбраться из Лувра! Шпионы кардинала следят за каждым моим шагом.
– Прекратите истерику, Ваше Высочество! – прикрикнул Великий Приор, и, обратившись ко всем собравшимся, продолжил уже спокойнее. – Вот уже несколько недель мы с Вами, господа, словно крысы, сидим в своих замках, трепеща перед неизвестностью, и пугаем друг друга нелепыми выдумками. Чего молчите, Монсеньор? – подмигнул он Гастону. – Не Вы ли первый начали паниковать?
– А что мне оставалось? – оскорбился герцог Анжуйский. – Мы планировали убить Ришелье во Флери, его собственной резиденции, не так ли? Следуя нашему плану, я организовал охоту в тех местах, чтобы принудить кардинала оказать мне гостеприимство. Господин де Шале, который клялся, что заколет Ришелье своей собственной шпагой, поскакал во Флери, чтобы сообщить кардиналу о моем визите. И что же? Граф застал в неукрепленном прежде замке целый гарнизон солдат, а Ришелье принял его, окруженный вооруженными до зубов телохранителями…
– Да твой Шале просто струсил, – бросил Великий Приор. – А тебе, братец, все же следовало поехать во Флери, и закончить начатое дело.
– Но как? – возмутился Гастон. – Ришелье сообщил графу, что предоставляет весь замок в мое распоряжение, а сам возвращается в Париж, чтобы не стеснять меня своим присутствием. Конечно, я тут же отменил уже бесполезную охоту. Что, чёрт возьми, мне ещё оставалось делать? А маршал д'Орнано? Ты же не будешь утверждать, что его арест – простая случайность?
– Если Ришелье действительно знает о заговоре, то среди нас, господа, завелся предатель, – вскочил принц Конде. – И если я узнаю, кто он, то этому мерзавцу не поздоровиться. Я не так давно вышел из Бастилии, где провел четыре года по милости «красного дьявола», и не собираюсь туда возвращаться!
Принц окинул свирепым взглядом всех собравшихся, а его седые усы угрожающе зашевелились.
– Вы кого-то подозреваете, Ваше Высочество? – вмешалась Мари де Шеврез.
– Всех, – заявил тот, сжимая эфес шпаги. – Вот Вы, милорд, какого дьявола до сих пор торчите в Париже, рискуя снова оказаться в Бастилии? Я так и не понял, как Вам удалось благополучно из нее выбраться?
Монтегю, который уже устал повторять, что освобождением он обязан вмешательству английской королевы, только вздохнул и красноречиво взглянул на герцогиню де Шеврез. Та нежно ему улыбнулась.
– Хватит! – воскликнул Великий Приор. – Здесь нет предателя, потому что Ришелье ничего не знает. Довожу до Вашего сведения, господа, – продолжил он уже тише, видя, что глаза заговорщиков устремлены на него, – Вчера я сам, желая убедиться в том, что нам ничего не грозит, поехал к кардиналу. Я попросил у Ришелье должность командующего морскими силами королевства, и кардинал милостиво пообещал мне ее.
Сказав так, Великий Приор торжествующе уставился на Монтегю, желая убедиться, какое впечатление произвели на него эти слова.
– Вот как? – нахмурился Уолтер. – Но обещать – еще не значит сделать.
– Что Вы хотите этим сказать?
– Только то, что сказал, Монсеньор. Но если указ о Вашем назначении уже у Вас в руках, то я с радостью заберу свои слова обратно.
– Ришелье непременно дал бы мне его, но, к сожалению, такая бумага должна быть подписана королем. Поэтому, после визита к кардиналу, я сразу же поехал к Людовику, чтобы просить его об этой милости.
– И Его Величество принял Вас не менее любезно, чем Его Преосвященство, – усмехнулся Монтегю.
– Разумеется, – отрезал Великий Приор. – Король выговорил мне, что мы с братом избегаем его общества, и пригласил на ближайшую охоту в окрестностях Блуа, так как королевский двор, устав от парижской духоты, собирается предпринять небольшое путешествие по Бретани. А когда я заметил, что Сезар боится гнева Его Величества, потому что враги нашего Дома распространяют досужие сплетни о его участии в каком-то заговоре…
– Ого! Вот это смело! – воскликнул Конде.
– И умно, – вставила герцогиня.
– … то король сказал мне следующее: «Пусть приезжает! Пусть смело приезжает, я даю Вам свое королевское слово, что ему сделают не больше зла, чем Вам". Так что, господа, мы с Сезарем едем на королевскую охоту, а Вы можете и дальше дрожать от страха.
– И я могу остаться во Франции? – радостно спросил Гастон.
– Разумеется, братец. Ты, хоть и не король, но все же наследник французского престола. И рано или поздно все же наденешь корону, потому что Людовик вряд ли озаботит себя рождением сына.
– Я полагаю, что Англия с радостью даст приют Вашему Высочеству, – задумчиво проговорил Монтегю. – Я не доверяю Ришелье, и если Вы, Монсеньор, решитесь принять мою помощь, я ручаюсь, что…
– …что наследник престола превратиться в государственного преступника, – отрезал Великий Приор. – Послушай, Гастон, ты что, не понимаешь, какую роль тебе уготовил этот англичанин?
Читать бесплатно другие книги:
