Сотворение мира Крюкова Елена
Книга исхода
Бег
- Останови! – Замучались вконец:
- Хватаем воздух ртом, ноздрями,
- С поклажей, чадами, – где мать, а где отец,
- Где панихидных свечек пламя, —
- По суховеям, по метелям хищных рельс,
- По тракту, колее, по шляху, —
- Прощанья нет, ведь времени в обрез! —
- И ни бесстрашия, ни страха, —
- Бежим, бежим…
- Истоптана страна!
- Ее хребет проломлен сапогами.
- И во хрустальном зале ожиданья, где она,
- Зареванная, спит, где под ногами —
- Окурки, кошки, сироты, телег
- Ремни, и чемоданы, и корзины, —
- Кричу: останови, прерви сей Бег,
- Перевяжи, рассекнув, пуповину!
- Неужто не родимся никогда?!
- Неужто – по заклятью ли, обету —
- Одна осталась дикая беда:
- Лететь, бежать, чадить по белу свету?!
- Ползти ползком, и умирать ничком —
- На стритах-авеню, куда бежали,
- В морозной полночи меж Марсом и стожком,
- Куда Макар телят гонял едва ли…
- Беги, народ! Беги, покуда цел,
- Покуда жив – за всей жратвою нищей,
- За всеми песнями, что хрипло перепел
- Под звездной люстрою барака и кладбища!
- Беги – и в роддома и в детдома,
- Хватай, пока не поздно, пацаняток,
- Пока в безлюбье не скатил с ума,
- Не выстыл весь – от маковки до пяток!
- Кричу: останови!… – Не удержать.
- Лишь крылья кацавеек отлетают…
- Беги, пока тебе дано бежать,
- Пока следы поземка заметает.
- И, прямо на меня, наперерез,
- Скривяся на табло, как бы от боли,
- Патлатая, баулы вперевес,
- Малой – на локте, старший – при подоле,
- Невидяще, задохнуто, темно,
- Опаздывая, плача, проклиная…
- Беги! Остановить не суждено.
- До пропасти.
- До счастия.
- До края.
Юдифь и Олоферн
- Дымы над крышей, Медная Луна,
- Шатаясь, плачет надо мною…
- О! Голова моя отягчена
- Висящей бронзой, бахромою
- Аквамаринов, серьги близко плеч
- Мотаются, и шуба жжет мехами…
- Я – воздух жгу, я – зарево, я – печь,
- Я – пламя: меж румянами, духами…
- Трамвайный блеск, парадов звон и чад,
- Голодные театры лавок,
- И рынки, где монетами гремят
- И где лимон рублевый сладок,
- Моста бензинного чугунный козий рог
- Над ледокольною невестиной рекою,
- А за рекой – чертог, что дикий стог,
- Разметанный неистовой рукою…
- Он весь в снегу горит, Там Олоферн
- Пирует, ложкою неся икру из миски
- Фарфоровой – ко рту, чернее скверн,
- А тот, прислужник, кланяется низко…
- А тот, лакейчик, – ишь, сломался он,
- Гляди-ка, хрустнет льстивая хребтина!…
- Ну что ж, народ. Ты погрузился в сон,
- Тебе равно: веревка… гильотина…
- Так. Я пойду. Под шубой – дедов меч.
- В лицо мне ветер зимние монеты,
- Слепя, швыряет. Сотней синих свеч
- Над черепицей – звезды и планеты.
- Не женщина, не воин и не зверь,
- Я – резкий свет на острие дыханья.
- Я знаю все. Вот так – ударю дверь.
- Так – взором погружу во прозябанье
- Телохранителей. Так – локтем отведу
- Ту стражу, что последняя, в покои…
- Он спит, Тиран. Его губа в меду.
- Ему во сне – изгнанники, изгои,
- Кричащие близ дула и в петле…
- Мне дымно. Душно. Меч я подымаю.
- Мех наземь – с плеч! Ходил ты по земле.
- Ты хочешь жить – я это понимаю,
- Но над тобой, хрипя, я заношу
- Всю боль, всю жизнь, где ниц мы упадали!
- И то не я возмездие вершу:
- То звезды – бузиною по ножу —
- Так обоюдоостро засверкали!
- И пусть потом катится голова,
- И – ор очнувшихся от спячки,
- И я, как пасека зимой, мертва, —
- А морды смердов, что жальчей подачки,
- Грызут глазами, —
- Кулаки несут,
- Зажавши, сумасшедшие шандалы,
- И рты визжат, – но я свершила суд,
- Я над содеянным стояла —
- Я, баба жалкая, – не целая страна, —
- В сережках, даренных пустыми мужиками,
- Юдифь безумная, – одна, совсем одна —
- Пред густо населенными веками!
- И, за волосы голову держа
- Оскаленную – перед вами, псы и люди,
- Я поняла, звездой в ночи дрожа,
- Что все —
- И повторится, и пребудет.
- Норд-ост
- В этой гиблой земле, что подобна костру,
- Разворошенному кочергою,
- Я стою на тугом, на железном ветру,
- Обнимающем Время нагое.
- Ну же, здравствуй, рубаха наш парень Норд-Ост,
- Наш трудяга, замотанный в доску,
- Наш огонь, что глядит на поветь и погост
- Аввакумом из хриплой повозки!
- Наши лики ты льдяной клешнею цеплял,
- Мономаховы шапки срывая.
- Ты пешней ударял во дворец и в централ,
- Дул пургой на излом каравая!
- Нашу землю ты хладною дланью крестил.
- Бинтовал все границы сквозные.
- Ты вершины рубил.
- Ты под корень косил!
- Вот и выросли дети стальные.
- Вот они – ферросплавы, титан и чугун,
- Вот – торчащие ржавые колья…
- Зри, Норд-Ост! Уж ни Сирин нам, ни Гамаюн
- Не споют над любовью и болью —
- Только ты, смертоносный, с прищуром, Восток,
- Ты пируешь на сгибших равнинах —
- Царь костлявый, в посту и молитве жесток,
- Царь, копье направляющий в сына,
- Царь мой, Ветер Барачный, бедняк и батрак,
- Лучезарные бэры несущий
- На крылах! И рентгенами плавящий мрак!
- И сосцы той волчицы сосущий,
- Что не Ромула-Рема – голодных бичей
- Из подземок на площади скинет…
- Вой, Норд-Ост! Вой, наш Ветер – сиротский, ничей:
- Это племя в безвестии сгинет!
- Это племя себе уже мылит петлю,
- Этот вихрь приговор завывает, —
- Ветер, это конец!
- Но тебя я – люблю,
- Ибо я лишь тобою – живая!
- Что видала я в мире? Да лихость одну.
- А свободу – в кредит и в рассрочку.
- И кудлатую шубу навстречь распахну.
- И рвану кружевную сорочку.
- И, нагая, стою на разбойном ветру,
- На поющем секиру и славу, —
- Я стою и не верю, что завтра умру:
- Ведь Норд-Ост меня любит, шалаву!
- Не спущусь я в бетонную вашу нору,
- Не забьюсь за алтарное злато.
- До конца, до венца —
- на юру, на ветру,
- Им поята,
- на нем и распята.
- Мать Мария
- Выйду на площадь… Близ булочной – гам,
- Толк воробьиный…
- Скальпель поземки ведет по ногам,
- Белою глиной
- Липнет к подошвам… Кто там?… Человек?…
- Сгорбившись – в черном:
- Траурный плат – до монашеских век,
- Смотрит упорно…
- Я узнаю тебя. О! Не в свечах,
- Что зажигала,
- И не в алмазных и скорбных стихах,
- Что бормотала
- Над умирающей дочерью, – не
- В сытных обедах
- Для бедноты, – не в посмертном огне —
- Пеплом по следу
- За крематорием лагерным, – Ты!…
- Баба, живая…
- Матерь Мария, опричь красоты
- Жизнь проживаю, —
- Вот и сподобилась, вот я и зрю
- Щек темных голод…
- Что ж Ты пришла сюда, встречь январю,
- В гибнущий город?…
- Там, во Париже, на узкой Лурмель,
- Запах картошки
- Питерской, – а за иконой – метель —
- Охтинской кошкой…
- Там, в Равенсбрюке. Где казнь – это быт,
- Благость для тела, —
- Варит рука и знаменье творит —
- Делает дело…
- Что же сюда Ты, в раскосый вертеп,
- В склад магазинный,
- Где вперемешку – смарагды, и хлеб,
- И дух бензинный?!…
- Где в ополовнике чистых небес —
- Варево Ада:
- Девки-колибри, торговец, что бес,
- Стыдное стадо?!
- Матерь Мария, да то – Вавилон!
- Все здесь прогнило
- До сердцевины, до млечных пелен, —
- Ты уловила?…
- Ты угадала, куда Ты пришла
- Из запределья —
- Молимся в храме, где сырость и мгла,
- В срамном приделе…
- – Вижу, все вижу, родная моя.
- Глотки да крикнут!
- Очи да зрят!… Но в ночи бытия
- Обры изникнут,
- Вижу, свидетельствую: то конец.
- Одр деревянный.
- Бражница мать. Доходяга отец.
- Сын окаянный.
- Музыка – волком бежит по степи,
- Скалится дико…
- Но говорю тебе: не разлюби
- Горнего лика!
- Мы, человеки, крутясь и мечась,
- Тут умираем
- Лишь для того, чтобы слякоть и грязь
- Глянули – Раем!
- Вертят богачки куничьи хвосты —
- Дети приюта…
- Мы умираем?… Ох, дура же ты:
- Лишь на минуту!…
- Я в небесах проживаю теперь.
- Но, коли худо, —
- Мне отворяется царская дверь
- Света и чуда,
- И я схожу во казарму, в тюрьму,
- Во плащ-палатку,
- Чтоб от любови, вперяясь во тьму,
- Плакали сладко,
- Чтобы, шепча: «Боже, грешных прости!…» —
- Нежностью чтобы пронзясь до кости,
- Хлеб и монету
- Бедным совали из потной горсти,
- Горбясь по свету.
Варьете
- Жемчужными ногами – из-под цветной копны!
- Кругами да бегами! А хохоты слышны!
- Несут питьем густое и пряную еду…
- Долой одежы – стоя!… – дрожат на холоду!…
- Девчонки вы, печенки, – да с тыквами грудей, —
- От ног крутых и тонких, мужик, похолодей!…
- Музыка водопадом сдирает с кожи пот…
- Танцуйте до упаду, – авось оно пройдет:
- То Квазимодо-Время на глиняных ногах,
- Что взял себе в беремя малец на костылях, —
- А он плясать не может, он видел Гиндукуш…
- Плесни мускатом в рожи, канкана красный туш!
- Слизни-ка соль, красотка, с воздернутой губы…
- Пляши – швырнули б сотку из гула голытьбы!
- Да только те бояре, сощурясь, зрят канкан,
- Да будто на пожаре, толкают в пасть банан…
- Танцуй, танцуй, Галина!… А Сонька, ты чего?…
- А скулы как малина! А в бисере чело!…
- Колготки рвутся с хрустом, на зраках пелена —
- Веселое искусство,
- Веселая страна!
- Веселые девахи, до тайников мокры, —
- Танцуйте вы на плахе, танцуйте до поры:
- Сей танец – не работа, сей грозный карнавал
- Вас до седьмого пота за гроши убивал!
- Целованы – по пьяни, в исподнем – из больниц,
- Танцуйте, Кира, Кланя, в виду кабаньих лиц!…
- У попугаев ара наряды не пестрей…
- Оттанцевать – до жара… и в «скорую» – скорей…
- А трубы – нету сладу!… Табачный воздух рвут!…
- Танцуйте до упаду – авось они пройдут,
- Краснознаменны годы, казарменны гудки,
- Фланговые народы с дрожанием руки…
- Там будут псы и кошки и каждый – сыт и пьян…
- Танцуйте, длинноножки, для них блатной канкан!
- В роскошестве погибнем да в пиршестве помрем,
- А все же спину выгнем
- и рому отхлебнем!
- И выбежим! И спляшем – во вьюгах площадей,
- Среди кремлевских башен, среди родных людей —
- И спереди, и сзади – все в лентах и цветах! —
- Краснознаменны бляди —
- Любашки, Верки, Нади —
- Задрогнув, при параде,
- С улыбкой на устах.
Встреча Марии с Елизаветой
- Навстречу друг другу
- Две женщины шли.
- Мария – во вьюге —
- Круглее Земли.
- И Елизавета
- Кругла, что копна…
- – Ох, Машка!… Планета…
- – Ох, Лизка!… Луна…
- Им вызвездил иней
- У рта – лисий мех…
- – Ну, Машка!… А скинешь?…
- – Ну, Лизка!… – И смех…
- Мария погладит
- Товаркин живот:
- – Ну, ты не в накладе?…
- – Умножу народ!…
- И, тяжко брюхаты,
- Морозы вдохнут:
- – Хоша б не солдаты…
- – Мальцов – заберут!…
- И очи младые
- Струят слезный свет.
- – Ты плачешь, Мария?…
- – Нет, Лизонька… нет…
- На пальце сверкает
- Златое кольцо.
- Из тьмы возникает
- Родное лицо.
- И слезы Марии
- Летят на живот —
- То снеги косые,
- Беззвучный полет,
- То ветры косые,
- Косые дожди…
- – Ты плачешь, Мария!…
- – Лизок… погоди…
- И так вынимает
- Тряпичный комок,
- И лик утирает
- Соленый платок!
- Худые рекламы.
- Да счастье – взаймы.
- О, мертвые сраму
- Не имут!… А мы?!…
- А Елизавета —
- Вся шепот и всхлип:
- – Мой… тоже там где-то…
- Мой – без вести сгиб…
Анкор, еще анкор!…
- В табачной пещере, где дым, как щегол,
- Порхает по темным закутам,
- Где форточка, будто Великий Могол,
- Сощурилась мерзлым салютом,
- Где добрая сотня бутылей пустых
- В рост, как на плацу, подровнялась… —
- О, сколько штрафных этих рюмок шальных
- За мощным столом подымалось!… —
- Где масляных, винных ли пятен не счесть
- На драной когтями обивке, —
- В каморе, где жизнь наша – как она есть,
- Не сахар, не взбитые сливки, —
- Один, человек на диване лежал,
- На ложе в ежовых пружинах,
- Тощой, востроносый, – ну чисто кинжал —
- Махни, и вонзается в спину…
- Он пьян был в дымину. Колодою карт
- Конверты пред ним раскидались…
- Он выжил в слепом транспортере – то фарт!
- И пули за ним не угнались…
- Да только от воплей на минных плато,
- От крика тех танков горящих
- Он нынче в постель надевает пальто
- И мерзнет! – теперь, в настоящем…
- Ничем не согреться. Хлестай не хлестай
- Подкрашенную хной отраву…
- Яичница стынет. Полночный наш Рай.
- Ад прожит: красиво, на славу…
- Зазубрины люстры… Свечи мыший хвост…
- И Жучка – комок рыжемордый…
- Взы, Жучка!… Ну, прыгай – и в небо до звезд,
- И в петлю: дворняги не горды!…
- Ах, дворничиха, ах, дворянка моя,
- Ну, прыгай же ты… через палку —
- Свеча догорает… а в кипе белья —
- Скелет, что пора бы… на свалку…
- Еще, моя Жучка!… Анкор…эй, анкор!…
- Вот так-то, смиряйся, зверюга,
- Как мы, когда – из автомата – в упор,
- Пред телом веселого друга,
- Под глазом приказа, в вонючем плену,
- Во почте, где очи… не чают…
- Полай ты, собака, повой на Луну —
- Авось нам с тобой полегчает…
- Ну, прыгай!… Анкор, моя моська!… Анкор!…
- Заврались мы, нас ли заврали —
- Плевать!… Но в груди все хрипит дивный хор —
- О том, как мы там умирали!
- Как слезно сверкает в лучах Гиндукуш!…
- Как спиртом я кровь заливаю…
- Анкор, моя шавка!… Наградою – куш:
- Кость белая, кус каравая…
- Мы все проигрались.
- Мы вышли в расход.
- Свечва прогорела до плошки.
- И, ежели встану и крикну: «Вперед!…» —
- За мной – лишь собаки да кошки…
- Что, Армия, выкуси боль и позор!
- А сколь огольцов там, в казармах…
- Анкор, моя жизнь гулевая, анкор,
- Мой грязный щенок лучезарный.
Юродивая
- Ох, да возьму черпак, по головушке – бряк!…
- Ох, да справа – черный флаг, слева – Андреевский флаг…
- А клубничным умоюся, а брусничным – утрусь:
- Ох ты флажная, сермяжная, продажная Русь!…
- Эк, тебя затоптал закордонный петух!
- Песнопевец твой глух, и гусляр твой глух:
- Че бренчите хмурь в переходах метро?…
- Дай-кось мужнино мне, изможденно ребро —
- Я обратно в него – супротив Писанья! – взойду:
- Утомилася жить на крутом холоду!…
- Лягу на пузо. Землю целую.
- Землю целую и ем.
- Так я люблю ее – напропалую.
- Пальцами. Звездами. Всем.
- Дай мне билетик!…
- Дай мне талончик!…
- Я погадаю на нем:
- Жить нам без хлеба, без оболочек,
- Грозным гореть огнем.
- Рот мой сияет – ох, белозубо!
- Жмурюсь и вижу: скелет
- Рыбий, и водкою пахнут губы,
- И в кобуре – пистолет…
- Вот оно, зри – грядущее наше:
- Выстрелы – в спину, грудь,
- Площадь – полная крови чаша,
- С коей нам пену сдуть.
- …Эй-эй, пацан лохматенький, тя за штанину – цап!
- В каких ты кинах видывал грудастых голых баб?!
- Да, змеями, да, жалами, огнями заплетясь,
- Из вас никто не щупывал нагой хребтиной – грязь!
- Из вас никто не леживал в сугробном серебре,
- Из вас никто не видывал, как пляшет на ребре,
- На животе сияющем – поземка-сволота!…
- А это я с возлюбленным – коломенска верста —
- Лежу под пылкой вывеской харчевни для господ —
- Эх, братья мои нищие! Потешим-ка народ!
- Разденемся – увалимся – и вот оно, кино:
- Куржак, мороз на Сретенье, мы красны как вино,
- М голые, мы босые – гляди, народ, гляди,
- Как плачу я, блаженная, у друга на груди,
- Как сладко нам, юродивым, друг друга обнимать,
- Как горько нам, юродивым, вас, мудрых, понимать…
- Вижу Ночь. Лед.
- Вижу: Конь Блед.
- Вижу: грядет Народ —
- Не Плоть, а Скелет.
- Вижу: Смел Смог.
- Вижу: Огнь Наг.
- Вижу:
- Человекобог —
- Бурят, Грузин, Каряк.
- Вижу: Радость – Дым…
- Вижу: Ненависть – Дом!
- Вижу: Счастье… Над Ним —
- Огонь! И за Ним! И в Нем!
- Вижу: Разрывы. Смерть.
- Слышу: Рвется Нить!
- Чую: нам не посметь
- Это
- Остановить.
- Чучелко мое смоляное, любименький, жавороночек…
- Площадь – срез хурмы под Солнцем! А я из вьюги, ровно из пеленочек —
- На свет Божий прыг!… А Блаженный-то Васенька
- Подарил мне – ревнуй, сопляк! – вьюжные варежки:
- Их напялила – вот ладошки-то и горячии,
- А глаза от Солнца круто жмурю, ибо у меня слезы – зрячии…
- Воля вольная,
- Расеюшка хлебосольная —
- Черный грузовик во след шины
- Пирожок казенный скинул —
- Дай, дай полакомлюсь!…
- Милость Божья
- На бездорожьи…
- Не обидь меня, не обидь:
- Дай есть, дай пить,
- А я тебя люблю и так —
- Ни за грош ни за пятак —
- Дай, дай поцелуйную копеечку…
- Не продешеви…
- Дай – от сердца деревянного… от железной любви…
- Черный грузовик, езжай тише!
- Пирожки твои вкусны…
- Я меховая богатейка! Я все дерьмо на копеечку скупила!
- Я все золотое счастие забыла,
- Я широко крестила
- Черное поле
- Грядущей войны.
- Дай, дай угрызть!…
- Жизнь… ох, вкусно…
- На. Возьми. Подавись. Мне в ней не корысть.
- …Лоб мой чистый, дух мой сильный —
- Я вас, люди, всех люблю.
- Купол неба мощно-синий
- Я вам, люди, подарю.
- Вам дитя отдам в подарок.
- Вам любимого отдам.
- Пусть идет огонь пожара
- Волком – по моим следам.
- Заночую во сугробе.
- Закручу любовь во рву!
- В колыбели – и во гробе —
- Я – войну – переживу.
- И, космата, под вагоном
- Продавая плоть свою,
- Крикну мертвым миллионам:
- Дураки! я вас люблю…
- Вы себя поубивали…
- Перегрызли… пережгли…
- Как кричала – не слыхали! —
- Я – о бешеной любви!…
- Но и в самой язве боли,
- В передсмертнейшем хмелю,
- Я хриплю: услышь мя… что ли…
- Кто живой… тебя – люблю…
Дух белого офицера взирает на Россию нынешнюю
- Земля моя! Встань предо мною во фрунт.
- Кинь тачки свои и тележки.
- Ладони холеные враз не сотрут
- Невольничьей острой усмешки.
- Дай гляну в сведенное мразом лицо:
- Морщинами – топи да копи
- Да тьма рудников, где мерзлотным кольцом —
- Посмертные свадьбы холопьи.
- Россия моя! Меня выстрел сразил,
- Шатнулся мой конь подо мною,
- И крест золотой меж ключиц засквозил
- Степною звездой ледяною…
- И я перед тем, как душе отлететь,
- Увидел тебя, Голубица:
- В лазури – церквей твоих нежную медь,
- Березы в снегу, как Жар-птицы!
- Увидел мою золотую жену,
- Что пулями изрешетили,
- Узрел – из поднебесья – чудо-страну,
- Что мы так по-детски любили!
- Узрел – домны, баржи и грузовики,
- Цеха, трактора да литейки:
- Народ мой, страданья твои велики,
- Да сбросить вериги посмей-ка!
- Тебя обло чудище в клещи взяло —
- И давит суставы до хруста…
- И дух отлетел мой. И Солнце взошло.
- И было мне горько и пусто.
- За веру, за Родину и за Царя
- Лежал я в январской метели,
- И кочетом рыжим горела заря
- Над лесом, лиловее Гжели!
- А я полетел над огромной землей —
- Над Лондоном, Сеною, Фриско…
- Но вышел мне срок! Захотел я домой!…
- И вновь заискрились так близко
- Увалы, отроги, поля во грязи…
- Вот – вымерший хутор: два дома
- Во яхонтах льдов – слез застылых Руси…
- Вот – в церкви – пивнушка… О, Боже, спаси:
- Знакомо все – и незнакомо!
- Детишки молитвы не знают… и так
- Отборным словцом щеголяют…
- Гляди же, душа, мой исплаканный зрак,
- На брата-ефрейтора, что, нищ и наг,
- В миру с котомой костыляет!
- На девок панельных. На хлестких купцов.
- На жирных владык в лимузинах.
- На черных чернобыльских вдов и вдовцов.
- В ночлежный декор магазинов.
- Не плачь, о душа моя, твердо гляди
- На храм, что сожгли сельсоветы, —
- Теперь над ним чистые стонут дожди,
- В ночи – светляками – кометы…
- Гляди – вот под ветрами трактор гниет…
- Раскопы пурга обнимает…
- Гляди, о душа, – твой великий народ
- Без Бога живот свой умает!
- Кто это содеял?! К ответу – кого?!…
- Я всех назову поименно.
- Я шашки и сабли рвану наголо —
- За Ад наш трехсотмиллионный!
- В толпе Вавилонской сплелись языки,
- Ослабились древние крови —
- Гляди же, душа, с межпланетной тоски,
- Как дула здесь наизготове!
- Ах, долго гремел репродуктор в пурге,
- Трепались в ночи транспаранты —
- Намаслен уж ствол, и винтовка – к ноге! —
- Опричники, тля, оккупанты…
- Так! Все, что здесь было, – великая ложь!
- Но, Боже! Я верую в чудо
- Твое! Я люблю тебя! Ты не умрешь,
- Красавица, кляча, паскуда,
- Век целый тащившая проклятый воз,
- Блудница, царица, святая, —
- И я, офицер, зревший кровь и навоз,
- Скитавшийся между блистающих звезд,
- Мальчонкой – к буранам седеющих кос,
- К иссохлой груди припадаю.
Мальчик с собакой. Ночной рынок
- – Тише, пес мой сеттер!…
- Очень сильный ветер…
- Нос твой – ветер жадно пьет,
- Хвост твой – ветер бьет и бьет…
- Собака моя, собака —
- Рыжий Огонь из мрака…
- Я – Мрак тобой подожгу!…
- …Не смогу.
- Темные флаги на землю легли,
- Плоть городскую укрыли.
- А в снеговой ювелирной пыли
- Рынка врата – будто крылья.
- Ночью смыкаются эти крыла.
- Крытые спят павильоны.
- Днем тут держава войною прошла —
- Грубых сапог батальоны.
- Следом от шины впечатался Путь
- Млечный – в поднебесья деготь…
- Рынок! Тебе зацепился за грудь
- Птичий обломанный коготь —
- Вот он, малявка, пацан, воробей, —
- Смерть надоели подвалы,
- Где среди взрослых и грозных людей
- Шкетья судьба ночевала!
- Шел он да шел, без суда, без следа,
- Сеттер к нему приблудился…
- Рынок! Пристанище ты хоть куда,
- Коль ты щенятам сгодился!
- Сбить на морозе амбарный замок —
- Плевое дело, игрушка!…
- Пахнет свининой застылый чертог,
- Медом, лимоном, петрушкой…
- Запахов много – все не перечесть!…
- Ящик – чем хуже перины?!…
- Сеттер, огонь мой, – скулишь, клянчишь есть,
- Носом толкаешь корзину…
- Все здесь подъели, в прогнившей стране.
- Все подмели подчистую.
- Всю потопили – в дешевом вине —
- Голода силу святую.
- Гладит малец одичалого пса.
- Тесно прижмутся друг к другу
- В ящике из-под хурмы… Небеса,
- Сыпьте арахисом – вьюгу!
- Сыпьте им яркою радугой – снег,
- Сахар капусты – с возов и телег,
- Кровь помидоров – из бака!…
- Медом стекает по скулам ночлег…
- В ящике, маленький, спи, человек,
- Спи, заревая собака.
Девочка с мандарином. Вечерний рынок
- Это крайняя – я – за лимоном стояла!…
- Вот глаза ледяные – синее Байкала,
- Косы из-под платка, что рыбачьи канаты,
- И все швы на дерюге пальтишка разъяты;
- Кочерыжка, горбушка, птенец, восьмилетка, —
- Поднабита людьми рынка ржавая клетка,
- Все со службы – час пик! – каблуки не источишь,
- А туда же! – стоишь: мандаринчика хочешь…
- И распахнуты синие очи иконно
- На купюры, на смерч голубей заоконных,
- На торговку златой мандаринной горою,
- На лица ее булку,
- на море людское!
- В кулачонке вспотевшем зажаты копейки…
- Ты, проталина вешняя, дудка-жалейка,
- Заплати – и возьми! Тонкокорый, громадный
- Охряной мандарин – и сожми его жадно,
- Так зажми в кулаке, чтобы кровь стала капать,
- Чтобы смог сладкий плод на морозе заплакать —
- По тебе, истопницына дочь, замухрышка,
- Сталеварного града сухая коврижка.
Торговка шкурами на иркутском рынке Люба
- А вот лисы, а вот лисы, а вот зайцы-волки!…
- Мездру мороз прошивает кованой иголкой,
- Меха иней зацелует сизыми губами, —
- Не горжетка то – ослеп ты: пламя это, пламя!…
- Звери рыскали по лесу. Дитяток рожали.
- Целясь, очи потемнели! Локти задрожали!…
- …А теперь зверье – гляди-ко! – рухлядь, красотища!…
- Закупи – и вспыхнешь павой, а не мышью нищей,
- Шею закрути лебяжью лисьими хвостами —
- Пусть мужик твой, жмот и заяц, затрясет перстами,
- Затрусит на снег монеты из мошны совецкой:
- Вот он мех колымский, кольский, обский, соловецкий,
- Вот – куничий да соболий, искристый, богатый,
- На руках торговки Любы во пурге распятый, —
- Рвите, рвите, налетайте, по дешевке сбуду
- Выпивохам да пройдохам, черни, сброду, люду,
- А не наглым иноземцам с масленым карманом,
- А родной толпе дремучей, хвойной, дымной, рваной.
Песня
- Ох, Расея моя, Расея.
- Головою – о край стола…
- Каменея, горя, леденея,
- О, куда б от тебя ушла?!
- Горевая твоя простуда
- И чахоткин, с подхрипом, рык…
- Средь зверья твоего и люда
- Расплескался мой жалкий крик.
- Задери головенку: страшно!…
- Коли страшно – к земле пригнись…
- Вот они, кремлевские башни, —
- Им, кровавым, да поклонись.
- Ты из вервия мне свивала
- Сети, петли, мешки, хлысты…
- Ты поземками целовала
- По-над грудью моей – кресты!
- Но я землю рвала ногтями!
- Ела падаль твоих полей!
- Снег твой мечется меж горстями
- Сирым клекотом журавлей!
- И, на нежном пригорке стоя
- По-над Волгою в синем дыму,
- Я молюсь – твоей красотою —
- За вкусивших твою тюрьму!
- За тебя проклявших, бежавших
- Во заморских быков стада,
- За любимых, друг друга сжавших
- Пред прощанием – навсегда, —
- Как в горсти – да твою землицу…
- Я люблю тебя, я люблю:
- Мне любовь та, Расеюшка, снится,
- Но плюю, хриплю – во хмелю
- Ненавидящем,
- пламя сея
- Воплем, дланью, нутром, очьми:
- Ох, Расея моя, Расея,
- Заполярной совой косея,
- Всей кандальною Гипербореей —
- Всю свободу мою возьми.
Адам и Ева
- Звезды дули в пазы и во щели.
- Звезды жестко крестили окно.
- Смертный одр не страшней колыбели,
- Но царями любовной постели
- Стать не всем в дольнем мире дано.
- И в династии сей ты двадцатый
- Или первый – не ведать о том!
- Вот на лбу – поцелуйная цата,
- Вот лобзанье – нательным крестом…
- Тело вспыхнет вулканами, лавой.
- Сладко выгнется плод – ешь и пей!
- Над кроватью дешевою, ржавой —
- Веер простоволосых лучей!
- Допотопная, дикая сила,
- Ласка, будто лисенка… – до слез… —
- Та коса, что века нас косила
- Вплоть до лунных старушечьих кос, —
- Это чрево ли Евы пылает,
- Это дух ли Адама горит —
- Это Марс над постелью рыдает
- И Венера объятие длит!
- Вширь – по стеклам – хвощи ледяные…
- Митинговый – на улице – гул…
- И ругательства хана Батыя
- Из-за двери, что бомж распахнул…
- И, распяты, раскинувши длани,
- Разметав медногорлую плоть,
- Понимают: любви окаянней
- Нет в земле, кою проклял Господь.
Омулевая рыбачка Зинаида
- Я приду к тебе. Руки твои красны.
- Веки от култука и слез тяжелы.
- Мне всю жизнь приходили дикие сны
- Из таежной мги, ледовитой мглы:
- Круглобокой кадушкой кренится карбас.
- На Полярной звезде стрекоза висит!
- И Луны слепой великаний глаз
- Прямо в бабье сердце мое косит.
- Тянем сети мы. Ты – смугла, стара.
- На руках моих сильных – жил синих сеть.
- Тянем омуля мы – всю ночь, до утра:
- Тяжело: впору лечь и враз помереть.
- Как играют мощные рыбьи тела —
- Древней яростью,
- Тусклым сребром купцов,
- Не хотят под нож – а наша взяла,
- А култук первобытный свистит, свинцов!
- Зинаида! Вот омуля засолим!…
- …Руки мерзлые жадно вцепились в сеть.
- Наш карбас молитвой Зины храним.
- Не потонем. Будем жить и стареть.
- Я – в объятьях дрожать, огольцов рожать,
- Да всей кожей чуять: Конец грядет!…
- Ты – в руках заскорузлых свечу держать
- Над серебряной рыбой
- Во хлябях вод.
Витрина
- …Целуй же лопатками серый тот дом!…
- Втирайся, вжимайся шубенкой!…
- Эх, тот магазин был задуман на слом —
- Сельмаг, мышеловка, избенка, —
- А этот!…
- Гигантской витрины хрусталь,
- А за хрусталем – мешанина:
- Парча из Японии, козия шаль,
- Дворцом – ветчина, солонина…
- Все втридорога! Вот заколка и брошь,
- Вот камни повисли на нитке —
- О, ты без того ожерелья умрешь,
- Последние скинешь пожитки —
- А купишь!… Глядит манекенша одна,
- Как под автоматом ведома…
- О, звери!… Не троньте – то мать и жена…
- А рядом – соцветье Содома:
- Игрушки – бедняцкие пупсы; духи,
- От коих и ноздри танцуют,
- И печень!… – и Книги Святые – стихи, —
- Как шмотками, ими фарцуют…
- Усыпана золотом пчелок парча:
- О, фон галактический, темный…
- А дале в Витрине – киот и свеча,
- А дале – лишь ветер бездомный…
- Гляди же! На выбор! Бери! Покупай!
- Страна тебе все предложила —
- Икорный, коньячный, севрюжный ли рай,
- Стиральное черное мыло…
- И за хрусталем, за стеклом – города
- В алмазной пыли радиаций,
- Искристые шубы, плохая еда,
- С которой больным – не подняться, —
- Вещей дорогих уцененный обвал
- Грохочет в пустую корзину!
- Ты здесь покупал? Продавал? Предавал?…
- Гляди ж на родную Витрину
- Теперь из такой запредельной дали,
- Где души считают на франки, —
- На эти сараи, собак, корабли
- Во льдах, с пирогами гулянки,
- На шлюшек с густым турмалином скулы,
- На мрачное войско завода,
- На церковь, где крестит мальчонку
- из мглы
- Рука золотого народа.
Звезда полынь. Ночь
- Распахнулись, раздвинулись, зашевелились
- Дымной ночи – из перьев вороньих – крыла…
- Как давно мы не плакали. И не молились.
- А молились – молитва до звезд не дошла.
- Горький город заснул. Украшений янтарных —
- Фонарей – он не сбросил. В окно я гляжу,
- Как в бездонную бочку. Созвездий полярных
- Голубой, золотой сок течет по ножу.
- Во носках шерстяных, во халате, что стеган,
- Грея руку щекой, зрю в кухонном окне
- Ту Звезду, что космата, как Людвиг Бетховен,
- Ту Звезду, от которой погибельно мне.
- От нее не лучи, а полынные ветки
- Брызжут уксусом, ржавчиной, солью, песком —
- И двоятся, троятся, сбираются в клетки
- И в снопы, и во снежный сбиваются ком —
- И багрянцем безумствуют протуберанцы!
- И молюсь я о сгибших в разливах кровей —
- О, корейцы ли, немцы ли, азербайджанцы —
- Нет под горькой Звездою планеты мертвей!
- А полынные ветки растут, обнимая
- Деготь неба ночного! Котельных дымы!
- И одна – бьет в окно мне!…
- И я понимаю —
- Что отречься у нас от сумы, от тюрьмы —
- Невозможно…
Видение праздника. Старая Россия
- От звонниц летит лебедями да сойками
- Малиновый звон – во истоптанный снег!…
- Девчонкой скуластой, молодушкой бойкою
- Гляжу я в зенит из-под сурьмленных век…
- Небесный прибой синевой океанскою
- Бьет в белые пристани бычьих церквей!
- Зима, ты купчиха моя великанская,
- Вишневки в граненую стопку налей!
- Уж Сретенье минуло – льды его хрустнули! —
- Святого Василья отпели ветра —
- Румяная, масленая и капустная,
- И зубы-орехи со сластью ядра —
- В платке снеговейном, по коему розами —
- Малина и мед, раки, окорока,
- И свечи в приделах – багряными грозами,
- Белуги, севрюги – кистями платка! —
- В брусничном атласе, с лимонными бусами,
- В браслетах и килечных, и сельдяных,
- С торосами семги, с варенья турусами,
- С цукатами тяжких серег золотых,
- Со бронзой копчушек каспийских, поморских ли,
- С застылыми слитками сливок густых,
- С рассольными бочками, словно бы мордами
- Веселых до глупости псов молодых, —
- С гудками и крыльями райских раешников,
- С аджикою плотницкого матерка,
- С торчащими черными гривами – елками
- Над холкой февральского Горбунка, —
- Красавица! Радость моя незабвенная!…
- Соболюшка!… Черные звезды очей!…
- В атласах сугробов святая Вселенная!…
- Твой рыжий торговец, седой казначей,
- Твой князь – из Юсуповых либо Нарышкиных,
- Идущий вдоль рынка под ручку с княжной,
- Монахиня, что из-под траура – пышкою,
- В надменных усах офицер ледяной,
- Два Саввы твоих – и Морозов и Мамонтов —
- С корзинами, где жемчуга да икра —
- Палитрою гения!… – бархата мало вам?… —
- Вот – прямо в лицо!… – осетров веера,
- Глазастый бескостный изюм Елисеева,
- Бурмистрова радуга звездной парчи,
- Хвостами налимов – Сияние Севера!…
- И – что там еще?… —
- о, молчи же, молчи,
- Рыдай, припаявши ладонь узловатую
- К забывшим кипение сбитня губам, —
- Родная моя!… Это Время проклятое.
- Но Праздник я твой никому не отдам —
- Прижму его крепко ко впалой, чахоточной
- Груди, зацелую в уста и щеку! —
- Пока не явился жандарм околоточный.
- Пока не приставили дуло к виску.
Видение рая
- Уйди. Не стой со склянкой надо мной.
- Я вижу, вижу драгоценный Рай земной —
- В берилле неба – яблоки церквей!…
- Летит в сугробы манна голубей!…
- Павлина гладит стриженый Малец,
- У Матери персты – в огнях колец,
- Полынным сеном пахнет жаркий хлев,
- И лижет ноги ей смиренный лев!…
- Все пять хлебов уж муравьи едят…
- Прекраснейшие женщины летят.
- В зенита бирюзу, и груди их
- Пылают сластью яблок наливных,
- И на серебряных тарелках площадей —
- Хурма, гранаты, – денег не жалей,
- А денег нет!… Сожгли!… И даль светла,
- И светят обнаженные тела
- Кострами, и бенгальскими свечьми,
- Лампадами, – о, счастье быть людьми…
- Уйди!… Я Рай впиваю наяву:
- Озер сапфиры, детски нежную траву
- И охристую ржавчину лесов
- Осенних, и рубины туесов, —
- Там дикая малина холодна,
- Там ягодное счастие вина…
- А солнца тел над лесом на закат
- Превыше журавлей, крича, летят,
- И затаил Малец дыханье: ох,
- Гляди, павлин, – то золотой сполох!…
- Там муж жену целует сотни лет —
- Уста, запястья, в жемчугах браслет,
- Снега ланит растают под рукой,
- Живот застынет льдяною рекой,
- Но дождь во чрево брызнет золотой
- Подземной, поднебесной красотой!…
- Так вот какая ты, любовь в Раю —
- Тебя в лицо я, плача, узнаю…
- А звезды там ручные!… В зимний круг
- Собьются – и берут огонь из рук:
- Клешнястый Рак и бешеный Телец,
- Баран – царь среди звездочек-овец,
- Две Рыбы – Трилобит и Целакант,
- И Скорпион – хвостатый музыкант,
- И пылкий Лев, и льдистый Козерог —
- Огонь едят и пьют!… Огонь у ног,
- Огонь в руках моих, – я их пасу,
- Зверей родных, – во огненном лесу,
- И я стою, охвачена кольцом
- Огня! Лоб стянут огненым венцом!…
- И горным хрусталем улыбки – рот:
- Там человечья плоть в огне поет,
- Там человечья плоть поет в земле!…
- Там папоротник светит на стекле —
- В мороз – цветком купальской радуги!…
- Уйди.
- Я Рай люблю. Я сплю с ним на груди.
- Не суй во пересохшие уста
- Мне снадобий, где соль и кислота.
- Не хлопочи – с намоченным тряпьем
- К виску. Мы все когда-нибудь умрем.
- Я не хочу в подвальную юдоль.
- В битье посуды. В водочную боль.
- В больницы, где на лестницах лежат.
- В плакатный красный яд и детский мат.
- Уйди. Ступай обратно в черный Ад.
- А я – в Раю. Мне нет пути назад.
Уличная ель. Новогодье
- Черная, огрузлая, седая,
- Побрякушками, лампадками увешана,
- Как цыганка старая, гадает
- Старикам насупленным, среброзубым женщинам:
- – Дети ваши будут нюхать сладости,
- Грызть рожки медовые!…
- Будут жить они в любви и радости,
- Позабыв столетие бредовое…
- Машет ель руками черными.
- На мулаточке игрушки – сладкими клубниками.
- А ветра по площади просторные
- Машут флагами над сморщенными ликами.
- Машут флагами – еще багряными!
- Отрывают жесть со крыш серебряных!…
- А пойдут из магазина пьяные —
- Выдохнут: «А ель-то… как царевна…»
- И заплачут пьяные, и выпьют из-за пазухи,
- И засунут снова под тулуп питье горячее:
- Их сынки – в земле сырой.Им – праздник памяти!
- Очи радугою слез горят, незрячие…
- Ах ты, ель, ты черная, дородная.
- Не маши ты им стеклярусом-подвесками.
- Впереди еще – беда народная.
- Впереди еще – жальба голодная.
- Дай напялить нам наряды новомодные,
- Прицепить ко шляпам слезы новогодние,
- Дай помыслить нам, что мы – клейменые! – свободные,
- Дай полакомиться
- Петушками детскими.
Видение жены, стоящей за куском хлеба
- Ну что же. По-галочьи тут постою.
- На паперти раньше – вот так…
- Не сдобой-халвою я тешу семью,
- А тем, что – за рупь и пятак…
- Детишки!… Я их – на амбарный замок
- От лютых гостей заперла…
- А тут – душит горло горжеткою – смог,
- Витринные лгут зеркала.
- Когда завинтишься Галактикой, ты,
- Спиральная очередь?… Эй,
- Взамен моей выпитой вмиг красоты,
- Торговец, клади, не жалей —
- На ржавую руку орловских весов —
- Гранитные сколы капуст,
- Моркву, что промаялась до холодов
- В подвале, что – Космосом – пуст!…
- Закрыла глаза в очередной тюрьме…
- Качаюсь – то ль танец… то ль сон…
- И брежу: гудит, налетает во тьме
- Малиновый, сливочный звон…
- Гудошники в медные дудки дудят…
- И паюсный хлеб – на возах…
- Чувашки в сапфирных сережках глядят,
- И в лезвийных – бесы! – глазах…
- Колеса медовые снежный атлас
- Прикрыл… И разрезами семг
- Над церковью – радуга!… Ягодный глаз:
- Слеза виноградины – сок…
- И лапти – что кружево!… И Хохлома —
- Янтарь по сапожной смоле…
- И воск буженины!… Схожу я с ума…
- И брови детей – в серебре…
- И девушки – шейки их в рюшках-шарфах,
- Шапчонки куничьи долой! —
- Толпятся у короба: амброй пропах,
- И мускусом, и резедой!…
- Флакончик духов кто в кулак мне сует?…
- О, запах – Египет… Марсель?…
- Но брежу, но вижу – толпится народ
- Поодаль, где грозная ель!…
- Ну, здравствуй, Царица в висячих серьгах,
- В смарагдовых бусах до пят!…
- Ты держишь златых соловьев на руках
- И снежных пушистых котят!
- А пряники – ниже, а тут – мотовство:
- Алмазов ли, стразов не счесть!…
- То входит копьем под ребро – Рождество…
- То – было… То – въяве?… То – есть!
- И вдруг все уставились в море небес,
- Сверкающих синью святой:
- Раздвинув руками заоблачный лес,
- Шел Ангел.
- Зажглись под пятой
- Морозные крыши! Лимоны дымов!
- Багрянец одежд Его жег
- И Север с раскольничьим духом псалмов,
- И. С бубном, раскосый Восток!
- Шел алый тот Ангел.
- Держал узкий меч.
- Держал его вниз острием.
- Горели власы наподобие свеч,
- И синий горел окоем.
- И я увидала: за Ним, за спиной
- Его, где летели крыла, —
- Огнем занялся зимний мир ледяной,
- Земля, где отвеку жила!
- А красный тот Ангел все шел и молчал!
- Глаза Его были страшны,
- Огромны… Он ими юдоль примечал
- От голубя и до Луны.
- Весь мир застывал во багряных зрачках,
- А Он все глядел и глядел —
- На иней, что солью искрил на крестах,
- На Божий последний удел!
- Я, щеки зажавши, следила пожар!
- Мир красен! Но Ангел – красней!…
- Зачем Ты в ладонях сей меч удержал?…
- Не поднял – в безумье огней?!
- Ну что Ты стоишь?!
- Ну – скорее казни
- Наш праздник в венце литургий!
- Взмахни! Отсеки все цветные огни
- Январских ночных панагий!
- И головы храмам златые сруби!
- И людям сердца поизрежь!
- О, даруй нам смерть!
- А потом – возлюби.
- А после – закрой эту брешь.
- И я на колена упала пред Ним,
- Пред кровью Его и огнем!…
- …
- …А люди запели:
- – Давненько стоим…
- Уж ночка, – а встали-то днем…
- И я разлепила глаза в забытьи.
- И я поняла, кто таков
- Наш век окаянный, и братья мои,
- И голод – во веки веков.
- И, в смоге, перед иконостасом реклам,
- Молитвою – ценник шепча,
- Я так зарыдала
- По красным крылам,
- Взмывающим
- Из-за плеча.
Тьма египетская
- Вселенский холод. Минус сорок.
- Скелеты мерзлых батарей.
- Глаз волчий лампы: лютый ворог
- Глядел бы пристальней, острей.
- Воды давно горячей нету.
- И валенки – что утюги.
- Ну что, Великая Планета?
- На сто парсек вокруг – ни зги.
- Горит окно-иллюминатор
- Огнем морозных хризантем.
- И род на род, и брат на брата
- Восстал. Грядущего не вем.
- Как бы в землянке, стынут руки.
- Затишье. Запросто – с ума
- Сойти. Ни шороха. Ни звука.
- Одна Египетская Тьма.
- И шерстяное одеянье.
- И ватник, ношенный отцом.
- Чай. Хлеб. Такое замиранье
- Бывает только пред Концом.
- И прежде чем столбы восстанут,
- Огонь раззявит в небе пасть —
- Мои уста не перестанут
- Молиться, плакать, петь и клясть.
- И, комендантский час наруша,
- Обочь казарм, обочь тюрьмы
- Я выпущу живую душу
- Из вырытой могильной тьмы!
- По звездам я пойду, босая!
- Раздвинет мрак нагая грудь!
- … Мороз. И ватник не спасает.
- Хоть чайник – под ноги толкнуть.
- Согреются ступни и щеки.
- Ожжет ключицу кипяток.
- Придите, явленные Сроки,
- Мессии, судьи и пророки,
- В голодный нищий закуток.
- И напою грузинским чаем,
- И, чтобы не сойти с ума,
- Зажгу дешевыми свечами,
- Рабочих рук своих лучами
- Тебя, Египетская Тьма.
Давид и Саул
- В метели, за сараями, в ночи,
- Где вой собачий Сириусу любый,
- Пылали руки – две больших шальных свечи,
- Звенела арфа и метались губы.
- Сидели на дровах: один – мужик,
- Под шубой плечи в бархате пунцовом.
- Другой, пацан, щекою к арфе так приник,
- Как к телу жаркому скорбящим лбом свинцовым…
- На голове у грозного тюрбан
- Увенчивался золотой короной.
- И, сгорбившись над арфой, опаленной
- Огнями пальцев, пел и пел пацан.
- Он пел, и реки глаз его текли.
- Собаки в подворотне подвывали.
- Он пел – ручьи весною вдоль земли
- Его мелодиями небо целовали.
- Он пел и пел,
- в снег его хлестал,
- А грозный царь его, насупясь, слушал,
- И арфа наподобие креста
- Распяла плоть, бичуя счастьем душу.
- Он пел о том, что все мы вновь умрем,
- О свадебном наряде, что срывает ветер,
- О том, как перед звездным алтарем
- Стоят, смеясь, замученные дети!
- О том, как нежно гладят старики
- Сухие корни светлых рук друг другу,
- Как любящие – Времени тиски —
- Зажмут меж наготы каленой – вьюгу…
- Он пел – и больше было не понять,
- О чем! Он пел, и арфа содрогалась!
- И шли ветра и шли – за ратью рать:
- Кадыка нежность, губ отверстых жалость!
- А царь, лоб уронив на кулаки,
- Сдуваемый метелью с дровяного трона,
- Шептал: «Играй, пастух!… Моей тоски
- Никто не понял в полночи бездонной,
- Лишь ты на бычьих жилах все царю сыграл,
- Все спел – мои посты, и праздники, и войны:
- О, ты играл – а я-то – умирал,
- А я-то – думал, что умру спокойно!…
- Мой мальчик, о, спасибо же тебе,
- Утешил мя!… И многольстивой речи,
- И зелья крепкого не надобно в судьбе —
- Метались бы над арфой руки-свечи…
- Спасибо, сын мой!… Буду твой отец!…»
- Схватил и сжал до боли руку пастушонка,
- И наклонился над ладонью, и венец,
- Упав с тюрбана, покатился звонко.
- И в круговерти вьюги жадно царь приник
- К руке ребенка – на одно мгновенье:
- Хотел одним глотком все выпить песнопенье,
- Хотел найти губами, где родник.
Царица Астис прощается с царем Артаксерксом
- …И вырвалась она из рук
- Владыки Трех Миров Подлунных.
- И свист метелей многострунных,
- И поездов, и рельс чугунных
- Закрыл огромный сердца стук.
- Она стояла на свету.
- И факелы в руках охраны —
- Немых юнцов и старцев пьяных,
- Наемников, чьи кровью раны
- Сочились в перевязях рваных,
- Ее ласкали красоту.
- По коже сполохи ходили.
- Гранатов связка меж ключиц
- Сидела стайкой зимних птиц…
- Браслеты-змеи ей обвили
- Запястья. Ясписом горели
- У змей глаза!…
- В ее ушах,
- Близ перламутра нежной шеи,
- Пылал огонь Гипербореи —
- Топаза льдяная душа.
- И кабошоны лазурита
- Лежали меж грудей открытых —
- Дыханьем поднимала их
- Царица! Стыли турмалины
- На лбу, а на висках – рубины,
- Напоминаньем: эта бровь
- Воздымется – прольется кровь!…
- Глаза – соленые глубины —
- Дышали морем. Их прибой
- Туда, в пучину, за собой
- Смывал сердца… Коса сверкала:
- В червонном золоте – опалы,
- И запах сена от кудрей,
- И запах горя все острей…
- И близ распахнутых дверей
- Она, дрожа сильней зверей,
- В уста
- царя поцеловала.
- Он за руку ее схватил
- Смертельной хваткою, питоньей.
- – Скажи, тебя я оскорбил?!…
- Тебя любил – что было сил,
- Сжимал твое лицо в ладонях!…
- Тебе – телеги и возы
- Каспийских балыков, урюка,
- Бериллы, что светлей слезы,
- Меха, лошажия подпруга,
- Вся в бирюзе!… Тебе – парча,
- С закатом сходная, с восходом,
- Кораллы, пахнущие йодом,
- И, для осенней непогоды, —
- В березовый обхват свеча!…
- Тебе принес свои дары,
- Слепую страсть, мужское пламя,
- И пальцы унизал перстнями,
- И обнимал ночами, днями,
- Годами напролет, веками…
- Зачем, осыпана огнями,
- Меня любила – до поры?!
- Куда идешь? Там черный ветер
- Вмиг путника повалит с ног.
- Там зимний небосвод жесток.
- Там Альтаир, слепящ и светел,
- Струит морозный дикий ток.
- Так все погибло. Избы стынут.
- Покрылись сажей города.
- Хрустит оконная слюда.
- Там Огнецвет из сердца вынут.
- Там – ничего. Там – никогда.
- Огонь и Ветер. Звезда. Вьюга.
- Я понял… Звездам ты сродни…
- Зачем узнали мы друг друга?!…
- Остановись! Повремени!…
- И так Царица отвечала,
- И на груди блестел гранат
- Кровавой вязью:
- – Я познала,
- Что в мире нет пути назад.
- Тебя любила и ласкала —
- Как две зверюшки, бились мы
- До слез, до смеха, до оскала —
- Так страсть кинжальная сверкала
- На голубых шелках зимы!
- Ты, царь… мне был всего дороже.
- Мой Бог. Мой Муж. Мой Человек.
- Твоей любимой смуглой кожи
- Жар – на моих губах… навек…
- С тобой мы жили не тужили!
- Но с Севера летят ветра.
- Печать на сердце положили.
- И я почуяла: пора.
- Царь! Я другого полюбила.
- Но, сожигая все мосты,
- Зрю: далеко еще могила,
- Полна звериной дикой силы,
- В победном блеске красоты,
- Я говорю: утешься, милый,
- Не плачь! Он – это снова ты!
- Ты! Ты! Кого б ни обнимала
- В вертепах, избах и дворцах,
- Кого бы телом ни сжигала,
- Кому б душою ни дышала
- В Луну полночного лица, —
- Все ты, мой Царь! Твоя навеки
- Пребудет надо мною власть.
- Сомкну ли старческие веки —
- Вновь мы с тобою – человеки —
- Справляем праздник: свет и страсть…
- Люблю! Но ухожу! По соли
- Дороги зимней – под пятой,
- По нашей лученосной боли,
- По нашей ярости святой…
- Прощай! Заветные каменья
- Твои – вовеки не сниму:
- Топах пылает в исступленье,
- Рубина кровь течет во тьму…
- Прорежут медный лик морщины.
- Избороздится гладь чела.
- Сочту: то камни – иль мужчины,
- С какими в мире сем была?…
- Забуду всех! Перебирая
- Объятий каторжную сласть,
- Узрю: с тобой – преддверье Рая,
- С тобой – к бессмертию припасть!…
- О Царь!… Иные жгут приделы.
- Иные фрески в них… и тьма…
- Но я, тебя бессмертным сделав,
- Бессмертье обрела сама.
- И я уже – звезда, монада.
- Мне душно во дворце твоем.
- Мне нужен Мир. Его преграды.
- Его рогожи и наряды.
- Его сапфирный окоем.
- Его любовь…
- Прощай, любимый!
- Соболью шубу мне накинь.
- И я уйду – вперед и мимо —
- В полночную тугую стынь.
- Ветр иссечет лицо нагое.
- Ступни изранит жесткий наст.
- Уже не стану я другою.
- Уже в церквах поют про нас.
- Уже ветра поют вокруг
- Под звон метелей многострунных…
- И вырвалась она из рук
- Владыки Трех Миров Подлунных.
Видение жены на космической станции
«И ни ангелы неба, ни духи пучин
Разлучить никогда б не могли,
Не могли разлучить мою душу с душой
Обольстительной Аннабель-Ли!…»
(Эдгар Аллан По)
- Я одна в саркофаге немом между звезд —
- Соглядатайка ярких миров.
- Распустила комета Жар-Птичий свой хвост
- Над ларцом лучезарных даров.
- Все приборы блестят под моею рукой
- Жадной сотней мигающих глаз.
- Я одна – меж созвездий – с моею тоской,
- Настигающей здесь и сейчас.
- Там, в бездонных колодцах, Земля просверкнет
- Слезной каплей на черной щеке…
- Здесь – замедлило Время свой яростный ход
- И дрожит в моей нежной руке.
- Заложу я в машину листки… И опять
- Выйдет шипом змеиным ответ:
- Нет горючего. Век тебе здесь вековать.
- Ты одна. И спасения нет.
- На экранах обзора – во всю широту —
- Как распахнутые крыла —
- Кажет Космос нагую свою красоту,
- Что алмазом под сердце вошла!
- Вот Гиады жемчужною гроздью висят
- Над звездой – Красным Глазом Тельца…
- Вот Арктура лучи водопадом летят
- Во пучину без дна и конца!
- Рядом – мрачный Плутон: светит выгнутый бок
- Ослепительным синим серпом…
- Добирается холод Вселенной до ног,
- До лица во рыданье слепом…
- Я одна! Космос, я пред тобою одна.
- Обнаженнее нету меня.
- Я дитя твое, матерь твоя и жена,
- Ветвь, сполох мирового огня!
- Сколько лет мне отпущено, черный Простор?…
- Колесница летит надо мной…
- Выпускай же в меня, через жаркий костер,
- Стрелы звездные – все до одной!
- Я вцепляюсь – в рычаг…
- я вперяюсь – вперед,
- В солнцеликую бездну огней…
- И подъялись власы: что там за хоровод…
- Лики, что лун Сатурна бледней?!…
- То видение… брежу!… то Космос навлек,
- Охватил мне короною лоб…
- Закачался мой утлый небесный челнок,
- Мой при жизни запаянный гроб!
- И увидела я: все летели ко мне,
- Все, любила кого на Земле —
- Иван Грозный в опричном сполошном огне,
- Тинторетто во фресковой мгле!
- И седой лев Бетховен, глухой – синева
- Его глаз все нутро потрясла! —
- И раскосый монах – его звоны-слова
- Канченджанга в снега вобрала… —
- Тот поморский рыбак, что меня взял в полон,
- Как севрюгу в путине схватил, —
- С бородой благовонною царь Соломон,
- Что кольцо «ВСЕ ПРОХОДИТ» носил,
- И слепой от рожденья звонарь Калистрат —
- С ним мы на колокольню взошли,
- И он плакал, шепча: «Твои очи горят,
- Как Стожары над краем земли!…» —
- Первобытный охотник – он тушу вола
- Мне, кровавую, бросил, смеясь, —
- И юродивый Ванька – за ним я ушла
- По суглинку осеннему, в грязь…
- И старик-летописец, что праздник любви,
- Как по Четьям-Минеям, справлял,
- И, целуя рабочие руки мои,
- Их на досках – лучами писал…
- Сколько было их?… – Не перечислю вовек:
- Лики светят, и звезды горят,
- Каждый раб – человек,
- Каждый царь – человек,
- И возлюбленный мною – стократ!
- О, идите ко мне!… Не покиньте меня!…
- Я любила вас – кожей, нутром,
- Плотью сердца, полетом такого огня —
- Пред кончиной не вспомнят добром!
- Я вас всех заберу в ледяную ладью.
- Вы со мной поплывете туда,
- Где сбираются души в большую семью,
- Где горит Голубая Звезда…
- Только чей это лик возникает из тьмы —
- Лик безносый, немой, костяной…
- Уходи. Я дала тебе Космос взаймы.
- Дай побыть мне живою женой.
- Я люблю моих милых. Гляди – все пришли,
- Притулились, приникли ко мне!…
- Напоследок уста горемычной Земли
- Я целую в кромешном огне!
- О, любимый мой!… Свет и года, и века
- Совершает стремительный путь.
- О, возлюблен будь!… Радость моя велика:
- И по смерти меня не забудь…
- Ты пришел ко мне – в лицах во многих един —
- В заточенье межзвездной тюрьмы —
- Ты холоп мой и царь,
- Ты отец мой и сын,
- Ибо живы друг другом лишь мы!
- И, безумная баба, в эфире ночном,
- Простирая ко звездам ладонь,
- Поняла: бытие снилось девичьим сном,
- А теперь– настоящий огонь!
- Настоящая Жизнь.
- Неподдельная Смерть.
- И Любовь, что уже ни о чем
- Не рыдает. И звезд золотых круговерть.
- И чужая Звезда за плечом.
- О, чужая Звезда,
- Голубая Звезда!…
- Не видна ты с родимой Земли…
- Ты дрожишь… Ты по-женски светла и горда…
- Как зовут тебя?… Аннабель-Ли?…
- И ни ангелы неба, ни духи пучин
- Никогда уже не разлучат
- Души любящих женщин, летящих мужчин —
- Пусть в безмерном полете одна ты, один,
- Пусть никто не вернется назад.
Фавор
- Воздымалась гора над Волгой горбом медведя мохнатого.
- Гроза клубилась. Молния изо чрева, мглой объятого,
- Ударяла во реки блюдо серебряное.
- Звезды закручивались в зените браслетами тяжелыми, древними…
- Ночь пахла ягодой безумной, первым золотом
- В листве дубов, первым – от звезд идущим – холодом,
- Молоком из крынки, из погреба вынутой,
- Соленой слезою души скитальческой, всеми покинутой…
- Я стояла на горе, в рубахе, голорукая, босая,
- Под ветром, рыбой пахнущим, худая, простоволосая,
- По любови – страждущая, без любови – одинокая,
- Обочь любови плещущая Волга глубокая…
- И молилась я так, руки лодчонкой смоленой складывая:
- «Господи! Твой шаг в грозовых лучах угадываю —
- Пошли мне любовь, Господи, не израненную-избитую,
- А счастливую, красивую, давно мною позабытую…
- Чтобы я любимого ласкала-лелеяла-холила,
- Чтобы я ему в мире подлунном пропасть-загинуть не позволила —
- В братоубийствах, в речах из глоток кровавых на площадях завьюженных,
- На земле нашей загубленной, выжженной, выпитой, отравленной, остуженной…
- Дай, дай мне, Господи!… И меня-то любовь злая до капли выпила.
- Дай – счастливую!… чтоб я из груди ей в дар
- теплое сердце вынула!…»
- И внезапно тучи заходили черными полотнищами.
- И проклюнулся огонь из туч серными сполохами.
- И в дегте неба надо мною воссияли три фигуры слепящие.
- Одежды их радужные развевались, по ветру летящие.
- Моисей слева – розовый лебедь!
- Илия справа – синие крыла хитона распахнуты…
- А посередине Господь – руки Его пылающие на всю полночную твердь
- размахнуты,
- Огненные власы Его поджигают радостными свечьми Вселенную,
- Звездные очи молча кричат: Земля, будь благословенною…
- Я упала на землю грязную, приникла к ней худым распятием,
- Шептала: «Господи, только не посылай мне Твое проклятие —
- Ведь я Тебе служила верою и правдою,
- Жертвуя нищим Твоим хлебом, сном и иною отрадою!…»
- И рек Господь с небес:
- «Не плачь, моя доченька.
- Грозовая, страшная нынче выдалась ноченька.
- Одесную меня стоит Илия в ризе индиговой,
- Ошую – Моисей в хитоне заревом, багряном, архистратиговом,
- А мои одежды белы как снег, как августовские звезды лучистые:
- Целуй их, доченька моя, ангелица, голубица чистая!…
- Много грешила – все грехи с тебя снимаются.
- Над твоею головушкой – зри!… – Марс с Венерою обнимаются,
- И тебе дам любовь твою единственную последнюю,
- облегчу тебе твое изнеможение,
- Ибо ты увидела нынче в небе черного августа
- Христово Преображение!…»
- И протянула я руки к яркому свету: Отче!… Вот милость Божия!…
- А лучи радужные скользили по грязи, целовали наше бездорожие,
- Целовали наши овраги, буераки, бурьяны, буреломы, протоки, излучины,
- Сиротку-пристань внизу под горой, ржавые лодочные уключины,
- И в свете небесном – Господи!… молясь, шатаясь свечою пьяною,
- Я увидела ее… ее, любовь мою окаянную…
- Его… худого как жердь-слега… патлатого мальчишку…
- богомаза, деревенского художника…
- Что привязала к одиночеству своему заместо подорожника…
- Думала – подлечу… а рана разъелась рваная…
- Ох, Господи… Благодарю Тебя!…
- …за любовь окаянную,
- За любовь воздыханную, за портрет ее сияющий,
- Что намалевал звездами по черной холстине возлюбленный,
- по мне рыдающий,
- За любовь великую, идущую маленькой нищенкой
- меж людьми жестокосердными,
- За любовь, сотворяющую нас однажды в ночи – бессмертными,
- За гору Фавор над черною Волгой, за молитвы светлое напряжение,
- За летящие в небесах самоцветные крылья Господня Преображения!…
- И у ног Христа в небе я узрела мальчишку тощего, рваного,
- Что сидел, скрючившись, близ мольберта старого, деревянного,
- Он сидел у холста, он брызгал с небес на землю краскою,
- Он писал Христа и улыбался мне ласково.
- И вскипела во мне кровь! И вскочила я рысьим прыжком на ноги!
- Господи! Это ж моя любовь! Возьми меня тоже на небо!
- Чтобы мы там вместе летели, славя любовь нашу последнюю,
- окаянную,
- Над любовной постелью,
- Над младенческой колыбелью,
- Обочь – над Волгой – креста деревянного,
- Чтоб летели, сплетясь, сцепившись намертво!…
- А людям бы на Земле казалося,
- Что это Андромеда с Персеем крепко обнялась-обвязалася,
- Что это Дева с Охотником-Орионом съединились в вечном
- качании-скольжении,
- Господи!… Ты ж все можешь…
- Дай нам, двум бедным смертным, это… Преображение…
- ………………………………
- И гром загремел. И все исчезло.
- И одна я на горе Фавор, плачущая.
- И со мною – только сердце мое, в груди летящее, скачущее.
- И надо мною – только чайка в черном небе кричит незримая:
- Не плачь, девочка моя одинокая,
- доченька любимая.
Пророк Илия возносится на огненной колеснице
- С пожаром золотых волос-
- Берез, со шрамами оврагов,
- С кипением апрельских слез
- Среди скуластых буераков,
- С прищурами безрыбных рек,
- С дерюгою-рваньем буранов —
- О ты, мой бедный человек,
- Илья-Пророк, от горя пьяный,
- Слепой от ненависти, лжи, —
- Скажи, Илья-Пророк, скажи,
- Уста отверзни, молви слово
- Нам, утонувшим во словах,
- Что остается нам святого
- Пред тем, как мы сойдем во прах!
- Отечество тебя объемлет
- Огромной ночью… Но стоишь
- В ночи. И зришь Святую Землю:
- Весь Глад и Мор. И Сушь. И Тишь…
- И, прострелив очами Время,
- Весь огненный, в ночной сурьме,
- Летишь – и плачешь надо всеми,
- Кто срок пожизненный в тюрьме
- Мотает, кто хрипит в больнице,
- Кто в поцелуе невесом…
- И пламенная Колесница
- Летит!
- …И ты – под Колесом.
- Борода его билась тугим огнем
- На упорном черном ветру.
- И от глаз его было светло, как днем.
- И пылали скулы в жару.
- Ты, Илья-Пророк, ты два уволок… —
- А и кто же нам их вернет?… —
- Эх, старик, ведь наш прогнил потолок,
- Наш порог обратился в лед.
- В перекрестье таких проходных дворов,
- Где секрет – остаться живым, —
- Ты пророчил:
- – Будет жива Любовь, —
- И глотал сигаретный дым.
- Во застольях таких золотых дворцов,
- Где цианистый калий пьют,
- Ты кричал:
- – Да будет в конце концов
- Над убийцами – Страшный Суд!
- А сейчас ты стоишь, весь в пурге-снегу,
- Тьму жжешь рыжею бородой,
- И речешь:
- – Прости своему врагу,
- Старый царь и раб молодой!
- Протяните руки друг другу – вы,
- Убивающие в упор.
- Возлюбите крепко друг друга вы —
- Богомаз, офицер и вор!
- Я пророчу так: лишь Любовь спасет.
- Чтобы мир не пошел ко дну,
- Чтобы не обратился в Потопный плот —
- Возлюби, Единый, Одну!
- Мы погибнем, чтобы родиться вновь.
- Мы себя под топор кладем,
- Чтобы так засверкала в ночи – Любовь:
- Проливным, грозовым огнем!
- О, заплачьте вы надо мной навзрыд.
- Я – Пророк. Мой недолог век.
- А сейчас – Колесница моя горит,
- Кони бьют копытами снег.
- И, доколе не взмыл от вас в небеса,
- Под серебряный вой пурги,
- Говорю: распахните настежь глаза,
- Хоть глаз выколи, хоть – ни зги.
- И прозрите – все. И прозрейте – все.
- И прощайте… – мой вышел срок… —
- Спица огненная в живом Колесе,
- Рыжеусый Илья-Пророк.
Иов
- Ты все забрал.
- И дом и скот.
- Детей любимых.
- Жен полночных.
- О, я забыл, что все пройдет,
- Что нет великих царств бессрочных.
- Но Ты напомнил!
- И рыдал
- Я на узлах, над коркой хлеба:
- Вот скальпель рельса, и вокзал,
- Молочно-ледяное небо.
- Все умерли…
- Меня возьми!
- И голос грянул ниоткуда:
- – Скитайся, плачь, ложись костьми,
- Но веруй в чудо,
- Веруй в чудо.
- Аз есмь!…
- И ты, мой Иов, днесь
- Живи. В своей России. Здесь.
- Скрипи – на милостыню старцев,
- Молясь… Все можно перенесть.
- Безо всего – в миру остаться.
- Но веруй!
- Ты без веры – прах.
- Нет на земле твоих любимых.
- Так, наша встреча – в небесах,
- И за спиною – два незримых
- Крыла!…
- Вокзал. Немая мгла.
- Путь на табло?… – никто не знает.
- Звеня монистами, прошла
- Цыганка. Хохот отлетает
- Прочь от буфетного стола,
- Где на стаканах грязь играет.
- И волчья песня из угла:
- Старик
- О Будущем рыдает.
Пир Валтасара
- Содвинулись медные круглые чаши
- Над бедным, в газетах, столом.
- Вот гулкое, куцее счастие наше —
- Общага, наш временный дом.
- Общага, и кружево пены, бутыли,
- Селедка на рвани бумаг —
- И, юные, мы среди песни застыли,
- Друг друга почуяв впотьмах.
- Какие там юные!… – Грудь моя сыном
- В те годы отпита была…
- И двум сыновьям во квартирных теснинах
- Мерцали твои зеркала…
- Какие там свежие!… – Галочьи лапы
- Морщин, недоступных глазам,
- И – вниз по годам, по соленому трапу,
- Не ведая, что ахнет там…
- Подобно то было небесному свету.
- Тугое мужское лицо
- Катилось в меня искрометной планетой,
- Огнями сжималось кольцо.
- А то, что златое колечко блестело
- Меж черных мозолей и вен… —
- Вот тело мужское.
- Вот женское тело.
- И жизнь– за секунду – взамен.
- И как мы над жирной лазурной селедкой,
- Над звоном стакана в пиру
- Друг к другу рванулись!
- Эх, век наш короткий!
- Эх, вечное наше: «Умру!…»
- Но ясная песня цвела и кричала
- И в щеки нам била, как снег:
- «Любите друг друга, начните сначала
- Бровей ваших нежность… и век…»
- И под общежитскую злую гитару
- Мы друг через друга текли —
- И маслом кухонным,
- и детским пожаром,
- И кровью небес и Земли,
- И шепотом писем, похожих на воздух,
- Что – из кислородных резин, —
- И слезы всходили, как кратные звезды,
- Над нитями наших седин!…
- Улыбкой, дыханьем смыкались, впивались,
- Сливая затылки, ступни…
- Мы только глядели. Мы не целовались.
- Мы были в застолье одни.
- И замер гогочущий пир Валтасара.
- И буквы вкруг лампы зажглись
- Табачные, дымные…
- Я прочитала.
- И солью глаза налились.
- Ты тоже те буквы прочел… Содрогнулся…
- Но все! Пропитались насквозь
- Друг другом! Дотла!… И ты мне улыбнулся,
- И остро коснулся волос…
- А кто-то селедку норвежскую резал!
- А кто-то стаканы вздымал!
- И, пьяный, безумный, больной и тверезый,
- Всей песней – всю жизнь
- обнимал.
Два урки, в поезде продающие библию за пятерку
- Эх, тьма, и синий свет, и гарь, испанский перестук
- Колес, и бисеринки слез, и банный запах рук!…
- И тамбур куревом забит, и зубом золотым
- Мерцает – мужики-медведи пьют тягучий дым…
- А я сижу на боковой, как в бане на полке.
- И чай в одной моей руке, сухарь – в другой руке.
- И в завитсках табачных струй из тамбура идут
- Два мужика бритоголовых – в сирый мой закут.
- От их тяжелых бритых лбов идет острожный свет.
- Мне страшно. Зажимаю я улыбку, как кастет.
- Расческой сломанных зубов мне щерится один.
- Другой – глазами зырк да зырк – вдоль связанных корзин.
- Я с ними ем один сухарь. Родную речь делю.
- Под ватниками я сердца их детские – люблю.
- Как из-за пазухи один вдруг книжищу рванет!…
- – Купи, не пожалеешь!… Крокодилий переплет!…
- Отдам всего за пятерик!… С ней ни крестить, ни жить,
- А позарез за воротник нам треба заложить!…
- Обугленную книгу я раскрыла наугад.
- И закричала жизнь моя, повторена стократ,
- С листов, изъеденных жучком, – засохли кровь и воск!… —
- С листов, усыпанных золой, сребром, горстями звезд…
- Горели под рукой моей Адамовы глаза,
- У Евы меж крутых грудей горела бирюза!
- И льва растерзывал Самсон, и плыл в Потопе плот,
- И шел на белый свет Исус головкою вперед!…
- – Хиба то Библия, чи шо?… – кивнул другой, утер
- Ладонью рот – и стал глядеть на снеговой костер.
- Сучили ветки. Города мыл грязные – буран.
- Глядели урки на меня, на мой пустой стакан.
- И я дала им пять рублей за Библию мою,
- За этот яркий снеговей у жизни на краю,
- За то, что мы едим и пьем и любим – только здесь,
- И что за здешним Бытием иное счастье есть.
Орган
- Ночная репетиция. Из рам
- Плывут портреты – медленные льдины.
- Орган стоит. Он – первобытный храм,
- Где камень, медь и дерево – едины.
- Прочь туфли. Как в пустыне – босиком,
- В коротком платье, чтобы видеть ноги,
- Я подхожу. Слепящим языком
- Огонь так лижет идолов убогих.
- Мне здесь разрешено всю ночь сидеть.
- Вахтерша протянула ключ от зала.
- И мне возможно в полный голос спеть
- То, что вчера я шепотом сказала.
- На пульте – ноты. Как они темны
- Для тех, кто шифра этого – не знает!…
- Сажусь. Играть? Нет, плакать. Видеть сны —
- О том лишь, как живут и умирают.
- Я чувствовала холод звездных дыр.
- Бредовая затея святотатца —
- Сыграть любовь. И старая, как мир —
- И суетно, и несподручно браться.
- Я вырывала скользкие штифты.
- Я мукой музыки, светясь и мучась
- Вдруг обняла тебя, и то был ты,
- Не дух, но плоть,
- не случай был, но участь!
- И чтоб слышней был этот крик любви,
- Я ость ее, и кость ее, и пламя
- Вгоняла в зубы-клавиши: живи
- Регистром vox humana между нами!
- А дерево ножной клавиатуры
- Колодезным скрипело журавлем.
- Я шла, как ходят в битву напролом,
- Входила в них, как в землю входят буры,
- Давила их, как черный виноград
- По осени в гудящих давят чанах, —
- Я шла по ним к рождению, назад,
- И под ногами вся земля кричала!
- Как будто Солнце, сердце поднялось.
- Колени розовели в напряженье.
- Горячих клавиш масло растеклось,
- Познав свободу взрыва и движенья.
- Я с ужасом почувствовала вдруг
- Живую скользкость жаркой потной кожи
- И под руками – плоть горячих рук,
- Раскрывшихся в ответной острой дрожи…
- Орган, раскрыв меня сухим стручком,
- Сам, как земля, разверзшись до предела,
- Вдруг обнажил – всем зевом, языком
- И криком – человеческое тело.
- Я четко различала голоса.
- Вот вопль страданья – резко рот распялен —
- О том, что и в любви сказать нельзя
- В высоких тюрьмах человечьих спален.
- Вот тяжкий стон глухого старика —
- Над всеми i стоят кресты и точки,
- А музыка, как никогда, близка —
- Вот здесь, в морщине, в съежившейся мочке…
- И – голос твой. Вот он – над головой.
- Космически, чудовищно усилен,
- Кричит он мне, что вечно он живой
- И в самой смертной из земных давилен!
- И не руками – лезвием локтей,
- Щеками, чья в слезах, как в ливнях, мякоть,
- Играю я – себя, тебя, детей,
- Родителей, людей, что нам оплакать!
- Играю я все реки и моря,
- Тщету открытых заново Америк,
- Все войны, где бросали якоря,
- В крови не видя пограничный берег!
- Играю я у мира на краю.
- Конечен он. Но я так не хотела!
- Играю, забирая в жизнь свою,
- Как в самолет, твое худое тело!
- Летит из труб серебряных огонь.
- В окалине, как в изморози черной,
- Звенит моя железная ладонь,
- В ней – пальцев перемолотые зерна…
- Но больше всех играю я тебя.
- Я – без чулок. И на ногах – ожоги.
- И кто еще вот так возьмет, любя,
- До боли сжав, мои босые ноги?!
- Какие-то аккорды я беру
- Укутанной в холстину платья грудью —
- Ее тянул младенец поутру,
- Ухватываясь крепко, как за прутья.
- Сын у меня! Но, клавиши рубя,
- Вновь воскресая, снова умирая,
- Я так хочу ребенка от тебя!
- И я рожу играючи, играя!
- Орган ревет. Орган свое сыграл.
- Остался крик, бескрайний, как равнина.
- Остался клавиш мертвенный оскал
- Да по углам и в трубах – паутина.
- Орган ревет! И больше нет меня.
- Так вот, любовь, какая ты! Скукожит
- В червя золы – безумием огня,
- И не поймешь, что день последний прожит.
- Ты смял меня, втянул, испепелил.
- Вот музыки владетельная сила!
- Когда бы так живую ты любил
- Когда бы так живого я любила…
- И будешь жить. Закроешь все штифты.
- Пусть кузня отдохнет до новых зарев.
- И ноты соберешь без суеты,
- Прикрыв глаза тяжелыми слезами.
- О, тихо… Лампа сыплет соль лучей.
- Консерваторская крадется кошка
- Дощатой сценой… В этот мир людей
- Я возвращаюсь робко и сторожко.
- Комком зверья, неряшливым теплом
- Лежит на стуле зимняя одежда.
- И снег летит беззвучно за стеклом —
- Без права прозвучать… и без надежды.
- Босые ноги мерзнут: холода.
- Я нынче, милый, славно потрудилась.
- Но так нельзя безмерно и всегда.
- Должно быть, это Божеская милость.
- А слово «милость» слаще, чем «любовь» —
- В нем звуки на ветру не истрепались…
- На клавише – осенним сгустком – кровь.
- И в тишине болит разбитый палец.
- И в этой напряженной тишине,
- Где каждый скрип до глухоты доводит,
- Еще твоя рука горит на мне,
- Еще в моем дому живет и бродит…
- Ботинки, шарф, ключи…
- А там пурга,
- Как исстари. И в ноздри крупка снега
- Вонзается. Трамвайная дуга
- Пылает, как горящая телега.
- Все вечно на изменчивой земле.
- Рентгеном снег, просвечивая, студит.
- Но музыки в невыносимый мгле,
- Такой, как нынче, никогда не будет.
- Стою одна в круженье белых лент,
- Одна в ночи и в этом мире белом.
- И мой орган – всего лишь Инструмент,
- Которым вечность зимнюю согрела.
Матерь мира
- Дымы, пожарища, хрипение солдат,
- И крики: «Пить!…» – из-под развалин…
- И Время не закрутится назад,
- В молочный сумрак детских спален.
- Мир обнаженный в прорези окна.
- Меж ребер пули плачут и хохочут.
- Так вот какая ты, сужденная война,
- Багряный Марс, полночный красный кочет!
- Летят твои кровавые лучи
- В ключицы и ложбины, в подреберья
- Дворов и подворотен, и ключи
- Лежат под ветром выбитою дверью…
- В проеме – я.
- В виду застрех и слег,
- Охваченных полынным, черным дымом,
- Еще не зверь, уже не человек,
- Кричу: отдай! Отдай моих любимых!
- Из чрева моего пошли они
- В казенный мир, брезентом, порохом пропахший, —
- Отдай их, Бог! Мои сыны они!
- И бледный лейтенант, и зэк пропащий!
- Я – баба. Этот свет я не спасла.
- Любила мужика… детей рожала…
- Дай, Бог, мне, дай широких два крыла,
- Чтоб на крылах сынов я удержала!
- Хоть двух спасти – а там прости-прощай.
- Я улечу на Марс кроваво-красный.
- Пусть рушится земной солдатский Рай.
- Пусть далеко внизу собачий лай.
- Еще восстанет жизнь… прекрасной…
- Держитесь, мальчики! Среди планетных зим,
- Средь астероидов, кометных копий
- Заплачем мы над нищим и больным,
- Океанийским, зверьим и степным,
- Военным, княжеским, холопьим…
- И, мать, рукою сыну укажу:
- – Там – Родина:
- Междуусобной розни…
- И мелко, страшно, сердцем, кожей задрожу,
- И лютый Космос в кулаках я еле удержу
- Двумя колосьями – черно-искристый, грозный.
Ковчег
- Затерян в копях снеговых, в ладонях мира ледяного,
- Один – нет никого в живых, лишь ветер приговор суровый
- Читает, – он плывет один, он срубовой, и бревна толсты,
- И сам себе он господин, и шепчут на морозе звезды:
- «Гляди-ка, дом!…» Земля мертва. Пуста, что ледяная плошка.
- А в доме том свинья жива, собака лает, плачет кошка.
- А в доме том седой старик, усатый, сморщенный и лысый,
- Богатство зрит: вот белка – прыг, вот зайцы, овцы, гуси, крысы,
- Вот волк с волчицею, павлин, чета волов, стрекозы, козы, —
- А дом плывет в ночи, один, и на морозе звезды – слезы…
- Старик по пальцам перечтет змей пестрых и жуков заморских;
- У ног его, урча, уснет толпа седых котов ангорских…
- Старик заохает, кряхтя и шерсть линючую сбивая
- С фуфайки: сын Лисы – дитя, сын Кобры – хитрость огневая!…
- А там, дай Господи, пойдут роды, и семьи возродятся,
- И звезды новые сверкнут на пятках скачущего Зайца,
- И род Оленя, род Совы, род Волка, род Орла Степного
- Из мерзлой снеговой травы, горя глазами, вспыхнут снова!
- И гладит, гладит их старик – своих, спасенных им, зверяток:
- Эх, звери, мир вчера возник, а нынче весь застыл, до пяток,
- А завтра стает мертвый лед, и забелеют камни-кости,
- И я вас выпущу… вперед!… В моем дому вы были – гости…
- Зверюшки… пума и кабан… и леопард, в мазутных пятнах…
- Мир будет Солнцем осиян. Вы не воротитесь обратно.
- Вы побежите есть и пить, по суходолам течь, как пламя,
- Сплетаясь, яростно любить и высекать огонь рогами!…
- Зверье мое… Когда-нибудь меня ты вспомнишь, серый заяц,
- В полях полночных долгий путь, поземку, сутемь, горечь, замять…
- И то, как пережили мы, внутри веселого Ковчега,
- Ночь красных звезд,
- чуму зимы,
- сырой, дырявый саван снега.
- Как я давал вам хлеб из рук, вас целовал в носы и уши,
- Сердец собачьих чуял стук, любил медвежьи, волчьи души,
- И знал, что этот час пробьет, взовьется небосвод горячий,
- И я вас выпущу… вперед!… – и в корни рук лицо запрячу,
- И близ распахнутых дверей, близ жизни новых поколений
- Я упаду среди зверей перед Ковчегом на колени;
- И по моей спине пройдут копыта, когти, зубы, жала,
- И смерть пребудет как закут, где жизнь моя щенком дрожала.
Видение войска на небе
- Войско вижу на небе красное…
- Любимый, а жизнь все равно прекрасная.
- Колышутся копья, стяги багряные…
- Любимый, а жизнь наша – эх, окаянная…
- Вздымают кулаки хоругви малиновые…
- Любимый, а жизнь наша – долгая, длинная…
- А впереди войска – человек бородатый, крылья алые…
- Любимый, а жизнь-то наша – птаха зимняя, малая…
- А войско грозно дышит, идет, и строй его тесней смыкается!…
- Любимый, всяк человек со своей судьбою свыкается…
- А войско красное – глянь! – уж полнеба заняло!…
- Любимый, я боюсь, ох, страшное зарево…
- А и все небо уж захлестнуло войско багровое!… —
- Любимый, оберни ко мне лицо суровое,
- И я обниму тебя яростно, и поцелую неистово, —
- Не бойся, в поцелуй-то они не выстрелят!…
- Вот она и вся жизнь наша, битая, гнутая, солганная, несчастная,
- Любовная, разлучная, холодная, голодная, все равно прекрасная.
- И мы с тобою стоим под пулями в красном объятии, —
- Любимый, а жизнь-то наша, зри: и объятие, и Распятие.
Крик
- Обвивает мне лоб мелкий пот.
- Я в кольце гулких торжищ – жива.
- И ребенок, кривя нежный рот,
- Повторяет мои слова.
- Я молчу, придвигая уста
- То к посуде, то к мерзлым замкам,
- То к ладони, где в форме креста —
- Жизнь моя: плач по ветхим векам.
- Я молчу. Грубо мясо рублю.
- На доске – ледяные куски.
- Накормлю! – это значит: люблю.
- Чад венчает немые виски.
- И, когда я на воздух бегу,
- Чтоб в железных повозках – одной,
- О, одной бы побыть!… – не могу
- Говорить – и с самою собой.
- Правда серых пальто, бедных лиц,
- Ярких глаз, да несмахнутых слез!
- В гуще бешенейшей из столиц
- Я молюсь, чтобы ветер унес
- Глотки спазм – а оставил мне крик,
- Первородный, жестокий, живой,
- Речь на площади, яростный рык
- И надгробный отверженный вой,
- И торжественный, словно закон,
- И простой, будто хлеб с молоком,
- Глас один – стоголосый мой хор —
- Под ключицею,
- Под языком.
Баянист под землей
- Ветер-нож, разрежь лимон лица!
- Слезный капнет сок…
- До конца, до смертного венца –
- Черный свод высок.
- И когда спускаюсь в переход,
- Под землей бреду,
- Пулей посылает черный свод
- Белую звезду
- прямо под ребро…
- Белые копья снегов в одичалую грудь
- Навылет летят.
- Льдом обрастает, как мохом, мой каторжный путь!
- Стоит мой звенящий наряд
- Колом во рдяных морозах! Хозяин собак
- Не выгонит, пьян, —
- Я же иду по ночам в лихолетье и мрак:
- Туда, где баян.
- Скользок и гадок украшенный кафелем мир
- Подземных дворцов.
- Вот сталактиты светильников выжгли до дыр
- Газеты в руках у птенцов.
- Вот закрывается локтем несчастная мать,
- На грязном граните – кормя…
- Мир, дорогой, я тебя престаю понимать, —
- Поймешь ли ты мя?!
- Тихо влачусь под землей по широким мостам —
- Гранит режет взор,
- Мрамор кроваво-мясной, кружевной, тут и там,
- Мономах-лабрадор!
- Господи, – то ли Карелия, то ли Урал,
- А то ли Эдем, —
- Только, Исусе, Ты не под землей умирал —
- Где свет звездный: всем!…
- Руки ковшами, долбленками тянут из тьмы
- Мальцы, старики…
- В шапках на мраморе – меди мальки… Это мы —
- Наши щеки, зрачки!
- Мы, это мы – это мой перекошенный рот
- У чеченки с мешком…
- Вдруг из-за царской скульптуры – как песня хлестнет
- Крутым кипятком!
- Баянист, гололобый, беззубый, кепчонку надвинь —
- Сыграй мне, сыграй:
- “На сопках Манчжурии” резкую, гордую синь,
- Потерянный Рай.
- “Зачем я на свет появился, зачем меня мать
- Родила…” – и марш золотой,
- “Прощанье славянки”, ту землю, что будет пылать
- Под голой пятой!…
- Мни в руках и терзай, растяни, обними свой баян,
- Загуди, захрипи,
- Как ямщик умирал, от мороза и звезд горько пьян,
- Во широкой степи!
- Как колечко венчальное друга неслышно просил
- Жене передать, —
- Баянист, пой еще, пока хватит и денег и сил
- Близ тебя постоять…
- О, сыграй мне, сыграй! Все, что мерзнет в карманах, – возьми!
- То мусор и смерть.
- Ты сыграй мне, как молния счастия бьет меж людьми —
- Так, что больно глядеть.
- Руки-крючья целуют, клюют и колотят баян,
- Руки сходят с ума —
- Роща отговорит золотая, и грянет буран,
- Обнимет зима…
- А вокруг – люди шьются-мелькают, как нить в челноке,
- Пронзают иглой
- Адский воздух подземки, наколку на тощей руке,
- Свет над масляной мглой!
- О, сыграй, пока море людское все бьет в берега
- Небес и земли,
- Пока дедов баян все цепляет худая рука,
- Люстр плывут корабли!…
- Играй, мой родной! Играй! Он пробьет, черный час.
- Он скует нас, мороз.
- Играй, пока нищая музыка плещет меж нас
- Потоками слез.
- Играй. Не кончайся. Стоять буду год или век
- У шапки твоей, следя то прилив, то отлив
- Людской, отвернувшись к морозному мрамору,
- тающий снег – из-под век —
- Ладонью закрыв.
Кхаджурахо
Книга любви
Любовь
- …Ну наконец-то я о Ней скажу.
- Петлей стыда захватывает горло.
- О Ней жужжали, пели, свиристели,
- О Ней – меж хладом дула у виска
- И детскою бутылкою молочной —
- Ругательством тяжелым вспоминали
- Или нежнейшим просверком очей…
- Молчите все. Мое приспело время.
- Я повторить чужое не боюсь.
- Я все скажу старинными словами.
- А сами мы – из клеток, из костей
- Да из кровей каких? – не тех ли, давних?!
- Так что же мне бояться?! Все о Ней,
- О Ней хотят лишь слушать или ведать,
- А коль не послана Она – Ее
- Испить на холоду питьем горячим
- Из книжных рук, из драненьких тех Библий,
- Что пахнут сыростью, прошиты древоточцем,
- Или со свежих глянцевых страниц,
- Оттиснутых вчера еще, стремглав
- Распроданных, расхищенных с прилавков, —
- А там все про Нее, все про Нее…
- Так нате же, голодные! И вы,
- Кто Ею сыт по горло, кто познал
- Ее во всех звериных ипостасях,
- И в многоложстве, и в грехе Содомском,
- И кто Ее, как карты, тасовал —
- Одна! Другая! Козырь вот пошел!… —
- Вы, кто Ее распялил на столе,
- Чтоб, как Везалий, изучить все жилы,
- Где светится отчаянная кровь,
- Где бродит мед Ее… вы, жесткие поэты,
- Кричащие о Ней на площадях
- То, что вдвоем нагие люди шепчут, —
- И вы, старухи, зубы чьи болят
- И так все косточки к дождю и снегу крутит! —
- И вы, мальцы в петушьих гребешках,
- Вы, рокеры с крутым замахом локтя
- На тех, кто рядом с вами, в тот же час,
- В горячем цехе вам деталь штампует
- Для всех мопедов ваших оголтелых! —
- И вы, девчонки за стеклом сберкассы,
- В окошках-прорубях до дна промерзшей почты,
- Наманикюренные, в здании громадном —
- Затеряные малые рыбешки,
- Плывущие зимою океанской,
- Которой края нет и нет конца,
- Кладущие печать на извещенья,
- Мечтающие – все о Ней, о Ней… —
- И вы, геологи в своих высокогорьях,
- В прокуренной мужчинской тьме палаток,
- В вагончиках, где варится на плитке
- Суп из убитого намедни глухаря, —
- И вы, хирурги в том Афганистане,
- Но что еще и в будущем пребудет, —
- Вы, кто клонился над ногой мальчишки,
- В поту морозном зажигая кетгут, —
- А он, родимый, истово кричал:
- «Она меня безногого – не бросит!…» —
- Вы, все вы, люди горькие мои,
- Которых – о, люблю с такою силой, —
- С неженскою уже, с нечеловечьей:
- Горы, метели, зверя ли, звезды! —
- Вы все, любимые, – о, нате же, держите,
- Хватайте: вам даю ломоть ее,
- Чтоб с голоду не померли, однако,
- В разбойном, обнищавшем нашем мире, —
- ЛЮБВИ.
Тьма пред рассветом
- Железная кровать ржавеет.
- Нагие трубы за окном.
- В ночную фортку звезды веют,
- Покуда спим тяжелым сном.
- Скрипят острожные пружины.
- И в щели дома гарь ползет.
- Чугунной глыбой спит мужчина.
- И светел женщины полет.
- Спят звери, птицы и народы —
- До пробужденья, до утра.
- Горит во мраке твердь завода —
- Его стальные вверы.
- Пылает зарево больницы:
- Не сосчитать оконных свеч…
- Дрожат смеженные ресницы.
- Пылает масло потных плеч.
- Сон борет нас. Но мы сильнее.
- Вот эта тяга.
- Вот волна —
- Слепя, сжигая, каменея,
- Встает из темноты, со дна.
- Тебя от смерти защищая,
- Сплетаю руки за спиной.
- Свечою тела освещаю
- Храм спальни, душный, ледяной.
- Обнимешь ты меня устало.
- Положишь смертных уст печать.
- И ляжет на пол одеяло,
- Чтоб нашей воле не мешать.
- Еще до свиста, до метели,
- До звона рельсов, до гудка,
- До белизны святой постели,
- Где – одинокая тоска,
- До Времени и до Пространства,
- До всех измен, где плоть болит,
- И до такого постоянства,
- Что золотом – по камню плит,
- Еще своей любви не веря,
- Мы просыпаемся, дрожа…
- И вольно отворяю двери
- Навстречу острию ножа,
- Навстречу грубому объятью,
- Что нежностью истомлено,
- Навстречу древнему проклятью,
- Где двое сцеплены в одно!
- И я, от чуда обмирая,
- Целуя потный твой висок,
- Вхожу, смеясь, в ворота Рая,
- Даю голодному кусок,
- Дитя нероженое вижу
- В сиянье нам сужденных дней —
- И обнимаю крепче, ближе,
- И невозвратней, и страшней.
Храм Кхаджурахо
- …А в Индии храм есть. Зовется он так: Кхаджурахо.
- Огромный, как выгиб горячего бока Земли,
- Он полон тел дивных из камня, не знающих страха,
- Застывших навеки, навеки сращенных – в любви.
- Давно прочитала про храм сей в стариннейшей книжке…
- Я в Индии – буду ли, нет ли… А может быть, так и помру…
- Но как прошепчу: «Кхаджурахо!…» – так бьется под левой подмышкой,
- И холодно, будто стою на широком ветру.
- Я там не была никогда – а сколь часто себя представляла
- Я в этих апсидах и нишах, в духмяной, сандаловой тьме,
- Когда предо мною, в скульптурах, Любовь предстояла —
- Свободною, голою, не взаперти, не в тюрьме.
- Гляди! – как сплелись, улыбаясь, апсара и Шива…
- Он между лопаток целует так родинку ей,
- Что ясно – вот этим, лишь этим мы живы,
- Вжимаясь друг в друга немей, и сильней, и больней…
- А эти! – огонь излучает источенный временем камень:
- Раздвинуты ноги гигантским озерным цветком,
- И грудь упоенно цветет меж мужскими руками —
- И смерть мимо них ковыляет старухой, молчком…
- А эти, в углу полутемном, – как мастер ваял их, дрожащий?…
- Откинулась навзничь она, а возлюбленный – вот,
- Восходит над нею… Их свет заливает, лежащих,
- И золотом льет на лопатки, на лунный живот…
- О тело людское! Мужское ли, женское тело —
- Все любит! Мужчина свою зажигает свечу,
- Чтоб женская тьма, содрогаясь, огня захотела —
- Воск жаркий катя по губам, по груди, по плечу!
- Какое сиянье из всех полушарий исходит!
- Как сферы расходятся, чтобы вошел резкий луч!
- Как брага библейская в бочках заклепанных бродит
- И ветра язык – как ласкает звезду меж пылающих туч!
- И я, россиянка, девчонка, как мышка стою в Кхаджурахо,
- Во дерзком том храме, где пары танцуют в любви,
- И нету уже у меня перед смертью скелетною страха,
- И очи распахнуты вольно и страшно мои!
- Под платьем залатанным – под комбинашкой, пропахшей
- Духами дешевыми – тело нагое мое…
- О, каждый из нас, из людей, в этом мире – пропащий,
- Доколь в задыхании, перед любовью, не скинул белье!
- Доколе, ослепший от света и крика, не сгинул
- В пучине горячей, где тонут и слезы, и пот,
- И смех, – где меня мой любимый покинул,
- И где он меня на сибирском морозе, в тулупе, по-прежнему ждет…
- И я перед этою бездною мрака и праха,
- Средь голых возлюбленных, густо, тепло населяющих храм,
- Девчонкою – матерью – бабкой – стою в Кхаджурахо
- И мыслю о том,
- что – такой же —
- в три дня – и навеки! —
- Греховною волей создам.
- И там, в очарованном и новоявленном храме,
- Я всех изваяю,
- Я всех, перекрестясь, напишу —
- И тех, кто друг друга сжимает больными перстами,
- И тех, кто в подвале, целуясь, вдыхает взахлеб анашу…
- И тех, кто на нарах тюремных впивался друг в друга —
- Так в клейкость горбушки впивается рот пацана…
- А я? Изваяю, смеясь, и себя в эпицентре опасного круга,
- Где буду стоять – Боже, дай Ты мне силы – одна.
- Но я изваяю себя – обнаженной! Придите, глядите —
- Ничто я не скрою: вот складки на шее, живот
- Огрузлый, – вот в стрижке опричной – латунные нити,
- В подглазьях – морщины, сиротскими птичьими лапками, – вот!…
- Вот – я!… Родилась, – уж себя – отвергайте, хулите! – оставлю.
- На то Кхаджурахо я строю отчаянный свой:
- Я так, одинокая, страстные пары восславлю,
- Что воздух зажжется
- над чернорабочей
- моей головой.
- – Ну, так давай войдем.
- Это не храм. Это дом.
- Кошачье царство – подъезд.
- Безумная площадь – окрест.
- В подъезде лампа – зверина, тускла.
- Багряная тьма.
- Багровая мгла.
- Окурками мечен
- лестничный ход.
- – …и здесь Любовь – живет?…
- – Дай руку мне.
- Крепче сожми.
- Вперед.
Дом