Правило левой ноги Етоев Александр

Глава 1. Крючок на железного крокодила

Когда-то давно в Фонтанке, как в любой нормальной реке, водились толстокожие крокодилы и прочая зубастая дрянь. Затем с изменением климата крокодилы стали мельчать и выродились в рыбку кол юшку, от которой даже драные уличные коты брезгливо воротят морду. Память о былых крокодилах сохранилась лишь в городском фольклоре («По улице ходила большая крокодила»), стихах Корнея Чуковского да любимой игре мальчишек, живущих на берегах Фонтанки.

Игра эта так и называется «Охота на крокодила». Играть в нее можно поодиночке, вдвоем, втроем – короче, сколько наберется желающих.

Суть игры состоит в следующем.

Из проволоки – обязательно толстой – делается железный крюк, закрепляется на длинной веревке и забрасывается со спуска в реку. Дальше – просто: тянешь веревку, и все, что нацепилось на крюк, выволакиваешь со дна на берег.

Конечно, никаких крокодилов из Фонтанки крюком не выловишь, зато можно достать со дна ржавый обод от довоенной бочки, пучеглазый антикварный противогаз или череп первобытного человека – это уж как кому повезет.

Шестиклассник Андрюша Пряников был очень большой любитель этой интересной игры.

Еще он любил фантастику, компьютерные игры-стрелялки, экспедиции за Аларчин мост, где водились саблезубые монстры, маскирующиеся под обычных прохожих, летние походы на озеро, папу, особенно когда у папы получка, праздничный салат «оливье» и мамины пирожки с капустой. Чего Андрюша Пряников не любил, так это скучных семейных праздников, когда нужно притворяться пай-мальчиком, сидеть сиднем за накрытым столом, сильно не набивать рот, не чавкать, не орать, не смеяться и пользоваться ножом и вилкой. Единственное, что его мирило с этим обязательным наказанием – пепси-кола и салат «оливье», про который мы уже говорили.

Шел октябрь, накрапывал дождь, и набережная была пустынной.

Редкие прохожие и машины нарушали в то субботнее утро необычную для города тишину.

Впрочем ничего необычного в этой тишине не было. Осень, суббота, утро, вялый осенний дождик. Кому охота выбираться на улицу или идти под дождем в гараж, чтобы ехать потом куда-то под скрип дворников на мокром стекле.

Андрюша Пряников дождя не боялся. Он стоял на широком спуске, заваленном подгнившими листьями, непонятно откуда взявшимися. Ближайший садик с чахлыми деревцами был отсюда за полтора квартала, на набережной деревьев не было – последние столетние тополя срубили давным-давно, когда Андрюшу еще кормили с ложечки.

Андрюше было слегка обидно, что сегодня охота на крокодилов будет проходить в одиночестве. Лучший друг его, Сережа Овечкин, был отправлен под конвоем родителей на все выходные в Саблино отбывать там трудовую повинность – убираться на садовом участке.

Раскрутив на веревке крюк, Андрюша Пряников прицелился по-ковбойски и зашвырнул свою железную снасть в мутно-серую глубину Фонтанки.

Глава 2. Подводные флибустьеры

Форд-амфибия защитного цвета с нарисованными на его низких бортах кустиками подводных растений медленно полз по дну.

Муть клубами поднималась к поверхности, но сидевший за рулем человек, кажется, нисколечко не боялся, что какой-нибудь любопытный на берегу обнаружит присутствие под водой посторонней колесной техники.

Водитель равнодушно смотрел на нахальных губастых рыбок, как те плющат свои рыбьи носы о пуленепробиваемое стекло машины. Временами, когда подводная братия уж очень густо облепляла стекло, водитель зыркал акульим глазом, и рыбки в страхе разбегались по сторонам.

Ему ужасно как хотелось курить. Если бы не хмурый хозяин, развалившийся на сиденье сзади, он бы точно, несмотря на запрет, вытащил из бардачка сигареты и дымил бы, как змей Горыныч, из всех отверстий своей стриженной головы. Но при хозяине попробуй курни – мигом вылетишь с работы на улицу, а то и вовсе на ближайшее кладбище. Пирлипатов хозяин строгий. Но и платит зато по-царски.

– Неужели и сегодня впустую? – сказал хозяин, глядя в муть за стеклом. – Ты фонарь-то хоть пошибче вруби, нечего на аккумуляторах экономить.

– Врубил на полную, сами ж видите, – ответил ему человек за рулем. – Не беспокойтесь, отыщем ваш чемоданчик. Не иголка, и Фонтанка не Миссисипи.

– Ты не умничай, мне умные не нужны, – сказал хозяин, недовольно сощурясь. – Я тебе плачу не за ум, а за то, что разбираешься в технике. А умных вон в любой академии я куплю по триста баксов за штуку.

Человек за рулем примолк.

Луч прожектора за стеклом амфибии выхватывал из придонной мути всевозможный исторический мусор: ржавые консервные банки из-под съеденной китайской тушенки, корпус первого телевизора КВН, лошадиную чугунную ногу конной статуи кого-то из императоров.

– Стоп! – воскликнул хозяин нервно. – Вон же, слева, где рыбки плавают! Саквояж! Тот самый! Рули налево!

Форд-амфибия плавно затормозил.

Из капота выдвинулась клешня. Тихонько загудел сервопривод.

Хозяин, перевесившись через спинку, потянулся к рычажку управления. Водитель деликатным движением оттеснил его руку в сторону. Наломает хозяин дров, а отвечать потом ему, подчиненному.

Клешня вплотную приблизилась к саквояжу.

Оставалось совсем немного – зажать находку плавающими захватами и доставить на борт машины.

– Слава богу, в которого я не верю! – перекрестил себя кулаком хозяин. – Теперь-то мы тебя не упустим! Теперь-то мы кое-кому покажем, кто на этой земле хозяин.

Неожиданно за бортом амфибии мелькнул какой-то посторонний предмет. Крюк с привязанной к нему лохматой веревкой проскреб рядышком с хромированной клешней, зацепил саквояж за ручку и потащил его к гранитному берегу.

Глава 3. Удивительная труба

Правильно заметил однажды писатель Чехов, что есть две области человеческой деятельности, в которых каждый себя считает разбирающимся лучше других. Это литература и медицина. С тех пор, как знаменитая фраза Чехова была пущена в оборот, к этим двум добавилась еще одна сфера человеческой деятельности: искусство.

Папа Андрюши Пряникова работал в Эрмитаже в пожарной части, охранял национальное достояние от прожорливой стихии огня. И, как всякий уважающий себя музейный работник, в искусстве разбирался ничуть не хуже, чем в технике сматывания пожарной кишки или способах обработки специальной пеной поверхностей, охваченных пламенем.

Вот и сейчас, когда Пряников-старший увидел сына с непонятной трубой в руке, первым делом он оценил незнакомый предмет с точки зрения знатока и специалиста.

Труба действительно была достойна того, чтобы украсить любую музейную экспозицию старинных приборов и инструментов. Не длинная, сантиметров в тридцать, и легкая, будто внутри ее ничего не было, один воздух, она представляла собой гладкий цилиндр из меди с тонкой вязью каких-то буковок непонятно на каком языке. Выпуклые толстые стекла, вставленные изнутри в корпус, замыкали ее торцы.

– Где взял? – спросил Пряников-старший сына, стоявшего у открытой форточки с глуповатой, но счастливой физиономией.

– На дне, – ответил Пряников-младший, улыбаясь во все лицо.

– Ну-ка, ну-ка, – папа протянул руку, – дай-ка погляжу твой улов.

Осторожно взяв у сына трубу, папа долго изучал ее взглядом. Потом долго с неразборчивым шепотом вчитывался в неизвестные письмена, как будто понимал их значение.

– Папа, ты в стеклышко посмотри! – возбужденно посоветовал сын.

Папа сунул правый глаз в стеклышко, и язык его выдвинулся наружу.

– Ничего себе… – пробурчал он, но тут запели дверные петли, и на пороге возникла мама.

– Что-то я в последнее время сделалась такая метеозависимая! Кажется, подхватила насморк.

Она щелкнула кнопкой зонтика, и тот, раскрывшись сиреневым парашютом, отправился на просушку за холодильник. Рядом с ним легли пакеты с продуктами из фирменного магазина «Пятерочка».

– Нет, вы только себе представьте! – возмущенно сказала мама, поправляя перед зеркалом челку. – Пошла в кондитерский на площади Репина, а там уже кондитерским и не пахнет, там уже непонятно что! Какая-то «Лавка древностей», короче – очередная скупка, чтобы бабушек и дедушек обирать!

Наконец она заметила мужа, сына и открытую форточку с выглядывающим из нее сквозняком.

Мама возмущенно чихнула и кинулась ее закрывать.

– Совсем меня простудить решили! – Мама недовольно поежилась. – Ты забыл, что сегодня вечером мы идем в Филармонию на Галузина? Единственный эксклюзивный концерт, а я буду чихать, как дура, краснеть и умирать от стыда! Ой, а это что еще за сокровище? – Она увидела в руках у мужа трубу.

– Это я в Фонтанке поймал! – с гордостью сообщил сын. – Папа, дай ей посмотреть в стеклышко

Старший Пряников протянул трубу маме.

– Ух ты! – сказала мама, приставив окуляр к глазу. – И где же я однажды такое видела? В «Клубе кинопутешественников», наверное? Или в «Нэшнл Джеографик» в библиотеке?

– Труба подзорная типа «калейдоскоп», – улыбаясь, сказал Пряников-младший. – Я в нее на Луну смотрел. Видно лучше, чем в окно соседнего дома.

– Это еще что за признания! Ты подглядываешь в окна к соседям? – Мама строго посмотрела на сына. – И на что ты, интересно, там смотришь?

– Машенька, – вступился за сына папа. – Это же он так, для сравнения. Он же имел в виду оптические свойства трубы, а не каких-то там конкретных соседей.

– У ребенка, между прочим, самый опасный возраст, – сказала на это мама. – Кругом сплошная преступность и наркомания. Вон вчера по телевизору показали, как в Купчино в школе на Пражской улице старшеклассники избили учителя.

– В мое время было наоборот, – удивившись, ответил папа.

– В твое время вечерами можно было спокойно ходить по улицам и не думать, что из подворотни выскочит какой-нибудь бомж и выхватит у тебя сумочку. – Мама сердито фыркнула. – А что творится на дискотеках?!

Андрюша Пряников протяжно зевнул.

Когда родители говорили о педагогике, нужно было или затыкать уши, или срочно переводить стрелку их разговора на что-нибудь реальное и земное. На то, к примеру, что в понедельник на урок ОБЖ всем велели явиться с куском веревки и пустыми пластиковыми бутылями. Олег Семенович им собирался показывать, как изготавливать спасательный пояс на случай, если упадешь в воду, а поблизости не будет спасателей.

Но про бутыли говорить не пришлось.

Кто-то громко постучал в дверь. Это был старик Потапыч, сосед. Он вернул им полпакета гороха, которые занимал в июле, чтобы сварить себе гороховый суп.

Глава 4. «Лавка древностей» на площади Репина

«Лавку древностей» на площади Репина свои в шутку называли ЛДПР.

Свои – это ее хозяин, Пирлипатов Эрдель Терьерович, с которым вы уже познакомились в главе «Подводные флибустьеры», и три его ближайших помощника – Когтев, Ногтев и Локтев.

С Локтевым вы тоже чуть-чуть знакомы, он и был водителем той самой амфибии, чей вояж по дну Фонтанки-реки завершился столь плачевным финалом.

Кабинет хозяина – а действие этой главы происходит в нем – располагался в глубине магазина за тяжелой железной дверью.

Снаружи, за решетками окон и за старыми кирпичными стенами, бушевала петербургская осень. В кабинете была зима, здесь царствовал арктический холод. Его источником был ледяной взгляд хозяина «Лавки древностей», от которого даже поздние осенние мухи тихо замерзали в полете и падали с мелким стуком на потертые половицы пола.

Хозяин расположился в кресле старинной венецианской работы с круглым зеркалом в резном подголовнике, отражавшим яйцевидную лысину, и с педалями для разминки ног.

В руке его была фотография.

Когда хозяин открывал рот, по лицам молчаливых помощников прокатывалась нервная судорога.

– Обалдуйство! – кричал он хрипло. – Слимонил из-под самого носа! Я вбухиваю колоссальные бабки, я придумываю роскошный план, и вдруг является какой-то сопляк и все мгновенно превращается в прах!

Он с размаху вдавил в педаль свою правую, толчковую ногу. Кресло вздрогнуло и припустило назад, звонко цокая по полу копытами. Эрдель Терьерович сказал ему «Тпру!», и кресло замерло с обиженным скрипом.

– Короче, вот фотография того рыболова, – он подбросил фотографию в воздух, и та плавно, как летучий корабль, поплыла по круговой линии, притормаживая на секунду-другую возле глаз каждого из помощников. – Сделана автоматической камерой, встроенной в перископ амфибии, поэтому и качество не ахти. Но физиономию разобрать можно.

– Все они на одно лицо, – сказал Когтев по кличке Коготь.

– Которое кирпича просит, – добавил Ногтев по кличке Ноготь.

Локтев по кличке Локоть хрюкнул и оскалил клыки.

– Еще раз откроешь пасть, залеплю ее липучкой для мух! – сказал Эрдель Терьерович Когтю. – Тоже самое относится и к тебе, – он сурово взглянул на Ногтя.

Те сейчас же вытянулись в струну и громко щелкнули тяжелыми каблуками.

– Если не найдете мальчишку и не вытрясете из него саквояж, всех троих с камнями на шее командир ую на дно Фонтанки.

Эрдель Терьерович кивнул на сундук, где хранился запас булыжников, предназначенных для подобных командировок.

– Сегодня, завтра, крайний срок – понедельник, но только чтобы содержимое саквояжа лежало здесь, на этом самом столе. – Хозяин грохнул кулаком по столу, заваленному музейным хламом. – Того, кто принесет его первым, я сделаю своей правой рукой.

Он подмигнул им сразу всеми глазами, которые были у него на лице.

– Так ведь это… ну… содержимое… как же мы его принесем, когда не знаем, типа, что в саквояже? – удивленно поинтересовался Ноготь.

– Ах тебе еще сказать, что внутри? – ядовито ухмыльнулся хозяин. – Может, сразу спросишь у меня номер счета, на котором я держу деньги в швейцарском банке?

– Нет, начальник, Ноготь говорит правильно, – заступился за Ногтя Коготь. – Вдруг мальчишка чемоданчик уже того… Типа сплавил или слил по дороге. По любому, вдруг такая сатира юмора? Лучше б знать, чтоб потом не п ариться.

Эрдель Терьерович сдвинул брови:

– Вы мне это… мозги не компостируйте. То есть как это «слил по дороге»? Он, по-твоему, что, карманник? Это ж не бумажник, а саквояж!

Хозяин фыркнул и затопал ногами. Кресло-конь сверкнуло копытами и аллюром поскакало по кабинету. Пирлипатов, хрипя и булькая, обозвал помощников баклажанами, потом выдал им крылатую фразу:

– Если враг не сдается, его покупают.

Затем вытащил из кармана большую тысячеевровую купюру и, обмахнув ею вспотевшее от скачки лицо, продолжил:

– А поскольку мир я делю на тех, кто мой враг сегодня, и на тех, кто им станет завтра, то и справиться с таким громадным числом врагов можно лишь при одном условии: надо сделаться самым богатым человеком на свете, чтобы их всех купить.

– Стопудово! – воскликнули в один голос Ноготь и Коготь.

– Гениально! – перевел их дружное восклицание на привычный язык Локоть.

– И поможет мне это осуществить, – Пирлипатов безумным взглядом посмотрел на своих помощников, – небольшая такая трубочка наподобие подзорной трубы, спрятанная в том саквояже, который вы сегодня прошляпили.

Глава 5. Исчезновение чудесной трубы

К счастью – или к несчастью, пока еще не известно, – шестиклассник Андрюша Пряников ничего про эти планы не знал.

Родители ушли в Филармонию и вернуться обещали не скоро. Так что длинный вечер субботы он мог полностью посвятить находке, чем и занялся с большим удовольствием.

Первым делом Андрюша выяснил, насколько сильно увеличивает труба.

Сначала он наблюдал за улицей, выбирая то голубя на карнизе, то спешащего по делам прохожего или номер проезжавшей машины. Оказалось, что и голубь, и человек – вообще любые существа и предметы увеличиваются только в том случае, если этого сильно хочешь.

Затем Андрюша занялся небом.

Вот тут и выяснилось странное обстоятельство: дело в том, что удивительная труба, стоило ее навести на небо, могла показывать поверхность любой планеты, на которую набредал ваш глаз. И при этом – независимо от погоды. То есть тучи ли, осенний ли дождик, словом все, чем так щедра атмосфера, совершенно не влияли на видимость.

Но это было еще не все.

На той планете, на которую вы смотрели, было видно любое деревце, различались всякий маленький паучок или трещинка на панцире черепахи.

Вот такая замечательная находка попала в руки петербургского школьника, шестиклассника Пряникова А.С.

Прошел час, за ним другой, потом третий.

Андрюша все исследовал небо, перебирал за звездой звезду, лазил в тихие уголки галактик, забирался в туман туманностей.

Был бы он чуть-чуть повнимательнее и спустился б на минутку на землю, то увидел бы на соседней крыше нахохлившееся пернатое существо, внимательно за ним наблюдавшее. Но мелькающая звездная карусель не давала ему отвлечься. им наблюдает сороканостей. лазил в. руки петербургского школьника, третьеклассника А.

Ни колец, регулирующих настройку, ни каких-нибудь незаметных кнопочек Андрюша Пряников на трубе не нашел. Труба сама отыскивала планеты и далее стеклянным зрачком приближала их поверхность к Андрюше.

Следующее поразительное открытие Андрюша сделал почти случайно. Скользя глазом по одной из планет, он подумал вдруг в какой-то момент, а существуют ли на планете жители.

И только он так подумал, как из-за дерева утиной походкой вышел низенький человек в шляпе. Нос его был картошкой, уши сморщились, как перезрелые груши, руки сунуты по локоть в карманы. Человек взглянул на Андрюшу и немедленно скрипуче зевнул. Затем вытащил из кармана руку и, из пальцев соорудив фигу, показал ее небесному наблюдателю. После этого он снова зевнул и, как утка, уковылял за дерево.

«Не очень-то радушная встреча», – подумал Андрюша Пряников и сместил свой прибор в сторону, надеясь отыскать среди звезд более гостеприимное место.

Тук-тук-тук – постучали в дверь.

Андрюша оторвался от наблюдений и с неохотой сказал:

– Войдите.

Это снова был Потапыч, сосед. Он просунул свою крупную голову между дверью и дверным косяком. Голова была похожа на тыкву, выросшую по ошибке из туловища.

– Мне бы полстаканчика риса, – грустным голосом попросил Потапыч.

Как тут было отказать старику, их соседу по коммунальной жизни. И, оставив без надзора трубу на подоконнике под открытой форточкой, он отправился с соседом на кухню.

Путь на кухню был бесконечно долгим.

Коридор в их коммунальной квартире протянулся, как глубокий туннель, проложенный сквозь породы времени. Поколения коммунальных жильцов выставляли в общественный коридор мебель всех эпох и народов – от ампирных платяных небоскребов и расшатанных трофейных трюмо до хромых отечественных торшеров. Может, где-нибудь в Венеции или Риме и существует непрактичный обычай выкидывать деревянный хлам, отслуживший своим хозяевам, но только не в квартире, где жили Пряниковы. Непонятно, как получилось, но даже лютые блокадные зимы пощадили коридорные баррикады. Даже в годы массового исхода на застраивающиеся городские окраины, в те самые мелкокалиберные квартиры, ныне называемые «хрущобами», ни одна колченогая этажерка не отправилась из коридора в костер.

Поэтому, пока Андрюша с соседом добирались до коммунальной кухни, пока Андрюша отсыпал ему рис и возвращался коридором обратно, времени прошло очень много.

И когда Андрюша вернулся в комнату, первое, что он увидел с порога, это был пустой подоконник и сиротливо висящий в воздухе неприкаянный дух потери.

Глава 6. Сантехник Лобов

Временно оставим Андрюшу Пряникова один на один с потерей, сами же из его квартиры снова переместимся на площадь Репина, к зданию горчичного цвета, где на первом этаже над витриной написано старинными буквами: «Лавка древностей»."а фасаде над кварного магазина откий участок, плавно переходящий в набережную канала Грибоедова.

Мы попали сюда удачно. Как раз открылась дверь магазина, и оттуда на субботнюю площадь вышло вам уже знакомое трио: Ногтев, Когтев и следом Локтев, щелкающий на ходу зажигалкой. Все в стандартной кожаной униформе, брови сдвинуты, плечи врозь, руки прячутся в отвислых карманах.

Выйдя, каждый из помощников Пирлипатова кисло глянул на осеннюю хмурь и на стаю интуристских автобусов, что стояли возле скверика на приколе.

Дружно сплюнув на разбитый асфальт, каждый двинулся в своем направлении.

Ногтев – по каналу к Английскому с поручением обойти все кафе, молодежные и вообще любые, которые имелись в окрестностях.

Когтев пошагал на Садовую, ему были поручены дискотеки.

Локтев начал поход с Фонтанки; в его задачу входили дворы и улицы.

Цель у всех была понятно какая: найти мальчишку, который на фотографии. Поэтому у каждого из помощников имелась копия с секретного снимка.

Пока Ноготь с Когтем, как заведенные, стаптывали каблуки и подошвы, мотаясь по увеселительным заведениям, Локоть поступил по-другому. Немного походив по дворам, он понял, что с таким же успехом можно просто пойти в пельменную, занять позицию за столиком у окна и ждать, когда пацан с фотографии пройдет мимо него сам. А заодно и перекусить пельменями.

И надо было такому случиться, что именно в тот момент, когда первая пельменя с тарелки приготовилась быть съеденной заживо, за столиком объявился гость.

– Здорово, Локоть, как живешь-поживаешь?

Больше всего на свете Локтев не любил двух вещей: телевизионного канала «Культура» и когда его кто-нибудь отрывал от спокойного поедания пельменей.

Локтев посмотрел одним глазом (другим он следил за улицей) на того, кто задал вопрос.

Человек был в вязаной шапочке и заношенной клеенчатой куртке. Болотные сапоги с отворотами и пятнистой раскраски брюки довершали его наряд. Короче, это был Лобов, старинный приятель Локтя, которого все близкие и знакомые ласково называли Лбом.

Лоб работал сантехником, и к запаху сибирских пельменей добавился тот особенный аромат, который отличает сантехников от рабочих других профессий.

– Лоб? – удивился Локтев, и мгновенно в его мозгах заработала логическая машинка.

«Вот, – подумал радостно Локоть, – тот, кто мне поможет найти мальчишку! Сантехнику открыты двери любой квартиры! Потому что в любой квартире есть раковина, ванна и унитаз! Ну а про саквояж и трубу, которая лежит в саквояже, Лбу знать вовсе не обязательно».

– Какая встреча, Лоб, ты ли это? – воскликнул Локоть, приподнявшись со стула. – А не отметить ли нашу встречу порцией сибирских пельменей?

Локоть широким жестом пригласил сантехника к столику.

За первой порцией последовала вторая, за второй третья, и где-то между пятой и шестой порциями Лоб растаял и готов был выполнить для своего лучшего друга Локтя что угодно, хоть сплясать на столе. А уж такой пустяк, как походить по квартирам и выяснить, где живет мальчишка, он сделает «вообще за спасибо», что означает на деловом языке от 80 до 100 у. е.

Получив в задаток от Локтя хрустящую зелененькую бумажку, благоухающий пельменями Лоб покинул своего щедрого друга и отправился выполнять обещанное.

Глава 7. Петушок

Большая птица непонятного вида летела над вечерней Коломной.

Только опытный глаз орнитолога определил бы в ней не орла, не беркута, а самого обыкновенного петуха, какого встретишь в любом курятнике.

Выглядел петушок ужасно. Вялый гребень, свернутый набекрень, был какой-то весь пожеванный и помятый. Хвост мочалкой мотался п о ветру, сморщенные веки набрякли. Посмотри он на себя в зеркало, наверняка бы не узнал в отражении того задорного горластого крикуна, каким был в молодые годы.

Над ним бежали перелетные облака, пахнущие осенью и дождями, но петушок от них держался подальше. Его изношенные, старые кости и без того страдали от ревматизма и всякий раз при перемене погоды ныли и скрипели в суставах.

Внизу тянулись петербургские крыши, обрываясь в ущелья улиц и в бездонные колодцы дворов.

Петушок держал курс на север.

В его цепких когтистых лапах была зажата небольшая труба, украшенная мелкими буковками непонятно на каком языке.

Перемахнув под углом Садовую, петушок чуть изменил направление и летел теперь на северо-запад, в закуток Канонерской улицы, в тихий дворик в самом ее конце.

Здесь в сарайчике за железной дверью он и жил своей петушиной жизнью.

– Кири-ку-ку! – прокричал он хрипло, опускаясь на подпиленный тополек, росший рядом с его жилищем.

Из сарая никто не вышел. Это значило: хозяин отсутствовал.

Петушок устало вздохнул и опять заработал крыльями. Перелетев с тополя на сарай, он привычно нырнул в отдушину, специально проделанную под крышей и прикрытую незаметной тряпочкой.

Оказавшись внутри сарая, сначала он отделался от добычи, добавив ее к куче металла, неряшливо наваленной на полу. Затем сунулся в кормушку в углу, но не нашел там ни единого зернышка.

– Это называется благодарность! – тоскливо пробормотал петух. – Целый день таскаешь цветной металл, надрываешься, губишь свое здоровье, а этот деспот, этот дремучий хам, эта жадная немытая образина даже не почесалась оставить хоть немного еды! Улечу!

Он встопорщил перья и сердито завертелся на месте.

– Лучше буду, как какая-нибудь ворона, побираться по городским помойкам, чем вот так, за дырку от бублика, горбатиться на этого скупердяя!

Петушок со злости взлетел на стенку и ударил клювом по выключателю.

В сарайчике зажглась лампочка. Петушок оглядел жилище, надеясь отыскать среди хлама, в беспорядке лежащего на полу, хоть какую-нибудь завалящую корочку. Но ничего съедобного не увидел. Вокруг лежали дверные ручки, латунные детали водопровода, мохнатые мотки проволоки, клапаны от сливных бачков, бюсты государственных деятелей и прочие предметы из цветного металла, которыми промышлял хозяин.

Птичий взгляд наткнулся на трубочку, последнюю сегодняшнюю добычу.

Медный блеск коротенького цилиндра отразился в петушиных зрачках. Там, на улице, пока он следил за окнами, пока долго и терпеливо ждал, когда мальчишка отлучится из комнаты, пока, рискуя головой и свободой, сигал в форточку, а потом обратно, было некогда рассмотреть как следует украденный из квартиры предмет – слишком нервная была обстановка. Выражаясь на курином жаргоне, надо было не щелкать клювом и делать когти, покуда не замели.

Постепенно птичий взгляд из рассеянного стал сосредоточенным и серьезным.

Петушок приблизился к трубке. Вялый гребень, свернутый набекрень, сделался прямым и упругим. В серой краске его сложенных крылышек засверкали крупицы золота. Хвост из грубой банной мочалки превратился в королевское опахало.

Петушок вдруг ожил, помолодел, скинув, меря петушиными мерками, лет пятнадцать, если не двадцать.

Глава 8. Приключения Пинкертона в России

Мягким кошачьим шагом к городу подступала ночь.

Ее передовые полки без боя одолели окраины и взяли без единого выстрела Рыбацкое и Уткину Заводь. Гражданка, Ржевка, Пороховые вывесили белые флаги. Следом капитулировали Охта – Большая, а за ней Малая, – Полюстрово и Веселый Поселок. Последними сдались Озерки.

Перейдя по мостам Неву, ночь легко захватила центр и взяла под свой незримый контроль вокзалы, телефонные станции, банки, телевышку, аэропорт.

Впрочем, мирные жители Петербурга ничего про это не знали. Город жил своей нервной жизнью и не ведал ни о какой оккупации. В окнах загорались огни. На улицах становилось тише.

Вот и в захолустной Коломне, старом районе города, славящемся близостью к морю и удаленностью от станций метро, вечер перетек в ночь.

Площадь Репина покрылась туманом. Разноцветные квадратики окон, то прикрытые, то неприкрытые занавесками, превратились в разноцветные маяки для летающих инопланетных тарелок.

Здесь оставим описание вечера и заглянем в одно из окон, выходящее не на саму площадь, а в глухой дворовый тупик с непарадной стороны дома.

Заглянуть сюда, оказывается, не просто. Нам для этого придется раздвинуть тяжелое железное жалюзи и отвернуть пуленепробиваемую гардину. Наконец, проделав все это, мы мысленно проникаем внутрь и обнаруживаем себя не где-нибудь, а в кабинете хозяина «Лавки древностей», где недавно уже бывали.

Сам хозяин сидит над книгой.

На столе раскрыт ноутбук. По заснеженному полю экрана, размежеванному сеткой координат, протянулась жирная линия, похожая на раздувшегося удава.

Мягкий свет от лампы под абажуром довершает идиллическую картину.

Пирлипатов отрывает взгляд от страницы и внимательно всматривается в экран.

Проникнем за чугунную оболочку его вместительной черепной коробки, посмотрим, о чем он думает.

«Пять квартир по проспекту Римского-Корсакова и четыре по Мясной улице. Плюс квартира в Дровяном переулке, где жила эта сумасшедшая бабка, – мысленно ведет он подсчет, изучая прожорливого удава на экране своего ноутбука. – Неплохо за четыре-то месяца. Жаль, что не всю жилплощадь приходится оставлять себе, а только тридцать процентов. Душный все-таки человек Хмырько. Хоть и женщина. Нельзя быть такой душной и беспринципной, когда трудишься в районной администрации в отделе по работе с бомжами. Я ей поставляю контингент для работы, увеличиваю поголовье людей без определенного места жительства, голову ломаю, как лучше облапошить бедных стариков и старушек, лишить их жилплощади. А мне за это всего тридцать процентов!»

Мысль сидящего за столом хозяина делается холодной и острой, словно бритва или мартовская сосулька, висящая над головами прохожих.

«Ну, ничего. Скоро все это кончится. Скоро некоторые недоумки узнают, кто на этой земле хозяин. Дайте мне только в руки мою дорогую трубочку, и я переверну мир!»

Улыбка Пирлипатова чуть теплеет.

Хозяин «Лавки древностей» представляет, как в роскошном «кадиллаке» с мигалкой, сопровождаемый эскортом охраны, он подъезжает в один из будущих вечеров к фасаду дома, выходящему на канал. На фасаде мраморная доска:

«В этом доме жил великий русский художник Илья Ефимович Репин. Теперь в нем живет великий русский предприниматель Эрдель Терьерович Пирлипатов».

Доску он заготовил заранее – вот она, стоит у стены, между столиком старинной работы и иконой Севастьяна-краснодеревца. Осталось только прикупить дом.

Тут придется попотеть, потрудиться. Практически все дома в квартале занимает Академия МВД. Только угловая пристройка находится в аренде у частников. Короче, будут большие деньги, будет и «кадиллак» с мигалкой, и пристройка, и доска на фасаде.

А большие деньги будут тогда, когда к нему попадет труба. Вот такая круговая зависимость.

Взгляд Эрделя возвращается к книге.

Но не думайте, будто хозяин «Лавки» такой страстный любитель чтения, что готов ради общения с книгой полуночничать и жертвовать сном. Книга перед ним не простая. Это редкое издание начала прошлого века, вышедшее мизерным тиражом и практически не известное собирателям.

Называется книга «Нат Пинкертон в России: записки американского сыщика».

Чем же привлекла эта книжка внимание столь практичного человека, которым несомненно является Эрдель Терьерович Пирлипатов? И какое она имеет отношение к событиям нашей повести?

Оказывается, самое непосредственное.

Из нее-то, из этой книжки, Пирлипатов в свое время и выяснил историю пропажи трубы и поисков ее таинственных похитителей.

Про то, как труба попала на гранитные берега Невы, в своих записках Нат Пинкертон умалчивает. Единственно, о чем он упоминает, это о том, что поначалу труба хранилась в особом кабинете Кунсткамеры.

Далее, во время очередной ревизии, труба переехала во дворец, в Императорскую коллекцию древностей.