Мера прощения Чернобровкин Александр

В порт мы пришли ранним утром. Теплоход, как зачумленный, поставили на край дальнего рейда, в стороне от всех. Сейчас налетит воронье, начнет клевать...

Я спустился в каюту, осмотрел ее. Есть такой способ рассчитаться с врагом – подсунуть ему что-нибудь перед таможенным досмотром. Сам иногда пользуюсь. Года три назад достал меня матрос, стоявший со мной вахту, я по пьянке и вколотил ему кулаками в голову уважение ко мне. Матросу не дошло, написал на меня рапорт капитану и обещал по приходу написать начальнику пароходства и парторгу. Дело, конечно, замяли бы, но я не привык надоедать просьбами по мелочам, чтобы не отказали в помощи в действительно сложной ситуации. На матроса я потратил два платка с люрексом. Никакого криминала в них не было бы, предъяви матрос их таможне, но платки были найдены спрятанными под сидение дивана, поэтому стали контрабандой. Больше я не встречал матроса на судах, а рапорта его никто всерьез не принимал, хотя писал он их долго и многим, включая Генерального секретаря.

Кто-то хотел и со мной проделать такой номер. Ничего чужого не обнаружив, я разложил на диване и столе купленные в рейсе шмотки и, уходя, остановился перед дверью, чтобы достать ключ из кармана и закрыть каюту: береженого бог бережет. У комингса был постелен коврик – подарок боцмана. Я часто цепляюсь за коврик, поэтому на нем всегда складки и один угол как бы загнут, насунувшись на комингс. Сейчас коврик был словно утюгом проглажен. Под ним лежал журнал «Плейбой». Как написал однажды безграмотный помполит о подобном случае, был обнаружен журнал с порнографией и однографией. Однография – это, наверное, снимок одного обнаженного тела. Кто подсунул мне журнал – выясним. Уверен, что не Маркони, поскольку знает: на него подумаю в первую очередь. Скорее всего, тот, на кого вообще не подумаю. Допустим, Раиса. Кто бы ни был, а наказать надо. И чтобы другим неповадно было, и потому, что люблю мстить. Месть – сладкое, как любовь, чувство, и только двум этим чувствам жертвуют жизнь.

Первым на судно прибыл кагэбэшник – молодой старший лейтенант с тонкими, словно подбритыми, бровями и ловкими и важными движениями официанта из шикарного ресторана. Не знаю, кто из стукачей, где и когда снабдил информацией, но, заняв каюту первого помощника, пустовавшую весь рейс, старлей сразу вызвал дневальную. Допрашивал ее с полчаса, а потом, как я и предполагал, вызвал меня. По его вопросам я понял, что от Нинки он ничего не добился, кроме признания в соучастии в преступлении. Со мной кагэбэшник вел себя хамовато, хотя, я уверен, знает, с чьим зятем имеет дело. Я подробно выложил ему все, что знал о третьем механике, упустив лишь способ, которым спровоцировал Андрея на драку. Старшему лейтенанту приятно было услышать, что сбежавший – убийца и что это нетрудно доказать.

Едва старлея увез катер, как к борту подошел другой, с таможней. Этих было десять, за всеми не уследишь, и я не удивился, когда пожилой и грузный таможенник с красными полосками на щеке – наверное, досыпал на катере, положив голову на верх спинки переднего сидения, – сразу же направился ко мне в каюту.

– Может, по рюмочке? – предложил я, уверенный, что он откажется.

– На службе не пью.

– Ну, тогда приступайте к исполнению обязанностей, – разрешил я, не скрывая усмешки, и показал на разложенные на диване и столе шмотки.

Он быстро и небрежно осмотрел их, прошелся по каюте, разглядывая переборки и подволок, остановился перед ковриком.

– Поднимите, – попросил он.

Есть что-то подлое в том, что тебя заставляют находить у себя контрабанду. Вежливо просят поднять или открыть что-нибудь, вежливо советуют, куда и что положить, вежливо предлагают подписать акт об изъятии. Это унижает сильнее, чем грубость. Меня унизить не получилось, по крайней мере, сегодня. Я, насмешливо глядя в глаза таможеннику, поднял коврик. Мужик попался умный, понял все чуть раньше, чем я выполнил просьбу, и отошел к столу, точно хотел еще раз проверить разложенное там.

Я достал из рундука бутылку виски, два стакана и тарелку с бутербродами, поставил на стол, скинув вещи на диван. Молча налив по полстакана, взял свой. Таможенник восхищенно хмыкнул – ну, ты и жох! – и взял второй стакан. Молча чокнувшись, выпили.

Я снял с руки японские часы – не какая-нибудь штамповка, обошлись в сто десять тысяч иен, – положил перед таможенником на стол.

– Кто?

Он поскреб красные полосы на щеке, посмотрел на меня, на часы. В людях и часах он разбирался, поэтому бережно взял презент, спрятал во внутренний карман кителя и произнес:

– Третий помощник.

Ах, щенок! Вот уж на кого, действительно, не подумал бы! Хотя, конечно же, только молодые глупые цуцики тратят валюту на порнушку, и только они думают, что справиться с матерым волком – раз плюнуть. Ну, ты у меня поплюешь с причала, посидев годик-два матросом в подменном экипаже.

– Повторим? – предложил я, взявшись за бутылку.

– Хватит, – отрезал таможенник и посмотрел на блок жевательной резинки, который, вместе с тремя пачками сигарет, для него и был приготовлен.

Я кивнул головой.

Забрав лишь жвачку – наверное, для внуков, отцы больше о себе заботятся, цапнули бы в первую очередь сигареты, – он опять поскреб щеку, протянул мне руку, прощаясь, и вышел из каюты, довольный собой и мной. Людям нравится продаваться умным и щедрым.

Во время обеда я понял: случилось что-то важное, непосредственно касающееся меня. Не мог угадать, что именно, однако по ожидающим, с плохо скрытой насмешкой взглядам членов экипажа я сообразил, что трон под Тираном пошатнулся или уже падает. И неудачный подкоп третьего помощника, и хамство кагэбэшника, и досмотр (раньше не досматривали вообще) – это не случайные совпадения. Такое впечатление, что у меня все-таки нашли журнал и составили протокол, а тесть отказался выгораживать меня. Кстати, не в тесте ли причина? Обычно интуиция не подводит меня.

Я поднялся на мостик. Там был один Янцевич. Он оставил нос в покое, грыз ногти. Белесые перья волос были тщательно прилизаны к загорелым бронзово-красным темени и вискам, а на затылке торчали, напоминая недощипанный куриный хвост.

– Катер заказали? – спросил я.

– Да, – ответил Янцевич сквозь зубы, которыми вцепился в ноготь указательного пальца, того самого, которым обычно ковырялся в носу. – Везут.

«Граница открыта» – таможенники закончили работу, и родственники, торчавшие с утра на причале, получили разрешение сесть на рейдовый катер, чтобы добраться к нам. Наверное, приедет жена Янцевича, поэтому он и прилизался. Сомневаюсь, что она соскучилась по мужу, скорее, за барахлом едет. Однажды подслушал разговор двух жен моряков. Та, что постарше, втолковывала молодой: «Обязательно встречай. На час опоздаешь – пропьет все или проституткам раздарит. Выгребай весь товар, а потом отпускай его, пусть что хочет, то и делает. А с деньгами и ты найдешь с кем погулять». Моя жена чуть лучше, потому что деньги интересуют ее постольку поскольку. Шмотки – да, любит подарки, но она первые годы действительно с нетерпением ожидала моего возвращения из рейса, даже поговаривала, не бросить ли мне флот, мол, хорошее местечко подыщут на берегу. Я бы согласился, если бы было куда отступить в случае развода. Уж лучше стану капитаном дальнего плавания: с этой профессией всегда найду хорошо оплачиваемую работу, и не только у нас, но и за границей.

Матрос мне мешает, поэтому приказываю:

– Иди помоги таможне сесть на катер. Чем скорее они уберутся, тем лучше для нас.

Янцевичу моя мысль настолько понравилась, что он оставил ноготь в покое и чуть ли не бегом отправился к трапу.

Я достал из штурманского стола ключ от кладовки, в котором хранятся ящики с запасными частями к навигационным приборам. Третий помощник как-то проболтался, что не выбросил за борт списанную пиротехнику: сигнальные ракеты, фальшфейеры, дымовые шашки. Когда у нее истекает срок годности, составляют акт о списании и сдают на склад. Так как перед отходом в рейс сдать не успели, то составили акт, что выбросили за борт. Но цуцик потому и цуцик, что возможность устроить иллюминацию корешам ценит дороже карьеры. Найдя пиротехнику, я оставил ее на месте, закрыл кладовку и положил ключ в стол.

Янцевич еще не вернулся, отдавал швартовы рейдовому катеру. Я связался с портовой телефонной станцией и попросил соединить с приемной тестя. Телефонистка предложила перейти на другой канал связи, и через минуту я услышал продолжительные гудки. Примерно после пятого на том конце подняли трубку.

– Приемная, – ответил незнакомый мне женский голос.

Наверное, тесть решил, что предыдущая секретарша одевается слишком... медленно.

Я прошу соединить меня с шефом, сообщаю, что звонит зять.

– Его нет, – отвечает секретарша.

– Скоро вернется?

– Его сняли, – злорадно произносит она.

– Давно? – задаю вопрос по инерции.

– На прошлой неделе, – отвечает она и кладет трубку.

На мостик поднимается Янцевич, удивленно смотрит на меня. Тут только замечаю, что все еще стою с трубкой в руке. Я вставил ее в тугие пазы, автоматически переключив радиостанцию на дежурный канал. И сразу же в динамике послышались позывные нашего судна. Я ответил.

– С какого борта подходить? – спросили с рейдового катера.

– С правого, – сказал я и повернулся к Янцевичу: – Объяви по циркуляру, что едут жены, и иди встречай катер.

А мне надо заглянуть в каюту, припрятать кое-что из шмоток, о которых жене знать ни к чему, и подумать, нужна ли мне такая жена?

Как положено любящему мужу, встретил у трапа. Жена не должна догадаться, что я осведомлен о снятии тестя. Лишний козырь не помешает – и я изображаю радость.

– Здравствуй! – Жена радостно прижимается ко мне и пачкает помадой обе щеки. Любит сыграть на публику. И умеет.

Я артист не хуже.

– Здравствуй, дорогая! – говорю я и страстно обнимаю ее, будто не спал с женщинами целый рейс. – Ну, пойдем ко мне.

В коридоре мы встретились с Раисой. Уверен, что не случайно. Надеется, что, сравнив ее с женой, сделаю правильный выбор. Морячки невысокого мнения о женах, по возражению из рейса утверждают, что к их мужьям проститутки прикатили. В чем-то морячки правы.

Жена сразу догадалась, что к чему. Презрительный взгляд – быстрое угадывание, что скандала не будет, – победная улыбка. В прошлом году не слишком умная моя любовница приперлась в каюту, когда там была жена, уселась на диван и уставилась на мою лучшую половину, не понимая намеков на то, что лишняя. Пришлось применить силу. И тут любовница показала, что меня ожидало бы, женись я на ней: неделю не сходил на берег, потому что неудобно разгуливать по улицам с поцарапанной физиономией. А жену инцидент позабавил. Это первые года три после замужества она приезжала на судно перед рейсом, проверяла, нет ли в экипаже женщины красивее ее. Если такой не было, то благословляла: «Я за тебя спокойна», а если была, то вдруг, иногда за пару часов до отхода, красавица исчезала с судна. Потом жена успокоилась, наверное, поняла, что тесть мне дороже самой распрекрасной женщины на свете.

В каюте она все еще изображает любящую жену – выкладывает на стол свертки с закусками, скорее всего, из ресторана, сама не умеет готовить, выставляет две бутылки водки и опять прижимается ко мне, подталкивая к кровати. Сначала хочет ублажить, а потом рассказать неприятную новость. Заботливая – ничего не скажешь.

– Подожди, – останавливаю я. – Как там дома?

– Все в порядке, – сказала она, не отлипая от меня, чтобы легче было врать. Не сомневаюсь, что догадалась о моей осведомленности. – Сынуля здоров, учится. Первую и вторую четверти закончил на пятерки, учителя хвалят. После занятий его дедушка встретит. Он теперь... – Она замолкает и вдруг произносит с вызовом: – Ты же все знаешь!

– Да, но не от тебя, а от других, – говорю я. – Они узнали об этом раньше меня.

– Я не хотела... – оправдывается она. – Думала, дам телеграмму, ее прочитают многие, тебе это повредит.

Врет. В первую очередь думала о себе. Поэтому и расфуфырилась, словно на банкет приехала. Кстати, с косметикой явно перестаралась. Раньше вкус ей не изменял.

– Поменьше думай: у тебя это не получается.

Жена молча проглатывает пилюлю.

– Рассказывай, – приказываю я.

– Теперь такое творится! Почти всех поснимали, Андропов своих ставит. И вообще, что хотят, то и творят. Представляешь, сижу в кинотеатре, смотрю фильм, вдруг включают свет, заходят комитетчики с дружинниками и начинают проверять, кто где работает и почему не на рабочем месте. Меня, конечно, не тронули, но... Я понимаю, порядок надо наводить...

Скорее всего, о кинотеатре ей подружка рассказала. Как бы там ни было, а Андропов, видать, круто взялся. Много шей ему придется свернуть, а своя-то одна.

Словно угадав мои мысли, жена сообщает:

– Долго он не протянет: болеет часто и все такое...

Все такое – это значит, что верхушка им недовольна, готовит переворот.

– ...Папе посоветовали отдохнуть немного, а потом с новыми силами приниматься за работу на новом месте. Когда все перемениться, его обещают в Москву забрать... – Она говорила горячо и быстро, наверное, боялась, что перебью, не дам убедить себя.

Я не перебивал. В любом случае разводится сейчас нельзя. Пусть у тестя нет сил помочь мне, но на расправу найдет. Да и глупо бороться на два фронта – с ним и с пароходством. Уверен, что кое-кто в пароходстве постарается рассчитаться со мной. Попробуем отбить их атаки, используя остатки сил тестя, а потом, если положение его не изменится к лучшему...

– Врешь ты, конечно, – говорю я и хочу добавить, что напрасно это делает, никуда от нее пока не денусь, но она понимает мои слова, как начало атаки.

– Раньше ты мне такого не говорил! – нападет первой, отскочив от меня.

– Опять врешь.

– Ты! Ты!.. Я не дурочка, догадалась, почему ты на мне женился! Так вот...

И тут я делаю то, о чем мечтал со дня нашего знакомства – бью ее промеж грудей. Синяки в этом месте не бросаются в глаза, а боль у женщин удар туда вызывает такую, что испытать ее во второй раз не появляется желания. Что и подтверждает жена, упав на диван и судорожно захлопав ртом. Бил левой рукой, на которой шрамы от собачьих зубов. Принадлежали зубы уродливому толстому английскому бульдогу – любимцу жены, в ту пору студентки первого курса. Однажды шли мы с парнем из моей роты к нему домой. Он был сыном подполковника КГБ и жутким пьяницей. Я постоянно снабжал его деньгами, надеясь через него выйти на так называемый высший свет города. Он и показал мне невзрачную худенькую девушку, прогуливающую собаку, и сказал, чья она дочь. На следующий день я позволил собаке прокусить мне руку. Хозяйка бульдога так испугалась за меня, что хотела вызвать «скорую помощь». Я объяснил, что нахожусь в самовольной отлучке, не имею права попадать в больницу. Пришлось ей делать мне перевязки у себя дома. Через два дня она уже была влюблена в меня, через два месяца – беременна. А собака сдохла через две недели после нашей свадьбы. Жена подозревала, что собаку отравила соседка с первого этажа.

Я закуриваю сигарету и спокойно наблюдаю, как жена корчится на диване. Она часто хвасталась, что ее ни разу в жизни не били. Приятно хоть в чем-то быть первым. Вскоре ей полегчало – заплакала. Пусть поревет: слезы – вата души, которая помогает женщинам безболезненнее втиснуть в душу большую и колючую новость, как горькую, так и сладкую. Жена прямо исходит ватой. Надо помочь своей лучшей половине упаковать обиду. Секс – самое эффективное успокоительное средство. Не столько сам процесс, а осознание, что тебя хотят, а значит, не все потеряно. Я тушу сигарету, беру жену на руки и переношу на кровать. Можно было и на диване успокоить, но предел желаний любой женщины – чтобы любимый мужчина поносил ее на руках. Не хотят понять, что в большинстве случаев это делают не от избытка любви, а от желания похвастаться.

Успокаивание жены получилось на удивление приятным для обоих. Я никак не разучусь поражаться умению женщин подстраиваться под мужчину не только характером, но и чувственностью и даже телом. Особенно хорошо со мной это получается у жены. Все-таки есть природная мудрость в браке. И, видимо, недаром моя жена – именно эта женщина.

Я лежал на спине, расслабленный и довольный. Жена прижалась носом к моему плечу и положила руку мне на загорелую грудь. Казалось, что белая женщина обнимает негра. Интересно, о чем сейчас думает? Прикидывает, как рассчитаться за удар? Вряд ли. У меня есть подозрение, что давно хотела попробовать это удовольствие в моем исполнении. Скорее всего, ни о чем: счастье и думы несовместимы. Просто радуется, что неприятности кончились так быстро. Ну, допустим, не все...

– Слушай и запоминай, – говорю я строго. – Веди себя так, будто отца действительно сняли на время, чтобы перевести с повышением в Москву.

– Но его и правда... – начала она без былой уверенности в голосе.

– ...Будто его действительно, – перебиваю я, повторяя, – заберут в Москву. Ты должна казаться счастливой и уверенной в завтрашнем дне. Сумеешь?

– Угу, – мычит она и сильнее прижимается ко мне.

Так понимаю, что папины дела ее интересуют постольку поскольку, а для счастья ей надо, чтобы рядом был я. А ведь она до сих пор меня любит. Давно поняла, что женился на ней по расчету, а все-таки любит и уверена, что и я люблю ее. Может, она и права.

– С капитанством придется подождать, – сказал я, – пока не забудут о моей былой силе.

– Ты же сам не захотел.

– Что?

– Ну, капитаном. Если бы не пошел в рейс, уже стал бы. Папа договорился в октябре, – сообщает она.

Я рывком сажусь и поворачиваюсь к ней. Жена зажмуривает сильнее глаза – даже щеки начинают дергаться – и прикрывает голову рукой. Ой, не первый я ее бил, есть у нее опыт!

– Почему не сказала тогда?!

– Я хотела... Ты же на кухне закрылся, – бормочет она.

Я матерюсь про себя и снова ложусь. Так мне и надо, дураку, чтоб не занимался благотворительностью!

– Я пыталась с тобой поговорить, стучалась несколько раз, помнишь? – уже смелее напоминает жена. – Папа звонит, спрашивает, а я не знаю, что ему сказать. Потом сказала, что ты согласен, а ты в рейс ушел. Ничего, скоро опять...

– Заткнись! – советую я.

Совет мой принимается беспрекословно.

Все, что ни есть, должно быть к лучшему. Надо только уметь найти хорошее во всем. Ну, догулял бы я отгулы и начал сдавать экзамены на капитана. Получилось бы, что к поездке в министерство (каждый капитан загранплавания утверждается министром при личной встрече) тестя бы скинули. Звонок из пароходства в Москву – и уже никогда не бывать мне капитаном. Однажды был случай, когда кандидат в капитаны споткнулся о ковровую дорожку в кабинете министра. Говорят, даже не на правую, а на левую – к счастью – ногу. И все равно министр перенес беседу на следующий день. До сих пор этот день не наступил: флотские – народ суеверный. А может, и действительно, повезло кандидату, ведь судно, на которое его метили, через полгода село на камни при входе в югославский порт, а капитан, само собой, – в тюрьму.

– Придется на годик лечь на дно, – делюсь я мыслями. – Отгуляю отпуск, возьму прошлогодние недогулянные отгулы, потом потяну с ежегодными экзаменами, потом... можно заболеть чем-нибудь – поможешь с больничным?

– Угу.

Двусмысленное обещание. Ну ладно, не до мелочей.

– Думаю, к тому времени у многих пропадет желание расправиться со мной, а там, глядишь, и Андропов сковырнется.

– Папа говорит...

– На папу надейся, а сам не плошай, – сказал я. – Хватит о делах, спать хочу.

– Спи, – разрешает жена.

– Напомни, когда проснусь, что позвонить надо.

– Кому?

– По междугородному, Вовкиной матери. У меня есть для нее приятная новость.

– Ой, чуть не забыла! Она тебе сама звонила на той неделе. Странная какая-то...

– Что она хотела? – перебиваю я.

– Ничего. Я же говорю: странная какая-то! Я спрашиваю ее...

– Короче! Что она сказала?

– Ничего. Поздно, мол.

– Что – поздно?

– Не знаю. Говорит, передайте, что поздно уже. И все.

Поздно уже – в эти два слова помещаются два характера: и сына, и матери. Значит, он не писал прошение о помиловании. Наверное, счел, что невиновного не имеют права миловать, а она после моей телеграммы нашла силы еще раз пережить смерть сына.

Вот и попробуй теперь заснуть!

От неприятных раздумий меня спас звонок капитана. Всхлип, с которого он начал свою речь, был похож на сигнал «СОС».

– С катера передали, комиссия едет из пароходства! Из-за той сволочи, третьего механика! Вот так вот!

– Ничего страшного, отобьемся! – успокаиваю я. – Главное, не падайте духом.

Мне приятно советовать, приятно, что кому-то хуже, чем мне.

– Ну, я не знаю! – бросает капитан свою коронную фразу и сразу же – трубку.

– Вставай, – говорю жене, – пойдем встречать мое начальство. И не забывай, что ты счастлива!

– Не забуду, – улыбаясь, отвечает она и уходит в душ.

Во второй половине дня распогодилось, и на правом, подветренном, борту, где стоим мы с женой, солнце припекает по-летнему, предупреждает, что скоро и здесь будет не намного лучше, чем в тропиках. Жена радостно щурится, поглядывая на солнце. Улыбаюсь и я, чтобы никто не прочел на моем лице напряжение, готовность к решающей схватке. Рейдовый катер уперся в борт теплохода носом, обвешанным старыми автопокрышками вместо кранцев, и с него на трап переходят члены комиссии: парторг пароходства, капитан-наставник, механик-наставник и инспектор отдела кадров. Капитан-наставник тот самый, что сделал мне перевод на это судно. Оно не в его группе, значит, напросился в комиссию, чтобы рассчитаться со мной за несбывшиеся надежды, рожденные моими обещаниями.

Первым гостей встречает капитан. Пригладив рукой платинового цвета вихры на макушке, он протягивает эту руку парторгу. Тот не замечает ее, идет в надстройку. На капитане можно ставить крест. Мы с женой стоим чуть в стороне, чтобы можно было «не заметить» и дать мне время на подготовку к сражению. Парторг замечает нас и отклоняется от намеченного маршрута.

– Здравствуй, моя хорошая! – обнимает он по-отцовски мою жену.

Она целует его в щеку чуть выше седой шкиперской бороды, которая сливалась по цвету с бледным лицом, и казалось, что у парторга мощные челюсти и широкий и тяжелый подбородок, как у старого морского волка. Кто любит море с берега, тот обычно больше похож на моряка, чем плавсостав. Парторг пожимает мне руку, а спрашивает у жены:

– Ну, как у вас дела?

– Лучше всех! – она улыбается счастливо.

– Тьху-тьху-тьху! – суеверно отплевывается он через левое плечо, хочет еще что-то сказать, но вспоминает, что приехал по делу и не один. – Я позже зайду к вам, – обещает он и треплет жену за щеку.

Капитан-наставник, который собирался «не заметить», меняет решение. Американская улыбка раздвигает его бульдожьи щеки и обнажает вставные зубы, неестественно белые, а сильная рука жмет мою и даже похлопывает панибратски по плечу. Он знает, что парторг занял свое место благодаря моему тестю, а первое правило номенклатурщика – плюнуть в руку, вскормившего его, но не знает, что тесть и парторг – заядлые охотники, а охотник охотнику – друг, товарищ и брат, а если и собака, то охотничья, верная и некусачая.

– Какими к нам судьбами? – прикидываясь несведущим, стригу я купоны с тестевой ренты.

– Ерохин ваш заболел, попросил подменить, – объясняет капитан-наставник.

Мог бы придумать что-нибудь поумнее. Но теперь у меня есть поддержка парторга – ой, как это много! – посмотрим, кто кого. По крайней мере, первый раунд, может быть, самый важный, за мной.

Следом за капитаном-наставником, быстро минуя капитана, подходит ко мне не знакомые со мной механик-наставник и инспектор отдела кадров. Вот так вот, товарищ капитан, натирайтесь мылом, сейчас вам будут втыкать.

Примерно через полчаса парторг и капитан-наставник выходят из капитанской каюты. Услышав их голоса, я выглянул в коридор, оставив дверь приоткрытой. Стол у меня ломится от еды и выпивки, у соседей одолжены стулья, чтобы хватило на всю комиссию.

– Ну, как там? – спрашиваю я, кивнув на капитанскую каюту.

– Объяснительную пишет, – отвечает парторг. Физиономия у него довольная: навтыкался.

– Может, у меня пока посидите? – Я показываю на накрытый стол.

Оба смотрят оценивающе. Увиденное понравилось им.

– Подожди, – перебарывает парторг искушение, – поговорю с командой, а потом приду.

И капитан-наставник вынужден отказаться.

– А мы с тобой пока штурманскую часть проверим, – предлагает он. Видимо, не до конца израсходовал на Мастере заряд мщения.

– Да, надо, – соглашаюсь я и, когда парторг отходит подальше, жалуюсь: – Мне тут пришлось потрудиться, наводя порядок. Кстати, у третьего помощника в штурманской кладовке стоит целый ящик списанной пиротехники. Говорил ему, чтобы выкинул за борт, а сегодня утром проверил – здесь она.

В прошлом году по пароходству был приказ о том, что пиротехника приравнивается к огнестрельному оружию, и небрежное отношение к ней будет соответственно наказываться. У капитана-наставника есть возможность отличиться – первым, насколько я знаю, откликнуться на приказ, почти уголовное дело раскопать да еще на чужом судне.

– Ага, – произносит он, быстро просчитав это. – Он сейчас на вахте?

– Нет.

– Ну, ты иди к жене – дело молодое, понимаю! – а я сам разберусь... Да, ты о пиротехнике ничего не знал.

– Конечно, – соглашаюсь я.

Еще через час члены комиссии собираются в моей каюте. Капитан-наставник показывает инспектору объяснительную третьего помощника и свой рапорт, а кадровик ему – объяснительную капитана. Прочитав рапорт, инспектор отдела кадров спрашивает:

– В резерве подержим или в матросы на год?

– Где год, там и два, – отвечает капитан-наставник. – Матросов не хватает, а третьих помощников хоть отбавляй.

Ох, сладка совершенная месть! Спешу подгорчить ее, чтоб не сглазить, – разливаю водку по рюмкам.

Выпив, парторг спрашивает:

– Говорят, ты убийцу нашел?

– Да. Случайно попалась ниточка, я и распутал клубок.

– Случайно? – улыбаясь, спрашивает парторг.

Я замечаю настороженный взгляд капитана-наставника. Этому незачем знать, что я напросился на судно из-за Володьки. Пусть думает, что претворяю в жизнь какой-то хитрый план.

– Совершенно случайно, – сказал я с нажимом.

Парторг понимает намек и спрашивает:

– И как ты его?

Я рассказываю, упустив сцену с дневальной, но подчеркнув, что в случившемся немалая вина капитана.

– Оказывается, он недолюбливал третьего помощника, – заканчиваю я.

– А с третьим механиком пил, – добавляет парторг. – И не только с ним. – Он осуждающе смотрит на меня. – Даже с рядовым составом.

Я покаянно клоню голову. Сволочь Фантомас!

– А старший механик как? – спрашивает механик-наставник.

Наверняка, Дед занял эту должность не без его помощи. Нужны ли мне два врага? Конечно, нет.

– Полная противоположность капитану, – сказал я. Пусть понимают, как хотят.

Механик-наставник доволен моим ответом.

– Но, говорят, зашибает, – вставляет парторг.

– Знает, где, когда и с кем, – объясняю я. – Все не без греха, – и наливаю еще по одной.

Когда выпили, инспектор произнес:

– Капитана надо снимать.

– Замену не успеем найти до отхода в рейс, – жалуется капитан-наставник.

– А зачем искать? – спрашивает парторг и смотрит на меня. – Смелее выдвигайте молодых и способных, воспитывайте достойную смену.

Кадровику моя кандидатура не очень, он с надеждой косится на капитана-наставника.

– Сделает рейс исполняющим обязанности, – продолжает парторг, – справится – утвердим, не справится...

– ... я помогу, – заканчивает капитан-наставник. – Пора мне рейс сделать, проветриться.

Он скалит в улыбке вставные зубы, наверное, считает, что разгадал мою, тестя и парторга многоходовку.

– Быть посему, – соглашается кадровик.