Чижик – пыжик Чернобровкин Александр
Почти на каждом посту ГАИ нас останавливали якобы для проверки документов. На мусориных еблищах бегущей строкой блымало: дай-дай-дай!.. Мол, машина грязная и вообще… Но дай и давай хуем подавились. Мусора с напрягом просекали эту истину и отпускали.
Свернув с трассы на дорогу, ведущую к нужному нам городу, Миша кивнул на шиномонтажную с открытой пустой мойкой:
— Заедем, чтоб меньше мозги ебали?
— На обратном пути, — ответил Биджо.
Ресторан располагался на окраине. Эдакое швейцарское шале из темно-красного кирпича. Рядом была большая заасфальтированная площадка для стоянки автомобилей. Ни одной машины, зато из лесополосы вышли трое. Не старше двадцати пяти, быковатые, рожи — поцелуй, пизда, кирпич. Руки держали в карманах длинных кожаных курток: очкуют.
Миша остановился метрах в пяти от них. Биджо, сидевший рядом с ним, открыл дверцу, чтобы выйти. И тут я увидел, что средний из отморозков выхватил из кармана пистолет. Миша тоже заметил, сунул руку под щиток, где был тайник с оружием. Он успел достать револьвер, серебристый, с длинным стволом, потому что обстрел начали с Биджо.
В салон сыпанули осколки ветрового стекла, выстрелы зазвучали громче и слились в очередь.
— Еб!.. — успел вскрикнуть Миша и, выронив револьвер, задергался от попадающих в него пуль.
Я лежал на заднем сиденье, смотрел, как он дергается почти после каждого выстрела. Бой в Крыму, хуй в дыму, ничего не видно. Я с трудом дотянулся до револьвера. Вот он, холодный и тяжелый.
Стрельба прекратилась. То ли решили, что нам пиздец, то ли перезаряжали. Из-за работающего движка не было слышно шагов. Может, подошли к машине и разглядывают меня, ухмыляясь. Как глупо влип, еб твою с похлебкою!
Я выглянул из-за правого сиденья. Ветровое стекло покрылось белесой паутиной трещин и заимело две большие дыры напротив Миши и Биджо, который наполовину выпал из нее — ноги и жопа внутри, а туловище и голова снаружи. В правую дыру хорошо был виден по пояс тот, кто выстрелил первым. Он менял обойму, неторопливо, расслаблено улыбаясь. Я навскидку, почти не целясь, выстрелил ему в грудь, чтоб не промахнуться. Отдача была еще та. Руку подкинуло и пуля попала отморозку в череп, верхнюю часть которого будто бритвой срезало. Стоял бы он чуть дальше, я бы промазал. Поясная мишень рухнула, исчезнув с моего поля зрения. Я сместился по седушке и посмотрел в левую дыру. Второй беспредельщик стоял ко мне боком и удивленно пялился на землю, наверное, на своего мертвого кореша. Они ведь уже победили и вдруг!.. Держа револьвер двумя руками, я прицелился и дважды выстрелил в него. Второй раз — в падающего. Стрелок я меткий и тренируюсь часто, но из пистолетов, ТТ и Макарова. Мы по случаю закупили сотню пистолетов, десятка два автоматов и несколько гранатометов. В деле пока не применяли, только пугали. Отводили душу на армейском стрельбище армейскими патронами, которые нам подгонял прапорщик, заведующий полигоном.
Я сполз с сидения на пол, ожидая выстрелов третьего отморозка, которого никак не мог обнаружить. Ждал, когда он сделает первый ход, засветится. В салоне воняло сгоревшим порохом, кровью и бензином. Не дождавшись, я отжал рукой замок задней левой дверцы и толкнул ее ногой, распахивая. Никто не выстрелил. Я осторожно вылез из машины, огляделся.
На площадке кроме двух трупов больше никого не было. Третий отморозок заломил рога. Из приоткрытой задней двери ресторана выглядывал лысый хуй в белой куртке, грязной вокруг боковых карманов. Наверное, ворованное мясо в них складывает. По дороге проезжали, замедляя ход, машины. Скоро здесь будут мусора.
Я протер носовым платочком револьвер и сунул его в Мишину руку, еще теплую. Два трупа в машине, два трупа на площадке — боевая ничья, мусорам меньше работы. А я огородами, огородами — и к Котовскому. Обходя машину с правой стороны, краем глаза заметил, как дернулась у Биджо щека, выбритая до синевы. Я подумал, что показалось. Все-таки вернулся, дотронулся до шеи, сонной артерии. Билась, ебать ее в сраку! Еле-еле, но пульсировала.
Я, забив хуй на мусоров, затолкал Биджо в машину, закрыл дверцу, потом занялся Мишей. Тяжелый, падла, и в кровищи весь, на полу прямо лужа стояла. Можно подумать, что у него крови не пять литров, как у всех, а ведра три. Я перекинул его на заднее сиденье, сел за руль. И поехали с ветерком, под удивленными взглядами встречных. Правда, было их мало. Где-то далеко позади завыла сирена. Отъебешь — кого догонишь. Я выжал педаль газа до пола. Ветер вышибал слезу, временами я рулил вслепую.
В мойку залетел сходу, стукнувшись бампером о заднюю стенку из ребристого метала. Бампер выдержал, а несколько ребер выпрямилось.
— Ты чо, охуел?! — заорал прибежавший хозяин. Увидев револьвер в моей руке, сразу захлопнул ебло, спрятав гнилые зубы.
Я засунул оружие за пояс, чтобы на него икотка не напала, и приказал:
— Двери закрой.
Он метнулся к двери, быстро закрыл обе створки, включив лампу в большом защитном стеклянном футляре, приделанную над входом.
— У тебя появился шанс, — сказал я ему. — Поможешь — не пожалеешь, стуканешь — сам знаешь, что будет. Усек?
— Да.
— Перевязку умеешь делать?
— В армии учили, — ответил он без страха, больше с любопытством.
— Тому, что на переднем сиденьи. А я схожу позвоню. Где у тебя телефон?
— Там, — показал он на стену, за которой находилась шиномонтажная.
Трубку взял Нугзари. Выслушав меня, выругался на родном языке, потом что-то на нем же спросил, вспомнил, что моя твоя не понимай, крикнул:
— Сейчас приедем!
И швырнул трубку так, что мой аппарат жалобно хрюкнул.
Прикатили быстро. На «скорой помощи» с работающей мигалкой. Затем подтянулись три джипа с братками. Они порывались поехать и перестрелять всех, кто попадется на пути в этом сраном городке. Дальше слов дело не пошло. Один джип поехал к кабаку узнать, что там и как. Другой сопровождал «скорую», увозящую Биджо, еще живого, и Мишу, уже… На третьем доставили меня на Садовое кольцо, где пришлось выслушать вой двух баб в натуре, а потом еще одной по телефону, когда сообщил Ирке, что задержись на неопределенное время. Бабья доля — сиди и жди, когда о тебе вспомнят и выебут.
- По деревне едут сани
- Золотом оббитые.
- В эти сани положили
- Три пизды обритые.
Год у меня получился урожайным на убийства. То за всю жизнь никого, то за несколько месяцев сразу троих. Правда, первого убивал не я один.
С моей зоны пошел на волю язушок, что вор Рубец сдал мусорам двух пацанов. Причем не простых: ходить бы обоим в ворах, если бы пили поменьше или пофартовей были. Я получил через Муравку досье истинного вора. Мусора сдали его без сожаления: предателя, как гондон, пользуют и выбрасывают. Само собой, этих бумажек было мало. В мусорятнике тоже хитровыебанные попадаются, чего только не сварганят, чтобы спалить человека.
Эти пацаны попали в хуеплетовскую зону. Моя она не только потому, что два срока там оттянул, а еще и оказывал ей шефскую помощь. Официально, от имени кооператива, через хозяина. Он, сука, много под себя греб, но и братве кое-что обламывалось. Один из пацанов у калоотстойника — ящика для писем и предложений — пописал козлиную рожу и поехал в заготполено — лесное ИТУ, а второй жил не тужил под крылом Аскольда. Тому вообще многие вольные завидовали. Собственный кайбаш, холодильник, набитый до отказа, телевизор, видеомагнитофон. Каждую ночь смотрит новую порнуху, попивая водочку, закусывая черной икоркой и покуривая американские сигареты, а потом любому на выбор петуху говно месит. И зачем от такой житухи бежать?! Ну, ладно, Аскольду два года надо было тянуть, а за это время многое может измениться. Но зачем с ним рванул Лужок, которому оставалось полтора месяца?! Променял их на три года, если, конечно, поймают.
На зоне попадаются такие башковитые и золоторукие, что только диву даешься. Они нашли уязвимое место — подстанцию на территории рабочей зоны. Видимо, тот, кто ее строил, сам в электрике не рубил и был уверен, что зеки еще глупее. А наши девки всех умней, потому что надавали вашим девкам пиздюлей.
В ведро с дыркой в дне налили воды и повесили, соединив веревкой с листом железа наклоненном над клеммами рубильника. Вода вытекала определенное, рассчитанное время, необходимое для пробежки к запретке и подготовке лестницы, одеял и веревки с узлами. Опорожнившись, ведро поднялось вверх, а лист железа упал на клеммы, вырубив освещение рабочей и жилой зон. Но у запретки автономное питание, связанное с аварийным, над которым тоже поработали зеки. Дежурный электрик включил аварийное — и вырубил запретку. Со стороны забавно было наблюдать, как сперва затемнились жилая и рабочая, а потом вырубилось кольцо вокруг них.
Мы приехали на трех машинах — я, Вэка и Куцый. Тачки бросили на трассе, а дальше пешочком по раскисшей земле и серым пятнам недотаявшего снега. Ждать пришлось долго, ноги промокли и замерзли. Мы с Вэкой тихо матерились, ругая себя за пижонство, что не обули прохари. А Куцему — хоть бы хуй, грело осознание того, что совершает благое воровское мероприятие. Из бестолковых голов романтику никакой ураган не выдует. Таким надо умные мысли вталкивать в башку хуем через жопу. Впрочем, у нас все через жопу делается.
Первое, что мы услышали, — громкий и продолжительный кашель. Так надсаживаться мог лишь Аскольд. По молодости он пьяный и обкуренный шел ночью от бляди и напоролся грудью на пику. Ждали не его, перепутали в темноте. Аскольду по облому было идти назад, чтобы вызвать «скорую», остался сидеть там, где подрезали, ждать прохожего. В три часа ночи на глухой окраине. Одной рукой закрыл рану, другой достает и шмалит косяки, благо их полный портсигар был. Боли не чувствует, а остальное — похую. Часам к шести, когда он уже отплывал, наткнулся на него какой-то работяга, дотащил на горбу до дороги, отвез на попутке в больницу. Хирург понял, что наркоз не подействует, налил двести чистого спиртугана — и пошел пороть. Вскрыли грудину, откачали кровь из легких. Аскольд орал так, что в соседнем корпусе, роддоме, не пришлось делать несколько запланированный кесаревых сечений. С такой слабой дыхалкой он еще и курит все свободное время от сна и кашля. Так много, что из жопы никотин капает.
— Аскольд! — позвал я.
— Ты, Барин? — окликнулся он.
— Сюда греби!
Он снова зашелся в кашле.
Послышался взволнованный голос Лужка:
— Держись за меня! Быстрее давай!
Очкует пацан. Да и есть отчего: собачий лай звучал все громче.
Мы с Вэкой подхватили Аскольда под руки и бегом отволокли к моей машине. В нее еще сели Лужок и Кроль — парень с дымящимся хуем, из-за которого и заварилась эта каша. Он готов ебать сутки напролет. Если некому засунуть, дрочит. На виду у всех, ни капли не стесняясь. Подозреваю, что Кроль немало баб изнасиловал, но попадал только за кражи. Вэка тоже вез троих. Со слов Аскольда, за ними встали на лыжи еще несколько человек. Одного, судя по радостным крикам солдат и захлебистому рычанию, рвали псы.
Я показал пассажирам на черный полиэтиленовый мешок с одеждой, лежавший на заднем сиденьи:
— Переодевайтесь. Сверху — Аскольду, потом — Кролю, а тебе, Лужок, — последнее, зато два комплекта.
Аскольду и Кролю подобрали по размеру, а на Лужка не рассчитывали. Я догадался, что беглецов будет больше, и взял еще два комплекта кожаных курток, спортивных костюмов и кроссовок — обмундирование рэка — и четыре комплекта закинул в машину Вэке. Пригодились, хоть и не все.
Я достал из бардачка маленькую японскую радиостанцию «уоки-токи», вышел на связь:
— Куцый.
— Да, — отозвался он.
— Вперед. Жми на всю, — приказал я, надавив на педаль газа соскальзывающей, грязной туфлей.
Куцый ехал порожнем. Его задача — оттягивать на себя мусоров. Любой ценой, начиная с денег и заканчивая ТТ. Пацан был горд поставленной перед ним задачей.
Аскольд, который вошкался, толкаясь локтями, на переднем сиденьи, приостановил процесс переодевания, чтобы покашлять вволю и произнести:
— Да-а… Хорошо живете.
Догадываюсь, что ему не хотелось линять с зоны. Там все налажено, сыто, спокойно. Там он — партноменклатура. А на воле жизнь волчья, бегать надо, рисковать. Когда густо, когда пусто. Посидев в моей машине, посмаковав роскоши, быстренько перестроился. На то он и вор: тяга к красивой — в его понимании — жизни в нем неодолима.
Проскочили благополучно. Куцый даже ни копейки не потратил. Никто не попросил. Спали, суки, по будкам. Время ведь предрассветное, тяжелое.
Определили беглецов к Деркачу, чтобы были среди своих. Там они перелиняли с зеков на вольных. Примерно через неделю слетает первый, самый заметный слой; месяца через три — второй; а третий — могила исправит. Я сразу узнаю бывшего зека. По тому, как держит руки, когда стоит, как сидит, курит, почесывает голову, не снимая шапку. Уверен, что и некоторые мусора обладают такой наблюдательностью.
В Толстожопинске беглецы расстались лишь с первым слоем. Потом мы повезли их дальше. Опять на трех машинах, но уже без лишней стремы. Куцый вызывал лай на себя и отбиваться должен был только башмалой и правами. Я на всякий случай зарядил ему трое водительских прав.
Аскольд сидел впереди, дышал на меня устоявшимся перегаром. За все эти дни трезвым он был от силы несколько секунд, необходимых, чтобы разжмурить глаза и дотянуться до угодливо наполненного стакана. Он забыл, что не хотел сваливать с зоны, базлал о планах на будущее. Планах радужных, как защемленная залупа. Позавчера Аскольд закинул мне, что не прочь бы остаться в Толстожопинске. Не хватает мне мороки растаскивать Вэку с Деркачом, третий вклинивается. Аскольд, правда, намекнул, что не прочь и покомандовать, а заодно и развести заклятых френдов. Обо мне он даже не вспомнил. Получалось, жену отдай дяде, а сам иди к бляди. Объяснил ему, что в Толстожопинске будут искать в первую очередь и что ждут его кореша на Урале. Там у них столько капусты, что рубить не успевают. Так как у Аскольда волчья болезнь — никогда не бывает сытым, то сразу согласился, что Урал — это, конечно, интересно. Да, интересен хуй в сметане.
На нем сейчас темно-синий костюм, ярко-желтая рубашка и красный галстук. Еще бы щеки и нос нарумянил и — цирк уехал, клоуны остались. Слушая его пьяное варняканье, я в очередной раз проникся, какое он быдло, какая пропасть между мной и такими вот. Не меньшая пропасть и с другой стороны. Мой удел — быть чужим среди своих и своим среди чужих. Я горжусь собой.
Последний отрезок пути пролегал по лесу. Мой «мерс» недовольно кряхтел, преодолевая колдоебины, и облегченно вздохнул, выбравшись к деревеньке в десяток домов, в которых сразу погас свет: смотрели, кто и куда едет. Дачный сезон не начался, машины бывают здесь реже, чем летающие тарелки.
Нужный нам дом выпадал из общей обветшалости. За каменным забором, двухэтажный, в иллюминации, как новогодняя елка. Возле ворот, напоминая автостоянку в центре крупного города, выстроились иномарки, одна дороже другой. На последней сходке, которую я облагораживал своим присутствием, было скромнее. Встретились в обычном домишке, добирались в лучшем случае на такси. При разъезде я подкинул четверых на своей «девятке» до вокзала. Следующую сходку, как заведено во всем цивилизованном мире, будем проводить в Давосе.
— Не высовывайтесь, пока не позову, — повторил я Аскольду.
— Да понял, понял, — отмахнулся он и зашелся в кашле.
Я вышел из машины, подождал Вэку и Куцего. Втроем приблизились к воротам, возле которых полтора десятка пацанов гоняли по кругу три косяка. Судя по запаху, пряному, сытному — даже в брюхе забурчало — шмаль клевая. На меня они смотрели охуевшими глазами, пока кто-то не признал и не произнес тихо:
— Барин.
Сразу освободили дорогу. Я пошел в дом, а Вэка и Куцый остались у ворот. Первый сразу полез целоваться в десны с каким-то своим посидельцем, а второй важно жал всем ласты, представляясь. Пропадает в нем церемониймейстер.
Хата была устроена не по типичному совковому шаблону — укрупненная изба с камином, а малость поэксперементировали. Холл большой и высотой в два этажа, наверху балкончик, на который выходили три двери. На балкончик вела широкая лестница, перечеркивающая стену по диагонали. Под лестницей, ближе к нижнему концу, и располагался камин — куда же без него?! Как узнал позже, этот дом раньше принадлежал главному редактору областной газеты, наследник которого отдал ее за долги. В холле, во всю длину, стоял стол, загроможденный жратвой и бухалом. Все свободное от стола место занимало барахло: два телевизора (видимо, для левого и правого глаза), две стереосистемы (для левого и правого уха), в каждом углу по псевдокитайской вазе с охапками павлиньих перьев (каждому гостю по одному в жопу), какие-то тюки, коробки, рулоны… Представляю, сколько всего этого сегодня будет перебито-переломано, а сколько наоборот прирастет ногами.
Воров собралось десятка два. Больше половины — лаврушники. Воры-славяне покруче будут, но их губит пьянка да и солидарности, взаимовыручки нет такой, как у грузин. Они уже успели разговеться, но серьезных разговоров не вели, ждали меня. По России слух пошел: вялый хуй в пизду вошел. Знали, что в хуеплетовской зоне толпа зеков расписалась на заборе. Многих тормознули, но кое-кому удалось объебать мусоров. Кому именно — хотели услышать сидевшие за столом, но особенно Немец — по паспорту русский, но воровал методично, добросовестно и строго придерживался понятий, что с ушами выдавало его истинное происхождение, — и Чубарь, лысоватый битюг, получивший такую кликуху то ли в насмешку, то ли за былые заслуги. Оба на Урале заправляли в одном областном центре и никак не могли его поделить. Грохни один другого, сразу поймут, чьих рук дело. Получится, что хуй положат на воровской закон. А это как в икону плюнуть: окажется, что не в нее, а в себя, в свою веру. Немец приезжал ко мне два месяца назад, просил устроить этот побег, чтобы загасить Чубаря по всем воровским правилам.
Я поздоровался со всеми, молча сел за стол. Никто ничего не спрашивал. Было бы что — рассказал бы сам. Убедившись, что я один и ничего сообщать не собираюсь, Чубарь пообмяк, расслабился. Оно и понятно: за стукачом топор гуляет. А Немец заиграл желваками, будто пережевывал хрустальную стопку, которую держал у рта. Залив обиду водкой, он аккуратно поставил стопку слева от тарелки (он левша), рядом с Чубаревой, и уперся взглядом в стол, чтобы не пересечься с моим, ведь я сидел напротив.
Начал хозяин, старый вор Точила. Немного пришепетывая из-за вставной челюсти, он закинул:
— Чубарь, поговаривают, что ты сдал мусорам двух пацанов. Что скажешь?
— Покажи мне того, кто эту парашу запустил, — ответил Чубарь, косясь на меня.
Я промолчал. Еще не вечер.
— Мусорам надо, чтобы мы перегрызлись, вот они и стараются, всякую хуйню распускают, — продолжал он смелее. — Приведи сюда этих пацанов, поставь их передо мной, пусть подтвердят. Тогда я отвечу.
— Мусора это умеют, — влез Майдан. Без него ни одна сходка не обходится. Подозреваю, что участвует в них, чтобы на халяву бухнуть. — Им один хуй, как с нами разделаться…
Хуй-то один, да размеры разные. Я слушал в пол-уха и наблюдал исподволь за Чубарем. Остальные тоже слушали Майдана без особого интереса. Знали, что спиздит — не дорого возьмет, но сделает это смешно. А потом опять вернутся к серьезному разговору. Все-таки воры — народ битый, крученый. Этих волчар жизнь с детства молотила, как хотела, но они выжили и научились не только увертываться и огрызаться, но и людей видеть чуть ли не насквозь. Они чуяли, что от Чубаря попахивает скипидарцем. Но не пойман — вор и дальше.
Потом разговор зашел о текущем моменте, о фарте, который повалил ворам, о том, что надо не пересраться, деля награбленное. Выпили еще пару раз. Чубарь совсем расслабился, и я громко спросил:
— Где здесь параша?
— В сенях, — прошамкал хозяин.
Я вышел в сени, а оттуда во двор. С крыльца тихо позвал:
— Вэка.
— Да.
— Веди в дом.
Чубарь ждал моего возвращения Увидев, что и на этот раз я один, улыбнулся во всю ширину пьяного ебла, налил и хлопнул залпом «Смирновской». Зацепив клешней кусок ветчины, запихал ее в рот, закусывая. И чуть не подавился ею, когда увидел вошедших.
Если бы я привел Кроля сразу, Чубарь, готовый к атаке, отбил бы ее. Все-таки вору больше верят. А сейчас, когда он праздновал победу…
Все уставились на Кроля, Аскольда и Вэку. Один я наблюдал за Чубарем. Он встретился со мной взглядом, просек тему и опустил правую руку, наверное, за оружием.
— Аскольд, братуха! — заорал Майдан, выкарабкиваясь из-за стола.
Воры, почуяв неладное, повернулись к Чубарю, который держал в руке пистолет. Это он зря. Ну, заделали бы плотником — положили хуй за ухо вместо карандаша, отошел бы от блатной жизни, но остался жив. А поднимать на воров ствол — мусорская привычка, от таких отучивают сразу и навсегда.
Немец оказался шустрее всех — всадил соседу пику под ребра резким, быстрым ударом левой рукой вбок, не поворачиваясь. Затем еще несколько раз — сито смастерил.
И все остальные приложились, повязались кровью. Ширнул и я. Уверен, что уже мертвого. Как это просто — убить человека!
— В ковер его заворачивай, — сказал хозяин.
Сняли со стены огромный ковер, яркий, синтетический, дешевый, завернули в него труп, отволокли в кладовку.
— На рассвете на болото снесем, оно тут рядом, — прошамкал хозяин. — Там никакая собака не найдет.
— А соседи не засекут?
— Тут одни старухи живут. Я для них царь и бог. Без меня давно бы с голоду передохли, — ответил хозяин. — Завтра придут марафет наводить, заберут объедки-опитки. Они любят это дело! — щелкнул он пальцем по горлу.
Трагедия России не в том, что пьют мужики, а в том, что и бабы любят это дело.
Воры сразу заулыбались, зашевелились свободнее, будто избавились от чирья на жопе. Забулькала водка по стопарям, все загомонили, похваливая меня за грамотный спектакль и себя, что с самого начала не верили Чубарю. Выпив и закусив, обнаружили вдруг, что за столом двое не воры, а надо еще кое-что обсудить. Но ведь теперь не выгонишь пацанов, кровью повязались, да и пацаны вроде бы неплохие. Для этого я и привез сюда Вэку, поэтому и зашел он в дом вместе с Кролем и Аскольдом.
— Пора Вэку короновать, — предложил я.
Его знали многие, успел отметиться на нескольких зонах. Воры подтвердили, что в порочащих связях и поступках не замечен, что пацан свой в доску. Из-за расслабухи особого расспроса не устраивали. Заодно и Кроля короновали. Мудаку всегда везет! Немец предложил. Видимо, совесть замучила, что вора замочил. Ну-ну, посмотрим, как вы уживетесь в одной кодле, два друга — хуй и подруга. Кроль ведь с Аскольдом к Немцу направляются. Аскольд будет бухать и пиздоболить, не вмешиваясь в дела, а Кроль наверняка начнет капканы мочить. Он ведь жадный на пизду — волка мерзлого выебет, а если у тебя, как у бабы, одна ебля на уме, то и поступать будешь не лучше. Ладно, это их заботы. Как съебались, так пусть и разъебываются.
Мы обсосали оставшиеся вопросы и позвали пристяжных. Забавно было смотреть, как чинно усаживается за стол молодое поколение. Тот, который, видимо, приехал с Чубарем, не обнаружив его, оглядел нас затравленно, боясь, что и его прикабанят. Немец показал ему на место слева от себя:
— Здесь садись.
Пацан чуть не завизжал от счастья.
Я предложил тост:
— Выпьем за новых воров — Вэку и Кроля.
У Куцего пасть распахнулась. Теперь он будет бить передо мной копытом, чтобы и самому когда-нибудь короноваться. Это есть хорошо, потому что не есть плохо.
Теперь мне легче будет управляться с Деркачом, теперь этим будет заниматься Вэка. Они все никак не могли поделить власть в кодле. С сегодняшней ночи одеяло перетягивается полностью и надолго на моего друга детства, которого я не опасаюсь, потому что он мне не завидует. Я для него — белая кость, другой мир, который ему ни к чему. Да и детская дружба или кончается вместе с детством, или остается на всю жизнь.
- Хорошо траву косить,
- Котора мягко косится.
- Хорошо девчат любить,
- Которы на хуй просятся.
Биджо лежал в кооперативной больничке. Из него вытащили шесть пуль. В сознание еще не приходил, но врачи обещали, что выкарабкается. Мзия и Нугзари сутками торчали возле него. За дочкой присматривала старуха. Она упорно разговаривала с девочкой на грузинском языке. Пыталась и со мной. Поняв, что ничего не получится, перешла на русский, довольно сносный, с еле заметным акцентом. Видимо, давно живет в Москве, стала забывать родину, поэтому из чувства вины напрягает остальных.
У меня дома все было в порядке. Машина хорошо отлажена, качала бабки без перебоев. Шлема по телефону вывалил на меня кучу новых проектов, хотел подпрячь, но я мужественно отбился. Единственная уступка — пообещал навестить его дочку. Она училась здесь в институте на бухгалтера, как твердил Шлема, или экономиста, как поправляла она сама. Шлема хотел купить ей квартиру и машину, но Света уперлась: буду, как все, жить в общежитии и ездить на метро. Общежитие и метро — государственная собственность, не купишь. И денег у отца брала мало. Тогда он стал заваливать ее посылками. Каждый его знакомый, едущий в Москву, должен был закинуть Светочке пару пудов хавки и шмоток. Тут уж девочке некуда было деваться: добрый человек назад все это не потащит, скорее на ее голову вывалит. Он и мне перечислял минут десять, что должен ей купить. Я выбрал два самых легких пункта — коробку конфет и торт. Купил самые дорогие. Она хоть и богатая девочка, но по бабьей расчетливости никогда такое не купит, подождет, пока угостят, а нет, так облизнется и забудет.
Нугзари подогнал мне джип «чероки» с доверенностью и предупредил, чтобы оставлял машину только на охраняемых стоянках. В Москве угоняют быстро и у всех без разбора. В Толстожопинске я могу бросить свой «мерс» с работающим движком и открытой дверцей в любом месте и в любое время суток — ни одна падла не тронет, знают, чья это машина.
Дороги в Москве лучше, чем у нас, но это достоинство уравновешивается большим количеством дураков. Вот они — шлепают от метро к своим конурам. Отпахали, заработали пайку баланды, отстегнули в общак чиновникам и бандитам, теперь имеют полное право нажраться и похрапеть. От тостожопинского быдла отличаются заносчивостью и суетливостью. Нет у них провинциальной неторопливости, уверенности, что на собственные похороны успеют: без них не начнутся.
Платной стоянки поблизости от общаги не было, поэтому встал на служебную и нанял персонального сторожа — очкастого еврейчика с задумчивым выражением на узком и носатом ебальнике. У такого никогда нет денег, даже национальные качества не помогают. Он сперва поломался, показав на знак:
— Здесь написано, что только для служебного транспорта.
— У меня на сарае «хуй» написано, а там дрова лежат, — дал я ему ценный жизненный совет.
Совет понравился, по крайней мере, на меня посмотрели, как на такого же умного, как сам. Высокая оценка. Умнее нас ведь не бывают, а если и попадаются изредка, то это слишком умные.
На вахте сидели две старушенции, одна в очках, другая без, но с такими совиными глазами, что лучше бы носила. Узнав, к кому я, удивленно переглянулись. Значит, Светочка блюдет себя, а если и подъебывается, то на стороне.
— Отец передал ей, — показал я им пакет с конфетами и тортом.
Бабульки сразу расслабились: не ебарь, просто знакомый. Им даже обидно стало. Так бы обсудили нас со Светой, представили в постели, глядишь, и сами бы кончили.
Шлемина дочка жила в обычной комнатушке с двумя соседками. Три кровати, три тумбочки, два стола — большой письменный и маленький кухонный, два стула с потертыми сиденьями. На кухонном столе чайник, две кастрюльки, горка посуды и три чайные чашки. Светину тумбочку легко было угадать по Чебурашке. Когда-то я с недельку пожил у халявы в таком же общежитии. Переебал пол-этажа, а потом вынужден был сматываться, потому что слишком громко девки начали судачить, у кого пизда лохмаче. Одна Светина соседка — ничего, я бы воткнул ей до упора, пока не пропищит: «Уатит!» В золотисто-красном халатике она лежала на кровати поверх одеяла и делала вид, что читает учебник. Смотрит в книжку, а видит хуишку. Вторая — типичная серая мышка — сидела со Светой за письменным столом, грызла овсяное печенье и гранит наук. И то, и другое крошилось. У всех троих физиономии начали стремительно меняться, когда увидели, что вошел не однокурсник. Уверен, по стуку определили мужчину, поправили одежду и проверили, нет ли на радиаторе сохнущих трусов. Светочкина мордашка обзавелась таким ярким красным цветом, какому еще названия не придумали. Серая мышка судорожно проглотила недожеванное печенье, а огрызок спрятала за учебник, как будто прожорливость — ее главный недостаток. Симпатюля выпрямила ноги, чтобы не видны были трусы, которыми собиралась посмущать однокурсника, и распахнула ротик и глаза: принц нашел ее!
— Привет, красавицы! — поздоровался я.
— Здрасьте! — прокашляв застрявшее в горле печенье, отозвалась мышка.
— Свет, папа прислал грузовик еды, у входа стоит, надо быстро разгрузить, — сказал я.
— Ну, опять! — чуть ли не со слезами на глазах воскликнула она и закусила нижнюю губу выпяченными немного вперед верхними зубами.
— Я пошутил, — успокоил ее. — Хотел он, но я отбился. А чтобы не обижалась на меня, вот тебе торт и конфеты.
— Я тебя прощаю! — радостно выпалила она. — Сейчас будем чай пить.
Тут они забегали. Незаметно прихватив косметички, по одной исчезали из комнаты и возвращались в полной боевой раскраске. Я делал вид, что ничего не замечаю. Мужчина должен быть тупым и невнимательным, иначе женщины окажутся некрасивыми.
Я был настолько невнимателен, что не заметил пришедшую за утюгом однокурсницу, настолько туп, что не понял, зачем другой срочно потребовались чужие ножницы, но когда зашла третья за нитками, я предложил:
— Вы бы все вместе собрались, пришли и посмотрели.
Собирайтесь девки в кучу, я вам чучу запиздючу.
Симпатюля по имени Юля прыснула так задорно, что засмеялись все, даже непрошеная гостья. Она пообещала передать мою просьбу очереди в коридоре, что и сделала, потому что больше никому ничего не потребовалось.
Сели за стол, принялись за чаек. Давно у меня не было таких благопристойных посиделок. Одна радость — девочки мысленно облизали меня с головы до ног. Наверное, коленки сжимают покрепче, чтобы не кончить.
Мышка наотрез отказалась от торта.
— Не хочу.
Не хочешь кулеш — хуй ешь. И напрасно. Юля, уверен, о фигуре не меньше беспокоится, а наворачивала за всю маму. Получалось у нее очень сексуально. Подносит на чайной ложечке красную розочку к алому ротику, обхватывает губками и плавно стягивает их, сглаживая лепестки. Ну-ка, с трех раз, о чем она думает? Мышка угадала и внутренне забулькала от ревности, как кипящий чайник, а Света отнеслась спокойно. Она и к жене меня не ревновала, даже была влюблена в нее. Для нее все, кто неровно дышал на меня, становились частью меня и следовательно, облагались ее любовью. Правда, и о себе не забывала. Дав подружкам накайфоваться, вспомнила, что ей надо позвонить папе, я должен отвезти ее к междугороднему телефону-автомату, а еще лучше — к своим знакомым, откуда она сможет поговорить спокойно и сколько угодно.
Я вышел в коридор подождать, пока она переоденется. Юля составила мне компанию. В торце коридора мы сели на подоконник. Она прижалась ко мне плечом — и разучилась дышать. Я бы осчастливил ее, потискав, но в коридоре стали стремительно появляться бабы. Всем им надо было в комнаты по соседству с окном.
— Позвони мне завтра, ближе к вечеру, — сказал я Юле и назвал номер телефона. — Не забудешь?
Она зашевелила алыми губками, мысленно повторяя цифры.
— Нет, — ответила она и вновь зашевелила шубами, повторяя номер.
У меня аж хуй встал.
— Пойдем куда-нибудь в другое место, — предложил я.
Встав с подоконника, я взял Юлю за руку, помогая, и как бы ненароком приложил к хую. Первое мгновение — обычный кайф от прикосновения к объекту обожания, второе — осознание, что это особая часть тела и в особом состоянии… Такая волна желания давно не выплескивалась на меня. Мы пошли по коридору неведомо куда, но были перехвачены Светой.
— Я готова, — сообщила она.
И мы тоже. Я с сожалением отпустил Юлину руку. Придется отложить на завтра.
Мы со Светой прошли сквозь строй ее соседок по этажу. Девки, в кучу, хуй нашел, вы ебитесь, я пошел! Шлемина дочка подхватила меня под руку и как бы зашагала по их головам. Зависть подружек для некоторых баб ценнее любви и частенько — повод для начала ее. Я одаривал их мужским взглядом, заставляя напрягать жопу. Некоторые — нищак. И все — голодные. Сколько у нас невостребованного мяса!
Джип и еврейчик были на месте. Увидев рядом со мной Свету, мальчик приобрел ту же окраску, которую недавно имела ее мордашка, и задергал длинными худыми конечностями, будто хотел сложиться в кого-нибудь другого, как робот-трансформер моего сынишки. Я протянул ему чирик:
— Хватит?
— Нет, спасибо, не надо… — залепетал он, пряча руки за спину.
Стыц-пиздыц! Первый раз вижу жида, который отказывается от денег. Если еще скажет, что антисемит, я подарю ему джип и всю оставшуюся жизнь буду ездить на автобусе.
— Бери, что ты прям!.. — прикрикнула на него Света.
Я добавил еще чирик и сунул ему в верхний карман джинсовой куртки.
— Влюблен в тебя? — спросил ее, когда отъехали от общаги.
— Да! — улыбнулась Света и закусила нижнюю губу. — Такой умница! Такой талантливый! Его в Гарвард приглашали. Родители эмигрировали, а он остался. Из-за меня, — похвасталась она.
— И долго будешь ломаться?
— Не знаю, — ответила она, потупившись. — Это не от меня зависит.
— От меня? — я подождал, хотя знал, что ответа не будет, и предложил: — Поехали сначала поужинаем.
Повез не в тот кабак, где мы обычно оттягивались с Биджо, а в другой, огороженный хуями, чтоб не сунулась туда посторонняя пизда. Хуи были двухметровые, судя по выправке, бывший спецназ. Догадываются, что охраняют бандитов, и ничего, довольны жизнью. Они обыскали меня взглядами, удивленно посмотрели на Свету. На поблядушку не похожа, а с женами сюда не ездят. Метрдотель, седой и важный, как камердинер английского лорда, посадил нас за лучший столик.
— Как здесь шикарно! — шепотом воскликнула Света, оглядев зал — бледное подобие того, что я видел в пятизвездочном на Кипре.
— Кто тебе мешает ходить сюда?!
— Не пойду же я одна.
— Мальчика бы того, талантливого, пригласила.
— Нет, с ним на симпозиумы надо ходить. А в ресторан — с тобой.
В пару мы выбираем не того, с кем приятно работать, а того, с кем приятно отдыхать.
— Смотри, как метрдотель с теми обращается, — кивнула она на вошедших, быка и телку в золотой сбруе.
Засунув презрение поглубже, метрдотель с улыбкой посадил их за столик, где танцовщицы будут стряхивать в тарелки грязь с подошв. Маленькая месть маленького человека.
Мы плотно заправились.
— Сегодня разгрузочный день наоборот, — весело сообщила Света.
На обратном пути нас тормозили на каждом посту ГАИ. Надеялись, что я пьяный еду. Такса — сто баксов. Я хоть и пил, но в меру, не с их шнобелями учуять, не им по сотне получать. Нате хуй, за яйцами потом зайдете.
Мзия была дома. Не заплаканная.
— Очнулся? — спросил ее.
— Да. Поговорил немного. Слабый еще. Есть ничего не стал, только воду пил, — отрапортовала она, счастливо улыбаясь. — Прогнал меня к дочке.
У малых народов чадолюбие обратно пропорционально их величине. Это русские похуистски относятся к своим детям. Зато вырастаем неприхотливыми, способными выжить в нечеловеческих условиях. Может, поэтому так и относимся к своим детям.
Мзия и бабка с неменьшим удивлением, чем охранники кабака, посмотрели на Свету. Обычно я приводил блядей, у которых призвание было четко написано на смазливых ебальничках.
— Дочка моего банкира, — представил я ее.
Грузинки сразу потеплели, начали за стол усаживать. Еле отбился. Пережрешь — не до ебли будет.
— Сейчас, я в ванную схожу, — сказала Света, когда привел ее в свою комнату. Она достала из сумочки зубную щетку и пасту. — Как старая опытная проститутка — все с собой ношу.
Раздевал ее, осуществляя лучшие девичьи мечты — медленно и с восхищенным взглядом. Правда, моих глаз она не видела, смотрела в пол. Нижнюю губу, само собой, закусила. Я расстегнул маленькие пуговки ее кофточки, теплой, пропахшей ее телом и духами, похожими на те, которыми пользовалась моя жена. На Свете было черное белье, новое, наверное, специально для этого случая берегла. Сиськи среднего размера, торчком — два конуса с закругленными вершинами. Кружки темно-коричневые и большие, а соски маленькие, почти незаметные. Я беру Свету на руки — осуществляю еще одну ее мечту — отношу на кровать, арабскую. широченную, рассчитанную на двуспальную восточную женщину. Моя женщина, полувосточная, полуспальная, кажется на большой кровати еще меньше, худее.
Старая проститутка оказалась целкой. Но въехала с первой палки. Стонала низким хриплым голосом и так громко, что слышно было по ту сторону Садового кольца. У древних народов мужики холодны, предпочитают любить бабки, а не своих баб, страдающих повышенной ебливостью. Способ выживания нации: национальные признаки ведь передаются через мать, вот бабы и добывают у молодых народов свежую кровь для своего вымирающего племени.
— Еще когда в школе училась, решила, что первым у меня будешь ты, — счастливо сообщила она, расставшись с моим хуем. — И еще я хочу ребенка.
Скромно, но со вкусом. Нам не жалко. Столько байстрюков наплодил по всей стране, что одним больше, одним меньше — какая разница?!
— Я не собираюсь с женой разводиться, — на всякий случай поставил Свету в известность.
— Знаю. Она ничего не будет знать.
Дело твое. Да и чего ей бояться?! Папа деньгами накачает по самую матку, а с ними купит все, в том числе и мужа. Нет, мужа даром получит, того, умствующего лоха.
— Еще хочу! — заявила она с детской непосредственностью.
Моя милка из Кукуя, хлеб не ест, все просит хуя. Видимо, решила прямо сейчас забеременеть. Что ж, попробуем.
Под протяжное ее мычание, сунул хуй в пизду, а в очко — указательный палец. Перегородка тонкая, ощущаешь хуй. Когда залупа перепрыгивала бугорок, выдавленный кончиком пальца, Светочка взвывала почти басом. Она кончала, наверное, через каждую минуту. Сколько всего раз — не знаю, сбился со счета. Влил в нее столько, что хватило бы целое стадо осеменить.
— Хи-хи, хи-хи!.. — забулькало из ее горла.
Видимо, во время прихода язык заглотила. Грамотная ебля — она покруче любого наркотика.
Я сходил на кухню за вином и бокалами. В коридоре столкнулся с Мзией. Глаза — в пол, щеки — огонь негасимый, походка — вот-вот выкидыш случится, а в голове отбойным молотком: грех, грех, грех!.. Потерять мужа она боялась больше, чем хотела меня, но если бы я сейчас дотронулся до нее, Биджо обзавелся бы кое-чем на голове. Я не дотронулся, и не только потому, что руки были заняты.
Выпив вина, Света перестала хихикать, начала реветь. Я должен был служить подушкой. Как все бабы похожи: не смеяться, так реветь. Нет бы почтить минутой молчания. К счастью, я заснул раньше, чем услышал трагичные признания в любви.
Утром старуха кормила меня с почетом, достойным грузинского князя. Угостила и Свету, но как бы мимоходом. Человек — существо ебущее. Все остальные — обслуга этого существа. Самое интересное, что и Света принимала это, как само собой разумеющееся. Преимущество в образовании не лишило ее трезвой самооценки.
Под вечер позвонила Юля.
— Я подъеду на джипе цвета…
— Я видела, — перебила она.
Ждала меня у дороги неподалеку от общаги. Возле нее стоял старый красный «форд», убалтывали. Она так увлеченно отказывалась, что не замечала джип. Пришлось посигналить. В «форде» решили, что не им тягаться с такой крутой тачкой, даванули на газ, выпердев густое темно-синее облако дыма.
— Куда поедем? — спросила Юля, забравшись в машину.
— А куда хочешь?
— В тот ресторан, где вы со Светой были.
Баб хлебом не корми, дай похвастаться. Уверен, что выложила и о ночных развлечениях, подробно, с перечислением всех чувственных нюансов и технических деталей. Мужики тоже хвастливы, особенно на эту тему, но о любимой женщине трепаться не будут. О бляди — да.
Хуи у кабака встретили меня, как старого знакомого. Оглядев Юльку, наградили завистливыми взглядами. Метрдотель отвел к тому же столику, но чуть быстрее — акции мои подросли. Оно и понятно: только избранные могут приезжать каждый день с новой бабой, красивой, молодой и не прошмандовкой. Можешь занимать какую угодно ступеньку на социальной лестнице, но существует вторая, где тебе отводят место согласно тому, за какого ебаря принимают. А ебаря делают пизды.