Чижик – пыжик Чернобровкин Александр
В комнату влетел папаша — я догадался по волне ненависти, которая шибанула мне в спину.
— Что случилось Ирочка?!.. Подлец, как ты смел?!
Последнее предназначалось мне и я обернулся, готовясь одернуть его без лишних телесных повреждений и свалить с этой хаты. Отревется — сама прибежит ко мне. Какой ни есть Енисей, а на хую веселей.
Пощечина, влепленная дочкой отцу, меня не удивила. Ведь так хотелось ответить на удар, а меня трогать нельзя: во-первых, еще раз дам; во-вторых, не муж, обижусь и уйду навсегда.
Еремин держался за щеку и охуело смотрел на дочь.
— Ты обманывал меня! Всю жизнь! Мама не умела водить машину! — напала она на отца. — Да? Говори!
— Да, — после паузы подтвердил он.
— И разбилась с любовником! Да?
— Да, — подтвердил он и опустил руку, словно предлагал ударить его еще раз.
— Какой же ты!.. — она не договорила, заревела с новой силой.
Пуповина рвется с болью.
В комнату зашла Сосулька. Она оценила обстановку и возрадовалась. Так и получается — хуй плачет, а пизда венчается. Эльвира посмотрела на меня ожидающе. Странно, однако мы с ней легко понимаем друг друга, такое впечатление, будто знакомы с детства. Видать, и у нее детство было не сладким. Я показал глазами на Еремина. Она взяла его под руку, увела из комнаты. Он шел так, будто в жопу хуй засунули и держат немного на весу, ноги едва касаются паркетного пола. На чужом хую можно добраться до рая, была бы жопа чужая.
Я подошел к Иришке, заставил подняться. Она доверительно уткнулась в мою грудь, продолжая захлебываться слезами. Теперь я для нее самый близкий, самый родной. Эта ли мысль или виновата разрядка после напряга, но я захотел ебаться так, как не хотел и перед первым разом. Я подобрал ее платье из плотной материи до живота, рывком сдернул мягкие, хлопчатобумажные трусики. Левой рукой я приподнял ее правую ногу и засадил торопливо, как дорвавшийся школьник. Ира вскрикнула и сильнее прижалась ко мне. Пизденка была сочная, будто заводил ее не меньше часа. Хуй сильно загибался и с нажимом проезжал по клитору, но входил не глубоко. Ничего, и маленький хуек в пизде королек. Ирины стоны сперва не очень отличались от всхлипов — то ли кайф ловит, то ли реветь продолжает. Впрочем, для баб это одно и то же. Потом разошлась, причем вышла на такую громкость, что папаша с мачехой должны слышать и в самой дальней комнате. Им, наверное, и посвящалось. В ответ в соседней комнате включили телевизор на полную громкость и я заодно узнал прогноз погоды на завтра. Представляю, как сейчас супруги Еремины корчатся от ревности.
Кончил так яростно, что струя должна была пробить все на своем пути и залить телевизор. Иришкин взвыла в последний раз и вцепилась зубами в мою шею — впервые за время нашего знакомства. Она сразу стала раза в три тяжелее. Я бы отпустил ее, но боялся пошевелиться, чтобы не упасть — настолько ослабел. Классная поза — и наебался, и натанцевался. Так и стояли, положив голову на плечо друг другу, как любят делать лошади.
Первое, что выдала Ира, оклемавшись:
— Придется платье менять.
— Как и положено светской львице — два раза за вечер.
— Почему как?! — Она потерлась битой щекой о мою бритую, стянула через голову обвафленное платье, завернулась в халат и пошла в ванную.
Я завалился на ее кровать. Она пахла по-девичьи, той необъяснимой гаммой ароматов, которые имеют юность, чистота, светлые мечты. Показалось, что я вернулся в детство, в те многокрасочные дни, когда все, в том числе и будущее, было прекрасно. Все это держалось на плечах моего старика, тогда еще живого. Он много сделал для меня. В этой квартире я тоже благодаря ему. У меня складывалось впечатление, что иду по намеченной им дороге. Скоро она кончится и придется прорываться по целине. Наверное, случится это, когда у меня родится сын. Если не раньше — такое у меня предчувствие.
Я думал Ире будет неудобно сидеть за одним столом с папаней. Хотя бы потому, что он слишком много услышал за последние полчаса. Я ошибся. Казалось, у нее больше нет отца, а мнение случайных свидетелей ее не колышет. Мы ебать того хотели, кто чужой нашей артели.
Стол был накрыт обычным набором, с каким я сталкивался не раз, когда заходил просто так к девицам на выданье. Стоит заглянуть к русской девушке, как ее родители начинают подыскивать варианты размена квартиры. Разница была в том, что вместо водки — коньяк, а вместо дешевого портвейна — «Черные глаза» и закуска была поаристократичнее и не в слишком большом количестве. Только плебс жрет без ума, а потом срет без памяти. Я по-хозяйски налил бабам вино, мужчинам — коньяк и сделал себе бутерброд с черной икрой. От икры кровь густеет и хуй толстеет.
— За здоровье молодых! — произнес я тост и выпил, ни с кем не чокнувшись. Пусть себе выебываются, а я проголодался.
Будущий тесть тоже хлопнул стопарь ни с кем не чокнувшись. Видать, для храбрости. Пожевав губу, наскочил боевито на меня:
— То-то мне твое лицо сразу показалось знакомым…
— Все говорят, что вылитый отец, — поддержал я.
— Доходили до меня слухи, что ты в тюрьме сидел, — произнес он тоном разоблачителя заговора.
Эльвира посмотрел на меня чуть по-другому. Без отрицательных эмоций, скорее, с интересом: как выкручусь?
— Это когда мать просила заступиться, а вы отомстили из-за отца? — наехал я в ответ. — В жизни всегда есть место преступлению. Я и в этом преуспел: вор в законе.
Титул произвел впечатление. Просто вор — быдло, в законе — уважаемый человек. Еремин собирался загрызнуть печеньем и передумал. Ему важна была реакция дочери на услышанное, а Иришкин трескала с аппетитом все подряд.
— Да, папин сыночек, — повторил будущий тесть любимые слова своей первой жены, не дождавшись от дочери той реакции, какую хотел.
— Одни воруют по-крупному, не боясь ответить перед законом, а другие — палку колбасы копченой или мешок картошки, — припомнил я услышанное в детстве.
Еремин побледнел. В его взгляде было столько напряжения, желания выведать, как много я знаю, что я не удержался и блефанул:
— Наследие отцов надо хранить. Все до страницы.
Он мне поверил и скукожился. Сосулька догадалась кое о чем. Ночью она устроит мужу допрос и узнает о нем много нового. Не думаю, что он станет выше в ее глазах. Зато Иришкин пребывала в счастливом поглощении пищи за себя и того парня, который рос в ее животе.
— Я теперь не у дел, — выдавил будущий тесть. Мол, дочку забрал, а больше тянуть с меня нечего, поэтому шантажа не боюсь.
Боишься! Еще и как! Если бы тогда, в молодости, нашел смелость ответить за свои делишки, прожил бы жизнь пусть и не такую сытую, но спокойную. А так — хуй соси, читай газету, прокурором будешь к лету! Ну, не прокурором, но директором я тебя сделаю.
— А у меня есть для вас работенка.
— Стар я уже для твоих дел.
Это он зря: воровству все возрасты покорны.
— Каких? — припер его.
Еремин не ответил, захрустел печеньем, стачивая резцами, как кролик. Нервничает, боится.
— Будете директором кооператива.
— Гробы делать, как Яценко?! — ехидно спросил он. — Ну, уж нет, увольте!
Так вот чем собирается заняться Яценко! Что ж, без работы не останется, мы поможем.
— Я похож на человека, который жмуриков шмонает?! — возмутился и я. — Будете скупать сверхплановую продукцию у заводов и продавать другим. Где и кому — вам подскажут.
— Пусть подсказчик сам и занимается, — отбрыкнулся тесть.
— Со знакомым человеком директора быстрее договорятся.
— Зиц-председатель потребовался?
— Зачем подставлять родственника?! Жена мне такое не простит! — сказал я и посмотрел на Эльвиру.
Эта стерва уже просчитала, сколько выгоды светит новая должность мужа. Всем ясно, что старая система рушится, и кто успеет сейчас отхватить кусок пожирнее, тот и будет боговать в дальнейшем. Жена тебе покажет, Колька, от пизды до жопы сколько! Согласишься и в зиц-председатели.
Затем я сообщил ему, что через три дня улетаю с Ирой в Ялту, а когда вернемся, сварганим свадьбу. В узком кругу — мне лишний шум ни к чему и так все время в центре внимания.
— Меня, значит, не спрашиваете?! — недовольно буркнул Еремин.
— Мы бы спросили, но внук на подходе, он ждать не будет, — выдал я ему напоследок. — Да, Ира?
— Да, — с вызовом заявила она и посмотрела надменно сначала на мачеху, а уже потом на отца.
На этом мы разошлись по спальням. Там Иришкин устроила мне допрос, потому что я не до конца вышиб из красивой головки глупые идеи.
— Ты правда не знал, что мой папа?..
— Твой старик у моего шестеркой был, поняла? Теперь у меня будет.
— Ты не обманываешь?
Я зацепил ноготь большого пальца за верхний зуб, щелкнул и побожился с задором малолетки:
— В рот меня ебать, сукой буду по-ростовски, блядью буду по-московски, пайку хавать, век страдать, хуй у пидора сосать и свободы не видать!
Клятва произвела впечатление. Ира не знает, что божба канает только между ворами, а фраера для того и существуют, чтобы их наебывали. То ли заподозрив, то ли по инерции, она спросила:
— Точно?
Точно: хуй стоит, но не прочно.
- В каютах первоклассных
- Садко — желанный гость,
- В гондонах дырки делает
- И вешает на гвоздь.
Тюрьма по-своему хороша. Во-первых, никаких забот о хлебе насущном. В положенное время дадут тебе положенную пайку. Пусть и не лучшего качества, но с голоду не умрешь. Во-вторых, общение. На воле людишки попрятались по норам, ближе телевизора друга нет. А в камере только и занятия — пиздунца заправлять. Собеседники бывалые, есть чем удивить и развеселить. Русского человека хлебом не корми, дай попиздеть. Изображай интерес — и тебе будут вешать сутки напролет, расскажут все о себе и не только. Отсюда и ненависть к стукачам. Хороший стукач — стукач на хую или на пике. Всех остальных — в пизду на переделку.
В камере нас было пятеро, все рэцэдэ, у каждого, кроме меня, больше трех ходок: два вора в законе — грузин Биджо и русский Майдан, два стремящихся — я и Шпак — и пидор Виталик Пуханов по кличке Цыпа. Последний обстирывал нас, поддерживал чистоту и олицетворял презренную половину человечества. Особенно классно он отсасывал, на себе натренировался. Позвоночник у него был гибкий, а хуй — длинный, многие мужики позавидовали бы. Но милостивый бог дает гондоны тому, у кого хуй не стоит. Место его было у параши под шатром из простыни, чтобы видом своим пидорастическим не портил нам настроение. Выбираться из-под шатра он мог лишь получив разрешение. Я понимаю, почему не завязывают воры, им и на зоне нехуево живется, а вот почему туда возвращаются пидоры — большой-большой секрет. Видимо, им без унижений жизнь не в жизнь.
Шестыми в нашей камере, как и положено под этой цифрой, появлялись наседки. Подсылали их к Биджо, который ушел в глухую несознанку, а доказательств не хватало. Но проболтаться грузину было трудно хотя бы потому, что говорил мало. Спокойный, с рано поседевшей рыжеватой шевелюрой, он был больше похож на строгого директора школы. Биджо сначала наблюдал за мной с настороженностью. Нравился я ему и он боялся нарваться на суку. Я больше, чем он, был не похож на вора. И в тоже время за мной числились две красивые легенды, которые зеки любят.
— Действительно проиграл сто тысяч на зоне? — спросил он, внимательно глядя мне в глаза своими карими и как бы подернутыми пеленой.
— Не сто, поменьше, — ответил я правдиво, — братва округлила для ровного счета.
Перекинулись мы с ним в карты, убедился, что я катала толковый, что крупный проигрыш — именно тот случай, когда фортуна повернулась жопой да еще с зашитым очком. Попили и водочки, проверил, что я, в отличии от Майдана и Шпака, меру знаю. Убедился он, что деньги ко мне липнут, даже в крытой их у меня было столько, что житуха для всех четверых не отличалась от отдыха в пансионате средней руки. И полетели на волю и по зонам малявы: достоин ли?
Со Шпаком и Майданом мы встречались раньше. С первым — когда поднялся с малолетки на взросляк. Он несколько раз просил меня рассказать, как я вьебенил Рамазана, и крякал от удовольствия, будто сам расправился со своим бывшим отрядным. С Майданом мы почти год топтали одну зону во время моей второй ходки. Я щедро отстегивал в общак — считай, Майдану, так что недоразумений с ним не было. Он даже предложил покорешевать. В пизду таких друзей, я сам себе товарищ. Вслух, конечно, не сказал, но и особой радости не проявил. Остались мы с ним в режиме добрососедства — когда требуешь, чтобы сосед был добрее тебя.
Я знаком со многими ворами. Большинство, действительно, заслуживают этого звания, но с некоторыми я бы не сел срать на одном гектаре. Еще есть такие, как Майдан: вроде бы вор, в рамках держится, но время от времени, особенно по пьянке, как отмочит что-нибудь эдакое, за что просто блатного давно бы опустили. Вором он стал потому, что пацан свой, вырос в воровской семье, с двумя ворами с детства знаком, один из них женат на его сестре. Родственные связи в нашей стране всегда были на первом месте, особенно у номенклатуры. Да и процесс коронации ничем не отличается от приема в партноменклатуру. Люди ленивы, привыкли двигаться по нахоженным тропам.
Однажды вечером отстегнул я попкарям и они привели к нам еще одного вора, кореша Биджо, тоже грузина, Лакобу, а Цыпу отправили в его камеру, чтобы тамошних пацанов развлек и не услышал лишнего. За знатно накрытым столом, под водочку из грелки, притараненную теми же попкарями, поболтал Биджо с Лакобой, повспоминали молодость, обсудили, кому какой срок светит и где будут тянуть, и заодно решили, что уж кому-кому, а мне сама совково-лагерная система судила быть вором в законе. Поддавший Майдан, который считал, что я слишком хорош для такого звания, расчувствовался, пустил слюну и полез целоваться, поздравляя. Единственный, кто был печален, — Шпак. Он надеялся, что и его коронуют. Перед тем, как блатовать, научись-ка хуй сосать. Чего-то в нем не хватало, может, куража. Биджо сказал: «Подождем» и оказался прав. На зоне Шпак попал в заигранные, потом загасился и в конце концов ссучился. За что и поплатился жизнью.
Капусту на красивую жизнь в крытой подгонял мне следак. Носил он фельетоновскую фамилию Сидоров, звали Евгений Юрьевич. Наверное, из-за фамилии мужик он был толковый, сговорчивый. Он успел переболеть романтизмом своей профессии, понял, что честным путем ничего в жизни не добьется. Разложил он передо мной вещественные доказательства, дал почитать показания свидетелей, которых набралось на два десятка хат из сотни поставленных мной, и предложил меняться. Обычно у мусоров обмен такой — он мне хуй в рот, а я ему язык в жопу. Сидоров предложил сыграть почти на равных. Я беру на себя несколько его тухляков, а он договаривается с судьей на минимальный срок. Вор обязан брать на себя чужие дела, чтобы коллеги дольше погуляли на воле. Кстати, следак уже на следующий день знал, что я коронован.
— Поздравляю! — искренне сказал он, разминая пальцами помятое после пьянки рыло с широченной пиздой под носом.
— Откуда узнал?
— От верблюда.
А верблядь зовут Цыпа. Он утром вытащил парашу и вернулся с пучком сигарет. Нам сказал, что получил курево от сокамерников Лакобы. Шпак забрал их, пожелав взамен: «Хуй, завернутый в газету, вам заменит сигарету, а в платок — целый блок!»
— Такое дело надо отметить, — устав бороться с похмельем, сказал Сидоров и достал из сейфа чекушку шмурдяка, желтоватого, наверное, конфискованного. Меня не угощал, знал, что я такую отраву не пью, тем более, с мусором.
— Бедно живешь, начальник.
— Хочешь взятку предложить?
— Было бы за что, предложил бы, — ответил я. — Мыслишка есть у меня одна, как нам обоим пару копеек срубить.
— Ну и? — поинтересовался следак, выпив и закусив ржаным сухарем.
— Дважды брал я одну хату, а хозяева ни разу не заявили…
— Чья хата? — в глазах следака загорелись огоньки, может быть, профессионального интереса, может быть, самогон вставил.
— Завмага одного. Ты его вызываешь, даешь почитать мои показания. Он будет отказываться, ты — наседать, но не слишком резво. Он догадается и отстегнет. А ты вспомнишь обо мне.
— Хитер! — произнес мусор, поглаживая пизду под носом. — Знаешь, как это называется?
— Умением вертеться, если не попался, — сказал я. — Вознаеби ближнего своего, ибо ближний вознаебет тебя и возрадуется!
— Подумаем, — сказал он и передал мне бабки, притараненные Шлемой.
Думал он с неделю. И дело пошло. Говорят, что одну корову два раза не ебут. Быка разве. Такого, как попавший в наши лапы завмаг. Вместе с Сидоровым я выебал его в третий раз. Следаку понравилось. Особенно веселило его, как на очной ставке я перечислял, что вынес с хаты, а хозяин отказывался, потому что не мог он иметь все это на скромную зарплату. Калуга Орла три года ебла, если бы не Тула, еще бы вдула. За Тулу проканал начальник жэка, у которого я когда-то одного рыжья вынес штук на десять. С нами делиться он побоялся, попросил помощи у знакомого судьи. Тот вызвал следака, потолковал. Хуй, пизда из одного гнезда, где сойдутся, там и поебутся. Наебли они себе улучшение квартирного вопроса. Следак получил трешку в новом доме. И на этом остановился. Да и мне к тому времени надоело в крытой. Биджо, Майдан и Шпак ушли по этапу, в камере появился новый народ, какой-то мутный.
Судил меня тот самый защитник начальника жэка. Он бы дал мне еще меньше, но уж слишком подозрительно было бы.
- Опа, опа,
- Срослись пизда и жопа!
- Этого не может быть,
- Промежуток должен быть!
Люблю я ходить в гости к Шлеме. От его жены так и веет теплом-уютом, ощущаешь себя членом семьи, не меньше. Все темное оставляешь на пороге их квартиры и часть твоих бед растаскивают, проходя мимо, соседи, а остальное забираешь, уходя. Создается впечатление, что Шлемина жена не знает, чем занимаемся мы с мужем, а уж дочка — и подавно.
Угадал я к ужину и был посажен за стол напротив Светы, изрядно подросшей за те годы, что я не бывал у них. Увидев меня, она жутко покраснела и закусила, как в детстве, нижнюю губу. Из-за этой привычки верхние передние зубы наклонены нижним краем наружу — «щербинка», делающая ее симпатичной. Девочка сидела скованная, почти ничего не ела. Я старался смотреть на нее пореже, чтобы от волнения не прокусила губу насквозь. Бабы липнут — это к деньгам.
Зато Шлема болтал за все семейство и при этом дергался, махал руками, подпрыгивал. Вертлявый — в ступе пестом не ушибешь и привязанным не уебешь.
— В институт будет поступать, — рассказал он о дочке, — на бухгалтера.
— На экономиста, — поправила она.
— Какая разница! — отмахнулся папаша. — Времена наступают — никому доверять нельзя! Свой бухгалтер не помешает.
— Экономист, — снова повторила дочка и покраснела еще сильней.
Шлема опять не обратил внимания на больную мозоль дочери, закартавил о том, какие все вокруг жулики и проходимцы. Под конец монолога спросил:
— Нашел выход на «Тяжмаш»?
— Нашел, — ответил я, с трудом доедая огромный кус пирога с вишней.
— И кто?
Я назвал фамилию будущего родственника.
Шлема поперхнулся компотом.
— Разве он у дел сейчас?
— Такие люди всегда у дел. Он теперь будет директором кооператива.
— Какого?
— Название сам придумаешь. Ты ведь будешь заместителем.
За что мне нравится жид — моментально прохавывает ситуацию и не задает глупых вопросов. За что не нравится — вечно скулит и жлобится.
— Деньги нужны на раскрутку, большие деньги… — а сам подсчитывает, какой навар сорвет, и чуть не захлебывается от радости.
— Будут деньги, Деркач и Сенсей подкинут.
Шлема забыл о еде, даже недожеванный пирог оттолкнул, и жена недовольно поморщила круглое благообразное лицо.
— Сейчас поедем на встречу с ними и с Вэкой, который звонил тебе.
— А согласится Еремин? — спросил после некоторого раздумья Шлема. В том, что Сенсей и Деркач согласятся, он не сомневался.
— Куда он денется, когда такой зять попросит!
Мне кажется, Шлема и в детстве не удивлялся столько раз за день, сколько выпало на сегодняшний.
— Я всегда говорил, что ты далеко пойдешь, — справившись с разнообразными эмоциями, сказал он.
Мог бы добавить: и я с тобой.
— Правильно, давно пора жениться, — вставила его жена, подсовывая мне еще кусок пирога.
Зато дочке новость не понравилась. Она выскочила из-за стола и метнулась в свою комнату. Пусть поревет — жизнь покажется насыщенней. Я бы всех баб утешил, но хуем море не согреешь. Правда, стремиться к этому надо.
Пока Шлема звонил в свою забегаловку и давал бармену распоряжения о подготовке к круглому столу, я зашел в комнату к Свете. Она стояла лицом к окну и прижимала что-то к груди. Услышав шаги, положила это что-то на подоконник, обернулась. Нет, она не плакала. В лице было столько упрямства, что мне стало жаль Иришку. Я заглянул за спину Свете. На подоконнике сидел Чебурашка, тот самый. Уши потеряли упругость, обвисли, как яйца у старика, шерсть обтерлась, поредела, лишь глаза, круглые и большие, смотрели с прежним задором. Этими глазами Чебурашка напоминал свою хозяйку. Я обнял девочку, заставил привстать на цыпочки и поцеловал в губы, сначала неподатливые, твердые, но быстро разомлевшие. Теперь ей будет о чем вспоминать длинными девичьими ночами, водя наслюнявленным пальчиком по клитору.
В кафе «Светлана» мы со Шлемой приехали первыми. Зал был пуст, официант вытирал столы, а бармен накрывал на шесть персон в углу. Шлема подбежал к нему, что-то прошептал. Наверное, жалеет, что приказал выставить все самое лучшее, требует заменить на похуже.
Следующими прибыли Анохин и Снегирь. Последний задержался на пороге, оценивая ситуацию. Одет он был в костюм, который сидел на нем хуевато. Зачем он так вырядился, стало понятно, когда, поздоровавшись, он сел за стол и сморщился, начал поправлять что-то на поясе. Скорее всего, пушку.
— Ты бы пулемет взял, — шепотом подъебнул я.
Он засмущался и покосился на Анохина: слышал Сенсей или нет? Тот разглядывал заморский плакат на стене за стойкой, на котором была изображена симпатичная узкоглазая девочка, наверное, японка. У него теперь с такими девочками связаны самые приятные жизненные впечатления.
Следующими прибыли Вэка и Деркач. Они тоже тормознулись в дверях, но, увидев меня, расслабились. Вэка был коротко стриженный и потяжелевший, заматеревший. Такой в подручных у Деркача ходить не будет. Это мне он привык подчиняться, потому что я «пыжиковый» и умнее его. Вэка по традиции без предупреждения обменялся со мной ударами, а потом полез обниматься.
— Не ожидал, что так быстро встретимся! — произнес он и, как я догадываюсь, увидел Анохина, который перестал пялиться на плакат и обернулся. — Кого я вижу, ебать мой лысый череп!
С Сенсеем он сначала поздоровался, сложив руки у груди и наклонив голову. Они сдавили друг друга, зарычав, весело заржали. В моих отношениях с Андреем всегда оставался небольшой зазор, мешало ему мое происхождение, а с Вэкой они были просто корешами, сыновьями Нахаловки.
Деркач сел за стол напротив Снегиря, и они напару недоверчиво глядели на братающихся учителя и ученика. Деркач уже понял, что расклад явно не в его пользу, и, видимо, прикидывал, как выкрутиться наилучшим образом.
Мы выпили за встречу, поболтали о том, о сем. Деркач и Сенсей больше приглядывались друг к другу, чем говорили. Шлема выпроводил бармена и официанта, закрыл за ними.
Я перешел к делу:
— Дальше будем жить так: ты Деркач наезжаешь на бесхозный кооператив, согласятся платить тебе — хорошо, побегут к Сенсею — тоже не плохо. Цена там и там будет одинаковая, пусть выбирают. Не согласятся — наезжай. Пусть все думают, что вы с Сенсеем конкуренты. Треть будете отдавать в общак.
— Тебе? — спросили одновременно Деркач и Анохин.
— В общак, — повторил я. — Бабки эти будут крутиться в кооперативе, в котором Шлема — зам, а директор — бывший первый обкома.
Если у кого-то из сидящих за столом и были сомнения относительно заваренной мною каши, то теперь их не осталось. Ребята поняли, что благодаря мне выходят на новый уровень, превращаются из мелких вымогателей в солидных бандитов. А в глазах быдла это совсем даже не бандит, а просто Солидный. Почему бы не попробовать пернуть шире жопы?! Вдруг получится?!
- Как у нашего попа,
- У попа Василия,
- Семь зарубок на хую,
- А залупа синяя!
Вор в законе должен отказаться от родных, не иметь семьи, не работать, не сотрудничать с властями, натаскивать молодых, помогать другим ворам — чем не пламенный революционер?! Зачем придумывать новое, если можно перекроить старое?! Еще авторитет обязан возглавлять борьбу с мусорами. На этом я чуть не заработал довесок, который мог бы перетянуть сам срок. Случилось это в пересылке. Началась перестройка и начались напряги со жратвой для зеков. К тому же слишком много зеков набилось в эту тюрьму, видимо, «столыпины» бросили на перевозку солдат в Афган. Попытались нас накормить червивой кашей — и случилось почти то же, что на «Потемкине». Мне тюремная хавка была до пизды, но как авторитет вынужден был возглавить раскачку, дать команду на голодовку.
На следующий день мусора подогнали усиленную буц-команду и устроили нам пробежку сквозь строй. Из камеры гонят во двор, а по обе стороны коридора и лестницы — чертова рота с дубинками. Рев и мат стоял такой, что стены должны были рухнуть. Устояли, суки, в отличии от многих зеков, которые так и остались лежать на лестницах, забитые мусорами и затоптанные бегущими.
Я не сильно пострадал, большую часть пиздюлей блокировал. Правда, в одном месте получил хорошую порцию. Когда вдруг из расплывчатой однообразной череды мусоров выхватил ебальник Веретельникова. Последний раз мы с ним встречались во время моей второй ходки. В барак залетели десятка три младших лейтенантов — свежий выводок. Они только что получили власть и захотели использовать ее повыебистей. Вел бы Веретеля себя человечней, я бы с ним общнулся.
— Привет, однокашник! — узнал он меня тогда и малость поубавил наглости.
— Здоров, однокашник!
— Не думал, что встречу тебя здесь, что до такого докатишься… — в его взгляде было столько превосходства и презрения, словно подзанял у односворников.
Он пошевелил плечами, чтобы я разглядел новые звездочки на погонах.
— Нам от лычки до звезды, как от хуя до пизды, — промолвил я.
Зеки, наблюдавшие за нами, дружно заржали.
— Как был ты сволочью, так и остался, — не придумал ничего лучшего Веретеля.
— Алямс-тралямс, — кинул я, что в переводе с фени значит: о чем с дураком говорить?!
Он тогда ушел с кривой ухмылкой на еблище, а здесь, в пересыльной, рассчитался. Сначала его рука замерла — не все человеческое вытравил в себе, а затем врезал от всей души. Целил в голову, припиздыш внематочный. Я тормознулся с блоком, потому что верил в людей, несмотря на столько лет по зонам, и лишь в последний миг уклонился. Веретельников промахнулся на пиздиный волос (не в длину, а в толщину), дубинка чиркнула по голове и чуть не сломала ключицу. От боли потемнела в глазах и я, подталкиваемый бегущими сзади, несколько секунд ломился втемную, пропуская удары.
Как обычно после таких заварушек, намечалось награждение непричастных и наказание невиновных. Само собой, моя кандидатура шла первой под раздачу. Светил мне червонец, не меньше. Но мне опять повезло, спас классовый подход. Дело закрыли и всех «зачинщиков» — пять человек — отправили по зонам. Перед отправлением я еще раз повстречался с Веретельниковым. Сын директора школы зашел ко мне в камеру в форме с новыми погонами старшего лейтенанта. Пес оказался выслужливым, в своего папашу пошел.
— Живой? — нагло улыбаясь, спросил он вместо приветствия.
Я лежал на нарах, молча смотрел на него.
— Хотели тебе срок добавить, но я словечко замолвил за старого приятеля, — сказал он, топчась у двери.
Два десятка сокамерников поглядели на меня с вопросом: за какие такие «заслуги» он подписался? Их мнение было мне похую, я — вор и отвечать должен только перед ворами, но слушать гониво пидора бумажного — тоже не в масть.
— Пожалел бывшего однокашника, — добавил Веретеля, заодно ответив на немой вопрос зеков.
И когда бил дубинкой — жалел. На хуй нитки не мотай — не катушка, в жопу палец не втыкай — не игрушка.
— Алямс-тралямс, — тихо молвил я, глядя в ему глаза, ставшие настолько наглыми, что казались чужими на лице глуповатого и ленивого, но, в общем, когда-то хорошего малого.
Он не выдержал моего взгляда, даже покраснел, как хуй ошпаренный, и выбежал из камеры. Пусть идет вспоминает наше общее детство, сказки перечитывает. Особенно сказку о Репке: посадил дед Репку, а Репка откинулся и посадил деда на пику, бабку с внучкой — на хуй, собаку — на цепь, а кошку — на мышиную диету.
На зоне в карантин ко мне соизволил прийти сам хозяин. Мужик он крученый, подловатый, натура как у суки зековской. У кого хуй сосешь, на того и похож.
— Будешь выходить на зону? — первым делом спросил он.
Пока находишься в предзоннике, есть возможность уйти на другую. Может, у тебя здесь смертный враг или еще что, но отказываешься выходить на зону. Мусорам лишние трупы не нужны, показатели портятся.
— Буду, — ответил я.
— Как жить думаешь?
— Как положено вору.
— Ну, ты не это быдло, — кивнул он в сторону стены, за которой находилась комната попкарей, но подразумевая не только их, — из приличной семьи, спортсмен, языки знаешь.
Когда-то он блеснул перед зеками познаниями в английском, а я его поправил. Больше он при мне за полиглота не канал. Зато матом хозяин владел в совершенстве. Как-то раз при мне он толканул одному из своих шестерок:
— Хуйло, нахуя дохуя нахуярил хуйни?! Расхуяривай нахуй!
После этого случая я простил ему незнание английского.
А на счет того, что я не быдло, — кто бы спорил?!
— Раньше у нас с тобой недоразумений не было, — продолжил хозяин.
Пиздит, как Троцкий! Наехал он на меня в начале прошлого срока. Тогда со мной в предзоннике толковал кум. Он, как положено, предложил стать сукой. Я, как положено, отказался. На следующий день пришел козел — староста отряда. Расспросил, кто я по жизни и что собираюсь дальше делать. Я объяснил. Дня через два он пришел опять и передал привет и грев от блатных из своего отряда. С одним мы были знакомы по малолетке. Они звали в свой отряд, сообщали, что договорились с бугром, вкалывать не буду. Мы работы не боимся, но работать хуй пойдем. Я согласился. Через несколько дней подвернулся случай и я настучал по рогам одному козлу. Хозяин закрыл меня в тигрятник. Сперва за козла, потом добавил как отрицале. Всего намотал полтора месяца. Если бы не закалка, вышел бы оттуда с туберкулезом и радикулитом, как большинство зеков.
— Мне надо, чтобы на зоне был порядок. Возникнут недоразумения — публика сам знаешь какая! — не спеши бузить, встретимся, обговорим, решим вопрос, однозначно, — предложил хозяин.
Видимо, сообщили ему о бузе в пересылке. Он понимал, что настоящим хозяином на зоне буду я. Тянул здесь срок еще один вор по кличке Енот, по характеру — родной брат Майдана. Тупой, как три хуя вместе, и вонючий, будто у него в жопе хуй гниет. Управлять массами он не умел и не хотел. Он уже повидался со мной, дал понять, что власть на зоне ему не нужна, лишь бы жил сыто и спокойно. Я дал понять, что жить будет хорошо, не обижу.
— Начальник, не будут мусора наглеть, не будут зеки бузить, — сказал я.
Обещать что-либо мусору — неприлично. Но мы поняли друг друга и как бы подписали договор о ненападении, который помог мне без особых напрягов оттянуть срок, а хозяину — дослужить до пенсии.
Вор среди зеков выполняет функцию государства — милиция, суд и прокурор в одном лице — тех, кого ненавидит больше всего. Люди не могут жить без закона. Вор и поддерживает порядок. Его власть ограничивается только воровской сходкой (съездом партии). А на сходке важно, как у тебя ботало подвешено. Можешь творить, что угодно, лишь бы умел отпиздеться.
Ужинают как-то воры в камере за столом. Вдруг выскакивает мышь, хватает кусок колбасы и на срыв. Молодой вор с отменной реакцией успел угадать в нее шленкой. Старый вор и наезжает на него:
— Она ведь украла, значит, наш брат-вор, а ты ее убил. Срок тебе до утра отмаз придумать, иначе под нары загоним.
Молодой вор утром выдает:
— Если она вор, почему не села с нами?! Западло нас считает?!
Держится власть вора на желании многих заиметь ее. Каждый блатной ждет-не дождется того дня, когда сам будет распоряжаться чужими судьбами. Если б еще умели это делать. Дай человеку власть — сразу все говно из него полезет. Взять хотя бы такую мелочь, как общак. Стоит себе тумбочка в бараке и каждый кладет в нее, что может. Это на грев блатным в буре и другие подобные дела, своеобразная касса взаимопомощи. Распоряжается общаком вор. Хочет — сам все схавает, хочет — поможет нуждающимся. Ни перед кем, кроме сходки таких же, как он, не подотчетен. Тот же Енот часто забывал, как сам сидел в тигрятнике, десятый хуй без соли доедал, а его из общака подогревали. Мир зоны — подлейший мир. Робин Гуды там редкость, даже среди воров в законе. Я не злоупотреблял властью, привык к ней с детства. А может, раньше молодцу все было по плечу, а теперь все стало похую.
- На полянке на лесной
- Собрался народ честной:
- Блошки, мошки, мандовошки,
- Пиздюки, сороконожки
- И очкатая змея —
- В общем, было дохуя!
Народу набилось столько, что можно было подумать, будто день рождения у жены не бывшего, а действующего первого секретаря обкома КПСС. Кое-кто пришел потоптаться на трупе, но большинство — из-за его жены. Все понимали, что такая баба с нищим жить не будет. Король умер — возьми меня королем! По подаркам можно было судить, у кого какие на нее виды. Они еще не знали, что она уже пришла к выводу: хуй на хуй менять — только время терять. Я тоже отметился, хотя получу Эльвиру, даже если откажусь от нее. Подарков было два: об одном знала Ира, о втором — только я и новорожденная. Мой был для нее самым дорогим.
— Решился старик? — спросил я, когда мы на короткое время остались одни.
Одета она была в серебристое, поблескивающее платье, обтягивающее ее стройное тело, как змеиная шкура. И походняк — вползает, а не идет.
— Почти. Сегодня доломается, — пообещала Сосулька, глядя на меня с такой собачьей преданностью, что и самой, наверное, странно. Ой, светит мне большущая капуста!
По всей квартире были расставлены подносы с наполненными бокалами и фужерами и тарелками с канапе. Единственный официант попервах не успевал, что немного смазывало светский раут. Представляю, во что влетело это мужу. Выгреб все запасы на черный и позачерный день. Значит, выбор сделал, от бедности отказался.
Среди гостей были Яценко, отец и сын. Мамаша лежала в больнице, сердечко прихватило. Такая потеря денег любого бы подкосила. Правда, Петя был всего лишь мелко, как обычно, недоволен жизнью. Видимо, не знал еще, в какой жопе очутился. Поссы, хуек, последний денек.
Иришкин знакомила гостей со мной — будущим мужем — и шепотом объясняла мне ху какой хуй. Здесь была и старая, и новая верхушка области и города. Старые пришли за сочувствием и поплакаться новым в ширинку, а те — сдрочить на них с крутого бугра. Было несколько старых, усидевших в своих креслах. Среди них — мой старый знакомый Муравка. Теперь на нем был генеральский мундир, а под ним — кресло начальника УВД области. Он почти не изменился, разве что совсем седой стал, а в остальном — тот же кабанчик, нахрапистый и трусливый одновременно. Меня он не узнал, даже не заподозрил, что с вором знакомится. Потерял нюх легавый, забыл, кто ему в будку хлеб кидал.
Муравка первый двинулся на приступ Эльвиры. Он затолкал ее толстым животом в угол у окна и принялся что-то горячо втюхивать. Жена его, такая же седая и пузатая, наблюдала за ним с ироничным недоумением. Я делаю вывод, что у Муравки хуй давно стоит на полшестого. Надеется, что Эльвира поднимет хотя бы до полдевятого. Отошел он, не услышав то, что хотел, но и не получив отказ. Опытные бабы никогда не говорят ни «нет», ни «да», а «может быть». Муравка не знал этого и ходил теперь с еще круче выпяченным животом.
После мусора к Эльвире подкатил директор «Тяжмаша». И он услышит «может быть», но более обнадеживающий вариант. Она знает, что этот тип нужен мне. Следующим возле нее оказался прокурор. Эльвира глянула на меня с озорством в глазах: а вот расскажу ему сейчас о тебе, а?! Я ответил взглядом: рискни! И ощутил, как скомканное это ее желание горячим шариком скатилось в пизду и пощекотало там.
Она подумала, а муж сотворил — кладанул меня Муравке. Я ожидал этого. Слишком быстро он сдал позиции — это с его-то опытом грызни под ковром! Не верь хую, поутру стоящему, ибо не ебать просящему, а поссать вопиющему. Легавый подтянул брюхо от нахлынувшего служебного рвения, завертел головой, отыскивая меня. Я медленно, чтобы он не потерял меня из виду, двинулся якобы на выход. Мол, отдайте шляпу и пальто, ебал я ваши именины.
Я зашел в Иришкину комнату. Там стояли два кресла, одно рядом с торшером, другое — подальше. Я включил торшер и сел в дальнее. Муравка не заставил себя ждать. Оскалившись, плюхнулся в кресло и поерзал, устраивая поудобней толстую жопу. Мусор пришел слушать скуление и гордо отказываться от взятки. Знал бы он, что взяткой может быть Эльвира, не так бы задергался. Останется твоя лапа не дрюканутой, заебешься ты пыль глотать в сухую погоду.
— Не узнал. Была по тебе информация, что у нас можешь появиться, — сказал он. — Значит, в зятья собрался?
— Почему нет?!
— Хотя бы потому, что мне морда твоя уголовная не нравится. Даю тебе сутки — и чтоб духу твоего не было здесь! Все понял?
— Как не понять?! Столько лет общаюсь с мусорами, привык к их тупости, — улыбаясь, ответил я и совершенно другим тоном произнес: — Даю тебе сутки Муравка — и чтоб духу твоего здесь не было!
— Не понял?! — рыкнул он.
— На тебя тоже была информация: «…По показаниям свидетелей Язевой Н.В., проживающей по адресу улица Строителей, 12-7 и Черновой Р.И., проживающей по адресу улица Строителей, 12 — 9, ребенок был сбит легковым автомобилем „Волга“ черного цвета госномер „00–35“, которая скрылась с места преступления», — процитировал я по памяти. Может, и ошибся в чем-то, но не думаю, что Муравка помнит лучше меня. — Копии этого дела могут оказаться в самых неожиданных местах.
— Нет такого дела, — уже без нахрапистости пробормотал мусор.
Есть, осталось спиздить и принесть!
— Наедь на меня — и прочтешь отрывки из него в газетах, — предложил я.
— Сожжено все, я сам видел.
— Ты видел пепел от папок и личных бумаг отца, — блефовал я дальше. — Цело твое дело, пожелтело, правда, но прочесть можно.