Пиранья. Бродячее сокровище Бушков Александр
— Боже, с кем ты только путаешься… В каком-нибудь из портовых заведений, надо полагать?
— Листал я как-то от скуки книжку одного малого, по фамилии, кажется, Шукспер, — сказал Мазур. — Замечательная там была фразочка: «о женщины, вам имя вероломство…»
— Совершено не понимаю, о чем ты.
— Браво, — сказал Мазур. — Следуя этакой логике, я и сейчас пребываю в полном затмении чувств? В галлюцинациях? Потому что у меня сейчас устойчивая галлюцинация: усиленно мерещится, что в руках у меня лежит нагая, как правда, красавица из знатного рода, уходящего корнями…
— Джонни, милый… Могу тебе по секрету сказать, что и сто лет назад, когда мораль была куда как твердокаменнее, случалось все же, что в руках у всяких нахалов полеживали красавицы знатных родов. Нагие, как правда и уходящие корнями. И двести и триста… Это жизнь, ничего тут не поделаешь. Так что не считай себя Колумбом в данном вопросе…
— Да господи, я ж прекрасно вижу, что ни в каких я смыслах не Колумб…
— Хам.
— Скорее уж — охальник, — сказал Мазур. — Интересно, а в испанском есть какое-нибудь словечко вроде «охальника»?
— Масса, — фыркнула Кристина. — Фреско, сильвергуенца, а применительно в нашей стране — дескарадо…
— Красиво звучит, — сказал Мазур. — Почти как «идальго». Ничего, если я закурю в постели?
— Только если будешь стряхивать пепел в пепельницу, аккуратно.
— Клянусь на Библии…
Он с удовольствием выпустил дым, бледным облачком потянувшийся в распахнутое окно. Стояла тишина, из крохотного садика наплывала влажная прохлада, соблазненная красавица примолкла, и это было совсем хорошо — Мазур терпеть не мог, когда партнерши в аккурат после бурного общения начинали идиотски щебетать, а то и справляться о накале и серьезности чувств.
— Что это ты так выжидательно косишься? — спросила прильнувшая к нему Кристина.
— Жду.
— Чего?
— Не начнешь ли ты выяснять, как я тебя люблю — просто крепко или вовсе уж нестерпимо…
— Не дождешься, — сказала она решительно. — Я же не дура. Прекрасно представляю, сколько у тебя было таких дурочек…
— О боже, радость-то какая! — воскликнул Мазур. — Ты уже ревнуешь к прошлому, несравненная моя? Наконец-то я дождался этого трепетного момента…
— Не дождешься, — повторила она.
— Увы, увы… — грустно сказал Мазур. — В таком случае происходящее, надо полагать, приобрело иную тональность? Холодная и бездушная красавица из высшего света завлекла в свои сети простодушного морячка, сделав его игрушкой мимолетных страстей…
— Знаешь, что мне в тебе по-настоящему нравится, Джонни?
— Давай угадаю. То ли несравненные качества любовника, то ли безумная смелость, то ли утонченный интеллект…
— Да нет, — сказала Кристина серьезно. — В тебе сейчас нет ни капли самодовольства, то есть того, чего я в мужчинах не переношу.
— Ну, это мы поправим, — сказал Мазур, звонко шлепнув ее пониже талии и гнусавым голосом осведомился: — Ну и как, детка, кайфово тебе?
— Я серьезно, паяц…
— Ну, это снова дала о себе знать здоровая австралийская закваска, — сказал Мазур. — Мы, дети нетронутой природы, непосредственны и естественны, как дикари. За это нас и любят порядочные женщины от Огненной Земли до Лиссабона, а некоторые, извини за пикантную подробность, даже с нами иногда спят…
— Уснешь с тобой…
— Это намек? — удивился Мазур, распуская руки.
— Да нет, констатация факта… — она решительно отстранила самую из двух предприимчивую конечность Мазура, вздохнула: — Вот понять бы тебя еще…
— Да брось, — сказал Мазур. — Я — насквозь понятный паренек, простой, как дорожный знак…
— Послушай, простой паренек… Ты что, всерьез собираешься, когда получишь деньги, открыть в Австралии какую-нибудь карликовую туристическую контору?
— А что? — мечтательно глядя в потолок, пожал плечами Мазур. — Австралия — чудесное место, разве что чуточку сонная и патриархальная, но не на всякий взгляд. Народец там живет без особых проблем. Проблемы, пожалуй что, начинаются в одном-единственном случае: когда кто-то решит выбросить накопившиеся в доме старые бумеранги. Вот это — проблема, честно…
— Я серьезно.
— Ну, а почему бы и нет?
— Это на тебя как-то не похоже: сидишь с мегафоном в прогулочной шаланде и старательно талдычишь туристам про красоты Большого Рифа…
— А что, можешь предложить что-нибудь получше?
— Да нет, просто размышляю вслух…
Однако в ее голосе, Мазур мог поклясться, все же угадывался некий подтекст. Был там подтекст, право слово…
Мазур без особого удивления насторожил уши. Может, это и было то, чего он давно дожидался? «Милый, а не хочешь ли ты поработать немножко на безобидную контору с аббревиатурой ЦРУ? У меня, вот, кстати, и подписка с собой, смертельное обязательство, только закорючку поставь…» Дождался, а? Или в промежутке меж двумя ленивыми поцелуями предложит, подобно незабвенному алькальду, вступить в какую-нибудь местную мафию? Или это будет что-то третье — но того же пошиба…
— Я просто размышляла вслух, — повторила Кристина словно бы чуточку отчужденно. — Чертовски хочется тебя понять…
«Очень надеюсь, что тебе это не удастся, милая, — мысленно ответил ей Мазур. — В свое время такие штучки не прошли у людей постарше и поопытнее, иные были при воинских званиях, а иные — с богатым и насквозь предосудительным жизненным опытом. Но я от них от всех благополучно укатился, что твой колобок…»
Самокритичности ради следовало вспомнить, что иные его и обыгрывали в чем-то, пусть не в главном — но ей не положено знать ни о чем подобном…
— Ты знаешь, я сам себя не всегда понимаю, сказал он честно. — Где уж другому, после недолгого знакомства… Что ты фыркаешь?
— Ты как-то очень серьезно это сказал…
— Так это чистая правда, — сказал Мазур.
— Чего ты, например, хочешь от жизни?
Тьфу ты! Неужели начиналась другая крайность — не идиотский щебет с «зайчиком» и «плутишкой», а высокоумные беседы? Он и этого терпеть не мог: при чем тут философические беседы за жизнь, мы не в пивной…
— А ты?
— Нет, серьезно?
— О господи, это же азбука, — сказал Мазур. — Перерезать вам с Хольцем глотки, ему — без малейших эмоций, тебе — содрогаясь от сентиментальных воспоминаний, захапать камешки и с алчной ухмылкой вразвалочку удалиться за горизонт…
— Вот и молодец… — промурлыкала ему на ухо Кристина. — Я, кажется, поняла… Ты попросту боишься отношений, а? Чего-то более-менее постоянного и прочного. С упором на «боишься».
«Черти б тебя взяли, — сердито подумал Мазур. — Ты не только красивая, но и умная, надо же. Вот именно, в точку. Ну какие, в бога в душу, в моем положении могут быть отношения? Когда я — это и не я вовсе? Когда я в вашу страну заглянул на минутку, по другим делам, вовсе не предполагая, что застряну здесь надолго? Когда меня и на свете-то не существует, собственно говоря? Ну какие тут отношения, какое постоянство, какая прочность? Не бывает у призрака ничего такого…»
— Отношения, знаешь ли, бывают разные, — сказал он. — Однажды, давно тому, я на одном экзотическом островке угодил в лапки к молодой и смазливой особе вроде тебя — с длинной родословной и утонченными манерами… вот только у нее, в отличие от тебя, были огромные плантации, куча преданных слуг и все такое… Она как раз хотела постоянных и прочных отношений…
— Замуж за тебя хотела?
— Нет, все было гораздо проще и прозаичнее. Она была в роли арабского шейха, ну а я, как легко догадаться — в роли белокурой гаремной красотки… Знала бы ты, каких трудов стоило смыться от этих постоянных и прочных отношений…
— Байки рассказываешь?
— Самое смешное, милая — это и в самом деле было однажды…
Было, было. Лет десять назад, и именно на экзотическом островке. Такую правду о себе можно было рассказывать смело — он в тех местах не засветился, прошлое быльем поросло, даже лучшие аналитики из Лэнгли за давностью лет и малозаметностью тех событий не отыщут параллелей и ассоциаций…
— Она была страшная?
— Самое печальное, что она была чертовски красивая, — сказал Мазур. — Порода, знаешь ли…
И поймал себя на том, что не может вспомнить ни ее лица, ни имени — в свое время это было побочным, случайным, очередной неприятностью, постигшей одинокого странника… Потому и в памяти не задержалось, очищая место для профессиональных забот.
— Тебе это неприятно вспоминать?
— Ну что ты, — сказал Мазур. — Не к педрилам в лапы попал, в самом-то деле. Наоборот, приятно вспомнить, как ловко я оттуда сделал ноги…
— Ну, в таком случае, я могу невозбранно посмеяться. Прости, ничего не могу с собой поделать, — и она, уже не пытаясь сдерживать смех, еле выговорила: — Стоило только тебя представить в роли гаремной красотки, услаждающей эротическими плясками хозяина, то бишь хозяйку…
Она перевернулась на живот и принялась самозабвенно хохотать в подушку. Мазур был только рад, что удалось увести далеко в сторону принявший опасное направление разговор, и нисколечко не обиделся. Процедил сквозь зубы:
— А все ли ты знаешь, хохотушка, о печальной участи приличных девиц, попавших в лапы моряков?
И сгреб в охапку, перевернул на спину, лишний раз убедившись, что бесцеремонно овладеть хохочущей красавицей — штука приятная.
Глава шестая
Маленький живописный остров
Сначала было только море, потом на горизонте обозначился темный бугорок, вскоре превратившийся словно бы в клочок свежего зеленого мха на синем бархате. Кораблик плыл себе в волнах на раздутых парусах, и безымянный остров вырастал довольно быстро, Мазур мог уже различить и голые сероватые утесы, торчавшие из зеленой кипени листвы, и отвесные склоны, и небольшой заливчик.
— Подходим, герр Хольц, — сказал он стоявшему рядом немцу и доброжелательно добавил: — Самое время черкануть вас ножичком по глотке и отправить на дно, вы ведь, собственно, и не нужны уже… Теперь можно обойтись и без вас.
Немец, покосившись на него без особой тревоги, буркнул:
— Спасибо на добром слове. Вы очень энергичный и вежливый юноша. Вот только быть вашим соседом — избави господи. Переборки тонкие. Полночи спал вполглаза из-за ваших кувырканий. Ближе к утру она принялась стонать вовсе уж самозабвенно и развратно. Если не секрет, что вы с ней такое проделали, какие-нибудь бордельные приемчики?
Мазур, и глазом не моргнув, преспокойно ответил:
— Как вам сказать… Вы — человек старшего поколения, пуританского и консервативного, не поймете…
— Просто интересно, что нужно проделать с девчонкой, чтобы она так охала.
— Дрочили, поди? — светски поинтересовался Мазур. — Нас слушая?
— Перебьюсь. Скоро у меня будет куча таких же, а то и получше… — он покосился на Мазура, цинично ухмыляясь. — Вообще, я думаю, морской бордельный опыт в данном случае пошел на пользу? В портовых заведениях можно нахвататься достаточно, чтобы привести в совершеннейший восторг приличную девочку из хорошей семьи. Пусть и научившуюся кое-чему у пылких латиносов. Судя по ночным звукам, она вами вполне довольна. Стоило постараться ради миллиончика в твердой валюте? Если не секрет, вы у нее просто хотите выжулить камешки, полностью подчинив благодаря неплохому бордельному опыту, или метите выше — законный муж, чистый паспорт, здешний истеблишмент?
— А в рыло? — лениво поинтересовался Мазур.
— Ну-ну, не злитесь. Должен же я хоть как-то расквитаться за все ваши подковырки… — он убежденно продолжал: — Пожалуй что, я угадал насчет последнего. Вы, конечно, нахальный и дерзкий щенок, но не походите что-то на мелкого авантюриста, способного только сгрести камушки и сбежать…
— Спасибо за комплимент.
— Ну что вы, всегда рад…
— А все-таки, так ни разу и не вздрочнули?
— У вас в семье кто-то воевал, а? Вы меня не просто подкалываете, Джонни. Я вам категорически не нравлюсь… Воевали? Отец, дядя, а то и дед?
— Да, — сказал Мазур, благо для такого заявления вовсе не требовалось выходить из роли, учитывая, сколько австралийцев прошли Вторую мировую. — Морские офицеры.
— Кто-то погиб?
— Бог миловал. Но хлебнули горького.
— Что поделать, Джонни, это война…
— А разве мы первые начали?
— Ну и что? — сказал Хольц с застывшим лицом. — Я ведь тоже могу кое о чем припомнить, Джонни. Например, о своих родителях, которых перемешало с кирпичной пылью в Дрездене. А они, между прочим, были совершено штатскими людьми, я первый военный в семье… Что вы примолкли? По-моему, мирного населения в Дрездене погибло даже побольше, чем в Хиросиме. Это ведь ваши бомберы, Джонни, превратили Дрезден в крошево — американские, английские, австралийские… Думаете, мне не хочется временами заехать вам в рыло?
Мазур молчал, отвернувшись. Ему не хотелось платить по совершенно чужим счетам, поскольку в том, что он услышал, был, надо сказать, свой резон: союзнички и в самом деле угробили кучу цивильного народа в Дрездене, где не имелось, строго говоря, никаких военных объектов. Но что же, прикажете за них отдуваться?
— Вот то-то, — сказал Хольц примирительно. — Бросьте, Джонни. Как-никак прошло сорок лет, если нам с вами и есть что делить, так только камушки… — он смотрел вперед неотрывно, жадно, с изменившимся лицом. — Сорок лет, Джонни… А помню, как сейчас. Во-он там всплыла субмарина, там она и пошла ко дну… В том заливчике.
Пожалуй, на лице у него была не алчность — а натуральнейшая ностальгия по тем благословенным временем, когда он был на сорок лет моложе… Мазур давно уже присматривался к оттопыренным карманам мешковатой армейской куртки немца. И наконец, решив не церемониться, похлопал ладонью. Поднял брови:
— Крепенько вооружились…
— Ничего особенного, — сказал Хольц с ухмылочкой. — Хорошие гранаты, бельгийские. В войну у нас были гораздо хуже… между прочим, у меня еще и автомат в сумке. Так что не рекомендую со мной шутки шутить. Вообще-то человек, который собирается перерезать компаньону глотку, не станет предварительно пару дней шутить вслух на эту тему, как вы со мной. Наоборот, будет притворяться вернейшим другом. И все равно, смотрите у меня…
— Вообще-то мне хотелось бы повторить то же самое… Кто вас знает, Хольц, вдруг вы не захотите делиться. Мало ли что вы обязаны многим ее отцу…
Немец покосился на него, усмехнулся чуть покровительственно.
— Дело не в обязательствах перед ее отцом, Джонни, а в том, что он жив и способен в случае чего устроить сущую вендетту… В мои годы как-то не хочется вновь пускаться в странствия, да чтобы вдобавок моя физиономия красовалась на стенках всех полицейских комиссариатов…
Остров был уже кабельтовых в пяти. Два невозмутимых индейца, от которых Мазур за все время плавания не услышал ни словечка, проворно убирали парус на единственной мачте. Суденышко замедляло ход — крепкий, добротный пятидесятифутовый кораблик, именовавшийся без затей «Langostino»[8] (ничего удивительного, учитывая его трудовое прошлое). Затарахтел движок.
Парус упал, как театральный занавес, и Мазур увидел Кристину — она стояла у бушприта, прямая и напряженная, в обтягивающем алом купальнике, и ветерок красиво трепал ей волосы.
— Повезло вам, Джонни, что она такая красоточка, — тихо сказал Хольц. — Окажись она жуткой уродиной, все равно пришлось бы трахать со всем усердием бриллиантового сверкания ради…
— Подите к черту, — сказал Мазур. — А то, в самом деле, смажу напоследок по морде…
— Лишь бы не ножом по глотке, — хмыкнул Хольц. — Морду бить я и сам умею…
Он нагнулся, расстегнул «молнию» на огромной бесформенной сумке, извлек оттуда небольшой плоский автомат — бразильскую копию датского «Мадсена» — брезентовый подсумок с полудюжиной магазинов. Перекинул ремень через плечо, обронил, не отрываясь от бухточки прищуренных глаз:
— Ну, пора смотреть в оба, Джонни… Самое веселое начинается. Главное — не добыть клад, а унести с ним ноги…
— Резонно, — сказал Мазур без улыбки.
И проверил «Таурус», заткнутый за пояс не так бездарно, как в голливудских кинофильмах, где пушки то и дело суют возле пряжки, на брюхо, а в таковой позиции любой ствол провалится в штаны после пары энергичных шагов. Люди опытные знают, что гораздо практичнее будет носить пистолет за поясом сбоку и слева, там его надежно прижимает бедром…
Зеленая стена леса была совсем близко, и там незаметно для прибывших мог сосредоточиться добрый батальон со штатным вооружением, если не полк. Мазур успокаивал себя тем, что ни один конкурент не знает точного места. И все же было зябковато, неуютно стоять на палубе кораблика, оказавшегося посреди бухточки — он привычно поставил себя на место наблюдателя в любой из сотни подходящих для этого точек: как на ладони, словно горошинка на тарелке, шарахнул из доброго пулемета пониже ватерлинии, выставил на берегу дюжину головорезов — и бери тепленькими весь экипаж «Креветки», которому не останется другого выбора, разве что самоубийственно плыть в открытое море… До континента поболе сотни миль, а до соседнего островка не менее двадцати, что тоже не решает проблемы…
Подошла Кристина, свежая, чуточку нервно двигавшаяся, с блестевшими глазами. Глядя на нее, Мазур в который уж раз в жизни мимолетно удивился: как они только ухитряются, наши милые женщины, выглядеть столь добродетельно и невинно после всех ночных выкрутасов? Не верится даже, что именно с ней все это проделывал…
— Мы, кажется, достигли цели, кабальеро? — спросила она громко, звенящим от возбуждения голосом.
— Очень похоже, — сказал Мазур. — Посмотри только, как светятся здоровой алчностью глаза старины Хольца…
— Трепло, — буркнул немец, не отводя глаз от берега.
Его примеру последовали оба индейца, проворно извлекшие из-под покрывавшего шлюпку брезента старенькие, но ухоженные карабины. Мазур вздрогнул: посреди безмятежной тишины вдруг раздался протяжный скрежет цепи, и якорь, взметнув тучу брызг, ухнул на дно. Цепь скрежетала и лязгала довольно долго, пока не остановилась. «Креветка» оказалась на якоре метрах в ста от берега.
Из распахнутого бокового окна — простецкого окна, а не классического иллюминатора — кубической деревянной надстройки высунулся капитан Гальего и что-то громко сказал по-испански. Судя по тому, как слаженно, одновременно, радостно встрепенулись и Кристина, и Хольц, вести были самыми приятными…
Они, все трое, вошли в рубку, где сразу стало тесновато. Капитан, здоровенный невозмутимый мужик с аккуратными густейшими усами, некогда украшавший своей персоной мостик эсминца здешнего военного флота, кивнул на небольшой экранчик, светившийся гнилушечно-зеленым. «Вот же уроды, — подумал Мазур с неприкрытой завистью. — Паршивое суденышко, с которого ловят креветок, а вот поди ж ты, отличный эхолот, у нас такие приборы засекреченные интенданты по штучке выдают для особо важных операций…»
Он с одного взгляда оценил увиденное. В одном месте, ближе к правому краю экрана, почти прямая линия дна вдруг резко вздымалась зигзагом резких, неестественных очертаний — то ли угловатый, длинный обломок скалы, то ли… То ли увиденный в непривычном ракурсе, в странной проекции корпус затонувшей субмарины — причем, похоже, и в самом деле разломанной взрывом почти пополам…
— Глубина? — спросил Мазур.
— Сто семь футов, — ответил капитан флегматично. — Магнитометр показывает изрядное количество металла, так что поздравляю, господа, мы, кажется, над целью… Какие будут распоряжения, сеньорита Кристина?
Она уставилась на Мазура с жадной требовательностью ребенка, оказавшегося в игрушечном магазине. Ну что же, ему самому не хотелось задерживаться тут надолго, у него были свои дела…
— А что тут думать? — спокойно пожал он плечами. — Приступаем к делу, не откладывая, если вы не против, капитан…
Капитан Гальего столь же флегматично пожал плечами:
— К вашим услугам. Если сеньорита не возражает…
К Мазуру — как, впрочем, и ко всем остальным пассажирам — он относился не то, чтобы неприязненно, но определенно поглядывал свысока и на сеньориту из хорошей семьи, и на двух ее спутников. Мазур это переносил стоически, напомнив себе, что по званию он все же повыше отставного капитан-лейтенанта, да и наград на груди поболее, чем у этого байбака, сроду не участвовавшего ни в какой войне…
— Справитесь? — преспокойно спросил капитан.
— Справлюсь, — в тон ему ответил Мазур. — Бывали мы на таких глубинах…
Капитан, высунувшись наружу по пояс, о чем-то громко распорядился, и молчаливые бесстрастные индейцы проворно вытащили на палубу оба акваланга, потом один плюхнул за борт чугуняку-грузило, размером в два мужских кулака, и привязанный к нему линь стал стремительно разматываться. Мазур неторопливо разделся до плавок, присел на корточки, еще раз проверил все, что следовало поверить. Хольц прямо-таки услужливо подал ему мешок со скудным инструментарием, тоже привязанный к линю. Мазур самолично выбросил его за борт, хозяйственно проводив взглядом.
Подняв голову, он недовольно скривился:
— Эй, эй! Мы вроде бы договаривались…
— Он совершенно прав, сеньорита, — сказал капитан Гальего. — Все-таки сто семь футов…
Однако Кристина, грациозно опустившись на корточки и ухом не повела — подняла баллоны с твердым намерением их тут же и надеть. Взглянув на ее азартно-непреклонное личико, Мазур сообразил, что любые увещевания и апелляции к здравому смыслу бесполезны, если вожжа попала под хвост…
— Погоди-ка минутку, — сказал он деловито. — Ты совсем позабыла кое-что проверить… Капитан, подайте-ка мне вон ту бухточку… Сколько в ней?
— Футов двести будет.
— Отлично, — сказал Мазур.
Решительно отобрал у Кристины акваланг, морским узлом привязал свободный конец линя к одной из прочных нейлоновых лямок, шагнул к борту…
И вышвырнул акваланг в воду. Только булькнуло. Капитан покосился не без молчаливого одобрения.
— Ну, знаешь! — взвилась Кристина с корточек, оскорбленно сверкая прекрасными глазищами, ничуть не похожая в этот миг на исполненных кроткой печали женщин Боттичелли.
— Отставить, — сказал Мазур. — У нас ведь нет компрессора, так? Вполне может оказаться, что мне потребуются дополнительные баллоны, а где их взять, если и ты полезешь под воду? Черт его знает, сколько там придется ковыряться… Понятно?
Она еще какое-то время поливала Мазура строптивым взглядом, но потом кивнула, смиряясь. Капитан за ее спиной одарил Мазура скупой, но благосклонной улыбкой.
— Ну, что тянуть? — сказал Мазур, забрасывая лямки на плечи.
Он действовал машинально, руки сами проделывали все необходимые манипуляции, ловко и привычно. Совсем немного времени прошло — и он уже стоял спиной к невысокому фальшборту с поднятой на лоб маской. Кристина смотрела на него с восторгом и надеждой, что было все же приятно, Хольц — примерно так же, капитан — по-прежнему флегматично, а оба индейца, голые по пояс жилистые ребятки в драных джинсах, к зевакам не примкнули вовсе, они, умело держа свои обшарпанные винтари, наблюдали за берегом, каковой был безмятежно тих. Солнце сияло, синяя гладь сверкала мириадом искорок. Рай на земле, да и только…
— Ну, посматривайте здесь… — сказал Мазур всем сразу. — Чтобы мне было куда возвращаться…
Он надел маску, взял в рот загубник и привычно кувыркнулся за борт спиной вперед, вошел в воду без брызг, стал погружаться, размеренно колыша ластами, под знакомое насквозь, ритмичное пощелкивание клапанов, уходя все глубже в сгущавшийся сумрак. Он снова был в мире, где нет ни ветра, ни дождей, где тело теряет вес, а на смену привычным пяти чувствам порой приходят такие, что и не опишешь толком сухопутными словечками…
Он уверенно шел на глубину, оставляя левее три колыхавшихся поблизости друг от дружки троса. Вокруг шныряли стайки больших и маленьких рыб, судя по реакции — непуганых человеком, подплывавших совсем близко. Сумрак густел, хотя видимость все же оставалось приличной. На глубиномер он почти не смотрел — и без того по давлению на уши, по крепнувшему обжатию воды, по иным, неописуемым словами признакам определяя пройденный путь.
Когда до дна осталось совсем немного, он в два гребка перевернулся горизонтально. Проплыл немного в сторону…
Темная протяженная глыба медленно проявилась в зеленоватом сумраке. Мазур всплыл над ней, присмотрелся. На корпус субмарины это уже мало походило — вездесущие ракушки покрывали останки бугристым слоем. Оценивая открывшееся зрелище взглядом опытного военного, он быстро понял, что сорок лет назад все произошло именно так, как рассказывал Хольц: подлодку разломило взрывом почти пополам, взрывная волна искорежила, вмяла, перекосила переднюю часть рубки, и в гнутой абстрактной скульптуре с трудом угадывался зенитный автомат, из которого на свою же голову так метко сработал покойный канонир… А вон там, вне всякого сомнения — кусок самолетного крыла, еще можно различить американские опознавательные знаки. Он быстренько прикинул в уме: на «Эвенджерах» у янкесов летали по двое, а подлодка такого класса брала на борт не менее полусотни членов экипажа. Все они тут и лежат в посмертном единении — как в сотнях других мест, где бывшие враги успокоились вповалку, и не осталось от них не следа, потому что косточки истаяли в морской воде. В точности так, как далеко отсюда, у берегов Эль-Бахлака, еще белеют где-то на глубине черепа наших и ихних, и никакой больше вражды, один только вечный покой — а вот с вечной памятью обстоит гораздо хуже, нет никакой вечной памяти, если откровенно…
На душе у него было смурно. Нацисты, конечно, сволочь такая, атлантические пираты — но война давно кончилась, там, наверху, клубились и бушевали совсем другие проблемы и споры, и никто из тех, кто ушел на дно вместе с подлодкой, не был демоном — и девки красивые с ними спали, и родители старенькие взирали гордо, и никто из этих ребят не хотел упокоиться на дне, а вот поди ж ты… Сосчитает кто-нибудь когда-нибудь, сколько нас, таких вот, лежит на дне морском? Ох, вряд ли…
Отогнав всякие эмоции, Мазур подплыл к темному провалу неправильной формы, посветил внутрь фонарем — разлохмаченное железо, обрывки труб и магистралей, вовсе уж непонятные лоскуты… Высмотрев поблизости на дне подходящий камень, запустил его внутрь. Далеко вознесся протяжный звук удара. Из черного провала брызнули вспугнутые рыбешки.
Работка предстояла опасная, если откровенно. Вряд ли там, внутри, скрывалась какая-то тварь вроде незабвенного Большого Музунгу, о котором до сих пор вспоминалось с холодком по спине. Дело в другом: в узеньких проходах, в тесных каютах, внутри лежавшей с креном в добрых пятьдесят градусов на левый борт подводной лодки чертовски легко зацепиться за что-нибудь баллонами или лямками, застрять основательно. По всем уставам полагается, чтобы при подобных исследованиях тебя бдительно страховали столь же квалифицированные пловцы — но где ж их взять, не Кристину же было с собой тащить…
Мысленно вздохнув, Мазур заплыл в проем и, светя себе сильным фонарем, с величайшей осторожностью стал помаленьку продвигаться вперед мимо нетронутых магистралей, мимо закрытых дверей, над всяким хламом. Из-за сильного крена коридор выглядел вовсе уж сюрреалистически, приходилось в уме постоянно его выпрямлять в надлежащем ракурсе, вспоминая к тому же тщательно вычерченные Хольцем схемы.
Рыбья мелочь шныряла вокруг, окончательно убедившись, что Мазур им не враг и не конкурент. Он продвигался вперед осторожными гребками, то и дело замирая, тщательнейшим образом изучая лучом фонаря очередной участок пути. Все двери распахнуты, ни одна не задраена — никто попросту не успел не то что предпринять должные меры, вообще понять происшедшее. Вот вам и очередной военный парадокс — будь стрелок на зенитке чуточку поплоше, ничего этого и не случилось бы…
Вот оно! Та самая дверь, которую описывал Хольц. Мазур осторожно встал обоими ластами на превратившуюся в пол вогнутую стенку, притопнул, убедился, что под ногами ничто не обрушится, не поползет. Дверь была не перед ним, как приличной двери полагается, а нависала над головой слева.
Действуя с максимальной осторожностью, примостив фонарь так, чтобы светил прямо на руки, Мазур принялся за дело. Дверь открывалась внутрь, она, конечно, не была герметичной, за сорок лет в каюту, конечно же, затекла вода, заполнив весь объем и вытеснив воздух. Теперь «внутрь» превратилось во «вверх». Задачу это осложняло несказанно.
Ну что же, он умел работать на глубине, иногда вытворяя там такое, что нормальному человеку и в голову не придет. Хорошо еще, что это не броневой лист, а алюминиевая пластина — на подлодках испокон веков боролись с лишним весом, как только могли…
Открывать дверь было бы слишком трудным и опасным предприятием — и Мазур принялся ее пробивать, сплавав за мешком с инструментами. Работа была монотонная, скучная — дыра, дыра, дыра, манипуляции увесистым молотком и долотом…
Проще было бы срубить к чертовой матери дверные петли, но они были внутри, так что ничего не попишешь, придется вкалывать…
Израсходовав примерно четверть воздуха, он наконец, добился своего, почти правильный круг с причудливо вырезанными краями лег под ноги, и вверху появилась дыра достаточного диаметра, чтобы туда мог протиснуться обремененный баллонами аквалангист.
Примерившись, светя фонарем, Мазур оттолкнулся от переборки и проплыл в дыру, нигде не зацепившись. Отплыл вбок, прилепился к переборке, посреди тесной каютки, показавшись самому себе мухой в пустом спичечном коробке. Ну да, вот и сейф, почти над головой. А ведь… Ну, точно…
Он еще развернулся к линям, отвязал второй акваланг и добросовестно припер его в командирскую каюту. Отсоединил муфту, повернул вентиль.
Клубящиеся пузырчатые струи рванулись наружу так, что Мазур на несколько секунд ослеп. Очень быстро выходящий воздух вытеснил достаточно воды, чтобы Мазур по плечи оказался над ее бурлящей поверхностью — а там и по пояс, по колени…
Открутил второй вентиль — и воздушный пузырь заполнил все пространство каюты, так что можно было поднять маску на лоб и вынуть изо рта загубник. Старый трюк водолазов, еще с дореволюционных времен — иные ухари, работая на затонувшем судне и наткнувшись на ящик с вином, ухитрялись с помощью такого вот фокуса и клюкнуть изрядно на глубине…
Вдохнув нормальным образом полной грудью, он подступил к сейфу. Шесть прорезей, в которых ходят против рядов цифр рифленые массивные головки — а сейф-то, судя по виду, еще с первой мировой, ну, ничего удивительного, сейфы принадлежат к тем предметам обихода, которые может с успехом эксплуатировать не одно поколение…
Головки поддавались туго, сорокалетнее пребывание в морской воде не пошло на пользу даже добротному немецкому механизму. Аккуратно постукивая по ним молотком, Мазур быстро установил код — бедняга командир, он и не подозревал, что один из его младших офицеров прекрасно знает и секрет замка, и содержимое сейфа…
Дверца, конечно, осталась в прежнем положении, пришлось вставить кончик зубила в едва заметную щель и поработать молотком…
Она распахнулась неожиданно — Мазур, конечно, этого ждал и бдительно отпрянул. Содержимое высыпалось кучей ему под ноги, в темноту, и Мазур присел на корточки, направив туда луч света. Без тени брезгливости принялся перебирать небольшую кучку.
Пачка разбухших, отсыревших документов — добротный сейф сохранил герметичность, и внутрь вода не проникла, но она сорок лет была вокруг… Две коробочки с Железными Крестами, несколько медалей, парочка вычурных массивных знаков подводника — покойный воевал неплохо, этого у него не отнимешь… Ага!
Вот они, два кожаных мешочка! Мазур распустил завязки. Все, как описывал Хольц, — крохотные коробочки, обклеенные внутри какой-то темной тканью, и в каждой завернутый в вощеную бумагу бриллиант. Открыв одну, чтобы окончательно убедиться, Мазур не стал потрошить остальные. Уложив мешочки в набедренный карман черного гидрокостюма, тщательно застегнул его на пластмассовую «молнию», отпихнул ногой в сторону весь хлам вроде документов и наград.
Поднял с пола темный футляр размером с небольшую книгу, похоже, эбонитовый, поддел ногтем маленький металлический крючочек, поднял крышку. Внутри четырьмя аккуратными рядочками протянулись тридцать два цилиндрических углубления — Мазур их старательно пересчитал — и в каждом покоился черный футлярчик.
Вытянув один, Мазур свинтил крышечку. Тугой, толстенький рулончик пленки. Позитив. Страницы крохотного текста, которые без сильной лупы, простым глазом и не прочтешь, но все равно видно, что это не просто текст, а снимки каких-то документов официального вида, с печатями и прочим… Вот оно!
Теперь можно было и убираться восвояси — свою долю добычи он заполучил и теперь можно без всякого сожаления отдать всю кучу сверкающих камушков своим алчным спутникам, благо камушки эти, как давно и справедливо подмечено, в сущности, не более чем кристаллический углерод, а что такое углерод, как не эфемерная субстанция, ни для чего путного не пригодная?
Вот только отдавать камешки следовало с оглядкой. Мазур думал об этом, неспешно, по всем правилам продвигаясь к поверхности. Если только кое-кто питал кое-какие замыслы, настал удобнейший момент претворить их в жизнь. Если разобраться, простодушный австралиец никому более не нужен. Точнее, перестанет быть нужен уже через несколько минут — как только на дрожащих от алчности ладонях типичных представителей мира капитала засверкают сорок лет дожидавшиеся своего часа камушки… И зачем тут Джонни? И при чем тут Джонни? Вообще, кто такой Джонни? Не было такого, никто его и в глаза не видел. На дне и так с полсотни покойников, если добавится еще один, никто и не почешется…
А посему Мазур, оказавшись на восьми метрах под поверхностью воды, резко изменил курс и, вызывая в памяти очертания берега, поплыл не вверх, а в сторону. И плыл, пока по его расчетам, не отдалился достаточно.
Тогда он поднялся на поверхность. Хватка его не подвела и здесь: с «Креветки» его никак не могли видеть, Мазура заслоняла скала, голая снизу и покрытая буйным вьющимся кустарником уже на высоте метров пяти.
Он поплыл, все больше удаляясь от корабля, высматривая подходящее местечко. Найдя таковое, плыл к берегу, пока не почуял под ногами твердую землю и не поднялся над водой по пояс. Снял ласты, баллоны, маску, свалил все это хозяйство под дерево, в низкие кусты, стянул гидрокостюм, отправил его туда же, оставшись в одних плавках надел пояс с ножом, прихватил добычу и вошел в лес, нимало не расслабляясь, прислушиваясь и присматриваясь со звериной сноровкой.
На таких островках не бывает ни крупных хищников, ни змей — а вот люди иногда попадаются, и они-то опаснее всего… Выследить «Креветку» конкуренты вроде бы не могли, и все равно, расслабляться рано, ничего еще не кончено…
Ага, вот подходящее дерево. Черт его знает, как оно называется, но под корнями у него есть пустое место, которого вполне достаточно, чтобы укрыть невеликий по объему клад, которому лежать тут вовсе недолго…
Быстренько проделав все необходимое, Мазур направился вдоль берега к тому месту, где осталось судно. Это было не самой приятной прогулкой — шлепать босиком по экваториальному лесу — но змей тут нет, ядовитых колючек тоже, так что прочими неудобствами можно пренебречь, не графья, чай….
Он вышел на берег, засунул два пальца в рот и оглушительно свистнул. Прекрасно видел, как оба индиоса, показав похвальную реакцию, прицелились в него из своих пушек — и тут же опустили оружие, узнавши. Судя по движениям, спутники оживлено дискутировали — и почти сразу же капитан Гальего направился в рубку размашистым шагом, якорная цепь поползла вверх, а когда якорь, роняя крупные капли, повис над водой, заработал двигатель, и «Креветка» пошла к тому месту, где стоял Мазур, ухмыляясь и мурлыкая под нос старинную английскую морскую песенку:
- — Зовут меня Уильям Кидд,
- ставьте парус, ставьте парус!
- Рядом черт со мной стоит,
- абордажный нож блестит,
- ставьте парус, ставьте парус!
Кораблик коснулся бортом обрывистого берега — и Хольц, не теряя времени, навел на Мазура автомат, рявкнул:
— Что за фокусы? Что за вид?
— Вид как вид, — пожав плечами, сказал Мазур и одним прыжком перемахнул на палубу. Прошел к своей одежде, спокойно принялся ее натягивать. — Голых мужиков не видали?
— А где… всё? — растерянно спросила Кристина.
Полностью одевшись, обувшись, сунув пистолет на привычное место и с приятностью ощущая бедром его надежную тяжесть, Мазур преспокойно ответил:
— Все там, где и надлежит. Не беспокойся, бриллианты я достал. Все до одного, ровно столько, сколько их было по рассказам нашего дорогого герра Хольца.
— Но… где же?
— На берегу, — простецки щурясь, сказал Мазур. — Если хочешь пойдем, мы трое, и заберем.
На ее лице отразилось даже не облегчение, а смесь разнообразнейших чувств, в которых она и сама, надо полагать, не могла сейчас разобраться:
— Но почему…
— Потому что наш Джонни парень тертый и особого доверия к человечеству не питает, — усмехнулся Хольц, опустив автомат и глядя на Мазура с несомненным уважением. — Вот он и побоялся, что камушки у него возьмут, а самого на борт не пустят… А, Джонни?
Кристина вспыхнула, надвигаясь на Мазура:
— Да-а? Получается, ты подозревал меня… меня…
— Как ты прекрасна в гневе, звезда моя… — сказал Мазур, ухмыляясь во весь рот. — Тебя я ни в чем таком и не подозревал, как тебе только в голову пришло? Но разве здесь только мы с тобой… и наш достойный капитан? — поторопился он добавить, видя, что рядом встал Гальего.
Хольц уперся в него злым взглядом:
— Это что, в мой огород камешек?
— Да что вы, майн либер! — пожал плечами Мазур.
— Не валяйте дурака! Вы ведь меня имели в виду?
— Ну, а если и так, Хольц? — устало спросил Мазур. — Вы что, мне отец родной? В таких играх держи ухо востро, вы это сами талдычили все время…
Капитан Гальего степенно сказал, попыхивая гнутой трубочкой:
— Сеньор, уверяю вас, что при любой попытке… э-э, устроить на борту моего корабля дисгармонию я реагировал бы немедленно.
— Я нимало не сомневался в вашем благородстве, сеньор капитан, — заверил Мазур, отвесив изысканный поклон. — Но береженого бог бережет… Итак, друзья мои, не отправиться ли нам с песнями и триумфальными плясками за сокровищем? Оно совсем близко, честное слово, с полкилометра пройти…
Читать бесплатно другие книги:
