Возвращение пираньи Бушков Александр
Толчком ноги Мазур перевернул мнимого носильщика на спину, рванул лямки, обрывая пуговицы, в два счета спустил портки до щиколоток, краем глаза все время держа дверь в поле зрения, положив рядом пистолет. Когда бородатый очнулся окончательно, узрел картину, способную привести в уныние и более крутого человека: Мазур брезгливо, двумя пальцами держал его мужское достоинство за крайнюю периферию, а широкое лезвие мачете уже располагалось так, что достаточно одного быстрого движения – и получайте готовенького евнуха...
– Тихо, сука! – шепотом приказал Мазур. – По-английски понимаешь?
Тот кивнул, боясь сделать даже намек на резкое движение.
– Говорить тихонечко, – распорядился Мазур. – Ни слова лишнего. Заорешь – снесу под корень... Ясно?
Бородатый отчаянно заморгал.
– А лучше всего – кивай, – распорядился Мазур. – «Капак Юпанки»? (Кивок.) Засаду устроили? (Кивок.) На нас конкретно? (Кивок.) И сколько вас всего? Одним словом отвечай!
Судя по закатившимся глазам, бородатый отчаянно пытался сосчитать подельников, от волнения забыв точное число.
– Ч-четырнадцать...
«Скверновато, – подумал Мазур. – Осталось ровно дюжина, но все равно...»
– Дислокация? Не притворяйся, сука, будто таких слов не понимаешь!
– Трое были в грузовике... с пулеметом... на случай, если этот бурро передумает, испугается, пойдет на взлет... один в джипе... остальные на втором этаже...
Восемь. Не легче. Бородатый издал хрюкающий звук – Мазур чуть ослабил внимание, и широкое лезвие коснулось кожи. Чуть отведя острую кромку от рабочей поверхности, Мазур оглянулся на Кацубу, поторопил:
– Шевелись, мать твою, разлегся... Не в филармонии.
Кацуба, упираясь руками в грязный пол, мотая головой, пытался в темпе оклематься. В общем, получалось.
– Автоматы приготовь, – приказал Мазур, повернулся к кандидату в евнухи. – Кто командует?
– Там сама Виктория... и Пабло.
– Барриос? Эскамилья?
Целых четыре кивка. «Ни хрена не понимаю, – растерянно подумал Мазур. – Чем мы их так допекли, что двое из трех главарей самолично возглавили засаду? Или... Смита съели, а зубы остались? Игры в догонялки продолжаются?»
Тем временем Кацуба, двигаясь в хорошем темпе, вставил магазины в автоматы, передернул затворы: хорошо еще, не стали ни снимать глушители, ни устраивать частичную разборку...
– Знаешь, где они там устроились? (Кивок.) Вот и покажешь...
Мазур не знал, до каких пределов простирается моральная стойкость герильеро в той ситуации, когда мачете уже не пребывает в опасной близости от гениталий. Может заорать, сукин кот, переполошит всю банду до времени...
Руки у него, предположим, будут заняты спадающим комбинезоном, а вот кляп... Ага!
Запыленной настольной лампе с оборванным шнуром, долгие годы простоявшей на подоконнике, вмиг нашлось применение – сторожа пленного взглядом и наставленным мачете, Мазур сделал два шага в сторону, со скрипом выкрутил перегоревшую лампочку, по размерам вполне подходившую. Двумя пальцами сжал пухлые щеки бородатого, заставил раскрыть рот и осторожненько пропихнул туда лампочку. Бородач застыл, выпучив глаза – порядок, разбить ее у себя в пасти побоится, конечно, а извлечь ее так просто не удастся, тут нужен врач, придется челюсть аккуратненько вывихивать и снова потом вправлять...
– Так, – сказал Мазур, приняв у Кацубы автомат, закидывая на плечо подсумок. – Ты озаботишься теми, что в машинах, как только я начну...
– Подожди, – тихонько сказал Кацуба, подойдя вплотную. – Ты что, собрался ее освобождать?
– А что?
– Нужно уходить. Ты сейчас не человек – инструмент. Приставка к аквалангу. Любая рана или вывих... не говоря уж... Берем машину – и в джунгли. Они не успеют сообразить... У нас задание, ты не забыл?
– Считай, я не слышал, – сказал Мазур.
– Мать твою, мы обязаны...
– Заткнись.
– Полковник...
– Заткнись, мать твою! – бешеным шепотом прикрикнул Мазур. Видя, как у Кацубы рука невольно стиснула приклад, усмехнулся уголком рта: – Ну, не дури, я и под дулом не уйду, ты ж не станешь с т р у м е н т портить, а? Пошел!
Дверь приоткрылась... и Кацуба нос к носу столкнулся с типом в пятнистом комбинезоне, очевидно, решившим-таки проверить, как обстоят дела. В следующий миг тип головой вперед полетел в комнату, торец приклада опустился ему прямехонько на основание черепа, отправив в непознаваемые дали. Выглянув в коридор, Кацуба махнул рукой. Мазур подтолкнул перед собой бородатого, обеими руками державшего комбинезон у талии, задравшего голову и как можно шире разинувшего рот, из коего торчал цоколь лампочки.
– Ну, показывай пальчиком... – распорядился Мазур. – И шагай на цыпочках, а то...
Процессия двинулась в конец коридора. Широкая лестница. Тишина. Площадка. Жестом Мазур велел Кацубе оставаться здесь – самая подходящая позиция для стрельбы по грузовику. И повел пленного дальше. Тот вдруг притормозил, тыча пальцем вперед и вправо. В сплошной стене виднелось горизонтальное узкое окошко. Ага... Заглянув туда краем глаза, Мазур мгновенно оценил ситуацию – и, полуобернувшись, без замаха, нанес удар, вырубив бесполезного отныне языка. Тот сполз по стене – лампочка, вот чудо, не разбилась. Лады...
Снова заглянул. Никаких сомнений, здесь в старые времена и располагался командный пункт: обширный зал, одна стена сплошь стеклянная, вдоль остальных протянулись накрытые чехлами пульты, на чехлах наросла многолетняя пылища, с палец толщиной... Два, три, шестеро...
Сразу можно было определить, что собравшиеся в зале не ждут неожиданностей со стороны, искренне полагая, что контролируют ситуацию. Ни у кого нет оружия в руках, пистолеты в кобурах, автоматы за спиной, к тому же с автоматами только двое...
Четверо старательно трудились, пытаясь привязать распятую на широком столе Ольгу так, чтобы не могла пошевелиться. Она не сопротивлялась – во рту торчит смятая тряпка, глаза закрыты, но работа все равно шла не особенно удачно, стол отнюдь не приспособлен для таких игрищ, обычный конторский стол какого-то начальника...
Двое, как и положено главарям, трудом себя не утруждали – Виктория Барриос, черноволосая красотка, вживе еще очаровательнее, чем на полицейских плакатах, сидела на низком подоконнике, положив ногу на ногу, безмятежно и умело выпуская дым. Пабло Эскамилья, моментально опознанный Мазуром по тем же плакатам, стоял рядом, держа обеими руками охапку сверкающих, жутких приспособлений, определенно смахивавших на инструменты дантиста. Что ж, не лишено смысла – зачем изобретать что-то и придумывать подручные средства, если достаточно обшмонать зубоврачебный кабинет? Чему-то подобному и нас учили, ребята, если откровенно. Но нас еще и многому другому учили, а вот вы, сразу видно, в жизни не видели хорошего инструктора, любители вы, сявки неуклюжие...
Он сгруппировался. Предстояло превзойти самого себя – в то время как тело похныкивало и паникерски напоминало, что он уже не молод, он не прежний, не сможет вертеться, как черт с раскаленным шампуром в заднице, как бы не сплоховать...
Нельзя сплоховать. Никак нельзя.
Ольгу наконец привязали, она дернула головой, открыла глаза, послышался чей-то хохоток. Виктория встала с подоконника, потушила о него сигарету, подошла и, чуть наклонившись к Ольге, произнесла несколько длинных фраз – Мазур, разумеется, не понял ни словечка – не глядя, протянула руку назад. Пабло торопливо вложил ей в руку изогнутые под прямым углом никелированные щипцы, Виктория медленно провела ими над лицом Ольги, что-то сказала, уже короче. Общий хохот.
Пора. Мазур со своего места видел в противоположной стене двойную дверь – высокую, застекленную. Мысленно представил зал под другим ракурсом, прикинул, как он будет выглядеть от двери. И на цыпочках побежал в ту сторону. Ничто так не ошеломляет противника, как смерть командира – в особенности внезапная, грянувшая, как гром с ясного неба. Если бы еще кто прикрыл спину... Но не стоит выпрашивать у Всевышнего вовсе уж тепличных условий для работы.
Какой-то миг он стоял по другую сторону стеклянной двери, не замеченный никем – последний раз примерялся к местности, усилием воли заставил заткнуться тело, нывшее что-то заигранное о проклятом возрасте...
И нажал на спуск. Второй раз. Третий.
Пробитое его пулями стекло еще оседало потоком осколков с оглушительным звенящим грохотом, еще заваливалась с пробитой головой Виктория, еще никак не мог упасть согнувшийся пополам Пабло, а он уже ворвался в зал. Расчетно-наводящая приставка к тяжелому «браунингу» работала хватко, как встарь, тявкающе хлопал глушитель, разбрасывая смерть, в нелепых позах дергались немые фигуры, Мазур ушел вправо, разжал пальцы, выпустив разряженный пистолет, рывком перебросил из-за плеча автомат и прошелся двумя короткими очередями, внося последнюю правку. Новый стеклянный грохот – это, рассыпаясь на длинные куски, рухнула стеклянная стена.
Тухло, нестерпимо душно воняла пороховая гарь, кровь тяжко колотилась в висках, не сразу и удалось подавить нестерпимую тягу убивать, убивать, убивать, внушить себе – некого, некого, некого...
Снаружи затарахтел пулемет, вылетели стекла где-то правее. Конечно, видели, как разлетелась стеклянная стена диспетчерской, всполошились... Вырвав мачете из ножен, Мазур четырьмя точными ударами перерубил веревки, рывком поднял Ольгу со стола и вовсе уж бесцеремонно вырвал изо рта тряпку.
Она мотала головой, что-то пискнула, закатила глаза. Без раздумий Мазур угостил ее двумя оглушительными оплеухами, сдернул со стола и поставил на ноги. Еще раз окинул взглядом распластанные тела – нет, никто не дергается, не готовится из последних сил пальнуть в спину...
– Ну? – рявкнул он нетерпеливо. – Ты как?
Ольга помотала головой – щеки горели от качественных пощечин, волосы растрепались:
– Н-нормально... – и кинулась куда-то в угол.
– Некогда блевать! – рявкнул Мазур, косясь в коридор, откуда мог появиться последний остававшийся в здании партизан. Черт, кто бы сказал лет пятнадцать назад, что придется класть штабелями левых партизан, – Л е в ы х! П а р т и з а н! Борцов с империализмом! – принял бы того за шизофреника...
Нет, она вовсе не собиралась блевать – схватила с запыленного стола кобуру со своей «береттой», принялась продевать кончик ремня в широкие петли пятнистых брюк. Ну, тем лучше, без соплей обошлись...
Снаружи захлебывался пулемет, его поддержала парочка автоматов – подполковник воюет вовсю, надо помочь...
– Это засада! – выпалила Ольга. – Луис... – и отпустила несколько понятных без перевода словечек.
– Вот именно, – сказал Мазур. – Пошли!
Он повернул влево. Отыскав подходящее окно, откуда и джип, и грузовик были как на ладони, прижался к стене и выпустил длинную очередь по зеленому брезенту, слегка провисавшему на стойках. Не оборачиваясь, крикнул Ольге:
– Спину мне держи! – прикинул, где примерно могут располагаться стрелявшие, прошил брезент еще одной аккуратной строчкой.
Подействовало, да и Кацуба поддавал жару – огонь из кузова прекратился. Брезент дрогнул, взметнулся, но отнюдь не от ударов пуль: между капотом и углом диспетчерской мелькнула сгорбленная фигурка бегущего. Короткая очередь Мазура опоздала. Он опустил автомат, смахнул со лба пот: оказалось, чело мокрехонько, волосы слиплись, соленые струйки заползали в глаза. «Стареем», – пришла беспощадная мысль.
Ольга смотрела на него с непонятным выражением – то ли смеяться собралась, то ли в обморок падать. Внезапно без единого слова повернулась и пошла назад, в коридор, где уже слабо ворочался тип с лампочкой во рту. Мимоходом добавив ему еще – для очередной четверти часа доброго беспамятства, – Мазур кинулся за девушкой. Она, упершись подошвой тяжелого солдатского ботинка, перевернула тело Виктории на спину – открывшееся зрелище уже мало напоминало холеное личико немало почудившей доченьки миллионера.
– Пресвятая Дева, – сказала Ольга тихо. – Полтора года эту суку искала вся полиция, спецназ, а ты ее – так просто... – Ее голос сорвался. – Сука...
Мазур обхватил ее сзади, на миг прижал к себе и тут же отпустил – некогда было утешать мягко и нежно.
– Пошли, – распорядился он решительно. – Еще парочка где-то поблизости бродит, не стоит испытывать судьбу...
Из-за угла выскочил Кацуба, опустил автомат, осклабился:
– Ну, выстрелов я не слышал, а потому и не беспокоился... Господа, вам не кажется, что пора покинуть эти руины? Небо, что характерно, чистое, никакой грозы...
– Подожди, – сказала Ольга с застывшим лицом. – Я еще отыщу этого подонка...
Мазур прекрасно понял, о ком шла речь – и подонок, на свое несчастье, сам объявился, с оглядочкой вышел из комнаты рядом с той, где на них напали. Бедняга Луис, пребывая в полнейшей растерянности, никак не мог подобрать нужный тон: с широкой, заискивающей улыбочкой бросился было к ним, отпрянув, стал слезливо что-то толковать: понятно без перевода, насмотрелись и наслушались – злые люди тыкали пистолетами в ухо, запугали до полной покорности, а дома семеро по лавкам мал-мала меньше...
Сам Мазур, пожалуй, ничего не стал бы предпринимать – разве что вдоволь повозил бы смазливой рожей по растрескавшемуся бетону. Однако, когда Ольга, сжав губы в ниточку, с бледным и решительным лицом подняла «беретту», он даже не пытался вмешаться, ее право, в конце-то концов, ничего хорошего ей не готовили, да и им с Кацубой наверняка пришлось бы туговато...
Выстрел. Красавчика швырнуло к стене, и он медленно сполз на пол. Ольга спрятала пистолет в кобуру, пальцы у нее почти не дрожали.
– Забирайте сумки, и бегом к самолету!
– А кто за штурвал-то сядет? – осведомился Мазур.
– Я, конечно, – отрезала она. – У меня летная карточка класса «Омега».
– Ну уж нет, – сказал Мазур, не удивившись и не пытаясь узнать, что собой представляет эта загадочная «Омега». – У меня это лучше получится...
– Ладно, ладно, – сговорчиво махнула она рукой. – Только давай побыстрее. Тех двух типов все равно не найдешь с ходу, а они могут в любой момент пальнуть в спину...
Пинком распахнув дверь, Мазур узрел сидящего в углу, рядом с распотрошенными сумками, Корригана. Тот примостился на корточках, прижимая к животу бутылку виски – судя по уровню жидкости, успел изрядно подлечить расстроенные нервы. Завидев Мазура с автоматом наперевес, съежился, втянул голову в плечи и, вихляя взглядом, пробурчал:
– Я не извиняюсь. Когда приходят и стволом в затылок тычут...
Злость у Мазура уже перегорела: рассуждая трезво, э т о т их в ловушку не заманивал. Сами сунулись. Но попадись он на глаза Ольге – шлепнет сгоряча... Глаза у нее до сих пор бешеные. После краткого раздумья Мазур ограничился тем, что поймал левой рукой Корригана за широкую лямку грязного комбинезона, рывком вздернул на ноги, от всей души смазал по физиономии и толкнул за дверь:
– Притаись, вонючка, я за друзей не ручаюсь...
Одну за другой выкинул в коридор сумки и тюки, погрозил Корригану пальцем и тщательно притворил за собой дверь. Кацуба первым побежал к выходу, волоча оба тюка, вскинув на плечи обе сумки и пыхтя:
– Дотащу, главное, прикрывайте...
Мазур и Ольга с автоматом Кацубы выскочили первыми, уставя стволы в разные стороны. Безмятежно пекло солнце, стояла тишина. Мазур не без опаски косился на две огромных цистерны с горючим, стоявшие всего-то метрах в пятидесяти, – кинут гранату из укрытия, и получатся три порции жаркого...
Ох, лопухи! Он едва не взвыл от злости на себя самого – простейшие вещи из головы выскочили... Едва дождавшись, когда Кацуба торопливо свалит вещички в самолет, побежал к грузовику. Следовало раньше проверить, как там клиенты, это азбука боя – кончил дело, осмотри жмуриков, сколько было случаев, когда жмурик оказывался мнимым и палил в спину. Ну, предположим, их сто раз могли срезать очередью из кузова, окажись там кто живой, но, коли уж начал, доводи до конца...
Заглянул в разбитое окно джипа – так, с этим кончено... В кузове грузовика коробом вверх валяется ручной пулемет, ЗИГовская «двойка», тут же трупы... один в осмотре не нуждается, входные отверстия говорят сами за себя, а второго мы без всякой интеллигентской брезгливости пошевелим... совсем мальчишки, черт... готов... Ну а это мы приберем.
Он хозяйственно отцепил с кожаного ремня две гранаты со вставленными запалами, сунул в карман куртки – сработал рефлекс куркуля-спецназовца, артиллерия, пусть и карманная, в таком походе лишней не бывает...
Бегом вернулся назад к самолету. Бросил спутникам:
– Посматривайте, мы сейчас, как черепаха на спине...
И решительно опустился в расхлябанное пилотское кресло. Пару минут изучал приборы, трогал тумблеры, наконец, решив, что, без ложной скромности, справится, повернул пару рычажков, нажал кнопку стартера, моторы чихнули, застреляли... теперь кран бензопитания, ага... где у него триммер? вот он, триммер, над головой рычажок, в удобном гнездышке...
Взвыли пропеллеры, превратившись в сверкающие круги, самолетик задрожал в знакомой готовности. Выполнив еще несколько манипуляций, Мазур легонько повернул штурвал и снял машину с тормозов. Ольга, наблюдавшая за ним настороженно, прямо-таки критически, кивнула:
– Не хвастаешь, получается...
– Следи по сторонам, – сухо бросил он, трогая машину с места. – И пристегнулась бы, а то я не профессионал все же...
Сосредоточился на штурвале и педалях, превратившись в комок нервов – года два уже не водил самолета, да и вообще, связавшись с глаголевской конторой, запустил с е р ь е з н ы е тренировки. Чуть не разразился ликующим воплем, когда двухмоторная кроха оторвалась от бетонки и сердце на миг ухнуло вниз.
Ольга вдруг распахнула дверцу – в кабину ворвался тугой ветер – перевесилась наружу, и ее узкая спина задергалась в ритме выстрелов. Кацуба прямо-таки заметался на заднем сиденье – у него положение куда хуже, нет ни единой щелочки, куда можно высунуть ствол.
– Держи же, а то еще ремень расстегнется! – крикнул Мазур, круто бросая машину влево, ниже, так что под самыми крыльями неслись косматые зеленые кроны.
Кацуба просунулся между передними сиденьями, придерживая Ольгу за плечи. Ветер бил Мазуру в правую щеку, выдавливая слезы.
– Ну, все, все! – подполковник втянул Ольгу внутрь, захлопнул дверцу. – Точно, решили на прощанье нахамить... двое, я видел вспышки. Вроде не задело, а?
– Вроде, – сказал Мазур, вы равнивая машину и поднимая ее выше – впереди появились холмы. – Дайте-ка мне карту кто-нибудь.
– Какую? – спросил Кацуба.
– Полетную! – крикнул Мазур в мимолетном приступе раздражения. – Когда мы сюда летели, между передними сиденьями лежала?..
Ольга растерянно принялась осматривать все, до чего могла дотянуться. Кацуба шуровал сзади.
– Хватит, – сказал Мазур, время от времени косившийся на них, первым сообразивший, что все старания тщетны. – Планшетку он взял с собой, когда выходили, только-то и делов...
– У нас же есть своя карта, – сказала Ольга. – Ничего, не огорчайся, я бы тоже не подумала... Не возвращаться же?
– Это точно, – проворчал Мазур. – Скажу вам честно: я не самый великий навигатор, с полетной картой еще кое-как мог бы выйти на цель, а с обычной, с нашей, боюсь, можем и дать кругаля...
– Что дать? – не поняла Ольга.
– Блуждать и рыскать будем, – пояснил Мазур. – Может, у тебя обстоит с навигацией получше?
Она смущенно призналась:
– Боюсь, точно так же. Летать я умею, но...
– В тепличных условиях, с отлаженной радиосвязью? – беззлобно усмехнулся Мазур.
– Ага... Барралоче вызывать бесполезно – они нам будут давать сугубо профессиональные инструкции, которых ни ты, ни я попросту не поймем. Да и как им объяснить? Шум поднимется... Начнут настаивать, чтобы мы возвращались, полиция подключится, выйдет переполох до небес...
– Короче, – сказал Кацуба. – Я согласен, что вы оба – великие авиаторы. Не объясните ли сжато и конкретно, каковы наши ближайшие перспективы?
– П р и м е р н о я представляю, куда лететь, – сказал Мазур. – Есть обычная карта, есть компас. Но непременно станем блуждать и рыскать, я, откровенно говоря, плохо представляю, где мы сейчас находимся... Где на нашей карте Эль-Кальварио?
– Примерно вот здесь, – показала Ольга торопливо.
– Слышал? – хмыкнул Мазур. – Примерно...
– Ладно, погода самая что ни на есть ясная, лететь я с грехом пополам лечу, знаю направление, куда следует держать... – доложила Ольга.
– Тогда отклонимся к западу, – сказал Мазур. – У нас есть одно преимущество: Луису нужно было беречь горючее на обратный путь, а нам это в принципе не нужно, долететь бы вовремя, а там уж как-нибудь выберемся. Горючего для экспериментов по ориентированию достаточно, так что наберитесь терпения, и, я вас умоляю, не критиканствуйте...
Глава одиннадцатая
Чудище с зелеными глазами
Давно уже стало ясно, что Мазур самоуверенно взвалил на себя неподъемную задачу. Попал в положение человека, который прекрасно умеет водить машину, но оказался в дикой глухомани, который час колесит по переплетениям проселочных дорог, где нет ни указателей, ни прохожих...
Он добросовестно держал курс на северо-запад, но под крылом самолетика уныло простиралось зеленое море здешней тайги, время от времени, должно быть, разнообразия ради, перемежавшееся невысокими горами. Рек, речек и речушек внизу посверкивало несказанное количество, и эту паутину никак не удавалось привязать к их карте, пусть и подробной. В тридцатые годы летчики в подобных случаях снижались настолько, чтобы прочитать вывески на железнодорожных станциях, однако эта хитрость бесполезна там, где железных дорог мало. На исходе первого часа Мазур увидел внизу железную дорогу, но это ничуть не облегчило задачу, наоборот, моментально помогло понять, что он отклонился на полсотни километров восточнее. Садиться возле какой-нибудь из трех попавшихся на пути деревушек он не решился – неизвестно было, удастся ли потом взлететь, к тому же деревушки располагались в изрядном отдалении от рек, так что лодок там заведомо не достать...
Никто его не упрекал. Ольга без напускного сочувствия, вполне искренне поведала, что не всякий опытный пилот сумеет тут ориентироваться. Кацуба помалкивал вообще – самолет водить он не умел, а потому не считал себя обязанным лезть в критики.
Вечерело, тени внизу стали гораздо длиннее, темнее, гуще, стрелка указателя горючего все откровеннее льнула к нулевой отметке, как шлюха к денежному клиенту. Мазур прекрасно помнил, как молниеносно заходит здесь солнце...
– Ну вот что, – сказал он, ни на кого не глядя. – Пора что-то делать. В темноте я тут не летун...
– Пора, – безразличным тоном сказала Ольга, давая понять, что перечить командору пробега не осмеливается, однако самое время искать какой-то выход...
– Идей, откровенно говоря, мало, – сказал Мазур. – Либо сажусь в первой же попавшейся деревне, какая только встретится за... – он покосился на стрелку и горящую рядом с ней алую лампочку, – за следующие пять минут, либо выбираем подходящую прогалину и садимся в глуши. Плюнем на все сложности, свяжемся по радио с Барралоче, вернемся, наймем еще один самолет... Думаю, с нашими бумагами, при теплых отношениях с сеньором бригадным комиссаром, за решетку не упрячут, поверят, что все именно так и было, как мы... Ага! Везет дуракам...
Он заложил вираж, и самолетик завалился вправо. Сбросив скорость, снизившись метров до трехсот, Мазур принялся описывать широкие круги вокруг деревни. Снизился еще метров на сто. Окруженные невысокими валиками геометрически четкие участки земли, стоявшие россыпью домики, невысокая церковь, путаница тропинок, табунок каких-то животных, испуганно кинувшихся в сторону... Небольшая толпа на окраине...
– Садимся, – решительно сказал Мазур. – Держитесь за воздух...
И повел самолетик вниз, прошел над широкой прогалиной, вроде бы подходящей, развернулся, выпустил закрылки, сжал штурвал. Серо-коричневая земля приближалась с неприятной быстротой, справа, вздымая пыль, шарахнулся табунок тех самых высоких, бесхвостых животных, мелькнули невысокие стожки, чахлый плетень, к а с а н и е, легонький удар, зубы так и лязгнули...
Со всех сторон поднялась густая легчайшая пыль, Мазур, уже ничего не видя вокруг, выключил моторы и дал тормоза, ощущая собственной задницей, как швыряет самолетик на рытвинах и буграх.
Потом все кончилось, очень быстро осела пыль. Отдуваясь, Мазур расстегнул ремень, окинул спутников беглым взглядом и с радостью убедился, что никто даже язык не прикусил. Огляделся.
Справа протянулось кладбище, где между густых пучков жесткой травы стояли странные сооруженьица – глинобитные надгробия чуть ли не в рост человека, похожие на буханку хлеба, косо срезанную с обеих сторон на высоте примерно половины. Венчавшие их четырехконечные католические кресты кое-где покосились.
Слева – крохотные поля, обнесенные невысокими каменными стенками. У ближайшей оградки стояло, сбившись в кучу, десятка два высоких, стройных лам – они настороженно таращились на свалившийся с неба странный предмет, стригли ушами, украшенными яркими красно-желтыми кисточками. Видно было, что готовы рвануть подальше при первом подозрительном звуке или движении. Дальше, за полями, раскинулась деревня.
– Предусмотрительный ты человек, – проворчал Кацуба. – Прямо к самому кладбищу подрулил, чтобы в случае чего не было лишних хлопот, и нести нас было совсем даже недалеко...
Мазур промолчал, прикрыв глаза и облегченно вздыхая, зато Ольга не вытерпела:
– А некоторым лучше бы помолчать, легко с пассажирского места наводить критику...
– Да это я от радости язвлю, – сказал Кацуба. – Коммодор – великий человек, я это всегда подозревал, а теперь знаю точно... Ну что, пойдем в деревню? Надеюсь, здесь скальпов не снимают и к столбу пыток не привязывают?
– Какие скальпы? – возмутилась Ольга. – Несчастные люди, бедняки, перебиваются кое-как...
– Олечка, у вас определенно что-то случилось с чувством юмора, – сокрушенно сообщил Кацуба.
– Устала, – отрезала она. – Не каждый день к столу привязывают и собираются тянуть жилы... Пойдемте. Для старосты такой вот деревеньки мы, с нашими авторитетными столичными бумагами, будем выглядеть прямо-таки высшими существами...
– А герильеро здесь водятся? – серьезно спросил Мазур.
– Вполне возможно, – столь же серьезно сказала она. – Куда только ни забредают, так что возьмите автоматы и распакуйте мой «гаранд»...
Чем ближе они подходили к деревне, тем сильнее убеждались, что там происходит нечто неладное. Конечно, не стоит мерить чужой провинциальный быт на свой аршин, но долетавшие с окраины возбужденные крики что-то не походили ни на общую пьянку после успешного сбора урожая, ни на неизвестный народный обряд...
Предосторожности ради решили приблизиться к орущей толпе с тыла – в глуши, пояснила Ольга, как нельзя лучше проходят самые дешевые эффекты вроде неожиданного появления. Они должны быть чем-то весьма увлечены, раз не отвлеклись даже на прибытие самолета, – штуки в здешних местах, конечно же, редкой и предельно экзотической, вроде спускаемого аппарата космического корабля...
Сделали небольшой крюк, шагая меж домов. Попадались особо престижные по здешним меркам строения из адобес – необожженного кирпича, – крытые неоцинкованной жестью, а парочка даже набившей оскомину рифленкой. Но большинство – простые лачуги, слепленные из глины пополам с сухой травой. Правда, чуть ли не над каждой торчала телеантенна-тарелка.
Очень похоже, хваленая индейская невозмутимость – а уже ясно, что деревня индейская, – была присуща лишь куперовским героям. Здешние «индиос» вопили и махали руками, словно бразильские футбольные болельщики или отечественные пьющие люди, ломившиеся в магазин в ужасные времена полусухого закона. Женщин почти не было, в основном мужчины в ворсистых штанах по колено, войлочных шляпах, с красными и синими пончо через плечо (попадались, правда, индивидуумы, экипированные с дешевым городским шиком – джинсы при домотканой рубашке, костюм из магазина готового платья, но с пиджаком, надетым на голое тело).
Средоточием шума была хижина с одним-единственным окном и дверным проемом без двери. Вот сидевший на глиняном порожке человек как раз и был воплощением классической невозмутимости героев Купера: зажав меж колен высокое дряхлое ружьецо, он курил дешевую черную сигару, время от времени похлопывая левой рукой по рукояти всаженного в землю мачете. Орущая толпа особенно не напирала, держа некое, словно бы строго оговоренное расстояние. Время от времени кто-то выскакивал вперед, но тут же, пару раз взмахнув кулаком, нырял назад, в плотно сбитую толпу односельчан. Чуть в стороне помещался старик в черной рясе, с тусклым крестом на груди, порой он пытался, такое впечатление, навести порядок, но его почти не слушали.
Кацуба вразвалочку двинулся прямо на толпу, мурлыкая:
- Село солнце, село за далекие моря,
- Мне драться надоело за идеи Октября...
Удержав его за локоть, Ольга плавным движением выдернула «беретту» из кобуры и дважды выстрелила в воздух.
Эффект получился поразительный – толпа вмиг шарахнулась, распадаясь надвое так, словно на нее пер танк. Моментально настала томительная тишина. Сидевший продолжал невозмутимо пускать вонючий дым.
Решив ковать железо, пока горячо, Ольга шагнула вперед и, перебросив пистолет в левую руку, правой помахала пресловутым сальвокондукто – даже после всех свертываний-разворачиваний и пребывания в кармане бумага с печатями выглядела внушительно. Мазур зорко поглядывал, не решит ли кто-нибудь повести себя некорректно. Священник подошел к Ольге, она, к некоторому удивлению Мазура, присела, согнув правое колено – а это и называется подойти под благословение, – выпрямилась и громко бросила в пространство несколько фраз с неподражаемой барственной интонацией, в ее устах вовсе не казавшейся актерством.
К ней опасливо подошел толстый индеец – тот самый, в городском пиджаке на голое тело, с увесистым серебряным крестом на груди. Кто-то из толпы попытался было вклиниться со своими объяснениями, но теперь уже индеец рявкнул на него так, что сразу стало ясно: он и есть местная власть. Как это у них называется? Ага, сеньор алькальд.
Священник и алькальд что-то возбужденно объясняли Ольге. Она слушала, спрятав пистолет и страшную городскую бумагу. Народ безмолвствовал в полном соответствии со строками пушкинской трагедии. Сидевший докурил сигару и отшвырнул дымящийся бычок, едва не угодив на чью-то босую ступню. Хозяин ступни молча шарахнулся, его подтолкнули локтем, призывая к тишине и спокойствию.
– Н-да, Шекспир в мягком бумажном переплете... – покрутил головой Кацуба. – В таких местах иногда самые натуральные шекспировские страсти случаются, дело-то не в декорациях, а в бурлении и накале эмоций...
– Да что такое? – жадно спросил Мазур.
– Чудище с зелеными глазами, сиречь ревность. Вон тот обормот, на которого они все напирают, – местный охотник. Надо полагать, особенной любовью односельчан не пользуется, как оно и бывает на всех широтах: они все нищие, но прикованы к своим клочкам земли, охотник ничуть не богаче, но как бы свободнее – шляется себе по лесам целыми днями, пока другие в поле горбатятся... Вон как вызверились... Другому бы, глядишь, с рук и сошло...
– Что сошло? Да объясни ты!
Кацуба повесил автомат на плечо, почесал в затылке:
– Говорю тебе – Шекспир. К женушке повадился какой-то хваткий парень... я не понял, кто такой, какое-то местное слово... ага, ясно, нечто вроде караванщика, караваны лам на базар гоняет, а это, по здешним меркам, фигура – и денежки в кармане звенят, и городское обхождение знает... Короче, вернулся охотничек раньше срока и застукал парочку «ин флагранте»[38]. Кавалер успел рвануть в неизвестность, не утруждая себя надеванием порток, а вот неверная женушка доигралась... Мачете видишь? Все в пятнах?
– Он ее, что...
– Ага. Рубанул пару раз – и ни печали тебе, ни воздыхания... А местные, да будет тебе известно, гомонят отнюдь не из ярого законопочитания. Мотивы тут сугубо житейские: полиция наедет, следствие будет вести, пока всех кур не слопает и все вино не выжрет, да вдобавок у покойницы в соседнем селении – весьма богатая по здешним меркам и влиятельная родова, с них станется нагрянуть в гости с ружьями и бензинчиком... Бывали, говорят, прецеденты, деревни в таких случаях дотла выгорают. Закон в этих местах – понятие относительное... Погоди!
Он подошел к троице и вступил в разговор. Мазур остался в одиночестве, торчал с автоматом на плече, как болван, посреди пыльной улочки. Две худые собаки, подойдя совсем близко, с любопытством к нему принюхивались. Толпа кидала искоса боязливо-любопытные взгляды. В первом ряду Мазур заметил молодую индеанку, которая в городском платье и с хорошей косметикой смотрелась бы не хуже иных манекенщиц, и подумал, что ревность и прочие страсти здесь выглядят, в общем, столь же естественными, как и в более цивилизованных местах. Где красота, там и все сопутствующее...
Кацуба вдруг подошел к сидевшему на крыльце – тот, не меняясь в лице, что-то коротко сказал в ответ на вопрос и подвинулся, – а толстый алькальд, надсаживаясь, принялся орать на односельчан. Те, поворчав немного, принялись понуро расходиться, кое-кто с любопытством оглядывался. Вслед за ними, повинуясь решительному Ольгиному жесту, поплелся и сам алькальд, что-то ворча под нос. Проходя мимо Мазура, почтительно раскланялся – и украдкой поддал кулаком индейской красавице, через плечо пославшей Мазуру совершенно недвусмысленный взгляд.
Потом подошел священник, лицо у него было крайне усталое, печальное. Не зная, как себя держать, Мазур коротко покло-нился.
– Меня зовут отец Гальвес, – сказал старик. – Сеньорита спрашивала про герильеро – их здесь нет, не беспокойтесь. Давненько не бывало – разве что п р е ж н и е, еще при доне Астольфо... Не скажу, что ваше предложение мне по душе, но, может быть, так и лучше... Проведя столько лет в глуши, начинаешь на многое смотреть иначе...
Ничего не понимая, Мазур на всякий случай кивал с умным видом. Старик печально улыбнулся:
– Когда я был молодым, все казалось простым, ясным и заранее разложенным по полочкам. И только с годами начинаешь понимать, что иногда высшая мудрость – в том, чтобы н е б ы т ь судьей, как Спаситель и учил... – Он поднял руку и осенил Мазура крестным знамением. – Думаю, до утра ничего т а к о г о не случится, но с рассветом все же постарайтесь уехать побыстрее... Если не погнушаетесь скромным гостеприимством – милости прошу на ужин...
Кивнул и пошел прочь, подметая подолом рясы сухую серо-коричневую землю. Так ничего и не поняв, Мазур направился к хижине, спросил издали:
– Объяснит мне кто-нибудь, до чего вы тут договорились?
– Все очень удачно складывается, – сказала Ольга. – У него, – она показала на невозмутимого охотника, отрешенно беседовавшего с Кацубой, – есть лодка, дряхленькая, но с мотором. До Чукумано, если водой, – километров восемьдесят, ты не так уж и заблудился, просто забрал в сторону... На рассвете отплываем. Он согласен быть проводником – за ружье. Ну, сам понимаешь, ружье с запасом патронов ему скоро понадобится, собирается уходить в лес, к барбарос, потому что иначе либо полиция его прихватит, либо родственники жены, что гораздо вероятнее, отправят к праотцам без всякой лишней экзотики вроде столба пыток или снятия скальпа...
– И что, удастся ему спрятаться? – с любопытством спросил Мазур.
– Наверняка. Сбежавший любовничек не из той деревни, где живут родственники жены, так что, пока там узнают, он уже будет далеко. В лесах кого только нет...
– Погоди, – сказал Мазур, понизив голос. – О н а, значит, там? – Он кивнул на дверной проем.
– Где же ей быть? Хоронить неверную супругу он отказался категорически, завтра старухи займутся... Алькальду я сказала, что мы из полиции и сами его увезем в город. По-моему, он не до конца поверил, продувная бестия, однако для него главное – избежать лишних неприятностей. Да и падре, пусть и без особого воодушевления, нашу идею поддержал, вот алькальд и обрадовался случаю спихнуть с себя всякую ответственность, избежав при этом тягостного постоя полиции. П о т о м, конечно, некоторый шум все же поднимется, когда прознают родственники, но хлопот будет не в пример меньше... – И по неисповедимой женской логике вдруг с интересом спросила: – А ты мог бы меня вот так вот убить?
– Изменишь – узнаешь, – мрачно сообщил Мазур.
– С кем? – Она тоскливо огляделась. – Одни «индиос», и все мои платья – в Барралоче... Алькальда, что ли, совратить?
– Вот тогда я тебя точно зарежу, девушка из общества, – сказал Мазур.
На крыльце, похоже, обо всем договорились. Кацуба похлопал индейца по плечу, что тот перенес с брезгливой невозмутимостью, подошел к ним:
– Порядок. На рассвете уплываем. Оружия у нас столько, что одного «винчестера» можно безболезненно лишиться.
– А что ты ему сказал? – спросил Мазур.
– Да чистую правду, – ухмыльнулся Кацуба. – Не всю, разумеется... Сказал, что там, на Чукумано, – наши враги, которых мы, не исключено, будем резать. Иначе нас могут зарезать первыми. Наш новый друг сеньор Бокаси это воспринял абсолютно спокойно: прекрасно вписывается в его мировоззрение и систему философских взглядов. Врагов, понятное дело, надо резать, пока они тебя первыми не зарезали. Одно уточнение: резать вместе с нами наших врагов он не собирается – это мол, наше личное дело. Но, я думаю, и без него обойдемся, а? Главное, проведет к самым озерам... Пошли за вещами? Я так прикидываю, нужно разбить палатки поблизости от данного домика: чтобы народец видел Бокаси под охраной слуг правопорядка и не решился бы на самодеятельность, а то без проводника оставят, черти...
...Ночи в этих местах стояли прохладные, но в их крохотной палатке было тепло, холода они не чувствовали, расслабленно прильнув друг к другу, обнаженные, опустошенные. Скомканное легкое одеяло валялось в углу, сквозь проемы, затянутые тончайшей москитной сеткой, просачивались непривычные для Мазура запахи здешней деревенской ночи: пахнет травой, землей, животными, но как-то и н а ч е, незнакомо...
Голова Ольги лежала у него на груди, и он вдруг ощутил хотя и мгновенный, как выстрел, но жуткий, парализующий, неодолимый страх – снова показалось, что все это ему чудится. В с е.
Виноват был земляк, черт его подери, питерский поэт Шефнер. Мазуру как-то попалось на глаза его стихотворение, короткое, быть может, не являвшее собою творческую вершину, но по сути своей жуткое. Шефнер однажды задался вопросом: а не причудились ли ему последние десятилетия жизни, не есть ли это на самом деле молниеносный предсмертный бред умирающего на Второй мировой солдата?
Когда Мазуру было тридцать, вирш этот он бегло прочитал и забыл. В сорок – вспомнил, перечитал и содрогнулся. Стареющие мужики подвержены всевозможным иррациональным страхам. Доктор Лымарь как-то заявил, что такую вот, с позволения сказать, поэзию следует безжалостно изничтожать, поскольку с его, Лымаря, профессиональной точки зрения это не что иное, как учебное пособие для начинающего шизофреника, создающее почву для заскока, который попросту невозможно опровергнуть какими бы то ни было логическими, рассудочными аргументами. Он даже в очередной из своих запоев собрался было разыскать поэта Шефнера и поговорить по душам, но потом как-то рассосалось...
Словом, иногда, крайне редко, в минуту особенной тоски и усталости, прошивал этот пронзительный, щемящий страх. Конечно, всерьез он во все это не верил и, безусловно, далек был от любых проявлений сумасшествия, но как быть, если однажды тебя бросает в пот от мысли: а что, если погоня все-таки догнала, и на самом деле ты валяешься сейчас где-нибудь в саванне, глаза тускнеют, холодеет тело, поисковая группа еще осторожничает, приближаются не спеша, держа наготове автоматы, удерживая рвущихся с поводков овчарок, но передний видит, что с тобой все кончено, и подает остальным ободряющий знак? Только угасающий мозг еще работает с невероятной быстротой, и в доли секунды тебе снятся д е с я т к и лет жизни, со всеми деталями и подробностями, с запахами, звуками и ощущениями, с новыми встречами и расставаниями, достижениями и провалами...
Ольга пошевелилась, примостилась уютнее.
– Слушай, – сказал Мазур. – Что, собственно, они от тебя хотели? Виктория и компания? Не было времени подумать, а сейчас вот вспоминаю п о к а д р о в о... Они на нас сразу махнули рукой, за тебя взялись со всем старанием...
– Да пустяки, – сказала Ольга, не поднимая головы. – Эти идиоты, знаешь ли, заодно с доном Себастьяно вынесли смертный приговор и мне. По поводу все того же ультиматума. Я тогда тоже была в телестудии, вместе комментировали эпохальное послание, да вдобавок я с их точки зрения распоследняя империалистка, потому что отказываюсь передать свое состояние на нужды революции... У меня дома тоже где-то валяется такая же писулька, однотипная той, что Авила держит в рамочке на стене.
– Так, значит, это за т о б о й охотились, а не за нами? – вырвалось у Мазура.
– Очень похоже, – безмятежно сказала Ольга. – Вы-то их интересуете постольку-поскольку... Еще один козырь для торга, только и всего. Уж прости, если это чем-то задевает твое мужское самолюбие, милый... А на меня они и в самом деле охотились весьма целеустремленно...
– И ты с нами поехала?!
– А чихала я на этих придурков, – сердито сказала Ольга. – Чтобы в собственной стране нужно было жить с оглядкой на этих?!
– Знал бы я раньше...
– Ну, и что бы ты сделал? А? – тихонько рассмеялась она. – Влад, меня можно было остановить одним-единственным способом – ногу сломать. Или руку. Или шею. Но ты вряд ли когда-нибудь на такое решишься, verdad? Не переживай. Не так страшен дьявол, как его рисуют...
– Малюют.
– Вот именно, малюют. Ты заметил, что всякий раз вы их легко бьете даже при численном превосходстве с их стороны? Нынешняя герилья пока что не особенно опасна. Эчеверриа мне как-то подробно объяснял... Понимаешь, любые партизаны делятся на «терминаторов» и «истериков». «Терминаторы» проходят серьезную подготовку, часто опираясь на другие страны, вот они в с е р ь е з опасны. «Истерики» же – начинающие, любители. Есть оружие, этот их революционный порыв, фанатизм и злоба – но нет должной подготовки и натасканности. Обстрелять поезд, подложить бомбу, напасть скопом на окраинный полицейский участок, листовочки расклеить, в спину кому-нибудь пальнуть на улице – это они умеют. Но любой человек с соответствующей подготовкой кладет их в штабеля...
– Вообще да, – сказал Мазур. – Примерно так и можно сформулировать.
– Они пытались кое-что сделать, но единственный по-настоящему серьезный тренировочный лагерь тигрерос разгромили почти сразу же, сцапали почти всех нанятых инструкторов, а потом уже не давали развернуть чего-то даже отдаленно похожего, обрубили выходы за рубеж... Впрочем, даже с опытными людьми случаются самые позорные промахи. Взять Че Гевару – казалось бы, профи, теоретик и практик, прямо причастный к победе герильи на Кубе. Но потом, в Боливии, он вел себя, как вырвавшийся поиграть в индейцев мальчишка, их моментально ликвидировали...
– Бог ты мой, – сказал Мазур. – Как мы когда-то в юности любили этого Че... «Прошел неясный разговор, как по стеклу радара, что где-то там погиб майор Эрнесто Че Гевара...»
– Это что, ты написал?
– Где там. Настоящий поэт, известный...
Читать бесплатно другие книги:
