Тени в переулке (сборник) Хруцкий Эдуард

Ночь перед расстрелом

Его расстреляли осенью 1924 года в гараже на Лубянке. Приводить в исполнение приговор именно там было очень удобно. Во-первых, заводился двигатель грузовика, работавший на бензоспиртовой смеси. Рев его заглушал щелчки револьверных выстрелов. Во-вторых, кровь легко смывалась с бетонного пола. В-третьих, трупы сразу же грузились в бортовую машину.

В те годы расстрел называли по-разному: «прислонить к стенке», «отправить в штаб к Духонину», «разменять» и т. д. Но это был сленг Гражданской войны. Во времена НЭПа говорили: «Его отправили в гараж».

Любимец гулявой Москвы куплетист Кока пел в московском кабаре «Нерыдай»:

Один из тех, кого расстреляли в то утро, написал в своей исповеди:

«Моральные требования заставляли меня принять непосредственное участие в расстрелах. Я себе сказал: я коммунист, подписываю фактически с полным сознанием своей ответственности смертный приговор врагу рабочего класса, неужели у меня не хватит мужества привести в исполнение этот приговор, я считал недостойным для себя, коммуниста, посылать другого малосознательного товарища исполнять этот приговор, считал недостойным не показать ему пример. В первый момент было тяжело. На войне я убивал много, но там другое дело: там действуешь в пылу аффекта, а здесь сознательно отнимаешь самое лучшее – жизнь. Я не знал, как подойти к первому, боялся, что не смогу сразу убить человека и заставлю его напрасно мучиться. Надо было еще, чтобы револьвер первый раз дал сразу три осечки! Когда упал первый человек, я стоял над ним растерянный. Силы воли было много: взял себя в руки и почти всегда участвовал в расстрелах, причем сознательно никогда не одурманивал себя спиртом, как это обыкновенно делалось. Чека была в то время всё, и обыватели держали курс на Чека. Недаром говорили, что все делятся на сидевших, сидящих и тех, которые будут сидеть. Мое имя гремело в Киеве, меня считали грозой и указывали пальцами…»

(В отрывках из рукописи сохранен стиль и орфография оригинала.)

Имя одного из руководителей Киевской ЧК было Николай Панаретов. Это он написал исповедь, закончив ее за ночь до расстрела. Его биография заслуживает того, чтобы рассказать о нем более подробно.

Когда-то, совсем мальчишкой, я прочитал книгу, поразившую меня, – «Хождение по мукам» Алексея Толстого. Я столько раз за свою жизнь перечитывал ее, что практически выучил наизусть.

Вспомните расхлябанный мягкий вагон, посланцы Махно – Рощин и Лева Задов – пьют спирт и едут в Екатеринослав. Задов говорит Рощину: «Мчусь в кровавом вихре».

Эти слова необыкновенно точно характеризуют всю жизнь непростого человека Николая Панаретова: гимназиста, студента, прапорщика в Первую мировую, партийного функционера РСДРП, чекиста, налетчика.

Странная, жестокая, лихая жизнь человека, попавшего в «кровавый вихрь».

Отец его был врачом, мать – акушеркой. Потом семья переехала в Томск, где Николай поступил в гимназию. Обычная трудовая интеллигентная семья, не чуждая либеральных взглядов.

В 1911 году Николай Панаретов едет в столицу продолжать учебу. Он поступает в Кронштадтское военно-морское инженерное училище, но быстро уходит из него. Получить после выпуска серебряные погоны и стать на флоте офицером, как говорили тогда, второй категории – не для него.

Он решает делать гражданскую карьеру и поступает в Петербургский университет.

А через два года начинается война. Он освобожден от призыва; студентов тогда до окончания учебы в армию не брали. Но Панаретов добровольно идет в школу прапорщиков, заканчивает ее и попадает на австрийский фронт. Молодой прапорщик принимает полуроту.

Панаретов оказался хорошим командиром, а главное, храбрым. Он первым поднимался в атаку, отважно дрался, удерживая позиции, ходил в ночной поиск за языком. За полгода он получил следующий чин и первые офицерские награды за храбрость.

В одной из атак Панаретов был ранен и контужен и очнулся в плену. И здесь его жизнь больше напоминает авантюрный роман. Он готовил знаменитый побег генерала Лавра Корнилова, трижды бежал сам.

Его ловили, избивали и после третьего побега отправили в спецтюрьму. Там он начал симулировать паралич правой стороны. Австрийские военные врачи не могли его расколоть и решили обменять на потерявшего ноги австрийского офицера.

Обмен происходил на границе Швеции и Финляндского княжества. Когда носилки с парализованным русским подпоручиком перенесли через границу, больной вскочил и, к великому изумлению собравшихся, начал плясать.

В Петроград он вернулся героем. О нем писали газеты, лучшие салоны столицы распахнули для него двери.

Панаретов закрутил ослепительный роман с красавицей фрейлиной высочайшего двора Ганецкой.

Предреволюционный Питер гулял, как перед Страшным судом. Все дни Панаретов проводил в кутежах, благо деньги были, и бесчисленных романах.

И грянула Февральская революция. Пробил час авантюристов всех мастей.

Мадам Ганецкая была близка к самому Керенскому и князю Львову.

Перед героем войны открывались перспективы стремительной карьеры. Но Панаретов уезжает на фронт. Офицеры дивизии встречают его как героя. Еще бы, боевой офицер, оказавший помощь в побеге самому генералу Корнилову.

Но Панаретов игнорирует офицерское собрание, организовывает солдатские комитеты и позже вступает в РСДРП. Итак, офицер, увенчанный славой, выбирает большевиков, отказавшись от заманчивых перспектив, предложенных правительством Александра Федоровича Керенского.

Почему?

Мне думается, решение это было обусловлено внутренней сущностью Панаретова. Тяжелая доля окопного офицера, плен, побеги, избиение в лагерях и тюрьмах закалили его характер, а природная жестокость искала выхода. Его не устраивало правительство либералов-конформистов. Их деяния были неумелы и бессмысленны.

Вспомним хотя бы знаменитую амнистию уголовникам, объявленную Керенским, который заявил, что выпущенные на волю налетчики, мокрушники, медвежатники и квартирные воры пойдут немедленно на призывные пункты, чтобы защищать либеральные идеи.

Этого не случилось. Россия погрузилась во мрак уголовного террора, тем более что новые карательные органы еще не были созданы, а старые – уже уничтожены.

Я привел лишь один пример, а таких напастей были сотни.

Душа Панаретова тосковала по твердой руке, которая могла бы навести порядок в стране. Поэтому он и выбрал большевиков.

Произошел конфликт между председателем полкового комитета и командиром. Панаретов стреляет в полковника и бежит.

Он уезжает в Киев, где работает врачом его мать. Там и застает его Октябрьская революция. Началась новая страница жизни Николая Панаретова.

Но вернемся на мгновение в московское кабаре «Нерыдай» и послушаем еще одну шансонетку знаменитого Коки:

Немцы, опереточное правление гетмана Скоропадского сменились сечевыми стрельцами Симона Петлюры, потом пришли большевики. Их выбил из города корпус деникинского генерала Бредова, потом опять большевики. Их выгнали из матери городов русских кавалеристы Пилсудского. Но поляки недолго удерживали Киев, они ушли, и вернулись большевики, на этот раз надолго.

Николай Панаретов выбивал сечевиков со станции Киев-Товарная, был начальником секретной охраны города, дрался в партизанских отрядах. Дважды был арестован белой контрразведкой и дважды бежал из-под расстрела, во время последнего побега захватил списки деникинской агентуры и передал их в ЧК.

Его избирают секретарем Киевского горкома партии. Панаретов прекрасный оратор, он умеет разговаривать с рабочими и пользуется на предприятиях города незыблемым авторитетом. Но в двадцатом году Киев захватывают польские кавалеристы. После их ухода Николая Панаретова направляют на укрепление кадров чрезвычайных комиссий. Его назначают начальником одной из ключевых оперативных служб – СПО (секретно-политического отдела).

Ах, Киев!.. Прелестный и зеленый, несмотря на войны и разруху. На Крещатике на каждом шагу частные рестораны, вареничные, кафе.

В городе наравне с советскими деньгами ценятся золотые царские империалы, польские злотые, немецкие марки и английские фунты.

Спекулянты и валютчики, налетчики и эсеры, белые заговорщики заполняют кабаки и гуляют, словно в последний раз.

Новый начальник СПО становится секретарем партийной ячейки всех карательных органов города, это дает ему неограниченную власть над своими коллегами.

Панаретов был умен и образован. Он знал, что главное в работе оперативника – агентура. Он вербует людей. Спасает некоторых из «гаража» и делает своими осведомителями.

Многие спасенные им из тюрьмы и от расстрела люди будут его верными помощниками и тогда, когда он уйдет из спецслужбы.

Агенты Панаретова открывали кафе и рестораны, создавали тайные игорные притоны и дома свиданий. Туда, как мотыльки на огонь, слетались спекулянты, заговорщики и бандиты.

Новый начальник СПО оказался прекрасным оперативником. Согласно документам, его отделом были за короткое время раскрыты четырнадцать крупных заговоров.

Именно он добил остатки «Азбуки», шпионской организации знаменитого Василия Шульгина, уничтожил деникинскую резидентуру, польские и савинковские подпольные группы, петлюровский центр атамана Ангела, врангелевскую агентурную сеть, франко-чешское разведывательное подразделение.

Но кроме материалов о шпионаже к начальнику СПО стекались сведения о красивой жизни партийной элиты, об их взятках, незаконных реквизициях, кутежах и связях с проститутками.

Мы за долгое время советской власти привыкли к книгам и фильмам о революции, где говорилось об аскетизме и бескорыстии ее вождей. Мы с детства знали, что дедушка Ленин делил свой скудный паек с детьми, что морковный чай и вобла были основной пищей партийных руководителей. Мы столько раз об этом читали и видели в кино, что поверили этому бреду.

На самом деле все обстояло иначе. Власти предержащие и тогда и сегодня жили и живут как хотят, ни в чем себе не отказывая.

Красивые сказки – для дураков.

Вернемся к исповеди Николая Панаретова. Я уверен, что человек, знающий, что его расстреляют, не станет кривить душой. Он сам, глядя на партийную элиту, решил жить красиво.

«Постепенно меня заела власть, и я сам обюрократился. Переехал из рабочего квартала в центр, занял квартиру, появился повар, комнаты обвесились коврами, сбросил старую фуражку и теперь стал тщательно одеваться, пешком уже отвык ходить, постепенно втягивал машинально и жену. Она в то время уже была членом партии и работала казначеем Губкома. У нее появился котик, шелковые платья.

Все это было так просто, написал записку в хранилище и конец, казалось, никакого злоупотребления нет, и вдобавок все так делают на твоих глазах».

Хочу пояснить, что хранилище было местом, куда свозились реквизированные у населения ценности.

Панаретов умело использовал агентурные данные при дележке ценностей. Партработникам это не понравилось, и его направляют председателем ЧК в Умань. В самый центр желто-блакитного бандитизма.

Как пишет Панаретов, здание ЧК в Умани находилось в чудовищном состоянии. В нем даже не был оборудован тюрпод.

Я долго искал разъяснение загадочного слова, пока не выяснил значение этой аббревиатуры.

Тюремный подвал. Вот по какому поводу переживал новый председатель Уманской ЧК.

Панаретов сделал тюрпод, более того, создал специальную кавалерийскую часть, поставил как надо оперативную работу и в несколько месяцев с невероятной жестокостью разгромил в уезде банды.

Кажется, надо праздновать победу. Враг разгромлен, чекистская работа налажена. Но те, кто перевел его в Умань, были людьми памятливыми.

Сначала его замучили проверками, которые не нашли ничего предосудительного. А потом грянула знаменитая партийная чистка.

Вот и его, как бывшего офицера и разложенца (вспомнили повара, квартиру в центре, ковры), исключили из партии и уволили из ЧК.

Проголосовали и пошли в свои увешанные коврами квартиры пить «мартель» и рассуждать о чистоте партийных рядов.

Панаретову не зачли ничего. Ни побеги из белой контрразведки, ни ликвидацию антисоветских центров, ни вычищенный от бандитов уезд.

На заседание парткомиссии пришел известный на Украине чекист, чью работу в свое время высоко оценил представитель ВЧК Николай Реденс. А вышел из здания молодой человек без работы и перспектив.

Вышел озлобленный, ненавидящий, но не сломленный.

Панаретов быстро нашел себе весьма прибыльное занятие. Его приютил Леонид Гацук, которого он в свое время спас от «гаража», сделал своим агентом и открыл для него кафе. Леонид помнил добро и приспособил бывшего опера к делу, связанному с контрабандой. По подложным документам он ездил в Польшу как представитель Киевского военного округа и закупал там товар, который нелегально переправляли к ожидавшему в погранзоне Панаретову.

За несколько месяцев тот стал хорошо разбираться в драгоценных камнях, мануфактуре и парафине.

Появились приличные деньги. Вновь начались кутежи и романы.

Но в начале двадцать второго года пограничники накрыли контрабандное окно через границу. Панаретова спасла лошадь-зверь, унесла его от погони.

Надо было начинать новое дело. Вместе с ним контрабандой занимались братья Партер, лихие одесские жулики. Они спекулировали, подделывали платежные поручения, печатали фальшивые деньги.

Но быть обычным аферистом и спекулянтом Николай Панаретов не мог. Он любил риск. И начал сколачивать банду налетчиков. Оружия у него было дос таточно. Револьверы, пистолеты разных систем и даже гранаты. Все это он прихватил на всякий случай, уходя из ЧК.

Он был слишком опытным оперативником, поэтому в банду отбирал людей проверенных. А «пробивал» он их через свою старую агентуру, которой в свое время нашпиговал Киев.

У него оставались свои люди в ГПУ и в милиции, они тоже не отказывали в помощи своему бывшему коллеге, тем более что он щедро оплачивал услуги.

Наконец состав банды определился. В нее вошли братья Партер, Гацук, Мошенберг и известный налетчик Леня Киевский. Наводку Панаретову давали его бывшие агенты. Из осторожности он использовал их лишь для одного дела. Рассчитывался и больше не встречался.

На первое дело дал подвод бывший стукач Сузиков. Он поведал своему шефу, что в квартире дома на углу Фундуклевской и Нестеровской под кроватью должен находиться чемодан с крупной суммой денег и ценностями.

Они ворвались в квартиру бывшего сахарозаводчика, положили хозяев на пол. Но искомого чемодана не нашли. Как потом выяснилось, хозяева переставили его в другое место.

Взяли серебро, мануфактуру, немного денег, украшения хозяйки квартиры.

На дело Панаретов пошел загримированный, а все остальные закрывали лица платками.

Добыча была небольшой, но первый шаг был сделан. Добытое немедленно продали, а деньги поделили. Панаретов делил честно, в равных долях.

Потом было совершено еще несколько удачных налетов на квартиры киевских спекулянтов. По городу поползли слухи о новой загадочной банде, которая грабит только богатых.

В ноябре 1922 года у Владимирского собора банда напала на артельщика Сахартреста. Гацук отключил его ударом по голове, а Панаретов забрал корзину с деньгами. Там было девяносто миллиардов рублей, что даже по тем временам считалось крупной суммой.

Это были уже не перепуганные спекулянты. Бандиты подняли руку на госсобственность, и сразу же ими стали заниматься серьезно.

При чтении рукописи Панаретова поражает обыденность в совершении преступлений. Вошли, заняли квартиру, собрали всех в одной комнате, начали искать деньги и ценности. Забрали и ушли, предупредив, чтобы из комнаты никто не уходил, так как на ручке двери висит граната…

Панаретов писал о налетах, как о привычной и однообразной работе. Для него, привыкшего проводить масштабные и хитроумные оперативные комбинации, она была именно такой.

Только об одном неудавшемся налете он пишет более красочно, и только потому, что там была перестрелка.

Бывший агент Саша Лысый поведал Панаретову, что его сосед, командир из дивизии Григория Котовского, тайно переправляет по приказу начдива за границу сто тысяч золотых рублей.

Все как и нынче: герои революции прячут награбленное за кордоном.

Но вернемся к налету. Панаретов постучал в дверь и сказал, что у него срочный пакет от начдива Котовского. Однако лихой красный конник сразу понял, что это туфта, и начал из маузера палить в дверь. Бандиты выбежали на улицу и бросились к машине. А бравый котовец бил по ним с балкона пятого этажа.

К счастью для людей Панаретова, он был пьян и никто не пострадал. Но история эта наделала много шума. Тем более что на счету у банды уже было более десятка налетов.

Начался активный розыск налетчиков. Панаретов меняет квартиры, ходит по улицам загримированный. Но все же совершает налет на квартиру мануфактурщика Хазанова. Там, кроме хозяев, были гости, и один из них, несмотря на грим, опознал бывшего чекиста.

Теперь делом банды занялось ОГПУ. Это уже было серьезно, тем более что чекисты знали, кого искать.

Бывший коллега, начальник раймилиции сделал Панаретову и его людям новые документы, и они уехали в Москву.

Надо сказать, что в своей исповеди Панаретов подробно пишет о всех бандитах, мошенниках, фальшивомонетчиках и спекулянтах. О налетах и аферах. Но не называет никого из бывших коллег, помогавших ему.

Даже бывших агентов не называет, кроме одной фамилии человека, давшего первый подвод, который, как выяснилось, через шесть месяцев умер.

Итак, Москва. Разгар НЭПа. Рестораны, кабаре, театры, казино.

Деньги были, тем более что Исаак Партер напечатал огромную сумму фальшивых червонцев, которые Панаретов с компанией втюхали доверчивым лохам в Сызрани, Казани, Самаре. Но никаких денег не хватало Панаретову на разгульную жизнь.

Начался роман с известной опереточной дивой, и, конечно, казино съедало «нажитые» червонцы. В казино у столов с рулеткой собирался весь цвет столичного блатного мира.

Панаретов осторожно заводил новые контакты. Это в Киеве у него были агенты и кореша в ЧК и милиции. В Москве он должен начать с нуля. Деньги кончались, и он стал готовить первый налет в столице.

Весной 1923 года по собственной разработке банда Панаретова совершает первый налет – на квартиру по адресу Солянка, дом номер 1. Хозяин, некто Айзенфельд, имел свой магазин на Никольской.

Взяли немного. Срочно начали готовить новое дело. В Москве Панаретов сотоварищи совершил за полтора года более десяти налетов.

И хотя его бандой занималась бригада ОГПУ по борьбе с бандитизмом, возглавляемая лучшим оперативником того времени Федором Мартыновым, Панаретов все время исчезал из поля зрения чекистов.

Он не имел связей с уголовным миром Москвы и свои налеты готовил сам, проводил тщательную оперативную проверку.

Несмотря на оперативную подготовку, хитрость, осторожность, он, как и большинство бандитов, погорел на скупщике краденого, хотя Самойлович, его человек, был тоже киевлянином и сбывал награбленное киевским «коллегам». Но в бандотделе ОГПУ тоже сидели не дураки. Операцию по задержанию Панаретова они начали через киевскую агентуру и вышли на человека, который сбрасывал товар, привезенный из Москвы. Николая Панаретова взяли на квартире Самойловича.

Ну а потом – скорый суд и расстрел.

В тюрьме Панаретов пишет свою исповедь, которую закончил, по словам Мартынова, в ночь перед расстрелом.

Бывший студент, офицер-герой, секретарь Киевского горкома партии, один из руководителей ЧК становится бандитом. Удивительная метаморфоза.

Но давайте вспомним знаменитого питерского бандита Леньку Пантелеева, тоже работавшего в ОГПУ и незаслуженно выгнанного.

Я вернулся к делу Панаретова, с которым познакомился в 1990 году, после документального фильма, однажды показанного по ОРТ, о молодых ребятах-спецназовцах, ставших наемными убийцами. Они мужественно воевали во всех горячих точках, были награждены орденами и медалями, хотели остаться служить, но их вышвырнули на улицу. Видимо, новой власти стали не нужны высокопрофессиональные и преданные родине солдаты.

На моей памяти вернувшиеся в сорок пятом молодые лейтенанты, не найдя себя в мирной жизни, уходили в криминал.

Я не хочу оправдывать бандитов и убийц. Но ведь начинали они жить иначе.

Начальник Петербургской сыскной полиции на допросе в комиссии Временного правительства по расследованию преступлений старого режима сказал:

– Россия – это страна, где не умеют ценить людей.

Кто бы ни правил на Руси – царь, Центральный Комитет, президент, – отношение к людям не меняется. В этом, видимо, и заключается загадка «таинственной русской души».

Убит в перестрелке

В нашей квартире было много книг. Они теснились на огромных полках в моей комнате, в коридоре, столовой. Полки были сработаны из мореного дуба, совершенно открытые. Книги покупали мои родители, любившие читать и привившие мне с раннего детства трепетное отношение к книгам.

Библиотека была довольно пестрая и собиралась по вкусам семьи. Отец любил исторические романы, мама предпочитала легкое чтение.

Но в кабинете отца стоял таинственный книжный шкаф. Он был всегда заперт, а застекленные дверцы закрывала темная материя. Больше всего на свете мне хотелось проникнуть именно в это таинственное хранилище человеческой мудрости.

Я быстро образовывался во дворе, рядом с которым бушевал Тишинский рынок, знаменитая блатная толкучка. И кореша у меня были соответственные. На первом этаже жил замечательный парень Валька по кличке Китаец, хотя ничего общего этот веселый блондин с многомиллионным населением страны за Великой стеной не имел. Он был отчаянным книгочеем, работал на заводе слесарем, и о нем все во дворе говорили: «Золотые руки».

Я поведал Вальке о таинственном книжном шкафе. Когда никого дома не было, Валька зашел ко мне, осмотрел шкаф и весело сказал:

– Не трухай, откроем.

Открыть-то было делом несложным, но, чтобы замести следы, следовало закрыть застекленную дверцу. Это прекрасно понимал мой подельник. И хотя отца дома не было, он занимался чем-то за пределами СССР, на посту оставалась мать, которая пользовалась изощренными методами наказания, как то: «две недели без берега».

Каждый день Валька давал мне вариант ключа, и я пробовал его.

Наконец заветный шкаф открылся. Каково же было мое разочарование, когда я увидел в нем кучу книг на немецком и английском, какие-то учебные пособия Военной академии, старую Военную энциклопедию. Ничего, что могло бы заинтересовать меня, я не обнаружил.

Я уж совсем собрался закрыть шкаф, как в углу заметил желтоватую обложку. Я потянул и не ошибся.

Л. Шейнин. «Записки следователя». В углу была таинственная надпись «Для служебного пользования», стоял номер с двумя нулями, цифры я не запомнил. Оговорюсь сразу: после 1953 года книга эта выходила огромными тиражами практически во всех издательствах страны.

Пугающий гриф «Для служебного пользования» вразумил меня, что сей труд из квартиры выносить нельзя. Мы с Валькой читали книгу в моей комнате, когда никого не было дома. И с каждым очерком погружались в мир уголовной романтики.

Особенно сразил нас рассказ о знаменитом питерском налетчике Леньке Пантелееве. Мы были потрясены его романтическим размахом и особым уголовным шиком.

Цитирую по книге Льва Шейнина:

«Но больше всего он любил появляться в нэпманских квартирах в те вечера, когда там пышно справлялись именины хозяйки, или свадьба, или праздновалось рождение ребенка. О таких семейных торжествах Ленька загадочными путями узнавал заранее.

В этих случаях Ленька всегда появлялся в смокинге, далеко за полночь, в самый разгар веселья.

Оставив в передней двух помощников и сбросив шубу на руки растерявшейся прислуге, Ленька возникал, как привидение, на пороге столовой, где шумно веселилось избранное общество.

– Минутку внимания, – звучно произносил он, – позвольте представиться: Леонид Пантелеев. Гостей прошу не беспокоиться, хозяев категорически приветствую!..

В комнате немедленно устанавливалась мертвая тишина, изредка прерываемая дамской истерикой.

– Прошу кавалеров освободить карманы, – продолжал Ленька, – а дамочек снять серьги, брошки и прочие оковы капитализма…

Спокойно и ловко он обходил гостей, быстро вытряхивая из них бумажники, драгоценности и все что придется.

– Дядя, не задерживайтесь, освободите еще и этот карман… Мадам, не волнуйтесь, осторожнее, вы можете поцарапать себе ушко… Молодой человек, не брыкайтесь, вы не жеребенок, корректней, а то хуже будет… Сударыня, у вас прелестные ручки, и без кольца они только выиграют.

Не проходило и десяти минут, как все уже были очищены до конца.

– Семе-э-н! – кричал Ленька в прихожую, и оттуда вразвалку, как медведь, медленно и тяжело ступая, выходил огромный, косолапый дядя с вытянутым, как дыня, лицом. – Семе-э-н, – продолжал Ленька с тем же французским прононсом, – займитесь выручкой.

Помощник, сопя и тяжело вздыхая, укладывал в большой кожаный мешок груду часов, бумажников, колец и портсигаров.

За столом по-прежнему царила мертвая тишина. Когда Семен кончал свое дело, Ленька снова отсылал его в прихожую и садился к столу.

Он молча наливал себе бокал вина и, чокаясь с хозяйкой, пил за ее здоровье.

Потом, сделав изысканный общий поклон, он удалялся, не забывая оставить в прихожей свою визитную карточку».

Прочитав этот отрывок, я представлял себе высокого элегантного красавца, забирающего деньги у проклятых буржуев, и никак не мог понять, почему угрозыск защищает нэпманов, которые, как объясняли нам в школе, «ведрами пили кровь рабочего класса».

Тогда я так и не узнал, кем был этот таинственный питерский Робин Гуд.

Лев Шейнин писал, что Ленька Пантелеев – бывший телеграфист, до революции должность эта считалась весьма почтенной, начитавшийся авантюрных романов.

После каждого налета он оставлял на месте преступления свою визитную карточку: «Леонид Пантелеев – свободный художник-грабитель». На ней четким конторским почерком он писал: «Работникам уголовного розыска с дружеским приветом. Леонид».

Кроме того, по словам Льва Шейнина, Пантелеев отправлял в питерские институты деньги для нуждающихся студентов.

Много позже, занявшись криминальной историей, я выяснил, что визитные карточки «на меловом картоне» оставлял известный до и после революции вышеупомянутый знаменитый налетчик Николай Сафонов по кличке Сабан, а деньги в Московский университет отправлял его бывший студент Гришка Адвокат.

Так что образ Леньки Пантелеева, налетчика с галантерейными манерами, был, мягко говоря, собирательным.

Его родители подались в Питер из Жиздринского уезда Калужской губернии в конце XIX века. Иван Пантелкин был согласен на любую работу, чтобы прокормить семью. Сначала они осели в Тихвине, где в 1902 году родился Леонид Пантелкин, будущий налетчик Ленька Пантелеев.

Его отец все-таки обустроился в Питере на фабрике.

Детство Леньки было обычным для таких пацанов из рабочих бараков.

Но он все же окончил начальную школу, что по тем временам было вполне приемлемым образованием, тем более что по окончании он получил похвальный лист «за усердие, прилежание и достаточные успехи».

Не знаю, сыграла ли эта научная награда решающую роль в его дальнейшей судьбе, но ему удалось устроиться учеником в типографию газеты «Копейка».

Первый год он усердно обучался тонкостям набора со шваброй и тряпкой в руке. Рабочий день его длился не менее одиннадцати часов. Он мыл пол, протирал наборные кассы, сортировал свинцовые литеры.

Потом его сделали наладчиком, а позже – учеником наборщика.

Война. Наборщики призваны в армию, и Ленька Пантелкин становится полноправным типографским специалистом. Надо сказать, что в те времена профессия наборщика хорошо оплачивалась.

Ленька Пантелкин стал, несмотря на молодость, вполне солидным человеком. Он много читает, тем более что книги набирались в его типографии.

Революцию семнадцатого он встретил как праздник. Несмотря на молодость, записался в отряд Красной гвардии и после работы шел на военную учебу.

После Октябрьского переворота Пантелкин получил первое боевое крещение: вместе со своим отрядом штурмовал Владимирское юнкерское училище. Тогда впервые он увидел смерть, впервые стрелял, стараясь попасть в человека.

А в 1918 году отряд красногвардейцев бросили под Нарву. Необходимо было любой ценой остановить наступление немцев.

Бой был коротким. Немцы, вояки опытные, наголову разбили рабочий отряд, и Ленька попал в плен.

Правда, в этом бою он впервые убил человека.

Бежал Пантелкин из плена в апреле девятнадцатого года. С трудом он добрался до Ямбурга и решил не возвращаться в голодный Петроград, тем более что почти все типографии в городе были закрыты. Он записывается в регулярную Красную армию. Его с радостью зачисляют в красноармейцы, но в звании этом высоком он ходит недолго. Как потомственного пролетария его переводят в особый отряд ВЧК.

Начались «суровые чекистские будни». Отряд изымает хлеб у кулаков и мануфактуру у фабричных, берет золотишников и охраняет важные объекты, арестовывает и расстреливает врагов революции. Ленька Пантелкин был беспощаден к ним. Приводил приговоры в исполнение охотно и старательно.