Лотерея Дезомбре Дарья

Ни сном ни духом

Когда раздался первый звонок, я решила, что ошиблись номером. В мире не существовало женщины, которая имела бы право заявить мне:

– Оставьте моего мужа в покое! Я все знаю! Вы – его любовница! Требую прекратить надругательство над нашей семьей! – и бросить трубку.

Неприятно, но чего только с телефонами не бывает. У моей приятельницы однажды телефон неделю разрывался днем и ночью – о прибытии и отправлении поездов спрашивали или просили билеты забронировать. К тому времени, когда на АТС разблокировали спайку с вокзальным телефоном, моя подруга уже расписание движения поездов купила и давала справки, потому что проще было один раз ответить, чем выдерживать повторные звонки. Если человеку нужно узнать про поезд, он будет терзать телефон до победного конца.

Через два дня тот же женский голос истерически вибрировал в трубке:

– Не желаете угомониться? Бессердечная! Разрушаете семью…

– Вы ошиблись номером, – спокойно сказала я.

– Хищница! – закричала обманутая жена и бросила трубку.

На третий раз я не дала ей слова сказать, перебила и тоже на повышенных тонах заявила:

– Послушайте! Вы звоните постороннему человеку! Если так не терпится выяснять отношения по телефону, то хотя бы номер правильно набирайте!

– Значит, – ответила она после секундного молчания, – пытаетесь все отрицать? И Виктора уговариваете не признаваться?

– Вашего Виктора знать не знаю!

– Наглая, неприкрытая ложь! Вы вместе работаете!

Я работаю в дирекции Одесского порта. У нас трудится несколько тысяч человек, и две сотни Викторов среди них точно найдется. Из этого ничего не следует.

– Продиктуйте мне, пожалуйста, номер телефона, который вы набираете, – спокойно попросила я.

На том конце провода слышалось напряженное нервное сопение, потом она выпалила:

– Ненавижу!

И, как водится, бросила трубку.

Она звонила регулярно: дня не проходило, чтобы настырная баба не отметилась. И всегда по одной схеме: крикнет какое-нибудь оскорбление и бросает трубку. Не успеваю слова вставить или пригрозить милицией. Ладно бы она только мои нервы трепала! Но у меня муж – моряк, сейчас в рейсе. Вернется, приятно ему будет трубку поднять и услышать, что его жена – чья-то любовница? Как я ни оправдывайся, осадок все равно останется.

Эти ежевечерние звонки вошли в мою жизнь, как новая тревожная составляющая. Так бывает, когда долго болеют родители, или соседи упорно сгребают мусор под твою дверь, или начальник в тихом запое, уже с утра под градусом и документы портит. Словом, как выражается мой десятилетний сын, – большой геморрой. Услышав это выражение от мальчика, я спросила, знает ли он его значение.

– Типа приходишь в школу после болезни, – отвечает, – а там контрольные по математике и русскому.

Когда я объяснила сыну, проблемы в каком месте называют геморроем, он был страшно поражен, долго хохотал. Потом заявил:

– Ребятам расскажу, они упадут! У нас все так говорят!

Несмотря на то что нелепые звонки меня раздражали и бесили, сама звонившая страдалица вызывала чувство понятной женской солидарности и жалости. Мне очень хотелось, чтобы она нашла действительную разлучницу и не по телефону, а лично высказала все, что о ней думает. Еще лучше – за патлы бы оттаскала. Я всегда восхищаюсь боевыми женщинами, наверное, потому, что по характеру – трусиха. За закрытой дверью могу в хвост и в гриву чихвостить полупьяного начальника, но в лицо ему, полутрезвому, обвинений не брошу. Сижу до глубокой ночи, исправляю документы, которые он запорол. А с другой стороны! Он тоже сострадания заслуживает! Третий раз вынужденно женат (на беременных пронырах), а его истинная, со школы, любовь чахнет и стареет, бездетная и одинокая. Так жутко получилось, тут ведь не то что запьешь, повесишься!

Моя долгоиграющая проблема, естественно, стала достоянием подруг. Они мне посоветовали купить телефонный аппарат с определителем номера. Вычислить обманутую жену, поговорить с ней. Не поможет – заявить в милицию. Толковый совет. Я так и сделала. Тем более, что до возвращения моего мужа из рейса осталось всего ничего.

Когда она позвонила в очередной раз, на новом аппарате номер мгновенно высветился. Я даже не пыталась что-то в трубку говорить, быстро на бумажку цифры записывала, потому что, как в память номер загонять и доставать, из инструкции не поняла.

В платной справочной мне сообщили: номер принадлежит Козлову Виктору Владимировичу. Имя ничего мне не сказало. В круг моих знакомых этот блудливый субъект определенно не входил.

Я давила на кнопки аппарата со свирепой злостью, словно хотела их внутрь загнать. Ответил мужской голос.

– Виктор Владимирович?

– Да, это я.

– Послушайте, господин хороший! Ваша жена регулярно названивает мне и обвиняет в смертных грехах. Мне это надоело! Или приструните ее, или я подам заявление в милицию!

И тут он сказал такое, что моя злость мгновенно улетучилась, вместо нее возник страх, замешенный на недоумении:

– Инна Александровна! Понимаю ваше состояние. Извините, пожалуйста! Это – недоразумение.

– Недоразумение? – пробормотала я. – Откуда вы знаете мое имя? Кто вы такие?

В трубке отчетливо послышались какие-то крики, рыдания, звон бьющейся посуды.

– Простите! – торопливо зачастил Виктор Владимирович. – Сейчас не могу разговаривать.

– Идите к черту! – закричала я. – То есть не идите, а стойте! Немедленно объясните, что происходит!

– Завтра! – перекрикивал он нараставший шум. – Завтра на работе вам все объясню. Простите!

Несколько секунд я слушала короткие гудки «занято», потом положила трубку на рычаг. Завтра? На работе? Ничего не понимаю!

На душе было неспокойно, поселилась неясная тревога и всю ночь не давала уснуть. Хорошо, что сын у родителей. Дважды вставала, с опаской обходила квартиру и проверяла замки входной двери. Мне казалось, что я попала под чье-то наблюдение, в мою жизнь вторглись непрошеные, коварные личности, манипулируют мной, преследуют цели, о которых я не могу догадываться. Ревнивая жена, которую я в глаза не видела, – глупость! Но сколько больших бед начиналось с маленьких глупостей!

И на следующий день на работе все валилось у меня из рук. Вздрагивала от каждого телефонного звонка, испуганно всматривалась в каждого человека, входившего в кабинет.

Он подошел ко мне в коридоре во время обеда.

– Инна Александровна! Вы в столовую? Пойдемте вместе.

Я приросла к полу. Ткнула в него пальцем:

– Виктор Владимирович Козлов!

– Совершенно верно.

Мы знакомы лет пятнадцать. Что значит «знакомы»? Приветствуем друг друга при встрече, как люди много лет работающие в разных подразделениях, но на одном этаже. Если перекинулись когда-либо парой слов, то эти моменты в моей памяти не отложились.

В столовой мы загрузили подносы и сели за столик. У меня аппетита совершенно не было. Виктор Владимирович жевал с монотонностью барана. Склонился над тарелкой, предоставив мне на обозрение свою лысеющую макушку, и молча предавался процессу пищеварения. Менее всего он был похож на бабника, жуира и сокрушителя женских сердец. Скорее напоминал старую, побитую жизнью моль.

– Итак, – заговорила я, – жена ревнует вас ко мне? Уточняю: именно вас и лично ко мне?

Постаралась говорить спокойно, без ехидства. Но Виктор Владимирович, похоже, и не очень заботился оттенками моего голоса. Понуро кивнул и подвинул к себе тарелку с бифштексом.

– Но это же бред! – возмутилась я. – Хватит вам жевать! Объясните, как ей взбрело подобное в голову?

Он отложил вилку, но глаз не поднял:

– Ксюша увидела, как мы поздоровались.

– Что сделали?

– На Приморском бульваре, несколько месяцев назад. Мы гуляли, вы шли навстречу, кивнули мне и улыбнулись.

– Когда? Господи, да не важно когда! Что дальше? В постели нас застукала, письма перехватила? – горячилась я. – Поздоровались – чего, заметьте, не припоминаю, и потом?

– Все.

– Как все? Ваша Ксюша обрывает телефон и осыпает меня оскорблениями.

– Ей показалось, будто мы, – замялся Виктор Владимирович, – по-особому переглянулись… как тайные любовники.

– Ну, знаете! – Я задохнулась от негодования. – А если ей завтра покажется, что у меня в сумке бомба, она камнями в меня начнет швырять? Ваша жена здорова или больна на всю голову?

– Инна Александровна! Не горячитесь и, пожалуйста, извините! Я постараюсь сделать все возможное, чтобы звонки прекратились. – Виктор Владимирович набрался мужества и посмотрел мне в глаза.

– Сделайте милость! Уж постарайтесь!

Хотела еще прибавить пару грозных предупреждений, но осеклась – язык не повернулся угрожать этому человеку с выцветшими усталыми глазами.

Ничего у Виктора Владимировича не вышло. Ксюша продолжала звонить. Причем я стала понимать, что хватается она за телефонную трубку на пике припадка ревности. Извергнет проклятия, бросит трубку, порыдает и затихнет.

Я сама вслед за ее звонком набирала номер Козловых, убеждала рыдающую Ксению Михайловну:

– Клянусь всем самым дорогим! Родителями, мужем, ребенком! Ну не было у меня ничего с вашим мужем! Не было! Даже в мыслях!

– Как вы можете клясться ребенком? Для вас нет ничего святого!

Разговаривать с ней – все равно, что общаться со сломанным роботом, у которого все программы сгорели, кроме той, что утверждает: Инна Александровна – очень плохой человек, она – любовница моего мужа.

Брошенная мною в пылу, в запале фраза про бред и больную голову Ксении Михайловны постепенно превратилась в уверенность. Не мог нормальный, психически уравновешенный человек быть настолько непробиваемо упертым! Для нее не существовало аргументов, логики, доводов, клятв, уверений. Только слепая убежденность в неверности мужа, в коварности разлучницы и их (нашем) желании одурачить бедную страдалицу. А страдала она действительно отчаянно. Мои неприятности казались детскими невзгодами по сравнению с этим комком голых кровоточащих нервов. Мне было жаль ее до слез. А что делать?

Вызвала Виктора Владимировича на разговор. На том же месте, в столовой, в обед.

– Поймите! – невольно горячилась. – У вашей жены явное отклонение. Невроз, психоз, депрессия – не знаю, что! Ей нужно подлечиться. Ведь существуют таблетки, лекарства. Покажите ее специалистам по психике.

Он вяло жевал, словно пища вкуса не имела и процесс ее поглощения он выполняет механически.

– Ксюша всегда была ревнивой. Только в этот раз почему-то ее зацепило особенно сильно.

«Кого тут ревновать? – думала я. – Тебя? На тебя слепая и глухая инвалид первой группы не позарится. Ты сам-то на последней степени нервного истощения находишься. И жалко тебя, и досада берет: не мужик, а вяленый огурец».

– Виктор Владимирович! Но ведь надо что-то делать!

– Конечно, – ответил он с бодростью хронического неудачника. – Я с Ксюшей разговариваю, разубеждаю.

– Как именно?

– Говорю, что она ошибается, что я люблю только ее, а к вам, извините, никаких чувств не питаю.

– И после ваших слов она отчаивается еще больше? – Я уже примерно усвоила выкрутасы Ксюшиного больного ума.

– К сожалению. Но это временно! Вы не волнуйтесь и ради бога не судите строго…

Извинялся он постоянно. И виделись мы теперь регулярно – едва ли не каждый день вместе обедали. Вечером я с ненормальной женушкой общаюсь, на следующий день муженька уговариваю психиатру ее показать. Виктор Владимирович реагировал так, точно я Ксению Михайловну на пожизненное заключение в богадельню предлагаю сдать:

– Нет, нет, что вы! Она совершенно здорова. Просто склад характера. Ревность – естественное чувство. Разве ваш муж не ревнует вас?

– Хороший вопрос. Кстати, о моем муже. Он возвращается из рейса через две недели. И меня не радует открывающаяся перспектива. Я убеждаю вашу жену в собственной безгрешности, а вы будете моему мужу объяснять, что между нами ничего не было? Вот это настоящий сумасшедший дом! Увольте! Мужа не было в Одессе четыре месяца. Он мне доверяет, и справедливо, но ведь могут сомнения закрасться. Зачем нам это? Почему по милости придурочной, извините, Ксении должны невинные люди страдать?

– Что же мне делать? – замер со стаканом компота в руке Виктор Владимирович.

– Что хотите! Не желаете Ксению Михайловну к врачам вести – ваше право и решение. Но чтобы через неделю звонки прекратились! Или я подаю в суд за оскорбление чести и достоинства! Понятно? В конце концов, моему терпению, в отличие от вашего бесконечного, есть предел! Хоть на другой объект свою жену переключайте! Например, на Розу Ивановну из бухгалтерии. Ей не страшно, она скоро в Израиль уезжает. Но чтобы мой номер телефона был забыт! Иначе – суд!

До суда дело не дошло. Получилось гораздо хуже. Наши совместные с Виктором Владимировичем трапезы не остались незамеченными сослуживцами. Какая-то сволочь позвонила его жене, чтобы сообщить скандальную информацию. Добавила ведро воды в переполненную бочку безумия, и случилось несчастье.

У меня был отгул, мыла окна в квартире – генеральная уборка перед возвращением мужа. Хотела не подходить к телефону, но он не умолкал. Спустилась со стремянки, взяла трубку. Ксения Михайловна. Голос, против обычного, не надрывный, а глухой и отчаянный:

– Вот вы говорили «фактов нет, фактов нет»…

– И вдруг появились? – зло усмехнулась я.

– Всегда были, только теперь мне их сообщают посторонние.

– Что именно, позвольте спросить?

– Вы… вас так влечет друг к другу, что… на глазах у всех… каждый обеденный перерыв… вместе.

– Чушь собачья! То есть правда, – запуталась я, – мы только обедаем вместе… о вас говорим, как разубедить…

– Да вы очень старались! Но напрасно.

– Вы неправильно меня понимаете! Ну сколько можно повторять, что с вашим мужем меня ничего не связывает?

Я горячилась, она не слушала. Я замолчала и едва разобрала бормотание:

– …на этом свете не вышло. Я ухожу в другой мир и буду проклинать вас оттуда…

Ксения Михайловна не положила трубку на рычаг, а, очевидно, уронила. Мне слышалась какая-то возня и шорохи. Я надрывала голосовые связки, звала ее по имени, вопила «алло! алло!». Ответа не было.

Набрала служебный номер Виктора Владимировича:

– Срочно поезжайте домой! Ксения задумала плохое. Адрес! Продиктуйте мне свой адрес, вызову «скорую».

– Зачем сразу «скорую»? – сопротивлялся он.

– Очнитесь, вы! Олух замороженный! Ваша жена на тот свет собралась и уже, наверное, отправилась. Адрес!

Дома усидеть я не могла. Металась из угла в угол, точно по моей реальной вине несчастье могло случиться. Выскочила на улицу, поймала такси и назвала адрес Козловых.

Врачи «скорой» уже стояли у двери. На их звонок никто не отвечал.

– Надо взламывать! – сказала я.

– Вы – родственница? Под вашу ответственность?

– Родственница, – соврала я. – Скорее! Торопитесь!

У водителя «скорой» нашелся ломик, которым дверь ловко и быстро открыли.

Ксения Михайловна хотела отравиться. Собрала весь немалый хранившийся в доме запас лекарств и выпила. Ее спасло то, что началась рвота, да и врачи вовремя подоспели. Я пряталась в соседней комнате, боялась, как бы моя физиономия не вызвала новый нервный приступ. С ужасом смотрела на гору коробочек, баночек и блистеров от пилюль. Чудовищно! Человек одной ногой стоял в могиле!

Виктор Владимирович приехал, когда Ксению Михайловну готовились выносить в карету «скорой помощи». Впервые я увидела на его лице игру чувств и эмоций. Он страшно испугался за жену: покрылся пятнами, а глаза приобрели цвет и выразительность. Не позволил уложить жену на носилки:

– Нет, нет, вы можете уронить! Я сам!

Взял ее, обморочно бесчувственную, на руки и понес вниз.

К слову сказать, Ксения Михайловна была под стать своему блеклому мужу. Худенькая невзрачная пожилая девочка. Откуда в тщедушном тельце вулканы страстей?

Через несколько дней Ксению Михайловну из отделения токсикологии перевезли в другую больницу – психиатрическую. Поставили диагноз – шизофрения.

Виктор Владимирович, еще пуще посеревший от горя, делился со мной:

– Врачи говорят, что болезнь запущена. Надо было раньше обращаться. Но кто бы мог подумать?

«Я! – хотелось напомнить. – Я тебе сколько раз твердила, что у нее проблемы с психикой? А ты: ревность – черта характера! Вот едва и не потерял дорогого человека!»

Но ничего говорить, естественно, не стала. У него и так бед по макушку, зачем упрекать.

Мужу эту историю, подробно и с деталями, я рассказала. Признаться, боялась, что добровольный информатор, который Ксении Михайловне звонил, решит просветить и моего супруга в отношении наших регулярных обедов. Лучше уж я сама все точки расставлю. Когда закончила говорить, отчетливо прочитала на мужнином лице хмурое сомнение: было или не было, а дыма без огня…

И это психически здоровый человек!

Фигуры речи

«Секир-башка! Голову тебе оторву!» – обозначал мой жест: кулак на кулак и вращательные движения.

– Но я тебя предупреждал! – беззвучно, одними губами артикулировал муж.

Мы обменивались с ним «любезностями» за спиной у гостей, которые минуту назад пожаловали в наш дом. Но все по порядку.

Воскресенье, вечер. Это принципиально: не благословенный в преддверии выходных пятничный вечер, не субботний вечерок. Воскресный. Завтра на работу, детям в школу, куча несделанных дел.

Таисия, наша младшенькая, раскапризничалась. Она учится во втором классе, панически боится «двоек», хотя никто ее за плохие отметки не наказывает. Но на Тасю «двойки» наводят такой же панический ужас, как пылесос во младенчестве. Она называла его, страшного зверя, «калесос». Когда доченька была маленькой, в квартире убирали исключительно во время ее уличных прогулок. А если Таська себя плохо вела, то отправлялась не в угол, а посидеть на коробке с пылесосом. Мгновенно шелковой становилась.

– Нам по рисованию задали фигуры речи! – хныкала, куксилась Тася. – Надо нарисовать фигуры речи! Не хочу «двойку» получать.

Я пыталась спокойно объяснить, что фигуры речи нарисовать невозможно, призывала точно вспомнить домашнее задание. Но Таська упорно стояла на своем и в конце концов добилась желаемого – разревелась.

Природа ее истерики мне была отлично ясна. Ребенок устал – всей семьей мы полдня гоняли на роликах в парке. Если бы Тася немного отдохнула, поспала пару часов, то плаксивости бы не наблюдалось. Но я не могу положить спать ребенка в семь вечера, чтобы разбудить в девять и заниматься рисованием! Это – уж полное нарушение режима! Да и не уснет она сейчас, когда маячит ужас «двойки», будет реветь до полуночи. Сошлись на том, что я позвоню учительнице и выясню, что именно было задано.

Долго расшаркивалась перед учительницей, понимая, что у нее тоже суматошный воскресный вечер, что если все родители будут звонить и выяснять – «что нам задано по рисованию», то никакого терпения не хватит.

– Геометрические фигуры? Спасибо большое! Еще раз извините за беспокойство!

Положила трубку и ахнула:

– А какие, собственно, геометрические? Ой, забыла уточнить! Но не звонить же снова! Ольга Сергеевна решит, что мы – полные кретины.

– Таська, не мелочись, – подал голос муж. – Рисуй сразу тетраэдр.

– Отлично! – повернулась я к мужу, который спокойненько сидел в кресле и читал газету. – Вот ты, папочка, сейчас и займешься с дочерью рисованием! А у меня вагон и маленькая тележка домашних дел. Выполняй отцовский долг!

– Нас титрадеру не учили! – сделала очередную попытку зареветь дочь, хотя все время моего разговора с учительницей не плакала, внимательно прислушивалась.

– Треугольники, круги, квадраты! – безоговорочно постановила я. – Саша, Таська тебе дочь или где?

– Цветочек мой! – поднялся Саша. – Как говорится: дети – цветы нашей жизни, собери букетик, подари бабушке.

Мы бы так и сделали, но обе наши бабушки живут в других городах.

Мой сегодняшний домоводческий воз: помыть посуду, которой завалена кухня после завтрака, обеда и ужина, развесить постиранное белье, отутюжить одежду на завтра – мужу, себе, детям. А до чудодейственной косметической маски из огурцов с медом опять дело не дойдет? Ведь ее рекомендовано каждый вечер накладывать. Я уже несколько раз в маске засыпала, на постельное белье утром жутко было смотреть.

Ночью обещали дождь, поэтому на балконе вешать постиранное не годится. В коридоре у меня есть крючки, замаскированные у одежной вешалки и рядом с кухонной дверью. Натянула на них веревки и развесила белье.

Из детской донесся подозрительный тихий писк. Ясно! Коля не уроки делает, а играет на компьютере. Звук приглушил, но не полностью.

Коля учится в пятом классе. С переменным успехом. Перемены в лучшую сторону прямо связаны с моим надзором.

– Ты уроки сделал? Кто тебе разрешил компьютер включать? – ворвалась я в комнату.

– Сделал. Нам только по русскому задавали и по природоведению.

– Показывай русский.

– Ну, мам! – скривился Коля. – Честно сделал! Там легко было.

– Тетрадь! – протянула я руку.

Сыну ничего не оставалось, как вытащить из завала тетрадь.

Я прочитала первое предложение из заданного упражнения и ничего не поняла. «Пахаладала нарике» Что бы это значило? Первой мыслью было: экспериментируют! Заставляют детей писать на каком-то иностранном языке вроде украинского или киргизского, в которых принята кириллица. Потом, после пятого прочтения, до меня дошло! Требовалось написать: «Похолодало на реке».

Совершенно точно знаю, что мой дорогой сын Колечка не страдает дислексией – психическим недугом, при котором обучить ребенка грамоте крайне сложно. Все у него в порядке с психикой! Просто Колька одной рукой делал домашнее задание, другой водил мышкой компьютера. Играл и одновременно выполнял упражнение по русскому.

От моего гнева сына спас звонок в дверь. Точно бы получил учебником по башке! Я не стала дожидаться, что муж откроет на звонок, сама пошла. С целью остыть и успокоиться.

За порогом стояла пара. Он и она, до крайности нарядные. Он держал букет цветов и шампанское. Она – круглую коробку торта. На ней – вечернее платье: одно плечо голое, на втором сборки венчает пышный цветок с блестками. Платье шелковое, пронзительного красного цвета. Макияж по полной программе – наклеенные ресницы, синие тени, слой пудры, румяна, губы обведены по контуру и ярко накрашены. Прическа – из салона: башня, закрученная на макушке, спиральные пряди свисают на щеки и плечи.

Кавалер тоже под стать: отутюженный костюм, белоснежная сорочка, галстук за сто долларов.

Я не успела сказать: «Вы ошиблись квартирой. Свадьбу не здесь играют».

Меня опередил мужчина:

– Добрый вечер! Саша Давыдов здесь живет?

– Тут, – вынуждена была признать. – Саа-аш! – позвала я, вывернув голову, непроизвольно испуганным голосом.

– О, Равиль! – раздался за спиной голос мужа. – Знакомься, это – моя жена Лида!

– Очень приятно! – Равиль протянул мне цветы. – А это – моя жена Наэля!

– Оччч-ень приятно! – проблеяла я и чуть не застонала от страшных предчувствий.

– Что же мы у порога стоим? – с ненатуральной живостью воскликнул муж. – Лида, посторонись, чего застыла? Милости просим, проходите!

Славно! Проходите! Лицезрейте наше мокрое белье на веревке. Особенно впечатляюще среди детских трусишек выглядят мои бюстгальтеры. Об один из них Равиль зацепился ухом.

За спиной у нежданных гостей я показала мужу два кулака во вращении – секир-башка тебе! «Я тебя предупреждал!» – ответил Саша беззвучно. Может, и говорил, не помню. Но ведь и сам забыл!

– Нет, нет, разуваться не надо, – остановила я попытку дамы снять изящные босоножки на серебристой шпильке. – У нас не принято.

Принято, принято! Как у всех. Но хороша бы она была в своем пурпурном платье и стоптанных шлепанцах!

– Проходите в гостиную… Сейчас я тут немножко… Уберу…

Диван был завален Таськиными игрушками. Сама она сидела за большим столом и рисовала, высунув от напряжения язычок, квадраты.

– Знакомьтесь, наша младшенькая, Таисия! – Мне никак не удавалось взять правильный тон, говорила сдавленным голосом.

Смахнула игрушки в кресло, из кресла перекинула под телевизор:

– Присаживайтесь, пожалуйста!

– Мам! Я все переписал. – Из детской выглянул Коля. – И это… там надо было проверочное слово после безударной гласной, я вставил. Здрасьте! – поздоровался он с гостями.

– Кормилец наш, старший сын, – представил Саша.

– Равиль Семеулович.

– Наэля Ренатовна.

– Как? – У Коли брови поползли вверх. – В жизни не запомню, – честно признался он.

– Зови меня просто дядя Рома.

– А меня – тетя Наташа.

– Что ли у вас много имен? – заинтересовалась Тася. – Сколько всего?

– Татарские имена трудны в запоминании и произношении, – объяснила Наэля, – поэтому часто употребляют русские созвучные.

– А почему у вас татарские имена? – продолжала допытываться дочь.

– Потому что мы по национальности татары.

– Тоже хочу быть по национальности, чтобы много имен, – потребовала Тася.

– Я читал про татаро-монгольское иго, – сообщил Коля.

– Это были совершенно другие татары! – быстро заговорила я. – Большей частью монголы. Так! Дети, развлеките гостей! А мы с папой на секунду отлучимся, – потянула мужа за руку в спальню.

Не дожидаясь моих упреков, в спальне Саша заговорил первым: