Моногамия Данихнов Владимир

Я просыпаюсь рано утром. Смотрю, как через маленькое прямоугольное окошко под потолком в мой подвал влетает тополиный пух.

В подвале пыльно.

В подвале полно старых лопнувших пробирок. Сверху – разрушенная лаборатория. Когда-то в ней производили детей. Будущих солдат. Уж и не знаю для кого – для нас или для них.

Я тихо лежу на старой раскладушке и стараюсь не чихнуть. Я зажимаю левой рукой нос и пытаюсь отвлечься. Отвлечься получается только на Сережку.

И тогда я вспоминаю наш первый поцелуй.

Еще я вспоминаю наши тайные встречи на том самом месте, где когда-то был парк Горького.

Сожженные пеньки деревьев. Куски покореженного металла – когда-то они были каруселями. И мы с Сережкой держимся за руки. Смотрим друг дружке в глаза.

Бомбежка в паре километров от нас. Крики умирающих и вонь горелого мяса. Вонь горелого человеческого мяса, и Сережкины сильные руки, которые обнимают меня.

Вой одичавших собак, кроваво-красная луна, чавканье в пяти шагах, и Сережкины губы – нежные и понимающие.

Скелет ребенка на черной скамейке, яма диаметром метров десять – сюда совсем недавно попал снаряд, – и наши с Сережкой тела сливаются.

Это была шестая ночь вместе, когда я спросила, помнит ли Сережа нашу первую встречу.

Он засмеялся и сказал:

– Это было неделю назад, маленькая! Как я мог забыть?

Я провела мизинцем по его заросшему щетиной подбородку и сказала:

– Все равно скажи.

И тогда он сказал:

– Я все помню, Вика.

А я спросила, касаясь его ладони:

– Почему ты тогда не выстрелил?

Он молчал секунд десять, и я слышала его дыхание – хриплое и тяжелое.

Потом Сережа сказал:

– Я увидел в твоих глазах себя.

И вот сейчас я лежу на грязной раскладушке в заброшенном подвале и пытаюсь понять, почему так получилось. Почему наша любовь закончилась именно так?

А еще я пытаюсь не чихнуть – я зажала нос левой рукой. Правой не получилось бы – на ней не хватает трех пальцев. Большого, указательного и среднего.

Как хорошо, что безымянный остался. Если мы все-таки помиримся с Сережкой, если он захочет на мне жениться…

Тогда безымянный палец правой руки пригодится.

Рядом с кушеткой валяется потрепанная книжица в толстой солидной обложке. Книжка называется «Теория моногамии». Ее автор – известный на Земле человек. Мужчина.

Этой книжке лет сто. Автор давно умер, сгнил в своей могиле, а его дело живет.

Если это можно назвать жизнью.

Когда-то автору не повезло в любви. Его бросила любимая девушка. А может, он ее бросил, но ему стало стыдно. Кто его знает? Главное, что этот сукин сын написал книгу. Главное, что его богатенький папаша дал денег на раскрутку опуса. Главное, что многие поверили автору. Сделали «Теорию» настольной книгой. Стали устраивать митинги. Автор и его папаша и сами не подозревали, какого джинна выпустили из бутылки.

В книжонке чертов писака очень доходчиво объяснил человечеству, что все беды в мире от того, что оно, это самое человечество, разделено. На мужчин и женщин.

Вы уже представляете, что случилось дальше?

Большие тиражи. Толпы поклонников. Фанатики.

Мужчины. Женщины. Противостояние.

Этот ублюдочный автор написал, что для счастья человечеству надо избавиться от женщин. Что от них происходит все зло.

Вы уже представляете, что случилось дальше?

Тюрьмы. Расстрелы. Крематории.

Мужчины. Женщины. Война.

Этот сволочной шовинист написал: даже в Библии говорится, что Адама и Еву изгнали из рая именно из-за женщины.

Вы уже представляете, что случилось дальше?

Бомбежки. Геноцид. Апокалипсис.

Клонирование. Искусственное оплодотворение.

Сережа. Я. Любовь.

И теперь я лежу на раскладушке и боюсь чихнуть. Смотрю на тополиный пух, слушаю, как где-то неподалеку стрекочет пулемет. Слушаю, как где-то совсем рядом взрывы раздирают землю на части.

А в носу словно поселился маленький шмель – так хочется чихнуть.

Малейший звук – и меня засекут. Я далеко за линией фронта, на территории врага.

Мы встречались с Сережей тайно в заброшенном парке три месяца, каждый раз по ночам. Голодные ободранные собаки были единственными свидетелями нашей любви.

В одну из таких ночей мы сидели на скамейке, обнявшись, и я гладила жесткие сальные Сережкины волосы. Я сидела рядом с любимым и вдыхала запах его тела – запах крепкого спиртного и пороха. Я пыталась разглядеть в темноте его глаза. Я хотела услышать его голос, но Сережа молчал.

Потом он все-таки сказал:

– Ребята что-то подозревают.

Я прошептала:

– Я люблю тебя, Сережа…

А он сказал:

– Мы слишком часто встречаемся, Вика.

Я сказала:

– Я обожаю твои руки, любимый…

Тогда Сережа сказал:

– По-моему, нам пора расстаться…

Еще он сказал:

– Ты не думай, мне с тобой было приятно. Но надо помнить, что мы враги.

И я сказала ему:

– Ты – часть меня, Сережа.

Он повернул голову, и впервые в его глазах я не увидела отражения. Впервые в его глазах я не увидела своего лица.

Сережа сказал:

– Ты что, совсем меня не слушаешь, стерва?

Я промолчала.

Он оттолкнул меня, и я попыталась уцепиться за рукав его формы. Тогда он сказал:

– Отпусти меня.

Я продолжала держаться за рукав. Я не могла понять, в чем дело. Только что все было хорошо!

Темно. Силуэт Сережи на фоне черных пеньков сгоревших деревьев. Легкий шорох – мой милый засунул руку за пазуху. Его слова:

– Отпусти рукав, Вика, или будет хуже.

И тогда я сказала:

– Я люблю тебя, Сережа!

Его рука потянулась к моей.

Сначала я подумала, что Сережа понял, каких гадостей только что наговорил. Сначала я подумала, что он хочет погладить мою ладошку и попросить прощения.

А потом Сережа выстрелил мне в руку.

И теперь я лежу и зажимаю нос левой рукой, потому что на правой не хватает большого, указательного и среднего пальцев.

Я лежу на грязной раскладушке, и слезы текут по щекам. Я вспоминаю, как каталась по черной земле, по земле, покрытой пеплом, и просила Сережку простить меня. Не важно за что. Как я просила Сережу не оставлять меня. И еще как он сказал:

– Уходи отсюда, пока я тебе башку не прострелил, стерва.

Я вспоминаю, как он закричал:

– Я знаю, зачем тебе был нужен!

Как он заорал:

– Ты чертова шпионка! Ты хотела выведать у меня военные тайны!

Потом Сережа произнес немного тише:

– Но я тебя прощаю. Иди к своим. И больше не вспоминай обо мне.

Он ушел.

А я поползла за ним.

Я перевязала рану какой-то тряпкой и поползла за ним. За линию фронта. На территорию, которая принадлежала мужчинам.

Я шла долго. Я миновала два или три патруля. Я нашла этот подвал и спряталась в нем.

И вот теперь утро, в подвале пыльно, и жирная муха летает под потолком, гоняясь за тополиным пухом.

Легкая, почти невесомая пушинка опускается ко мне. Она очень похожа на снежинку, и я вспоминаю детство, Рождество и маму.

Я не помню отца. Мой отец – шприц с биологическим материалом.

Голоса неподалеку. Грубые мужские голоса. Патруль?

Я вдруг совершенно четко понимаю, что Сережа меня никогда не простит. Что я его больше никогда не увижу.

Я отпускаю руку, и живая снежинка опускается мне на нос.

Я чихаю.

Какое наслаждение…

Вскакиваю с раскладушки как раз в тот самый момент, когда под сильными ударами мужских плеч хлипкая дверь срывается с петель. Пыль, грохот. В подвал врывается солнечный свет.

Их двое: Сережа и еще один, незнакомый мне мужчина. В руках у Сережи пистолет. Ствол направлен на меня. Ствол дрожит.

Сережка не ожидал меня здесь увидеть.

Я смотрю в его глаза, а он – в мои.

В подвале слишком пыльно и не видно, отражаюсь ли я в его зрачках.

В подвале слишком пыльно и не видно, отражается ли он в моих зрачках.

Напарник Сережи говорит:

– Что ты ждешь? Кончай тварь, Серый!

А я говорю:

– Я пошла за тобой, Сережа.

Ствол дрожит.

Сереже очень идет военная форма. Сереже очень идет лихо задвинутая на затылок фуражка. Я любуюсь своим милым. Я так мечтала, чтобы он надел на мой безымянный палец тоненькое изящное колечко.

Сережа говорит:

– Заткнись.

Я хочу только его. Мне нужен только он в этом мире.

Напарник спрашивает:

– Ты что, ее знаешь?

Я говорю:

– Я хочу, чтобы ты стал моим мужем, Сережа.

Напарник спрашивает:

– Ты ее знаешь?

Ствол дрожит.

Сережа говорит:

– Заткнись!

Напарник кричит:

– Ты – ублюдочный предатель!

Ствол дрожит.

Потом ствол дергается, и запах пороха смешивается с запахом пыли. Напарник Сережи падает на пол. Он падает на пол, и соленый запах крови смешивается с запахом пыли.

Он падает на пол с дыркой во лбу.

Сережа смотрит на меня, а потом говорит:

– Даже в Библии говорится…

Он приставляет ствол к виску и говорит:

– Женщина – источник греха…

Еще он говорит:

– Я согрешил. – И стреляет.

За стеной топот. За стеной грубые мужские выкрики – скоро сюда придут. А пока мы одни – я и Сережа.

Мой навеки Сережа. Моя судьба.

Я опускаюсь на колени перед телом любимого, трогаю его ладонь. Ладошка еще теплая. Я заглядываю в его глаза.

В них все еще отражается мое лицо.

Рядом с телом Сережки валяется книжка знаменитого автора. «Теория моногамии».

Библия нашего поколения.

Я глажу ладонь любимого правой рукой – безымянным пальцем – а левой вытягиваю у него из руки пистолет.

И стреляю в книгу.

Я кричу.

Я кричу так громко, чтобы меня услышал весь мир.

Я стреляю.

Отдача бьет по руке.

Глаза застилают слезы.

Я кричу.

Снаружи орут мужчины.

Я стреляю.

Вы уже представляете, что случилось дальше?

У меня закончились патроны.

Пистолет щелкал, а от книжки остался кусочек обложки с надписью «моногамии».

Вы уже представляете, что случилось дальше?

Я лежала рядом с Сережкой и смотрела ему в глаза.

Я понимала, что больше никогда никого не смогу полюбить.

И я не представляла, что случится дальше.

И я не представляла, ради чего мне теперь стоит жить.