Следы ведут в прошлое Головня Иван

Трясущейся рукой Марченко ставит свою подпись на пододвинутом к нему листе бумаги и нетерпеливо спрашивает:

– Я могу идти?

– Александр Иванович, – оставив без ответа вопрос Марченко, обращается следователь к продолжающему смотреть в окно Галичу, – вы, помнится, хотели поговорить с Марченко с глазу на глаз?

– Да, – оборачивается капитан. – Всего лишь несколько слов.

– Хорошо. В таком случае я оставляю вас наедине, – говорит Улицкий, направляясь к двери.

Проводив взглядом следователя, Галич поворачивается к Марченко.

– Как жить-то собираемся дальше, Марченко?

– А как я должен жить? – хмыкает Марченко. – Как жил, так и буду жить. А вам-то какое дело до моей жизни?

– Я был у вас вчера дома, – тем же ровным голосом продолжает капитан. – У Вити постоянные головные боли. От недоедания… А самая меньшенькая, Зина, все время плачет. Тоже не от сытости, надо полагать. Дома хоть шаром покати. Жена ходила к соседям одалживать хлеб. А вы, Марченко, и дальше собираетесь жить, как жили…

– Я не заставлял ее рожать столько! – огрызается Марченко.

– Но ведь это ваши дети, Марченко, – рассудительно произносит Галич. Внешне он по-прежнему спокоен. – Все они, думается, появились на свет в результате ваших стараний.

– Ну и что? – криво усмехается Марченко. – Какое мне до них дело? Она же выгнала меня из дому! Пусть и изворачивается сама. А я теперь вольный казак – что хочу, то и делаю.

Галич встает и, подойдя к Марченко вплотную, говорит:

– А может, «казак лихой, орел степной»?

– Может, и лихой! Какое кому дело? – нагло ухмыляется Марченко. Он хочет сказать что-то еще, но Галич своей широкой клешней хватает его за лацканы пиджака, притягивает к себе и, оторвав от пола, медленно поднимает кверху. Приблизив таким манером лицо Марченко к своему, тихо с расстановкой говорит:

– Слушай меня внимательно, «орел степной». Если ты хоть раз еще возьмешь в рот спиртное, если ты в течение недели не устроишься на работу, задавлю тебя вот этими своими руками. А вздумаешь скрыться, я тебя из-под земли достану. И никто никогда не узнает, куда ты пропал.

Стараясь освободиться, Марченко несколько раз дергается, но, поняв, что его потуги напрасны, перестает сопротивляться. Лишь дико вращает глазами и хрипит от нехватки воздуха. Наконец Галич разжимает руку. Марченко мешком шмякается на пол и, широко раскрыв рот, судорожно хватает воздух. Когда он приходит в себя, Галич, как и прежде, тихо и внятно говорит:

– Имей в виду, Марченко: ровно через две недели я буду у тебя дома. И не приведи господь, если ты меня ослушаешься! Ты все понял? Повторять не надо?

– П-понял, – всхлипывает, держась за шею, Марченко. – Я… все понял. Только… она же не пустит меня.

– Знать ничего не знаю! – твердо чеканит капитан. – Ползай на коленях, целуй ноги, делай, что хочешь, но помни: через две недели я буду у тебя. А теперь проваливай!

Когда Улицкий возвращается в свой кабинет, Галич сидит на прежнем месте и по-прежнему смотрит в окно. Вначале следователю кажется, что капитан не только не вставал со своего стула, но и вообще не разговаривал с Марченко. И только присмотревшись внимательнее, он догадывается, что это не так. Лицо Галича покрыто непривычной для него бледностью, скулы резко заострились, губы плотно сжаты. Таким Улицкий видит его впервые.

Третьи сутки, днем и ночью, сменяя друг друга, Галич, Сванадзе и Роюк толкутся на железнодорожной станции, встречая и провожая пассажирские поезда. Собственно, их интересуют не столько поезда, сколько вагоны-рестораны этих поездов. И вот наконец долгожданная удача.

…Поздно вечером скорый поезд Одесса – Ленинград плавно останавливается у перрона Бережанского вокзала. Двери вагонов открываются и на перрон высыпают пассажиры. Слышатся радостные возгласы, звонкие поцелуи. Здесь же, у вагонов, мешая выходящим, в окружении чемоданов и сумок толпятся пассажиры, ожидающие посадки.

Лавируя между людьми и чемоданами, Галич спешит к середине поезда, где должен находиться вагон-ресторан. Его обгоняет, распугивая людей визгливым сигналом, электрокар с прицепом, на котором горками лежат посылки и мешки с письмами. Следом за электрокаром лихо катит грузовой мотороллер. В его кузове четыре ящика и каждый из них накрыт мешковиной. Судя по бугрящейся мешковине и мелодичному звону, в ящиках бутылки.

«Это то, что мне нужно», – думает капитан и прибавляет ходу. Мотороллер останавливается подле вагона-ресторана, и его водитель, молодой мужчина в потертой кожаной куртке, наскоро поздоровавшись за руку с показавшимся в двери носатым мужчиной, принимается спешно сгружать свой товар. Он подает ящики в тамбур, там их подхватывает, как его успел уже окрестить капитан, Носатый и относит в глубь вагона.

Подстегиваемый профессиональным любопытством, Галич начинает лихорадочно соображать, как бы ему, не вызывая подозрений, сдернуть с какого-нибудь ящика мешковину и увидеть, какой такой секретный груз под ней спрятан. На помощь приходит сам водитель мотороллера. Резко потянув один из ящиков, он неосторожным движением стягивает мешковину с соседнего, но тут же набрасывает ее обратно. И все же Галич успевает разглядеть на больших семисотграммовых бутылках красочные наклейки «Искристого», производимого Бережанским винзаводом.

«Так вот куда сплавляет неучтенное вино уважаемый товарищ Бондарчук! – задумывается, отойдя в сторонку, Галич. – Что ж, это уже открытие. Только какой мне от него прок? Разве что подброшу работенку ребятам их ОБХСС? А впрочем, давай-ка, Галич, пораскинем малость мозгами. Вспомни-ка: директор винзавода Бондарук Алексей Дмитриевич и директор ресторана “Золотой колос” Бондарук Елена Корнеевна с некоторых пор вроде как супруги. Почему в таком случае, когда директор винзавода Бондарук сбывает через этот вагон-ресторан излишки вина, его жена, директор ресторана Бондарук не может через этот же вагон-ресторан получать дефицитный французский коньяк, скажем, из Ленинграда или Одессы, где он наверняка бывает? Может? Вполне может! Ну а коль так, то вперед, Галич, за орденами! Только не торопись, будь поспокойнее».

Дождавшись, когда водитель мотороллера, выгрузив свой товар, отъедет, капитан поднимается в вагон. В полутемном тамбуре он видит Носатого. Склонившись над ящиками и что-то бормоча под нос, он пересчитывает бутылки с «Искристым». Галич осторожно трогает его за плечо.

– Ну что там еще? – не оборачиваясь, раздраженно спрашивает Носатый. Видимо, он принял Галича за возвратившегося зачем-то водителя мотороллера.

– Друг, можно на минуту? – отзывается капитан. – Дело у меня к тебе…

Услышав незнакомый голос, Носатый резко оборачивается.

– Почему здесь посторонние? Кто впустил? Сейчас же…

– Чего расшумелся? – перебив Носатого, обиженно ворчит Галич. – Можно подумать, что я у тебя кошелек с деньгами вытащил из кармана. Я же к тебе, как к человеку… Дело, говорю, есть…

С виду Носатому – не больше тридцати пяти. Потому-то и обращается к нему Галич на «ты». Так естественнее – люди, ищущие в такое время выпивку, особой воспитанностью, как правило, не отличаются.

Носатый меряет непрошеного гостя подозрительным взглядом и грозно спрашивает:

– Чего надо?

– Слушай, будь другом, выручи! – наклонившись к уху Носатого, горячо шепчет Галич. – Понимаешь… вот так бутылка нужна! В долгу не останусь.

– Носит вас тут леший по ночам! Работать только мешаете! – ворчит Носатый. Он достает из ящика бутылку «Искристого» и протягивает ее Галичу. – Пойдет? Гони чирик и чеши отсюда!

«Хорошенькое дело! – успевает подумать капитан. – Вино стоит шесть тридцать, а этот жук сбывает его по десятке».

– Слушай! – укоризненно смотрит на Носатого Галич. – Неужели я похож на человека, который станет пить эту бурду? Ты дай мне что-нибудь такое… понимаешь… «Камю», например, или… «Наполеончика». Сотню выкладываю без всяких!

– Так бы сразу и сказал! – в голосе Носатого появляются уважительные нотки. И все же он выразительно разводит руками и не без сожаления – причиной которого является, по всей видимости, упомянутая сотня, говорит: – Только вот… нету сегодня ничегошеньки. Не успел прихватить.

– Жа-аль! – огорченно вздыхает Галич. – Лучший друг, понимаешь, приехал – только что встретил, – хотелось так угостить, чтобы надолго запомнил нашу встречу… Денег полон карман, а стоящей выпивки хрен найдешь. Вот жизнь пошла!

Старания капитана не пропадают даром. Носатый чешет затылок и, прикинув что-то в уме, советует:

– Ты вот что… Пока еще есть время, бери такси и гони в ресторан «Золотой колос». В прошлый раз я привез им из Одессы ящик «Наполеона». Может, осталось что-нибудь… Спросишь Игоря. Он экспедитором там.

– Спасибо, друг, за совет! – благодарит Носатого Галич и идет к выходу.

В отличие от остальных шести бережанских ресторанов, обосновавшихся в самых людных местах города, «Золотой колос» приютился на окраине, в тихом укромном местечке на берегу сонной Луговицы. Вывеска этого ресторана более чем скромная, его окна по вечерам плотно занавешены тяжелыми гардинами, там не слышен грохот и визг современной музыки. Оркестр в «Золотом колосе», конечно, есть. И не плохой. Но играет он музыку тихую и мелодичную, располагающую к неторопливой приятной беседе. И тем не менее, несмотря на столь неудачное «географическое» расположение ресторана и некоторую старомодность, его коллектив из квартала в квартал перевыполняет план, получая за это премии и переходящие Красные знамена, а портрет директора Бондарук Елены Корнеевны вот уже пятый год не покидает городской Доски почета. И все потому, что этот ресторан из-за его неприметности и уединенности облюбовала местная элита, начиная от экспедиторов и завбазами и кончая ответственными работниками обкома и облисполкома.

Понятно, что такой ресторан снабжается лучшими продуктами и напитками и работают в нем искусные кулинары и самые красивые официантки. А его посетители, если уж делают заказы, то, во всяком случае, не на десятку. Отсюда план, премии, переходящие знамена…

В ресторан «Золотой колос» лейтенант Сванадзе попадает поздним вечером, когда Бережанск окончательно погружается в синие вечерние сумерки. Впрочем, вряд ли кому придет в голову, что этот слегка пучеглазый, «в меру упитанный» грузин в дорогих голубых джинсах, тонком светло-коричневом замшевом пиджаке, черной рубашке, с модной сумкой через плечо – инспектор уголовного розыска. Его скорее можно принять за одного из тех предприимчивых и шустрых молодых людей с заметным кавказским акцентом, которые стоят за прилавками бережанских базаров, торгуя лимонами, мандаринами, апельсинами и прочими вкусными, полезными и необыкновенно дорогими дарами благословенного юга.

Вместо того чтобы, следуя примеру штатных посетителей ресторана, войти через парадный вход, Сванадзе направляется к черному ходу. Сперва он попадает в маленький дворик, затем – в небольшой неосвещенный коридорчик и, наконец, оказывается в другом, длинном и освещенном коридоре, в который выходят сразу несколько дверей.

По коридору, катя перед собой тележку с грязной посудой, проходит коренастая конопатая девушка в белом чепчике, из-под которого выбивается прядка рыжих волос.

– Послушай, красавица! – останавливает ее Сванадзе. – Подскажи, дорогая, где я могу увидеть Игорька?

– Какого Игорька?

– Как какого? – таращит глаза Сванадзе. – У вас что, десяток Игорьков?

Лейтенант, конечно, давно успел узнать фамилию экспедитора ресторана «Золотой колос» – Потурай Игорь Михайлович. Знает он также, сколько тому лет, где он живет и все такое прочее. Но не будет же он рассказывать все это девушке. Откуда может знать такие подробности грузин, впервые сюда попавший?

– А-а! – догадывается девушка. – Так вам, наверное, Игорь Михайлович нужен!

– Конечно, он! А то кто же?

– Сейчас я позову его.

Через минуту девушка возвращается и говорит нараспев:

– Он скоро выйдет.

– Спасибо, дорогая! – успевает бросить ей вдогонку лейтенант.

А еще через минуту появляется среднего роста поджарый мужчина в коричневом костюме, поверх которого накинут белый халат. Лицом он похож на жука-долгоносика: темнокожий, черноволосый, остроносый, с тонкими усиками и круглыми, напоминающими ягоды терна, глазками. Идет он не спеша, пристально вглядываясь в лицо незнакомца, как бы силясь загодя определить, с чем тот пожаловал.

– Это вы меня спрашивали? – небрежно роняет Потурай. По-видимому, он все-таки догадался, что нужно этому пижонистому грузину.

Сванадзе прикладывает к сердцу руку и, сотворив на лице виноватую мину, говорит сбивчиво, но напористо:

– Извыны, друг, что побэспакоил! Просба у мэнэ к тэбэ балшой: дастань, дарагой, бутылачка «Напалэон». Пазарэз надо! Дэвушка, панымаешь, такой капризный попался – давай, гаварит, «Напалэон»! Выручи, дарагой!

Между прочим, русским и украинским языками лейтенант Сванадзе владеет свободно. Случается, самые придирчивые ревнители родного языка, услышав русскую или украинскую речь Сванадзе, раскрывают от удивления рты: грузин, а как шпарит по-нашему! И дело тут вовсе не в каких-то особых способностях лейтенанта к языкам. Просто он считает, что стыдно не знать языка народа, среди которого живешь и чей хлеб жуешь. Однако, когда нужно, он может говорить и с акцентом…

– Какой еще «Наполеон»? Откуда он у меня? – недоумевает Потурай. – И вообще… Как ты сюда попал? Если увидит директор…

– Слу-ушай! – страдальчески морщится Сванадзе. – Зачем ти пугаешь мэнэ дырэктор… Зачем дырэктор? Я что, задаром у тэбэ прошу? Или ти думаеш, что у мэнэ нэт дэнэг? Вот оны – дэнгы! Полный карман!

Сванадзе с размаху хлопает себя ладонью по груди, где во внутреннем кармане, кроме служебного удостоверения, расчески и купюры в сто рублей, ничего нет.

– Да пойми ты… – при упоминании о деньгах Потурай становится покладистей. – Каждая бутылка «Наполеона» на учете у директора. Она держит его для этих… шишек там всяких…

– Слушай! Неужэлы нелза харошэму человэку атпустыт адын бутылка «Напалэона»? – умоляюще смотрит в глаза Потурая назойливый грузин. – Всэго адын бутылка! Будэш в Сухум – я тэбэ дэсат бутылка этот «Напалэон» дам. Даром! А ты… – окончательно расстроенный Сванадзе выхватывает из кармана сотенную бумажку и трясет ею перед глазами экспедитора. – Вот аны, дэнгы! Тэбэ что, нэ нужны дэнгы?

Деньги Потураю нужны. Исключительно ради денег три года тому назад он сменил должность инженера-конструктора в Бережанском филиале института Укрколхозпроект на более чем скромную работу экспедитора ресторана «Золотой колос». И не прогадал: хотя зарплата здесь мизерная, зато у него уже есть машина, новенькие «жигули», и кое-какие сбережения. Спасибо землячке, Елене Корнеевне, что надоумила бросить филиал и взяла к себе.

– Так у меня сдачи не будет, – хитрит Потурай.

– Слу-уша-ай! Какой сдач? Зачем сдач? – горячится грузин. – Я даю тэбэ дэнгы – ты мне даеш «Напалэон». Я гавару: балшой спасыб! И ухожу. Тэбэ харшо – и мнэ харшо! А ты – какой-та сдач…

– Ладно! Хрен с тобой! – решительно выпаливает экспедитор, давая понять, что идет на большой риск. – Так и быть, принесу тебе этого «Наполеона». Гони монету и жди меня вон в том коридоре.

Через несколько минут Потурай возвращается. Под халатом у него бутылка, которую он придерживает обеими руками.

– Держи своего «Наполеона»!

– Вот спасыб, дарагой! – радуется Сванадзе. – Вэк нэ забуду!

Он хочет спрятать бутылку в свою сумку, но та, как на зло, не открывается: «заело» замок-молнию.

– Вот, чорт! – ругается в сердцах грузин. – Падэржи, дарагой, бутылка, я сичас аткрою…

Потурай берет обратно бутылку, а Сванадзе, дергая туда-сюда замок, мысленно произносит: «Подержи, дружище, подержи! Покрепче держи! Чтобы побольше осталось на ней твоих пальчиков. Может, ты и есть тот третий, который пировал с Крячко?» Замок наконец открывается, и Сванадзе, взяв из рук Потурая бутылку с коньяком за горлышко, бережно опускает ее в сумку.

Письменное заключение экспертизы, проведенной старшим лейтенентом Ковтуном, было категоричным и однозначным: отпечатки пальцев, обнаруженные на бутылке с коньяком «Наполеон», доставленной в горотдел лейтенантом Сванадзе, и отпечатки пальцев, найденные на предметах, изъятых при осмотре места происшествия в квартире Крячко, принадлежат одному и тому же лицу – экспедитору ресторана «Золотой колос» Потураю Игорю Михайловичу. Из этого следует, что тот, последний в своей жизни вечер, покойный Крячко распивал дефицитный французский коньяк вместе с вышеупомянутым гражданином Потураем…

Одиннадцать часов утра. Метрах в пятидесяти от ресторана «Золотой колос» останавливается милицейский «москвич». Из него не без труда – с таким ростом всегда определенные неудобства – выбирается капитан Галич. На сей раз он направляется с визитом к Потураю, а Сванадзе остается в машине. Массивная дубовая дверь оказывается запертой, и, поскольку ресторан откроется не скоро, Галичу ничего не остается, как воспользоваться все тем же черным ходом. Чтобы привыкнуть к нему после яркого солнечного света, капитан вынужден добрую минуту стоять с закрытыми глазами. После этого, заглянув в ближайшую открытую дверь, – за ней оказывается моечная – он видит там ту самую рыжую девушку, с которой вчера разговаривал Сванадзе. Она перемывает фужеры. На вопрос Галича, где можно увидеть Игоря Михайловича, девушка выходит к нему в коридор и показывает на отдаленную полуоткрытую дверь.

– Игорь Михайлович в кладовой.

– Кто меня спрашивает? – слышится из-за двери, на которую указала девушка, глуховатый мужской голос.

– Свои! – отвечает Галич, ступая в просторное и довольно прохладное помещение, заставленное урчащими холодильниками и стеллажами, на которых теснятся ящики и картонные коробки со всевозможными продуктами и напитками. Потурай перекладывает из целлофанового мешка в один из холодильников мороженые куриные тушки.

– Что за «свои»? – отзывается он, не оборачиваясь.

– Потурай Игорь Михайлович – вы? – вместо ответа спрашивает капитан.

– Конечно, я!

– Мне надо поговорить с вами.

– Раз надо – поговорим, – беспечно роняет экспедитор.

Чувствуется, что разговаривать с людьми, проникающими в ресторан с черного хода, дело для него привычное. Но вот он запихивает в холодильник последнюю тушку, оборачивается к Галичу и… вздрагивает.

«С чего бы это? – недоумевает капитан. – Видит вроде бы меня впервые. Да и не в милицейской я форме, чтобы от меня шарахаться».

Потурай тем временем снова открывает холодильник и начинает бесцельно перекладывать куриные тушки с места на место. Делает это он долго и неторопливо, с явным намерением выиграть время и прийти в себя.

– Так о чем вы хотите поговорить со мной? – стараясь не выдать волнения, осторожно спрашивает экспедитор.

– А может, мы найдем более подходящее место для разговора? – предлагает капитан. – Мне здесь будет трудно разговаривать: так и текут слюнки при виде всех этих съестных сокровищ.

– Можем и другое место найти, – с неожиданной готовностью соглашается Потурай. Закрыв холодильник, он выпрямляется и, стараясь не смотреть на Галича, добавляет: – Я вот только накладную отдам директору.

В директорском кабинете Потурай не задерживается и минуты. Выйдя оттуда, он торопливо говорит извиняющимся голосом:

– Зайду еще в туалет, помою руки.

Галич остается в коридоре, а экспедитор скрывается за одной из дверей, из-за которой тотчас слышится шум льющейся из крана воды.

«Почему он все-таки испугался меня? – теряется в догадках капитан, заинтригованный странным поведением Потурая. – Неужели что-то заподозрил? У меня ведь не написано на лбу, что я милиционер, приехавший его арестовать».

Проходит минута-другая, а Потурай все еще моет руки.

«Он что там, к хирургической операции готовится? Чтобы вымыть руки, достаточно полминуты!» – теряет терпение Галич и решительно толкает дверь туалета. Первое, что он там видит, это – открытый на всю катушку кран, из которого в раковину умывальника хлещет тугая струя воды. Однако Потурая ни возле умывальника, ни за дверью нет. Нет его и в кабине туалета. Помня недавнюю выходку Марченко, Галич смотрит вверх, но и там никого нет. Остается окно. Так и есть: окно прикрыто, но на шпингалет не заперто. Капитан открывает его и высовывается наружу. Дворик, на который выходит окно, пуст. Во всяком случае, Потурая там не видно. Галич выскакивает из туалета в коридор и сталкивается лицом к лицу с директором ресторана Бондарук. Елена Корнеевна в испуге отшатывается, но, узнав старшего инспектора угрозыска, быстро приходит в себя и удивленно спрашивает:

– Что вы здесь делаете?

– Пришел вот побеседовать с вашим экспедитором, – решает пока не отступать далеко от истины Галич, – а он почему-то сбежал от меня через окно туалета.

– О чем вы хотели поговорить с ним? – вместо того чтобы удивляться более чем странной выходке своего подчиненного, подозрительно спрашивает Бондарук. Похоже, Галич здорово озадачил ее своим стремительным появлением из туалета.

– Дело вот какое, Елена Корнеевна, – сочиняет на ходу капитан. – Вчера ночью был задержан один грузин… пьяный грузин, который затеял в гостинице «Украина» дебош. Как выяснилось, поздно вечером он купил бутылку коньяка у работника вашего ресторана некоего Игоря. То есть у вашего экспедитора Потурая Игоря Михайловича. Причем Потурай не просто продал ему коньяк, что уже является грубым нарушением правил торговли спиртным, а содрал с этого грузина солидный навар. А это уже, сами понимаете…

– Идиот! Кретин! – цедит сквозь зубы Бондарук. – Ему мало того, что он имеет! Сколько раз говорила!.. – голос директора начинает звенеть сталью – Ну, я покажу ему деньги! Будет он иметь у меня бледный вид! Строгий выговор с предупреждением – и не меньше!

– Выговор, конечно, не помешает, – желая охладить гнев директора, рассудительно произносит Галич, – только и мы, раз уж поступило заявление, обязаны, хотя бы формально, разобраться с этим делом. Мне нужен адрес Потурая. Мы вызовем его в милицию. Думаю, что штрафа ему не миновать.

– И поделом ему! – не унимается Бондарук. – А мне, подлец, только что сказал, что голова вдруг разболелась, и отпросился в поликлинику. Идемте ко мне в кабинет – я не помню его адрес, надо посмотреть в бумагах.

Директорский кабинет – высокая квадратная комната – обставлен безвкусно, зато с размахом: стильная импортная мебель, большой пестрый ковер на полу и, в довершение ко всему, панели из натурального красного дерева.

Усадив Галича в одно из просторных и необыкновенно мягких кресел, Бондарук садится за стол, покрытый тяжелой тканью ядовито-зеленого цвета и, найдя в его ящиках нужную папку, говорит:

– Записывайте! Марии Заньковецкой, тридцать. Это особняк.

– С кем он живет? – интересуется Галич.

– Вдвоем с матерью. Он у нас холостяк пока еще.

– На работу он на машине ездит?

– Да. У него «жигули».

– Номер?

– Вы знаете… – виновато усмехается Елена Корнеевна, – как-то не обращала внимания. К чему он мне?

Выйдя от директора, капитан встречает в коридоре знакомую уже ему девушку-мойщицу посуды. Он делает таинственное лицо и манит ее пальцем. Когда они выходят во двор, Галич тихо спрашивает:

– У Игоря Михайловича есть машина?

– Конечно, есть! – с готовностью отвечает девушка. – «Жигули». Зеленые. Сразу после того, как вы спрашивали меня о нем, он выехал на ней со двора. Я видела через окно. Я еще удивилась…

– Номер машины вы, конечно, не знаете?

– Почему не знаю? – поводит плечом девушка. – Бэ-эн-бэ сорок два – тридцать девять. Она всегда под окном моечной стоит, вот я и запомнила…

– Почему один? – спрашивает Галича высунувшийся из «москвича» Сванадзе. – Где Потурай?

– Убежал, прохвост!

– Как убежал?

– Очень просто. Перехитрил и убежал. На машине. Не исключено, что он проезжал мимо тебя. Так что придется еще нам погоняться за этим прохиндеем.

– С чего начнем?

– С того, что ты сейчас найдешь какой-нибудь телефон и позвонишь в горотдел. Дашь ориентировку на задержание зеленых «жигулей» бэ-эн-бэ сорок два – тридцать девять. А я махну на машине прямиком к нему домой – может, успею перехватить его там. Если он, конечно, поехал домой… Жди меня в горотделе. Если не вернусь – позвоню…

Спустя пятнадцать минут «москвич» останавливается перед небольшим кирпичным домом под цинковой жестью. На грядке перед домом ковыряется сапой в земле сутулая старушка, удивительно похожая на Игоря Потурая: такая же черная и остролицая. Самого же Потурая, как того и следовало ожидать, не видно. Не видно и его машины. Зато на песке подле калитки отчетливо просматриваются свежие следы протекторов.

– Мамаша, Игорь дома? – подойдя к ограде, спрашивает на всякий случай Галич.

Старушка с трудом разгибает спину и, прикрыв глаза ладонью от солнца, шамкает:

– Нет его дома. Уехал. Только что перед тобой уехал.

– Как уехал? Куда?

– Сказал: еду на охоту. Заскочил на минуту в дом, взял ружье и укатил. Даже не поел…

– Вот те на! – огорчается Галич. – Обещал: поедем вместе. Я так спешил, а он… Хоть сказал, куда едет? Может, на озеро Песочное?

– А он не говорил, куда едет, – мотает головой старушка. – Но я так думаю, что он подался в Богушовку, на нашу родину. Он всегда ездит туда охотиться…

– Теперь куда? – спрашивает водитель втискивающегося в машину Галича.

– В горотдел. Пускаться в погоню бессмысленно: в Богушовку можно ехать аж тремя дорогами. Поди узнай, по какой укатил этот жук.

Галич и Сванадзе трясутся по ухабистой дороге на рейсовом автобусе Бережанск – Богушовка. Через четверть часа езды под палящим солнцем автобус превращается в самую настоящую душегубку.

Наконец, преодолев по разбитым и пыльным дорогам семьдесят километров, автобус останавливается на автостанции Богушовка. Еще из окна автобуса Галич замечает встречающего их старшего лейтенанта Куманько из местного уголовного розыска. Полный краснощекий Куманько в своих светлых брюках и белой льняной рубахе с короткими рукавами смахивает на работника торговли.

Поздоровавшись, Куманько приглашает гостей в поджидающую неподалеку райотделовскую машину. На что вспотевший, хоть выкручивай его, Сванадзе самым категоричным тоном заявляет:

– С меня хватит! Даже если поубегают все преступники сразу, ни в какую машину я сегодня больше не сяду. И так, пока доехали, килограммов десять потерял.

Отпустив машину, все трое направляются к райотделу пешком, благо идти к нему не больше километра по улице, сплошь усаженной старыми липами.

– Дела, значит, такие, – докладывает на ходу Куманько. – Ни Потурая, ни его машины в Богушовке никто не видел. Тем не менее за квартирами родни Потурая – там живут его дядя и две двоюродные сестры – установлено наблюдение. Полученная от вас ориентировка на Потурая и его машину передана всем участковым инспекторам района. Возможно, еще сегодня мы получим кое-какие сведения. Если, конечно, Потурай направился именно в наш район…

Узнав у дежурного по райотделу, молоденького лейтенанта, вырастившего для пущей важности грозно торчащие рыжие усы, что никаких сигналов от участковых еще не поступало, Куманько ведет гостей на поросший спорышом двор райотдела к колодцу с высоким дощатым срубом.

– Не вода, а эликсир здоровья! – похваляется Куманько, вытаскивая полное до краев ведро воды. – Не то, что у вас там тухлая из кранов. Пейте, мойтесь – сколько душе угодно. Вода очень холодная. Так что, смотрите, не простудитесь среди лета.

Вода и впрямь настолько холодная, что, когда Галич и Сванадзе пьют ее по очереди прямо из ведра, у них цепенеют зубы. Утолив жажду, оба раздеваются по пояс и, поливая друг друга, долго и с наслаждением моются. В кабинет возвращаются бодрые, веселые и посвежевшие.

– Теперь он снова хоть на край света готов ехать за Потураем! – кивнув в сторону Сванадзе, смеется Галич.

– С Потураем придется повременить. Пока что никаких донесений о нем не поступало, – объявляет Куманько. – Словом, отдыхайте пока, братцы. Посмотрите вот «Огоньки». А я должен дописать одну бумаженцию.

Куманько склоняется над столом, Сванадзе берет в руки подшивку журналов, а Галич принимается изучать висящую на стене карту Богушовского района.

– Может, партеечку в шахматы? – закончив писать, предлагает Куманько откровенно скучающему Галичу.

– Давай! – оживляется капитан.

Сванадзе откладывает в сторону «Огоньки» и подсаживается поближе, чтобы понаблюдать за игрой. Свои фигуры представитель богушовского угрозыска передвигает слишком быстро и решительно, из чего Сванадзе заключает, что играет Куманько, как и большинство провинциальных шахматистов, самоуверенно, но слабо. Исход партии для него ясен: победит Галич.

К сожалению, закончить игру мешает затрезвонивший телефон. Куманько берет трубку и слышит по-юношески надтреснутый басок:

– Докладывает участковый села Озеряны старшина Середа! В селе появился чужой человек, похожий на описанного в ориентировке. К кому приехал, выяснить пока не удалось. Зеленых «жигулей» в селе никто не видел. Разрешите задержать?

– Сами, Михаил Тимофеевич, ничего не предпринимайте – человек этот вооружен! – кричит в трубку старший лейтенант.

– Так я ведь тоже вооружен, – отзывается явно уязвленный старшина.

– Без самодеятельности, Середа! – решительно чеканит Куманько. – Ваша задача: узнать, у кого остановился приезжий, и установить за ним наблюдение. Большего от вас пока не требуется. Мы сейчас выезжаем. Остановимся во дворе сельсовета.

Галич и Сванадзе скрещивают на Куманько выжидающие взгляды.

– Придется, ребята, наш «матч века» отложить на неопределенное время, – кладя трубку, говорит старший лейтенант. – Похоже, Потурай объявился в Озерянах. Звонил тамошний участковый инспектор. Это – в пятнадцати километрах от Богушовки. В путь?

– И немедленно! – Галич уже стоит на ногах и приглаживает успевшие подсохнуть волосы. За ним поднимаются остальные. Шахматы остаются сиротливо лежать на столе…

Проехав метров пятьсот, Куманько велит водителю остановиться.

– Забегу на минуту домой, – объясняет он гостям, – посмотрю, что там делается. Жена попала в больницу, так я сейчас за старшего дома…

– Павел Павлович, – придержав Куманько за локоть, говорит Галич, – ты вот что… оставайся лучше дома. Я думаю, мы и вдвоем справимся с Потураем. Да и старшина поможет в случае чего.

– Ну что ж… раз старшие велят… – разводит руками Куманько. Он явно рад такому повороту событий.

Как и большинство сельских дорог Бережанщины, дорога из Богушовки в Озеряны грунтовая и настолько разъезженная после недавних дождей, что шоферу приходится вести машину, что называется, на черепашьей скорости. Поэтому в Озеряны Галич и Сванадзе попадают только к одиннадцати, когда на смену вечеру приходит теплая летняя ночь.

Старшина Середа, поджидавший гостей у сельсовета, оказывается молодым долговязым парнем в лихо сдвинутой набекрень новенькой милицейской фуражке. Судя по выправке и ладно сидящей на нем синей форме, участковый совсем недавно демобилизовался из армии. Держится он степенно, даже величаво.

Представившись приезжим, старшина отводит Галича и Сванадзе в сторонку – водителя, похоже, он считает излишним посвящать в подробности столь важного дела – и приступает к докладу:

– Приезжего мои люди засекли у дома Людмилы Тимощук. Оказывается, его уже не раз видели у нее…

– Кто она такая, Людмила Тимощук? – интересуется Галич.

– Продавец нашего магазина. Женщина, как бы вам сказать… легкого поведения, словом. Мужа нет – четыре года как умер. Так у нее теперь все приезжие… охотники там всякие и рыбаки ночуют. Бабе тридцать лет…

– Понятно. Дальше.

– Машины с ним нет. Где он ее оставил – неизвестно. У Тимощучки приезжий пробыл чуть больше часа. Когда начало смеркаться, подался с ружьем на озеро и исчез из поля нашего зрения – там повсюду камыши. За озером установлено наблюдение. Согласно приказу товарища Куманько мы никаких действий не предпринимали…

– И хорошо сделали, – успокаивает старшину Галич. – А теперь ведите нас к озеру.

Над селом среди россыпи перемигивающихся звезд висит золотой кружок месяца. Он освещает своим тусклым желтоватым светом пыльную сельскую дорогу, белые хаты, темнеющие за ними сады. Теплый неподвижный воздух насыщен дурманящей голову смесью запахов, из которых горожанин Галич различает разве что запахи маттиолы и липы.

Они идут по дороге между хат, затем сворачивают в узкий переулок и, миновав сады и огороды, оказываются на луговой тропинке. Останавливаются под огромной ивой, тонкие ветви которой опускаются к самой земле. Старшина тихонечко свистит, и спустя минуту перед ними появляется невысокий плотный паренек, лицо которого из-за царящей под ивой темноты невозможно разглядеть.

– Товарищ старшина! – возбужденно шепчет паренек. – Охотник нигде не появлялся. Зато на Остров зачем-то побрела Тимощучка и еще не возвращалась. Наверное, он там…

– Спасибо, Панченко, за службу! – деловито говорит участковый. – Собирай свою команду и – по домам.

– Но мы же… – хочет что-то возразить паренек.

– Дисциплина! – сурово обрывает его Середа. – Сказано: по домам, значит – по домам! Приказы не обсуждаются.

– Слушаюсь, товарищ старшина, – обиженно бурчит Панченко. – Есть по домам…

– Я так думаю, что этот человек в самом деле укрылся на Острове, – подождав, пока удалится его помощник, командир школьной добровольной дружины, говорит участковый. – Есть у нас тут посреди озера небольшой островок, поросший кустами и камышом. Очень хорошее место, чтобы скрыться от любопытных глаз. Дело в том, что местные жители стараются не бывать на Острове: про него ходит дурная слава. Будто бы там…

– Михаил Тимофеевич, – перебивает старшину Галич, – про Остров расскажете позже. А сейчас нужно решить, что нам делать дальше.

– Проберемся на Остров, там и поймаем, – предлагает Середа. – Здесь неподалеку есть мелководье. Я проведу.

– Не годится, – отрицательно мотает головой капитан. – Если Тимощук действительно все еще там, то ясно, что мужчина не спит и может нас заметить. На воде мы будем отличной для него мишенью. Мы же видеть его не будем. Да и женщина может ни за что ни про что пострадать… Нет, надо что-то другое.

– А не лучше ли нам подождать, пока эта Тимощучка вернется с Острова? – предлагает Сванадзе. – Не будут же она там всю ночь…

– В таком случае пошли, – торопит Середа. – Там поближе к озеру у мелководья есть подходящие кустики. В них и будем ждать.

Между растущими почти у самого берега кустами лежит примятая охапка сена. Сено оказывается весьма кстати: трава влажная, а стоять неизвестно сколько на ногах не особо хочется. Ждать приходится долго, около часа. За это время Середа успевает рассказать легенду об Острове, в которой фигурируют молодой рыбак и девушка-утопленница. Заодно гостям приходится выслушать еще несколько подобного рода местных историй, дошедших из седой старины.

Луна неподвижно висит над озером, проложив по темной воде ровную золотистую дорожку. Лишь изредка нарушает тишину всплеск сонной рыбы или стон какой-то ночной птицы. Но вот где-то в отдалении со стороны леса слышатся тяжелые шаги и шуршание раздвигаемых веток. Шаги все ближе и ближе. Середа, нащупав кобуру с пистолетом, высовывает из кустов голову.

– Лось, чертяка! – обернувшись, шепчет он. – Пришел на водопой.

Галич и Сванадзе тоже хотят посмотреть на редкого зверя. Силуэт лося с тяжелыми ветвистыми рогами отчетливо виден на фоне лунной дорожки. Животное опускает голову к воде и начинает шумно пить. Вдруг лось высоко вскидывает свои рога, к чему-то прислушивается и, встрепенувшись, делает резкий прыжок в кусты. Дальше лишь слышен гулкий топот ног.

– Чего это он? – недоумевает Сванадзе.

– Никак испугался кого-то, – шепчет участковый. – Вот увидите, сейчас кто-нибудь появится…

И действительно, проходит минута-другая, и со стороны Острова слышится хлюпанье воды. Хлюпанье приближается, становится все отчетливей, шуршат раздвигаемые камыши, и, словно видение из недавно услышанной страшной истории, появляется… голая женщина. Свое платье новоявленная русалка несет в руках.

– Она, Тимощучка, – хмыкает участковый. – Натешилась любовью, теперь охлаждает свою… стерва бесстыжая.

Женщина выходит на берег, не спеша надевает платье и шлепает босыми ногами к селу. Середа приподнимается с намерением задержать ее, но Галич кладет ему руку на плечо.

– Пусть идет себе с богом, а то шуму только наделает с перепугу. Теперь мы и без нее наверняка знаем, где он скрывается.

Проходит около получаса, и все трое, разувшись и сняв брюки, прячут все в кустах, а сами в трусах и рубахах входят в воду – впереди Середа, за ним Галич, замыкает шествие Сванадзе.

Вода, казавшаяся издали черной и холодной, на самом деле очень теплая и приятно освежает уставшие за сутки ноги. Дно песчаное, и ступать по нему одно удовольствие. Идут медленно, стараясь как можно меньше хлюпать водой. Метров через триста показываются смутные очертания Острова. Двигаться приходится еще медленнее. Выбравшись на берег, милиционеры останавливаются и прислушиваются. Вокруг по-прежнему тихо.