Шпионский тайник Джеймс Питер

Peter James

Dead Letter Droop

Охраняется законодательством РФ о защите интеллектуальных прав.

Воспроизведение всей книги или любой ее части воспрещается без письменного разрешения издателя.

Любые попытки нарушения закона будут преследоваться в судебном порядке.

Copyright © Peter James, 1981

Foreword copyright © Peter James, 2014

© Перевод и издание на русском языке, ЗАО «Издательство Центрполиграф», 2015

© Художественное оформление серии, ЗАО «Издательство Центрполиграф», 2015

© ЗАО «Издательство Центрполиграф», 2015

Джорджине, моей невесте одного романа, за смелость, силу, терпение и, превыше всего, за любовь

• Известно ль орлу, что таится в земле?
• Иль крот вам скажет о том?

Уильям Блейк

Предисловие

Приглашаю читателей познакомиться с моим первым романом, который незримо прокрался на нижние полки в задние помещения горстки книжных магазинов, в 1981 году проявивших любезность и взявших его на реализацию. Я помню, как В.-Х. Смит по доброте душевной купил целых тридцать экземпляров, что было жалкой каплей из имевшихся там 30 тысяч книг, предназначавшихся для списка бестселлеров. Но я до сих пор крайне благодарен им за то, что они позволили безвестному автору сказать: «Да, да, это из запасов мистера В.-Х. Смита!»

Книгу отвергло первое же издательство, прочитавшее ее, – «Нью инглиш лайбрери», возглавляемое Ником Уэббом. Семь лет спустя, в 1988 году, ему было суждено удивить меня, перебив цену всех других британских издательств за мой мистический триллер «Зона теней». Второй издатель, к великой моей радости и удовольствию, купил его. В.-Х. Смит заплатил по-царски – две тысячи фунтов, не слишком великие деньги даже в те годы.

Это был не первый мой роман. Между 1967 и 1971 годами я написал несколько книг, которые, к счастью, так и не были опубликованы – к моему тогдашнему разочарованию. Первый назывался Roller Coaster и был вдохновлен моим тогдашним кумиром, молодым автором по имени Адам Даймент. Даймент написал три чрезвычайно успешных шпионских триллера – The Dolly Dolly Spy, The Great Spy Race и The Bang Bang Birds, которые позволили ему в возрасте двадцати с небольшим лет вести роскошный образ жизни с хорошим шампанским и личным «астон-мартином», автомобилем, казавшимся мне пределом мечтаний. Роман Roller Coaster был не шпионским триллером, а описанием жизни шалопая в эпоху свингующего Лондона – в ту пору, когда я был подростком.

В отличие от первого романа Адама Даймента моя книга была поочередно отвергнута британскими литературными агентами и издательствами. Один мой друг, прочитав ее, заявил, что она придется по вкусу скорее американским читателям, нежели английским. Я купил пару «Альманахов писателей и художников» и выбрал маститого нью-йоркского агента Курта Хеллмера. Лелея надежду на успех, исправно отксерокопировал свою рукопись и отправил ему авиапочтой.

Представьте себе мое удивление, когда через шесть недель я получил пришедшее авиапочтой письмо (это было в те дни, когда никто не знал о том, что появится чудо техники – аппарат факсимильной связи), содержавшее восемь страниц неумеренных похвал и сообщавшее мне о том, что я превосходный писатель, но книга моя нуждается в редакторской правке, после которой она наверняка будет опубликована. Там же приводились и обильные замечания по тексту. Но к тому времени, учась в киношколе, я заканчивал мой второй роман «Ангел атомной бомбы» (это название было суждено использовать спустя десятилетие для моего второго опубликованного романа).

Я отправил ему новую рукопись, однако Хеллмер ответил, что она не понравилась ему так, как роман Roller Coaster, и попросил обратить внимание на его замечания. Однако я уже взялся за мой третий роман, озаглавленный Bethlehem Where Are You?

Курт в отместку за мое пренебрежение его советами возненавидел этот роман и настаивал на том, чтобы я вернулся к Roller Coaster. Но к этому времени я уже окончил киношколу и перебрался на жительство в Канаду, где – по чистой случайности – получил работу на телестудии в Торонто. Там я ежедневно писал сценарии к телепрограмме для дошкольников под названием «Дверь в горошек». Я в письме с гордостью сообщил Хеллмеру об этом. Через считаные дни я получил от него сварливый ответ, в котором он советовал мне бросить эту работу, если всерьез хочу взяться за писательское ремесло, потому что я никогда не напишу толковый роман, если буду по-прежнему заниматься телевизионной поденщиной. Он также посоветовал найти работу в библиотеке или на какой-нибудь фабрике. Я снова проигнорировал его рекомендации, и роман Roller Coaster так и остался незаконченным. Вместо этого я обратил свою энергию на сферу кино и телевидения – взялся за сочинение киносценариев и продюсирование целой серии малобюджетных ужастиков, а затем комедии Spanish Fly, в которой главные роли исполняли Терри Томас и Лесли Филлипс. Фильм вышел на экраны в 1976 году и удостоился разгромных рецензий. Барри Норман, в ту пору дуайен кинокритиков, назвал его «худшим из всех британских кинофильмов, снятых после Второй мировой войны, и самым несмешным из всех британских фильмов». Я поместил этот отзыв в рамку под стеклом и с гордостью повесил ее на стене в своем офисе.

Spanish Fly, в которую я вложил изрядную часть моих собственных денег, фактически лишила меня почти всех накоплений, и я был не уверен, что смогу оправиться от подобного потрясения.

В это время мои родители руководили вполне успешным семейным бизнесом, «Корнелия Джеймс, поставщик перчаток для королевского двора», фабрикой, расположенной в Брайтоне. Мой отец был серьезно болен – у него возникли проблемы с сердцем, – и они с матерью уже подумывали о том, что следует продать это предприятие.

Я понял, что если не стал писателем и оказался в шатком финансовом положении, то будет разумнее продолжить прибыльное семейное дело, что позволит мне хотя бы более или менее прилично зарабатывать на жизнь. Поэтому я пошел работать на фабрику, смутно помня совет моего агента, славного терпеливого Курта Хеллмера.

Моя тогдашняя жена и несколько друзей, знавшие о моих писательских амбициях, постоянно спрашивали меня, пытаюсь ли я по-прежнему осуществить мою мечту и издать книгу. Мне было в ту пору двадцать восемь лет, и их слова стали призывом к действию. Но что же написать?

В те дни мне попалась на глаза статья в «Таймс», в которой говорилось, что Адам Даймент перестал писать книги, а Ян Флеминг давно умер, и в данный момент возникла нехватка ярких шпионских триллеров. В тот момент для меня это стало своего рода озарением.

Я был знаком с одним человеком, работавшим в спецслужбе, – Ванессой Гебби, ныне успешной писательницей, которая когда-то работала секретарем в МИ-5. Хотя она могла мне сказать лишь немногое о своей прошлой работе, я выудил из нее достаточно и, прочитав массу книг – как художественных, так и документальных – о МИ-5 и МИ-6, получил некоторое представление о мире рыцарей плаща и кинжала. У меня в воображении также созрел эффектный эпизод, который мог стать завязкой шпионского романа.

Но как будет развиваться дальнейший сюжет, я просто не знал.

Поэтому я написал вот такое начало – мужчина и его девушка просыпаются в своей нью-йоркской квартире, в которую неожиданно врывается незнакомец. Вскоре он прямо у них на глазах убивает себя – неожиданно и по какой-то непонятной причине. В отличие от моих романов, где действует Рой Грейс, сюжеты которых я разрабатываю крайне дотошно и всегда знаю, чем такой роман закончится, в данном случае я действительно понятия не имел, что будет дальше.

Поэтому я продолжал писать, писать и писать. И наконец, в 1979 году, закончил эту книгу. Сняв копию, я отправил ее авиапочтой Курту Хеллмеру, с которым не общался с 1971 года. Прошло два месяца, но от него не было ни слова. Наконец я позвонил ему по телефону, но никто не брал трубку. После того как я сделал еще несколько звонков по этому номеру, мне удалось выяснить, что Курт умер шесть лет назад. Так что от мертвых литературных агентов пользы нет.

Блестящий адвокат, связанный с индустрией развлечений, Боб Сторер из конторы «Харботтл и Льюис», порекомендовал мне двух агентов. Одна из них, Дебби Оуэн, была очаровательна, но явно не голодна, поскольку представляла интересы популярного писателя Джеффри Арчера. Второй, Джон Терли, только-только начинал карьеру, и мне сказали, что уж он-то ради меня будет рыть землю. Через четыре дня после того, как я отправил ему рукопись, он позвонил и сказал, что готов быть моим представителем, но мне следует придумать роману новое название. Через два месяца я заключил договор на издание книги, о чем давно мечтал, но на что особенно не надеялся.

Одна из самых странных и приятных особенностей моей писательской карьеры состоит в том, что я часто пишу на такие темы, которые впоследствии абсолютно случайно становятся главными мировыми проблемами. Так было, в частности, с моим пятым романом о Рое Грейсе «Умри завтра», в котором рассказывается о нелегальной торговле человеческими органами. В романе «Шпионский тайник» повествуется о поиске «крота» в недрах МИ-5. Через несколько дней после подписания издательского договора грянул скандал с Энтони Блантом. Высокопоставленный представитель руководства МИ-5 был разоблачен как русской шпион.

Надеюсь, вы получите удовольствие от чтения «Шпионского тайника» – такое же, какое я получил от его написания. Отнеситесь к этому роману снисходительно и, пожалуйста, не судите меня слишком строго!

Питер Джеймс Суссекс

Глава 1

Бывает такое странное ощущение: ты знаешь, что в комнату кто-то вошел, но пока еще не видишь его и не слышишь. Ты просто чувствуешь: он здесь. Такое вот ощущение и возникло у меня тогда – ночью, в моей спальне. Было очень поздно и очень темно.

Я чувствовал это, такой же холодок, и раньше – тысячу раз в тысяче разных ситуаций: когда машину заносит на мокрой дороге, когда самолет проваливается на пять тысяч футов в воздушную яму, когда тень возникает из темного переулка.

В комнате определенно кто-то был. Не друг. Друзья не заскакивают ко мне в спальню в половине третьего ночи – в квартиру на тридцать втором этаже здания, где отключен лифт; в квартиру, ключ от которой лежит в кармане пиджака, висящего на спинке стула; в квартиру с тремя врезными замками «ингерсолл», двумя замками «чабб», йельским замком № 1 и двойной цепочкой, не говоря уже о круглосуточной вооруженной охране у двери, ввиду чего войти в здание труднее, чем выйти из большинства тюрем.

Гость не был другом. Я не шевелился. Он не двигался. У меня было перед ним одно преимущество: он думал, что я сплю. У него было передо мной еще большее преимущество: он не лежал, совершенно голый, вымазанный детским маслом, с прикованной к кровати ногой, и рядом с ним не спала голая пташка, занимавшая пространство в пять футов и одиннадцать дюймов, которое отделяло мою масляную руку от стоявшей на предохранителе «беретты».

Несколько десятых секунды я размышлял, что делать. Гость определенно не собирался задерживаться до утра – пойти на такое мог бы разве что завзятый вуайерист. Он явно не был и мелким воришкой – здесь не водилось драгоценностей, здесь не держали сокровищ, как в Форт-Ноксе или Национальной галерее. Здесь вообще не было ничего такого, что страдающий дальтонизмом карлик с коэффициентом Q 24 не мог бы купить за пару тысяч долларов на распродаже в «Блумингдейле», – вполне возможно, именно так он и сделал. Все, что здесь имелось, лучше всего характеризовалось термином «зачаточное еврейское Возрождение» и состояло из предметов личного обихода, которые можно встретить едва ли не в каждом номере недостроенного отеля «Холидей Инн».

Гость не был настроен и поболтать, потому что в противном случае уже подал бы вступительную реплику. Скорее всего, как я решил за две десятые секунды, пока взвешивал возможные варианты, он пришел сюда кого-то убить.

По причине скудости выбора наиболее подходящими кандидатами в жертвы выглядели мы, Сампи[1] или я. Прозвище Сампи я дал ей из-за пристрастия к маслу «Джонсон беби», которое, как она полагала, предназначалось для секса, а вовсе не для того, для чего изначально создавалось.

Если ночной гость пожаловал за ней, то это мог быть только какой-то брошенный любовник, а поскольку Гудини умер еще до ее появления на свет, то и этот вариант пришлось исключить.

Мне стало вдруг одиноко. К этому моменту ночной пришелец, должно быть, уже вычислил, кто есть кто; меня ждала пуля 9-го калибра из «парабеллума» с глушителем, ее – бритва, чтобы не разбудила соседей воплями.

Добраться до своего оружия я не мог. Развернуть и вскинуть правую ногу так, чтобы обрушить кровать на его голову раньше, чем придется собирать собственные мозги и осколки черепа в соседнем номере, не представлялось возможным.

Грянул выстрел. Не глуховатый хлопок вроде того, с каким пробка выскакивает из бутылки, но короткий, оглушающий взрыв боеприпаса «магнума» 44-го калибра с пулей весом в двести гран. И смерть пришла ко мне.

В жаркой темноте что-то большое и тяжелое обрушилось на меня, круша кости и вышибая дух. Мокрое, кровянистое, болезненное. Это был он, ночной гость.

Он лежал, раскинувшись, на мне – с торчащим изо рта револьвером и дырой в затылке, большая часть которого улетела на Парк-авеню.

Я сел и даже ухитрился включить свет. Отовсюду неслись крики, топот, вой сирен и треск звонков, стук. Сампи проснулась, не открывая даже глаз, спросила, не спятил ли я, и снова уснула.

Я высвободил ногу и побрел в кухню – поставить чайник. Все указывало на то, что поспать в эту ночь уже не получится. В полной растерянности я ударился головой о дверцу шкафчика. Да и как тут не растеряешься? Кто-то взял на себя немалый труд и изрядно постарался, чтобы всего лишь совершить самоубийство.

Глава 2

Ну и ночка выдалась. Утром мне больше всего хотелось забыть о ней хотя бы на несколько часов. А утро вышло славное – холодное, ноябрьское, воскресное, – Манхэттен выглядел грандиозно. Лишь несколько заводских труб пачкали ясную голубизну своими экскрементами. Всемирный торговый центр, Крайслер-билдинг, Эмпайр-стейт и прочие фантастические манхэттенские громадины четко, словно выгравированные, проступали на фоне неба – в полном соответствии с представлениями их творцов.

Мы с Сампи зябко кутались в пальто на открытой палубе статен-айлендского парома. Внизу нес свои бурливые воды Гудзон. Я откусил приличный кусок завернутого в бумагу и еще теплого кныша с картошкой в надежде, что он хотя бы частично протрет мои прополосканные пинтами кофе внутренности и унесет изо рта, горла и легких вкус «Мальборо», «винстонов» и «салемов», «тарейтон лайт» и «кэмел лайт», «кулзов», «морзов» и «честерфилдов», а также всех прочих сигарет, слямзить, стянуть и выкурить которые мне довелось за прошлую ночь.

Кныш был хорош и происходил из пекарни Ионы Шиммеля, одного из лучших заведений своего рода в мире. Если бы ресторанный путеводитель «Мишлен» распространился и на Соединенные Штаты, он, несомненно, отметил бы ее как «заслуживающую того, чтобы сделать крюк». Тот, кто там не бывал, обязан исправить это упущение. Примечательно, что неприметная с виду пекарня расположилась в одном из самых грязных, унылых и запущенных районов, в самой глубинке Манхэттена, на богом забытой границе между Ист-Виллидж и Нижним Ист-Сайдом, на расстоянии полета бутылочной пробки от Бауэри-стрит, в пятиэтажке из бурого песчаника с желтым карнизом, стоящей по соседству с двориком компании «Блевицки бразерс моньюментс», где за просевшим проволочным забором отдыхают на ослабших подвесках два старинных вагончика. Мрачная, с двусторонним движением улица отмечена редкими чахлыми кустиками, люди здесь угрюмые и неопрятные, и ветер гоняет туда-сюда неубранный мусор. Отыскать такую нетрудно в любом пригороде любого из сотни американских городов.

Вид внутри немногим лучше. Табличка за высокой стойкой приглашает клиента отведать «НАШ НОВЫЙ ВИШНЕВЫЙ ЧИЗКЕЙК-КНЫШ!» и выглядит лет на десять. За стойкой – пожилой коротышка в белом фартуке держит на плечах бремя всего света. В заведении пусто, если не считать занятых разговором двух мужчин в потертых кожаных куртках, но выполнить заказ коротышка не торопится. Он чинно идет к «немому официанту», настоящему, с канатным механизмом, рявкает в шахту и замирает на страже с несчастным видом часового, оставленного на посту в долгую зимнюю ночь.

Но то, что приносит грузовой лифт, – это уже слитки чистого золота. Большие, увесистые, душевно бесформенные, снаряженные всеми мыслимыми начинками, неимоверно жирные и погрязшие в холестерине.

В то воскресное утро райский дар, теплый картофельный кныш Ионы Шиммеля, был употреблен с солеными брызгами Гудзона и уютным парфюмом Сампи.

Правду от нее я пока что утаил. В ее понимании ночью к нам вторгся непрошеный гость, которого я и застрелил. На мой взгляд, менять эту версию пока что – а может быть, и вообще – не стоило. Сампи свято верила, что я совершил нечто героическое и спас нас обоих от верной смерти. Принимать незаслуженные почести я не собирался, но в то же время девочка Сампи сообразительная, и мне не хотелось, чтобы она забивала голову лишними мыслями, если в какой-то момент поймет, что за моей работой в компании, производящей пластмассовые ящики, кроется нечто большее, чем видится обычному невооруженному глазу. Это было бы совсем нехорошо.

Итак, мистер Большой Герой отхватил еще один кусок картофельного кныша и нацелился долгим взглядом на прелести и мерзости сонного Статен-Айленда, где в это ясное солнечное воскресное утро 328 тысяч американцев начинали день с кроссворда в «Нью-Йорк санди Таймс», вафель, сиропа и бекона, мягкого секса, зубной пасты и кофе и без громыхания мусоровозов.

– Холодно, – сказала Сампи и ничуть не погрешила против истины.

Да, холодно, чертовски холодно, но было это только к лучшему, потому что в тепле захотелось бы расслабиться и, поддавшись неге, уплыть в страну сновидений, а ничего такого не светило еще долго, поскольку по возвращении в Манхэттен мне предстояло отправиться в полицейский участок на Западной Пятьдесят четвертой и провести большую часть этого прекрасного дня за унылыми серыми стенами, отвечая на вопросы, заполняя всевозможные бланки и наблюдая за перемещаемыми туда-сюда отбросами, браком и жертвами человечества, доставленными за превышение скорости, убийство, карманную кражу, хулиганство или изнасилование.

Бланкам не было конца, как и машинописным копиям под ними и подлежащим заполнению колонкам в этих бланках. Я бы сделал все сам ровно за десять минут с помощью пары компьютеров Ай-би-эм и трех дюжин секретарей, но, к сожалению, город Нью-Йорк мог предложить только старую, видавшую виды механическую печатную машинку «Оливетти» со сбитой «т» в нижнем регистре и два указательных пальца, прикрепленные к восемнадцати стоунам жирной плоти в форме столь замызганной, что один вид ее мог вызвать анорексию даже у платяной моли. Ловкость полицейского в извлечении остатков завтрака из зубов одним пальцем, ковырянии в носу другим и в ухе третьим и при этом еще и печатании четвертым производила сильное впечатление; жаль только, что более всего страдало именно печатание.

Кофе приносили в емкостях, на фоне которых британские пластиковые стаканчики выглядели бы королевским фарфором. Ни кнышей, ни пончиков там по воскресеньям не водилось, а все прочее не стоило и пробовать, проинформировал меня местный эксперт по пончикам, но зато имелась пуэрториканская танцовщица гоу-гоу, делавшая минет в мужском туалете наркопритона в Гарлеме, и если меня интересует… Прозвучало это не слишком заманчиво.

Клавиши стучали с запинками, сопровождавшимися негромким проклятием, когда полицейскому приходилось вручную вставлять нижнюю «т», и меня стало понемножку клонить в сон. Очнувшись, я обнаружил, что к своим козявкам и завтраку Суперпечатник «Оливетти» добавил еще одну проблему: какой-то идиот принес ему коробку со свиными ребрышками в медовом соусе.

Несколько часов спустя последнее ребрышко улетело в мусорную корзину, а машинка выдавила из себя последний лист. Я прочитал и поставил в нужном месте подпись, он прочитал, поставил свой «X» и тут же его смазал. Мне пожали руку, меня похлопали по спине и назвали хорошим парнем. Я бесстрашно вступил в схватку со злоумышленником, завладел его оружием, застрелил, а потом благоразумно позвонил в полицию и заполнил бланки. Мое присутствие на дознании необязательно, и, если я потружусь освободить помещение, нью-йоркская полиция с удовольствием и за просто так доставит меня домой в патрульной машине.

Я устал как собака и хотел только одного: убраться из участка и завалиться в постель. Я вышел на улицу, вдохнул холодный воздух, посмотрел на пар, вырывающийся из-под крышки люка, и прислушался к далекому шуму машин и завыванию сирен. Мир и покой. Темнело. Кое-где уже зажглись лампы, остальные мигали, силясь сделать то же самое. Сампи, наверное, уже у себя, вернулась после ланча с братом, невесткой и тремя их детьми – у них был дом в Мамаронеке. Нормальная рутина нормальной жизни.

У тротуара остановилась машина с четырьмя здоровенными копами. Вид у них был настороженный. Странно, но иногда что-то такое можно определить всего лишь по теням или силуэтам. Один из тех, что сидели сзади, вышел и открыл мне дверцу, потом сел сам. В результате я оказался аккуратно зажатым между двумя парнями в форме. Такими большими и уютными. Я откинулся на спинку засаленного винилового сиденья, вдохнул запах пластика и несвежих сигарет, свойственный большинству американских машин, и прислушался к тяжелому шороху шин, производимому всеми американскими машинами. Я расслабился и уже собрался потрепаться со своими спутниками, когда что-то твердое и тонкое проскользнуло между моими бедрами и решительно уперлось в мое правое яйцо.

– Даж ни птайсь.

Что, по их мнению, я мог попытаться? Не знаю. Даже если бы они вдруг потеряли сознание, выбраться из машины я смог бы, только просверлив дыру в крыше. Расслабленность улетучилась, я мгновенно взбодрился, но ощущал давящую, опасную усталость, и это не сулило ничего хорошего.

Глава 3

Одна моя половина испытывала мучительный соблазн не беспокоиться, не пытаться выяснить, кто они такие, куда меня везут и какие у них планы, а просто вырубиться, дать им сделать что они хотят, и, как говорится, пусть будет что будет.

Другая же половина, та, что три десятка лет не позволяла мне сыграть в ящик, ни о чем таком и слышать не желала. И в глубине души я был этому рад.

«Познай врага своего», – говорит Библия. В течение восемнадцати месяцев интенсивной подготовки в Хайленде шесть лет назад мне часто говорили то же самое. Я изучал их, слушал их треп: ничего особенного – у спецов в разговорном отделе яичница вместо мозгов; главная тема – какой поворот, первый, второй или третий, ведет к Генри-Хадсон-Парквей. Считать до трех там умели.

Эти были головорезами. Четыре здоровенных наемных головореза. И что-то подсказывало, что они не ошиблись, взяв меня. Я уже почти слышал шум бетономешалки в багажнике, готовившей быстросохнущий бетон для пары тесных ботинок девятого с половиной размера.

Сквозь волоски в ноздрях головореза справа я видел далекие огни Бронкса. Мы ехали по западному берегу Гудзона, вдоль живописного Пэлисейдс-Парквей, мимо аккуратно подстриженных лужаек, аккуратно подрезанных кустиков и аккуратно выкрашенных указателей к аккуратно расположенным красивостям – все для того, чтобы показать, как богат и успешен штат Нью-Джерси по сравнению с задрипанным соседом на другом берегу глубокой-глубокой реки. И сегодня она казалась еще глубже, чем всегда.

Кольнуло в задницу. То, что в начале поездки ощущалось как небольшой комочек, теперь причиняло боль, становившуюся все острее с каждой новой неровностью. Я сидел на чем-то колючем. Эта боль вместе с тычками в интимные части тела начинала меня раздражать.

Впереди затрещала рация.

– Браво-Дельта, на свадьбу успеваешь?

– Браво-Дельта забрал жениха, – ответил сидевший впереди громила.

Некоторое время рация только потрескивала и попискивала, как делают все рации, потом голос сообщил:

– Понял, Браво-Дельта. Выезжаем за невестой. До встречи у церкви.

– Все так, – сказал громила.

Чтобы понять, кого они называют невестой, сильно напрягаться не приходилось, но сидящий впереди тип – зубы у него выглядели так, словно подверглись атаке термитов, а изо рта воняло, словно он всю ночь пил из водосточной трубы, забитой дохлыми летучими мышами, – повернулся, явив помещавшуюся ниже шляпы и выше шеи жутковатую коллекцию шрамов, вмятин, пятен и фурункулов, и пояснил:

– Это про твою шлюшку, милый.

Сей перл английской лексики окончательно рассеял опасения насчет того, что меня взяли по ошибке. Вот только боль в заднице ничуть не ослабла, и общее самочувствие нисколько не улучшилось. Я по-прежнему не знал, кто они такие и чего хотят, – получить труп, или источник информации, или же все вместе. Большого желания идти им навстречу я не испытывал, однако в свете сложившейся ситуации – если в ближайшее время не сделать умный ход – мое мнение не слишком много значило.

Мы свернули с Парквей на Западную Девятую и выскочили на пролегавшее через лесистую местность двухполосное шоссе. Пошел дождь, пока еще легкий, он уже стучал по крыше резко и сильно. Этот хлесткий звук мне доводилось слышать раньше при такой же примерно, как сегодня, температуре – колючий, леденящий дождь, едва ли не самый опасный из всех. Водителю он видится обычным дождиком – так оно и есть, да только при встрече с землей вода обращается в лед, и уже через несколько секунд дорога становится катком. В зимнее время это явление – обычное дело для северо-восточных прибрежных штатов. Вести машину по обледеневшей дороге трудно и страшновато. Судя по сдавленным проклятиям и снижению скорости, водитель осознал опасность. Пока идет дождь – пусть даже идти он будет и не долго, – о шофере можно не беспокоиться.

Я постарался сосредоточиться на стволе, клином застрявшем у меня между ног. «Смит-и-вессон» 44-го калибра или дешевая подделка, состряпанная каким-нибудь подпольным умельцем? В любом случае эта штука была сродни ручной гаубице и могла запросто вынести мои коронные регалии через сиденье и днище машины. Имея дело с подделкой, нужно прежде всего беспокоиться из-за спускового механизма, весьма ненадежного и чересчур чувствительного к малейшему движению, что вполне устраивало сидевшего впереди громилу. Для таких типов не важно, где и когда пульнуть, – лишь бы пулять почаще, сохраняя свое место в платежной ведомости хозяина.

Верзила справа от меня беззаботно таращился в окно. Его коллега впереди вытирал запотевшее ветровое стекло. За стеклом, далеко впереди, горел зеленый глаз светофора. Между нами и светофором мигали задние огни большого грузовика, скорее всего, тягача с прицепом. Мы катились вниз, причем слишком быстро, учитывая состояние дорожной поверхности.

Громила на переднем сиденье включил радиоприемник, который тут же разразился коммерческим джинглом. Потом музыка оборвалась, и бойкий, веселый голос взялся рассказывать, какими мерзкими, паршивыми, гнусными мужьями мы все будем, если не бросим прямо сейчас все и не займемся установкой в доме дренажной системы «Уэмтрэш», которая намного облегчит жизнь наших жен. Поскольку ни один из моих спутников не проронил ни звука, я решил, что они, должно быть, обдумывают преимущества означенной системы.

– Один из ваших друзей забрел прошлой ночью в мои апартаменты и застрелил не того парня, – сообщил я.

Громила с халитозом обернулся, изрек короткое «Заткнись» и снова уставился вперед.

Зеленый на светофоре сменился красным. Радио рассказало об изумительных сделках, ждущих нас в офисе местного дилера «Понтиака». Надо только прийти и спросить Элмера Хайамса. А уж Элмер Хайамс сделает все в лучшем виде. Осчастливить наши семьи, купив новенький «понтиак» дешевле, чем где-либо еще в Соединенных Штатах Америки, просто – только загляни к Элмеру Хайамсу.

Я со всей силы надавил левым большим пальцем на спусковой крючок револьвера, а ребром правой ладони врезал по державшей оружие руке, ствол прыгнул вверх, и я выдернул палец. Курок щелкнул по патрону, пуля вылетела и вынесла изрядный кусок крыши, другая вошла между лопатками сидевшего впереди громилы, вышла из его груди вместе с половиной сердца и, пробив ветровое стекло, исчезла в сельских просторах Нью-Джерси.

Теперь у меня было оружие. Водитель, ухватившись обеими руками за руль, пытался посмотреть, что происходит сзади. На мгновение он забыл про красный свет и остановившийся грузовик, потом вспомнил, врезал по тормозам и принялся крутить баранку туда-сюда. Сосед слева, получив удар по яйцам, взвился от боли. Я рванул ручку вниз, толкнул его прежде, чем он успел опуститься на сиденье, и выкатился вслед за ним. Еще одна пуля прошила ему кадык. Я грохнулся на самый край поросшей травой обочины и увидел, как большой черный автомобиль сделал полный разворот и заскользил носом вперед прямо под длинный кузов огромного грузовика, который бритвой прошел через переднее стекло, руль, шею водителя и сидевшего впереди верзилы, швырнул их головы на колени громиле на заднем сиденье и, наконец, срезал голову ему самому и вынес ее на заднее крыло, с которого она скатилась на дорогу.

Колющая боль в заднице никуда не делась. Я осторожно ощупал проблемное место, обнаружил что-то большое и твердое, оторвал от брюк и поднес к глазам: это была вставная челюсть.

Я сел и сделал несколько глотков воздуха и окиси углерода. На шоссе стало тихо, и только где-то впереди долго рвало водителя грузовика.

Глава 4

Я работал в Нью-Йорке на «Интерконтинентал пластикс корпорейшн». Компания занимала семь из тридцати двух этажей современного высотного офисного здания на Парк-авеню, 335. Шесть этажей шли вместе, с четырнадцатого по девятнадцатый, седьмым был пентхаус, состоявший из двух приватных апартаментов для приезжих клиентов или высших управленцев. В один из этих апартаментов меня и определили – явно с расчетом сэкономить на съеме жилья, поскольку мое пребывание затянулось.

Компания производила приятное впечатление – энергичная, современная, успешная. Шикарные офисы, симпатичные секретарши и регистратор, фасад из коричневой стали и дымчатого стекла испускал ауру богатства.

Свою жизнь «Интерконтинентал пластикс корпорейшн» начинала под куда менее звучным названием – «Айдахо вуден бокс компани». Основал ее в разгар Великой депрессии оставшийся без работы специалист по определению пола кур. Звали его Лео Шлимвайер. Отец Лео в начале двадцатого века эмигрировал из России в Соединенные Штаты вместе с семьей.

Дальше пошла семейная история. Лео был одним из девяти детей, оторванных вдруг от дома, загнанных под палубу переполненного парохода и брошенных на несколько недель в океан, в пот, блевотину и сотню других неудобств. В конце пути пароход исторг Лео вместе с семьей на берег славных Соединенных Штатов Америки, где они оказались в самом средоточии западной цивилизации: на Центральном вокзале Нью-Йорка.

Там им предложили на выбор пять разных железнодорожных билетов. Отец Лео Шлимвайера выбрал тот, который, о чем никто тогда не догадывался, обеспечил ему и семье самое унылое из возможных будущее. Через два с половиной дня они вышли в чреве земли обетованной: Бойсе, штат Айдахо. Вышли и опешили. Первым откровением для Шлимвайера-старшего, когда он ступил на землю, стал тот факт, что вокруг никого и ничего не было.

Шлимвайер работал не покладая рук и даже ухитрялся кормить и одевать семью. Один за другим подрастали и взрослели дети; он давал им денег, сколько мог себе позволить, и отпускал в свет – добывать хлеб насущный собственными руками.

Черед Лео пришелся на начало Депрессии. Кроме нескольких долларов в кармане он имел за спиной лишь знание отцовской профессии: определение пола цыплят. Бедняк, но отнюдь не глупец, Лео быстро пришел к заключению, что весной 1930-го в Бойсе, штат Айдахо, на определении пола цыплят больших денег не заработаешь.

Вскоре он выяснил, что город испытывает острую нехватку в ящиках для фруктов, а большая часть населения, ввиду общего недостатка рабочих мест, продает яблоки и прочие фрукты прямо на улицах. К тому же дерево в краю бескрайних лесов, которые, похоже, никого не интересовали, стоило дешево.

Лео Шлимвайер взялся за дело, трудолюбием и простейшими инструментами превращая деревья в ящики для фруктов. Покупателей было хоть отбавляй, и он быстро сообразил, что с деньгами в кармане ничего не стоит найти людей, готовых сколачивать для него ящики. Через двенадцать месяцев Лео построил большой сарай, в котором трудилось семьдесят пять человек. Еще не вполне это сознавая, он шел в одной шеренге с такими людьми, как Чарльз Дэрроу, изобретатель «Монополии», Лео Бернет, основатель крупного рекламного агентства, и многими другими, сделавшими огромные состояния именно в годы Депрессии.

Прибыли росли, и Шлимвайер начал вкладывать средства в оборудование, клепавшее ящики для фруктов намного быстрее, чем трудившиеся в мастерской безработные инженеры, биржевые маклеры, таксисты, страховые агенты и им подобные. Предприятие расширилось, увеличившись в три раза, число работников сократилось до тридцати, а объем продукции вырос в сто раз. В разгар Депрессии Шлимвайер купил свой первый «кадиллак».

В должное время Лео женился и произвел на свет сына, Дуайта, но ни жена, ни ребенок по-настоящему его не интересовали. Ящики стали его манией. Чуть ли не ежедневно он получал письма, в которых люди спрашивали, есть ли возможность производить другие типы ящиков. Его клиентами были уже не фермеры, а компании – они давали более высокую цену и, получая заказ, не пытались отсрочить платежи.

С открытием второй фабрики компания сменила название на «Нэшнл бизнес бокс компани». Вскоре Шлимвайер производил все: от медицинских шкафов до картотечных ящиков и сейфов. После начала Второй мировой войны он снова изменил название компании, теперь на «Нэшнл мьюнишнс бокс корпорейшн».

Каждый из трех контейнеров и каждый из трех ящиков для боеприпасов, использовавшихся вооруженными силами Соединенных Штатов во время войны, был произведен на принадлежавших Лео Шлимайверу фабриках.

После войны Лео начал экспериментировать с пластмассами и уже в скором времени приступил к выпуску пластмассовых автоматов по продаже напитков, пластмассовых картотечных ящиков и пластмассовых сумок для гольфа. Из пластмассы производилось все, во что можно было что-то положить. И последовало очередное переименование – на «Нэшнл пластик бокс корпорейшн».

В бизнесе стали пользоваться компьютерами, которые представляли в то время неприглядные сооружения с перепутанными проводами, жгучими электронными лампами, сварными металлическими полосами и шуршащими лентами. И эти сооружения заняли огромные площади в некогда чистеньких и аккуратных офисах. «Нэшнл пластик бокс корпорейшн» удалось создать для них удобные корпуса, так что все компьютерное безобразие спряталось в серых или синих ящиках с переключателями и эффектно мигающими огоньками.

Следующим шагом Лео Шлимвайера стал выход на международный рынок и открытие первой фабрики за границей, в промышленной зоне между Слау и лондонским аэропортом Хитроу. Соответственно изменилось и название компании – «Интерконтинентал пластикс корпорейшн». А через шесть месяцев Шлимвайер свалился с обширным инфарктом и умер. Все унаследовала вдова, понятия не имевшая о том, что бизнес покойного мужа – это уже не только старый сарай, в котором по-прежнему сколачивали ящики для фруктов. Председателем и исполнительным директором она сделала своего девятнадцатилетнего сына, совершив тем самым свою вторую большую ошибку; первой был брак с Лео Шлимвайером.

Во всем, что касалось «пластикс корпорейшн», Дуайт Шлимвайер был полной противоположностью своего отца. Ни пластик, ни бизнес его не интересовали. Единственной всепоглощающей страстью Дуайта было коллекционирование бабочек. С величайшей неохотой он отрывался от убиения, помещения в рамку и каталогизации этих созданий, дабы подписать чек или одобрить важное решение. В течение четырех лет после смерти Лео прибыль «Интерконтинентал» неуклонно снижалась. Пяти фабрикам грозило закрытие из-за отсутствия заказов. Компания стала легкой добычей для желавших поглотить ее конкурентов.

В результате чрезвычайно сложных и тщательно спланированных сделок «Интерконтинентал пластикс корпорейшн» была приобретена неким британским консорциумом, которому требовалось надежное прикрытие для операций в Соединенных Штатах. Лишь небольшая группа англичан знала, что консорциум есть не что иное, как МИ-5.

Глава 5

Машин по шоссе проходило немного, да и те, что проползали мимо меня, тут же быстро набирали ход – желающих любоваться жуткой картиной не находилось.

Мне нужно было как можно скорее добраться до Сампи, и времени оставалось крайне мало. Если оно вообще оставалось. На попутку я не рассчитывал. Никто не станет подбирать незнакомца на темной дороге, разве что какой-нибудь насильник одинокую особу женского пола. У меня шансов не было совсем – грязный, с полуторадневной щетиной и диковатым взглядом, – так что если я собирался куда-то ехать, то от обычных любезностей надо было отказаться.

Я решил вернуться к тому месту, где мы свернули с парковой автострады и потом проехали под ней. Позиция полностью соответствовала намеченной цели: перед тем как повернуть на автостраду, машины максимально сбрасывали скорость.

Повторяя заученный прием – сжаться и расслабиться, сжаться и расслабиться, – я начал закачивать в кровь адреналин, гипервентилировать легкие. Мышцы, кровеносные сосуды, нервные окончания – все заработало в режиме полной готовности. Тело как будто зазвенело, заряжаясь энергией, и двадцатипятифутовый нырок к шоссе уже казался легким. Опасно легким.

Пригнувшись к земле, сжавшись как пружина, изготовившись к броску, я ждал. Ждал, вытащив из банков памяти все, что вбили туда за время подготовки.

Проехал, скрипя коробкой передач, грузовик. За ним другой. Громадный тягач с прицепом сухо протрещал дизелем в вечернее небо, выхлопы вылетали из-под внушительного капота перед ветровым стеклом. Прокатил универсал. Сидевшие сзади дети все еще крутили головой, оглядываясь на оставшиеся позади обломки. Сирена первой из спешащих к месту происшествия патрульных машин прорезала воздух, как нож режет сыр. «Феррари» взвыл от напряжения и, увлекаемый силой инерции, покачнулся на подвеске, словно гибкая и сильная кошка из джунглей. Потрепанный «форд», битком набитый «гризерами» и трясущийся от исторгаемых радио ритмов. И наконец то что надо, моя добыча – большой, с мягким верхом «шевроле» медленно выкатился, показывая правый поворот.

Я вперил взгляд в ветровое стекло – кроме водителя, в машине определенно никого не было. Убедился, что правая, толчковая нога твердо стоит на земле, проверил опору левой, согнул колени, так что они почти касались земли. Больше одной попытки в таких ситуациях не бывает. Неудачное падение грозило серьезными повреждениями, а если, промахнувшись, не успеешь убраться с дороги вовремя, то можешь запросто оказаться под колесами следующей машины. И потом твои останки просто размажут по дороге остальные.

Мой мозг разделил движение «шевроле» на фракции, соответствовавшие фракциям времени. Я уже ясно видел лицо водителя: тонкое, нервическое, сосредоточенное на исполнении маневра – удержать машину на прямой линии прямого отрезка дороги. Опоздал. Нет, не опоздал.

Да, опоздал – и теперь лучше подождать следующую машину. Но другой такой же, с откидным верхом, можно и не дождаться – движение слабое, а эта так близко к обочине и идет так медленно. Давай!

Я прыгнул – ногами вперед. Воздух ударил в лицо. Машина шла гораздо быстрее, чем казалось сверху. Я целился металлическими подбойками на каблуках в среднюю панель крыши, опасаясь попасть на ПВХ – он бывает чертовски твердым, – но все прошло не так уж плохо. Панель не выдержала, верх порвался с жутким треском, моя спина ударилась о металлическую стойку, и что-то хрустнуло. Вторая стойка резанула кожу, и руку пронзила острая боль. Я грохнулся на заднее сиденье, почувствовав, как смялись и лопнули подо мной пружины, подскочил, словно неуклюжий слон на батуте, и снова приземлился – грузно, выбросив ноги к стенке и с силой вдавив их в обшивку боковой панели. Хлопнувшись задницей на сиденье, я уже сунул руку в нагрудный карман – за «береттой».

Мое внезапное вторжение ударило по нервам водителя. Машину резко бросило в сторону, через две полосы парковой автострады, потом в обратную сторону, на обочину, и вынесло к разделительному барьеру, который мы зацепили задним бампером. Мы мчались зигзагом, чудом избегая жесткого столкновения с центральным разделителем и боковым ограждением. Немного освоившись в ситуации, водитель вернулся на исходную полосу и ударил по тормозам.

– Не тормози – газуй! – крикнул я. – Бога ради, дави на газ!

Но было уже поздно – покрышки взвизгнули, и я, повернувшись, увидел фары седана, почти вертикально уткнувшиеся в асфальт. Готовясь к столкновению, я попытался расслабиться. От удара нас подбросило и наполовину развернуло. Водителя швырнуло вперед, но его спас ремень безопасности, моя же голова испытала на прочность крышу. Второй удар, уже полегче, пришелся в корпус за водительской дверцей. Визг покрышек, грохот металла, скрежет стекла еще сопровождали нас некоторое время – несколько автомобилей, двигавшихся по парковой автостраде в южном направлении, не избежали столкновения.

– Пошел! – сказал я. – Пошел!

– Я… но… я…

– Шевелись, черт возьми! Не стой на месте!

– Авария. Надо остановиться. Полиция… страховка… Надо остановиться.

– Трогай, идиот! Говорю тебе, трогай. Вперед!

– Но… моя машина…

– Жми на газ! Жми, черт возьми, а то отстрелю тебе яйца и продырявлю башку.

– Не заводится. – Водитель отчаянно крутил ключ в замке зажигания, но каждый раз ответом был жуткий металлический скрежет. – Не заводится!

– Уже завелась, – сказал я.

Он повернулся ко мне с жалким, почти умоляющим выражением и замер, наткнувшись на малоприятное и не склонное к сочувствию дуло «беретты».

Что-то до него, должно быть, все-таки дошло: он наступил на педаль газа, и колеса, царапнув покрышками о прогнувшиеся надколесные арки, протестующе провернулись. Машина дернулась вперед под оглушительный грохот, с которым нас покинула выхлопная труба. Гудя, словно помесь буксира со сталелитейным цехом, мы снялись с места и стали набирать скорость.

– Вот так и держи, легко и спокойно, а главное, друг мой, двигайся побыстрее.

Водитель чуть заметно кивнул. Приклеившись к рулю, он сидел с прямой спиной, будто кролик, у которого преждевременно наступило трупное окоченение.

– Да… э-э… сэр.

К сожалению, он принадлежал к тем людям, которые категорически не способны удерживать машину на прямой, и постоянно елозил руками по рулю. До пятидесяти миль в час это было еще терпимо, но по мере приближения стрелки спидометра к шестидесятипятимильной отметке нас стало неприятно покачивать – машина теряла управление и выходила из-под контроля.

– Сбрось до пятидесяти и держись на них. На мосту Джорджа Вашингтона, когда доедем, прими влево.

– Да, сэр.

Маленький, опрятный, аккуратный латиноамериканец. Вальс Шопена на магнитофоне. Волосы короткие, смазаны гелем и зализаны назад. Коричневый, в клетку, довольно пестрый пиджак с ярко-красной рубашкой и голубым полиэстеровым галстуком. Судя по исходившей от него вони, он пользовался одновременно и лосьоном после бритья, и одеколоном, и тальком, и антиперспирантом, и спреем для ног. На вид – явный клиент Элмера Хайамса.

– Тебя как зовут?

– Генри… э-э… Тимбак… э-э… сэр. Генри Си Тимбак, сэр.

– Рад с тобой познакомиться, Генри Си Тимбак.

– Спасибо, сэр.

Он немного пришепетывал, но это только добавляло его голосу изящества. Типичный для нью-йоркских геев слегка гнусавый, пронзительный говорок. Он чуточку расслабился, что было ошибкой, поскольку мы едва не въехали сзади в автобус.

Вид у Генри Си Тимбака был такой, будто он собрался немного оторваться в этот воскресный вечерок где-нибудь на Манхэттене. Может быть, пойти в какой-то бар, посидеть там в одиночку, попытаться кого-то снять, или пообедать с бойфрендом, или – занятие для самых одиноких – покружить по улицам.

Через разодранную крышу врывался ветер, и я перебрался на переднее сиденье, под защиту ветрового стекла. Вонь от парфюмов ощущалась здесь еще сильнее.

– Чем занимаешься? – спросил я, сам не зная зачем. Мне было совершенно наплевать, чем он там занимается, да и ответ его затерялся в шуме ветра. Мне предстояло разобраться – причем побыстрее – в куче дел, имевших куда более высокий приоритет, чем карьера Генри Си Тимбака. Заново перебирая последние события, я старался понять, сочетаются ли они между собой, и если да, то в чем именно.

Холодок заполз за шиворот.

– У тебя здесь печка есть? – поинтересовался я.

Тимбак пошарил по панели, нащупывая какие-то кнопки, и машина снова вильнула в сторону. К счастью, рядом никого не оказалось. Поток обжигающего воздуха устремился на мои ноги, другой же, студеный, ударил в живот. Из-за панели послышались звуки, издавать которые мог разве что страдающий астмой бульдог.

Я постучал по кнопке того, что посторонний мог принять за самые обычные цифровые часы «Сейко», но на самом деле являлось воплощением технической изобретательности МИ-5. Уровень их точности был таков, что за два года они не теряли и не набирали ни одной лишней секунды, будь то на Земле, на Луне или в океане, на глубине пяти миль. На мой взгляд, особенного смысла в такой точности нет, если только ты не собираешься в большое межгалактическое путешествие. Я не собирался. На циферблате светилась сегодняшняя дата. Вообще-то дата мне была ни к чему – я хотел узнать время. Вторая попытка дала тот же результат – на кремовом фоне появилась темно-фиолетовая дата.

Я щелкнул по кнопке даты. Она выдала то же самое. Третья попытка узнать время закончилась тем, что часы указали мое точное положение над уровнем моря. Я сделал мысленную закладку: по возвращении в Англию придушить двух почтенных джентльменов, мистера Траута и мистера Трамбулла. Теряя терпение, снова ткнул пальцем и узнал температуру – сначала в градусах Цельсия, потом Фаренгейта – и барометрические показания. Далее часы любезно предоставили информацию о том, который сейчас час в Японии, Исландии, Ливии, Румынии и Аргентине, и торопливо выдали серию кодов для связи с лондонским Центром практически из любой точки мира. Затем устройство окончательно спятило, стало нести какую-то чушь, и, наконец, циферблат превратился в темную окружность с мигающими огнями, из-за чего стал похож на вход в модный стрип-клуб.

Часы на панели показывали 08:25.

– Они правильно идут? – спросил я.

– Э… вообще-то нет, сэр. Обычно спешат на полчаса, но сейчас они вообще стоят… наверное, месяца два уже.

– А у тебя часы есть?

– Нет. Я их не ношу. Хулиганы… сами знаете… Я никогда не беру с собой никаких ценностей, когда выезжаю.

– И что ты делаешь со своими камешками? Прячешь в стакане с водой?

Если Генри Си Тимбак и обладал чувством юмора, то скрывал это очень тщательно. Сделав вид, что ничего не услышал, он лишь скрипнул зубами и сжал плотнее губы. Одна половина его физиономии говорила о том, что он ни за что не опустится до того, чтобы смеяться вместе с бандитом, другая – о том, что ему выпало самое волнующее за всю жизнь приключение.

Я посмотрел по сторонам – радио нигде не было.

Только магнитофон, продолжавший играть Шопена. Музыка действовала на нервы, и я вытащил кассету.

– Где радио?

– О… Я его убрал. Только настроение портит – слишком много плохих новостей. Включишь, начинаешь слушать какую-нибудь приятную программу, музыку или спектакль, и тут новости – убийства, изнасилования, авиакатастрофы, бомбы. Не понимаю. Зачем передавать что-то хорошее, а потом портить все этими новостями?

Объяснять Генри Си Тимбаку, что так устроен мир, не было времени. Я негромко выругался – вот же незадача. Угнал единственную в Штатах машину, в которой нет радио.

Со времени побега от липовых полицейских прошло минут пятнадцать. Еще минут пять я провел в компании Тимбака. Если посланная за Сампи группа и не добралась пока до ее квартиры, то определенно находится где-то близко. И мне нужно попасть туда раньше.

– Сэр, я не вполне понимаю, кто вы, – сказал Тимбак, – и готов выполнить все ваши пожелания. Можете забрать мои деньги – у меня при себе немного, но я с радостью выпишу чек, если…

Сзади что-то грохнуло, и он умолк и сбросил газ.

– Гони!

– Но этот шум…

– Ерунда.

– Похоже, что-то отвалилось.

– Прибавь еще.

Пусть и с неохотой, он все же подчинился.

– Мне… Я… Мне очень дорога эта машина. Она у меня первая.

Я начинал понемногу беситься от одного лишь звука его голоса.

– Вы ведь из Англии, верно? Понимаете, у меня был друг из Англии. Приезжал, останавливался – чаще всего под Рождество. У него бизнес в Кардиффе – химчистка. Кардифф – это, наверное, не совсем Англия…

Чем больше он говорил, тем хуже вел машину. В конце концов я не выдержал:

– Прижмись к обочине и остановись. Посмотрим, что там у тебя сзади.

– Спасибо, сэр.

Машина вильнула в сторону и, резко дернувшись, остановилась.

– Я быстро, сэр. На одну секундочку. Только взгляну.

Генри Си Тимбак выскочил из машины и метнулся к заднему бамперу, а я – на освободившееся место. Но еще раньше, чем моя задница опустилась на его сиденье, я переключил передачу и вдавил в пол педаль газа. Получив порцию гравия и выхлопных газов, бедняга Тимбак остался на обочине. Как только я проскользнул за руль, на панели тут же замигала предупреждающая лампочка, и захрипела пищалка. Пришлось набросить на себя ремень безопасности, что обошлось в несколько потерянных секунд. Мне нужно было срочно найти телефонную будку. Она обнаружилась через пару миль – на заправочной станции.

Я набрал номер. Один гудок… второй… третий… пятый… Черт.

– Алло? – Голос Сампи. Обеспокоенный. – Макс? Ты где?

– Ты в порядке?

– Да. Все хорошо. Прекрасно провела время.

– Говорить можешь?

– В каком смысле? Конечно, могу. Ты как? У тебя какой-то странный голос…

Уже немного легче. Она говорила не так, как если бы какой-то громила держал пистолет у ее виска. Тем не менее что-то было не так. Голос звучал не совсем обычно для Сампи, девушки милой и мягкой, но с восхитительно грязным воображением. Что-то было не так, но что? Придорожная телефонная будка не самое лучшее место для проведения голосового анализа.

Я серьезно забеспокоился. В любую секунду кто-то мог ворваться в ее квартиру. Мне требовалось еще немного времени, чтобы успеть туда раньше.

– Милая, выслушай меня внимательно и сделай то, что я скажу. Запри входную дверь. На замок и задвижку. Разденься, возьми свою сумочку и перейди в ванную. Закройся в ванной и никому не открывай, пока не услышишь меня.

– Ревнуешь, Макс?

– Не угадала. Но все равно сделай как я сказал. Прямо сейчас. Хорошо?

– Хорошо, – неуверенно сказала она.