Точка Боркманна Нессер Хокан

Кропке поднялся.

– Ну ладно, – сказал он. – Пойду к себе в кабинет, сделаю сводку. Или у начальства есть для меня другие задания?

Баусен пожал плечами.

– Будем работать дальше, – произнес он, бросив взгляд на Ван Вейтерена.

– Да, – решительно кивнул Ван Вейтерен и закурил. – Только не думайте, что тут есть что-то необычное. Дело идет туго, у нас нет никаких вразумительных зацепок, никаких подозрений, только масса бессвязных сведений… но рано или поздно все сдвинется с мертвой точки. Все пойдет, надо только набраться терпения.

«Или же так и не пойдет», – подумал он про себя.

– Мельник сказал, когда будет готов рапорт? – спросила Мёрк.

– Точно не сказал, – ответил Кропке. – Скорее всего, ему понадобится еще несколько дней. Похоже, он очень педантичный…

– Да уж, он такой, – сказал Ван Вейтерен.

– Хорошо, – сказал Баусен. – Тогда мы продолжаем… продолжаем заниматься тем, чем занимались.

«А чем мы, собственно, занимаемся?» – подумал Мюнстер.

Поселок Киркенау был невелик. Железнодорожная станция и несколько домов в долине реки Гэссе, которая в этой низменной плодородной местности разливалась в целое озеро. Ван Вейтерен не увидел ни магазинов, ни почты, ни школы, а унылая каменная церковь у дороги казалась такой же забытой богом, как и весь поселок.

Дорога в институт Селдона уходила в другую сторону, вверх по склону через полосу хвойного леса – примерно десять минут езды на машине. Припарковавшись возле каменной стены, он задался вопросом, не располагается ли здесь поблизости какой-нибудь туберкулезный санаторий. Воздух был чистый и насыщенный кислородом, и ему не составило труда подавить в себе желание выкурить сигаретку, прежде чем войти в ворота.

Эрих Мейесе оказался человеком высоким и стройным, с ранней лысиной, из-за которой довольно сложно было определить его возраст. «Все же не больше тридцати пяти», – подумал Ван Вейтерен, у которого где-то были записаны точные данные – на случай, если они вдруг пригодятся.

Мейесе пожал ему руку, широко улыбнулся и предложил присесть в одно из больших роскошных кресел, стоявших у высокой сводчатой двери балкона.

– Чай или кофе? – спросил он.

– Кофе, – ответил Ван Вейтерен.

Доктор на мгновение исчез за дверью. Комиссар сел в кресло и стал смотреть на парк. Большой, ухоженный, тщательно подстриженный газон, украшенный кое-где старыми узловатыми фруктовыми деревьями. Подметенные дорожки, мощные белые деревянные скамейки. Несколько теплиц возле каменной стены. Откуда-то появился садовник или кто-то в этом духе, прошел, волоча за собой тележку с компостом, а слева, чуть вдалеке от низенького желтого деревянного павильона, к дому приближались две медсестры в черном, везущие… что-то типа повозки.

Ван Вейтерен сглотнул.

В повозке сидели два существа, и только через несколько секунд он осознал, что это люди.

– Сюда к нам не попадают все подряд, – пояснил Мейесе. – Мы принимаем только в самых тяжелых случаях. Мы не претендуем на то, что сможем их вылечить, просто стараемся обеспечить им достойное существование. Разумеется, насколько это возможно.

– Понимаю, – кивнул Ван Вейтерен. – Сколько у вас пациентов?

– По-разному, – ответил Мейесе. – Обычно человек двадцать пять – тридцать. Большинство из них остаются здесь на всю жизнь – для этого мы и существуем.

– Вы – последняя остановка?

– Да, можно и так выразиться. У нас есть своя философия… не знаю, знакомы ли вы с идеями профессора Селдона, господин комиссар?

Ван Вейтерен покачал головой.

– Ну ладно, – улыбнулся Мейесе. – Обсудим это в другой раз. Предполагаю, что вы приехали к нам не для того, чтобы обсуждать методы лечения тяжелых психиатрических расстройств.

– Нет. – Комиссар откашлялся и достал из портфеля блокнот. – Вы дружили с Морисом Рюме… еще в Арлахе, если я правильно понял?

Мейесе кивнул:

– Да, я познакомился с ним лет пять назад, через жену. Она и Беатрис – Беатрис Линке – подруги детства, учились в одной школе.

– Когда вы впервые встретились с Морисом Рюме?

Доктор Мейесе задумался.

– Точно не могу сказать, когда нас представили друг другу, но зимой восемьдесят восьмого или восемьдесят девятого мы начали общаться… во всяком случае, время от времени.

– Фрёкен Линке тоже работает здесь, не так ли?

– Да, в последние полгода…

Комиссар сделал небольшую паузу.

– Это вы устроили для нее это место?

– Вовсе нет, – рассмеялся доктор Мейесе. – Таким весом я, к сожалению, не обладаю. Естественно, добавил от себя доброе словечко, и все… а почему вы об этом спрашиваете?

Ван Вейтерен пожал плечами, но не ответил.

– Что вам известно по поводу того, что в Арлахе Рюме злоупотреблял кокаином?

Мейесе снова посерьезнел и провел рукой по своей лысой голове:

– Мне мало что известно. Никаких подробностей – Морис не хотел говорить об этом. Однажды он доверился мне и рассказал кое-что, когда мы с ним немного перебрали… кажется, это был единственный случай, когда мы говорили на эту тему. Ему ведь удалось с этим завязать, так или иначе… так что он имел полное право перевернуть эту страницу.

– Вы знакомы с Эрнстом Симмелем и Хайнцем Эггерсом?

Доктор вздрогнул:

– С кем? С двумя другими? Нет, разумеется, не знаком. Не понимаю, почему…

– В том, что касается самого Рюме, – прервал его комиссар. – Вы видите какую-нибудь связь между ним и двумя другими?

Доктор Мейесе достал из кармана платок и вытер лоб.

– Нет, – произнес он наконец. – Само собой, я думал об этом, но не нашел ни малейшей связи.

Ван Вейтерен вздохнул и снова посмотрел в окно. Размышляя, есть ли у него еще вопросы к этому молодому доктору, он начал рассеянно следить глазами за тремя фигурами, которые медленно приближались к дому от теплиц… мужчина и женщина, идущие с двух сторон от сгорбленной фигуры, поддерживая ее, – видно было, что это особа женского пола. Она волочила ноги по дорожке, и иногда казалось, что сопровождающие приподнимают ее над землей и несут вперед. Внезапно Ван Вейтерен осознал, что мужчина ему знаком. Высокая сухощавая фигура, пышные темные волосы… без сомнения, доктор Мандрейн. Еще некоторое время он разглядывал это трио, потом обернулся к доктору Мейесе:

– Что здесь делает доктор Мандрейн?

– Доктор Мандрейн?

Ван Вейтерен указал пальцем.

– А… Мандрейн. Это его родственница. Племянница, если я правильно помню. Бригитте Керр. Одна из наших самых новых постояльцев. Попала к нам всего месяц назад, бедная девочка.

– Что с ней такое?

Доктор развел руки в извиняющемся жесте:

– Сожалею. Боюсь, я не имею права рассказывать некоторые обстоятельства. Мы связаны обязательством сохранять профессиональную тайну, и не только по отношению…

– Чушь, – прервал его Ван Вейтерен. – Естественно, у меня нет при себе соответствующих бумаг, но освободить вас от профессиональной тайны – всего лишь вопрос времени. Позвольте напомнить, что мы занимаемся расследованием убийства.

Мейесе колебался.

– Намекните хотя бы, этого достаточно, – сказал Ван Вейтерен. – Например, это как-то связано с наркотиками?

Доктор посмотрел в потолок.

– Да, – ответил он. – Очень даже связано. Но она не в моей группе, так что мне мало что известно.

Некоторое время комиссар сидел молча. Потом посмотрел на часы и поднялся.

– Большое спасибо, – сказал он. – Теперь я намерен переговорить с фрёкен Линке. Однако позвольте последний вопрос?

– Разумеется, – сказал Мейесе. Он откинулся на стуле и снова улыбнулся.

Ван Вейтерен выдержал эффектную паузу.

– Как вы думаете, кто убил Мориса Рюме?

Улыбка исчезла с лица доктора.

– Что? – изумился доктор. – Кто убил?.. Не имею ни малейшего понятия. Будь у меня хоть какие догадки о том, кто такой Палач, я давным-давно уведомил бы об этом полицию!

– Само собой, – сказал Ван Вейтерен. – Простите, что занял ваше время.

«У этого места удивительная способность притягивать к себе людей», – подумал он, оставив в покое доктора Мейесе и отправившись на поиски кабинета Беатрис Линке. Сколько людей, с которыми ему довелось столкнуться в этом городе, так или иначе соприкасались с этим унылым учреждением.

Он начал было подсчитывать, но потом увидел в коридоре фрёкен Линке и решил оставить изучение этого вопроса до другого случая.

Час спустя, выезжая с парковки, Ван Вейтерен размышлял над тем, каковы его впечатления о ней – о красавице Беатрис Линке. И правда ли то, что она утверждала, – что ее отношения с Морисом Рюме строились на самом прочном и надежном фундаменте – уважении, честности и любви?

«Во всяком случае, звучит красиво», – подумал он и стал вспоминать свой собственный неудавшийся брак.

Но едва в мозгу всплыло имя Ренаты, на машину обрушился ливень, и Ван Вейтерену пришлось сконцентрировать все усилия на том, чтобы хоть что-то разглядеть сквозь лобовое стекло и удержаться на дороге.

Признание последовало рано утром. По некоторым данным, господин Вольнер стоял и ждал у дверей полицейского участка под моросящим дождем с шести утра, но только около семи, когда секретарша фрёкен де Витт пришла и отперла двери, его впустили внутрь.

– По какому вопросу вы пришли? – осведомилась она, устроив его в кресле для посетителей, обшитом коричневым дерматином, сняла плащ и шляпку и включила кофейник в служебной столовой.

– Я хочу сделать признание, – сказал господин Вольнер, глядя в пол.

Фрёкен де Витт посмотрела на него поверх оправы своих очков:

– Признание в чем?

– В убийствах, – произнес господин Вольнер.

Фрёкен де Витт на минутку задумалась.

– В каких убийствах?

– В убийствах топором.

– Так-так, – проговорила фрёкен де Витт. Она ощутила легкое головокружение, которое, кажется, не имело никакого отношения к климактрическим симптомам, появившимся у нее несколько месяцев назад. Она схватилась руками за край стола и крепко зажмурилась.

Затем усилием воли взяла себя в руки. Никто из полицейских не должен был появиться до половины восьмого, в этом она была совершенно уверена. Оглядев унылую фигуру, сидящую на диване, она констатировала, что посетитель, во всяком случае, не припрятал под одеждой топор.

Выйдя из-за перегородки, фрёкен де Витт положила руку ему на плечо и попросила следовать за ней.

Он без всяких протестов подчинился. Покорно пошел с ней по узкому коридору в дальнюю из двух камер – ту, которую можно было запереть.

– Ждите здесь, – сказала она. – Вас скоро допросят. Каждое ваше слово может быть использовано против вас.

Позднее она сама удивлялась, зачем добавила эти последние слова. Господин Вольнер уселся на кушетку и стал выкручивать себе руки, так что фрёкен де Витт решила предоставить его судьбе. Поначалу у нее была мысль позвонить ассистенту Мосеру, который был в этот день дежурным, но потом все же решила не делать этого. Заварила кофе и стала поджидать инспектора Кропке, который с исключительной точностью появился, когда часы пробили половину восьмого.

– Палач во всем сознался, – сказала она.

– Какого че… – поперхнулся Кропке.

– Я заперла его в камере.

– Какого черта? – пояснил свою мысль инспектор. – Кто… кто это?

– Не знаю, – ответила фрёкен де Витт. – Но у меня сложилось впечатление, что его фамилия Вольнер.

После некоторых колебаний Кропке счел наиболее разумным дождаться кого-нибудь из комиссаров, поэтому было уже без двадцати девять, когда начался первый допрос потенциального убийцы. Помимо Кропке и полицмейстера, на нем присутствовали также инспектор Мёрк и ассистент Мосер.

На всякий случай во время всего допроса были включены два магнитофона – отчасти для фиксации всех фактов с учетом возможного судебного процесса, отчасти для того, чтобы оба приглашенных эксперта, комиссар Ван Вейтерен и интендент Мюнстер, могли получить адекватное представление о новом повороте ситуации.

Баусен. Пожалуйста, назовите ваше полное имя.

Вольнер. Петер Матиас Вольнер.

Баусен. Родились?

Вольнер. Пятнадцатого февраля тридцать шестого года.

Баусен. Адрес?

Вольнер. Моргенстрат, шестнадцать.

Баусен. Кальбринген?

Вольнер. Да.

Баусен. Вы женаты?

Вольнер. Нет.

Баусен. Каждое ваше слово может быть использовано против вас. Вы можете молчать, если желаете. Вы хотели бы пригласить адвоката?

Вольнер. Нет.

Баусен. Зачем вы пришли?

Вольнер. Чтобы признаться в убийствах.

Баусен. В убийстве Хайнца Эггерса, Эрнста Симмеля и Мориса Рюме?

Вольнер. Да.

Баусен. Расскажите, как вы это совершили.

Вольнер. Я убил их своим топориком.

Баусен. Что за топорик?

Вольнер. Он у меня уже несколько лет. Думаю, это инструмент мясника для разделывания туш.

Баусен. Вы не могли бы описать его?

Вольнер. Острый. Довольно легкий. Острие легко вонзалось.

Баусен. Откуда он у вас?

Вольнер. Купил его за границей лет пять назад.

Баусен. Где конкретно?

Вольнер. В Италии… Название городка точно не помню.

Баусен. Почему вы убили Эггерса, Симмеля и Рюме? Молчание.

Кронке. Почему вы не отвечаете на вопрос?

Молчание.

Баусен. Вы не могли бы рассказать поподробнее, как вы это сделали?

Вольнер. Про которого рассказать?

Баусен. Например, про Мориса Рюме.

Вольнер. Я позвонил в дверь, он открыл мне… и я убил его.

Баусен. Зачем?

Вольнер. Ради этого я и пришел туда.

Баусен. Опишите в деталях, как это произошло!

Вольнер. Я сказал, что повредил спину. Уронил на пол часы. Поскольку я не мог согнуться, чтобы поднять их, доктор наклонился, и… я ударил его топором по затылку.

Баусен. Вы были ранее знакомы с доктором Рюме?

Вольнер. Я был его пациентом.

Баусен. Он знал о том, что вы придете?

Вольнер. Да.

Баусен. Вы хотите сказать, что он принимал пациентов на дому в вечернее время?

Вольнер. Мне пришлось долго уговаривать принять меня.

Баусен. Как был одет Рюме?

Вольнер. Пуловер… серо-зеленый. Черные брюки, черные носки…

Баусен. В какое время все это было?

Вольнер. Около одиннадцати вечера.

Баусен. Что было на Эрнсте Симмеле, когда вы убили его?

Вольнер. Белая рубашка и галстук. Пиджак и брюки. Ботинки… кажется, коричневые. Было темно…

Баусен. Черт, все сходится. Что скажете, инспектор Мёрк?

Мёрк. Мне трудно вам поверить, господин Вольнер. Зачем вы это сделали?

Вольнер. Я готов понести наказание.

Пауза. Краткий обрыв звука на пленке.

Баусен. Вы утверждаете, господин Вольнер, что убили трех человек. Объясните же, черт побери, зачем вы это сделали! У нас есть другие дела, чем сидеть и выслушивать мазохистов, мечтающих прославиться…

Мёрк. Но…

Вольнер. Я убил их потому, что они плохие люди.

Баусен. Плохие?

Вольнер. Злые.

Баусен. Это единственная причина?

Вольнер. Этого достаточно.

Кронке. Почему вы выбрали именно этих троих?

Ответа нет.

Баусен. Что было на вас в тот вечер, когда вы убили Эрнста Симмеля?

Вольнер. Что было на мне?

Баусен. Да. Как вы были одеты?

Вольнер. Точно не помню… кажется, я был в шляпе и в плаще.

Мёрк. А когда вы убили Рюме?

Вольнер. Спортивный костюм.

Баусен. Зачем вы оставили топор в теле доктора Рюме?

Вольнер. Он был последний.

Баусен. Последний? Значит, плохих людей больше не осталось?

Вольнер. Для меня – нет.

Баусен. Вы не собираетесь убивать еще кого-нибудь?

Вольнер. Нет.

Кропке. А почему вы пришли именно сегодня?

Вольнер. Я был вынужден.

Баусен. Вынужден? А кем вы работаете, господин Вольнер?

Вольнер. Я завхоз.

Мёрк. Где именно?

Вольнер. В «Свете жизни».

Кропке. В той самой церкви?

Вольнер. Да.

Пауза. Перешептывания и грохот стульев.

Баусен. Кто-нибудь приказал вам совершить эти убийства, господин Вольнер?

Вольнер. На меня возложена миссия.

Баусен. Кем возложена?

Молчание.

Мёрк. Может быть, Господом Богом?

Вольнер. Да.

Баусен. Сейчас мы делаем перерыв. Мосер, выведи этого придурка и снова посади под замок… ну, это надо будет потом стереть.

– Ну, – сказал Баусен. – Что вы думаете?

– Во всяком случае, он вполне сумасшедший, – пожал плечами Кропке.

– Он лжет, – сказала Мёрк.

– А его осведомленность? – настаивал Кропке. – Откуда он может знать такие подробности?

Беата Мёрк пожала плечами:

– Возможно, из газет…

– А они писали про то, как были одеты жертвы? – спросил Мосер.

– Не знаю. Это нужно проверить… но они очень много писали об этом деле.

– Нисколько не удивлюсь, если выяснится, что это все же он, – проговорил Кропке. – «Свет жизни» – сборище буйнопомешанных.

– Помешанные – вне всяких сомнений, – согласился Баусен. – Но действительно ли они буйные? Кажется, они не имеют обыкновения бегать по городу и убивать людей?

– А где сегодня наши гости? – спросил Кропке, делая многозначительное лицо.

– Комиссар поехал допрашивать какого-то родственника Рюме, – сказал Баусен. – а Мюнстер вот-вот появится.

Беата Мёрк кашлянула.

– Ставлю пятьдесят гульденов, что в газетах не было ни слова об одежде, – сказал Кропке.