Россия и мусульманский мир № 4 / 2012 Сченснович Валентина

КОНФЛИКТУ ЦИВИЛИЗАЦИЙ – НЕТ!

ДИАЛОГУ И КУЛЬТУРНОМУ ОБМЕНУ

МЕЖДУ ЦИВИЛИЗАЦИЯМИ – ДА!

РОССИЯ: НАЦИОНАЛЬНЫЙ ВОПРОС

В. Путин, Председатель Правительства Российской Федерации

Для России – с ее многообразием языков, традиций, этносов и культур – национальный вопрос, без всякого преувеличения, носит фундаментальный характер. Любой ответственный политик, общественный деятель должен отдавать себе отчет в том, что одним из главных условий самого существования нашей страны является гражданское и межнациональное согласие. Мы видим, что происходит в мире, какие здесь копятся серьезнейшие риски. Реальность сегодняшнего дня – рост межэтнической и межконфессиональной напряженности. Национализм, религиозная нетерпимость становятся идеологической базой для самых радикальных группировок и течений. Разрушают, подтачивают государства и разделяют общества.

Колоссальные миграционные потоки – а есть все основания полагать, что они будут усиливаться, – уже называют новым «великим переселением народов», способным изменить привычный уклад и облик целых континентов. Миллионы людей в поисках лучшей жизни покидают регионы, страдающие от голода и хронических конфликтов, бедности и социальной неустроенности.

С «обострением национального вопроса» вплотную столкнулись самые развитые и благополучные страны, которые прежде гордились своей толерантностью. А сегодня – друг за другом объявляют о провале попыток интегрировать в общество инокультурный элемент, обеспечить неконфликтное, гармоничное взаимодействие различных культур, религий, этнических групп.

«Плавильный котел» ассимиляции барахлит и чадит – и не способен «переварить» все возрастающий масштабный миграционный поток. Отражением этого в политике стал «мультикультурализм», отрицающий интеграцию через ассимиляцию. Он возводит в абсолют «право меньшинства на отличие» и при этом недостаточно уравновешивает это право – гражданскими, поведенческими и культурными обязанностями по отношению к коренному населению и обществу в целом.

Во многих странах складываются замкнутые национально-религиозные общины, которые не только ассимилироваться, но даже и адаптироваться отказываются. Известны кварталы и целые города, где уже поколения приезжих живут на социальные пособия и не говорят на языке страны пребывания. Ответная реакция на такую модель поведения – рост ксенофобии среди местного коренного населения, попытка жестко защитить свои интересы, рабочие места, социальные блага от «чужеродных конкурентов». Люди шокированы агрессивным давлением на свои традиции, привычный жизненный уклад и всерьез опасаются угрозы утратить национально-государственную идентичность.

Вполне респектабельные европейские политики начинают говорить о провале «мультикультурного проекта». Чтобы сохранить свои позиции, эксплуатируют «национальную карту» – переходят на поле тех, кого ранее сами считали маргиналами и радикалами. Крайние силы, в свою очередь, резко набирают вес, всерьез претендуя на государственную власть. По сути, предлагается вести речь о принуждении к ассимиляции – на фоне «закрытости» и резкого ужесточения миграционных режимов. Носители другой культуры должны либо «раствориться в большинстве», либо остаться обособленным национальным меньшинством – пусть даже обеспеченным разнообразными правами и гарантиями. А фактически – оказаться отлученным от возможности успешной карьеры. Прямо скажу – от гражданина, поставленного в такие условия, трудно ожидать лояльности по отношению к своей стране.

За «провалом мультикультурного проекта» стоит кризис самой модели «национального государства» – государства, исторически строившегося исключительно на основе этнической идентичности. И это – серьезный вызов, с которым придется столкнуться и Европе, и многим другим регионам мира.

При всей внешней схожести ситуация у нас – принципиально иная. Наши национальные и миграционные проблемы напрямую связаны с разрушением СССР, а по сути, исторически – большой России, сложившейся в своей основе еще в XVIII в. С неизбежно последовавшей за этим деградацией государственных, социальных и экономических институтов. С громадным разрывом в развитии на постсоветском пространстве.

Продекларировав 20 лет назад суверенитет, тогдашние депутаты РСФСР в запале борьбы с «союзным центром» запустили процесс строительства «национальных государств», причем даже внутри самой Российской Федерации. «Союзный центр», в свою очередь, пытаясь давить на оппонентов, начал вести закулисную игру с российскими автономиями, обещая им повышение «национально-государственного статуса». Сейчас участники этих процессов перекладывают вину друг на друга. Но очевидно одно – их действия в равной степени и неизбежно вели к развалу и сепаратизму. И у них не нашлось ни мужества, ни ответственности, ни политической воли – чтобы последовательно и настойчиво отстаивать территориальную целостность Родины. То, в чем, возможно, не отдавали себе отчет инициаторы «затей с суверенитетами», – все остальные, в том числе и за рубежами нашего государства, – поняли очень четко и быстро. И последствия не заставили себя ждать.

С распадом страны мы оказались на грани, а в отдельных известных регионах – и за гранью гражданской войны, причем именно на этнической почве. Огромным напряжением сил, большими жертвами эти очаги нам удалось погасить. Но это, конечно, не означает, что проблема снята. Однако даже в тот момент, когда государство как институт критически ослабело, Россия не исчезла. Произошло то, о чем Василий Ключевский говорил применительно к первой русской Смуте: «Когда надломились политические скрепы общественного порядка, страна была спасена нравственной волей народа». И, кстати, наш праздник 4 ноября – День народного единства, который некоторые поверхностно называют «днем победы над поляками», на самом деле – это «день победы над собой», над внутренней враждой и распрями, когда сословия, народности осознали себя единой общностью – одним народом. Мы по праву можем считать этот праздник днем рождения нашей гражданской нации.

Историческая Россия – не этническое государство и не американский «плавильный котел», где, в общем-то, все так или иначе – мигранты. Россия возникла и веками развивалась как многонациональное государство. Государство, в котором постоянно шел процесс взаимного привыкания, взаимного проникновения, смешивания народов на семейном, на дружеском, на служебном уровне. Сотен этносов, живущих на своей земле вместе и рядом с русскими. Освоение огромных территорий, наполнявшее всю историю России, было совместным делом многих народов. Достаточно сказать, что этнические украинцы живут на пространстве от Карпат до Камчатки. Как и этнические татары, евреи, белорусы…

В одном из самых ранних русских философско-религиозных трудов «Слово о законе и благодати» отвергается сама теория «избранного народа» и проповедуется идея равенства перед Богом. А в «Повести временных лет» так описан многонациональный характер древнерусского государства: «Вот только кто по-славянски говорит на Руси: поляне, древляне, новгородцы, полочане, дреговичи, северяне, бужане… А вот другие народы: чудь, меря, весь, мурома, черемисы, мордва, пермь, печера, ямь, литва, корсь, нарова, ливы – эти говорят на своих языках…» Именно об этом особом характере русской государственности писал Иван Ильин: «Не искоренить, не подавить, не поработить чужую кровь, не задушить иноплеменную и инославную жизнь, а дать всем дыхание и великую Родину… всех соблюсти, всех примирить, всем дать молиться по-своему, трудиться по-своему и лучших отовсюду вовлечь в государственное и культурное строительство».

Стержень, скрепляющая ткань этой уникальной цивилизации – русский народ, русская культура. Вот как раз этот стержень разного рода провокаторы и наши противники всеми силами будут пытаться вырвать из России – под насквозь фальшивые разговоры о праве русских на самоопределение, о «расовой чистоте», о необходимости «завершить дело 1991 года и окончательно разрушить империю, сидящую на шее у русского народа». Чтобы в конечном счете – заставить людей своими руками уничтожать собственную Родину.

Глубоко убежден, попытки проповедовать идеи построения русского «национального», моноэтнического государства противоречат всей нашей тысячелетней истории. Более того, это кратчайший путь к уничтожению русского народа и русской государственности. Да и любой дееспособной, суверенной государственности на нашей земле. Когда начинают кричать: «Хватит кормить Кавказ», – ждите, завтра неизбежно последует призыв: «Хватит кормить Сибирь, Дальний Восток, Урал, Поволжье, Подмосковье…» Именно по таким рецептам действовали те, кто привел к распаду Советский Союз. Что касается пресловутого национального самоопределения, которым, борясь за власть и геополитические дивиденды, не раз спекулировали политики самых разных направлений – от Владимира Ленина до Вудро Вильсона, то русский народ давно самоопределился. Самоопределение русского народа – это полиэтническая цивилизация, скрепленная русским культурным ядром. И этот выбор русский народ подтверждал раз за разом – и не на плебисцитах и референдумах, а кровью. Всей своей тысячелетней историей.

Российский опыт государственного развития уникален. Мы многонациональное общество, но мы единый народ. Это делает нашу страну сложной и многомерной. Дает колоссальные возможности для развития во многих областях. Однако если многонациональное общество поражают бациллы национализма, оно теряет силу и прочность. И мы должны понимать, какие далеко идущие последствия может вызвать попустительство попыткам разжечь национальную вражду и ненависть к людям иной культуры и иной веры.

Гражданский мир и межнациональное согласие – это не один раз созданная и на века застывшая картина. Напротив, это постоянная динамика, диалог. Это – кропотливая работа государства и общества, требующая очень тонких решений, взвешенной и мудрой политики, способной обеспечить «единство в многообразии».

Необходимо не только соблюдение взаимных обязательств, но и нахождение общих для всех ценностей. Нельзя насильно заставить быть вместе. И нельзя заставить жить вместе по расчету, на основе взвешивания выгод и затрат. Такие «расчеты» работают до момента кризиса. А в момент кризиса начинают действовать в обратном направлении. Уверенность, что мы можем обеспечить гармоничное развитие поликультурной общности, опирается на нашу культуру, историю, тип идентичности.

Можно вспомнить, что многие граждане СССР, оказавшиеся за рубежом, называли себя русскими. Причем сами считали себя таковыми независимо от этнической принадлежности. Интересен и тот факт, что этнические русские нигде и никогда, ни в какой эмиграции не составляли устойчивых национальных диаспор, хотя и численно, и качественно были представлены весьма значительно. Потому что в нашей идентичности – другой культурный код.

Русский народ является государствообразующим – по факту существования России. Великая миссия русских – объединять, скреплять цивилизацию. Языком, культурой, «всемирной отзывчивостью», по определению Федора Достоевского, скреплять русских армян, русских азербайджанцев, русских немцев, русских татар… Скреплять в такой тип государства-цивилизации, где нет «нацменов», а принцип распознания «свой–чужой» определяется общей культурой и общими ценностями. Такая цивилизационная идентичность основана на сохранении русской культурной доминанты, носителем которой выступают не только этнические русские, но и все носители такой идентичности независимо от национальности. Это тот культурный код, который подвергся в последние годы серьезным испытаниям, который пытались и пытаются взломать. И тем не менее он, безусловно, сохранился. Вместе с тем его надо питать, укреплять и беречь.

Огромная роль здесь принадлежит образованию. Выбор образовательной программы, многообразие образования – наше несомненное достижение. Но вариативность должна опираться на незыблемые ценности, базовые знания и представления о мире. Гражданская задача образования, системы просвещения – дать каждому тот абсолютно обязательный объем гуманитарного знания, который составляет основу самоидентичности народа. И в первую очередь речь должна идти о повышении в образовательном процессе роли таких предметов, как русский язык, русская литература, отечественная история – естественно, в контексте всего богатства национальных традиций и культур.

В некоторых ведущих американских университетах в 20-е годы прошлого века сложилось движение за изучение западного культурного канона. Каждый уважающий себя студент должен был прочитать 100 книг по специально сформированному списку. В некоторых университетах США эта традиция сохранилась и сегодня. Наша нация всегда была читающей нацией. Давайте проведем опрос наших культурных авторитетов и сформируем список 100 книг, которые должен будет прочитать каждый выпускник российской школы. Не вызубрить в школе, а именно самостоятельно прочитать. И давайте сделаем выпускным экзаменом сочинение на темы прочитанного. Или по крайней мере дадим молодым людям возможность проявить свои знания и свое мировоззрение на олимпиадах и конкурсах.

Соответствующие требования должна задавать и государственная политика в области культуры. Имеются в виду такие инструменты, как телевидение, кино, Интернет, массовая культура в целом, которые формируют общественное сознание, задают поведенческие образцы и нормы. Вспомним, как американцы с помощью Голливуда формировали сознание нескольких поколений. Причем внедряя не худшие – и с точки зрения национальных интересов, и с точки зрения общественной морали – ценности. Здесь есть чему поучиться. Подчеркну: никто не покушается на свободу творчества – не о цензуре речь, не о «казенной идеологии», а о том, что государство обязано и имеет право и свои усилия, и свои ресурсы направлять на решение осознанных социальных, общественных задач. В том числе и на формирование мировоззрения, скрепляющего нацию.

В нашей стране, где у многих в головах еще не закончилась гражданская война, где прошлое крайне политизировано и «раздергано» на идеологические цитаты (часто понимаемые разными людьми с точностью до противоположного), необходима тонкая культурная терапия. Культурная политика, которая на всех уровнях – от школьных пособий до исторической документалистики – формировала бы такое понимание единства исторического процесса, в котором представитель каждого этноса, так же как и потомок «красного комиссара» или «белого офицера», видел бы свое место. Ощущал бы себя наследником «одной для всех» – противоречивой, трагической, но великой истории России.

Нам необходима стратегия национальной политики, основанная на гражданском патриотизме. Любой человек, живущий в нашей стране, не должен забывать о своей вере и этнической принадлежности. Но он должен прежде всего быть гражданином России и гордиться этим. Никто не имеет права ставить национальные и религиозные особенности выше законов государства. Однако при этом сами законы государства должны учитывать национальные и религиозные особенности. Считаю, что в системе федеральных органов власти необходимо создать специальную структуру, отвечающую за вопросы национального развития, межнационального благополучия, взаимодействия этносов. Сейчас эти проблемы находятся в ведении Министерства регионального развития и за ворохом текущих задач вытесняются на второй, а то и третий план, и такую ситуацию надо исправить. Это не должно быть стандартное ведомство. Скорее речь должна идти о коллегиальном органе, который взаимодействует непосредственно с президентом страны, с руководством правительства и имеет определенные властные полномочия. Национальная политика не может писаться и реализовываться исключительно в кабинетах чиновников. В ее обсуждении и формировании должны непосредственно участвовать национальные, общественные объединения.

И, конечно, мы рассчитываем на активное участие в таком диалоге традиционных религий России. В основе православия, ислама, буддизма, иудаизма – при всех различиях и особенностях – лежат базовые, общие моральные, нравственные, духовные ценности: милосердие, взаимопомощь, правда, справедливость, уважение к старшим, идеалы семьи и труда. Эти ценностные ориентиры невозможно чем-либо заменить, и их нам надо укреплять. Убежден, государство, общество должны приветствовать и поддерживать работу традиционных религий России в системе образования и просвещения, в социальной сфере, в Вооруженных силах. При этом должен быть, безусловно, сохранен светский характер нашего государства.

Системные проблемы общества очень часто находят выход именно в форме межнациональной напряженности. Нужно всегда помнить, что существует прямая зависимость между нерешенными социально-экономическими проблемами, пороками правоохранительной системы, неэффективностью власти, коррупцией и конфликтами на национальной почве. Если посмотреть на историю всех недавних межнациональных эксцессов – практически везде мы обнаружим этот «спусковой крючок»: Кондапога, Манежная площадь, Сагра. Везде обостренная реакция на отсутствие справедливости, на безответственность и бездействие отдельных представителей государства, неверие в равенство перед законом и неотвратимость наказания для преступника, убеждение, что все куплено и правды нет.

Когда речь заходит о том, что в России, а в особенности на исторических русских территориях, ущемляются права русских, это говорит о том, что государственные структуры не выполняют своих прямых задач – не защищают жизнь, права и безопасность граждан. И поскольку большинство этих граждан – русские, то возникает возможность паразитировать на теме «национального угнетения русских» и облечь обоснованный общественный протест в самую примитивную и вульгарную форму межнациональных беспорядков. И одновременно по всякому поводу голосить про «русский фашизм». Нужно отдавать отчет, какие риски и угрозы заключены в ситуациях, чреватых переходом в стадию национального конфликта. И соответствующим, самым жестким образом, без оглядки на чины и звания, оценивать действия или бездействия правоохранительных структур, органов власти, которые привели к межнациональному напряжению.

Рецептов для таких ситуаций не очень много. Не возводить ничего в принцип, не делать скоропалительных обобщений. Необходимо тщательное выяснение сути проблемы, обстоятельств, урегулирование взаимных претензий по каждому конкретному случаю, где замешан «национальный вопрос». Этот процесс там, где нет каких-то специфических обстоятельств, должен быть публичным, потому что отсутствие оперативной информации порождает усугубляющие ситуацию слухи. И здесь исключительно важное значение имеют профессионализм и ответственность средств массовой информации. Но никакого диалога не может быть в ситуации беспорядков и насилия. Ни у кого не должно возникнуть малейшего соблазна «продавить власть» на те или иные решения с помощью погромов. Наши правоохранительные органы доказали, что с пресечением таких попыток они справляются быстро и четко.

И еще один принципиальный момент – мы, конечно, должны развивать нашу демократическую, многопартийную систему. И сейчас готовятся решения, направленные на упрощение и либерализацию порядка регистрации и работы политических партий, реализуются предложения по установлению выборности глав регионов. Все это – нужные и правильные шаги. Но нельзя допустить одного – возможностей для создания региональных партий, в том числе в национальных республиках. Это – прямой путь к сепаратизму. Такое требование, безусловно, должно предъявляться и к выборам глав регионов – тот, кто попытается опираться на националистические, сепаратистские и тому подобные силы и круги, должен быть незамедлительно, в рамках демократических и судебных процедур, исключен из выборного процесса.

Сегодня граждан серьезно волнуют, а скажем прямо – раздражают, многие издержки, связанные с массовой миграцией – как внешней, так и внутрироссийской. Звучит и вопрос, не приведет ли создание Евразийского союза к усилению миграционных потоков, а значит, и к росту существующих здесь проблем. Считаю, что надо четко обозначить нашу позицию.

Во-первых, очевидно, что нам надо на порядок повысить качество миграционной политики государства. И мы будем решать эту задачу. Нелегальная иммиграция никогда и нигде не может быть исключена полностью, но она должна и может быть, безусловно, минимизирована. И в этом плане – внятные полицейские функции и полномочия миграционных служб необходимо усилить. Однако простое механическое ужесточение миграционной политики не даст результата. Во многих странах такое ужесточение приводит лишь к увеличению доли нелегальной миграции. Критерий миграционной политики заключается не в ее жесткости, а в ее эффективности. В связи с этим должна быть предельно четко дифференцирована политика в отношении легальной миграции – как постоянной, так и временной. Что, в свою очередь, предполагает очевидные приоритеты и режимы благоприятствования в миграционной политике в пользу квалификации, компетентности, конкурентоспособности, культурной и поведенческой совместимости. Такая «положительная селекция» и конкуренция за качество миграции существуют во всем мире. Излишне говорить и о том, что такие мигранты интегрируются в принимающее общество намного лучше и легче.

Второе. У нас достаточно активно развивается внутренняя миграция, люди едут учиться, жить, работать в другие субъекты Федерации, в крупные города. Причем это полноправные граждане России. Вместе с тем тот, кто приезжает в регионы с другими культурными, историческими традициями, должен с уважением относиться к местным обычаям. К обычаям русского и всех других народов России. Всякое другое – неадекватное, агрессивное, вызывающее, неуважительное – поведение должно встречать соответствующий законный, но жесткий ответ, и в первую очередь со стороны органов власти, которые сегодня часто просто бездействуют. Надо посмотреть, все ли необходимые для контроля такого поведения людей нормы содержатся в Административном и Уголовном кодексах, в регламентах органов внутренних дел. Речь идет об ужесточении права, введении уголовной ответственности за нарушение миграционных правил и норм регистрации. Иногда достаточно предупредить. Но если предупреждение будет опираться на конкретную правовую норму, оно будет более действенно. Его правильно поймут – не как мнение отдельного полицейского или чиновника, а именно как требование закона, одинакового для всех.

Во внутренней миграции также важны цивилизованные рамки. В том числе это необходимо для гармоничного развития социальной инфраструктуры, медицины, образования, рынка труда. Во многих «миграционно привлекательных» регионах и мегаполисах эти системы уже сейчас работают на пределе, что создает достаточно сложную ситуацию как для «коренных», так и для «приезжих».

Считаю, что следует пойти на ужесточение правил регистрации и санкций за их нарушение. Естественно, не ущемляя конституционных прав граждан на выбор места жительства.

Третье – это укрепление судебной системы и строительство эффективных правоохранительных органов. Это принципиально важно не только для внешней иммиграции, но в нашем случае и для внутренней, в частности миграции из регионов Северного Кавказа. Без этого никогда не могут быть обеспечены объективный арбитраж интересов различных сообществ (как принимающего большинства, так и мигрантов) и восприятие миграционной ситуации как безопасной и справедливой. Более того, недееспособность или коррумпированность суда и полиции всегда будут вести не только к недовольству и радикализации принимающего мигрантов общества, но и к укоренению «разборок по понятиям» и теневой криминализованной экономики в самой среде мигрантов. Нельзя допустить, чтобы у нас возникли замкнутые, обособленные национальные анклавы, в которых часто действуют не законы, а разного рода «понятия». И в первую очередь нарушаются права самих мигрантов – как со стороны собственных криминальных авторитетов, так и коррупционеров от власти. Именно на коррупции расцветает этническая преступность. С правовой точки зрения преступные группировки, построенные по национальному, клановому принципу, ничем не лучше обычных банд. Но в наших условиях этническая преступность является проблемой не только криминальной, но и проблемой государственной безопасности. И к ней надо соответствующим образом относиться.

Четвертое – это проблема цивилизованной интеграции и социализации мигрантов. И здесь вновь необходимо вернуться к проблемам образования. Речь должна идти не столько о нацеленности образовательной системы на решение вопросов миграционной политики (это далеко не главная задача школы), но прежде всего о высоких стандартах отечественного образования как такового. Привлекательность образования и его ценность – мощный рычаг, мотиватор интеграционного поведения для мигрантов в плане интеграции в общество. Тогда как низкое качество образования всегда провоцирует еще большую изоляцию и закрытость миграционных сообществ, только теперь уже долгосрочную, на уровне поколений. Нам важно, чтобы мигранты могли нормально адаптироваться в обществе. Да, собственно, элементарным требованием к людям, желающим жить и работать в России, является их готовность освоить наши культуру и язык. Со следующего года необходимо сделать обязательным для приобретения или продления миграционного статуса экзамен по русскому языку, по истории России и русской литературе, по основам нашего государства и права. Наше государство, как и другие цивилизованные страны, готово сформировать и предоставить мигрантам соответствующие образовательные программы. В ряде случаев требуется обязательное дополнительное профессиональное обучение за счет работодателей.

И, наконец, пятое – это тесная интеграция на постсоветском пространстве как реальная альтернатива неконтролируемым миграционным потокам. Объективные причины массовой миграции, и об этом уже говорилось выше, – колоссальное неравенство в развитии и условиях существования. Понятно, что логичным способом если не ликвидации, то хотя бы минимизации миграционных потоков, было бы сокращение такого неравенства. За это ратует огромное количество разного рода гуманитарных, левых активистов на Западе. Но, к сожалению, в глобальном масштабе эта красивая, этически безукоризненная позиция страдает очевидным утопизмом. Однако нет никаких объективных препятствий для того, чтобы реализовать эту логику у нас, на нашем историческом пространстве. И одна из важнейших задач евразийской интеграции – создать для народов, миллионов людей на этом пространстве возможность достойно жить и развиваться. Мы понимаем, что не от хорошей жизни люди уезжают за тридевять земель и зачастую далеко не в цивилизованных условиях зарабатывают себе и своей семье возможность человеческого существования.

С этой точки зрения задачи, которые мы ставим и внутри страны (создание новой экономики с эффективной занятостью, воссоздание профессиональных сообществ, равномерное развитие производительных сил и социальной инфраструктуры на всей территории страны), и задачи евразийской интеграции – это ключевой инструмент, благодаря которому можно ввести миграционные потоки в нормальное русло. По сути, с одной стороны, направить мигрантов туда, где они будут в наименьшей степени вызывать социальное напряжение. А с другой – чтобы люди в своих родных местах, на своей малой родине могли чувствовать себя нормально и комфортно. Надо просто дать возможность людям работать и нормально жить у себя дома, на родной земле, возможность, которой они сейчас во многом лишены. В национальной политике нет и не может быть простых решений. Ее элементы рассыпаны во всех сферах жизни государства и общества – в экономике, социалке, образовании, политической системе и внешней политике. Нам надо выстроить такую модель государства, цивилизационной общности с таким устройством, которая была бы абсолютно равно привлекательна и гармонична для всех, кто считает Россию своей Родиной.

Мы видим направления предстоящей работы. Понимаем, что у нас есть исторический опыт, которого нет ни у кого. У нас есть мощная опора в менталитете, в культуре, в идентичности, которой нет у других. Мы будем укреплять наше «историческое государство», доставшееся нам от предков. Государство-цивилизацию, которое способно органично решать задачу интеграции различных этносов и конфессий. Мы веками жили вместе. Вместе победили в самой страшной войне. И будем вместе жить и дальше. А тем, кто хочет или пытается разделить нас, могу сказать одно – не дождетесь…

(www.premier.gov.ru) 23 января 2012 г.

НЕПУБЛИЧНЫЙ АСПЕКТ КРИЗИСА ДЕМОКРАТИИ

Михаил Делягин, доктор экономических наук, директор Института проблем глобализации

Объективные закономерности технологического и социально-экономического развития реализуются во многом непубличными и неформальными взаимодействиями. Это естественно: в силу самой своей природы они надежнее публичных и формально зарегулированных взаимодействий защищены от внешнего, «постороннего» влияния и уже хотя бы только поэтому являются более эффективными. Масштабы влияния на реализацию этих объективных закономерностей со стороны неформальных взаимодействий, в том числе теневых транснациональных структур, достаточно велики. Скажем, в конце 20-х годов XX в. массовое распространение конвейерного производства и мировая экономическая депрессия (вызванная неспособностью тогдашних управляющих систем справиться с монополизмом, новый уровень которого также был вызван распространением конвейера) предопределили общую потребность национальных управляющих систем в авторитарном социализме. Конкретные формы реализации этой потребности определялись особенностями национальной культуры и текущего экономического положения. В то же время понять причины формирования конкретных отношений, например режимов Сталина, Гитлера или, скажем, Рузвельта, без учета неформального взаимодействия теневых транснациональных структур попросту нельзя.

Конспирология как попытка всеобъемлющим образом объяснить историю теневыми процессами есть медицинское свидетельство интеллектуальной импотенции. Однако та же самая конспирология является необходимым элементом изучения причин воплощения объективных общественных закономерностей именно в тех или иных конкретных формах (и, соответственно, стратегического прогнозирования). Без нее нельзя объяснить, в частности, приход к власти таких значимых для мирового развития фигур, как Гитлер, Мао Цзэдун, Кеннеди, Ельцин. Таким образом, в ее отношении в полной мере применимо высказывание, обращенное к предметам ее изучения: «Тень, знай свое место!»

История знакомит нас с огромным разнообразием теневых транснациональных управляющих систем. Однако, поскольку «в тени» действуют те же объективные исторические закономерности, что и «на свету», характер этих систем был и остается, в общем, отражением закономерностей, проявляющихся в деятельности публичных и формализованных управляющих структур (которые, собственно, и являются предметом изучения официальной истории).

Первоначально, в дорыночную эпоху, когда ключевые официальные управляющие структуры человечества носили религиозный характер, теневые управляющие структуры также были преимущественно религиозными (хотя свое место занимали и хозяйственные, и чисто преступные). Однако по мере развития рыночных отношений в теневых взаимодействиях, как и в публичных, на первый план выдвигались хозяйственные, а точнее – торгово-финансовые структуры (как наиболее гибкие и наименее уязвимые). Исследователи конкретных исторических обстоятельств весьма часто признают существование Финансового (он же «Черный», он же «Капиталистический») интернационала, в том числе в противовес и в дополнение Коммунистическому, но по понятным причинам (как из-за его чрезмерной влиятельности, так и в силу вульгарного недостатка информации) стесняются его исследовать. Так, например, в лучшем исследовании феномена Гитлера говорится о «Золотом» и о «Красном» Интернационалах как об одинаково реальных и бесспорных явлениях.

Ожесточенная свободная конкуренция на макрорынках вела к формированию монополии: в Европе это была семья Ротшильдов, в США – Рокфеллеры. Именно эти два клана (а со второй половины 90-х годов XX в. – еще и китайские теневые сообщества) являются высшим воплощением глобальных сетевых управляющих структур. Они отнюдь не «ушли в прошлое», как кажется некоторым равно поверхностным и наивным марксистам и либералам. Достаточно вспомнить, что жесткость соперничества во второй половине 90-х и начале 2000-х годов групп Березовского и Гусинского была вызвана не только естественными межолигархическими противоречиями, но и тем, что, насколько можно судить, они представляли в России интересы различных глобальных кланов: одна – Рокфеллера, другая – Ротшильдов. Именно они стали основой глобального правящего класса «новых кочевников».

В эпоху, наступившую с началом Великой депрессии, когда главными субъектами исторического развития человечества (на период до краха Советского Союза) стали государства, они отвоевали значимую роль для своих собственных теневых структур – спецслужб и контролируемых ими корпораций. Однако с завершением этой эпохи «государственные» теневые структуры частью рассыпались, частью обособились от своих прежних хозяев, попав в «силовое поле» влияния основных глобальных теневых структур и вполне подчинившись ему.

Весьма существенно, что теневые взаимодействия (да еще и трансграничные) по самой своей природе не регулируются формальным правом. Поэтому трансграничные теневые структуры, испытанные временем, с одной стороны, носят семейный характер (ибо отсутствие писаного закона требует компенсации исключительно высоким уровнем доверия), а с другой стороны, в наиболее значимых для себя аспектах действуют принципиально без учета законодательства. Это не только роднит их с организованными преступными группировками, но и, более того, почти предопределяет тесное сотрудничество с ними.

Формой существования описанных финансовых трансграничных теневых структур на всем протяжении их истории было взламывание заскорузлых административных и политических границ, препятствующих свободному развитию хозяйственной деятельности (в первую очередь их собственной). Таким образом, извлекая в силу своего трансграничного характера максимальную прибыль именно из наличия указанных границ, эти структуры на протяжении всей своей истории последовательно шли к подрыву основы своего собственного существования. По сути, на всем протяжении своей истории они представляли собой инструменты интеграции человечества – столь же объективные, что и рыночные отношения, чьим проявлением в теневой сфере они являются.

Вся история человечества в XX в. заключается в непримиримой в силу самой его природы борьбе Финансового интернационала за интеграцию, за преодоление и необратимое устранение всех экономических границ. Сначала эта борьба «на уничтожение» велась против колониальных империй (в парадоксальном союзе с разрозненными группами революционеров, а затем и с Коммунистическим интернационалом, и со сталинским СССР), а после их краха – с обособленными от единого мирового рынка национальными государствами (в первую очередь с Советским Союзом). Крах последнего, ставший непосредственным началом глобализации, знаменовал собой их окончательную победу – и, соответственно, выполнение, т.е. исчерпание ими своей исторической миссии.

Мировая экономическая депрессия, глобальный кризис перепроизводства, вызванный загниванием глобальных монополий, представляет собой просто другое выражение исчерпанности этой исторической миссии. Эта исчерпанность превращает их в по-настоящему реакционную, т.е. противодействующую прогрессу как развитию, направленную на консервацию прошлого общественно-историческую силу. Именно они являются непосредственными выразителями стремления к блокированию технологического прогресса и разделению человечества на расы глобализированных «господ», непосредственно обслуживающего их персонала разной степени квалифицированности и излишней и потому деградированной «биомассы», вымирающей в надежно изолированных от «чистого» мира резервациях. Правда, полный консенсус в этом вопросе, даже в самих глобальных управляющих кланах, все еще, насколько можно судить, не достигнут, так как привычная человеческая мораль в целом еще жива даже среди их руководителей и интеллектуальных лидеров, однако давление объективной потребности исключительно велико.

Причина этой потребности заключается в сверхпроизводительности информационных технологий, которая делает избыточным существование значительной части человечества, в первую очередь «среднего класса» развитых стран. С точки зрения извлечения прибыли эти люди просто перестают быть производящим ресурсом и становятся чистыми издержками; соответственно, их потребление также становится для глобальных корпораций чистыми издержками, подлежащими неукоснительному сокращению, особенно в условиях кризисов. Это создает огромные экономические проблемы, связанные с потенциально существенным сжатием совокупного спроса (так как «лишние» люди постепенно сокращают свое потребление), которые тем не менее второстепенны по сравнению с социальными. Квинтэссенция социальных проблем заключается в том, что существование не просто значительной, но основной части человечества становится нерентабельным.

В настоящее время видится лишь два принципиальных выхода из этой ситуации. Если целью существования человечества остается получение прибыли (т.е. оно продолжает существовать в рамках рыночной парадигмы и доминанты поведения), главная задача, которая объективно стоит перед ним, заключается в физическом истреблении собственной нерентабельной части. Побочными, вспомогательными задачами является поддержание если не довольства, то хотя бы покорности уничтожаемых, а также (что не менее важно) видимости гуманизма этого процесса, чтобы непосредственно осуществляющие его менеджеры не чувствовали себя людоедами. Насколько можно судить, способом решения второй задачи как раз и является «экспорт демократии», позволяющий возлагать на сами уничтожаемые общества ответственность (в том числе и в их собственных глазах) за все, что творят с ними глобальные корпорации и управляющие системы.

В настоящее время, насколько можно судить, никто в управляющих системах развитых стран (и тем более в глобальных управляющих системах) не намерен отказываться от наживы как смысла существования (как человечества, так и своего собственного) – и, соответственно, стихийно решается именно эта проблема.

В разных регионах Земли в зависимости от культурных доминант сложившихся там обществ сформировались три базовые модели ее решения.

Население Африки (по этому же пути движется «Большой Ближний Восток») удерживается в нищете, социальном хаосе и истребляется болезнями (начиная со СПИДа): это путь «биологической утилизации». Автору приходилось сталкиваться с откровенным выражением вроде бы приличными западными аналитиками неприкрытой радости по поводу эпидемии СПИДа в Африке, без которой последняя «превратилась бы в такую же демографическую бомбу, что и Ближний Восток». Его суть заключается в снижении уровня индивидуального потребления до незначительного для глобальных корпораций уровня, во многом компенсируемого за счет нелегальной коммерческой деятельности (нерегулируемых торговли оружием и добычи природных ресурсов, наркоторговли, а также использования бандитов, например сомалийских пиратов и нигерийских повстанцев, для корректировок глобальных процессов при помощи кризисов).

Второй путь решения описанной выше задачи – социальная утилизация: бывший «средний класс» превращается в «людей трущоб», поведение которых описывается уже не столько социальными, сколько биологическими закономерностями. Это реалии Латинской Америки и, в меньшей степени, Восточной Европы, включая Россию и другие страны СНГ.

В обоих случаях потребление утилизируемого населения сводится на столь низкий уровень, что глобальные монополии не ощущают это потребление как значимый убыток или упущенную прибыль. В то же время слабость инфраструктуры (в том числе социальной) делает положение населения соответствующих регионов крайне уязвимым, и его резкое сокращение может пройти незамеченным общественностью развитого мира. Как прошел незамеченным ею геноцид в Кампучии в 1975–1979 гг. (в ходе которого полпотовцы истребили 30 % ее населения), а в более поздние времена – геноцид в «африканской Швейцарии» Руанде, гражданская война в Таджикистане и «этническая чистка» русского населения в Чечне.

Наиболее остро задача утилизации внезапно ставшего убыточным «среднего класса» стоит в развитых странах, где эта категория населения наиболее многочисленна и обеспечена, а значит, ставшие неоправданными для глобальных монополий расходы на него являются максимальными. Развитая часть Европы, как обычно, решает вставшую перед ней историческую задачу наиболее комфортным способом; в данном случае это развитие наркомании. Первым значимым шагом на этом пути, насколько можно судить, стала исступленная поддержка европейскими государствами (а отнюдь не только одними США) независимости Косова, что де-факто означало придание государственного статуса наркоторговцам (да и в целом наиболее жестокой в Европе этнической организованной преступности).

Практически одновременное вхождение Швейцарии в Шенгенскую зону и всенародно одобренное там с 1 января 2009 г. разрешение врачам выписывать героин уже через пять-семь лет неминуемо превратят ее в крупнейший наркотический центр. Это ни в коем случае не умаляет заслуженно ставшую легендарной честность швейцарских врачей: человеческие силы ограничены, и эти врачи в целом, как профессиональное сообщество, не имеют возможности сохранить эту честность, будучи поставленными под удар всей европейской наркомафии (да еще такой жестокой, как косоварская).

Наконец, третьим шагом на пути истребления европейского «среднего класса» при помощи его форсированной наркотизации представляется масштабная, проводимая Всемирной организацией здравоохранения и многими национальными правительствами, кампания по распространению метадона (синтетического заменителя героина, потребляемого без риска заразиться СПИДом или гепатитом С и D). Эта кампания, по сути дела, означает физическое уничтожение наркоманов: если с героина при помощи интенсивной (и дорогостоящей) терапии можно «вернуть» примерно 30 % его потребителей, то метадоновый наркоман в принципе не имеет никаких шансов на излечение.

Таким образом, глобальная экономическая депрессия, ускоряя обеднение американского и европейского «среднего класса» (притом что в США этот процесс идет значительно дольше и быстрее, чем в Европе), создает предпосылки для ускоренной утилизации нерентабельной части населения Земли. Принципиально важно, что утилизация эта будет происходить в первую очередь не столько в и без того уже нищих, сколько в первую очередь в развитых странах. Причина проста: именно они, как было отмечено выше, обладают наиболее массовым и обеспеченным (и, соответственно, наиболее затратным с точки зрения глобальных корпораций) «средним классом». Над конкретными механизмами «окончательного решения» (если пользоваться нацистской терминологией) вопроса его утилизации, насколько можно судить по целому ряду обсуждений и контактов в мировой аналитической среде, уже бьются лучшие умы глобального господствующего класса «новых кочевников».

Единственная альтернатива этой людоедской перспективе – изменение цели, а значит, и самой парадигмы развития человечества: переход массового индивида от существования ради прибыли к существованию ради совершенствования и саморазвития. К сожалению, этот путь представляет собой зияющую неизвестность в прямом смысле этого слова. Дальше всех по нему прошел Советский Союз, но его попытка, несмотря на колоссальные достигнутые успехи (ибо «новая историческая общность людей – советский народ» все же существовала, хотя и была создана «железом и кровью») трагически провалилась. Сегодня механизмы и даже массовые индивидуальные (не говоря уже о коллективных) мотивы движения по этому пути остаются пугающе неопределенными. Человек в массе своей по-прежнему остается хотя и общественным, но животным, причем снижение среднего морального и интеллектуального уровня в последние два десятилетия в Европе и Америке вполне заметно. Не только способы, но и мотивы обуздания звериной части природы каждого из нас при движении к столь неопределенной цели, как «личное самосовершенствование», непонятны.

Однако эту проблему, под грузом которой надломилась и рухнула советская цивилизация, придется решать – под страхом наступления новых «темных веков» и драматического снижения численности человечества, в ходе которого и мы, и наши дети можем умереть значительно раньше отведенного нам природой срока, а наша культура может быть полностью утрачена. Все более ясное понимание этого пугает интеллектуальную часть развитых обществ и, в том числе, интеллектуальную часть глобальных управляющих сетей Запада. Насколько можно судить по ряду косвенных признаков, в них продолжаются глубоко скрытые дискуссии о выборе между сохранением привычной мотивации при превращении в людоедов или сохранением привычной морали при превращении в столь же пугающее либеральных интеллектуалов подобие коммунистов.

При этом все сколько-нибудь значимые глобальные сетевые структуры, включая оба основных финансовых клана, оказались разделенными примерно пополам. Многочисленные открытые или рассчитанные на якобы нежелательную огласку призывы к выбору людоедской альтернативы, к физическому устранению «лишней» части человечества, доступные стороннему наблюдателю и производящие на него глубокое впечатление, свидетельствуют о жесткой внутренней дискуссии, ибо адресованы к внутренним оппонентам, невидимым извне. Прошлый раз подобное наблюдалось во время подготовки и начала агрессии США и их сателлитов по НАТО против Югославии в 1999 г. Тогда все управляющие и значимые политические системы Запада также были расколоты на сторонников и противников этого нападения примерно поровну, что не позволило дискуссиям вырваться за их пределы и обусловило решающее влияние внешнего (сначала американского, а затем российского коллаборационистского) воздействия.

Подобное «внесистемное» разделение – признак близящегося слома старой системы управления. Он показывает, что выбор, делаемый в ее организационных рамках, содержательно перестает укладываться в них и требует себе нового структурного выражения (которое, впрочем, так может и не быть найдено, как показывает «постюгославский» опыт западных обществ). Впрочем, в рассматриваемом нами случае принятие решения существенно упрощается естественной склонностью финансистов к сохранению чисто рыночной мотивации: им значительно легче стать рыночными людоедами, чем внерыночными гуманистами – второе будет означать для них принудительное перерождение, в то время как первое сохранит их природу, самооценку и мироощущение.

Вторым важным фактором, толкающим глобальные финансовые сети западной цивилизации к стратегической поддержке людоедства против гуманизации, представляется погружение развитой части человечества в глубокий моральный кризис, а точнее – его освобождение от пут традиционной морали, его последовательное и уверенное расчеловечивание.

Пример 1

Расчеловечивание Запада. Проявление морального кризиса современной западной цивилизации и, шире, всего человечества может наблюдать каждый из россиян, тесно соприкасающийся с экспатами1. Как правило, одно из наиболее ярких и неожиданных впечатлений от их значительной части – отсутствие у них внутренней, собственной морали: они легко принимают правила игры обществ, в которые погружаются, и совершенно не стыдятся испытывать удовольствия, обычные для этих обществ, но запрещаемые их собственной моралью. Отсутствие у значительной части развитых обществ внутренней, собственной морали, которой они уверенно следовали бы без внешних институциональных подпорок, подтверждает чудовищный опыт трагедий, разыгрывающихся в районах стихийных бедствий (как, например, во время затопления Нового Орлеана в 2005 г.). Таким образом, мораль является для значительной части развитых обществ исключительно внешним, но не внутренним, институциональным, не личностным фактором стабилизации общества – и, как всякий внешний для личности фактор, она вырождается и теряет не только эффективность, но и простую адекватность.

Внутреннее освобождение личности от всякой морали, происходящее в современных развитых обществах, делает неизбежным и ее внешнее освобождение от нее, т.е. разрушение внешних институтов морали и расчеловечивание, дегуманизацию этих обществ не только к внешнему миру (что, в общем, уже произошло), но и по отношению к самим себе и к своим членам. Вероятно, завершение процесса дегуманизации произойдет под давлением кризиса пенсионной и социальной систем развитых стран (предвестие этого красочно и вполне убедительно описал бывший спичрайтер Клинтона Кристофер Бакли в книге «День бумеранга»), который будет ставить каждого индивидуума в положение бескомпромиссного выбора между личным и коллективным благосостоянием и тем самым разрушать внутреннюю солидарность соответствующих обществ.

Сетевая цивилизация. Образование неформальной глобальной управляющей сети на основе ресурсов современного Китая не просто облегчается, но и прямо диктуется самим характером китайской культуры и истории. С одной стороны, даже если не рассматривать опыт средневековых мореплавателей, «вскрытие» Китая колониальными державами в последней четверти XIX в., создав в нем колоссальные социальные проблемы, привело к массовой эмиграции китайцев, интенсивность которой вынудила, например, США ввести жесточайшие ограничения ради сохранения этнокультурного баланса, американского общества (да и просто рабочих мест). Способствовала эмиграции и длительная война с Японией, и гражданская война, тем более что обе сопровождались чудовищными массовыми зверствами (вроде нанкинской резни или блокады Чаньчуня), и итоговая победа коммунистов. При этом с началом экономических реформ эмиграция не наказывалась (как из демографических, так и, насколько можно понять, из стратегических соображений): скажем, семья студента, уехавшего учиться за границу и не вернувшегося, не подвергалась сколь-нибудь значимым репрессиям.

Понятно, что длительный опыт жизни не просто «в рассеянии», но и в тесной связи с зарубежной диаспорой не просто существенно облегчает формирование транснациональных хозяйственных сетей, но и предопределяет его. В этом отношении китайцы весьма близки евреям и армянам, а скорее всего, значительно превосходят их (по крайней мере исследователям неизвестны такие явления, как неформальные еврейские – или армянские – банки). Даже само слово «эмигрант» на китайском языке означает не «отрезанный ломоть», как на нашем, но напротив – «мост на Родину». Таким образом, эмиграция изначально воспринимается китайской культурой (в том числе современной культурой управления) не как сборище потенциально опасных врагов, но как зарубежное продолжение Китая, как способ осуществления влияния далеко за его пределами.

Вместе с тем во многом благодаря наработанной за столетия культуре эмиграции китайское общество является сетевым по самой своей природе, что в полной мере выражается афоризмом «Китай не огражден государственными границами; Китай там, где живут китайцы». Формирование эмигрантами из Китая собственных замкнутых сообществ, живущих по собственным законам и не допускающих внешнего вмешательства в свои дела, прямо предопределяет неформальность управляющих систем. Эта неформальность общественных связей является одной из важнейших черт не только эмигрантской, но и всей китайской культуры, в том числе культуры управления.

Китайская цивилизация накопила колоссальный исторический опыт именно неформальных взаимодействий и не собирается отказываться от него, ибо он является одной из ее ключевых особенностей, одним из ее принципиальных конкурентных преимуществ. Исторические описания даже формально непримиримых противоборств кишат эпизодами не только совместных действий вроде бы принципиально противостоящих друг другу сил, но и, что представляется даже более важным, согласованных действий «по умолчанию». В этих действиях ненавидящие друг друга и жестоко воюющие друг с другом стороны достигают общей цели без всяких даже теневых контактов, демонстрируя тем самым высочайший уровень взаимопонимания. Сетевой и неформальный характер управления, свойственный китайской культуре, не только качественно повышает эффективность китайского государства (так как неформальные сети, включая даже преступные, сравнительно легко превращаются в проводников его политики), но и накладывает на него дополнительные, порою весьма обременительные обязанности.

Так, когда после обеспечения видимого успеха экономических реформ (на первом этапе заключавшихся, по сути дела, в привлечении денег эмигрантов в континентальный Китай) китайскому государству удалось обеспечить серьезное влияние на общины эмигрантов, ему, насколько можно понять, пришлось длительное время использовать это влияние отнюдь не для достижения каких-либо содержательных целей своей политики. Главной его задачей оказалось, насколько можно судить, миротворчество: недопущение резни между враждующими общинами выходцев из различных регионов континентального Китая, которые оказались соседями в различных фешенебельных районах США и некоторых других тихоокеанских стран. Наличие разветвленных и в основном неформальных китайских глобальных сетей, как коммерческих, так и технологических и политических, позволяет рассматривать нынешнее руководство Китая как глобальную финансовую управляющую сеть, потенциально равнозначную Ротшильдам и Рокфеллерам, а может быть, и им обоим, вместе взятым. Практически полная непрозрачность, цивилизационные отличия, затрудняющие понимание ее образа действия и мотиваций, а также молодость (исключающая наличие даже исторических исследований ее особенностей) существенно повышают ее эффективность.

В то же время китайская глобальная финансовая управляющая сеть, пользуясь терминологией Гегеля, является таковой еще «в себе», а не «для себя»: она далеко не полностью осознает как свои возможности, так и ограничения, накладываемые на нее ее растущей мощью. Это вызвано невероятной скоростью ее развития и, в особенности, усиления. Возвышение Китая, его выход на авансцену глобальной политики было и остается стремительным, далеко опережающим все мыслимые планы. Не стоит забывать, как в середине 2000-х годов китайское руководство безуспешно пыталось снизить темпы экономического роста хотя бы до 8 % во избежание «перегрева» экономики. В результате рост влияния Китая далеко обогнал возможности его управляющих структур даже не по использованию, а хотя бы по пониманию этого влияния.

Сегодняшнее китайское руководство напоминает актеров, которые, благодаря длительным титаническим усилиям прорвавшись на первый план, чтобы играть главные роли в пьесе, совершенно неожиданно для себя обнаружили, что пьеса-то не написана, и придумывать ее предстоит им самим, прямо по ходу стремительно разворачивающегося действа. Китайские аналитики признают, что сознание современной китайской управляющей системы в целом отстало от расширения сферы ее влияния и увеличения совокупной мощи последнего. В результате она, влияя в ходе решения своих текущих задач на весь мир не осознаваемым ею образом, вызывает столь не представимые ею заранее и оказывающиеся неожиданными (а часто и болезненными) обратные воздействия. Этот феномен «внезапной обратной связи» является одной из основных проблем современной китайской управляющей системы, оказавшейся глобальным игроком с региональным сознанием. Специфика китайской культуры, жестко утилитарной, прагматичной и склонной воспринимать (в том числе не осознаваемо) некитайскую часть человечества как варваров, способствует упрощению трудного положения китайской элиты путем постановки китайской глобальной мощи исключительно на службу решения текущих собственно китайских проблем. Учет глобальных последствий своих действий (кроме грозящих китайским интересам непосредственно) в этом случае не производится принципиально: основной недостаток просто начинает восприниматься если и не как достоинство, то просто как одна из характерных черт, имеющих полное право на существование. Это существенное упрощение ситуации для китайского управления уже в ближней перспективе угрожает превращением его в потенциально разрушительный фактор для Китая, а значит, и для всего мира.

Отвлечение внимания на глобальном уровне. Непубличность, скрытость – естественная специфика деятельности глобальных финансовых сетей. Тайна многократно увеличивает силу – и не только возможностью совершения внезапных действий, обладающих вследствие внезапности большими шансами на успех, но и, что порой бывает не менее важным, провоцированием у конкурентов либо противников совершенно безосновательных страхов. Между тем наше время недаром называют временем принудительной открытости: упрощение коммуникаций не только создает объективные технологические предпосылки транспарентности, но и делает ее категорическим условием эффективности в новой, современной реальности. Таким образом, глобализация ставит финансовые управляющие сети в противоречивое положение: привыкшие к непубличным действиям и, более того, привыкшие использовать свою скрытность в качестве одного из основных конкурентных преимуществ, они оказались в ситуации, в которой прозрачность воспринимается как абсолютная норма, как не подлежащий обсуждению стандарт. Выход был найден, как обычно в таких случаях, в извращении стандарта – в том, что еще Ленин описывал словами «формально верно, а по сути, издевательство». Сочетание формальной прозрачности с эффективным сокрытием содержательной информации (актуальной еще и потому, что факт существования глобальных финансовых управляющих сетей к началу глобализации стал достоянием общественного сознания) достигается целым рядом разнообразных инструментов. Почетное место среди них занимает «белый шум»: распространение колоссального объема разнородной и интересной самой по себе, но совершенно не относящейся к делу информации.

Пример 2

«Гламур» как инструмент сокрытия информации. Частным случаем «белого шума» относительно глобальных управляющих сетей является информация о светской жизни: терабайты мельчайших незначимых подробностей из мельтешения мириадов персонажей разнообразных тусовок надежно хоронят под своими завалами случайно просачивающуюся информацию о передвижениях и встречах тайных властителей нового мира. Забавно, что официальные лица, возможности которых существенно сужены по сравнению с представлениями о них основной массы граждан, подражают представителям глобальных управляющих систем в этом отвлечении общественного внимания на мелочи. Можно предположить, что причиной этого является не только политика информационной безопасности, но и элементарное чванство: стремление подражать заведомо более влиятельным людям, неизвестным широкой общественности, но хорошо известным им самим.

Помимо «белого шума», важным проявлением извращенной прозрачности является фиктивная демократичность – возведение формальных демократических институтов в абсолют, полностью извращающий их существо и надежно отграничивающий основную массу граждан даже развитых стран от реального принятия наиболее значимых для их будущего решений. Когда Джавахарлал Неру в конце 50-х и начале 60-х годов прошлого века провозглашал, что «Индией управляют управляемые», он скорее всего сам верил в это или по крайней мере искренне стремился к этой цели. Однако в настоящее время в большинстве случаев публичность и демократизм не более чем эксплуатируют хорошо известные психологам «технологии вовлечения». Они создают у управляемых иллюзию участия в принятии и даже самостоятельной выработке решений – и тем самым возлагают на них (причем в их собственных глазах!) ответственность за последствия реализации этих решений. По сути дела это всего лишь способ обеспечить согласие угнетаемых с угнетением, эксплуатируемых – с эксплуатацией, а в перспективе – и согласие утилизируемых со своей незавидной судьбой. Именно поэтому демократия не как содержательное явление (общественное устройство, позволяющее максимально полно учитывать существующие в обществе мнения и интересы), но именно как заведомо формальный набор институтов стала подлинным фетишем развитых обществ.

Наиболее полным выражением, подлинным апофеозом извращения прозрачности к настоящему времени представляется «политическая игротехника» Обамы. Целый народ – причем народ наиболее развитой в мире страны – был вовлечен, по сути дела, в игру, в которой люди действовали, даже не пытаясь осознавать ответственности за свои действия. В результате президентом США стал человек, о котором всем известно практически все, кроме главного: чьи интересы и каким именно образом он будет выражать. Да, возможно, это не было известно даже ему самому (людей, играющих предназначенные им роли, далеко не всегда извещают о предстоящих им судьбах), однако глобальные управляющие сети (и не только крупнейшие, которые названы выше) возлагали на него определенные надежды и строили связанные с ним определенные планы. Эти надежды и планы и есть его стратегия – пусть даже и вынужденная, – и люди, открыто и публично избравшие этого самого открытого и публичного из всех политиков США (если не всего мира), не знают о них практически ничего!

Таким образом, формальная публичность стала к настоящему времени эффективным инструментом сокрытия намерений и манипулирования обществами, применяемым в первую очередь глобальными управляющими сетями (просто потому, что их положение наиболее соответствует требованиям применения этого инструмента). А это значит, что, к сожалению, формальная демократия, основанная на стандартном наборе демократических институтов, не способна ограничить скрытое влияние и, более того, разрушительный произвол глобальных управляющих сетей. Она ведь сама является не только средством реализации ими своих интересов (при помощи извращения публичности), но и, более того, средой существования этих сетей. Их сдерживание объективно требует ограничения стандартных демократических институтов, отступления от формальной демократии ради восстановления демократии содержательной (неуклонные попытки чего, собственно говоря, и наблюдаются в США после 11 сентября 2001 г.).

Опорой в сдерживании глобальных управляющих сетей должны стать все те национально и культурно обособленные силы, которые в силу самого своего существования воспринимаются представителями этих сетей «глобальными кочевниками», как непримиримые враги, подлежащие уничтожению.

Это фундаментальное противоречие глобализации является объективной предпосылкой для восстановления национального единства, ибо противоречия между интересами народов и глобальных сетей или, выражаясь классовым языком, между глобальным управляющим классом и отдельными обществами, низведенными до положения объектов эксплуатации этим классом, неизмеримо глубже и острее, чем классовые противоречия внутри обществ. Основной проблемой каждого общества оказывается способность выявить внутри себя «пятую колонну» представителей глобального управляющего класса и освободиться от ее влияния возможно более гуманным по отношению к ним способом (хотя главным критерием успеха и, более того, продолжения существования обществ и народов будет именно лишение этих людей всякого влияния). Исчерпание возможностей дальнейшей интеграции и неминуемый, хотя и частичный, откат к протекционизму создает объективные экономические предпосылки (необходимые, но ни в коем случае не достаточные!) для успеха нового витка «национально-освободительной войны» в этом современном, глобализированном виде.

«Наш Современник», М., 2011 г., № 11, с. 151–160.

РОССИЙСКАЯ ИДЕНТИЧНОСТЬ

И ТОЛЕРАНТНОСТЬ МЕЖЭТНИЧЕСКИХ

ОТНОШЕНИЙ: ОПЫТ 20 ЛЕТ РЕФОРМ

Леокадия Дробижева, доктор исторических наук (Институт социологии РАН)

Формирование солидарной идентичности граждан во всех странах считается необходимым условием сохранения целостности государства и поддержания согласия в обществе. В статье рассматривается изменение содержания идентичностей в России и толерантность межэтнических установок русских и людей других национальностей за 20 лет реформ. Материалом для рассмотрения служат итоги общероссийских социологических исследований Института социологии РАН, результаты опросов Левада-центра, Европейского социального исследования (ESS) и исследований под руководством автора в ряде республик Российской Федерации.

Предваряя анализ итогов изучения изменений, произошедших в идентификациях и межэтнических установках российских граждан, остановимся на пояснении ряда используемых терминов, связанных с методологическими подходами к рассматриваемой теме.

Термин «российская идентичность» может иметь разное значение в понимании людей. В силу сложившихся исторических традиций в стране это может быть и государственное, и гражданское самосознание. В США, Франции скорее всего это равнозначные понятия, хотя в каких-то случаях они и различаются. В России же представление о гражданском сообществе как политической нации только складывается, и нередко люди, отвечая на вопрос о гражданской идентичности, имеют в виду именно принадлежность к государству.

При формировании государственной идентичности волей лидера, политической элитой через средства образования и СМИ идеи, символы и знаки закрепляются в официальных документах, воздействуют на общественное сознание, конструируя лояльность государству, представления о его истории, законах, нормах.

Намного сложнее с формированием гражданского самосознания, чувства общности с гражданами страны, солидарности вокруг ответственности за свою судьбу и жизнь окружающих. В кросскультурных сравнительных исследованиях гражданская идентичность измеряется обычно принятием ответственности за дела в стране ее граждан, готовностью действовать во имя их интересов, доверием к окружающим, участием в политических акциях (выборах и т.п.), чувством солидарности.

Естественно, между государственной и гражданской идентичностью нет непроходимой стены, а самое главное, наши соотечественники не всегда различают эти свои идентичности. Поэтому, когда такого различения мы не фиксируем, используем понятие «государственно-гражданская идентичность». Когда же речь идет о гражданской идентичности, там, где есть необходимость, мы уточняем, что это национально-гражданская идентичность, которая включает не столько лояльность государству, сколько отождествление с гражданами страны, представления об этом сообществе, солидарность, ответственность за судьбу страны и чувства, переживаемые людьми (гордость, обиды, разочарования, пессимизм или энтузиазм). Так же, как и в республиканской, локальной, этнической идентичности, здесь присутствуют когнитивные, эмоциональные и регулятивные элементы – готовность к действию во имя этих представлений и переживаний.

Государственно-гражданская идентичность редко рассматривается в соотношении с такими групповыми идентичностями, как социальные и даже поколенческие, и намного чаще сравнивается с региональными и этническими, так как имплицитно предполагается, что именно они способны «противостоять», подпитывать сепаратизм территорий. Поэтому именно на соотношение государственно-гражданской идентичности с последними обращается особое внимание.

Этническая идентичность, так же как государственная, нами понимается широко, не только как самоотождествление, но и как представление о своем народе, его языке, культуре, территории, интересах, а также эмоциональное отношение к ним и при определенных условиях готовность действовать во имя этих представлений. В условиях глобализации этническую идентичность чаще интерпретируют как проявление традиционализма, а гражданскую – современности.

Элементом когнитивно-эмоциональных компонентов в структуре государственной и гражданской идентичности является система стереотипов – представлений о действительных или воображаемых чертах своей общности (автостереотипы) и дифференцирующих представлений о других группах (гетеростереотипы). Такие гетеростереотипы существуют и в отношении жителей других стран, и в отношении других этнических групп. Они могут отражать те или иные реальности, но их неправильно оценивать как характеристику народа – и в гражданском, и в этническом понимании. Такие приписывания являются опасным инструментом насаждения заинтересованными лицами враждебного отношения между группами. Сами же отношения между ними на социально-психологическом, личностном уровнях измеряются установками – готовностью к взаимодействию с другими. В нашем поле исследования – готовностью к взаимодействию с людьми разной этнической принадлежности или гражданами других стран.

В названии статьи используется понятие «толерантность» межэтнических отношений – этим мы подчеркиваем, что анализируем социально-психологический уровень отношений, а не институциональный, политический (анализ на этом уровне требует других источников). Но вместе с тем мы используем понятие «межэтнические», а не «межкультурные» отношения. В поле нашего зрения установки респондентов на общение с людьми разных национальностей, а они определяются не только особенностями культурных традиций, но и интересами – социальными, политическими, экономическими.

В социологии и психологии идею формирования идентичности как результата межэтнических взаимодействий связывают с именами Джорджа Мида и Генри Тэджфела. Но совершенно очевидно, что в формировании идентичностей – страновой, гражданской, этнической, локальной – важную роль играет система идей, идеалов, ценностей, господствующих в обществе и формируемых элитами и государством через систему образования, СМИ, символы, образы.

Не случайно на уровне высших государственных органов через послания Президента РФ Федеральному Собранию, выступления на форумах транслируется консолидирующее понятие политической нации в значении согражданства, т.е. сообщества граждан Российского государства. Такая трактовка вкладывается в дискурс через понятия «российская нация», «единый народ России», «мы – многонациональный народ России» (в значении национальностей – русских, татар, чувашей и др.).

Обратим внимание читателей на парадокс с идентичностями в условиях глобализации. В мировом научном сообществе и публичном пространстве артикулируется, что государство и этничность в глобальном обществе теряют значение. Знаменитый социолог З. Бауман на рубеже XX–XXI вв. пишет, что в современном мире перетасовываемых ценностей и расплывающихся рамок идентичности представляются чем-то, что может надеваться и сниматься, вроде костюма. Важно, чтобы была свобода выбора. Ученый приводит аргументы в пользу таких констатаций. И в то же время после событий 11 сентября 2001 г. президент США Джордж Буш обращается к согражданам: «Мы – нация, которая даст отпор террористам». А Президент РФ Дмитрий Медведев заявляет после событий на Манежной площади: «…наша задача заключается в том, чтобы создать полноценную российскую нацию при сохранении идентичности всех народов, населяющих нашу страну». Существование национальной идентичности во всех современных либеральных демократических государствах является неоспоримым фактом, утверждает Фрэнсис Фукуяма, рассуждая об идентичностях в США и европейских государствах.

Отметим также, что при всех общих процессах, которые идут в России, как и в других странах, у нас последние 20 лет были особые условия. Старшее и среднее поколения потеряли ту страну, в которой они жили: изменились пространственные очертания государства, его устройство, система отношений, устои и образ жизни людей, этнический состав населения. Российские граждане живут в государстве, образ которого для большинства из них 20 лет назад был совершенно иным.

В первые годы новой России немало людей вообще еще чувствовали себя «гражданами СССР». В 1992 г., когда мы проводили опросы в Москве – столице государства, только четверть респондентов идентифицировали себя как россиян. И это было понятно. В отличие от народов союзных республик, которые воспринимали себя советскими людьми, но одновременно ассоциировали себя с республикой – Арменией, Грузией, Азербайджаном и тем более Эстонией, Литвой, Латвией и т.д., жившие в РСФСР редко идентифицировали себя как россиян. Только при Б. Ельцине, во многом благодаря политическому противостоянию с Михаилом Горбачёвым, началось строительство российской нации. Оно происходило на той же волне, что и в других советских республиках, – на противопоставлении. Россия появилась как государство, которое никто не хотел. Авторы Беловежского проекта думали, что будет СНГ. Даже за океаном беспокоились в связи с появлением самостоятельного государства – Российской Федерации. Не случайно Джордж Буш ездил на Украину для переговоров с Леонидом Кравчуком, опасаясь, что имеющий атомное оружие СССР повторит «судьбу Югославии».

Болезненность появления Российской Федерации в результате распада СССР сказывалась не только на утверждении российской идентичности, но и на ее характере, содержании представлений о ней, установках россиян по отношению к «другим», что мы покажем на результатах исследований. Естественно, когда разрушалась в сознании людей прежняя государственная идентичность, актуализировалась этническая, региональная, конфессиональная идентичность.

Исследования Института социологии РАН под руководством В. Ядова показывали, что по общероссийской выборке в 1990-е и в начале 2000-х годов этническая идентичность превалировала у людей. То же фиксировали мы в исследованиях по республикам Северная Осетия–Алания, Татарстан, Тыва, Саха (Якутия). Но и российская идентичность восстанавливалась исторически довольно быстро. В 2002 г. она была зафиксирована у 63 % населения. Примерно те же данные были получены в середине 2000-х годов в других исследованиях Института социологии РАН, проведенных совместно с Университетом Северной Каролины (США). 65 % идентифицировали себя как граждане России в 2006 г. С точностью до 1 % повторились данные в исследовании Института сравнительных социальных исследований, который участвовал в ESS в 2006 г.

И вот теперь, в 2011 г., определяя свою идентичность, 95 % опрошенных в стране, по данным исследования Института социологии РАН «20 лет реформ» под руководством Михаила Горшкова, в той или иной степени идентифицировали себя как «граждане России». Конечно, надо иметь в виду, что это данные, полученные по всероссийской выборке, в которой доминирующее большинство составляют русские. По результатам опроса, 72 % ощущают свою общность с гражданами России «в значительной степени». Это наиболее сильная, уверенная идентичность среди других наиболее значимых идентичностей (см. табл. 1).

Таблица 1

С кем люди ощущают связь в значительной степени

А ведь еще в 2004 г., согласно опросам, российская идентичность по масштабам и интенсивности очевидно уступала этнической идентичности. Россиянами называли себя 78 % опрошенных, сильную связь с гражданами России ощущали 31 % респондентов (см. табл. 2).

Таблица 2

Если в 2004 г. идентификация со страной хоть и не столь значительно, но все же очевидно уступала идентификации людей по профессии, взглядам на жизнь и национальности, то в 2011 г. российская идентичность первенствовала, а ощущение «сильной связи» с гражданами России выросло вдвое. Восстановилась связь времен. Ведь в новой российской идентичности присутствует и досоветский пласт исторической памяти. По силе связи со страной россияне близки теперь к жителям Великобритании, ФРГ.

Наибольшее внимание сосредоточивается на сравнении российской идентичности с этнической, региональной, локальной идентичностью, поскольку в них отражаются процессы интеграции в стране. Идентификация по национальности до самого последнего времени была не просто превалирующей, но и конкурирующей в сравнении с государственной.

В 2000-е годы притупилась боль у тех, кто остро переживал распад Союза, люди стали привыкать к новым очертаниям страны и ее месту в мировом сообществе. На смену сплошной критике советского прошлого, а затем «лихих 90-х» постепенно начало приходить понимание необходимости трезвой оценки прошлого и формирования взвешенных подходов к исторической памяти. Давало какие-то результаты использование механизмов нациестроительства – стимулирование чувства достоинства, самоценности граждан.

Молодежь откликнулась на призыв «Россия, вперед!», начала проявлять интерес к исторической реконструкции (Невская битва, Бородино и др.), участвовать в военно-спортивных организациях («Десантник», «Военный десантник», «Русские витязи» и др.). Вопрос в том, можно ли «считать борьбой за честь Отчизны кулачную спортивную борьбу», а также в том, как не допустить использования этих молодежных организаций деконструктивными силами. Ведь участники спортивных соревнований, особенно тех, где присутствовали фанатские объединения, легко откликались на националистические призывы. Похоже, интересы конструкторов государственно-гражданской идентичности имели почву среди масс, ощущающих потребность в солидаризации русских.

Почти полное совпадение принятия и государственно-гражданской, и этнической идентичности (95 и 90 %) дает основание предположить, что для многих, особенно для тех, кто ощущал «сильную связь» и с людьми своей национальности, и с гражданами России, российская идентификация наполнялась этническим содержанием.

Хотя, как показывали глубинные интервью, содержательно эти идентичности различались. Раскрывая свое понимание российской идентичности, респонденты чаще говорят о государстве, месте России в мире, принадлежности к цивилизационному ряду, истории страны и достижениях в науке, профессиональной культуре. Понятие же этничности раскрывается через происхождение родителей, язык, обычаи, обряды, принадлежность к конфессии.

Тем не менее, когда респондентам задавался уточняющий вопрос: «Кем вы себя чувствуете в большей мере?», 25 % ответили, что ощущают себя в равной мере и теми и другими, но большая часть (47 %) считала себя «скорее россиянами». При этом среди русских называло себя «скорее россиянами» чуть больше, чем среди людей других национальностей (48 % против 39 %).

Таким образом, и ответы на этот уточняющий вопрос подтвердили установленную тенденцию.

Что же консолидирует россиян? По ранее проведенным исследованиям установлено, что самым значимым фактором для идентификации является государство, он набирает вдвое большее число голосов, чем любое другое значимое представление, объединяющее россиян, – 60–75 %. Среди других консолидирующих представлений 20–35 % респондентов называют «ответственность за судьбу страны», «человеческие связи», историческое прошлое, родную землю, природу, язык и культуру. Обычаи, черты характера и иное называли до 10 % респондентов. Это вполне естественно, ведь речь идет о российской идентичности, которая не случайно часто россиянами воспринимается как государственная, страновая. Именно за счет такого восприятия она так быстро становилась массовой.

Конечно, об этой тенденции мы судим по результатам опросов, которые проходили в субъектах Федерации с доминирующим русским населением. Республики в данном исследовании были представлены Татарстаном. Поэтому дополним эти материалы результатами опросов в регионах.

По данным ESS, с россиянами чаще себя идентифицировали на Дальнем Востоке, Северном Кавказе, в Центре, Поволжье, Центрально-Черноземном, Волго-Вятском регионах и на Урале – 74,5–60,7 %. На Северо-Западе – 59,7 %, в Западной и Восточной Сибири – 51,5–54,3 % (в целом по России на 2006 г. – 64,3 %).

Исследование, осуществленное Межрегиональными институтами общественных наук (МИОНы) и Институтом социологии РАН при поддержке ИНО-Центра, зафиксировало государственно-гражданскую идентичность у 90–95 % респондентов в Воронежской, Свердловской, Томской областях, 82 – в Новгородской, Саратовской областях, 60–77 % – в Калининградской области, Республике Бурятия, Приморском крае. В 2006–2008 гг. по той же методике проходили исследования в ряде республик. В Саха (Якутии) идентифицировали себя гражданами России 90 % и саха, и русских. В Татарстане татары и русские чаще всего чувствовали себя и россиянами, и татарстанцами (63 и 71 % соответственно). На Северном Кавказе в Грозном, по данным Института этнологии и антропологии РАН, с россиянами уверенно себя идентифицировали 25 %.

На идентификацию себя с гражданами страны, естественно, влияют разные обстоятельства. Человек определяет свою позицию в системе координат, отождествляет себя с той или иной общностью, он свободен в выборе и делает его на основе осознания (в основе – конструктивистский подход по Питеру Бергеру, Томасу Лукману).

Но в момент опроса личность в реальной жизненной ситуации отождествляет себя с разными общностями и пространствами, делает выбор. На этот выбор может влиять и этнический состав населения (если прибывают новые иммигранты, то человек чаще может ощущать свою страновую и этническую отличительность), и политическая ситуация (например, значимость действий центра для региона). Так, для якутян важно, как осуществляется северный завоз, без которого на их территории нельзя прожить, как помогает центр во время наводнений и т.д. Имеет значение историческая традиция и недавние события, связанные с национальными движениями, конфликтами. Очевиднее всего это проявляется в северо-кавказских республиках, но влияет и на других территориях РФ.

От конкретных региональных ситуаций зависит и само содержание представлений о российской идентичности, в соответствии с которыми человек ощущает себя россиянином. У одних людей превалирует ассоциированность по принципу государственной принадлежности, у других – это больше выполнение гражданского долга, каких-то обязательств перед своими согражданами.

В первом случае российская идентичность выступает больше как идентификация с государственной общностью – как национально-государственная, политическая идентичность, во втором – как гражданская идентичность. Между ними нет, как упоминалось, непроходимой стены. Но у нас гражданское общество еще только формируется, а историческая традиция больше акцентирует представления людей в сторону лояльности государству, нежели гражданской солидарности. Поэтому даже при сходных показателях идентифицирующих себя с российскими гражданами значение и ассоциирующиеся у людей символы российскости могут различаться. И такие различия проявляются не только у людей в каком-то конкретном регионе, но и в межрегиональном разрезе.

Можно допустить, что относительно высокие показатели по Северо-Кавказскому региону, полученные в Европейском социальном исследовании, связаны больше именно с ассоциациями с государством или желанием продемонстрировать лояльность при опросе. Возможно, это реакция на дискриминационные высказывания, звучащие порой в центре, стремление показать – мы такие же граждане России, как и вы.

Каких-то заметных возрастных различий в идентификации себя как россиян и по этническому признаку нет. Немного больше идентифицирующих себя с людьми своей национальности среди самого старшего поколения – 93 против 87 % среди молодежи 18–25 лет, что скорее всего связано с пережитыми им национальными движениями в республиках СССР, расколом Союза и, возможно, реакцией на приток инокультурных мигрантов. Это подтверждается тем, что при альтернативном выборе среди старшего поколения людей, «скорее чувствующих себя россиянами», тоже оказалось чуть больше (53 против 44 % среди 18–25-летних).

При таких высоких показателях распространенности и российской, и этнической идентичности подтверждается их совместимость и теряет остроту вопрос их конкурентности. Казалось бы, данные свидетельствуют о высокой интегрированности общества и надуманности темы о сепаратизме и разобщенности населения страны. И в чем-то это действительно так. Однако важны основания интегрированности. Исследования Левада-центра в 90-е годы давали основания говорить о негативной идентичности наших сограждан. Мы знаем о высокой социальной дифференцированности и политической разобщенности. Но, очевидно, все же есть в обществе ценности и потребности людей, которые становятся цементирующими.

Сама страна, где ты родился и жил, Родина, – ценность для большинства людей. Представление о ней обычно эмоционально окрашено и составляет тот компонент идентичности, который именуется патриотизмом (речь идет о нормальном, а не о квасном патриотизме). «Что для Вас значит быть патриотом России?» – спрашивали в ходе опросов респондентов. Во всех поколениях были согласованные ответы: «любить свою страну» – 95–99 %, «стремиться улучшить жизнь в стране» – 92–97 %, «гордиться своей страной» – 91–97 %. Это ответы на вопрос об абстрактных представлениях респондентов.

Исследователи Левада-центра задавали вопрос, относящийся к самому респонденту: «Гордитесь ли Вы тем, что живете в России?» С 1996 г. они получали положительные ответы («определенно да», «скорее да») более 70–80 % опрошенных. Можно вспомнить, как радовалось большинство россиян, когда страна выиграла право на проведение зимней Олимпиады в Сочи. 71 % респондентов, по опросам проекта «20 лет реформ», отнесли это событие к положительным за истекшее десятилетие. Ведь нередко наши граждане испытывают «чувство стыда за нынешнее состояние своей страны». О таких чувствах за последний год заявило большинство (37 % испытывали это чувство часто, и еще 48 % – иногда). В такой ситуации и историческая память, и нынешнее состояние сознания подсказывают поиски компенсации.

И вот при ответе на вопрос: «Какая идея сегодня могла бы вдохновить людей, сплотить их во имя общих целей?» (респондентам предлагалось выбрать из 11 вариантов не более трех ответов) наибольшее число выборов (42 %) получила «идея единения народов России в целях ее возрождения как великой державы». Идеи «возвращения к социалистическим идеалам», «объединения славянских народов», «решения глобальных проблем, стоящих перед человечеством», «правового государства» набирали 13–38 % ответов.

Данные опроса не дают основания однозначно толковать стремление россиян к «возрождению великой державы» как агрессивные державнические настроения. Мнение об «особой исторической миссии России» разделяют не более 9 % опрошенных. Скорее идея величия – это компенсаторная потребность, и связана она с патриотическими настроениями, которые действительно достаточно представительны. Устойчиво поддерживается мнение «Родина у человека одна, и нехорошо ее покидать», его разделяют половина опрошенных (52 %).

Патриотизм этот, конечно, не всегда критичный. С тем, что патриот должен «говорить о стране правду, какой бы она ни была», не согласились пятая часть опрошенных, треть были согласны с тем, что надо «не говорить, что у твоей страны есть недостатки». Есть и другой подтвержденный опросом неблагоприятный симптом – солидаризация в немалой мере основана на обидах. 62 % респондентов присоединились к мнению: «Люди моей национальности многое потеряли за последние 15–20 лет». Среди русских это мнение разделяют больше, чем среди других национальностей, – 64 против 44 % соответственно. Сплачивает обида за выход из СССР народов бывших союзных республик, за национальные движения, в ходе которых русских обвиняли в имперской политике, наконец, за критику пережитого общего прошлого.

Отсюда такая чувствительность к вопросу о том, какое место должно занимать большинство в полиэтническом пространстве страны. С одной стороны, у старшего поколения еще живут прежние представления о нормах в стране, где каждый человек «надежный товарищ и друг», у части среднего и младшего – о гуманных ценностях толерантности, которые декларирует демократия. С другой стороны, у части русских сильна обида за потерю статуса старшего брата.

За 20 лет эти обиды не ушли из сознания людей. Они получили дополнительную подпитку за счет тех чувств, которые переживают и другие народы в Европе, в тех странах, в которых имел место значительный и быстрый приток инокультурного населения. Россия в эти годы стала третьей страной в мире после США и ФРГ по притоку иммигрантов. И происходило это на фоне существенно изменившегося этнического состава населения. В СССР русские составляли 51 %, теперь в Российской Федерации их 80 %. К тому же мы переживаем последствия чеченского кризиса (на восстановление республики затрачиваются миллиарды рублей, а в ответ проходят митинги под лозунгом «Хватит кормить Кавказ!»). Среди угроз, которые вызывают наибольшие тревоги, опрошенные на втором месте после терроризма (что тоже зачастую имеет кавказский след) назвали «втягивание России в долгосрочный конфликт на Кавказе».

Российская идентичность конструировалась как солидаризирующая, снижающая этнически маркирующую социальную и политическую дифференциацию. На это надеялась и власть, и активная часть общества, во всяком случае либерально ориентированная или ощущающая опасность дискриминации. И хотя был опыт британской идентичности, который смягчил постколониальную ситуацию, но не спас от североирландского конфликта и лондонских эксцессов лета 2001 г., и опыт французской политической нации, не уберегший от волнений в социально неблагополучных кварталах, все же надежды не умирали и энтузиазм разных политических сил в формировании российской политической нации и российской идентичности не спадал.

Социологические исследования, в том числе по проектам «20 лет реформ», «Гражданская, региональная и этническая идентичность и проблемы интеграции российского общества», показывали – проблемы межэтнических отношений остаются.

Этнополитические установки даже тех, кто чувствует себя «больше россиянином, чем человеком своей национальности», не отличаются существенно в более лояльную сторону. 68 % из них ответили, что испытывают раздражение или неприязнь к представителям каких-то национальностей. Чаще всего в этом случае имеются в виду люди, приехавшие из республик Северного Кавказа и Центральной Азии. 61 % одобрили бы метод сталинского прошлого и нынешней Франции периода Николя Саркози – принудительное выселение каких-то национальностей из города или села, в котором они живут.

Таким образом, российская идентичность, отражая формирование политической, гражданской нации в стране, включает, как и в старых демократиях, представления и установки, далеко не всегда соответствующие гражданским идеалам. В условиях, когда к объективно имеющемуся положению в стране политиками-популистами добавлялась политизация этнического фактора, представления людей о многонациональности как исторической данности нашей страны менялось. «То, что в России живут люди разных национальностей, это скорее преимущество для развития страны или скорее проблема?» – спрашивали респондентов. Однозначно считали это преимуществом 16 %. Позиция «и то и другое» была самая распространенная и набрала 41 %, а 28 % полагают, что это «скорее проблема».

За 20 истекших лет не потерял остроты вопрос о том, является ли Россия общим домом для живущих в ней национальностей. Представление о том, что все народы, населяющие Россию, должны обладать равными правами, остается наиболее распространенным, но с каждым годом становится все менее поддерживаемым. В 1990-е годы это было мнение очевидного большинства (64–65 %), в 2001 г. – 61, а в 2011 г. – 47 % респондентов.

Зато доля людей, которые полагают, что «Россия – многонациональная страна, но русские, составляя большинство, должны иметь больше прав», выросла вдвое с 1995 по 2011 г. – с 14 до 31 %, а вместе с теми, кто считает, что «Россия должна быть государством русских людей», они составляют 45 % (25 % в 1995 г.). Открытую поддержку идее русской исключительности чаще других высказывают молодежь и малообразованные россияне. В столицах же (Москве и Санкт-Петербурге) довольно высок процент «мягких националистов» (40 % против 30–32 % в других типах поселения), уверенных, что русские, как большинство, отвечающее за дела в стране, должны быть наделены большими правами, чем другие народы.

Казалось бы, в мегаполисах больше образованных, самодостаточных людей, удовлетворенных условиями жизни и работой. Тем не менее конкуренция за престижные места, высокие запросы, которые, естественно, не всегда можно удовлетворить, а главное, быстрый приток инонациональных мигрантов обостряют здесь национальные чувства, претензии и, надо признать, радикальные установки. Эта ситуация фиксировалась опросами Левада-центра. Среди сторонников идеи наделения русских большими правами сильнее выражены установки на допустимость насилия «в случае нарушения справедливости в отношении своего народа» и больше готовность к отделению «неблагодарных» народов. В этом случае мнение о праве на выход из состава России диктуется отнюдь не либеральными взглядами. Обратим внимание, больше различий именно между уверенными прорусскими государственниками и уверенными интернационалистами (см. табл. 3).

Все это говорит о том, что самосознание русских актуализировано. 79 % разделяют мнение, что «в наше время человеку нужно ощущать себя частью своей национальности», а 82 % отнесли себя к тем, кто «никогда не забывает о своей национальности». Предыдущие исследования 90-х годов даже в республиках, где русские более тесно контактируют с людьми других национальностей, не фиксировали таких высоких показателей потребности в аффилиации. Вместе с тем мнение это скорее солидаризирующее, чем отражающее реальную практику, поскольку одновременно 47 % отвечают, что редко задумываются о том, кто они по национальности.

Таблица 3

Этнополитические установки у людей с разными взглядами на многонациональность России (в %)

Ставшая массовой, уверенной и достаточно сильной российская идентичность, цементирующая российскую политическую нацию, безусловно, важный итог 20-летия, но идентичность эта хранит в себе болезненный опыт перемен и негативизм фобий и переживаний.

Половина респондентов фиксировали, что в их местности бывают столкновения на почве национальной неприязни, и полагали, что за 2000-е годы межнациональные отношения ухудшились. Те же данные были получены в опросах Левада-центра.

За 20 лет не изменилась к лучшему готовность к общению с людьми иной национальности. Негативные установки на разные виды контактов колебались в 1994 г. в пределах 22–43 %, в 2011 г. – 29–47 %. Наиболее часто неприязнь на этнической почве опрошенные объясняют тем, что люди иной культуры ведут себя «как хозяева на этой земле» – об этом заявили 63 %. Другой аргумент – различия «в поведении людей, их образе жизни» (39 %), и только 1/5 респондентов ощущают конкуренцию за престижные рабочие места. Это вполне понятно, так как большинство инокультурных мигрантов берутся за работу, на которую местное население не претендует.

Драматизировать межэтнические отношения не стоит. Об этом говорил Дмитрий Медведев на заседании президиума Госсовета 11 февраля 2011 г. Различными исследовательскими центрами подтверждается – доля предубежденных в отношении основных по массовости видов межэтнического общения в целом колеблется уже несколько лет в пределах 30 %. 89 % опрошенных полагают, что «насилие в межнациональных и межрелигиозных спорах недопустимо», но 44 % одновременно считают, что «насилие допустимо, если нарушается справедливость в отношении моего народа», и 41 % согласились с тем, что «все средства хороши для защиты интересов моего народа». Причем среди русских такие настроения распространены даже больше, чем среди других национальностей (43 и 34 % соответственно).

Это новая ситуация 2000-х годов. В 1990-е годы подобные настроения намного чаще встречались у нерусских. Эти ответы русских вполне согласуются с актуализацией у них этнонационального самосознания, о чем говорилось выше, и в значительной мере являются реакцией на быстрый приток инокультурных мигрантов. В этом русские не отличаются от граждан других европейских стран, оказавшихся в такой же ситуации. Как известно, во Франции президент Саркози принял решение о выселении цыган. Мы спрашивали наших граждан об их отношении к принудительному выселению людей тех национальностей, вокруг которых сформировался «образа врага».

Среди русских тех, кто не одобрил бы принудительное выселение, больше, чем одобряющих – 46 против 39 %, а среди других национальностей – 60 против 25 %. Но сторонников силовых действий достаточно много и, что особенно тревожно, их больше среди молодежи. Среди тех, кому 18–25 лет, – 46 %, 50 лет и старше – 36–37 %. В поддержку радикального решения «национальных проблем» высказывается немало представителей социально обездоленных слоев населения. При этом в наибольшей мере такая позиция характерна для жителей столиц (Москвы и Санкт-Петербурга) – 63 % (по сравнению с 33–38 % среди жителей других типов поселения).

С чем связаны подобные настроения? Сказать, что достаточно большая группа молодежи или жителей Москвы и Санкт-Петербурга – убежденные ксенофобы, нельзя. Ведь 85 % 18–25-летних считают недопустимым насилие в межнациональных спорах. Совмещенные негативные межэтнические установки имеют около 15 %. А вот ощущение потерь за последние 15–20 лет, т.е. практически за всю их недолгую сознательную жизнь, среди них даже больше, чем у людей среднего возраста. Скорее всего, за таким ощущением кроется недовольство молодежи той практикой нынешней жизни, с которой они сталкиваются, более остро реагируя и на коррумпированность, и на социальную несправедливость.

Надо сказать, что среди испытывающих раздражение и неприязнь к представителям каких-то национальностей доля людей с ощущением, что они «многое потеряли за последние 15–20 лет», – 70 %, вдвое больше, чем среди тех, у кого такого ощущения нет. Речь идет не только о потерях в уровне жизни (их ощущают для себя лично 35 %), но и об утрате безопасности (35 %), росте коррупции в стране (32 %) и, что очень важно для каждого человека, утрате уверенности в завтрашнем дне (43 %).

Комплекс социальных обид и неудовлетворенности принимает форму ущемления этнических чувств. События на Манежной площади 11 декабря 2010 г. это очевидно показали.

Наш основной вывод состоит в том, что растущая российская идентичность, совмещенная с этнической идентичностью, интегрирует людей, но это не снимает недовольства существующей системой распределения ресурсов, солидаризации против несправедливостей, неравенства, коррупции, беззакония. Символические заявления о «единстве российской нации», толерантности в межэтнических взаимодействиях, любви к Родине не должны расходиться с тем, что люди видят в реальности. Иначе государственная и даже гражданская идентичность от враждебности к «другим» нас не спасет. Нужны усилия общества и власти, направленные на достижение того, чтобы в повседневной практике граждане чувствовали Россию общим домом.

«Вестник Института Кеннана в России», М., 2011 г., вып. 20, с. 22–32.

УЧАСТИЕ МЕСТНЫХ СООБЩЕСТВ

В РОССИИ В РАЗВИТИИ

МЕЖКУЛЬТУРНЫХ КОММУНИКАЦИЙ

А. Сайдарханов, публицист

Необходимым условием демократических преобразований является развитие гражданского общества. Для этого в современной России принимаются меры для укрепления социально-политических институтов, способных максимально полно и точно артикулировать и реализовывать интересы различных социальных групп населения, а также для формирования системы активных и эффективных коммуникаций между ними. К социально значимым институтам гражданского общества относятся местные сообщества. Они являются продуктом естественного развития человеческого общества, формой реализации социальной сущности человека.

Местные сообщества упорядочивают отношения людей, совместно проживающих в территориально ограниченной природной и социальной среде. Однако в политико-правовой литературе обнаруживается отсутствие единообразных определений сущности местных сообществ. Среди причин гносеологических затруднений выделяются естественные различия природно-климатических, социально-поселенческих, экономических, духовных и иных условий, вследствие которых все местные сообщества уникальны по структуре и методам деятельности. Поэтому некоторые авторы определяют «местное сообщество» как любое множество социальных отношений, осуществляемых людьми внутри некоторых границ поселений, или социальную сеть взаимодействующих индивидов, обычно концентрированных в рамках определенной территории, или наименьшую территориальную группу, которая может объять все аспекты человеческой жизни. Другие авторы предлагают термином «местное сообщество» обозначать устойчивую по составу социально-поселенческую группу людей, проживающих на определенной территории и объединенных общими интересами в решении вопросов использования ресурсов территории для обеспечения их жизнедеятельности, сформировавших публичные органы власти и управления.

В законодательстве РФ термин «местное сообщество» не упоминается, хотя п. 1 ст. 131 Конституции РФ предоставляет гражданам свободу выбора форм органов местного самоуправления, а в ст. 12 Федерального закона от 19.05.1995 г. № 82-ФЗ «Об общественных объединениях» дано определение органа общественной самодеятельности, которое соответствует реальным признакам местного сообщества: «Органом общественной самодеятельности является не имеющее членства общественное объединение, целью которого является совместное решение различных социальных проблем, возникающих у граждан по месту жительства, работы или учебы, направленных на удовлетворение потребностей неограниченного круга лиц, чьи интересы связаны с достижением уставных целей и реализацией программ органа общественной самодеятельности. Органы общественной самодеятельности не имеют над собой вышестоящих органов или организаций…» В указанных правовых актах даны определения двойственного характера местных сообществ и как формы местного самоуправления, и как формы общественного объединения, что недопустимо для одного феномена и указывает на необходимость уточнения.

Для определения сущности местных сообществ, их места и роли в современном гражданском обществе России обратимся к их структурно-функциональному анализу, который обнаруживает у местных сообществ сходные по форме и функциям структурные элементы, однотипные связи-отношения между ними, а следовательно, позволяет систематизировать их и определить закономерности их формирования и развития.