Россия и мусульманский мир № 2 / 2012 Сченснович Валентина

КОНФЛИКТУ ЦИВИЛИЗАЦИЙ – НЕТ!

ДИАЛОГУ И КУЛЬТУРНОМУ ОБМЕНУ

МЕЖДУ ЦИВИЛИЗАЦИЯМИ – ДА!

ПОЧЕМУ МЫ НЕ ИДЕМ В НОГУ

С ПЕРЕДОВЫМИ СТРАНАМИ?

Абел Аганбегян, академик РАН

Общеизвестно и мало кем оспаривается утверждение, согласно которому более развитые страны демонстрируют менее развитым картину того, что ожидает их в будущем. По всем без исключения экономическим и социальным показателям Россия существенно отстает от развитых стран мира и особенно от их авангарда – стран G7: США, Японии, Германии, Великобритании, Франции, Италии и Канады.

Но Россия не просто страна, отстающая от развитых государств. Особенность нашей страны заключается в том, что мы встали на путь в направлении цивилизованного развития всего 20 лет назад – после 70 с лишним лет развития социалистической системы хозяйствования с централизованным управлением, с директивно-плановой экономикой, с господством общенародной собственности, с огосударствлением всех сторон жизни общества, с диктатурой Коммунистической партии, с консервативной формой авторитаризма самой власти. От этой системы мы хотим перейти к рыночной экономике, основанной на преобладании частной собственности и стимулирующей развитие демократических начал в обществе, свобод и прав человека.

Этот путь передовые страны мира проделывали, в среднем, в течение двух столетий. Перед нами богатейший опыт разных стран на различных этапах их развития. Те или иные страны пробовали разные пути решения тех или иных проблем, в этих странах были собственные подходы, например к формированию своих налоговых систем, построению государственного бюджета, развитию пенсионной системы, созданию современного здравоохранения. По отдельным направлениям, испробовав разные пути, страны пришли к близким результатам – по-видимому, к самым эффективным: налоговая система, пенсионная система, жилищно-коммунальное хозяйство и др., где различия между странами не так существенны. В других случаях, как, например, в здравоохранении, наблюдаются весьма разные модели, но каждая из них имеет свои специфические основания в конкретной стране – в одних странах это полностью государственная система, в других – система, основанная на обязательном частном страховании, в третьих система базируется на частно-собственническом подходе.

Меня всегда удивляет, почему мы не используем апробированный, эффективный зарубежный опыт. Зачем создаем свою специфическую, отличную от всех существующих систему в той или иной сфере – с заведомо худшими показателями, низкой эффективностью и видимым тупиком в перспективе ее развития. Что движет нами в этом случае, когда все вокруг поступают по-другому? Честно скажу, я не нахожу убедительного ответа на этот вопрос.

Чтобы не быть голословным, перейду к конкретным отраслям. Возьмем формирование жилищно-коммунальной системы. Во всех передовых странах эта система базируется на частной собственности и конкурентной среде, характеризуется рыночными ценами, как и все другие продаваемые и покупаемые блага. Почему в нашей стране здесь до сих пор во многом сохраняется неэффективная государственная собственность с дотациями на содержание жилья, особенно с учетом его полной стоимости, в том числе капитальных вложений на его воспроизводство? Почему только у нас государство тратит триллион рублей на ремонт и развитие коммунального хозяйства? Может быть, потому, что мы хотим иметь более высокий уровень качества жилья и коммунального хозяйства в сравнении с другими странами? Отнюдь нет. Резуль-тат – негативный. Ужасающее качество жилья, четверть из которого не имеет канализации и водопровода, катастрофическое состояние коммунальных сетей, крайняя дороговизна жилья – вместо ожидаемой его дешевизны вследствие столь масштабных государственных вложений. Всем плохо. Но мы с упорством, «достойным лучшего применения», продолжаем движение по этому тупиковому пути. Знаете ли вы какую-нибудь рыночную страну, где государство каждый год повышает квартплату на жилье, цены за коммунальные услуги? При чем здесь вообще государство, какое оно должно иметь отношение к жилью, к коммунальным службам в цивилизованной стране? Никакого отношения в нормальной, рыночной, передовой стране государство к жилью не имеет, в лучшем случае – к формированию социального жилья для немногочисленной, беднейшей прослойки населения.

Идем дальше – пенсионная система. Все рыночные страны мира пришли к выводу, что государственному бюджету не по силам содержание многомиллионного и неуклонно возрастающего контингента пенсионеров (в России – около 50 млн. человек), что пенсионное обеспечение – это общее дело и работающего населения, которое должно вкладывать в свои будущие пенсии средства из зарабатываемых денег, и предприятий, которым эти люди приносят прибыль, и государства – пенсии для госслужащих, военных и т.п. И все они должны отчислять часть средств на будущие пенсии. Такой «тройной тягой» обеспечивается нормальный размер пенсии, минимум в размере 40–60 % от средней заработной платы в стране, как это определено Международной организацией труда. Нет, мы опять идем своим путем. Только у нас население не обязано делать отчисления на свои будущие пенсии. Пенсионное обеспечение осуществляется из обязательных отчислений предприятий, фактически носящих налоговый характер, и из госбюджетных средств. Понятно, что эти источники в принципе не способны обеспечить достойные пенсии на длительное время, и потому мы имеем самые низкие показатели в области пенсионного обеспечения относительно средней заработной платы – менее 40 %. Я уже не говорю о том, что повышенные расходы предприятий на пенсионное обеспечение сокращают их средства на инвестирование и пополнение оборотных фондов и замедляют экономическое развитие. Я не упоминаю даже о том, что накопительные пенсионные фонды, которые формируются во всех рыночных странах, служат одним из главных источников их инвестиций, поскольку это самые эффективные, самые «длинные» деньги. Наша страна лишена крупного накопительного резерва и потому характеризуется одной из самых низких в мире норм инвестиций для развивающейся экономики – ее доля в ВВП составляет 20–21 % в сравнении с 30–35 % по развивающимся странам. Надо ли удивляться, что в последние годы темпы социально-экономического развития России почти в 1,5 раза ниже, чем в этих развивающихся странах, и впервые приближаются к темпам роста ряда развитых стран.

Хорошо, нас не убеждает опыт передовых стран, но посмотрите в другую сторону, например на Казахстан, который в 1997 г. перешел на накопительную систему пенсий и имеет сегодня более достойные пенсии, чем Россия. И к тому же имеет фонд накопительных пенсий, обеспечивающий ему норму инвестиций свыше 30 %, в полтора раза более высокую, чем в России, и соответственно позволяющий развиваться более, высокими темпами роста за счет собственных средств: в 2010 и 2011 гг. ВВП Казахстана увеличивается по 7 % в год, а России – по 4 %.

Теперь – здравоохранение. Сейчас как раз проводится реформирование этой отрасли. Наша страна занимает позорное 130-е место по качеству здравоохранения, а Франция, например, входит в число лидеров, по данным Всемирной организации здравоохранения. Поезжайте во Францию, посмотрите их систему, возьмите все ценное, что там есть, в том числе отработанную во многих странах систему оценки, планирования и финансирования учреждений по лечению – систему диагностически связанных групп. Нет, мы будем создавать свою систему – естественно, заведомо худшую. Люди у нас ничего не отчисляют в копилку обязательной медицинской страховки в отличие от большинства других стран, имеющих страховую медицину. Отчисляют только предприятия. Естественно, обремененные и пенсионными отчислениями, и отчислениями на здравоохранение предприятия лишаются части средств для своего развития. Но дело не только в этом – они просто не способны платить столько, сколько необходимо для поддержания здоровья людей. Поэтому эта страховка не обеспечивает нормальных расходов на здравоохранение. И наше население обеспечено услугами здравоохранения в разы меньше, чем в других странах, и имеет показатели здоровья населения, продолжительности жизни намного худшие, чем даже слаборазвитые страны, например Китай – с уровнем экономического развития в два-три раза ниже, чем у нас. Расходы России на здравоохранение (даже с учетом подношений и взяток, оцененных по разного рода обследованиям) в процентном отношении к ВВП вдвое ниже, чем в Западной Европе, и в 1,5 раза ниже, чем в развивающихся странах примерно с таким же уровнем экономического развития, как Россия (Россия – 4,8 %, Европа – 10,2, соответствующие развивающиеся страны – около 7 %).

Возьмем налоговую систему. 200 лет рыночные страны отлаживали налоговую систему и пришли к выводу, что подоходный налог должен взиматься в нормальной рыночной стране (не в Монако с его казино и не в банковской Швейцарии) в среднем в размере 30–40 % от дохода семьи. Тогда можно вводить ряд льгот для подоходного налога. Например, на освобождение той части доходов, которые идут на погашение кредита по ипотеке или на цели здравоохранения и образования, поиска новой, более высоко оплачиваемой работы и т.д. Нет другой рыночной страны, кроме нашей, с подоходным налогом для всех в 13 %, при котором льготы не являются достаточно стимулирующими из-за его малости. Нет такой рыночной страны, где отсутствует прогрессивная шкала подоходного налога, чтобы и бедные, и богатые могли платить по единой низкой ставке.

Все страны пришли к выводу, что наряду с подоходным налогом обязательным является налог на недвижимость в размере от 0,5 до 2 % от рыночной стоимости этой недвижимости (стандартизированный на определенный период времени). Из всех стран только у нас практически нет налога на недвижимость. В течение десяти лет о нем спорят и вроде бы в перспективе хотят установить в размере 0,1 % от стоимости недвижимости. А ведь этот налог во всех странах является финансовой основой местного самоуправления и играет ключевую роль в стимулах муниципалитетов к созданию инфраструктуры, привлечения населения в свои регионы, обеспечивая более привлекательные условия для жизни.

Другой стороной того, что работающее население России платит столь низкий подоходный налог, практически не платит налог на недвижимость, не имеет обязательных отчислений на социальные цели, недоплачивает за жилье и коммунальные услуги, является крайне низкая заработная плата – ее медианное значение в месяц находится ниже уровня в 500 долл. Из-за этого у подавляющей части населения нет средств на жилищную ипотеку и полноценный отдых. Как нет и достаточных стимулов для более производительного труда. Из всей суммы налогов и взносов население России вносит всего 10 %. А огромный бюджет страны, доходящий в консолидированном виде до 40 % ВВП, содержится главным образом за счет налога с бизнеса. В других рыночных странах бизнес платит примерно половину от общей суммы налогов, а половину платит население в виде подоходного налога и налога на недвижимость. А у нас 85–90 % всего налога выплачивает бизнес, чем лишает себя перспектив к развитию из-за нехватки финансов.

Все страны мира пришли к выводу о необходимости поддержания инфляции на относительно низком уровне. В развитых странах 1–2 % в год, в развивающихся странах – до 3–4 % в год. Россия и здесь идет своим путем – правда, вместе с Украиной и Белоруссией. Только эти три страны вот уже на протяжении 20 лет в основном характеризуются двухзначной инфляцией и лишь вследствие вялого развития, обусловленного влиянием кризиса и его последствий, вынуждены снизить инфляцию потребительских цен до 7–9 % в год. Немало людей всерьез рассуждают о том, что инфляция стимулирует производство и т.п. Хотя трудно представить себе более негативный фактор, мешающий нашему развитию как в экономической, так и в социальной сфере.

До сих пор речь шла о зарубежном опыте построения социальной и экономической системы. Но давайте взглянем на фундамент экономики, на ее материально-производственную базу. Опыт передовых стран показывает, что систематическое обновление материально-производственной базы – главный путь к высокой эффективности, производительности труда, основа благополучия и достойного уровня жизни людей. Капиталистическая практика США, Японии, стран Западной Европы выработала целый арсенал методов и подходов, обеспечивающих своевременное обновление основных фондов, и прежде всего их активной части – машин и оборудования. Особенно поучительны уроки «рейганомики» в США, которые направлены на сокращение сроков этого обновления. Для этого были задействованы ускоренная амортизация и стимулы использования прибыли и дополнительных доходов не на «проедание», а на инвестирование в новую технику и технологии.

Россия и здесь, увы, не идет по пути обновления устаревших основных фондов машин и оборудования. Старыми считаются в развитых странах машины и оборудование, проработавшие более десяти лет. А у нас средний срок службы машин и оборудования – около 16 лет. В среднем в год мы выбраковываем менее 1 % основных фондов, а 99 % – продолжают устаревать. Если же взять инвестиции в расширение фондов, то даже с учетом этого коэффициент обновления у нас не превышает 4–5 % против 10–12 % – в других странах. Стоит ли удивляться, что уровень производительности труда в России в 2,5–3 раза ниже, энергоемкость в 2–3 раза выше, а материалоемкость общественного производства в 1,5 раза выше, чем в передовых странах.

Во многом в силу благоприятных внешнеэкономических условий, когда цена на нефть и газ выросла за десять лет, с 1998 по 2008 г., в 8 раз (а это основной экспортный товар в России) и в 2006 – 2007 гг. в экономику страны влился огромный зарубежный капитал (положительное сальдо притока капитала составило соответственно 43 и 82 млрд. долл.), Россия, находясь на мощном экономическом подъеме, когда ВВП ежегодно прирастал на 6–7 %, а инвестиции – на 10–12 % в год, даже в этот уникальный по наличию финансовых ресурсов период умудрилась крайне мало вложить в обновление основного капитала, износ которого приближается к 50 %-му рубежу, а во многих отраслях уже его превысил.

Не была даже начата техническая реконструкция жизненно важной и безнадежно устаревшей энергетики России, где значительная часть агрегатов работает уже по 30–40 лет. Трагическая авария на Саяно-Шушенской ГЭС, унесшая жизни 75 человек, произошла с агрегатом, непрерывно работавшим 34-й год при установленном физическом сроке его работы 33 года. А ведь в нашей гидроэнергетике остаются гидроагрегаты, срок работы которых превышает даже эти необычайно длительные сроки эксплуатации до предела изношенной техники. Должно было произойти несколько авиакатастроф с человеческими жертвами, чтобы снять с полетов самолеты ТУ-134 и ЯК-42 с 40-летним сроком эксплуатации и с устаревшими оборудованием и приборами, но до сих пор летают АН-24, тоже 40-летней давности, с которыми также происходят частые аварии. А устарелость электровозов и тепловозов, крайне неэкономичных, маломощных, неэффективных! Я не говорю уже об основной технической базе легкой промышленности, пожалуй, не имеющей аналогов по устарелости среди других стран, совершенно неконкурентной и просто деградирующей отрасли – причем отрасли, жизненно важной с позиции благосостояния людей. В огромной стране почти все предметы потребления, производимые легкой промышленностью или отраслями, изготавливающими машиностроительные и электронные потребительские товары (разве что кроме легковых автомобилей), завозятся в страну из-за рубежа.

Из-за устарелости основных фондов мы лишились ключевых отраслей машиностроения, таких как станкостроение, многих подотраслей тяжелого машиностроения. Не случайно более половины импорта составляют сегодня машины и оборудование, а в экспорте из России изделия машиностроения занимают всего лишь несколько процентов. Это либо оборонная продукция, либо продукция машиностроения, продаваемая в страны СНГ и в слаборазвитые страны, по своему уровню, как правило, уступающая международным стандартам. Почему в политике обновления основных фондов машин и оборудования мы не используем западный опыт?

Возьмем другую сторону общественного производства – его структуру, прежде всего отраслевую. Только ленивый не говорит сегодня об отсталости производственной структуры нашего народного хозяйства. Здесь преобладают топливно-энергетические и сырьевые отрасли, а также производство полуфабрикатов и материалов. Мы в крайне малых объемах производим (а тем более продаем на мировых рынках) готовую продукцию, и уж в совсем малых – высокотехнологическую и наукоемкую продукцию, не говоря уже об инновационных товарах и услугах в самых передовых сферах. Даже самая передовая отрасль современной экономики – экономика знаний, включающая науку, образование, информационные технологии, биотехнологии и здравоохранение, которая преимущественно развивается почти во всех странах, в России занимает, пожалуй, наименьший удельный вес в сравнении не только с развитыми странами, но даже с развивающимися странами, уступающими России по уровню экономического развития. Доля науки в ВВП немногим больше 1 %, образования – 4, информационных технологий – около 5, биотехнологий – менее 1, здравоохранения – менее 5 %. Всего, таким образом, получается около 15–16 % – вдвое меньше удельного веса этих ключевых для будущего страны отраслей в сравнении с развитыми странами и в 1,5 раза ниже показателей многих развивающихся стран.

А ведь в течение десяти лет во время экономического подъема 1999 – 2008 гг. Россия просто купалась в валюте! Одна лишь сумма экспортной выручки за эти годы превысила 2 трлн. долл., из которых более 1,5 трлн. – подарок мирового рынка вследствие повышения экспортных цен на топливо, сырье, полуфабрикаты и материалы, экспортируемые из России в другие страны. Даже части этих средств за глаза хватило бы, чтобы вывести страну на передовые позиции по науке, образованию, здравоохранению, биотехнологиям. Ведь ежегодные инвестиции в эти отрасли составляют менее 3 млрд. долл. – а могли бы составлять как минимум в пять раз больше. Куда же, если не на эти жизненно важные цели, были израсходованы эти 2 трлн. долл.? Из них около половины получило государство в виде налогов и таможенных пошлин, а половину – отрасли-экспортеры – в основном нефтяные олигархические компании, а также Газпром. Только металлурги и трубники в России, на чью долю пришлась относительно небольшая часть экспортных денег, использовали эти средства, чтобы технически обновиться. И сейчас по уровню техники и технологиям эти отрасли не уступают, а по ряду направлений и превосходят соответствующие отрасли самых передовых стран.

Что же касается нефтяников, то эта отрасль продолжает оставаться крайне отсталой, в наименьших относительных объемах извлекающей нефть из недр, неполно использующей передовые технологии. В нефтепереработке налицо явная деградация отрасли, которая не способна обеспечить нормальным бензином даже внутренние потребности страны и вынуждает правительство выдвинуть предложения о толлинге, т.е. направлении нефти зарубежным производителям бензина и дизельного топлива с их последующим импортированием в нашу страну. К тому же мы продлили существование в России давно изживших себя в других странах мира отсталых стандартов бензина «Евро-2». Большего позора для нефтепереработки, принадлежащей компаниям «Роснефть» и «Газпромнефть» и нефтяным олигархам, буквально купающимся в деньгах, трудно себе даже представить. Имея лучшие в мире условия для развития нефтехимии и производства синтетических материалов, Россия не входит даже в десятку стран по ее развитию и тем более потреблению, зато занимает 1 – 2-е места по добыче и вывозу сырой нефти и газа.

Передовые страны мира постоянно экспериментируют и находятся в непрерывном поиске оптимального сочетания бизнеса, рынка и экономической роли государства. Роль государства в экономическом развитии передовых стран крайне велика. В одних странах это проявляется в высоком удельном весе бюджета в валовом внутреннем продукте – таковы страны Западной Европы. В США доля бюджета в составе ВВП относительно невелика, вдвое ниже, чем в Европе, но зато огромны государственные закупки продуктов и услуг у частного бизнеса, что также является формой госрегулирования. За многолетнюю историю государства отработали инструменты и механизмы воздействия на экономику через налоговую и таможенную политику, через регулирование валютного курса, процентную политику, госконтроль за отдельными сферами деятельности, особенно в части антимонопольного законодательства и обеспечения конкурентной среды. Россия и здесь не использует опыт передовых стран.

Зато мы нашли свой, порочный, как признано всеми, путь огосударствления всех сторон экономической жизни. Даже правительство уже задыхается от этого огосударствления, все время провозглашая и разрабатывая программы массовой приватизации коммерческой государственной собственности, не выполняющей никаких государственных функций, а лишь обременяющей госбюджет, тянущей соки из государственной казны. Один пример АвтоВАЗа чего стоит! А РЖД, Газпром, Роснефть, Аэрофлот, в которые правительство тоже вливало непомерные деньги в период кризиса, в угоду которым ежегодно повышает цены и тарифы и предоставляет ряд льгот? Или Сбербанк, ВТБ, Газпромбанк, которые буквально разоряли государство в период кризиса, получая долговременные триллионные дешевые кредиты для продолжения своей неэффективной деятельности, чего были лишены другие, негосударственные банки?

Непродуманная государственная политика, политика без четких стратегических целей и ориентиров, не нацеленная на использование передового зарубежного опыта, завела страну в достаточно тяжелую экономическую ситуацию в период послекризисного развития: устаревшая до предела материально-производ-ственная база народного хозяйства, крайне отсталая структура общественного производства, слабое развитие высокотехнологических наукоемких производств, катастрофическое отставание в жизненно важной сфере – в сфере экономики знаний. Но если по рейтингу уровня экономического развития среди 146 стран мира Россия все же занимает 43-е место, то все ее социальные показатели в лучшем случае входят во вторую полусотню, а показатели жилищной обеспеченности, размеры пенсий по отношению к средней зарплате, продолжительности жизни и качеству здравоохранения занимают уже сотые места в международных рейтингах.

Такое отставание социальной сферы показывает, что в этой области, где нет стимула к конкуренции, требующей реконструкции отрасли, как, например, в металлургии, хуже всего используется передовой опыт. Выше говорилось о пенсиях, ЖКХ, здравоохранении. По-видимому, это связано, с двумя обстоятельствами.

Во-первых, значительная часть социальной сферы регулируется государством и не носит рыночный характер. Поэтому здесь сохранилось больше, чем в других сферах, пережитков социалистической системы, где государство брало на себя значительную долю финансирования жилищно-коммунальной сферы, пенсий, здравоохранения и т.п.

Во-вторых, из-за нерыночного характера функционирования значительной части социальной сферы здесь менее значим зарубежный опыт, поскольку отсутствует конкуренция со стороны зарубежных компаний, которая вынуждает многие производственные отрасли проводить модернизацию, как это было в металлургии, частично – в пищевой промышленности, в мобильной связи и ряде других отраслей.

При переходе от планово-централизованной административной системы к рыночной экономике социальная сфера в результате перечисленных причин изменилась в наименьшей степени. Она во многом сохранила прежние социалистические принципы и коренным образом отличается от социальной сферы развитых рыночных стран. Это относится не только к приведенным выше примерам, касающимся пенсионной системы, финансирования здравоохранения, жилищно-коммунальной системы, фактического отсутствия налога на недвижимость и землю для населения, крайне низкого и неэффективного подоходного налога. Если рассматривать социальную систему России в целом, то она, как и в советские времена, огосударствлена в гораздо большей степени в сравнении с другими сферами социально-экономического развития. Здесь преобладает иждивенчество, и люди в массе ждут (не просто ждут – требуют) от государства многих социальных благ вместо того, чтобы самим заработать деньги и приобрести эти блага по рыночным ценам. При подобном построении социальной сферы, совершенно не соответствующей стране с преобладанием рыночного хозяйствования, получается, что государство всем должно, и в результате у него не хватает ресурсов для удовлетворения потребностей людей в социальных благах. Из-за этого при монетизации социальных льгот государству пришлось дополнительно затратить 0,5 трлн. руб., чтобы перейти к неэффективной системе бесплатного предоставления лекарств, постоянно дающей сбои и требующей ежедневного государственного контроля, чего нет ни в одной стране. По той же причине столь велики ожидания строительства социального жилья, частичного государственного финансирования (в разных областях и сферах), столь активны требования намного увеличить бесплатную составляющую здравоохранения и образования, столь высок градус всеобщего недовольства низкими пенсиями, в полном объеме оплачиваемыми государством, – так что государственные органы вынуждены перенапрягать свой бюджет и даже в период кризиса повышать пенсии, увеличивать объем строительства социального жилья, предоставлять все новые и новые льготы населению.

Это – тупиковый путь, поскольку неограниченно потакать иждивенчеству – значит, все больше подогревать общественное недовольство. Об этом свидетельствует опыт тех развитых рыночных стран, которые долгое время пребывали под руководством социал-демократов, лейбористов или просто демократов, как в США, и во время правления которых по отдельным направлениям населению были даны чрезмерные льготы, как во Франции. А когда бюджета стало не хватать и потребовалось ужесточить социальную политику, например немного поднять пенсионный возраст или увеличить платность образования, сотни тысяч и даже миллионы людей вышли на улицы с протестами, крестьяне, привыкшие к государственным льготам, протестовали против зарубежной конкуренции, пытаясь завысить цены на продовольствие, перекрывали дороги тракторами и т.п.

Но все это – только цветочки. Со временем нас могут ждать гораздо более тяжелые социальные потрясения, если мы продолжим свой тупиковый путь предоставления все новых и новых социальных льгот и создания все новых и новых условий для роста иждивенчества. Взглянем на построение социальной системы России в целом. Из-за многочисленных государственных льгот и предоставления многих социальных услуг полубесплатно в стране поддерживается относительно низкая заработная плата в сравнении с уровнем экономического развития, с достигнутым размером производительности общественного труда. Доля заработной платы в себестоимости товаров и услуг в ВВП в России – один из самых низких показателей среди рыночных стран.

Если бы у нас был нормальный прогрессивный подоходный налог, пусть на минимальном уровне среди развитых стран (как, например, в США), нормальный налог на недвижимость, пусть по самой низкой из принятых в рыночных странах ставке (0,5 % от рыночной стоимости недвижимости), существовали бы рыночные цены на жилищно-коммунальные услуги, население отчисляло бы 10 % своего дохода на пенсии и, скажем, 6 % на частичное возмещение медицинского страхования, откладывало хотя бы 5 % дохода на частично платное будущее высшее образование детей, то для поддержания существующего уровня реальных доходов их номинальная величина должна была бы быть как минимум вдвое выше. Медианная зарплата в России при ее нынешнем уровне экономического развития (более 20 тыс. долл. на душу населения по паритету покупательной способности) должна была бы быть порядка 1 тыс. долл., а не 500 долл., как сегодня. А взамен значительно сократились бы затраты бюджета и государственных внебюджетных фондов на пенсии, оплату жилищно-коммунальных услуг, немного сократились бы расходы на здравоохранение и образование и существенно пополнился бы бюджет за счет увеличения объема налогов, взимаемых с населения.

Это позволило бы государству существенно снизить налоги с предприятий и организаций благодаря увеличению налогов с населения и сокращению ряда бюджетных статей. Налог на добавленную стоимость, дестимулирующий предприятия увеличивать добавленную стоимость, формирующий ВВП, мог бы быть снижен, например, с 18 до 12 %, а обязательные социальные платежи – с 34 до 20 %. Следствием этого стали бы дополнительный прирост ВВП – как минимум на 1,5 % в год; повышение коэффициента замещения (отношения среднего размера пенсии к уровню зарплаты) в пенсионной системе со временем до 50–60 % вместо нынешних 35 %; повышение доли расходов на здравоохранение и образование в валовом внутреннем продукте с 4 – 5 % в настоящее время до 8–10 % в перспективе.

Значительное повышение доли расходов на ЖКХ, в том числе и за счет введения налога на недвижимость и перехода на рыночные цены по жилью и коммунальным услугам, позволило бы резко увеличить ипотечное кредитование с учетом нового, удвоенного уровня номинальной зарплаты. Действенной стала бы льгота на ипотечный кредит, сокращающая подоходный налог на величину кредитных выплат по ипотеке. Население стало бы демонстрировать более ответственное отношение в области здравоохранения, где была бы введена частичная плата на приобретение лекарств по страховке и получение других медицинских услуг, а также в сфере высшего и профессионального образования, которое стало бы дороже и потому потребовало бы большей ответственности со стороны обучающихся. И все это можно было бы осуществить без снижения реальных доходов.

Важным вторичным следствием такой системы стало бы создание крупнейшего фонда «длинных денег» – источника новых значительных инвестиций за счет перехода к накопительным пенсиям. Расширение платности предоставления материальных благ, и прежде всего в жилищно-коммунальной сфере, привело бы к существенному сокращению коррупции. Коррупция также сократилась бы в здравоохранении и образовании, где она приобрела, судя по обследованиям, всеобщий характер.

Еще одна важнейшая сфера экономики, где мы также продолжаем идти самобытным, «русофильским» путем, – это наша финансовая система. Порочность существующей у нас финансовой системы, как известно, обусловлена отсутствием крупных финансовых фондов «длинных денег», главного источника инвестиций. В сочетании с несовершенной системой фондового рынка России это приводит к фактическому отсутствию у нас рынка капитала. При этом в России весьма развит рынок текущих кратковременных кредитов, но крайне трудно получить в наших банках по низкой процентной ставке долговременный инвестиционный кредит. Если по объемам текущего кредитования мы отстаем от других стран по отношению к ВВП в 1,5–2 раза, что тоже плохо, то по инвестиционным кредитам наше отставание просто катастрофическое – 5–10 раз.

Мы, пожалуй, единственная страна среди крупных рыночных государств, в которой 2/3 потребностей в инвестициях предприятия удовлетворяется за счет собственных средств, в то время как в рыночных странах собственные средства на инвестиции обычно составляют в лучшем случае 25–30 %, а остальное приходится на заемные средства. Это открывает путь к обновлению фондов, к перестройке структуры, к высокой доле ипотечного кредитования. Из-за отсутствия рынка капитала, из-за отсутствия фондов «длинных денег» в России крайне низка норма инвестиций. А ведь наша страна нуждается в ускоренных темпах социально-экономического роста, чтобы ликвидировать серьезное отставание от передовых стран в экономике, и особенно в социальной сфере. Низкие инвестиции во многом служили причиной почти двукратного снижения темпов социально-экономического развития страны в послекризисный период. По всем прогнозам, из-за вялого развития мировой экономики и усиливающегося крена в энергосбережении цены на нефть и газовое сырье вряд ли будут расти столь же стремительно, как в последние 12 лет, когда, скажем, цена барреля нефти увеличилась с 12 долл. в 1998 г. до 105 долл., ожидаемых в 2011 г. Невозможно предположить, что, скажем, к 2020 г. цена на нефть подскочит до 1000 долл. за баррель. Ясно, что темп прироста нефтяных цен при лучшем для нас варианте снизится в 3–5 раз, а при худшем – будет стагнировать после некоторого снижения в среднесрочной перспективе.

Россия сегодня стоит перед серьезнейшим вызовом. Нам необходимо любой ценой повысить темпы социально-экономического развития страны хотя бы до 5 – 6 %, т.е. стать вровень с развивающимися странами (что в 1,5–2 раза ниже темпов экономического роста Китая и Индии). И сделать это можно только одним способом – в 1,5–2 раза увеличить норму инвестиций, хотя бы до среднего уровня развивающихся стран, где она составляет 30–35 %, в сравнении с 20–21 % в России. Заметим, что в последнее время, в том числе в 2011 г., объем инвестиций в нашей стране растет крайне медленно – наряду со строительством и производством машин и оборудования производственного назначения.

Чтобы исправить сложившееся положение, мы должны коренным образом реформировать финансовую систему, прежде всего в направлении создания фондов «длинных денег». Такие фонды могли бы быть созданы за счет перехода к накопительной системе пенсий, всемерного развития системы страхования, и прежде всего страхования жизни, с таким расчетом, чтобы страховая система встала практически вровень с банковской системой, что характерно для развитых стран. Нам нужно всемерно стимулировать быстрый рост паевых фондов, в которые заинтересованные граждане и организации вкладывают свободные финансовые средства. Нам предстоит ускорить рост банковской системы России, активы которой пока составляют только 75 % ВВП в сравнении с 200 % в Западной Европе. Помимо наращивания капитализации и активов банков при повышении их надежности мы обязаны принять новое законодательство, стимулирующее банки к привлечению долгосрочных денежных средств через долгосрочные вклады и соответствующие ценные бумаги, с тем чтобы доля инвестиционных кредитов поднялась как минимум до 20–30 % от общей кредитной массы.

Эти же цели должна преследовать и реорганизация российского фондового рынка с учетом западного опыта, предусмотренная, насколько я понимаю, курсом на превращение России в крупный мировой финансовый центр. Во всяком случае, проводимое объединение двух главных фондовых бирж России и выход единой биржи на IPO, организация единого депозитарного центра позволят создать в стране развитый рынок капитала. Рынок капитала при этом станет важнейшим инструментом и движущей силой наращивания инвестиций, а значит, и увеличения темпов социально-экономического развития. До сих пор мы говорили о слабом использовании опыта передовых зарубежных стран. Это тесно переплетается со взаимосвязанной тенденцией ненадлежащего использования даже своего собственного передового опыта. Вот характерный пример.

В отдельных регионах России: в Коми АССР, Белгородской области, Санкт-Петербурге детская смертность в расчете на тысячу родившихся детей вплотную подошла к западноевропейским показателям и составляет около 4, хотя в среднем по России она почти вдвое выше – 7,5. Характерно, что в ряде развитых регионов России с высоким уровнем образования населения, значительными региональными бюджетами, продвинутой промышленностью, наличием крупных городов и хороших дорог эта смертность совершенно неожиданно оказывается вдвое выше, чем, например, в Коми или даже в Ханты-Мансийском автономном округе. Упомянем Пермский край и Нижегородскую область, самые передовые регионы Поволжья, с детской смертностью 9–10; Ставропольский край – 9,4, где детская смертность на 60 % выше, чем в соседнем Краснодарском крае со сходными условиями развития. Еще хуже обстоят дела в Красноярском крае и Иркутской области: там детская смертность выше 10. А ведь это самые развитые регионы Сибири. Почему в таких развитых регионах детская смертность в 1,5 раза выше, чем, например, в соседней Хакассии, на 20 % выше, чем даже в Якутии? И почему в Амурской области, где больше половины населения проживает в благоустроенном Благовещенске, детская смертность втрое выше, чем в Коми, где нет столь крупных и развитых городов? О каком распространении передового опыта можно говорить в стране, где втрое различаются размеры детской смертности по крупным регионам?! Скажу больше – в самой крупной и самой передовой области страны (Московская область) детская смертность в 1,5 раза выше, чем в Коми или в Брянской области.

Для другого примера возьмем еще одну отстающую сферу – сельское хозяйство. Например, Белгородская область. Эта небольшая область, занимающая по числу трудящихся лишь 55-е место в стране, а по площади – даже 67-е место, по производству сельскохозяйственной продукции стоит на 5-м месте в стране, опережая огромный Ставропольский край и все области и республики Северо-Западного и Центрального округов, не говоря уже об Урале и Сибири. Когда говоришь про Белгородскую область, обычно слышишь такие возражения: там же хороший чернозем, и именно этим объясняется ее такое высокое место по сельскому хозяйству. Но это не так. По продукции растениеводства Белгородская область из-за небольшой площади посева в России отнюдь не лидирует. Зато она занимает 1-е место в стране по производству скота и птицы в убойном весе, опережая в 1,5 раза даже занимающий 2-е место Краснодарский край, не говоря уже о Ставропольском крае (8-е место) и Московской области (6-е место). В Белгородской области наибольшее в России поголовье свиней. А показатель надоев молока в Белгородской области составляет 4,5 тыс. кг – существенно выше, чем в целом по России. Белгородская область также занимает 3-е место в России по производству яиц – 1,5 млрд. штук.

Казалось бы – используй этот опыт. Это тем более важно, поскольку Россия импортирует почти половину всего продовольствия. Для нас крайне важно поднять свою продовольственную безопасность. Да, мы плохо используем свой собственный опыт – но, возможно, мы хотя бы учимся на своих ошибках? Отнюдь нет. Приведу характерную иллюстрацию. В кризис 1998 г. наш фондовый рынок сократился почти в 10 раз. И это во многом послужило причиной банкротства большинства крупных коммерческих банков, вызвав глубокий финансово-экономический и социальный кризис. Причины столь масштабного падения фондового рынка очевидны – высокая доля иностранных спекулятивных вложений в наш фондовый рынок, с одной стороны, и отсутствие собственных «длинных денег», вкладываемых в покупку ценных бумаг – с другой. После кризиса 1998 г. Россия переживала 10-летний экономический подъем. Однако для устранения всех этих выявленных причин так ничего сделано и не было. И вот наступает новый кризис 2008 – 2009 гг. – и российский фондовый рынок падает в 5 раз, в то время как в других рыночных странах падение составило 2 – 2,5 раза. Мы вновь наступили на те же самые грабли.

Вывод из вышеизложенного очевиден: необходимо учиться у передовых стран и распространять самый прогрессивный отечественный опыт. Необходимо идти в ногу с передовыми странами и подтягивать отстающих до уровня передовых. Рубежи развития, критерии оценки целесообразно ориентировать на показатели развитых стран и на высшие достижения в своей стране.

«Экономическая политика», М., 2011 г., № 5, c. 9–20.

РОССИЙСКАЯ «ПСЕВДОЭЛИТА»

И ЕЕ ИДЕНТИФИКАЦИЯ В МИРОВОМ

И НАЦИОНАЛЬНОМ КОНТЕКСТАХ

Овсей Шкаратан, доктор исторических наук

Очевидно, что интересы продуктивных групп российского общества (национальной буржуазии, профессионалов, квалифицированных работа) состоят в модернизации страны, построении современной индустриальной и частично постиндустриальной экономики. Но это возможно лишь при поддержке такого проекта правящей элитой. Однако и интересы этой элиты, и ее базовые ценности не совпадают с этим большинством активной части общества. Правящий слой в России формируют те, кто контролирует экспорт минерального сырья, прежде всего, газа и нефти, алмазов, металла, леса. Эти владельцы и экспортеры отечественных сырьевых ресурсов относятся к разряду «компрадоров-буржуа», чье благополучие зависит не от внутренних, а от внешних экономических и политических факторов. Среди признаков российской компрадорской элиты (и бизнесменов, и чиновников) присутствуют: потребительское отношение к национальным ресурсам (как сырьевым, так и людским), прямая зависимость от иностранного капитала и иностранных центров политического влияния, перевод большей части прибыли в зарубежные активы.

Российской элите не присущи гражданственность и государственное мышление, она способна решать лишь свои краткосрочные проблемы. Ядро элиты сплачивает отказ от ожидаемой страной смены экономической парадигмы с рентоориентированного поведения к поведению, направленному на инновационные преобразования в экономике. В социальной сфере правящие группы сопротивляются смене доминирующей модели (восприятие населения как возобновляемого ресурса, численно избыточного в условиях сырьевой экономики, и преобладание престижного потребления зарубежных благ и услуг) на принятую в цивилизованном мире парадигму: население – это человеческий потенциал, который является стратегическим ресурсом создания модернизированной страны и возобновляемых экономических благ.

В политической сфере российская элита упорно придерживается идеи священности власти и ее носителей при восприятии народа как объекта (а не субъекта) управления и политтехнологических манипуляций. Она сопротивляется переходу к оцениванию власти как выразителя и арбитра плюралистических интересов основных групп населения страны, этическим императивом повседневного поведения которой выступает рациональное самоограничение. Эта элита сочетает антизападничество и особенно антиамериканизм со стремлением уподобиться западной элите, войти на равных в ее состав. В отличие от западной элиты отечественные правящие круги селектируют свой состав, опираясь не на меритократические критерии, а на медитократические.

Логичнее всего было бы начать с определения критериев выделения элиты, тем более что в среде ученых, посвятивших себя изучению верхов современного российского общества, существуют многочисленные разночтения в трактовке этого понятия. Наиболее значительным из этих редакций является, пожалуй, наличие двух основных подходов к определению элиты: властного (элита как совокупность людей, наделенных реальной властью в обществе) и меритократического (элита как совокупность наиболее ярких личностей, обладающих особыми достоинствами). Как стороннику структуралистского подхода к анализу общества мне, безусловно, ближе первый подход. Однако мы не можем игнорировать и меритократическое восприятие категории «элита», ведь оно отражает важные стороны реальности. Совокупность людей, наделенных реальной властью в обществе, можно именовать и иначе – например, номенклатурой (именно так в мировой литературе обозначали советские правящие круги). В целях дальнейшего анализа мы считаем необходимым наряду с традиционным разделением понятий правящей элиты и господствующих классов (слоев) ввести дополнительное разделение категорий властвующих групп – родовое понятие и правящей элиты и господствующих классов (слоев) – видовые понятия.

В литературе к элите обычно относят высший привилегированный слой общества, являющийся властвующим меньшинством, осуществляющий функции управления и прошедший публичный тест в конкурентной системе отбора; членами элиты являются представители высших кругов, управляющих главными институтами в трех основных сферах жизни любого общества или государства – экономике, политике и армии. Соответствующим образом в составе элиты можно выделить следующие группы: политическую и административную, экономическую, военную: реже к ней добавляют профсоюзную, информационную (массмедиа) и научную. Решения, принимаемые представителями элиты, имеют значимые для всего общества последствия, поэтому ее важнейшими социальными задачами являются выработка приоритетов в развитии и контроль за их выполнением через утверждение определенных социальных норм и создание соответствующих образцов поведения для других социальных групп. Именно в связи с этим к элите общества относится часть общества, состоящая из наиболее авторитетных людей, которая является той референтной группой, на ценности которой ориентируется общество. Это, как отмечает Г.К. Ашин, или носители традиций, стабилизирующих общество, или (обычно в кризисных ситуациях) – наиболее активные пассионарные, инновационные группы населения.

Во втором случае (господствующий класс/слой) речь идет о наиболее влиятельных социальных группах, представители которых владеют крупной собственностью, занимают привилегированное материальное положение или обладают престижными для данного типа общества профессиями. В действительности эти группы контролируют или, по крайней мере, оказывают решающее влияние на характер производства, распределения и обращения экономических благ в обществе. В свою очередь, это обеспечивает способность господствующего класса формировать и определяющим образом влиять на деятельность правящей элиты, в то время как последняя использует господствующий класс как своего рода опору в принятии политических решений. Таким образом, элита выделяется по критерию позиции во власти, а господствующий класс по генеральному критерию – обладанию собственностью. Пересечение и взаимодействие институтов власти и собственности и предопределяет характер отношений «элита – господствующий класс».

В принятой нами в данной публикации трактовке к элите относится высший привилегированный слой общества, являющийся властвующим меньшинством, осуществляющий функции управления экономикой и политикой. Элита выделяется по критерию позиции во власти и обладанию собственностью, а пересечение и взаимодействие институтов власти и собственности и предопределяют характер элиты.

В обществах советского типа, как известно, институты власти и собственности разделены не были. На основе этих властесобственнических отношений сложился господствовавший и в экономике, и в политике единый целостный слой этакратии (номенклатуры), который одновременно представлял собой и высший слой в стратификационной иерархии, и властвующую элиту в государстве. В трансформационный период, начиная с 1980-х годов, стала перестраиваться, но не рушиться взаимосвязь «власть–собственность». Это предопределило и становление современных российских правящих слоев, которые обычно именуют «национальной элитой», их преемственность по отношению к советской номенклатуре и сущностное различие с западной элитой, их медитократический характер. Медитократические основания российского и других обществ современного этакратизма приводят не только к сохранению, но и к усилению доминирования принципа наследования материальных богатств и социальных связей, к умножению материальных и культурных преград на путях социального продвижения выходцев из низов и динамичных представителей среднего класса.

В процессе распада СССР государственными чиновниками была, прежде всего, приватизирована экономическая инфраструктура, т.е. управление промышленностью, банковская система и система распределения. Практически весь директорский корпус остался на своих местах, а лидеры министерств и ведомств либо получили крупные посты в исполнительных органах власти, либо возглавили концерны и банки национального масштаба. Главным же достижением директората и высшей отраслевой бюрократии стало обеспечение наилучшего для себя варианта реформ: они сумели избежать как либерального варианта приватизации (массовой свободной распродажи госсобственности на открытых аукционах), так и ее популистски-демократического варианта (равномерный раздел между всеми гражданами). В результате директора добились возможности приобретать крупные пакеты акций своих предприятий по закрытой подписке, а в некоторых случаях становиться их полными владельцами. Одновременно эти люди вошли в состав политической верхушки страны и контролируют мощные финансово-промышленные группы.

Сохранились и укрепились, правда, в новой оболочке, присущие этакратическому обществу слитные отношения «власть–собственность», хотя они и сосуществуют с частным бизнесом. В России возобладали отношения дистрибуции (в терминах К. Поланьи), а не современного цивилизованного рынка. Властные взаимосвязи с присущей им номенклатурной иерархией и сословными привилегиями правящего слоя сохранили свое доминирование над отношениями частной собственности. Бизнес как носитель свободно-рыночных отношений подмят под себя государственно-бюрократическими структурами, а последние успешно взаимодействуют как с государственными монополиями, так и с частными структурами, обеспечивающими государственно-бюрократический порядок («вертикаль» неоэтакратического устроения страны).

После короткого периода неопределенности бюрократия и силовые структуры, объединенные через «вертикаль власти», вновь стали основными акторами экономической и политической сцены и подчинили себе крупный российский бизнес, который утратил свою частную и капиталистическую сущность. Не случайны «успехи» власти по умножению числа миллиардеров и фантастическому росту их активов. Перефразируя известное выражение, можно сказать, что уполномоченные властвующими быть миллиардерами променяли возможность напрямую участвовать во власти на положение политически немощных богатейших в мире людей – социальную опору режима.

Основная часть национального богатства сосредоточена в руках государства. Более привычными становятся крупные государственные компании с многочисленными миноритарными акционерами, практически исключенными из управления. Аналитик современной российской экономики А.А. Яковлев обескуражено констатировал: «Складывается ощущение, что в России постепенно восстанавливается – хотя и в более «рыночных» и «демократических» формах – та иерархическая система, которая была характерна для советского времени и которая гасила импульсы к изменениям и к развитию, исходящие не из центра или не согласующиеся с его установками».

Происхождение российских крупных собственников во многом определило особенности их сознания и поведения. Главное качество их состоит в сочетании черт бывших партийных советских аппаратчиков со свойствами обычных бизнесменов. Сохраняющиеся аппаратные качества позволяют ориентироваться в сложной российской ситуации, что и делает их конкурентоспособными. Старые связи, навыки управления помогают решать новые задачи, хотя далеко не всегда наилучшим образом (поскольку они накоплены в других условиях). Есть немало примеров неэффективности номенклатурных бизнесменов, их стремления сохраниться в тени неконкурентного квазирынка. Пожалуй, главное состоит в многолетнем сопротивлении определенной части номенклатурного капитала становлению малого и среднего, особенно венчурного предпринимательства.

K концу первого постсоветского десятилетия в верхней части пирамиды богатства оказались россияне, чье состояние – результат неоправданной приватизации ренты на природные ресурсы. Никто из них не прославился наподобие Генри Форда и Билла Гейтса созданием новых видов продукции или технологий. Почти все русские миллиардеры – представители рентополучающей элиты. Конечно, в большинстве случаев из них не сформировались нормальные экономические агенты, адекватно действующие в рыночной конкурентной среде. Эти квазикапиталисты – прямое продолжение номенклатурных акторов административного рынка.

Один из видных деятелей бизнес-сообщества, президент промышленной группы МАИР В.Н. Макушин так охарактеризовал новый «класс» крупных собственников: «В России …олигархи назначались, а не становились олигархами благодаря цивилизованной конкурентной борьбе. Поэтому мы получили такой бизнес-класс, который не способен конкурировать с таким же бизнес-классом Европы или Америки. Он у нас по качеству гораздо хуже. Наш бизнес-класс сформирован во многом на разворовывании государственных средств, а не путем жесткой, но цивилизованной конкуренции». Кстати сказать, данный аргумент нередко ускользает от внимания тех, кто в целях оправдания губительных реформ начала 1990-х годов пытается отождествлять период первоначального накопления капитала в развитых промышленных странах с периодом разграбления национальной собственности в России после краха СССР.

В канун кризиса 2008 – 2009 гг. 500 самых богатых людей России владели состоянием в 715,3 млрд. долл., что составляло более половины ВВП в 2007 г. Если же взять только первую десятку лидеров этого списка, то их совокупное богатство превышало 221 млрд. долл. И если в США на одного миллиардера приходилось 730 тыс. человек, то в России – 1,4 млн. человек. При этом Москва оказалась на первом месте в мире по числу проживающих в ней миллиардеров – 74 человека. По мнению профессора О.В. Крыштановской, принадлежность этой бизнес-элиты к правящей группе общества обусловлена не только ресурсами, которые она контролирует, но и ее происхождением из старой советской номенклатуры, ее младшего поколения. Эти люди владеют ведущими предприятиями и банками России и в то же время влиятельны в обществе и в какой-то мере в политике.

Многие российские аналитики считают (и я с ними согласен), что за все постсоветские годы доля государства в получении природной ренты чрезмерно мала. Доля государства в присвоении доходов от добычи нефти колеблется в других странах на уровне от 70 до 90 %. В России эта доля составляла (до кризиса) лишь 34 %. Это один из тех рекордов, который наша власть не стремится афишировать. К тому же не предпринято ни одной попытки получить большую долю ренты от других природных ресурсов (металлургия, лесозаготовки, целлюлозно-бумажное производство, земельные ресурсы в пригородах мегаполисов и т.д.). Именно рента от использования всех видов природных ресурсов, которая в сегодняшней России составляет 75 % общего национального дохода, может послужить источником экономического подъема и социального прогресса страны.

Западные коллеги обычно удивляются, узнав, например, что с дивидендов наши богатые люди платили до недавнего времени всего 4 % (с 2007 г. – 9 %). Рядовой труженик с зарплаты платит 13 % подоходного налога, а, скажем, Р.А. Абрамович со своего дивидендного миллиарда – только 9 %. Такого рая для миллиардеров нет, наверно, ни в одной развитой стране. И это далеко не все поблажки, которые дозволены крупным собственникам и богачам из чиновного сословия. Обычным явлением еще с 1990-х годов стал вывод денег в офшоры. И одно дело, когда через офшоры оформлены 2–3 % собственности, как в США или странах ЕС, и совсем другое дело, когда таким образом избегают национального налогообложения все «равноудаленные» олигархи. За последние годы они, по большей части, получили статус налоговых резидентов в самых благополучных странах Европы. Недаром возникает вопрос: то ли это «наша» элита, то ли уже «их», зарубежная. В целом же можно оценить российскую налоговую систему как не способствующую в должной мере развитию национально ориентированного производства и внутреннему потреблению граждан.

Только целевой установкой перераспределения общественных благ в пользу богатых можно объяснить отсутствие в нашей стране таких важных налогов, воплощающих в себе принципы социальной справедливости и социальной ответственности, как: налог на предметы роскоши; налог на наследство; налог на недвижимость, обладающий повышенной рыночной стоимостью (особенно изъятие в пользу общества доходов рентного характера от городских и пригородных земель в Москве и других мегаполисах); прогрессивный подоходный налог и т.д. Другими словами, получается, что элита имеет своеобразную налоговую неприкосновенность.

По характеру налоговой политики можно судить о подлинной направленности политики правящей элиты. Гж.В. Колодко писал по этому поводу: «Трудно найти более подходящий пример, чем псевдонаучные дебаты о так называемом линейном (плоском) налоге. По существу, речь идет о снижении налогов для узкой группы “благотворителей” путем перекладывания издержек на группы с низкими доходами (цель подлинная). А провозглашается (или в данном случае лгут, или кто-то только ошибается, так как по-прежнему не понимает, в чем дело) цель иная – создание лучших условий для формирования капитала и инвестирования (цель декларируемая)».

Очевидно, что интересы продуктивных групп российского общества (национальной буржуазии, профессионалов, квалифицированных рабочих) состоят в модернизации страны, ее переходе от состояния сырьевого придатка по отношению к ядру мир-системы к построению современной индустриальной и частично постиндустриальной экономики. Но это возможно лишь при одном непременном условии – поддержке такого проекта правящей элитой. Однако и интересы этой элиты, и ее базовые ценности не совпадают с устремлениями этого большинства активной части общества.

Состав правящей элиты предопределен характером экономики: экспортный оборот страны на 85 % сформирован за счет продажи нефти, газа и других полезных ископаемых; а доля продукции обрабатывающей промышленности в экспорте – всего лишь 12,5 %. Соответственно, правящий слой формируют те, кто контролирует экспорт минерального сырья, прежде всего газа и нефти, алмазов, металла, леса. Эти владельцы и экспортеры отечественных сырьевых ресурсов, как справедливо отмечают многие авторы, относятся к разряду «компрадоров-буржуа», т.е. предпринимателей, чье благополучие зависит не от внутренних, а от внешних экономических и политических факторов. В 2000-е годы рентополучающий бизнес потерял ведущие позиции в обществе: их представители остались в элите, но на вторых ролях; первые же роли, определяющие позиции, заняли чиновники. Представители рентополучающего бизнеса лишились возможности напрямую участвовать во власти, а абсолютный контроль над подавляющей частью национальных активов, и прежде всего над стратегическими отраслями экономики, включая производство и экспорт национальных ресурсов, как и в советские времена, вновь оказался сосредоточенным в руках политического руководства страны и высших чиновников государства.

По мнению специалистов, среди признаков российской компрадорской элиты (и бизнесменов, и чиновников) присутствуют: потребительское отношение к национальным ресурсам (как сырьевым, так и людским); прямая зависимость от иностранного капитала и иностранных центров политического влияния; перевод большей части прибыли в зарубежные активы. Принцип деятельности этой доминирующей части компрадоров состоит в минимизации расходов на все, что не способствует прямо и немедленно росту текущих прибылей. К тому же следует принять во внимание, что крупные экспортеры минерального и природного сырья, а также обслуживающие их крупные финансисты не ощущают под собой твердой правовой опоры ввиду спорной легитимности приватизированной собственности на природные ресурсы: недаром многие из них стремятся выгодно продать свой бизнес, переводя капиталы на Запад. Эта группировка крупных собственников и контролирующих их представителей высшего чиновничества придерживается ультралиберальных, отчетливо антиэтатистских взглядов.

Еще одна и ныне самая влиятельная группа компрадоров – это государственники, контролирующие газовый и нефтяной экспорт. Эти люди сохраняют все черты классических компрадоров, поскольку ставят запросы внешнего рынка выше интересов национального развития. Заметим, что за последние 20 лет в стране не было открыто ни одного значительного месторождения газа и нефти. У всех этих группировок компрадорской направленности нет надежной, по-настоящему долгосрочной социальной поддержки внутри страны.

Другой привилегированной группой общества, помимо крупных собственников, в период ельцинизма стало, точнее, сохранило и укрепило свои позиции, российское чиновничество – прямое продолжение советской номенклатуры. Остановимся на некоторых характеристиках административно-политического руководства современной России. На протяжении 1990-х годов в его составе как на национальном, так и в еще большей мере на региональном уровне сохранили свой статус и даже повысили его более половины выходцев из советской номенклатуры.

После недолгого пребывания на ведущих позициях в федеральном правительстве демократические деятели из «августовской» волны 1991 г., выдвинувшиеся на митингах и в парламентских схватках, были заменены «старыми» кадрами из более молодых представителей номенклатуры, как тогда выражались: к власти пришли «вторые секретари». Уже к 1994 г. административно-политическая верхушка более чем на 60 % состояла из бывшей советской номенклатуры; лишь около 22 % – это были, на первый взгляд, новыми людьми. Но немалое число этих неофитов в политических верхах вышло из семей, принадлежавших к элитарным группам в прежней властной иерархии. По оценкам других экспертов, с начала перестройки и до конца 1990-х годов обновление кадрового состава руководства страны составило не более 20–30 %. Для сравнения: в посткоммунистических Венгрии и Польше в 1993 г. соответственно лишь 25 и 15 % представителей старой номенклатуры занимали высшие государственные посты. Неудивительно, что трансформационные траектории этих стран демонстрируют совсем иную динамику, чем наша собственная.

За 2000-е годы произошло массовое смещение в пользу выходцев из специальных служб, и на сегодняшний день эти бывшие советские офицеры КГБ занимают позиции губернаторов, руководителей парламентов, крупнейших государственных корпораций как в сырьевом секторе экономики, так и в военно-промышленном и т.д. Возвращение к власти этого слоя бюрократии было неизбежно, ибо именно офицеры спецслужб были остовом теряющей контроль над обществом власти, той же самой бывшей советской власти, опирающейся по-прежнему на бюрократический аппарат. Попытки так называемых олигархов подмять под себя государство, стать всевластными хозяевами страны, где доминируют частные интересы, провалились. Начался процесс восстановления вертикали власти. Опорой послужила каста выходцев из спецслужб, сохранившая государственнический менталитет в условиях полного и всеобщего разложения и деградации других групп советской бюрократии.

Если в составе «ельцинской» элиты в 1993 г. лиц с учеными степенями было 52,5 %, то в «путинской» элите – 20,9 %; соответственно лиц с военным образованием – 6,7 и 26,6 %; прямые ставленники бизнеса – 1,6 и 11,3 %. К элите при этом были отнесены члены Совета безопасности РФ, депутаты обеих палат Федерального Собрания РФ, члены Правительства РФ, главы субъектов Федерации. В последующие годы процент выходцев из спецслужб несколько вырос. Так, в составе правительства М. Касьянова (2000–2004) их насчитывалось 33 %, а в правительстве В. Путина (2008) – 43 %, что дало возможность ликвидировать угрозу государству со стороны непомерно усилившихся к концу 1990-х годов олигархов. Однако сами силовики в нулевые годы, сняв угрозу государству от олигархов, сами распались на группы со своими клановыми интересами. Общегосударственное уступило место корпоративному, публично-частному.

Добавим, что немалое число неофитов в политических и административных верхах являются выходцами из семей, принадлежавших к элитным группам в прежней властной иерархии. В кругах старшего поколения чиновников широко (и оправданно) распространена точка зрения, что эти новые лица привносят неоправданную коммерциализацию, стремятся использовать властные органы для защиты интересов своих компаний и корпораций и для прямой коррупции.

Не менее значимые выводы следуют и из результатов исследования высшего слоя российской бюрократии, проведенного Институтом экономики РАН в 2007 г. Данные результаты были получены в ходе интервью с самими чиновниками и представляют своего рода «автопортрет». Так, весьма любопытным наблюдением является проводимая чиновниками незримая грань, отделяющая «обычного чиновника» от представителя «властной элиты», которая проходит на уровне должности «начальника отдела» и «замдиректора департамента». Характерно, что эта же грань, кроме того, определяет предел возможностей для карьерного роста большинства рядовых работников аппарата власти, т.е. компетенции, квалификация и прочие профессиональные качества работников с определенной должностной ступени уже не имеют принципиального значения, а главным фактором мобильности внутри «элиты» становятся социальный капитал и лояльность вышестоящим чинам («единомышленничество»). Неудивительно, что самими чиновниками за всем этим признается наличие определенной кастовости в отношениях.

Представительный опрос и населения, и экспертов был проведен в июле 2007 г. в 14 субъектах РФ по выборке, разработанной в социологическом центре РАГС при Президенте РФ. Всего было опрошено свыше 2000 респондентов. Отметим ответы респондентов на вопрос: «Как, по Вашему мнению, сформировался высший слой административного руководства Вашего региона?». На первом месте ответ: «К власти пришли путем интриг хитрые, беспринципные, алчные люди, ставящие своими целями личные интересы» (41 %). На втором месте (39 %) вариант ответа весьма неопределенного характера: «В ходе политической борьбы произошел отбор руководителей новой формации». Наконец, третья ранговая позиция вполне откровенна и четка: «В этом слое представлена бывшая номенклатура, быстро сменившая прежнюю идеологическую принадлежность» (30 %). Вполне реалистичен подход опрошенных на вопрос об их ожиданиях с приходом к власти новых людей.

Выделены следующие факторы «пребывания в высших эшелонах власти»:

1. Богатство, деньги – 47 %.

2. Профессионализм – 45 %.

3. Престижное образование – 30 %.

4. Лояльность политическому режиму – 28 %.

Авторы исследования, проводившие аналогичный опрос в первой половине 1990-х годов, получили возможность сопоставить ситуации в начале реформ и к концу трансформационного периода. За 15 лет произошли изменения в источниках формирования региональных элит. Выходцы из партийно-советской номенклатуры постепенно отошли от рычагов управления, их осталось около 35 %. В то же время примерно 30 % позиций в региональной властвующей верхушке заняли новые люди, прошедшие управленческую социализацию в постсоветское время. Но остается вопрос о преемственности поколений, о семейных и сословных связях, на который в данном изыскании нет ответа. Он не сводится лишь к ответу на вопрос о сохранности и влиянии прежней номенклатуры. Конечный вывод авторов таков: анализ «показывает гетерогенный характер элитного сообщества, действие разнородных механизмов генерирования лидерских и элитных групп и несформированность капитала социального влияния, позволяющего консолидировать общество».

В целом приведенные данные характеризуют нынешнюю «властную элиту» как замкнутую (закрытую) социальную группу, вхождение в которую с легкостью контролируется ее внутренними участниками. Наблюдения исследователей высшего чиновничества привели их к выводу, что профессионально-квалификационный потенциал власти на верхних этажах государственного управления падает, и одновременно идет сужение диапазона выбора кадров из профессиональных ниш и замена его политическими и клановыми назначениями.

Как известно, социальные привилегии – органичная часть этакратической системы – неизбежно входят в социальную политику этой системы. Сохранение и даже расширение оставшегося с советских времен внерыночного распределения значительной части ресурсов, контролируемых государством, в качестве благ и услуг правящему слою является доказательством не буржуазно-демокра-тического, а неоэтакратического характера социальной политики.

Весьма актуальную сторону непроизводительных издержек на чиновников рассмотрел известный банкир А. Лебедев. Он считает, что руководители государственных корпораций затрачивают миллиарды долларов в год для удовлетворения непомерных потребностей чиновников. «Все ваши часы за 2 млн. долл., виллы, заходы в ювелирные бутики известны, как и многомиллионные загулы в Давосе, которыми вы хвастаетесь в газетах. Разве трудно проверить в самых дорогих отелях, курортах, арендованных или купленных яхтах и VIP-самолетах ваши траты на миллиарды долларов за последние два-три года?» И А. Лебедев предложил Государственной думе и Счетной палате создать комиссию по проверке административных расходов 20–30 ведущих государственных корпораций, где ежегодно и «пропадают» миллиарды долларов. Через три года совсем не обиженный судьбой и явно не из чувства зависти миллиардер А. Лебедев, так и не добившись никакой реакции на свои недоумения, вновь и еще острее написал о том же наболевшем. Речь идет о страшном сочетании, синтезе чиновника и бизнесмена. «Это новая живая материя. Должностное Лицо с Личными Бизнес-Интересами, или просто ДОЛБИН. И это серьезнее олигархии – ярлыка, приклеенного чиновниками-долбинами не связанным с ними бизнесменам… Ежегодно, под Новый год топ-менеджеры госкорпораций официально, “по-белому”, выписывают себе бонусов на 7 – 10 млрд. долл. А еще больше кладут в карманы за счет незамысловатых гешефтов: откатов за кредиты и те же подряды, модный нынче “аутсорсинг”, перевод акций кредитуемых объектов на родственников и т.п.».

Доходы чиновников не исчерпываются официально получаемыми благами от государства. Их роскошные виллы и собственные дорогие автомобили постоянно вызывают раздражение у сограждан. И если нередки судебные разбирательства с представителями бизнеса, то высшее чиновничество устойчиво защищено от выяснения подлинных источников своих сверхдоходов, а их источник общеизвестен – тотальная коррупция.

Проблемы коррупции в высших эшелонах власти столь подробно обсуждаются и в СМИ, и в Интернете, что здесь мы не будем уделять этому вопросу заслуженного им внимания. Отметим, что уже много лет вокруг покупок должностных мест складываются довольно устойчивые «таксы».

Социальные приоритеты властных кругов со всей отчетливостью проявили себя в нетривиальных условиях мирового кризиса конца нулевых годов, весьма болезненно сказавшегося на России. Бесспорным приоритетом антикризисной государственной политики в РФ выглядело фактическое спасение «имущественных прав крупных собственников и банковской системы, что видно, в частности, на примере закона о снижении налогов. Вместо снижения НДС, которое коснулось бы всех, был снижен налог на прибыль; между тем в условиях кризиса большинство предприятий эту прибыль не получают, за исключением крупных монополистов-экспортеров (= компрадоров). Средний бизнес (которым по ряду оценок в значительной мере представлен высокотехнологичный сектор) в период кризиса оказался без поддержки». Гаман-Голутвина справедливо подчеркивает, что «крупнейшие компании в целом сегодня характеризуются низкой эффективностью и отсутствием у собственников и менеджмента достаточных стимулов к реструктуризации».

Отметим, что в стране во имя интересов альянса олигархических групп и высшего чиновничества всего лишь за десятилетие (нулевые годы) сложилась присущая многим слаборазвитым странам с доминированием сырьевого сектора экономика престижного потребления, для которой характерны застойность и зависимое развитие.

В 1993 г. я с огорчением писал о том, что реформы приходится проводить в стране, прошедшей через три революции, две войны и сталинские казематы, в стране с существующей практически до сих пор системой социальной мобильности, которая в основу социальной подвижности кладет не принцип профессионализма, интеллектуальные приоритеты, а угодничество, чинопочитание. Можно сказать, что сложилось медитократическое общество, где власть принадлежит людям со средними интеллектуальными возможностями, что не позволяет элите вести общество за собой. «Власть прозевала», – писал 23 июня 1941 г. академик В.И. Вернадский. Нечто подобное продолжает повторяться, что свидетельствует об утрате властвующими структурами способности оценивать действительность. И эта характеристика не устарела. Надо полагать, что первоначально введенное мною как оборот речи понятие «медитократия» вполне может служить для обозначения характерологических свойств карьерной мобильности и формирования элиты как в этакратическом, так и в пост(нео)этакратическом обществах.

Что касается стран евразийского цивилизационного ареала, который является непосредственным предметом нашего анализа, то можно предположить, что в таких странах, как Россия и другие неоэтакратические государства, роль меритократического принципа (т.е. социальной селекции по креативному критерию) в формировании элиты, пополнении ее рядов, в карьерной мобильности членов общества весьма слаба.

Чрезвычайно важно учесть, что постсоветские правящие группы не способны представлять общенациональные интересы; это связано, с одной стороны, с их преемственностью по отношению к советской номенклатуре, а с другой – с отсутствием в стране, в отличие, например, от Польши или Чехии, традиций массовой оппозиционной деятельности и формирования в обществе групп контрэлиты. Российской элите не присущи гражданственность и государственное мышление, она способна решать лишь свои краткосрочные проблемы. Ее незаинтересованность в разрешении ситуации с обнищанием большинства сограждан, ее безразличие к судьбам отечественной науки и инновационной экономики объясняются синдромом быстро обогатившихся людей, заботящихся только о себе и своем окружении. Такой ценностный «набор» во многом предопределяет не только существо, но и форму, методы осуществления государственного управления.

Примерами, подтверждающими только что сказанное, заполнена и наша печать, и Интернет. В мае 2010 г. в Междуреченске, в Кемеровской области, произошел гигантский взрыв, погибли десятки людей. Совладельцем шахты был миллиардер Р.А. Абрамович, но не он, а государственные структуры тут же устремились на помощь. Сразу из резервного фонда правительства были выделены крупные суммы на компенсации пострадавшим и их семьям. Ни одно должностное лицо в нашей стране в эти дни не произнесло всуе имя Абрамовича. Все словно забыли, что по итогам 2009 г. «Распадская» заплатила своим офшорным владельцам 4 млрд. руб. дивидендов, но при этом на шахте не были застрахованы ни оборудование, ни гражданская ответственность. Для сопоставления: невиданная по масштабам катастрофа на нефтяной платформе British Petroleum в Мексиканском заливе вызвала совсем другую реакцию у президента США Барака Обамы. Хотя компания по составу капитала и была реально американской, он потребовал покрытия всех расходов от корпорации и не выделил никаких средств из национального бюджета в помощь владельцам транснационального гиганта.

Другой пример. По данным, собранным видными экономистами В.Л. Иноземцевым и Н.А. Кричевским, в 2008 г. номинальная начисленная заработная плата на металлургических предприятиях, принадлежащих отечественным олигархам, составляла скромные 18 000 руб. Здесь очевидным аутсайдером явился ОАО «РУСАЛ» Бокситогорск, принадлежащий любимому олигарху национального лидера О.В. Дерипаске, – 14 133 руб., что для Ленинградской области ниже медианы. Впрочем, по соседству, в Пикалево, он долгое время вообще не платил рабочим. Теперь обратимся к доходам менеджмента этих же компаний: оказывается, «в штабах» этих металлургических гигантов средние заработные (месячные) платы составляли 732 000 руб., не считая управленческих расходов. Удельный вес дивидендов в чистой прибыли олигархических предприятий в том же 2008 г. достиг 80–82 % (Оскольский электрометаллургический завод, объединение «Северсталь») и т.д. Вывод авторов этих расчетов таков: «…схема действий российских олигархов проста: в “тучные” годы они выводили все свободные средства в офшоры… не забывая экономить на собственных работниках. В кризис, предварительно выпотрошив свои предприятия и освоив приемы шантажа социальным недовольством, эти временщики пришли за помощью к государству». Достаточно напомнить, что решения о выплате дивидендов принимались до конца декабря 2008 г. Есть все основания считать, что хозяева сознательно оставляли свои предприятия без оборотных средств, столь необходимых именно в кризис, после чего обращались за помощью к государ-ству.

Кстати, по данным журнала Forbes за кризисный 2009 г., число долларовых миллиардеров в стране выросло с 32 до 62 человек, что представляет уникальный результат в мире. В том же 2009 г. правительство выделило на антикризисные меры рекордную сумму в 4,6 трлн. руб. А по данным того же Forbes состояние российских миллиардеров и мультимиллионеров выросло на те же самые 4,6 трлн. руб. Очевидно, куда пошли средства рядовых налогоплательщиков. Неслучайно, что в России 1 % самых состоятельных сограждан получает 40 % всех доходов, тогда как даже в США этот же 1 % самых богатых располагает лишь 8 % национальных богатств.

По достаточно надежным расчетам заслуживающих доверия экономистов, страна вполне располагает ресурсами, которые дали бы ей возможность эффективно и в кратчайшие сроки провести модернизацию экономики. Однако российские власти обычно замалчивают реальную цену модернизации и зачастую занижают размеры потребных вложений в обновление основных фондов. В печати чаще фигурируют в качестве ресурсов возможности, связанные с уменьшением «откатов», экономией нерациональных расходов федерального и местных бюджетов. Но все это составляет лишь малую часть требующихся средств. Получается, что искать ресурсы для ускорения экономического развития (при обеспечении при этом социальной стабильности) – задача не столь простая. Между тем, как показывает анализ, требуемые дополнительные средства могут быть получены в объеме не меньшем, чем 10,37 трлн. руб., за счет резкого сокращения социальной дифференциации, при котором ныне существующий децильный коэффициент был бы снижен с 30:1 до 6:1, т.е. до показателя, существующего в большинстве западноевропейских стран. Нельзя не согласиться с тем, что огромный среднедушевой доход самой материально продвинутой группы населения за редким исключением заданы грабительским характером проведенной в 1990-е годы приватизации, позволившей близким к власти и зачастую криминальным элементам нашего общества получить огромные богатства. Г. Ханин и Д. Фомин совершенно справедливо пишут: «Предлагаемая коррекция доходов представляет собой изъятие части нелегитимных богатств в пользу всего общества в чрезвычайной ситуации общенационального кризиса, вызванного во многом как раз деятельностью этой группы». Более того, по мнению этих же авторов, личные доходы рядовых граждан могут быть при этом существенно увеличены. Необходимость же таких со всей очевидностью далеко не популярных для многих сограждан мер вполне естественна и возможна в России в связи с тем, что «демодернизация является такой же угрозой национального существования, как и поражение в войне».

Об опасности отчужденной от основных интересов большинства населения элиты неоднократно писал крупнейший отечественный элитолог, профессор Г.К. Ашин: «А как добиться того, чтобы элиты выражали интересы народных масс, а не привилегированных меньшинств? Или поставим вопрос еще острее: как миллионам людей обезопасить себя от эгоистических действий правящих групп? С одной стороны, … выделение лидеров и элиты необходимо для упорядочения общественной жизни, ее регулирования, для уменьшения энтропии в социуме. Однако общество (точнее, его большую часть) подстерегает опасность превратиться в объект манипулирования элит, утратить свою субъектность. А для решения этой проблемы требуется создание гражданского общества, которое бы постоянно контролировало деятельность элит, чтобы в соответствии с конституционными нормами демократических государств народ стал подлинным субъектом социально-политического процесса.

Слишком часто элитой считаются люди, отнюдь не заслуживающие этого названия. Подлинная элита – это люди чести и совести, для которых главный приоритет – служение народу, это люди высокой культуры, способные разработать программу движения страны к процветанию. К сожалению, такой элиты Россия не имела ни до революции (были лишь отдельные периоды, когда в правящих кругах находились люди талантливые и бескорыстные, причем они были скорее исключением, чем правилом), ни после нее. Слишком настрадалась Россия от авторитарных, тоталитарных, коррумпированных элит. Правление Путина–Медведева не смогло пресечь разгул коррумпированной “элиты” и должным образом стимулировать развитие гражданского общества».

Известный экономист и политолог В.Л. Иноземцев отмечает, что Россией правит не лидер, а сплоченная номенклатурная группа, в которой не видно людей, отличающихся талантами и способностями. Эта группа не обнаруживает способности к «выбраковке» своих членов в случае их профессиональной непригодности: «…каждый из бюрократов понимает, что занял свое место не по меритократическому принципу, а в общем-то случайно… современная российская элита представляет собой сплоченную серую массу, которая рекрутирует новых членов по принципу ментального и интеллектуального сходства с нею самой».

Каков характер влияния таких «элит» на духовную и нравственную обстановку в обществе? Вот мнение писателя, историка литературы Л.И. Сараскиной: «Обеспечив себе высочайший, никогда не виданный в России уровень потребления, [высший слой (класс)] востребовал самые низкие сорта культуры, заменив ее досугом, искусство – индустрией развлечений, религию – клубом и сектой, веру – оккультизмом… Вся сфера культурного и даже духовного обслуживания стала ориентироваться на этот слой (класс), повсеместно насаждая его стандарты – пресловутый глянец и гламур».

Среди отечественных аналитиков все чаще высказывается сомнение в корректности применения термина «элита» к российским правящим слоям. Отмечают, что правящие круги не обладают модернизационным потенциалом, что это группы людей, не прошедшие социального отбора, ничем не подтвердившие свои преимущества перед другими членами общества и т.д. Как отмечают наши видные социологи Л.Д. Гудков и Б.В. Дубин, «важнейший социологический признак… элиты – ее открытость, т.е. публичный характер оценки и сертификации кандидатов, квалификации их деятельности, доходов, моральных характеристик (честность, умеренность, порядочность)… Элита, а вернее, элиты не могут возникать и функционировать без конкурентной системы образования, конкурсной практики занятия ключевых позиций и должностей… Именно профессиональная группа или культурная среда должны засвидетельствовать ценность и оригинальность достижений данного кандидата на вхождение в состав элиты». Но эта концептуальная конструкция не имеет отношения к нашей отечественной практике: «Российская “элита” представлена лишь околовластными кругами, поскольку нет никаких других образований либо инстанций, санкционирующих авторитет кандидатов в элиту. Соответственно приходится говорить о … “позиционной элите”, т.е. о номенклатуре».

Известный социолог Ж.Т. Тощенко, обсуждая качественные характеристики нынешней правящей верхушки, также отказывает ей в праве называться «элитой». Он подчеркивает, что «это группы людей, к которым наиболее применимы и соответствуют их духу, целям и методам деятельности такие понятия, как “клики”, “кланы”, “касты”. Разумеется, они претендуют на носителей общественных интересов. И мерой их циничности выступает постоянно внушаемое всем окружающим утверждение: если это выгодно им, то это выгодно и полезно для общества».

Автор добротных сравнительных исследований стран Балтии и России Р.Х. Симонян довольно четко подмечает, что «настоящая элита общества, в том числе и творческая, и научная, и политическая, – самая ценная его составляющая». Однако правящая верхушка современной России отнюдь не отвечает такому критерию. Более того, реальное поведение ее представителей, принимаемые ими решения никоим образом нельзя трактовать как отвечающие национальным интересам нашей страны. «Приказом о назначении или снятии с поста формируется номенклатура, но не элита». Стоит ли говорить о том, что когда именно по такому принципу происходит отбор в правящую верхушку, в нее попадают не те, кто искренне стремится реализовать свои таланты и идеи на благо государства, а те, кто использует высокое положение в узких сугубо личных интересах и кто «ничего не потеряет, если России не будет … переедут в Испанию, Французскую Ривьеру, Калифорнию или Флориду, где уже заблаговременно приобретена недвижимость».

Суммируя все вышесказанное, можно заключить, что проблема современной российской элиты – в формировании таких сил в составе влиятельных кругов российского общества, которые смогут выразить интересы не неономенклатуры, а складывающегося нового среднего класса и национальной буржуазии, и трансформировать авторитаризм застоя и выживания в авторитаризм национального развития. Иными словами, для успешной модернизации всего общества необходимо не только обновление состава властвующих элит, но и формирование принципиально иных приоритетов в экономической и социальной политике, обращенной в первую очередь к интересам наиболее прогрессивной части общества. Пока же мы, к сожалению, реально наблюдаем, как основные политические и экономические ресурсы нашей страны эффективно реализуются ради обеспечения краткосрочной выгоды узкого круга лиц, малокомпетентных и мало озабоченных будущим собственной страны.

За 20 лет после начала реформ, целью которых было создание в нашей стране предпосылок для становления эффективной демократической политической системы и конкурентной рыночной экономики, так и не произошло качественного изменения в составе высших слоев российского общества. Более того, в 1994 – 2010 гг. шел процесс вытеснения демократов и замещения их представителями, прежде всего, силового блока советской номенклатуры. Изменилась лишь подчиненность в отношениях между политическими правящими кругами и крупными собственниками: если до кризиса 1998 г. бизнес во многом определял характер решений, принимаемых на государственном уровне, то в 2000-е годы закрепилась обратная тенденция – подчинение бизнеса государству. Абсолютный контроль над подавляющей частью национальных активов и, прежде всего, над стратегическими отраслями экономики вновь, как и в советское время, сосредоточен в руках политического руководства страны и государственных чиновников – менеджеров государственных корпораций. Как отмечал известный аналитик и историк российского крупного капитала Я.Ш. Паппе: «…поддержка крупного бизнеса была на протяжении большей части 1990-х годов необходимым фактором сохранения политического строя и политической элиты. И лишь с конца 1999 г. ситуация значимо изменилась и стала асимметричной: для крупного бизнеса отношения с государством все еще жизненно важны, для государства – уже нет».

Мое восприятие нынешней российской элиты исходит из убежденности в ее преемственности по отношению и к советской номенклатуре, и к элите времен царизма как в сфере внутренней политики, так и в выборе внешнеполитических ориентиров. Отсюда и опорные точки в самоидентификации элиты России времен Путина–Медведева. Очевидно, что ядро российской элиты объединяет отказ от ожидаемой страной смены экономической парадигмы с рентоориентированного поведения на поведение, ориентированное на инновационные преобразования в экономике. В социальной сфере правящие группы сопротивляются смене доминирующей парадигмы (восприятие населения как возобновляемого ресурса, численно избыточного в условиях сырьевой экономики, и преобладание потребления зарубежных благ и услуг) на принятую в цивилизованном мире парадигму: население – это человеческий капитал, человеческий потенциал, который является стратегическим ресурсом создания модернизированной страны и возобновляемых экономических благ. В политической сфере российская элита упорно придерживается идеи священности власти и ее носителей при восприятии народа как объекта (а не субъекта) управления и политтехнологических манипуляций. Она сопротивляется переходу к парадигме, рассматривающей власть как выразителя и арбитра плюралистических интересов основных групп населения страны, этическим императивом которой выступает рациональное самоограничение.

В связи со сказанным современная российская элита испытывает трудности с идентификацией в мировом и региональном пространствах. Ее экономические интересы, как, кстати говоря, и экономические интересы самой страны, требуют устойчивого взаимодействия, прежде всего с Европой, но здесь возникают наибольшие напряжения, связанные с качественно различными ценностными системами, касающимися прав и свобод граждан, гуманизации жизни. Отсюда раздвоение между естественным тяготением к Европе и устремлением к формированию собственной державности как самостоятельного центра мирового влияния. Отсюда и сохранность имперского, а не этнонационального мышления как доминанты в определении своего места в мировом геополитическом пространстве. Эта элита сочетает антизападничество и особенно антиамериканизм со стремлением уподобиться западной элите, войти на равных в ее состав. В этом унизительном стремлении к уподоблению представители российской элиты опираются на общность интересов с транснациональными капиталистическими кругами, на огромные собственные капиталы и контролируемые государственные ресурсы. Противоречивость положения правящих групп России приводит к усиливающимся устремлениям в сторону союза с Китаем и государствами-маргиналами (Иран, Венесуэла и т.д.). Слабая линия идентификации, как ни странно, наблюдается относительно, казалось бы, абсолютно естественного лидерства на постсоветском пространстве.

Для успешной модернизации всего общества необходимо не только обновление состава властвующих элит, но и формирование принципиально иных приоритетов в экономической и социальной политике, обращенной, в первую очередь, к интересам прогрессивной части общества, национальной буржуазии (средним предпринимателям) и профессионалам.

Естественным антагонистом российской бизнес-элиты и переплетенных с нею чиновничьих верхов выступает отечественная национальная буржуазия, тесно связанная с национальной промышленностью и замкнутая на внутренний рынок. Она не располагает ни властной, ни природной рентами. Среди ее специфических черт исследователи отмечают преимущественную ориентацию на внутренние рынки сбыта, рачительное отношение к национальным ресурсам, стремление к улучшению промышленного и человеческого потенциала страны. Для нее также характерны отсутствие сколько-нибудь выраженной зависимости от иностранного капитала и внешних центров политического влияния, инвестиции большей части прибыли в национальное производство. По самым оптимистическим расчетам, их вес в национальной экономике недостаточно значим (около 24 % ВВП и 12,8 % экспорта). Объективно интересы российской национальной буржуазии, ориентированной на развитие технологически сложных отраслей экономики и качественное расширение внутреннего рынка сбыта, совпадают с интересом большинства россиян. Однако эта часть предпринимателей не входит в состав элиты, и ее интересы, система ценностей, ментальность не только не совпадают, но и противостоят интересам и ценностям элиты.

Как показывает опыт других стран, как к западу, так и к востоку от России, ключевой проблемой является выдвижение на первый план в системе формирования элит такого принципа социальной селекции, как меритократизм, с тем чтобы одаренные люди, которые смогли получить доступ к хорошему образованию, реально получили преимущества в социальном продвижении. Это резко отличает принцип социально-экономической организации постиндустриальных (информационных) обществ от классического капитализма и современного этакратизма (пример – Россия), где материальные и культурные преграды стоят на пути выходцев из низов и динамичных представителей среднего класса и где доминирует принцип наследования материальных богатств и социальных связей.

«Мир России», М., 2011 г., № 4, с. 68–86.

СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКАЯ

И ПОЛИТИЧЕСКАЯ СИТУАЦИЯ

НА СЕВЕРНОМ КАВКАЗЕ: СТРАТЕГИЧЕСКИЕ

РИСКИ РАЗВИТИЯ РОССИИ

Алла Язькова, доктор исторических наук (ИЭ РАН)

История российского государства в целом и опыт последних двух десятилетий в частности убедительно свидетельствуют об исключительно важной роли Северо-Кавказского региона в экономической и политической судьбе страны. Поэтому закономерно, что проблемы и противоречия в развитии национальных республик этого региона, а также в политике и методах их разрешения (прежде всего снижение напряженности и урегулирование конфликтов) порождают риски для безопасности и устойчивого развития России не только в ближней, но и дальней перспективе. Отсюда – высокая актуальность комплексного и объективного изучения и понимания ситуации на Северном Кавказе, в которых, к сожалению, до сих пор ощущается большой дефицит. Без этого невозможно четко идентифицировать и оценить стратегические риски, обусловленные положением дел в указанном регионе, для будущего России. Данная статья представляет собой попытку восполнить, хотя бы частично, отмеченный пробел в исследованиях.

Северо-Кавказский регион занимает территорию 355 тыс. км², что составляет немногим более 2 % территории России. В то же время его доля в населении страны существенно выше – 12 %; средняя плотность населения также выше общероссийской – около 50 человек на км². Северный Кавказ объединяет семь национальных республик: Адыгею, Дагестан, Ингушетию, Карачаево-Черкесию, Кабардино-Балкарию, Северную Осетию и Чеченскую Республику, а также Краснодарский и Ставропольский края и Ростовскую область. Сегодня все края и республики Северного Кавказа входят в состав Южного федерального округа России (ЮФО), который, по оценке большинства экспертов, представляет собой критически сложный регион с точки зрения социально-экономической нестабильности.

Низкий уровень регионального развития определяется депрессивным характером экономики, деградацией крупных предприятий и инфраструктуры, дефицитом инвестиций, высоким уровнем безработицы. Характерны также возрастающая милитаризация региона, наличие межэтнических противоречий, массовых миграций и организованной преступности – коррупции, контрабанды, торговли наркотиками и оружием. На этой основе становится все более заметным сращивание властных структур и местного бизнеса, распространение нелегальных (криминальных) промыслов, при невозможности развития традиционных для региона малых и средних форм производства. Возрастает восприимчивость населения к идеям «вахаббизма» – «чистого ислама».

Регион испытывает значительное деструктивное влияние целого букета кризисных ситуаций внутриполитического характера, от длительного вооруженного конфликта (двух войн) на территории Чеченской Республики до множественных конфликтов на территориях Дагестана, Ингушетии, Северной Осетии, Кабардино-Балкарии. После августовского вооруженного конфликта 2008 г. к ним добавилась межгосударственная напряженность в отношениях с Грузией – проблемы с Южной Осетией и Абхазией, а также с Азербайджаном – по «лезгинской» проблеме. При этом обращает на себя внимание и вызывает особую озабоченность то, что для российской государственной политики на Северном Кавказе на протяжении последних двух десятилетий было характерно отсутствие стратегических подходов к решению накопившихся сложных проблем, что привело к серьезным просчетам в экономике и политике.

События последних двух десятилетий подтвердили, что резкое ухудшение экономического положения населения неизбежно ведет к росту социальной напряженности и конфликтности, что непосредственно сказалось на положении национальных республик Северного Кавказа. Здесь в наибольшей степени, в том числе и на низовом уровне, проявилось социальное расслоение многоэтничных формирований на фоне прекращения деятельности государственных экономических структур, резко снизившейся управляемости обществом, массовой безработицы, тотальной коррупции и криминализации хозяйственной деятельности. Разбуженные в начале 1990-х годов и экономически не подкрепленные потребности в демократии, политической свободе и национальной самостоятельности стали обретать формы межэтнических и межнациональных противоречий и конфликтов.

Показатели экономического развития национальных республик Северного Кавказа – самые низкие по России (с исключением производства некоторых видов сельскохозяйственной продукции). Традиционные области производственной деятельности в предгорной части региона – незначительные объемы добычи угля, нефти и газа, а также машиностроительная, химическая, легкая и пищевая отрасли; в горных районах – нефтедобыча и нефтепереработка, цветная металлургия, пищевая и легкая индустрия. После 1991 г. показатели многократно снизились во всех этих отраслях, в том числе масштабы ежегодной добычи нефти, угля и газа в начале 2000-х годов по сравнению с концом 1980-х сократились примерно втрое, хотя еще в середине 1970-х годов Северный Кавказ давал 1/5 общесоюзной добычи газа.

На состоянии хозяйственного комплекса Северо-Кавказского региона тяжело сказалась дестабилизация на протяжении последних полутора десятилетий социально-экономической обстановки, обусловленная разрывом хозяйственных связей после распада СССР, низкой конкурентоспособностью производства в рамках государственной экономики и особенно войной в Чечне и наличием других «ползучих» конфликтов. По оценке специалистов, без структурной перестройки экономики ожидать улучшения деятельности в производственном комплексе региона не приходится, а структурная перестройка требует наличия стратегического планирования и крупных капиталовложений.

Все более важным сектором экономического развития становится теневая экономика как некий буфер между старыми и новыми хозяйственными структурами, частично амортизирующий негативные социальные последствия реформ. Главные отрасли теневого оборота на Северном Кавказе, сформировавшиеся в 1990-е годы, и по сей день сохраняют свою значимость. Это нелицензированное производство нефтепродуктов и их продажа (преимущественно в Чечне); неофициальное (кустарное) производство икры и осетровой рыбы и их реализация через подпольную торговую сеть; нелицензированное производство винно-водочных фальсификатов под известными торговыми марками из контрабандного спирта; неучтенный экспорт через порт Новороссийска.

Теневая (неформальная) экономика создает возможности второй или даже третьей занятости определенной части населения, подтягивая ее денежные доходы до необходимого уровня потребления, и это объясняет тот факт, что теневой сектор на Юге России, по оценке бывшего полпреда Президента РФ в ЮФО Дмитрия Козака, составляет в среднем 30 %, т.е. практически каждый третий житель этого региона занимается нелегальным бизнесом. Особенно высоки эти показатели для Северной Осетии (80 %), Ингушетии (87 %), Дагестана (75 %). И эти же самые республики открывают список самых дотируемых субъектов Российской Федерации. По самым скромным оценкам, только в 2004 г. государство понесло ущерб от теневой экономики в Северо-Кавказском регионе в сумме около 50 млрд. руб., в то время как финансовая помощь (дотации) Югу России составила тогда же 47 млрд. руб. За тот же период, по данным Росфинмониторинга, было выявлено более 50 тыс. экономических преступлений, из них 13,5 % в крупном или особо крупном размере, а величина ущерба от них оценивалась в 56 млрд. руб.

Такие деньги невозможно было бы присвоить без содействия высокопоставленных чиновников, в рамках четко отработанной клановой системы. Сформировавшиеся во властных структурах корпоративные сообщества монополизировали экономические и политические ресурсы. Во всех северокавказских республиках руководящие должности в органах власти, а также наиболее крупных хозяйствующих субъектах занимают лица, состоящие в родственных связях между собой. В результате оказалась разрушенной система сдержек и противовесов, что приводит к распространению коррупции.

Результатом сложившейся в Северо-Кавказском регионе клановой системы стал неконтролируемый рост безработицы, значительно превышающей сегодня средние показатели по России. По неофициальным данным, от 70 до 80 % молодежи (до 30 лет) вообще не имеют постоянной занятости, что связано не только с кризисным состоянием экономики, но и с низким уровнем профессиональной подготовки. Это объясняется прежде всего тем, что в районах вооруженных конфликтов значительно понизились возможности школьного и профессионально-технического образования.

Массовая безработица в среде молодежи резко повышает уровень социальной напряженности, обостряет криминальную обстановку, усиливая влияние экстремистских, в том числе и вооруженных, группировок. На руках жителей находятся сотни тысяч единиц огнестрельного оружия, а холодное оружие есть практически в каждом доме, и это, независимо от воли и намерений мирного большинства населения, создает возможность перерастания накопившихся противоречий в вооруженное противостояние.

Как показывает опыт, острота рисков и кризисов в национальных республиках Северного Кавказа определяется множеством уже упомянутых факторов, но ее уровень различается также и в зависимости от положения в субрегионах – восточном (Дагестан, Чечня, Ингушетия) и западном (Северная Осетия, Карачаево-Черкесия, Адыгея). Принадлежность находящейся в центре региона Кабардино-Балкарии по-разному определяется исследователями, некоторые считают ее, в соответствии с уровнем фактической нестабильности, относящейся к «Востоку».

Для восточного субрегиона характерна значительно более высокая степень исламизации населения, однако ряд исследователей считает главным критерием водораздела политическую ситуацию, возникшую на этапе распада СССР и продолжающуюся до наших дней. Как отмечал в этой связи А. Малашенко, «Восток» устойчиво нестабилен, на «Западе» же обострения возникают спорадически, то вспыхивая, то затухая! При этом уже не Чечня является «чемпионом» по нестабильности, в Дагестане положение гораздо взрывоопаснее.

Кабардино-Балкария занимает промежуточное место не только по своему географическому положению, но и по нестабильности ситуации. На протяжении ряда лет в республике нарастали проблемы в отношениях между двумя титульными национальными группами – кабардинцами и балкарцами. На этом постоянном фоне обострение противоречий между сформировавшимися кланами, религиозными и общественными группами привело к острому кризису в Нальчике, поставившему республику на грань гражданской войны. Вооруженную фазу кризиса удалось быстро погасить, однако до его окончательного преодоления пока еще не близко. По всем своим признакам кризис в Кабардино-Балкарии является классическим примером долгосрочного «ползучего системного кризиса», периодически обостряемого вспышками насилия, углублением социально-политических и межнациональных противоречий.

На фоне протестов против проводимой в Кабардино-Балкарии муниципальной реформы обрело новое содержание балкарское национальное движение, практически сошедшее на нет в начале 2000 г. Чтобы избежать дальнейшей его радикализации, пришедшему в 2005 г. к власти президенту А. Канокову предстоит пойти на серьезные компромиссы, грамотно провести процесс межмуниципального размежевания, с тем чтобы предотвратить дальнейшую радикализацию национальных и религиозных движений.

Тем более что в условиях далеко еще не преодоленного кризиса национальные группы населения пытаются найти выход из создавшейся социально-экономической ситуации в этнической обособленности, получении на этой основе льгот и преимуществ. При этом более многочисленные группы осуществляют «экономическую экспансию» по отношению к своим соседям, а менее многочисленные – стремятся к административному обособлению (пример кабардинцев и балкарцев в Кабардино-Балкарии). Прямым следствием этого стало создание в большинстве районов Северного Кавказа национально окрашенных политических партий и общественно-политических движений (высокий уровень общественно-политической мобилизации характерен, например, для карачаевцев, балкарцев, кабардинцев, черкесов). У большинства этносов это связано с восстановлением исторических и духовных ценностей, что впрямую влияет на процессы этнополитической мобилизации.

На протяжении последних двух десятилетий на Северном Кавказе обозначилась также тенденция, известная в конфликтологии как дифференцирующая функция конфликтов. Она проявляется в распаде ранее существовавшей целостности на части с последующей поляризацией отношений. Это становится очевидным на примере двух северокавказских республик – Кабардино-Балкарии и Карачаево-Черкесии, в названии которых обозначены две народности, в советское время произвольно объединенные в единых административных рамках без учета этнической и языковой принадлежности, образа жизни (равнинные жители, горцы), численности каждой из этнических групп.

Снижение общего уровня конфликтности на Северном Кавказе возможно лишь при условии стабилизации социально-экономической ситуации и проведения хозяйственных реформ с учетом специфики долговременного исторического развития этого региона Получение прямой финансовой поддержки из Москвы непосредственно не предотвращает расширения очагов конфликтности и нарастания сепаратистских настроений, которые зачастую воспринимаются как «проявления исламского радикализма». На деле же они зачастую представляют собой жесткую схватку местных кланов за передел собственности и власти и, не в последнюю очередь, установление контроля за проходящими через республику финансовыми потоками.

В последние годы Северный Кавказ превратился в источник постоянных тревог не только для властных структур России, но и для всего российского общества. И если проявления нестабильности в Чеченской Республике воспринимались почти как должное, то постоянное ухудшение ситуации в других республиках вызывает возрастающую тревогу. Не менее опасен и рост «кавказофобии», поднимающий на поверхность нездоровые силы в общественном сознании России. Подробное исследование ВЦИОМ (лето 2005 г.) показало, что среди примерно половины опрошенных преобладают пессимисты, заявляющие о заметном ухудшении положения, и их втрое больше, чем оптимистов. Особенно мало оптимистов в Южном и Приволжском федеральных округах, непосредственно граничащих с республиками Северного Кавказа. Общий вывод: налицо системный кризис, разрешить который сегодня трудно, если вообще возможно.