Кавказская война. В очерках, эпизодах, легендах и биографиях Потто Василий

• Теперь один старик седой,
• Развалин страж полуживой,
• Людьми и смертию забыт,
• Сметает пыль с могильных плит,
• Которых надпись говорит
• О славе прошлой и о том,
• Как, удручен своим венцом,
• Такой-то царь в такой-то год
• Вручал России свой народ.

• И Божья благодать сошла
• На Грузию! Она цвела
• С тех пор в тени своих садов,
• Не опасаяся врагов,
• За гранью дружеских штыков.

Лермонтов

В то время как северные предгорья Кавказа были свидетелями победы цивилизованного христианского государства над дикими горскими племенами, по ту сторону горного хребта иной христианский мир погибал в неравной борьбе с магометанством. То была старая борьба, имевшая позади себя уже целые тысячелетия. Исторические обстоятельства сложились так, что без помощи России этому миру не было спасения, и взоры его уже два столетия были обращены на север. И вот, во времена Гудовича, когда Персия своим вероломством вызвала большой поход графа Зубова, за Кавказом возникает для России новый центр военных действий, который, естественно, и должен был привести к полному покорению всей той обширной страны.

Русские были желанными гостями не со стороны только христианского закавказского мира, их появление в тех странах было как бы от века предрешено и предвидено. Поэтический Древний Восток смотрел на девственные снеговые вершины Кавказа, никогда не попираемые человеческой стопой, как на священную границу своих народов; за ней жили уже племена, не имевшие ни имени, ни истории для тогдашнего образованного света. Позже самый Коран указал на нее как на последний оплот мусульманского мира. В одном месте его говорится, что за Кавказом живут народы Гог и Магог и что наступит время, они перейдут Кавказские горы и разрушат благословенные мусульманские царства.

I. ГРУЗИЯ В ЕЕ ИСТОРИЧЕСКОМ ПРОШЛОМ

Много есть поэзии в кровавой истории Кавказа; грузин читает ее со слезами. Она описывает веками исчисляемые бедствия, дробление царства на царства, междоусобицу между царями и князьями, восстание племен на племена и родов на роды, замки феодалов как прибежище грабежей, дворцы вельмож как вертепы самовластного тиранства, перед которым униженно преклоняли колени и народ, и духовенство, и самое дворянство. Но среди этих мрачных событий история Грузии представляет и несколько светлых страниц…

Иоселиани

В северо-западной части Закавказья издавна жили христианские народы картвельского племени, составившие несколько самостоятельных государств: Грузию (Картли и Кахетию), Имеретию, Менгрелию и Гурию, то соединявшихся, то снова распадавшихся. Самую значительную и сильную часть картвельского племени всегда составляли грузины, занимавшие бассейны рек Куры и Алазани; история Грузии есть поэтому вместе с тем и история всех других картвельских народов, в тяжелые исторические моменты всегда соединявших свою судьбу с ее судьбами и своим отделением от нее в годины мира вносивших только династические и междуплеменные смуты.

Предания глубокой старины, записанные в историю грузинским царем Вахтангом VI, объясняют имя и происхождение картвельского племени именем Картлоса, праправнука Ноева (от Иафета), которому достались земли, орошаемые бассейном Куры до слияния ее с Арагвой. Замечательно, что название «Грузия» и поныне несколько чуждо ее народу, оставляющему за собой преимущественное имя «картули». Грузинами же, как полагают, его назвали в Средние века арабы и турки, быть может произведя это слово от имени святого Георгия, по необычайному уважению, которым окружал его картвельский народ, а быть может, и от испорченного имени реки Джур (Кура), от которой и самая страна названа ими Джуржистан, иначе – Гурджистан, что значит «Страна Куры».

Вековую жизнь Грузии в обширном смысле, в смысле всех картвельских племен, называют мартирологом – повестью страданий. И едва ли можно приискать для нее лучшее имя.

С тех пор как история заметила эту страну, она служит центром притяжения для различных народов, шедших к ней и с севера, и с востока, и с далекого запада и оставлявших за собой разрушительные следы. На обнаженных горах Картли и среди роскошной растительности Кахетии и Имеретии повсюду и доныне видны развалины старинных замков и башен, массивных и своеобразных, служивших народу убежищем во времена вражеских нашествий. И едва ли найдется в мире еще страна, где было бы столько же этих немых свидетелей народных страданий. В то время как в забытых и самой природой замкнутых ущельях Кавказа дичала и крепла жизнь неведомых миру племен, на южной покатости горного хребта Древняя Иверия в продолжение четырнадцати веков отстаивала свет христианства и первые основания цивилизации от кровавых вторжений магометанства и даже язычества.

История Грузии восходит к древнейшим временам Востока и застает в ней разрушение патриархального быта с властью старшего в роде, мамасахлиса. Во времена великих народных передвижений в Азии Грузия утрачивает свою самостоятельность, последовательно завоевываемая ассириянами, вавилонянами, персами. Под предводительством персидских царей народ грузинский с плетеными щитами и в деревянных шлемах бывал в походах против греков и скифов и знакомился с чужими знаниями и обычаями. В то же время горные твердыни близлежащего Кавказа привлекают в Грузию толпы иноплеменников, бегущих от полчищ завоевателей, греки приезжают к ней за золотым руном, и эти международные сношения вносили в страну зачатки цивилизации.

Александр Македонский, как говорят, делает попытку уничтожить даже внешние признаки некоторой самостоятельности Грузии, поставив в ней вместо мамасахлисов своего наместника с отрядом телохранителей. Но эти-то крайние обстоятельства и вызывают в Грузии восстание во имя своей независимости. Под предводительством Фарнаоза, потомка последнего мамасахлиса, грузины изгоняют наместника, и страна вступает в эпоху царей. Первым царем и был Фарнаоз за триста с лишком лет до Рождества Христова.

Фарнаозу летописи приписывают устройство гражданского быта Грузии, введение письменности и, наконец, установление в стране религии Зороастра. Предание говорит, что на могиле родоначальника картвелов Фарнаоз поставил громадную статую идола Армаза, одетого в великолепные латы с золотым панцирем, в венце, осыпанном драгоценными камнями.

Во мраке следовавших затем веков, наполненных борьбой с Арменией и другими соседями, мелькает лишь несколько славных имен, из которых одно, царя Адерка, замечательно тем, что в третий год его царствования родился Спаситель мира. К его времени относится и трогательная легенда о хитоне Господнем. Она рассказывает, что евреи, потомки поселенцев со времен пленения Вавилонского, жившие в столице Иверии Мцхете, ежегодно посылали на Пасху в Иерусалим своих представителей, через которых молва о чудесах Спасителя скоро распространилась по всей Иверии. В год крестной смерти Христа в числе посланных был и некто Елизар, сын благочестивого семейства. Он присутствовал при событиях на Голгофе, был поражен всем виденным и приобрел от римского воина хитон Господень, доставшийся тому по жребию. Когда он возвратился на родину, по одним сведениям, дочь, а по другим – сестра его, пораженная вестью о распятии Спасителя, схватила хитон в свои руки и тут же упала мертвой. Никакие человеческие силы не могли вырвать священную одежду из ее объятий, и она погребена была вместе с ней. Высокий кедр вырос над ее могилой и на долгое время укрыл святое место от изысканий человеческих.

Немного спустя проповедь о Христе Спасителе пронес по Кавказу апостол Андрей вместе со своим спутником Симоном Кананитом, и в Анакопии предание поныне указывает могилу последнего, бывшую всегда предметом благоговения для самых диких обитателей Кавказа. Но полной своей победой христианство обязано равноапостольной Нине.

Святая Нина была дочерью римского полководца и сестры иерусалимского патриарха. Она приходилась близкой родственницей великомученику Георгию, которого, так сказать, и сроднила с Грузией, поручив его покровительству новое свое отечество. И святой Георгий как бы сообщил и воинские доблести, и мученические свойства целому народу, который по имени своего покровителя и стал, быть может, называться грузинами.

Нина еще в раннем возрасте любила внимать рассказам о дальней Иверии, куда унесен был хитон Господень, и мысль сделаться просветительницей этой страны и отыскать святую одежду всецело овладела ею. День и ночь молилась Нина Пресвятой Деве, прося ее помощи. Богоматерь явилась ей в сонном видении, вручила крест, сложенный из виноградных лоз, и сказала: «Иди в Иверскую страну и благовествуй Евангелие, я буду тебе покровительницей». Проснувшись и увидев в своих руках чудный крест, Нина со слезами облобызала его и перевязала своими волосами.

И вот, в начале IV века, при основателе династии Сасанидов царе Мириане, современнике Константина Великого, святая Нина является на истоках неведомой ей реки (Куры) и, следуя по ее течению, достигает Мцхета в день празднования народом Армаза. На высокой горе стоял исполинский кумир, горевший золотом; по сторонам его – два другие, поражавшие огнем, как говорит предание, всякого дерзавшего подступать к ним без воли жрецов. Гремели трубы, курился фимиам, текла кровь жертв; царь Мириан со всем народом распростирался ниц перед идолами, и только одна чуждая, никому не ведомая дева не преклонила колени. Внезапно среди ясного дня разразилась страшная буря с молниями и громом; капище разрушилось, и среди развалин его лежали остатки разбитых, поверженных кумиров. В ужасе бежал народ, и на развалинах осталась одна Нина, спокойно смотревшая на возникшую и утихшую около нее бурю стихий. Это было 6 августа, и день Преображения Господня стал для Иверии днем, сменившим тьму язычества на свет христианской истины.

С этого дня начинается ряд подвигов и чудес Нины, память о которых сохранилась в местных преданиях, записанных и царем-летописцем.

В царском саду, у таинственного кедра, укрывавшего хитон Господень, часто молилась Нина, и там посещали ее дивные пророческие видения. Однажды стая черных птиц, омывшихся в водах Арагвы и ставших белыми как снег, села на ветвях кедра и огласила весь сад райскими песнями – это был символ крещения народа иверийского. В другой раз видела она страшное падение окрестных гор Армаза и Задена с их идолами, слышала звуки битв и вопли бесовских полчищ в образе персидских воинов, как бы вторгавшихся в столицу Грузии, и страшный голос царя их, повелевавшего все истребить. Пораженная видением, Нина подняла знамение креста и тихо сказала: «Кончилось владычество ваше, ибо вот победитель», – и все исчезло. Святая Нина исцелила жену царя Мириана, лежавшую уже на смертном одре, и одного из родственников персидского царя, заболевшего в доме Мириана; оба они из первых просветились крещением. Сам царь еще колебался. Но раз, когда он был на охоте в соседних горах, его настигла страшная буря, и царь вдруг ослеп. Пораженный, он пал на колени, восклицая: «Ты Бог над богами, Господь над властителями, Бог Нины!» – и в то же мгновение прозрел. Вся царская семья и народ, узнав о чудесном событии, вышли царю навстречу. «Славьте Бога Нины, Бога вечного», – говорил он народу и, не заезжая во дворец, посетил хижину Нины, пал на колени перед животворящим ее крестом и исповедовал Христа. Нина осенила крестным знамением воды Куры и Арагвы, и в них крестился и царь, и грузинский народ. Один из потомков Елизара, среди которых еще жило предание о хитоне Господнем, указал место его хранения. Таинственный кедр был срублен, и на его месте воздвигнут соборный храм, в котором и была положена святая одежда.

Утвердив веру в Картли, святая Нина поселилась в Кахетии, и там, после тридцатипятилетнего апостольского подвига, скончалась близ нынешнего города Сигнаха.

Царь и епископ желали перенести останки ее в соборную церковь Мцхета, где она так часто любила молиться над хитоном Господним. Тогда совершилось новое чудо: никак не могли сдвинуть иссохшего тела подвижницы с избранного ею места для своего успокоения. Для Картли ею сделано было много, и она как бы хотела своим присутствием утвердить в вере вновь обращенную Кахетию. Царь Мириан соорудил здесь первую церковь во имя святого Георгия, в приделе которой и положил мощи святой проповедницы. Впоследствии при этой погребальной церкви учредилась митрополия Бодбийская, старшая во всей Кахетии, и оттуда распространилась евангельская проповедь в горы Кавказа.

Первое житие святой Нины описано было почти современным ее историком Руфином, который повесть о ней слышал от сына Мириана, грузинского царевича Бакура, живо помнившего еще рассказы о ней от отца и его приближенных.

Христианство, конечно, утвердилось в Грузии не сразу. Были цари-отступники; персы упорно стремились изгнать его и заменить огнепоклонством. Так, когда при царе Мирдате IV (408) они овладели Грузией, жители ее принуждены были спрятать кресты, и обожаемый персами огонь запылал во всех церквах, спасшихся от разорения. Дань персам лежала тяжелой ношей на грузинском народе, и при внуке Мирдата, Арчиле I, он восстал и нанес врагам на берегах Лиахвы страшное поражение.

Но времена могущества и славы настали для Грузии при царе Вахтанге I, царствовавшем пятьдесят три года – с 446-го по 499-й. Персы прозвали его Гург-Асланом (Волком-Львом), потому что он отличался доблестной храбростью и недаром носил на шлеме изображение спереди волка, а сзади льва. Всегда идущий впереди своих воинов, Вахтанг был лично известен врагам, и, увидев знакомый шлем, персы обыкновенно кричали: «Берегись! Гург-Аслан!» Название это так и осталось за ним в грузинской истории.

Соединяя мудрость правителя с доблестями полководца, Вахтанг оставил стране многочисленные памятники своей деятельности. Заботясь о просвещении народа, он основал школы, повелел исправить и вновь перевести церковные книги и издал кодекс. Защищая независимость страны, он окончательно сверг персидское иго, завоевал Менгрелию, Абхазию, победил печенегов, овладел Арзерумом и простер славу своего имени до самой Индии. На стенах одной из древних церквей, развалины которой и поныне видны в горах Алагирского общества, есть надпись, передающая следующие подробности о борьбе Гург-Аслана с Осетией. Осетинский владелец Ос-Богатар похитил у царя Вахтанга сестру его и этим вызвал страшную войну, в которой победа долго не склонялась ни на ту, ни на другую сторону, несмотря на помощь, поданную Ос-Богатару Тарханом с печенегами. В одной из битв Гург-Аслан убил Тархана собственной рукой, но Богатар продолжал борьбу, геройски отражая грузин и даже сам производя на них набеги. Гург-Аслан увидел, что ему не одолеть осетин, пока во главе их стоит Богатар, и прибег к хитрости. Он предложил мир на условии, что Ос-Богатар женится на его сестре, а для переговоров пригласил его в свой лагерь, отделенный от осетинского рекой Арагвой.

Не подозревая коварства, осетинский вождь отправился на свидание. Но во время переправы через реку, изменнически осыпанный тучей стрел, Ос-Богатар упал в воду и погиб. Тогда Гург-Аслан напал на врагов, и осетины были покорены. Надпись заканчивается словами от имени Ос-Богатара и его девяти братьев: «Кто прочитает эти строки, пусть скажет нам вечную память».

Но не одни безмолвные развалины – печальные остатки прошлого величия – хранят для Грузии память о ее Гург-Аслане. Великолепные соборы двенадцати апостолов в Мцхете, Сионский и Метехский в Тифлисе – суть памятники славного царствования Вахтанга. Он основал и самый Тифлис, куда впоследствии сын его перенес столицу, затмившую древнюю славу Мцхета. Недалеко от Тифлиса, в развалинах древнейшего из монастырей Иверии, Марткопского, на двух столбах главного храма, поддерживавших все здание и купол, нарисованы во весь рост два грузинских царя: один из них – Вахтанг Гург-Аслан, основатель этого храма, другой – славный Давид Возобновитель.

После Гург-Аслана, умершего от ран уже в преклонных летах, слава Грузии снова померкла, и притязания Персии возобновились; а скоро, в конце VI века, и сама династия Сасанидов уступила свое место Багратидам в лице Гурама I.

Династия Багратидов, царствовавшая целое тысячелетие и закончившая собой ряд грузинских царей, ведет свой род от иудейского царя и пророка Давида. На фамильном гербе Багратидов, поныне сохраняемом в доме их потомков, князей Грузинских, изображается праща, убившая Голиафа, гусли Давида, весы – символ царственной правды и мудрости, и хитон Господень; герб окружен надписью из псалма сто тридцать первого: «Клялся Господь Давиду в истине и не отречется ее: от плода чрева твоего посажу на престоле твоем».

При этой династии однообразие исторической борьбы с персиянами было нарушено нашествием новых завоевателей – аравитян, которые с огнем и мечом проповедовали Коран там, где еще не успели потухнуть жертвенники огнепоклонства.

В середине VII века полководец Омара Халид, называемый Мечом Божиим, послан был для завоевания севера, покорил Грузию, и Тифлис на четыреста лет сделался местопребыванием наместников арабских. Владычество арабов не мешало, однако, развиться в стране бедственным племенным и династическим раздорам, прерываемым набегами хищных соседей, пока турки-сельджуки не появились на сцене истории. Сделавшись в середине XI века властителями всей Западной Азии, они превратили могущество багдадских халифов в одну призрачную тень и снова внесли дух завоеваний в мусульманский мир. Сельджукский султан Альп-Арслан со стотысячным войском двинулся в Армению и, разослав оттуда отряды во все стороны, подверг и Грузию всем бедствиям вражеского нашествия. Три года спустя нашествие повторилось; никакое войско не могло устоять против сокрушительного натиска турок. Подобно опустошительному горному потоку, неудержимо разливались они по трепещущим странам; пылавшие города и селения обозначали путь их. Кахетия и Картли были опустошены, Тифлис взят и разрушен. Подобные нашествия повторялись периодически, и десять лет спустя, в 1078 году, Тифлис снова должен был испытать все ужасы турецкого варварства, а по берегам Куры и Алазани тогда же поселились хищные орды татар, беспрерывно грабивших города и села.

К бедствиям от турок присоединились страшные явления природы, которые народ принимал за явный знак кары Божьей за то, что люди в это время оставляли истинный закон, принимали магометанство и предавались порокам. Однажды, в самый день Воскресения Христова, по словам летописца, было такое землетрясение, что высокие горы и крепкие скалы разметались в прах, города и селения рушились, дома делались могилой обитателей, и погибло множество людей. Громадные бедствия страны прекратил великий Давид II Возобновитель, сумевший вернуть Грузии могущество и славу.

Когда Давид Возобновитель (1089–1125) вступил на престол шестнадцати лет от роду, вся Картли лежала в развалинах, Тифлис и многие области были заняты турками, в Имеретии самоуправно властвовали греческие императоры под тем предлогом, что они единственные покровители единоверного царства, и лишь горы и ущелья Абхазии были безопасным убежищем для царя и народа, а царской резиденцией был Теагулистав у горы Лихи. В то же время буйные орды мусульман, завладевшие плодоносными урочищами вокруг Тифлиса, неистовствовали в Картли и Кахетии. Персы терзали окраины царства, и даже армяне делали беспрестанные набеги в пределы единоверной страны. Цветущие местности превратились в пепелища, плодоносные поля – в пустыни. И царю предстояла великая задача залечить тяжелые раны царства. На помощь к нему пришли начавшиеся тогда Крестовые походы, отвлекшие полчища турок и давшие возможность развернуться собственным силам отдохнувшей Иверии.

На опустошенные врагами равнины Давид пригласил горных осетин, и те охотно согласились променять свои бесплодные скалы на плодоносные земли Грузии. С помощью их он и совершил великое дело освобождения родины. Как только узнал он, что франки овладели Иерусалимом, он тотчас сбросил позорное иго турок, перестав платить им дань. И это был истинный подвиг, совершенный Давидом в самом начале царствования.

Но не вдруг и не так легко отказались турки от своих притязаний на Грузию, и освобождение ее стоило много крови и им, и Давиду. С малым числом своих войск он поражал сильных врагов и, начав с Абхазии, окончил свои подвиги в Дербенте, сломив железные ворота, устроенные там со времен халифата.

Нашествия врагов во все время его царствования следовали одно за другим непрерывной чередой, но в ужасе сдавались вожди сельджуков и персов, не знавшие дотоле поражений, и оставляли в руках его пленных и сокровища, которыми он обогатил свое царство. Так, когда осенью 1121 года несметные арабские полчища вторглись в Триолетскую область, одной битвы достаточно было, чтобы их рассеять, и весь стан Давида наполнился золотом, серебром, великолепными чашами пиршества, драгоценными коврами и оружием; арабские кони сделались обыкновенными – так их было много в грузинском лагере; сирские вожди доставались пленниками простым поселянам.

Тифлис, столица Грузии, однако, долго еще оставался в руках сарацинов, крепко сидевших в его цитадели. Но Давид и не заботился об этом, зная, что, прочно утвердившись в стране, нетрудно овладеть столицей, и уже только в конце своего царствования, в 1122 году, внезапным нападением захватил Тифлис в свои руки. И тогда от моря Черного до моря Каспийского все покорились его владычеству. И силы страны настолько возросли, что она могла отрядить уже своих сынов в далекую Палестину на борьбу с врагами креста. Бурное море поглотило первых доблестных ратников Грузии, но бедствие не охладило ревности новых избранников, которые благополучно достигли Святой земли и заодно с крестоносцами подвизались там за освобождение Гроба Господня из рук неверных.

Лично Давид, отличаясь мужеством, никогда не оставался позади дружин и первый устремлялся в битвы. Он был исполин и силач. В Гелатском храме (близ Кутаиса) поныне хранится перстень царя, в который свободно входят два пальца обыкновенного человека. На стенах этого монастыря – так же, как Марткопского, – сохранился портрет Давида; длинная борода отличает его от ликов последующих царей, и по сравнению с ними заметен исполинский рост царя Возобновителя.

Гелатский храм и монастырь во имя Божьей Матери Давид соорудил в благодарность Богу, помогшему ему соединить под своей властью все древнее царство Багратидов. Обширностью, красотой, обилием мрамора здание это превосходило все, что до того времени было сооружено в Иверии. В нем Давид впоследствии поставил древние престолы побежденных им персидских царей Хозраидов, их золотые светильники, венцы, ожерелья, а также чаши царей арабских, взятых им в плен.

В Дарьяльском ущелье, на высокой скале, угрюмо нависшей над самой Военно-Грузинской дорогой, видны развалины древних ворот, запиравших некогда вход в грузинские земли. Эти ворота, основанные задолго до Рождества Христова царем Мирваном и потом разрушенные, были возобновлены Давидом и составляют один из памятников, оставленных им в Грузии.

Проводя всю свою жизнь в тревогах ратных, одной рукой сокрушая врагов и другой поднимая опрокинутое ими, Давид умел владеть не одним мечом: он был величайшим богословом своего времени. Ничего так не любил победоносный царь, как чтение Священного Писания. При нем было два собора для исправления церковных книг, а на добытые от врагов сокровища строились церкви и при них учреждались школы для образования юношества.

Давид умер во цвете сил, пятидесяти трех лет, оставив свое царство могущественным и спокойным. Народ грузинский прозвал его Возобновителем, а церковь причислила к лику святых. Умирая, Давид избрал местом своего успокоения порог созданной им Гелатской церкви, для того чтобы всякий, переступающий через могилу царя, помолился за душу его. Над могилой своей он повелел поставить некогда плененные им железные Дербентские ворота, которые, замыкая храм, служили царю надгробным мавзолеем. На церковном пороге и поныне лежит большая гранитная плита, а на ней большими грузинскими буквами начертано: «Се покой мой во век века, зде веселюся, яко изволих и». Одной половины железных ворот уже нет; как говорят, она употреблена для гвоздей на церковную крышу. Но другая половина существует и поныне. Арабская куфическая надпись на ней гласит, что ворота были скованы во имя Бога благого и всемилосердного славным эмиром Шавиром, сыном эль-Фазла, в 455 году геджры, в 1077 году христианской эры.

Но кости святого царя недолго оставались в назначенной им могиле: Соломон Великий впоследствии перенес их в тайное место под своды соборного жертвенника, чтобы спасти от хищных лезгинов.

Период могущества Грузии продолжался сто двадцать лет, от Давида до кончины правнучки его Тамары. Грузинские летописи не находят никого равным этой великой царице, кроме Вахтанга Гург-Аслана и Давида Возобновителя, и называют ее не иначе как царем, а не царицей.

Народ в течение семи веков горделиво хранит память великой жены, подарившей его некогда могуществом и славой, и окружает ее имя ореолом поэтических легенд, приписывая царице Тамаре все славные дела и величавые памятники Грузии. В каждой местности страны полумифический образ великой царицы принимает свой особенный оттенок, выражающий представление народа о чем-то высшем, недосягаемом. Так, в Сванетии, где имя Тамары осталось единственным памятным для народа историческим именем, из воинственной жены она сделалась предметом суеверного религиозного почитания и вместе с тем идеалом чарующей волшебной красоты. Песни сванов увенчивают смертную, подверженную страстям своего пола, обожаемую царицу золотой диадемой, одевают ее в светоносные одежды и украшают драгоценными каменьями – и это высший образ, до которого могла дойти наивная народная фантазия. Предания рисуют Тамару великодушной и щедрой, и одна из легенд рассказывает следующее. В торжественный день, когда царица собиралась в Гелатский собор и прикрепляла драгоценные лалы к царской повязке, ей пришли сказать, что нищая просит милостыни у дверей ее монастырского терема. Царица велела ей подождать, а когда вышла, то нищей уже не было. Смущенная Тамара, упрекая себя, что отказала убогой в милостыни, сняла с себя бывшую виной ее замедления повязку и надела на венец Богоматери.

Достоверная история, переплетенная легендарными преданиями, в следующих чертах рисует судьбу и деятельность царицы Тамары (1184–1212). По свидетельству русского историографа, она вышла замуж за сына Андрея Боголюбского, Георгия, который в первое время ознаменовал себя славными победами. Однако по причинам, о которых нет достоверных сведений, брак этот скоро был расторгнут, и Георгий удалился в Константинополь. Когда по настоянию народа Тамара должна была выбрать себе второго мужа, то из многочисленных искателей ее руки, в числе которых предание называет сыновей греческого императора и испанского султана, она остановилась на осетинском князе Давиде Сослане (то есть Прекрасном), происходившем также из рода Багратидов. Но Георгий не смирился с потерей трона и скоро появился в Грузии с греческим войском. Он нашел в стране немного приверженцев и скоро, разбитый, был выдан в руки царице. Великодушная Тамара дала ему свободу с условием оставить навсегда Грузию.

Между тем Грузии предстояла борьба с персами, сарацинами и турками, никогда не оставлявшими своих притязаний и набегов даже во времена ее наибольшего могущества.

Сослан ходил в Персию, одержал много побед и, взяв Ганжу, овладел огромной добычей; множество пленных, лошадей, верблюдов, золотых и серебряных сосудов были наградой победителей, а вслед за тем Тамара послала войска выгнать турок из Карса, и при появлении грузин неприятель бежал, оставив крепость без боя. Тогда знаменитый султан Алеппо, удивленный победами иверийцев, послал против них восьмисоттысячную армию, в которой было сто тысяч одной кавалерии. Рыцарственный Нурредин известил Тамару о нашествии, обещая милость ей, в случае согласия быть его женой, и каждому, кто примет ислам. Но когда посланник объявил эту волю султану, то, как говорят, воевода Захария Мхарзели (Долгорукий) ответил ему пощечиной, повергшей его замертво на землю. Вызов был принят, и война началась. Грузины, встретив необъятный лагерь султана в Бассионе, первые начали кровопролитнейшую из битв и нанесли туркам решительное поражение. Пленных, по преданию, было взято так много, что на каждого грузинского воина их приходилось по двадцать; сокровища переполнили лагерь победителей, и при царском столе с тех пор не употребляли других сосудов, кроме серебряных и золотых; драгоценные же камни и жемчуг мерили мерами.

Несметные богатства, приобретенные Тамарой в войнах, послужили поводом к столкновению Грузии с Византией. Корыстолюбивый император Алексей Ангел, узнав о богатых дарах царицы монастырям, однажды приказал ограбить монахов, проходивших из Грузии через Константинополь. Разгневанная Тамара начала с императором войну и овладела Трапезундом и другими областями по северному побережью Черного моря. Из них Тамара впоследствии и образовала Трапезундскую империю с целью затруднить распространение магометанства на малоазиатских и кавказских берегах.

На двадцать четвертом году царствования Тамара овдовела, но личное горе не мешало царице вести Грузию по пути развития и славы, и военные дела ее не прекращались до самой смерти.

Ее политическая выдержка и воинская отвага ярко выражаются в следующем эпизоде. В 1208 году султан Ардебильский, в Великую субботу, когда все были в церкви, внезапно подступил к Ани, ворвался в город и произвел страшное кровопролитие. Двенадцать тысяч жителей были убиты, и город разграблен. Тамара решилась отплатить султану подобным же поступком. Она дождалась мусульманского поста, и в самую ночь полнолуния, лишь только крик муллы с минарета пробудил правоверных, войска Тамары ворвались в Ардебиль и мгновенно овладели им. Двенадцать тысяч жителей, как в Ани, были убиты, город разграблен и разрушен, а султан с женами и детьми отведен в плен. В последовавшем затем походе на Иран грузинское войско, овладев Тавризом и разграбив в Хорасане Гургану, взяло столько добычи, что не могло уже продолжать поход и возвратилось домой. Города и селения по дороге выносили победителям дары, и грузины с торжеством вступили в Тифлис.

Влияние царицы распространилось далеко в Осетию, за хребет Кавказский: непокорные горцы смирились перед ее оружием и принимали крещение. Следом за грузинским воином шли грузинский священник и армянский купец – и по течению Куры, Алазани, Лиахвы и Терека развивалась деятельная жизнь и христианская гражданственность.

Эпоха Тамары не была только эпохой военного могущества, а почитается и золотым веком литературы и просвещения. В ее время жил знаменитый Шота Руставели – Гомер Грузии, оставивший после себя бессмертную поэму «Витязь в тигровой шкуре», стоящую во главе грузинской поэзии.

Легендарная история, приписывающая Тамаре все замечательные памятники Грузии, не далека от истины, потому что множество памятников оставлено именно ею. Тамара повсюду оставила после себя неизгладимые черты своей деятельности и, как выражается один из историков, «написала свое имя каменными твердынями на горах и долинах Грузии». Церкви и кресты на неприступных скалах, внутри самых диких ущелий на Черном и Каспийском поморье и даже по ту сторону гор – немые свидетели ее величавой эпохи.

В Картлийском ущелье поныне видны развалины одного из храмов, созданных Тамарой, особенно памятного тем, что в нем хранилась чудотворная икона Иверской Божьей Матери, драгоценный дар Тамары осетинскому народу, родственному ей по мужу. Храм этот два раза был разрушен пожаром, и два раза икону Богоматери находили под грудой развалин и пепла невредимой. Шестьсот лет пребывала икона в Картлийском ущелье. Но когда магометанство ворвалось в Кавказские горы, а русское правительство пригласило горцев-христиан за Терек, к Моздоку, святая икона Иверии становится русской святыней.

Сохранилось предание, что когда в 1793 году партия горцев прибыла к Моздоку с иконой и тогдашний епископ Моздокский, встретив ее с крестами и хоругвями, внес в собор, то Богоматерь особенным чудом известила, что икона должна остаться вне города, в том месте, где она остановилась и провела ночь на смиренной арбе. Там соорудили часовню, а впоследствии воздвигли деревянный храм во имя Успения Божьей Матери. И ныне русские паломники стекаются сюда на поклонение иконе со всего Кавказа и из самых отдаленнейших мест русской земли.

Самый поэтический памятник Тамары – Вардзия, замок Роз. Верхнюю Картли Тамара почитала лучшим перлом своего венца, и там, в окрестностях Ахалцихе, в крутой обрывистой скале она вырубила этот роскошный дворец, вмещавший в себе до трехсот шестидесяти покоев. Путешественник и поныне может видеть остатки этого величественного царского жилища, в котором среди келий и коридоров в недрах земли сохранился храм огромных размеров, украшенный фресками, и посреди этих фресок какое-то странное и волнующее впечатление производит изображение самой древней полумифической царицы, во весь рост стоящей перед зрителем. Тут же, в боковом приделе церкви, виден каменный балдахин, под которым, вероятно, была похоронена Тамара, скончавшаяся в своем любимом замке Роз в 1212 году. Но настоящая могила ее остается неизвестной. Есть мнение, что царица похоронена в Гелатском монастыре; другие указывают ее могилу в Сванетии. Грузинские племена неохотно расстались со своей умершей царицей, и каждое хотело бы найти у себя место ее вечного успокоения. Грузинская церковь празднует память Тамары в Неделю мироносиц.

Невольно останавливает на себе внимание тот факт, что в Грузии, стране полувосточной, где женщине в общественном строе отведено такое незначительное место, высший идеал человека нашел себе олицетворение в образе женщины. Святая Нина – идеал высоты нравственной, царица Тамара – идеал героя и мудрого правителя. Нина и Тамара – самые любимые имена грузин.

С кончиной Тамары все изменилось, как будто она унесла в могилу счастливые дни своей родины. Два последующих царствования – сына и дочери ее, полные внутренних смут и неурядиц, служили как бы предвестием страшному бедствию, скоро охватившему всю страну. Уже во время бесславного царствования Георгия IV, сына Тамары, показались передовые отряды монголов. Одно из полчищ Чингисхана заходило в Грузию, и на реке Берджудже грузинское войско, во время Тамары не знавшее ничего, кроме побед, понесло страшное поражение. Но татары, не имея повеления завоевывать Грузию, прошли грозой по стране и скрылись на время в глубину азиатских степей. Но не прошло и десяти лет, как преемник Чингисхана, Гаюкхан, наводнил полчищами всю Азию, и татары снова появляются в несчастной Грузии, только что перед тем опять опустошенной нашествием арабов под предводительством Джелал-ад-Дина. Как Божий бич прошли монголы через страну, налагая «слой монгольского варварства» на все народы и царства Кавказа. За Гаюкханом следовал страшный Батый, уже подчинивший Грузию правильному игу; он сделал перепись и обложил народ тяжелой данью.

К бедствиям монгольского нашествия присоединилось в 1259 году чреватое бедой, вызванное хитрой татарской политикой первое разделение Грузии на два независимых царства: собственно Грузию и Имеретию.

Рабство скоро принесло свои обычные плоды: как некогда на Руси, худшие из царей, из личных своих видов в династических раздорах, жертвовали благом страны; лучшие, ратовавшие за дело отчизны, становились жертвами произвола ханов. Подобно русским князьям, замученным в Орде, погиб грузинский царь Димитрий, названный Самопожертвователем. Вследствие интриг заподозрив его в неверности, хан Агрун, стоявший уже на границе Грузии с целью мстить народу за мнимую измену царя его, потребовал Димитрия к себе. Димитрий, зная причину ханского гнева и несправедливость клеветы, решился лучше пожертвовать собой, чем вызвать страшное нашествие на родину. Чтобы обезоружить подозрения хана, он взял с собой и малолетнего сына своего Давида. Но ничто не могло смягчить подозрительного деспота – Димитрий был заключен в тюрьму и обезглавлен (1289). Бывшие с ним грузины ценой золота купили тело царственного мученика у стражей и тайно перевезли в Мцхет.

Это была та же судьба, которую пришлось испытать и русскому народу. И потому-то «из всех национальностей, вошедших в круг русского отечества, – говорит один писатель[33], – не найти нигде русскому человеку столь искренней и братской дружбы, как в сердце грузина. И Русь и Грузия подружились еще в те дни общей скорби, когда с поникшим челом носили яссак в Золотую Орду и там встречались. А дружба, завязанная в общем несчастии, глубока и несокрушима, как братство».

Бедствия монгольского ига продолжались вплоть до Георгия V (1318–1346), прозванного Блистательным, напоминавшего собой эпохи лучших венценосцев Грузии. Первым делом Георгия было наказать осетин, пользовавшихся несчастьем страны и беспокоивших ее своими набегами; он сделал их своими данниками. Вслед за тем, прекрасно понимая ослабление Монгольского царства, раздробившегося на части, он смело поднял оружие и выгнал татар из пределов Грузии. Между тем междоусобные раздоры слабых претендентов на престол Имеретии дали ему возможность совершить другое великое дело. Помня, что сила страны заключается в единстве, он воспользовался благоприятными обстоятельствами и, присоединив к своим владениям Имеретию, стал снова единым царем всей иверской земли.

При Георгии V и его наследниках залечивались язвы страны, возникали из развалин города, строились церкви, возобновлялись крепости. Казалось, многострадальной Грузии дано было отдохнуть от ее зол, но только для того, чтобы собраться с силами для перенесения новых испытаний. Готовилось нашествие страшнее монгольского. Тамерлан явился на горизонте испуганной Азии. При внуке Георгия Блистательного, Баграте Великом, необыкновенно счастливо царствовавшем уже двадцать пять лет, гроза, сокрушившая и дальние и близкие царства, надвинулась на Грузию. Но грозный завоеватель встретил здесь столь сильное сопротивление, какого он, по свидетельству самих монгольских сказаний, не встречал при разорении могущественных государств Китая, Кабула, Бухары и Персии. Тамерлан вступил в Картли в 1387 году со стороны Карса со всеми ужасами варварства, разрушая все крепости, не оставляя целой ни одной башни; путь его побед обозначался дымом пожаров, развалинами, грудами мертвых тел и пирамидами из многих тысяч голов. Царь Баграт, видя себя не в силах бороться со страшным завоевателем в открытом поле, заперся в Тифлисской крепости. Кровопролитна была полугодовая осада, но сила одолела мужество: царь очутился пленником перед Тимуром. Оставив в Тифлисе гарнизон, Тимур отправился в Карабах, ведя за собой пленных и караваны добычи. Из Карабаха он снова отправил войско в Картли, приказав «не щадить никого и ничего и разрушить все до основания». Пока татары в точности исполняли приказание своего повелителя, Тимур с огнем и мечом прошел весь Дагестан и поселил у подножия Кавказа магометанские племена, чтобы их влиянием удержать в зависимости обширный край. С тех пор стало там угасать христианство, насажденное с таким успехом Давидом и Тамарой.

Чтобы освободиться из плена, Баграт притворно принял магометанство и даже предложил Тамерлану обратить к исламу всех своих подданных, для чего и просил у него войска. Обрадованный Тамерлан осыпал царя дарами и отпустил с ним двенадцатитысячный отряд. Но по тайному уговору Баграта с сыном этот отряд был поголовно истреблен на берегах Берджуджи. Тогда раздраженный Тимур с огромным войском сам двинулся на Грузию. В окрестностях Тифлиса произошла кровавая сеча, в которой погибла пятая часть Тамерланова войска, но грузины все же не могли продолжать открытую борьбу и скрылись в горы. Баграт вскоре умер, но сын и наследник его, Георгий VII, энергично продолжал борьбу. Еще несколько раз Тамерлан вторгался в Грузию и ни разу не встретил покорности – грузины уходили в горы, вели партизанскую войну и при каждом отступлении неприятеля отнимали у него обозы и награбленные сокровища. Наконец, при посредстве одного из любимцев Тимура Георгию удалось примириться с завоевателем ценой незначительной дани.

Разорение страны после нашествия Тамерлана было громадно. Тогда разрушен был до основания Мцхетский собор, и многие церкви с тех пор так и не восставали из развалин. Чем был Тимур для покоренных им жителей, могут служить оставшиеся на Кавказе следы его нашествий и предания. Не доезжая двух верст до Закатал с Мугамлынской переправы, недалеко от дороги, с левой стороны, набросана огромная конусообразная куча камней, печально осеняемая несколькими тутовыми деревьями. Это след страшного истребления всего, что не успело спастись тогда в горы. Тимур-Ленг имел обычай, после поголовного избиения жителей какой-нибудь страны, собирать в одно место головы убитых – их количеством он измерял свое могущество и царское величие. И в тот раз головы убитых были собраны и сложены пирамидально на то именно место, где находится теперь куча камней, и место это поныне называется Баш-Кала, то есть Башня из человеческих голов.

Уничтожая взрослых, Тимур не оказывал никакой пощады и молодой жизни. Однажды он приказал перевязать и уложить малых детей так, как татары обыкновенно укладывают хлеб для молотьбы. Орудием для этой работы служит особого устройства доска, нижняя сторона которой усажена мелкими острыми камнями; везя эту доску по снопам, и выбивают зерна из колосьев. Этим-то варварским способом были истреблены дети. Зверский поступок Тамерлана создал у лезгин даже поговорку: «С тобой надо сделать так, как Тимур делал сахирман (ток)».

В другой раз, как рассказывает один из очевидцев той эпохи, жители какого-то города, навлекшие на себя гнев Тамерлана, выслали для умилостивления его своих детей. При виде малюток, шедших с песнями из Корана, в Тимуре возгорелся дух истребления. Он помчался на них на коне и приказал скакать за собой своей коннице. Несчастные родители, стоявшие на городских стенах, были свидетелями ужасной гибели своих детей, растоптанных татарскими конями.

Недаром Тимур пользовался на Востоке страшной славой, и недаром с самым рождением его связана страшная же легенда. Она говорит, что младенец Тимур появился на свет с куском запекшейся крови на руках и с белыми, как у старца, волосами.

После Тамерлана Георгий, а потом брат его Константин тщетно старались восстановить силы страны, а последний, вмешавшись в дела турок, попал даже в плен и был замучен с варварской жестокостью. Нелишне сказать, что тело его покоится в пещерном храме Вардзии, построенном Тамарой, и некоторые принимают могилу его за гроб великой царицы.

Но в сыне Константина Александре I (1414–1442) снова возрождается доблестный дух древних грузинских царей. Победоносный над врагами, он сделал много и для залечивания ран страны, и для народного просвещения; ему же принадлежит и заслуга восстановления из развалин великолепного Мцхетского собора. Но в конце своих дней, утомленный царственными заботами, Александр удалился в обитель и принял иноческий сан, передав престол сыну своему, Вахтангу IV.

Какая обитель приняла под мирную сень свою царственного труженика – неизвестно. В пустыне Гареджийской показывают могилу царя-инока Александра, но и в грамотах Мцхетского собора записано также, что «смиренный царь Александр устроил для себя особый погребальный придел, не смея возлечь в обновленном им соборе».

Три года спустя Александр умер, а вслед за ним сошел в могилу сын его Вахтанг – и Грузия осиротела. Начинается эпоха не тех бедствий, которые воспитывают дух единства и любви к родине, не нашествий иноплеменных и борьба против них, настает время разделения, воспитавшего дух раздоров, соперничества царей и кровавых междоусобий. Не прошло и десяти лет, как против второго сына Александра, Георгия VIII, начались восстания, и царство распадается на четыре царства, готовя почву для внутреннего истощения сил страны и народа. Среди возникших междоусобий и сам Георгий едва не погибает жертвой кровавого изменнического заговора. Он спасся исключительно благодаря доблестному самопожертвованию Иофама Зедгинидзе, который, угадывая намерение заговорщиков, лег на царскую постель и был ими изрублен.

И вот возникают четыре независимые государства: Баграт основывает Имеретию, Давид – Кахетию, эристави Кваркваре – атабекство Самхетское, и Георгий остается царем только Картли. Рядом с этим стремятся к независимости и еще четыре княжества, из которых Сванетия и Абхазия управляются князьями из рода Шервашидзе, а Менгрелия и Гурия получают правителей с наследственными титулами Дадианов и Гуриелей, обратившихся впоследствии им в фамилии. И с этих пор некогда единая грузинская земля становится не поприщем защиты самобытности народной, а ареной борьбы турок и персов, из которых каждый претендует на влияние и обладание Грузией. Ряд незначительных царей отдельных земель следует за новым рядом, междоусобия сменяются междоусобиями, периодически перерываемыми нашествиями то персов, то турок, уже не встречающих прежнего доблестного сопротивления в энергии и чувстве независимости народной; и все чаще и чаще народы Грузии обращают взоры на север, ища покровительства и защиты России. Из повести доблестей история Грузии становится историей только нашествий.

Впоследствии Грузия сделалась постоянным яблоком раздора между персами и турками. Турки стремились в нее со стороны Имеретии и черноморского побережья, персы – со стороны Кахетии и Картли; эта борьба между ними отражалась на стране так, что освобождение от одних обозначало нашествие других. Так, в 1518 году Тифлис берут, разоряют храмы и ставят в нем мечети персы; в 1578 году то же делают турки, воюя с персами и изгоняя их из Грузии. И так далее. К довершению бедствий старые враги, лезгины, пользуются слабостью страны, и набеги их становятся беспрестанными. Десятки тысяч суровых питомцев гор ежегодно спускаются в долины и грабят Грузию с двух сторон: или переправляясь через Алазань у Сигнаха и опустошая Кахетию, или же пробираясь горами Ганжийской и Эриванской областей в Ахалцихе и вторгаясь в Сванетию и Картли.

В целом ряде царей если и являются светлые личности, как, например, Леван I Кахетинский (1520–1574), доставивший своему царству несколько лет благоденствия, то и они не изменяют общего хода дел и бессильны освободить страну от вражеских нашествий и внутренних раздоров.

Из событий этой мрачной эпохи выдвигается разве странный и по поводам и по исполнению крестовый поход с целью защиты святого гроба от одной магометанской секты в пользу другой. Поход этот был совершен в 1524 году по просьбе турецкого султана Солимана, призывавшего грузинских царей в Иерусалим для освобождения Гроба Господня «из рук неверных»; он, вероятно, разумел под именем неверных мусульман-шиитов. Грузинская летопись говорит, что главным военачальником похода явился Леон, царь Кахетинский, и что ему содействовали своими силами цари Имеретии и Картли. Крестовый поход этот несомненен, потому что имя великого Леона записано на мраморе Голгофы. Летопись же поясняет коротко, что святой гроб был освобожден, и «цари, осыпав своими благостынями святые места, со славой возвратились в отечество».

Дни несчастий, последовавших за разделением царства Грузинского, очень скоро сделали необходимым обращение грузинских царей к России, и уже третий кахетинский царь, Александр II (1492–1511), искал защиты в русском царе Иоанне III, называя его «надеждой христиан и подпорой бедных». Столетие спустя Александр III Кахетинский (1574–1605), опасавшийся мщения Персии за склонность к туркам, тайно посылал в Москву духовных и светских лиц со слезной просьбой к царю Федору Иоанновичу, прося принять Кахетию под свою высокую руку и тем исхитить ее из рук неверных. «Настали, – писал он, – времена, ужасные для христианства; мы, единодушные братья христиан, стенаем от злочестивых; один ты, венценосец православия, можешь спасти нашу жизнь и душу; бью тебе челом до лица земли, да будем твои во веки веков».

С Александром III мы вступаем в эпоху персидского шаха Аббаса Великого, напомнившего Грузии времена Батыя и Тамерлана.

II. ЭПОХА ПЕРСИДСКОГО ВЛАДЫЧЕСТВА В ГРУЗИИ

(Шах-Аббас)

Величайший из шахов Персии, Лев Ирана, как его называют история и народ, Шах-Аббас занимал персидский престол на самом переломе XVI и XVII веков. Это была одна из тех исторических личностей, отмеченных судьбой, которым суждено изменять лицо земли, разрушать и основывать царства. Его значение собственно для Грузии было так громадно, что народ грузинский связал его имя с целым рядом грандиозных легенд. По представлениям народным уже самое рождение его было знамением грядущих бед, отмеченных пророческой катастрофой.

В тот самый вечер и в ту самую минуту, когда Шах-Аббас родился, великое землетрясение, как знамение Божьего гнева, разрушило древнейшую святыню Грузии – обитель Святого Георгия, находившуюся в окрестностях города Телави.

Это землетрясение, о котором свидетельствуют и летописи конца XVI века, было до такой степени местное, что его не слышали даже в Телави, стоящем от монастыря не далее как в двадцати верстах. Царь был в это время на охоте. В тихий и ясный вечер, окруженный придворными, охотниками и телохранителями, он проезжал мимо обители; зурна оглашала леса и горы, азарпеша переходила из рук в руки, и никто не хотел смотреть на старцев, вышедших за монастырскую ограду с поклоном. Вдруг прокатился подземный гул, земля встрепенулась, и вековые здания покровителя Иверии покачнулись, наклонились долу и рухнули с ужасающим треском. Что произошло тогда в царском поезде, трудно изобразить. Большинство всадников вылетело из седел, многие упали вместе с конями; царь был в числе последних и при падении тяжко расшибся. Между тем наступили сумерки, налетела с гор страшная буря, туча нависла над Телави, и смущенный народ, собравшийся на встречу царя, пустился по домам. Тогда из толпы возвысился грозный обличительный голос какого-то юродивого.

– Тавады, нацвалы и народ! – вскричал он. – В ваших глазах поник к земле величайший из храмов православной земли. Его высокое чело отразило бури веков, а теперь поникло – в тихий час вечера, в кротком сиянии умирающего дня. Поистине это великое знамение грядущих на нас бед, ибо неправды наши превзошли высоту наших храмов. В эту самую минуту родился в Иране жрец, который придет заклать нашу свободу, и путь его обагрится нашей кровью. Плачьте, грузины! Родился Шах-Аббас!

Прошли десятки лет, и Шах-Аббас является властителем Ирана (1585–1628). Гениальный политик и великий полководец, он верно оценивает важное значение Грузии для своего государства в борьбе его с Турцией и направляет все силы на то, чтобы не только не упустить своего влияния на страну, но совершенно слить ее с Персией, последовательно распространяя в ней религию, язык и нравы персидского магометанства. Встречая сопротивление в духе народном и выведенный раз на путь кровавого нашествия, он не поселяет магометан у подножия Кавказских гор, как делал это Тамерлан, а, напротив, разоряя города, силой уводит христиан в Персию. До сих пор около Испагани есть много деревень грузинских и армянских, жители которых, утратив веру, сохранили язык своих предков. Царей грузинских земель шах старался приближать к своему двору, царевичи нередко воспитывались в столице шаха, усваивая там нравы, понятия, а иногда и веру персов.

Царь Кахетинский Александр III со своей склонностью к туркам и сношениями с русским царем Борисом Годуновым является прямым и непосредственным противником политики Шах-Аббаса, и первые удары ее обрушиваются именно на него. Мирные средства Шах-Аббаса, как всегда, состояли прежде всего в последовательном проведении принципа divide et impera – разделяй и властвуй. И после того как шах в войне с Турцией имел возможность убедиться в ненадежности Александра, он устроил так, что вооружил против него собственных его детей.

На этом примере можно видеть, какой разврат власти вносил Шах-Аббас в Грузию, каким полным нравственным разложением грозил он ей, как несомненно добился бы всех своих политических целей, если бы своим крайним направлением не вызвал другой крайности – крайности отчаяния. И мы увидим в дальнейшей истории Шах-Аббаса ряд великодушных граждан, в которых не вымерли еще остатки древней доблести и способности самопожертвования, спасшие Грузию от последствий всеразлагающего влияния персидского политика.

Вызванный шахом дух измены и раздоров в семье Александра получил свое первое выражение в том, что старший сын его, царевич Давид, с позволения персидского двора заключил брата Георгия в крепость, отца – в темницу и сам завладел престолом (1605). Когда в том же году умер другой сын Александра, Константин, принявший при Шах-Аббасе магометанство, с персидским войском явился в Кахетию и завладел престолом, убив отца и брата. Но ценой не одних преступлений он купил престол, а и обязательством, данным шаху, прекратить всякие сношения с Россией и поставить Кахетию в вассальную зависимость от Персии. Грузию спасла на этот раз царица Кетевань, вдова Давида II. Она разбила приверженцев Константина, убила его самого и стала править именем сына своего, Теймураза. Хитрый шах внешне примирился со смертью преданного ему царя и, как говорят, сказав: «Отцеубийца достоин смерти», утвердил на престоле Теймураза, бывшего в то время при персидском дворе. «Ступай в Кахетию и постарайся не допускать волнений в этой стране», – сказал он Теймуразу.

В то же самое время картлийский царь Георгий X, не согласившийся принять магометанство, был отравлен, и престол его отдан Шах-Аббасом сыну его, Лаурсабу II (1605). Но в первые же годы царствования Лаурсаба случилось обстоятельство, получившее фатальный смысл. Еще в царствование отца Георгия X, Симона I, когда над Картли гремели военные бури и страна была раздираема междоусобиями, из небогатой дворянской семьи выдвигается некто Георгий Саакадзе, которому суждена была замечательная роль в истории грузинского народа. Отличаясь наружной красотой, даром слова и силой убеждения, отвагой и решимостью, он при первом же появлении на военном поприще обратил на себя внимание. Симон возвел его в достоинство тархана; преемник Симона, Георгий X, пожаловал его званием владетельного князя с титулом моурава, и молодому Саакадзе не было еще и двадцати семи, как он уже сделался самым приближенным лицом к царю Лаурсабу. Гордая грузинская аристократия не могла снести быстрого возвышения человека незнатного дворянского рода, начались интриги, и от царя Лаурсаба потребовали даже смерти моурава. Саакадзе, вероятно, пал бы жертвой аристократии, но в это самое время случилось, что возвращавшиеся из Персии грозные турецкие силы надвигались на Грузию со стороны Триолетских гор. Передовой грузинский отряд, посланный под предводительством двух лучших грузинских полководцев, Захария и Ярали, был истреблен вместе с предводителями в горных теснинах, и неприятель занял Манглис и Квельту. В Квельте турки схватили священника Федора, известного в то время своими учеными трудами, и под угрозой смерти потребовали от него, чтобы он провел в местопребывание царя летучий отряд, намеревавшийся захватить Лаурсаба. «Не пожертвую вечной жизнью временной, не буду предателем царя», – сказал себе этот грузинский Сусанин. Он завел врагов в непроходимые горные дебри и, спасая царя, сам погиб мучительной смертью. Но опасность от того для страны не миновала, и царь из Цхиретского замка с отчаянием в сердце смотрел на несметные вражеские войска, покрывавшие живописные долины. И вот в этих-то трудных обстоятельствах, когда гордая аристократия потеряла голову, Саакадзе берет на себя спасение родины, требуя себе лишь права полного распоряжения битвой.

На следующий день в Схеретской лощине, на берегах Куры, началось сражение. Слабые числом, но движимые ненавистью к пришельцам и воодушевленные своим предводителем, грузины бросились в рукопашную битву, и сам Саакадзе рубился в передних рядах. Турки не уступали. Но тут случилось, что храбрый князь Заза Цицианов, пробившись до самого паши Дели-Мамад-хана, сбил его с лошади и, соскочив с седла, успел отсечь ему голову, прежде чем турецкие всадники подоспели на выручку. Держа голову паши в зубах за длинную бороду, Цицианов отчаянно пробился сквозь ряды окруживших его врагов и, покрытый кровью, бросил к ногам царя свой страшный победный трофей. И это обстоятельство решило победу. Крики восторга встретили героя в рядах грузинских войск. Турки, пораженные увиденным, побежали, и грозные полчища были истреблены горстью грузин.

Царь и двор на третий день посетили Саакадзе. Там Лаурсаб увидел сестру его, отличавшуюся замечательной красотой, увлекся ею страстно и порешил на ней жениться. Напрасны были советы моурава, предчувствовавшего печальные последствия неравного брака, напрасны были убеждения царицы-матери и настояния двора – царь не отказался от своего намерения, и брак состоялся. Сильные князья и вассалы, оскорбленные поступком царя, восстали на него поголовно и во имя поддержания трона, потерявшего будто бы уважение в глазах народа с тех пор, как сестра простого дворянина взошла на него царицей, потребовали не только расторжения брака, но и истребления всего ненавистного им рода Саакадзе. Составился тайный заговор.

Однажды моурав получил приглашение на царскую охоту, но едва он прибыл в загородный дворец, как один из преданных людей предупредил его о кровавом замысле. Не теряя времени, Саакадзе вскочил на неоседланного коня и поскакал в свой замок, чтобы спасти себя и свое семейство. За ним немедленно отрядили погоню, но она уже не нашла Саакадзе в замке. Проскакав в поспешном бегстве огромное расстояние в одну короткую ночь, он успел укрыться с женой и детьми у тестя своего, арагвского эристава. Замок его был разграблен и обращен в груды развалин и пепла.

Грузия надолго потеряла одного из своих лучших сынов, который мог бы быть ей бесконечно полезен. Оскорбленный герой, не зная убежища в своей собственной родине, изменил ей: он удалился в Персию к шаху и предложил ему завоевать Картли. И что же мог он предложить ему, кроме измены? Рассказывают, что раз, в минуту гнева, он воскликнул: «Горе Картли! Нет ей покоя, пока жив царь Лаурсаб!» Шах хорошо понял выгоду лишения Картли ее единственной опоры и надежды и с почестями принял Саакадзе. Но он не считал нужным пока употребить моурава против Картли, совершенно понимая возможность обращения его к родине: он посылает его в Индию и на войну с турками – и скоро слава индийских и турецких побед Саакадзе разнесла его имя по всему Ирану; его подвиги воспевали поэты, и песни эти, достигая Тифлиса, гор и долин Картли, распевались персиянами к страху двора и жителей страны.

Таким образом, и Картли и Кахетия, наиболее влиятельные из грузинских государств, лежали распростертыми у ног Персии, во власти слабых царей и без опоры сильных, изменой и междоусобием удаляемых из страны. Шах-Аббас понимал, что он уже не встретит особого сопротивления в ослабленных царствах, а с другой стороны, зная всю устойчивость религиозных верований в народе, он довольствуется обращением в магометанство только царей и князей, а народ решает покарать мечом и выселением в Персию и только ищет приличного повода к войне. В 1615 году он является в Ганже, посылает оттуда кахетинскому царю извещение о намерении начать войну с турками и, руководимый советами Саакадзе, требует выдачи сына в заложники в ручательство того, что Теймураз не склонится на сторону турок. Царь, понимавший вероломную политику шаха и знавший, что никакой войны совсем не предполагается, сначала было отказался, но потом, по настоянию боявшихся мщения кахетинцев, отправил к шаху младшего сына под надзором своей матери Кетевани.

– Я не кормилица, чтобы воспитывать малолетних, – ответил ему шах и потребовал старшего сына.

Теймураз уступил. Тогда шах вызвал к себе и его самого. Рассчитывая между прочим на содействие Лаурсаба Картлинского, Теймураз отказался отправиться к шаху, но тот принял свои меры. Чтобы возбудить против Теймураза подданных, он приказал персам обходиться с населением ласково и не жалел подарков и почестей. И скоро Теймураз и Лаурсаб, оставленные подданными, перешедшими на сторону Шах-Аббаса, должны были бежать в Имеретию. Отправив мать и детей Теймураза в Шираз, шах прошел Кахетию и Картли и из Гори, лежащего верстах в сорока от Тифлиса по дороге в Имеретию, начал переговоры с царями. Он воспользовался случаем сообщить стороной Лаурсабу, что любит его и щедро наградит, если тот явится к нему, а что Теймураз ему вечный враг. Шах не упустил случая приласкать и имеретинцев, через которых он вел переговоры с царями, и при этом случае вручил имеретинским вельможам богатую, окованную золотую саблю свою, прося повесить ее как дар на стене любимого ими храма Святого Георгия в местечке Мравалзале. Конечно, Шах-Аббас делал это не из любви к христианской религии. Сабля эта, как свидетельствует один путешественник, находилась на стене храма еще в 1745 году, но куда она девалась впоследствии – неизвестно.

Лаурсаб поддался на обман и тайком от Теймураза ушел из Имеретии. Шах принял его ласково и оставил его в Тифлисе, а сам удалился. Рассказывают, что, покидая столицу Картли, шах остановился у моста, с которого видны были минеральные бани, и, указывая царю на красоту местности, говорил: «Я бы взял отсюда эти виды, если бы то было возможно: самое лучшее богатство твоего царства и города – бани минеральных вод». Лаурсаб ответил: «Великий шах, и я, и царство мое, и виды эти – все принадлежит тебе». Но недолго царь оставался свободным. Вскоре мы видим его с шахом на охоте в лесах Карабаха; из Карабаха, под видом охоты же, его перевозят в Мазендеран, и когда здесь ни угрозы, ни обещания не склоняют его к исламу, шах отправляет его в Шираз, где, после долговременного заключения в темнице, его задушили тетивой (1622).

С Лаурсабом прекратилась прямая линия царей Картли, и владетели ее перестали быть даже христианами. Царем же Картли шах назначает магометанина Баграта V (1616–1619).

В то время как Лаурсаб сделался жертвой политики шаха, Теймураз фактически низложен был с престола, а в Кахетии оставлен персидский гарнизон под начальством вероотступника царевича Иессея, в магометанстве Исахана, двоюродного брата Теймураза. Но три месяца спустя после удаления шаха Исахан воротился на царство. Шах решил жестоко наказать ослушников своей воли – и наступает время кровавого нашествия персов на Грузию.

Шах послал вперед часть войск, чтобы преградить Теймуразу отступление в Имеретию, но Теймураз первым напал на персидский отряд и обратил его в бегство. Приближение главных сил Шах-Аббаса, однако же, изменило все дело; передовым отрядом персидского войска командовал Саакадзе, и появление народного героя во главе вражеских полков сразу подорвало дух народа: все бросили бесполезное оружие и бежали в горы. Теймураз снова ушел в Имеретию.

В 1617 году войска Шах-Аббаса вступили в Кахетию, все попирая на пути, все заливая кровью, обращая в пепел города, грабя монастыри, разбивая иконы и кресты и обращая священные украшения на туалеты своего гарема. Христиане вместо защиты собирались в церкви, каялись и молились, готовясь к смерти, и вместе с церквами были сожжены тысячами. Лезгины, со своей стороны, по требованию шаха убивали и пленяли тех, кто бежал к ним в горы. Предание сохранило рассказ о кровавой расправе шаха, совершенной в одном из монастырей Гареджийской пустыни, каменистой, безводной, прорытой ущельями. Под развалинами монастырского храма, внутри алтаря, поныне стоит престол, а на нем вместо священной утвари – человеческие кости, связанные крестообразно. Вот эти-то кости и дали название целой лавре, именующейся Моцамети – лавра Мучеников. Здесь шесть тысяч иноков были убиты в святую пасхальную ночь по повелению Шах-Аббаса. Существовал обычай, по которому братья всех двенадцати обителей Гареджийской пустыни собирались в пасхальную заутреню именно в эту лавру, как большую из всех; к тому же великий день был и храмовым праздником этой обители. И вот шесть тысяч иноков со свечами в руках обходили церковь, построенную на вершине горы, и воспевали радостно «Христос Воскрес», не воображая, как сами они были уже близки к переходу в вечность. Далеко за Курой, на краю обширной степи Карайской, увидел Шах-Аббас ночью необычайное освещение – какие-то огни двигались и мерцали на вершине горы, там, где он предполагал совершенную пустыню. «Что за огни?» – спросил изумленный шах. «Это гареджийские пустынники празднуют свою Пасху», – ответили ему. «Истребить их». Напрасно приближенные шаха представляли ему, что пустынники не носят оружия, никому не делают зла, а, напротив, за всех молят Бога, и что сам пророк повелевает щадить таких молитвенников. Шах ничего не слушал. К рассвету отряд конницы прискакал в лавру. Шла литургия, и только что иноки приобщились Святых Тайн, как вломились персы – и через несколько мгновений шесть тысяч трупов лежало на церковном помосте, залитом кровью. С тех пор опустела большая часть обителей пустыни. Церковь причислила погибших к лику мучеников и установила праздновать избиение шести тысяч на второй день Пасхи, а благочестивый царь Арчил собрал святые кости и соорудил над ними небольшую церковь.

В это же время, овладев Мцхетом, шах захватил в свои руки и величайшую святыню христианского мира – хитон Господень. Позже, как увидим, он отослал его к московскому царю. И ныне риза Господня, разделенная на части, составляет достояние Успенского собора в Москве, большой придворной церкви и Александро-Невской лавры в Петербурге.

Приведя страхом смерти всю страну в невольное повиновение, Шах-Аббас назначил Кахетии своего правителя с персидским войском и увел массы народа в неволю для поселения их в персидских провинциях. С царями Грузии Лев Ирана заключил мирный договор, обязуясь не обременять Грузию данью, не изменять ее религии, оставить церкви неприкосновенными и не строить мечетей, однако же, выговорив условие, чтобы цари грузинские были непременно магометанами, хотя и грузинского происхождения. Этим договором, сохранившим только наружность независимости и свободы грузинских царств, потерявших во время нашествия множество представителей своей религии, но сохранивших склонную к магометанству аристократию и магометан царей, Шах-Аббас окончательно упрочил персидское влияние на Грузию. И только народу, преданности, вере и самобытному духу его Грузия обязана сохранением своей духовной независимости и возможностью возрождения в будущем. Из недр народа вновь выдвинулось сильное духовенство, имевшее неотразимое влияние на царей и на магометанскую аристократию, и глава духовенства, католикос, является не раз в дальнейшей истории Грузии источником освободительных движений. И благодарный народ отразил эту роль духовенства в своих легендах.

Этот вечно деятельный дух народа сказался во времена шаха не одним сопротивлением народных масс, уходивших в горы, но и подвигами, в которых светится непреодолимая и безграничная преданность вере предков и отечеству. Есть легендарная история (ее рассказывает И. Д. Попка), созданная самим народом и показывающая, что он не хотел признавать за шахом победу, как бы сознавая, что тому не одолеть народную силу. В ней рисуется шах не победителем, а побежденным, и побежденным именно любовью к отечеству.

Вот эта легенда.

Завладев всей Кахетией и большей частью Картли, однажды Шах-Аббас сидел у дверей своего шатра; главный мирза доложил, что от грузинского царя прислан посол с подарками. Явился картлийский тавад, высокий и стройный, «как тополь на берегу Куры». Он поверг к ногам шаха корзину со свежими плодами, и шах похвалил плоды. «Чох-Гюзель!» («Очень прекрасно!») – повторял он; выбрал самое большое яблоко, съел его, выплюнул семена на ладонь и приказал подать копье. Боднул он гибким копьем землю, бросил в нее семена и, обратившись к картлийцу, сказал: «Кланяйся царю и скажи, что, пока из этих семян не вырастет сад и я не вкушу плодов от него, до тех пор не выйду из вашей земли, где мне спится лучше, чем дома». – «Бэли!» («Хорошо!») – ответил тавад. И, выбравшись из двора шаха, пораженный унижением своего царя и родины, он с решимостью подумал: «Пожертвую моей милой, моей ненаглядной Хорошаной – отчизна дороже жены!»

Его звали Шио; дом его стоял на самой границе Кахетии и Картли. Он сам был картлиец, а жена его кахетинка, и тогда не кончился еще их медовый месяц.

Надо сказать, что Шах-Аббас отдал чудовищный приказ с каждой новой луной набирать в городах и селах пятьдесят красавиц и приводить их в персидский лагерь. Шах сам раздавал их своим воеводам. Но был один хан, по имени Алла-Верды, который не довольствовался дарами «брата Луны» и сам грабил такую же дань. Это был самый сильный хан, предводитель татарской конницы, которая составляла лучшее войско кизильбашей. Хан Алла-Верды стоял отдельным станом около Телави, и так как уже некого было бить, то каждый день он выезжал на охоту с соколами, а вечером ему представлялась дань в образе красивой грузинки.

Между тем грузинский царь с тавадами и остатками разбитого войска стоял около Мцхета на крепкой позиции, образуемой слиянием Куры и Арагвы. Когда была смята военная сила, поднялась сила другая, не падающая под ударами оружия. Духовенство вышло из своих келий и взяло в свои руки спасение отечества. Как в старой удельной Руси, оно мирило сильных, соединяло слабых, ободряло малодушную толпу и создавало силу там, где уже ее не было. Князья, не думавшие никогда сойтись, сходились под царской хоругвью, обнимались и клялись над хитоном Господним умирать друг за друга. Между тем просили помощи от единокровной Имеретии и просили ее от единоверной Москвы. Войско царя усиливалось с каждым днем. Все желали перейти в наступление. Ожидали только русской помощи с Терека и с Днепра.

В таком положении были дела, когда тавад Шио прискакал к своей Хорошане и сказал ей: «Спаси отечество!»

– Ра-ари! (Какие речи!) Слабой ли женщине спасти отечество, когда и храбрейшие тавады бездействуют, забившись в безопасный угол между Курой и Арагвой!

– Где сестры обнялись, где Кура и Арагва слились на вечный союз, как мы с тобой, там соединились разрозненные силы Иверии. Это уже последние силы – больше нет! И всего этого горсть, а кизильбашей несметное число. Что же мы можем сделать? Честно умереть – и только! Но это не спасет отчизны, которая погибнет вместе со смертью последнего тавада. Но где уже храбрейшие люди не могут ничего, там женщина может все… Не силой руки, нет, но безмерным величием любящего сердца… Пожертвуй собой!.. Отдай свою любовь, отдай ее на короткий срок – от вечерней звезды до утренней – хану Алла-Верды.

Хорошана помертвела.

– Не главный стан хана с несметной силой кизильбашей страшен грузинам, – продолжал восторженно Шио. – Их геройская уверенность колеблется только перед Львом Азербайджана, перед ханом Алла-Верды. Отложись он от шаха – и Грузия спасена! А ее надо спасти, спасти во что бы то ни стало, и ты одна это можешь – не силой, а жертвой! Пришел час жертв безмерных, неслыханных, на которые дает право только любовь к отечеству.

И долго говорил благородный картлиец, и дивны были его речи, каких не слыхал еще мир. Хорошана постигла наконец величие жертвы, нашла в неизмеримой глубине своего любящего сердца неведомую силу – и решилась.

Скоро Хорошана появляется в персидском стане, трепещущая и смущенная. Смущение только увеличило ее красоту, и хан Алла-Верды клялся бородой пророка, что никогда еще не видывал подобной красавицы. Наступила мрачная ночь. Гроза разразилась в горах, дождь заливал долины, буря срывала шатры в татарском стане. Под шелковым наметом хана шел ожесточенный спор. Алла-Верды не соглашался на цену, которой требовала грузинка. Он предлагал ей все свои сокровища, все, кроме измены шаху. Хорошана отвергала все и требовала только измены. Не раз могучий хан приходил в порывы неистового бешенства, не раз заносил над ней канджар. Хорошана все выдержала – и не сбавила цены.

Следующий день хан просидел в шатре задумчив и свиреп, не прикасаясь к пилаву. Весь лагерь примолк, и никто не смел разговаривать громко. В полночь хан согласился на цену, требуемую Хорошаной, и поклялся бородой пророка.

Утром весь лагерь шумел и пировал, приближенные хана получили большие подарки. Но вот скачет гонец от шаха с известием, что к грузинам пришли стрельцы с Терека и казаки с Днепра и что гяуры выступают из Мцхета. Шах требовал, чтобы Алла-Верды присоединился к нему через три дня. «Бэли», – сказал Алла-Верды гонцу и отдал приказ ковать лошадей и готовиться к походу в большой аджамский стан. Клятва была забыта, а в душе Хорошаны зрела месть и решимость в ту же ночь отсечь голову клятвопреступнику. Но когда ей оставалось только исполнить свое намерение, она заснула сама, и ее посетило дивное видение: явился старец, убеленный сединами, в ветхом рубище отшельника, но с лицом светлым и кротким. Старец поднял руку и стал благословлять Хорошану.

– Недостойна, отче! – вскричала она. – Недостойна благословления та, которая осквернила себя на ложе неверного и приготовила руки свои на вероломное убийство!

Старец вещал:

– Отложи намерение твое, о лучшая из дщерей Иверии! Не поднимай руки на хана Алла-Верды, ибо он призван на великое дело: его жизнь довершит спасение отчизны, его кончина воздвигнет обитель из развалин, над которыми плачут долгие годы. Твою же тяжкую жертву осветят благословение церкви и долгий иноческий подвиг. Утром поведай хану желание вкусить снедь от его собственной молитвы…

Старец еще раз благословил коленопреклоненную Хорошану и стал невидим.

Поутру Хорошана говорила хану, что она хотела бы кебаб из джайрана (жаркое из дикой козы), убитого собственной его рукой. Тотчас отдан был приказ, и шумный поезд с зурной и бубнами двинулся в лес по дороге к развалинам обители Святого Георгия. Охота на зверя была чрезвычайно удачна. Наконец спущены были соколы. «Опустошили землю – опустошим и воздух!» – кричал хан в восторге. И вот первый и любимый сокол его напустился на куропаток, но, к общему изумлению, летел тупо и вяло, и куропатки от него уходили. Алла-Верды пришел в ярость. Он мчался на коне, поощряя сокола бешеными криками. А вдалеке, на утесистом берегу Алазани, стоял на коленях отшельник и под палящим солнцем молился об избавлении родины от тяжкого нашествия иноплеменников.

Сокол между тем оправился и уже настигал свою добычу. Уже расправил он когти, и клюв его скользнул по крылу куропатки, как вдруг она переломила полет, ринулась на землю и скрылась под полой молящегося пустынника. Сокол медленно закружил над головой старца. Хан видел, где укрылась добыча его сокола, и, наскакав на отшельника, громко крикнул:

– Спугни из-под полы птицу!

Отшельник молился.

– Тебе говорю: спугни птицу!

Отшельник глубоко и пламенно молился о спасении бедствующей родины; сердце его унеслось в небо, и весь земной мир со своими красотами и ужасами не существовал для него.

– Так ты не слушаешь меня, дерзкий гяур! – вскричал хан.

Канджар блеснул над головой отшельника, но, прикоснувшись к сединам старца, разлетелся вдребезги. Хан упал с коня, и рука его, сжимавшая рукоять, усохла.

А отшельник молился «о невидящих и обидящих нас».

Пораженный чудом и всепрощающим словом христианской молитвы, гордый хан смирился.

– Отпусти мой грех, – говорил он старцу, – возврати мне руку, отдам ее на служение народу христианскому.

Благословение старца оживило руку Алла-Верды, и первый луч веры проник в это мрачное, чувственное сердце.

Легенда повествует далее, что шах и царь сошлись на битву, каждый ожидая себе на помощь Алла-Верды. И вот, когда победа еще колебалась, на ближних высотах вдруг зачернелась, как туча, татарская конница. Алла-Верды шел в бок обеим сторонам и вдруг повернул налево – на кизильбашей. Тогда все персидское воинство, охваченное паникой, бросилось бежать.

Шио был найден в числе убитых в этом сражении. Над ним стоял и плакал молодой тавад в татарских доспехах – то была Хорошана. С копьем в руке, с кольчугой на нежных плечах, она вела хана и поддерживала его в минуты колебания – а такие минуты были. Сам хан Алла-Верды получил смертельную рану, но он жил еще несколько дней, просветился святым крещением и умер не только христианином, но и вторым мужем Хорошаны. Умирая, он завещал свои несметные сокровища на возобновление обители Святого Георгия, покровителя Иверии, и скоро она восстала из развалин в прежнем своем величии. Хорошана удалилась от мира и искупила свой высокий, но греховный подвиг долгим подвигом иноческим.

Грузинский летописец, передавая эту легенду, говорит: «Не было и не будет такого любящего сына отчизны, как картлиец Шио; не было и не будет такой любящей жены, как кахетинка Хорошана».

Такова легенда, в которой фантазия народа создала грузинам победу, а персам поражение. Но действительность далеко не соответствовала этому направлению. В разоренную страну сошли с гор лезгины и почти беспрепятственно заняли богатейшую и плодороднейшую часть Кахетии между Кавказским хребтом и Алазанью, где впоследствии возникли крепости их Джары и Белоканы, стоившие русским столько крови; в Картли были магометанские цари; Кахетия вовсе была без царя – и Теймураз жил изгнанником в Имеретии. Но ни народ, ни Теймураз не мирились с иноземным владычеством. Сверженный царь Кахетии искал помощи султана и защиты России. В 1619 году он отправил к русскому царю Михаилу Федоровичу послов, так изображая свое бедственное положение:

«И вам, великому государю, свои слезы и бедность объявляем, что светлость наша обратилась во тьму, и солнце уже нас не греет, и месяц нас не освещает, и день наш светлый учинился ночью, и я в таком теперь положении, что лучше бы не родился, нежели видеть, что православная христианская вера и земля Иверская при моих очах разорилася, в церквах имя Божие не славится, и стоят все пусты…»

Теймураз просил Михаила Федоровича, чтобы исходатайствовано было у шаха возвращение его матери и сыновей. Михаил Федорович действительно просил шаха не угнетать грузинской земли. Шах успокоил царя дружественной грамотой и посылкой хитона Господня, но уже в то время, когда он успел распорядиться с семьей Теймураза (1625). Тем защита России и кончилась.

Между тем в Картли возникли также смуты. Когда умер Баграт V (1619), вдова его провозгласила царем Симон-хана II, но князья и народ отказались повиноваться сыну магометанина. Раздраженный Аббас дал ему в помощь полководца Карчихана с сильным отрядом, а вместе с ним послал и Георгия Саакадзе с тайным поручением истреблять кахетинцев и переселять в Персию картлийцев. Саакадзе возвел на царство Симона и отправился в Кахетию. Но здесь в нем восторжествовал нравственный переворот, оставивший глубокие следы в истории Грузии.

Еще давно, живя в Персии, Саакадзе тайно мучился совестью при виде насилий, совершаемых шахом над его родиной. И вот теперь, в Кахетии, ему пришлось узнать об изменническом убийстве давно плененного царя Лаурсаба (1622). Это было последней каплей, переполнившей его возмущенную совесть. Быть может, припомнилось ему все зло, которое он сделал Лаурсабу, и, забывая обиды, нанесенные ему родиной, Саакадзе составляет план совершенного освобождения всей Грузии от персидского ига. Случилось, что вызванные им несколько кахетинских князей под предлогом раздачи шахских подарков были изменнически и тайно умерщвлены в палатке Карчи-хана. Этим обстоятельством воспользовался Саакадзе, чтобы возбудить в народе негодование и открытый мятеж, и сам он первый воскликнул: «К оружию, кахетинцы!» Персидское войско было немедленно перерезано, и моурав своей рукой отрубил голову Карчихану. Вслед за тем он с помощью эристава Арагвского выгнал из Кахетии персидского наместника и взял Тифлис, кроме цитадели, в которой заперся и сидел, как в тюрьме, царь Симон-хан. Кахетия и Картли были свободны, и Картли правил поставленный героем молодой Койхосро из фамилии владетельных князей Мухранских. Но о правителях заботился Саакадзе, в его энергичной голове возникает и смелый, и целесообразный обширный план объединения грузинских царств, и с этой целью он прежде всего вызывает жившего изгнанником на берегах Черного моря законного царя кахетинского Теймураза (1623).

Подвиги Георгия Саакадзе еще только начались, но они были так необыкновенно блестящи, его родина так давно уже не торжествовала столь очевидных и постоянных побед, что Саакадзе, этот еще недавно изменник и бич ее, становится народным героем и неограниченным повелителем всей страны. Его называют спасителем народа, отцом отечества и сыном церкви; в церквах молятся за его долгоденствие; аристократия, смирившаяся перед величавыми и быстрыми успехами моурава, ищет его дружбы и становится под его знамена, повсюду гордо и победоносно развевавшиеся; поэты и певцы прославляют его имя, грозное врагам. Отечество все простило ему, все забыло. По словам почти современника его, царя Арчила, власть Саакадзе была так велика в стране, что без позволения в присутствии его не смел сидеть ни один из вельмож и владетельных князей. Но моурав, по свидетельству истории, не увлекался страстями, не величался первенством в народе, душой ему преданном. В его великом сердце, не знавшем середины и приведшем его некогда к безграничной ненависти, теперь жила великая любовь и страстное желание навсегда и совершенно освободить родину от зол и бедствий чужеземного владычества.

Да и некогда было Саакадзе величаться своими победами – нужно было ждать мести грозного шаха, и уже было предостережение из Персии. Узнав об измене ему Саакадзе и новом воцарении Теймураза в Кахетии, шах казнил сына Саакадзе и жену эристава Зураба, оставшихся в Персии, а мать Теймураза, великодушную Кетевань, подверг страшным мучениям. Царице предложено было выбирать между магометанством и лютой казнью, и она выбрала муки и смерть от руки палача (1624). Среди обширной площади, при огромном стечении народа, царица Кетевань была обнажена, и тело ее рвали раскаленными щипцами, но она, как исполин, выносила пытки, и напрасны были увещания отказаться от Христа. Тогда на страшные ожоги и раны ее клали горячие уголья – она осталась непоколебимой. Наконец, на ее голову надели докрасна раскаленный чугунный котел, и она скончалась, венчанная этим страшным мученическим венцом. С ужасом узнал царь о страшной смерти матери, об этом последнем бедствии в его семье; два сына его, бывшие в Персии, уже давно пали жертвой жестокости шаха: еще в 1620 году он повелел превратить их в евнухов, и один из них умер от жестокой операции, а другой помешался в уме, чтобы влачить еще три года жалкой жизни. И что же удивительного, если в сердце Теймураза пробудилась старая ненависть к виновнику гибели его семьи, Саакадзе, ненависть, отозвавшаяся впоследствии новыми бедственными междоусобиями в стране. Страшное впечатление произвела смерть Кетевани и на народ; в нем тоже встало воспоминание, что Саакадзе – виновник этой смерти и всех смут, вызвавших грозного Шах-Аббаса на Грузию, и это напоминание о прошлом моурава было первым подводным камнем на победоносном пути его, поселив к нему недоверие. Церковь причла Кетевань к лику мучеников, и ныне мощи ее покоятся частью на родине в Аллавердском соборе, частью в далекой Бельгии, в соборе города Немура; католические миссионеры, бывшие свидетелями казни Кетевани и пораженные ее святым мужеством, взяли часть тела ее и перевезли в Европу.

А между тем гнев шаха не был потушен кровью Кетевани и молодого Саакадзе, и персидское войско шло на Грузию, предводимое Исаханом. Саакадзе, соединив под своим предводительством войска царя Теймураза, эристава Арагвского Зураба и других князей, 12 июня 1624 года на реке Алгете рассеял Исахановы войска, а вслед за тем с небольшим отрядом разбил и шедшего на помощь Исахану эриванского бека. Но победа неожиданно была вырвана из рук моурава царствовавшим в стране духом смуты и недоверия – наследием недавнего прошлого. В числе погибших на поле сражения был некто Теймураз, князь Мухранский; на этом факте возник темный слух о смерти царя Теймураза, будто бы убитого изменнически, и войска взбунтовались и беспорядочными толпами пошли к Тифлису. Персы как нельзя лучше воспользовались этим случаем: они устремились за толпами грузин, беспощадно истребляя их, и по трупам дошли до самого Тифлиса, где все еще продолжал сидеть в цитадели царь Симон-хан.

Войска грузинского более не существовало, и страна была беззащитна. Но моурав Саакадзе оставался бодр и крепок духом и начал блистательную, наиболее выказавшую его дарования, партизанскую войну. Раз с шестьюдесятью всадниками он бросился на большой отряд персидского войска, спускавшегося с гор, и семьсот персидских трупов осталось на месте. Целый ряд таких подвигов сделал уже самое имя его, как выражается историк, настолько же страшным для персов, насколько силы персов были страшны для Грузии. Исахан боялся рассыпать малые партии, всегда истребляемые моуравом, и замыслил поход с сильным войском в Картли. Узнав об этом, Саакадзе начал обширные приготовления к встрече, устраивая крепкие завалы в теснинах Гартискарских, и, вероятно, успел бы остановить врага, но измена эристава Арагвского, пропустившего через свои владения персидский отряд под предводительством Хосро-Мирзы, сделала бесполезными воздвигнутые моуравом укрепления и изменила шансы войны и победы.

Прошлое, видимо, тяготело над Саакадзе, уничтожая все плоды его личной доблести и военного дарования. Память о зле, сделанном им некогда царям грузинской земли, подрывала при неудачах доверие к нему; и вот в лице пришедшего теперь Хосро-Мирзы он сам же некогда приготовил себе счастливого врага. Было время, когда побочный сын грузинского царя-магометанина, этот Хосро, никем не знаемый и нищий, искал покровительства могущественного при персидском дворе моурава Саакадзе. Последнему пришла в голову мысль приготовить в нем соперника и наследника ненавистному Лаурсабу, уже бывшему в руках шаха, в заключении. И тогда произошло следующее. Однажды у моурава был пир, и он сидел, окруженный персами. Видя входящего Хосро-Мирзу, он поспешно встает, почтительно идет к нему навстречу, просит его занять первое место, а сам садится в почтительной от него дали. Изумленные персы узнают, что то грузинский царевич и наследник престола. Шах-Аббас потребовал к себе еще не известного ему принца крови и почтил его достоинством губернатора города Испагани. Этот-то Хосро-Мирза и является теперь соперником и врагом самого моурава.

Хосро-Мирза с сильным отрядом двинулся на Саакадзе и одолел его огромным преимуществом в числе воинов. Моураву пришлось уступить силе, и снова с небольшим преданным ему войском он начинает свою партизанскую войну. Ряд побед сопровождал его повсюду, но они не могли уже изменить главного хода войны. В сражении в теснинах Ксанских моурав внес в ряды персов такое страшное истребление, что река Ксан покрылась трупами убитых, и кровь окрасила воду, но массы врагов все-таки прошли теснины, и скоро Хосро-Мирза вступил в Тифлис. Картли смирилась.

Но Саакадзе не считал еще своего дела проигранным. Уже не полководец, а «рыцарь, странствующий по развалинам любезного отечества», он с горстью гверельясов продолжает упорную, отчаянную борьбу с ненавистными персами. Сегодня он разбивает отряд их, завтра берет крепость и вырезает гарнизон. В то же время он сносится с турками, прося у них помощи, мирится с эриставом Арагвским и, замышляя обширный план освобождения отечества, пытается привлечь к войне Имеретию, Менгрелию и другие княжества.

Еще раз звезда Саакадзе ярко заблестела в походе его против осетин, воспользовавшихся смутным и бедственным состоянием Грузии, чтобы от нее отложиться. Быстро перешел Саакадзе через высокие горы, овладел несколькими замками и разнес ужас по всей стране, совершенно ему покорившейся. Историк этого похода передает между прочим следующий факт, рисующий великодушный характер моурава. В одной из стычек, когда осетины смертельно ранили друга и товарища Саакадзе, князя Мочабели, и хотели отсечь ему голову, моурав самоотверженно бросился на врагов и на плечах вынес из свалки истекавшего кровью героя.

Но ни власть Саакадзе, ни спокойствие царства не упрочивались личными доблестями моурава. Страна колебалась между освободительным делом своего вождя и персидским игом и, к сожалению, чем дальше, тем больше убеждалась, что моураву не одолеть Персии. Настало для Саакадзе трудное время. Многие из аристократов уже отказались от союза с ним, и с каждым днем его силы ослабевали. Народ, утомленный беспрерывной войной, склонялся к миру. Эристав арагвский Зураб вторично изменил моураву, а когда возмущенный Саакадзе пошел на него войной, Зураб соединился с Теймуразом, и в сражении на полях Бозалетских войска моурава были разбиты наголову. Тогда бессильный, лишенный всех надежд, он в другой раз теряет отечество и удаляется в Константинополь. Там имя Саакадзе еще раз пронеслось по всему Востоку. Но эта же самая слава послужила и причиной его погибели. Жена турецкого главнокомандующего (визиря Азама, а по другим источникам – визиря Хосрева-паши), сообщая мужу константинопольские слухи, написала между прочим: «Что значит эта знаменитость моурава, закрывшая твое имя? Что за жизнь, не оглашаемая славой?» Огорченный визирь потребовал к себе Саакадзе и велел отрубить ему голову (1629).

Так погиб полководец и герой, справедливо названный в самом отечестве своем грузинским Алкивиадом[34].

А за год перед тем сошел в могилу Шах-Аббас…

Со смертью Шах-Аббаса (1628) для Грузии не кончилась, однако же, его эпоха – эпоха безусловного персидского владычества. Это владычество провело по грузинской земле такие глубокие кровавые следы, которых не смыло и не стерло целое столетие. Наступает время, называемое в истории временем магометанских царей, то есть царей, преданных Персии, в ней воспитавшихся и туда же уходивших на вечное успокоение, – умершие магометанские цари обыкновенно увозились в Персию.

Это мелкое и незначительное время начинается полным упадком сил страны, утомлением физическим и уступчивостью нравственной. Кахетия и Картли лежали опустошенными; другие царства и княжества, склонявшиеся во время борьбы почти всегда на сторону торжествующей силы, также не избегли разорения. А на другом конце Грузии между тем утвердились турки: они захватили в свои руки Самхетское атабекство, и в нем скоро стал утверждаться ислам, вместе с турецкими крепостями (Ахалцихе и другие). Внутри поднимаются старые династические счеты и раздоры, но только центр их тяжести переносится уже в Тегеран, где процветают грузинские интриги. И так как власть зависела от шахов, которым не безвыгодно было расчленять и обессиливать Грузию, то скоро в ней поселяются смуты иного рода – это стремление каждого мелкого князя и феодала к независимости. Произвол и беззаконие являются естественными следствиями бессилия власти.

До какой степени власть царей была подорвана и обезличена, свидетельствует сам царь Вахтанг VI, который в своем «Уложении», изданном в начале XVIII века, говорит между прочим следующее: «Если царь может царствовать, да царствует; если не может, то да предпочтет доброе имя и вечную жизнь, ибо лучше отказаться от престола, нежели быть слабым, исключая тот случай, когда нельзя сего сделать без соизволения великого государя шаха!» В действительности, конечно, было гораздо больше стремлений получить престол, чем отказаться от него; и получить, и потерять царство по интригам при дворе персидском стало делом обыкновенным. Так, царь Теймураз Кахетинский, успевший после смерти Шах-Аббаса соединить (1629) под своим скипетром Кахетию и Картли, скоро теряет и ту и другую, опять возвращает наследственный престол и опять изгоняется магометанскими претендентами, успевающими выпросить себе у шаха утверждение на царствование в Кахетии. Нелишне прибавить, что в тяжелые времена изгнания Теймураз неоднократно обращался за помощью к России, даже ездил в Москву, но Россия сама вела войны со Швецией и Польшей и не могла помочь далекой Иверии.

Между тем и самые обращения к московскому царю получают в этот период уже особый характер. Прежде цари просили помощи против неверных, теперь – друг против друга. История сохранила память о следующем кровавом эпизоде, в котором были замешаны надежды на Москву. Имеретинский царь Александр III, не имея сил отбиться от владетеля еще недавно подчиненной ему Менгрелии, Левана Дадиана, просил защиты у московского царя Алексея Михайловича, и покровительство было обещано. Тогда младший брат Александра, Мамука, надеясь на русскую помощь, сам предпринял поход на Менгрелию, но в конце концов попался к Левану в плен, был ослеплен и умер от этой страшной операции. Насколько Леван был жесток и необуздан, можно судить по следующему факту: заподозрив свою жену в страсти к одному визирю, он выстрелил в этих несчастных из пушки, изувечил жену и отравил двух ее сыновей.

Мрачна была эта эпоха бессилия перед внешними врагами и вместе жестоких внутренних междоусобий, прерываемых только войнами персов с турками, происходившими на грузинской территории, да кровавыми набегами лезгин. Умственное и нравственное направление изменилось. Литература приняла персидский характер, господствующим языком стал персидский; в мирное время грузины занимались персидской литературой; у богатых и любознательных были персидские библиотеки; остатки же древней грузинской письменности укрывались в стенах монастырских, и только там обучались чтению церковных книг и письму, чем ограничивалось все тогдашнее образование грузин. Из страха мусульман о заведении публичных школ и о распространении наук не смели и думать. Видя гибель самобытности отечества, умственной и религиозной, многие грузинские фамилии ищут нового отечества и выселяются в Россию.

Из царей этой эпохи заслуживает внимания Вахтанг VI, знаменитый как летописец и как законодатель, издавший «Уложение». Сначала христианин, Вахтанг, уступая крайним обстоятельствам, принял наружно ислам, но в течение всего царствования (1711–1724) заботился о доставлении победы христианству и в этом направлении сделал очень много. С его именем связано между прочим начало событий, изменивших историю Грузии и создавших благоприятные условия для ее возрождения. То было нашествие и завоевание всей Грузии турками. Разбитый ими, Вахтанг должен был покинуть отечество и в 1724 году удалился в Петербург, а турки между тем овладели Грузией и объявили ее турецкой провинцией.

Как ни тяжело было для Грузии нашествие турок, но оно имело для нее и свои неоценимые последствия. Персы, утратив на время власть в стране, утратили уже навсегда нравственное влияние, и 1729 год – год объявления Грузии владением турок – кладет конец царям-магометанам. Проходит после того несколько десятилетий, и наступает для нее время возрождения наук и литературы. Персия должна была понять наконец, что для сохранения своего влияния в Грузии ей приходилось уменьшить свои притязания, и когда Надир-шах рядом блистательных побед отнял у турок все их завоевания, он в 1744 году назначил в Грузию уже христианских царей: Теймураза II – в Картли, а сына его, Ираклия II, – в Кахетию. Теймураз, имевший резиденцию в Тифлисе, первый восстановил древний обряд миропомазания и короновался в первопрестольном городе Мцхете.

Со смертью Надир-шаха в середине прошлого века в Персии наступает ряд междоусобных войн за наследство, ослабивших ее могущество и давших Грузии вздохнуть свободно. Благодаря счастливому соединению в руках отца с сыном двух сильнейших грузинских царств страна могла победоносно отражать постоянных врагов – лезгин, и в то же время внутренние раздоры стали менее возможными.

Однако и между Теймуразом и Ираклием возникли скоро несогласия, заставившие первого из них удалиться в Петербург. Там он в 1762 году и скончался семидесяти лет от роду. Тело его перевезено было в Астрахань и похоронено там в городском соборе. До сих пор сохранившаяся надгробная надпись на грузинском языке гласит: «Теймураз Николаевич, наследный царь Грузии, Картли и Кахетии, прибывший в Санкт-Петербург в 1761 году на поклонение Ее Императорскому Величеству, монархине Всероссийской». Замечательно, что спустя девяносто лет, в 1853 году, между медными досками, хранившимися в книжном магазине Императорской академии наук, нашли портрет грузинского царя Теймураза, превосходно исполненный с натуры художником Антроповым. На портрете та же надпись, что и на надгробном камне.

По смерти отца Ираклий соединил под своим скипетром Кахетию и Картли (1762). Тогда явился ему новый соперник из России – Бакар, сын Вахтанга VI, нашедший себе приверженцев в Тифлисе, где была еще свежа память старшей династии Картлийской, но он скоро был вынужден бежать обратно в Россию. Жестокая казнь ожидала его единомышленников, и до сих пор в предместье Авлабарском показывают песчаный берег, где пылали их костры.

III. ЗАНЯТИЕ ТИФЛИСА РУССКИМИ В 1783 ГОДУ

С Ираклием II, царем соединенных царств Кахетии и Картли, наступает для Грузии новая эпоха, приведшая ее в конце концов к желаемому миру. И теперь приходят персы и турки и, как прежде, вторгаются лезгины, но Грузия все больше и больше находит защиту со стороны России, пока наконец северный колосс не взял всего дела в свои мощные руки и не вырвал древнюю христианскую страну из-под тяжкого магометанского ига. То была эпоха подъема народного духа, религиозного и нравственного возрождения, воскресших надежд, и Ираклий своим личным доблестным характером был истинным выражением этой эпохи.

Еще в те времена, когда он царевичем жил при персидском дворе и был с Надир-шахом в походе на Индию, он поражал восточного повелителя равнодушием, с которым смотрел на богатства сказочной страны и на почести, которыми его окружали. Это был человек идеи; и шах, умевший выбирать и ценить людей, дорожил советами Ираклия даже по важным военным делам и охотно следовал им. Говорят, что мнения Ираклия пользовались большим уважением даже у индийских жрецов, браминов и факиров и что некоторые изречения его обратились в пословицы.

Как воин, Ираклий был поистине царственным рыцарем, народным идеалом царя и полководца. Вот каким рисуют его предания. Когда он был еще только царем Кахетинским, в 1752 году, значительная персидская армия появилась в Грузии с целью отомстить ей за поражение персов, случившееся в том же году под Эриванью. Грузин было всего три тысячи человек, и многие советовали отступить, но Ираклий не согласился. «Теперь уже поздно отступать, – сказал он своим приближенным, – при первом шаге назад неприятель не оставит в живых ни одного человека». К войску он обратился с простой и трогательной речью. «Не думайте, – сказал он, – что я иду проливать кровь вашу для распространения моих владений, для усиления моего могущества; иду защищать отечество и своих подданных». Он приказал войскам идти за собой, но не начинать битвы, пока он не сделает условного выстрела; после же выстрела грузины должны были дать общий залп и броситься в сабли. Ираклий сел на лошадь и двинулся вперед, держа в одной руке повод, а в другой ружье. В это время татары, составлявшие часть его войска, стали отделяться, рассчитывая принять ту сторону, которая победит. Царь, удрученный этим новым горем, сошел с коня и с горячей мольбой упал на землю перед изображением креста. Тогда один из татарских вождей, подойдя к нему, сказал: «Крест! Если есть в тебе сила, ты сделаешь сегодня передо мной чудо».

Персияне между тем со всех сторон обложили грузин, и один из персидских ханов, выехав вперед, громко крикнул: «Где царь Ираклий?» – «Если ты ищешь царя, – ответил ему Ираклий, – то взгляни, он перед тобой». Хан бросился на него с копьем в руке, но царь выстрелил, и перс упал мертвый. Выстрел был принят за сигнал к нападению; грянул залп, и грузины бросились на неприятеля так неожиданно, что обратили его в бегство. Победителям досталось двенадцать пушек, все знамена, тысяча верблюдов и весь лагерь. Татарский вождь, ожидавший чуда и пораженный бегством персидской армии, обратился в христианство. Таков был царственный рыцарь Ираклий, и имя его скоро сделалось настолько славным и грозным, что к его покровительству стали прибегать соседние властители.

Оставшись в 1762 году единым царем Кахетии и Картли, Ираклий в первое время был поставлен в чрезвычайно благоприятные условия. На престоле Персии был Керим-хан, дружественный Ираклию, и царь, пользуясь этим обстоятельством, усмирил лезгин, обложил данью мятежного ганжинского хана, покрыл страну укреплениями и много заботился о ее внутреннем процветании. Так прошло восемь лет. Войны с турками имеретинского царя Соломона I, вызвавшие известный поход за Кавказ генерала Тотлебена, навлекли было на Грузию новое нашествие турок, но скоро, в 1774 году, по условиям русско-турецкого мира Кахетия и Картли признаны были независимыми, и султану пришлось отказаться от своих притязаний. Тогда он прибег к известному средству – вооружить против Грузии лезгин, и Картли периодически стала наводняться хищниками, доходившими до самого Тифлиса. В то же время в Персии умер расположенный к Ираклию шах Керим-хан, и новый властитель Ирана, Али-Мурат, потребовал от царя покорности. Тогда Ираклий, утомленный войнами, решил отдать свое царство в подданство России, о чем благодаря проницательной деятельности светлейшего князя Потемкина уже велись переговоры.

Решаясь на присоединение Грузии, Екатерина, конечно, не искала увеличения своего и без того обширного государства; она руководствовалась великодушным желанием спасти несчастную единоверную страну, столько страдавшую от иноземного магометанского владычества и внутренних смут. Но, впрочем, есть и такое мнение, что, создавая по ту сторону Кавказских гор сильное христианское государство и угрожая этим Турции, она имела в виду осуществление приписываемой ей грандиозной политической программы – выгнать турок из Европы и на развалинах Оттоманской Порты восстановить Византийскую империю.

Прелиминарный акт присоединения Грузии подписан был представителями обоих государств 24 июля 1783 года в Гори, древней столице Картлийского царства, а вслед за тем командовавший кавказскими войсками граф Павел Сергеевич Потемкин отправил в Грузию два батальона кавказских егерей[35] и четыре орудия, под общей командой полковника Бурнашева. Войска вступили в Тифлис 3 ноября и были восторженно встречены огромными толпами народа. День был ненастный, с холодным ветром и снежной вьюгой, и жители грузинской столицы говорили: «Это русские принесли нам свою зиму…»

Появление русских войск в Грузии переполошило всю Анатолию и Малую Азию; это было событие, в котором суеверные мусульмане видели зловещий призрак близкого падения своего могущества. До какой степени паника охватывала население всякий раз, когда оно узнавало о приближении русских, можно судить по тому, что в это же самое лето все поморские жители Трапезунда бежали в глубь страны от одного известия, что русский флот появился у берегов Черного моря. Хотя впоследствии и оказалось, что это было стадо плавающих птиц, но туземцы с трудом и неохотно возвращались в покинутые селения.

Блистательные успехи русских в Крыму, на Дунае, у подножия Балкан и Кавказа, и вот теперь движение русских войск в Грузию – все это напоминало пылким сынам ислама о Гоге и Магоге, предполагающим разрушить благословенные мусульманские царства, и заставляло обращать взоры туда, за эту белую стену Кавказа, за которой начинался для южного человека уже мир призраков… «Малаллах! – восклицали мусульмане. – Должно быть, и в самом деле удивительная сторона, этот загадочный Север!» А между тем как весь азиатский мир тревожно волновался в предвидении важных событий, в Тифлисе ожидали только прибытия полковника Тамары, назначенного полномочным министром при дворе Ираклия, чтобы обнародовать государственный акт, по которому Грузия становилась на вечные времена под защиту и покровительство России. Знаменательное событие это совершилось 24 января 1784 года.

Накануне все царские регалии, присланные Екатериной и украшенные соединенными гербами России и Грузии, были перенесены с церемонией во дворец, где Ираклий встретил их с подобающими почестями. Стоя у ступеней своего трона, окруженный царевичами, придворными чинами и знатным духовенством, царь выслушал короткую приветственную речь русского посла и собственноручно принял от него знаки царской инвеституры. Вручив государственное знамя и меч двум представителям старейших княжеских фамилий, за которыми с древнейших времен сохранялось право носить их за царями, Ираклий возложил корону, скипетр и царскую мантию на особо приготовленные подушки, после чего Тамара и передал царю императорскую грамоту. Принятие ее приветствовалось сто одним выстрелом.

На следующий день царь и весь грузинский народ должны были принести присягу на вечное подданство русской государыне. С восходом солнца три залпа русской батареи, поставленной на площади, возвестили начало церемонии, и улицы Тифлиса покрылись массами народа. В десять часов утра Ираклий, предшествуемый регалиями, торжественно вступил в Сионский собор и, войдя на приготовленный трон, возложил на себя царскую мантию. Придворные чины, державшие остальные регалии, разместились по сторонам трона, а на ступенях и у подножия его стали царские сыновья и внуки. Далее, по направлению к царским дверям, поставлены были два небольших столика, художественно отделанные слоновой костью и золотой инкрустацией; на одном из них, покрытом золотым глазетом, лежала ратифицированная грамота императрицы, а на другом, покрытом бархатом, – ратификация Ираклия. Сам католикос Грузии совершал богослужение. При первом возглашении имени русской императрицы загудели колокола во всех церквах Тифлиса, а с батарей Метехского замка грянул пушечный залп, потрясший массивные стены древнего собора. По окончании молебствия совершился обмен ратификациями, а затем Ираклий, осененный государственным знаменем и имея по сторонам себя русских полковников Тамару и Бурнашева, перед крестом и святым Евангелием произнес присягу. Торжественный день завершился парадным обедом во дворце, на который были приглашены все находящиеся в Тифлисе русские офицеры. Музыка и пушечные выстрелы сопровождали пиршество[36]. Народ ликовал на площадях и улицах, и в течение целого дня неумолкаемо гудел колокольный звон, стреляли пушки, лилось рекой кахетинское, а вечером весь город и окрестные горы были озарены роскошной иллюминацией.

И Турция, и Персия, конечно, не могли оставаться равнодушными зрителями совершившихся событий. Не имея повода к открытому вмешательству, они старались возжечь в Грузии внутренние смуты и обратить ее в кровавую арену лезгинских нашествий. Последнего достигнуть было нетрудно. Воинственные, не связанные никакими трактатами, лезгины охотно взялись за оружие, и первой жертвой их нападения сделалось казахское селение Черань.

Черань была расположена на высоком берегу Алазани, с которого окрестность видна как на ладони; несмотря на то, беспечные грузины допустили захватить себя в совершенном расплохе. Стоявшее грузинское войско не подало помощи, и хищники в течение двух часов безнаказанно грабили деревню, вырезали жителей, а оставшихся в живых около семидесяти человек увели в плен.

Два русских батальона при общей панике, конечно, были не в состоянии одни защищать всю страну, и необходимость улучшить собственные боевые средства царства была очевидна. Потемкин, лично посетивший Тифлис, даже угрожал Ираклию вывести русские войска обратно на линию, если не будет принято соответствующих мер, и Ираклий решился сформировать милицию, чтобы наказать по крайней мере ближайшие к его границам лезгинские селения. Потемкин вполне одобрил это намерение и, выезжая из Тифлиса в Георгиевск, оставил в Грузии генерала Самойлова, поручив ему начальство над всей экспедицией. В состав отряда, кроме грузинских войск, вошли оба егерских батальона с четырьмя орудиями, эскадрон астраханских драгун и сто человек донских и уральских казаков. Драгуны и казаки были назначены из конвоя Потемкина и по окончании экспедиции должны были возвратиться на линию.

Не ожидая сбора грузин, Самойлов выступил в поход только с одними русскими войсками и 4 октября был уже в Казахах, куда только через три дня прибыл наконец Ираклий. Крайний беспорядок, особенно в снабжении продовольствием, препятствовал тотчас открыть наступательные действия, а между тем лезгины на глазах отряда продолжали опустошать и грабить пограничные села, и жители тщетно взывали о помощи. Честь русской армии не позволяла терпеть долее подобного положения дел, и Самойлов энергично потребовал перехода в наступление. Но Ираклий медлил, выводя этим из терпения русского генерала. «Большое несчастье, – писал по этому поводу Самойлов, – что Ираклий сам принял начальство над своими войсками, а не прислал сюда своих военачальников. Тех я бы принудил к действию, а к царю могу лишь входить с представлениями. Он слушает советы, а поспешности не прибавляет нимало…»

Самойлов был прав, конечно, в своих упреках Ираклию, но медлительность и осторожность царя объясняются горьким опытом долголетних войн: Ираклий знал силу врагов и еще мало знал силу русскую. Впрочем, и глубокая старость царя, понятно, должна была сказаться упадком бывалой энергии.

Время уходило, и Самойлов стал опасаться, что экспедиция совсем не состоится, так как благоприятное время было пропущено. Наступала глубокая осень, прекрасная погода сменилась ненастьем, и в течение четырех суток не переставая шел проливной дождь, размывший дороги до невозможности везти по ним артиллерию. Вода в Алазани быстро прибывала, и можно было ожидать, что переправы вброд скоро прекратятся.

В то самое время получено было известие, что сильная партия лезгин возвращается из-под Ганжи по эту сторону речки. Опасаясь упустить и этот случай для наказания хищников, Самойлов не стал уже ожидать Ираклия, а выступил из лагеря с одними русскими войсками, и 11 октября 1784 года близ селения Муганды (на Алазани) настиг лезгинскую партию. Чтобы отрезать неприятеля от переправы, русский отряд направился наперерез усиленным маршем, но лезгины, вовремя заметя русских, пошли на рысях и заняли прибрежный лес ранее Самойлова.

Решено было взять лес штурмом. Две колонны, каждая по двести егерей, под общей командой подполковника принца Гессен-Рейнсфельдского, быстро охватили лес с двух сторон и, поддерживаемые своими батальонами, начали атаку. Артиллерия, занявшая позицию на левом фланге, жестоко обстреливала лес и своим огнем в значительной степени содействовала успеху. Одна кавалерия по роду местности не могла принять участия в бою и потому ограничилась только наблюдением за связью между колоннами и прикрытием флангов. Между тем еще при первых пушечных выстрелах подошло грузинское войско, но Ираклий поставил его в общем резерве.

Лезгины, взобравшись на деревья, встретили атакующие колонны сильным огнем, но после пятичасового упорного боя должны были очистить опушку леса. Выбитые отсюда, они бросились в Куру, чтобы спасаться вплавь, но попали здесь под картечь четырех русских орудий, страшно поражавшую их в самой реке. Волны Алазани окрасились свежей кровью, и река буквально запрудилась людскими и конскими трупами. Поражение было так сильно, что неприятель оставил только в одном лесу двести тел, не успев, как того требовал священный обычай, унести их с собой. Потеря со стороны русских была сравнительно незначительна, но, к сожалению, один из главных виновников успеха, принц Рейнсфельдский, получил смертельную рану и вскоре умер. Тело его погребено в одной из тифлисских церквей. Это были первые жертвы и первая русская кровь, пролитая за освобождение Грузии. Переночевав на поле сражения, Самойлов 20-го числа возвратился в Тифлис.

Победа, одержанная так успешно над лезгинами, имела то важное следствие, что подорваны были вера в неукротимость дикого племени и обаяние, которое производила их бешеная отвага. Обрадованный победой, царь устроил в Тифлисе парадную встречу русским войскам и пригласил Самойлова прямо в собор, где патриарх ожидал его для служения благодарственного молебствия.

Глубокие снега, завалившие горные ущелья, приостановили на время военные действия. Но с наступлением весны, в апреле 1785 года, новая значительная шайка лезгин и турок ворвалась в Картли. Она прошла через Боржомское ущелье и, разорив несколько деревень, увела в плен более шестисот человек грузин. В Сураме стоял в то время майор Сенненберг с частью Белорусского батальона. Он взял с собой двести егерей при одном орудии и, кинувшись в погоню, настиг лезгин верстах в семи от Сурама, на берегу Куры, у деревни Хощуры. Прижатые здесь к обрывистому берегу речки, лезгины и турки напрасно старались проложить себе дорогу оружием. Егеря отбрасывали их, поражали картечью, расстреливали залпами. Более четырех часов длился этот бой и кончился неслыханным дотоле поражением хищников. Тысяча триста тел оставлено было ими на поле сражения; остальные, бросаясь в Куру, тонули, и сотни трупов неслись по быстрой речке до самого Тифлиса. Наибольшие потери пали на долю турок, из которых двести человек были взяты только в плен. Победу торжествовало все христианское Закавказье.

Военная репутация лезгин была подорвана. Однако же они решились еще на одну попытку, чтобы восстановить свою померкшую славу, и с этой целью снова ворвались в Картли. Тот же майор Сенненберг встретил их опять на берегу Куры и 28 мая выдержал жаркую схватку. Грузинская конница, первой начавшая бой, была моментально сбита с поля сражения, и лезгины, одушевленные успехом, стремительно ударили по русской пехоте. Безумная отвага их превосходила все, что можно себе представить, но это были уже последние вспышки дикой энергии, последние отблески грозной и кровавой славы, некогда озарявшей лезгинские знамена. Встречая везде несокрушимую стену русских штыков, неприятель дрогнул, смешался и обратился в бегство, оставив триста тел на поле сражения.

«Опыты храбрости наших войск, – писал по этому поводу Потемкин к Бурнашеву, – должны послужить в доказательство царю и всем грузинам, сколь велико для них благополучие быть под щитом российского воинства».

Успехи русского оружия в Кахетии и Картли не сразу упрочили в Закавказье мир и безопасность, и грозные тучи уже снова собирались над Грузией. В августе стали доходить со всех сторон тревожные слухи о сборах на границах многочисленных врагов. В Ахалцихе собирались лезгины и турки; из Дагестана надвигался Омар-хан Аварский; внутри волновались татарские дистанции, угрожая отложиться от Грузии. Лазутчики то и дело приносили тревожные известия, советуя грузинам спасать свои семейства и имущество. Опасаясь более всего вторжения аварского хана, располагавшего, как говорили, пятнадцатитысячной армией, Ираклий считал свое положение безвыходным. Он уже не думал об обороне границ, а приказал всем жителям собраться в четыре главных пункта, которые только и намеревался отстаивать. Этими пунктами были: Тифлис, Гори, Телави и Сигнах. Бурнашев сосредоточил в Тифлисе оба батальона и держал их в готовности двинуть туда, куда обратится главный удар неприятеля.

Малочисленность войск, расположенных на Кавказской линии, препятствовала подать оттуда какую-нибудь помощь Грузии, а между тем положение ее крайне беспокоило Потемкина. С восстанием Чечни и Кабарды сообщения с ней были прерваны, и находившиеся в Тифлисе русские батальоны казались обреченными на жертву.

Наконец, после долгого ожидания, 16 сентября 1784 года в Тифлисе получено было известие о появлении аварского хана на Алазани. Бурнашев тотчас передвинулся с войсками в Сигнах и предложил Ираклию немедленно атаковать лезгин на переправе их через реку. Но Ираклий не решился покинуть крепкую сигнахскую позицию. Тогда Омар-хан спокойно перешел Алазань и, не обращая внимания на грузинское войско, запершееся в крепости, стремительно пошел к Тифлису. Этот смелый маневр опрокинул все расчеты Ираклия, и ему пришлось форсированным маршем спешить на защиту столицы. Но едва Бурнашев подошел к Авлабарскому мосту, как Омар переменил направление и кинулся в глубь Картли, неся с собой смерть и опустошение. Паника, вызванная им, была так велика, что грузинская конница не отважилась идти на разведку, а потому пришлось нанимать охотников за большую плату, чтобы добыть необходимые сведения. Эти охотники пробирались на горы, высматривали неприятеля издали, а потом, дождавшись ночи, возвращались к царю окольными путями. Понятно, что подобные люди могли доставлять только самые неверные сведения, и притом запоздалые, так как неприятель, пока они пробирались от вражеского лагеря к грузинскому, мог вдоль и поперек искрестить всю Грузию.

Наконец след неприятеля был найден. Аварский хан подошел к границам Имеретин и обложил Вахань, замок князей Абашидзе, нашедших средство известить об этом Ираклия. Русские батальоны немедленно были двинуты по тому направлению, а вслед за ними с разных сторон потянулось и царское войско. Когда Бурнашев дошел до Сурама, Омар все еще стоял перед Ваханью. Не будучи в силах взять замок приступом, он дважды пытался взорвать его, но без успеха. Тогда он предложил князю Абашидзе вступить в переговоры, но едва последний прибыл в ханскую ставку, как был задержан и объявлен пленным. Вероломный поступок Омара не ослабил, однако же, энергии осажденных, которые продолжали защиту с прежним упорством. Русские войска были уже в одном переходе, когда Ираклий вдруг получил известие, что замок сдался. Оказалось, что храбрые защитники его принуждены были к тому видом жестоких мук, которым лезгины ежедневно на глазах гарнизона подвергали старого князя. Не желая видеть его мучений, ваханьцы отворили ворота и были наказаны за это самым жестоким образом: лезгины вырезали все население, а замок превратили в развалины. Падение Вахани так сильно поколебало решимость Ираклия, что план экспедиции расстроился, и он отдал приказ отступить. А лезгины между тем тоже оставили Картли и ушли, никем не преследуемые, оставив после себя страшные следы опустошения.

Вся Грузия лежала в развалинах и находилась в таком положении, в каком не была со времени разорения ее Шах-Аббасом. Горесть царя усиливалась еще постоянными упреками царицы Дарьи, считавшей причиной новых бедствий Грузии вступление ее под покровительство России, которая, по ее мнению, никогда не могла оказать стране действенную помощь. Мнение царицы разделяли многие князья, и на Ираклия одного ложилась вся подавляющая тяжесть неблагоприятных обстоятельств.