Петербург. Застывшие мгновения. История города в фотографиях Карла Буллы и его современников Гречук Наталия

«Благонамеренный и вполне благонадежный»

Среди множества газет, которые читали в старинные времена грамотные жители Петербурга, имелась одна, для них важная необыкновенно. Впрочем, то, что в ней публиковалось, обязаны были знать и неграмотные, поскольку никто из живущих в столице не имел права «отговариваться незнанием» напечатанных в ней официальных приказов, распоряжений и постановлений. Такое грозное предупреждение глядело на читателя с первой страницы каждого номера… Газета эта называлась сначала «Ведомости Санкт-Петербургской городской полиции», потом к названию добавили слова «и градоначальства», затем «полицию» убрали…

За годы, что «Ведомости Санкт-Петербургского градоначальства» издавались, сменилось у них чуть ли не два десятка редакторов. Были среди них люди известные и безвестные. Но скандальным – только один.

«Милостивый Государь, Петр Николаевич! Редактор газеты „Ведомости С. Петербургского Градоначальства“ М. Кривошлык обратился ко мне с просьбою оказать ему содействие к получению должности Редактора „Правительственного вестника“. Зная лично г-на Кривошлыка за благонамеренного и вполне благонадежного человека, я присоединяюсь к его ходатайству и покорнейше прошу Ваше Превосходительство не отказать, буде возможно, в предоставлении ему просимой должности. Примите, Милостивый Государь, уверение в моем истинном к Вам уважении и совершенной преданности». Таковым письмом, надиктованным пиш-барышне 31 октября 1905 года, замолвил словечко перед министром внутренних дел П.Н. Дурново товарищ его, по-нынешнему заместитель, Д.Ф. Трепов.

Ну, конечно же, Михаил Григорьевич Кривошлык был человеком благонамеренным и благонадежным, потому что более благонамеренной и благонадежной газеты, чем «Ведомости Санкт-Петербургского градоначальства», не было во всей столице.

Редактором ее он стал в 1898 году, до того шесть лет проработав помощником редактора. Так что, в общем, мог позволить себе в 1902 году достаточно пышно отметить десятилетие «государственной службы, общественной и литературной деятельности». По случаю этой знаменательной даты его учитель истории и географии в лубенской гимназии И.Е. Кузменко написал биографию своего ученика, стараниями самого Кривошлыка изданную в «юбилейном» для него году три раза!

Что касается желаемого Кривошлыком перехода в еще более официальный «Правительственный вестник», то с этим случилась у него осечка. Наверное, для Михаила Григорьевича неожиданная, потому что просимые им милости он, как правило, получал.

Посмотрите на фотографию, сделанную у него дома по случаю золотой свадьбы его престарелых родителей. Кривошлыка вы узнаете по наградам, развешанным на груди. Ордена Св. Анны и Св. Станислава III степени, медаль от французского президента, серебряный крест ордена Св. Александра от болгарского князя, звезда от эмира Бухарского, орден офицерского креста Итальянской короны – какова коллекция! О награждениях этих столичная публика оповещалась через газету. Михаил Григорьевич вообще любил публичность. На золотую свадьбу родителей позвал сотрудников редакции. О танцевальном вечере по случаю празднования дня рождения дочери опять же сообщил в своих «Ведомостях».

Он также любил показать свои возможности и свою власть. Так, например, через редакцию «Ведомостей Санкт-Петербургского градоначальства» репортеры других столичных газет получали разнообразную информацию о городской жизни и ее происшествиях. Кривошлык превратил это в статью своего дохода, заявляя: «Печать это я – Михаил Григорьевич Кри-во-шлык!».

Но в один прекрасный день благополучию его пришел конец.

Получив 31 декабря 1914 года номер газеты за подписью Кривошлыка, в первый январский день года нового изумленные читатели увидели совсем другую фамилию редактора.

Кривошлык был от должности уволен, на него, так же как и на его покровителя, градоначальника Д.В. Драчевского, завели дело за злоупотребления по службе.

Газета «День» по этому случаю с удовольствием описывала прегрешения Кривошлыка. Рассказывала она, в частности, о таком факте. Кривошлык требовал от градоначальства возмещения 300 000 рублей, потраченных им из личных средств на нужды редакции. Ревизоры, проверяя эти «нужды», действительно обнаружили кучу счетов. В них значились траты на молебны «за друзей», «за врагов», «за хорошую подписку», на портреты, на иконы и просто «на поручения».

Вот такая была история. Да только конец у нее неожиданный.

Лет двадцать назад в московском издательстве «АНС Принт» вышла книжечка «Исторические анекдоты из жизни русских замечательных людей». Собрал их не кто иной, как Кривошлык, когда-то издавший этот свой труд восемь раз. Только за один 1898 год, когда возглавил «Ведомости», – четырежды!

Ужели и в наше время кто-то замолвил за него словечко?

Животрепещущий «листок»

В этих рассказах вы отметите, наверное, частые ссылки на газету «Петербургский листок». Одна из старых русских энциклопедий отнесла его к «типу мелкой прессы». Не знаю, обиделся ли он на такую оценку, только ведь в самом первом номере «Листка», вышедшем 15 марта 1864 года, кредо издания было определено так: «Мы будем присматриваться к мелким явлениям петербургской жизни и даже не станем группировать их по категориям, а просто будем подхватывать на лету, что подвернется под руку, лишь бы новость была, так сказать, животрепещущая…» И объявленный принцип сохранялся в «Петербургском листке» без изменений все годы его существования.

Одинаково животрепещущей для него могла оказаться информация об укушенном собакою и известие о гастролях итальянского тенора… Тяжба купца Александровского рынка Мезенцева с бывшим своим приказчиком по поводу вывески и бесплодные попытки депутатов городской Думы удовлетворить «насущные требования обывателей», своих избирателей… А как любил он публиковать судебные отчеты с процессов по делу всяких злодеев-убийц, ревнивцев-убийц, умалишенных-убийц и т. д. и т. п., с леденящими душу подробностями! Мог даже «с продолжением» рассказывать о процессе парижской шансонетки «красавицы Стенэль» – вот что раздобывал «Листок» для своих читателей!

Распределением информации «по категориям» газета в самом деле не занималась. Хотя постоянные рубрики на своих страницах имела: «Свисток», «Листок», «Происшествия и случаи в городе и пригороде», «Внутренняя почта», «Листки из Альбома Свистунов» и т. д. Однако какие-то нужные обывателю сведения – к примеру, из городской жизни – могли быть помещены в любой из них. Может, таким нехитрым образом заставляли читателя изучать газету от корки до корки?

Что касается читателей, то количеству их у «мелкого» «Петербургского листка» могли позавидовать и большие столичные газеты. Вот две оглушительные цифры, сообщенные в очерке, вышедшем по случаю полувекового юбилея газеты: совокупный тираж в 1910 году 20 874 700 экземпляров и 30 598 700 в 1913-м!

Она жила и выживала среди многих конкурентов, не пользуясь субсидиями, не получая, как многие другие, казенных обязательных объявлений для публикации, да и частных, по сравнению с объемистым «Новым временем», было совсем немного… Популярность газеты была настолько высока, что какие-нибудь мошенники, рекомендуясь сотрудниками «Листка», могли разъезжать по петербургским магазинам и «забирать даром разные товары», обещая рекламу на страницах газеты. «Считаем нужным предостеречь господ фабрикантов и магазинщиков, что это не более как ловкая проделка известного рода виртуозов, с которыми в этих случаях следует поступать по закону», – защищала свое реноме редакция…

Как правило, в таких скандальных случаях первым ответчиком выступал не кто иной, как сам редактор газеты – вот этот добрый старичок с моржовыми усами на нашем снимке 1909 года. Николай Александрович Скроботов пришел в «Петербургский листок» в 1869 году молодым человеком, двадцати восьми лет от роду, на газетную секретарскую работу, а в 1884 году возглавил редакцию. Так что всех своих сотрудников знал, как отец своих детей. А уж газетную кухню изучил! Мог вертеть колесо печатной машины вместо «запьянствовавших» печатников, отправлял бандероли иногородним подписчикам, когда заболевал переплетчик…

Редактор Скроботов и сам писал в свою газету – и под своей фамилией, и под псевдонимами. Один из скроботовских псевдонимов был «Дядюшка-болтушка». Весьма возможно, что именно им подписывал Николай Александрович те свои заметки, за которые упоминавшиеся в них люди привлекали «Листок» к суду. Да ладно суд… В октябре 1884 года некий отставной ротмистр князь Дадешкиани попросту ворвался в кабинет Скроботова и побил его. Таким манером ротмистр опровергал заметку о себе, опубликованную в газете под названием «Князь-буян»…

В диффамации обвиняли и других сотрудников «Листка». Для этой газеты такая ситуация была нормальной. Другое интересней: из общего число в 135 исков, предъявленных Н.А. Скроботову как единоличному ответчику, вынесением обвинения закончились только четыре!

Да, оно так – среди других газет «Петербургский листок» был листком бульварным. Только несправедливо теперь-то относиться к нему свысока уже хотя бы потому, что стал он фактом истории Петербурга и одним из источников, по которому мы можем эту историю изучать.

Опасная профессия

Журналисты старой России, в отличие от нынешних, обходились без профессионального праздника – им ведомы были лишь газетные будни. Эти будни бывали иногда и суровы…

Петербург являлся столицей тогдашней российской прессы. В состоявшейся здесь в 1911 году очередной Выставке произведений печати участвовали ни много ни мало 63 петербургские газеты и 455 журналов – соперничать с новой столицей могла разве что старая Москва. Представляете, какую борьбу за читателя приходилось всем им вести?

Подписная кампания проходила весьма наступательно. Замечу, кстати, что придумала предварительную подписку газета «Санкт-Петербургские ведомости». В самом первом ее номере, за 2 января 1728 года было объявлено тем, кто «сии „Ведомости“ имеет охоту держать, что за половину денег наперед будут оные порядочно, то есть аккуратно, присылаемы…»

Обычно читателей соблазняли обещанием самой свежей и интересной информации – не было газеты, не уверявшей в этом потенциальных подписчиков. Или обновленным внешним видом старого издания. Например, «Русский инвалид» в первых числах 1845 года оповестил, что печатается отныне новым, «нарочно» отлитым для него шрифтом, «который несмотря на свою четкость, гораздо уемистее прежнего, и потому в газете прибыло места для печатания статей, не входивших в нее прежде по величине своей»… Или заверениями в особой объективности, как приступивший в 1896 году к редактированию «Санкт-Петербургских ведомостей» князь Эспер Эсперович Ухтомский, который на первой полосе объявил читателям, что будет подходить к делу «без всяких предвзятых взглядов и партийных чувств»… И совершенно нахальный прием в привлечении читателей применила однажды «Петербургская газета» – в номера своего конкурента, «Петербургского листка», она умудрилась вкладывать собственные объявления о подписке!

…Но вот подписчик завоеван. Теперь важно было в срок доставить ему газету. Оказывается, газетная экспедиция Почтамта и в те времена подводила редакции несвоевременной доставкой. Поэтому читателя всякий раз печатно предупреждали: мол, так-то и так-то, вчерашний номер сдан на городскую почту в 7 часов утра, на Варшавский и Финляндский тракт в 6 часов 2 минуты, на Московский в 8 часов 5 минут, в чем имеются расписки Почтамта…

Однако существовала еще и розница. По исследованию «Петербургского листка», продажа газет отдельными номерами появилась в нашем городе лишь в начале 1860-х годов и впервые – в поездах Николаевской железной дороги. А потом газетами в розницу стала торговать и книжная лавка Попова на Невском, рядом с Пассажем. Их пример дал толчок развитию розничной газетной торговли. Появились артели продавцов; своих «газетчиков»-разносчиков стали заводить и сами редакции. «Размножение мест, где можно запастись свежею газетою, без сомнения, должно быть отнесено к числу необходимейших потребностей столичной жизни». Тут, правда, имелась еще и другая корысть: розница повышала тиражи.

Бывало, что хлопотливая газетная жизнь, редакционная «кухня» прорывалась на публику совершенно неожиданными сценами. Можно себе представить, как дивился обыватель, раскрывший номер «Петербургской газеты» за 17 июля 1873 года: вторая и третья полосы напечатаны были «вверх ногами»!.. А как вам понравится такое письмо в весьма солидном «Новом времени»: «Спешу исправить невольную ошибку, вкравшуюся по моей вине в № 44-м уважаемой вашей газеты. Дело в том, что я, по поспешности, сообщил вам, что украдена шуба и разные золотые и серебряные вещи в доме Министерства двора, тогда как случай этот имел место вовсе не там, а в доме № 26 по Малой Итальянской улице. В доме же Министерства найден подкинутый младенец, мальчик семи дней».

Вот так, наверное, рождаются анекдоты… Хорошо, не последовало от министерства никаких «оргвыводов». Но зато сколько печаталось заметок о судебном преследовании редакторов газет!

Осенью 1886 года петербургский окружной суд приговорил редактора «Новостей» к трем месяцам тюрьмы, редактора «Петербургского листка» к штрафу в сто рублей, а их коллегу из «Живописного обозрения» к двухнедельному аресту на гауптвахте – за обвинение председателя правления Рязано-Козловской железной дороги Ададурова в различных должностных злоупотреблениях. Зато самому Ададурову с его связями удалось выкрутиться…

…А на снимке 1901 года перед вами газетная экспедиция «Нового времени». Для подписчиков экземпляр свежего номера складывался «бандеролью» – она как раз проходила в почтовый ящик на двери.

«Г-н Кан даст вам талию»

Этот хозяин ослика, встретившийся когда-то Карлу Булле на Дворцовой площади, подрабатывал, рекламируя по городу «Торг. домъ МОНОПОЛЬ» с Большого проспекта Петербургской стороны.

Надо сказать, у петербургских торговцев товарами и услугами испокон века было немало способов завлечения покупателя.

Самым старинным среди них оказывается газетная реклама. Пионером тут, естественно, были «Санкт-Петербургские ведомости» как первая столичная газета. Вот, к примеру, накануне нового 1731 года с ее помощью обыватели узнали, что у Иоанна Линдемана получены «хорошие свежие стратские Цитроны… которых каждый по изволению ящиками, сотнями, такожде и дюжинами по небольшой цене покупать может»…

А потом уж не было в городе газеты, которая бы обходилась без рекламы. Ее вставляли, как бы между прочим, даже в тогдашние «фельетоны» – недельные обозрения столичной жизни. Особенно любила делать это «Северная пчела» Фаддея Булгарина. Не жалела ни слов, ни эмоций. «Природа не дала вам талии; ступайте к г-ну Кану, он даст вам талию своей работы… Он исправен, не заставляет долго дожидаться, не берет лишнего, не старается выгадывать на сукне. Магазин его на Невском проспекте, на углу Малой Морской, в доме Коссиковского». И это – среди информации о погоде, бывших на неделе спектаклях, гуляньях и т. д. и т. п. Видно, г-н Кан дал Булгарину талию своей работы, не взяв за то не только лишнего, но и вообще ни копейки…

Наверное, как раз в «Северную пчелу» и метнула стрелу «Литературная газета» в 1848 году: «изумленный читатель… решительно не понимает, который же из модных магазинов лучше – один отличный, другой превосходный, третий наилучший, четвертый образцовый, пятый удивительный… После такой статьи отправляешься обыкновенно в первый попавшийся…»

Позже стали появляться новые формы рекламы.

На свет рождается сначала рекламный листок. Один из них, изданный в 1861 году, прославлял в частности каллиграфа Генриха Блокка, бравшегося за шесть часов занятий исправить желающему почерк. В листке приводились «свидетельства благодарности» от графа Сиверса, барона Фредерикса, барона Врангеля, вероятно, до блокковских уроков писавших коряво… Однако и «летучие листки», как и газетная реклама, были сочтены неэффективным средством: они «немедленно бросаются, большею частью без прочтения».

Первым, кто предложил в нашем городе устраивать для печатных объявлений специальные щиты, был известный книгоиздатель Адольф Плюшар. Мысль эта явилась у него в 1856 году, но Дума ходатайство отклонила, поскольку Плюшар желал иметь по этой части «привилегию», то есть быть свободным от конкурентов…

Однако идею Плюшара подхватили другие. В 1862 году в Думу поступило сразу несколько проектов устройства в столице «столбов и щитов для наклейки разных объявлений».

Среди авторов этих проектов был, между прочим, известный художник Михаил Микешин, предложивший делать как щиты «в изящных чугунных рамках, с украшениями», так и столбы, то есть тумбы – такого, впрочем, размера, чтобы в них невозможно было развернуть торговлю.

О чьем-то подобном проекте, как о деле решенном, газета «Голос» даже сообщила 13 января 1863 года. «По слухам», написала она, на улицах столицы должны скоро появиться столбы для наклейки объявлений на манер заграничных. В Париже внутри таких столбов устроены «несессеры» (автор не решился употребить грубое русское слово «нужники»), но «у нас столбы-будочки предполагается отдавать для мелкой торговли».

Но слухи остались слухами, так как Дума с Управой все не могли выработать условия контракта, по которым желающие могли бы взяться за дело. А ведь кто только потом не предлагал свои услуги! Капитанская жена Анна Колокольцева, варшавский купец Мазур, кандидат права Штерн, французский подданный Карл Сестер де Лаутереттен, германский подданный, прусский подданный, финляндский уроженец и т. д. и т. п. Они готовы были соорудить не простые щиты и тумбы, но с часами, фонарями, бесплатной питьевой водой и справочными указателями. И даже киоски, в которых можно было бы не только ознакомиться с объявлениями, но и купить газеты…

Однако только с 1880-х годов наконец-то разрешили аренду городских участков для организации службы объявлений.

Но вот кто оказался в этом деле необыкновенно предприимчив, так это некий Василий Андреевич Пташников. В 1906 году он взял в аренду «право эксплоатации» временных заборов вокруг ремонтировавшихся мостов – Полицейского, Михайловского, Пантелеймоновского, Введенского и Аларчина. Как можно «эксплоатировать» заборы? Смею предположить – отдавая их под объявления и рекламу. По крайней мере, площадь каждого из упомянутых заборов была точно исчислена, определена стоимость аренды за квадратную сажень, и всего в пользу города Пташников заплатил немалую сумму – 2690 рублей 25 копеек.

А что касается идеи устройства нужников-несессеров в рекламных киосках, то городская управа вернулась к ней через полвека, задумав в 1915 году установить их на петербургских улицах. Прогресс, правда, подсказал ей еще одно использование рекламных будочек – помещение в них общественного телефона. О чем поведал тогда «Архитектурно-художественный еженедельник».

Новое «искусство»?

Это Анна Андреевна Ахматова нарисовала картинку старого Петербурга. Картинка точна, как фотография. Можно открыть суворинский «Весь Петербург» и найти: Шумилов-старший, Сергей Николаевич, гробовщик, Литейный, 52.

Теперь даже и не поверить, и не представить, что были времена, когда стены петербургских домов оставались чисты и свободны от вывесок. Это Елизавета Петровна, императрица, в октябре 1752 года повелела генерал-полицеймейстеру Алексею Татищеву потребовать от мастеровых, чтобы они устраивали свои заведения исключительно внутри дворов и на «знатных улицах» никаких «вывесок своих мастерств» не имели. Запрет этот сняла Екатерина II. Уже другому генерал-полицеймейстеру, Николаю Чичерину, указала: и по соседству с дворцом, и на прочих улицах вывески мастеровым разрешить, как прибитые к стене, так и висячие, написанные на досках или полотне «по пристойности». «Непристойными» сочтены были ею вывески на заведениях гробовщиков и продавцов «нижняго мужеска платья».

И с этого момента процесс пошел. Побывавший в Петербурге в середине XIX века французский писатель Теофиль Готье увидел и описал такой вот «пейзаж»: «Золотые буквы выводят свой рисунок на голубом фоне, выписываются на стеклах витрин, повторяются на каждой двери, не пропускают углов улиц, круглятся по аркам, тянутся вдоль карнизов, используют выступы подъездов, спускаются по лестницам подвалов, изыскивают все способы привлечь внимание прохожих».

Кстати, над тем, что бывало написано теми «золотыми буквами», посмеялся в одной из своих книг знаток истории Петербурга М.И. Пыляев: «Здесь бреют и крофьа творяют»…

Однако давайте обратим внимание на снимок. Архитектурный облик здания – особняка Юсуповой на Невском – едва просматривается за огромными щитами: «Магазин мебели», «Полная меблировка квартир», «Кинематограф Патэ», «Музей-паноптикум», «Виддер», «Керосин, свечи, лампы», «Галантерейный и игрушечный» и прочими.

Фотография этого особняка была представлена участникам IV съезда русских зодчих, в числе еще десятка других, как пример «нашего отечественного вывесочного искусства, махровый расцвет которого мы переживаем в настоящее время».

«Вандализм рекламы» – так назвали свой доклад на съезде его участники Е.Е. Баумгартен и Л.А. Ильин. «Невозможная, доведенная до бессмыслицы конкуренция, безразличие властей, падение архитектуры и уважения к ней масс, овечья кротость и равнодушие обывателя», равно как «никем не удерживаемая фантазия и изобретательность творцов вывесок и других реклам» – вот, по мнению докладчиков, причина того, что не осталось в Петербурге улиц «не обезображенных, иногда до полного затмения архитектуры».

Объяснялось все просто: на установку рекламы достаточно было разрешения одной лишь полицейской власти, которая смотрела единственно с цензурной точки зрения. Петербургские архитекторы и художники взывали: нужно охранять город от рекламного безвкусия, иначе «все, пожалуй, привыкнут и начнут считать это новым искусством»…

Интересный факт – старые вывески и после революции все еще оставались в нашем городе. Лишь в конце 1920 года газета «Жизнь искусства» сообщила, что в Петрограде началось «уничтожение наружных уличных эмблем прежнего капиталистического строя». (Она же отметила, однако, умных людей «из совета 2-го района», которые решили сохранить для истории рекламу, имеющую «художественное или бытовое значение».)

Так что, надо полагать, город некоторое время жил без вывесок – пока на смену старым не пришли новые. Свято место пусто не бывает…

Хозяин «местности»

«Запасные нижние чины, не моложе 25 лет от роду и ростом не ниже 2 арш. 6 верш., желающие поступить на службу в ГОРОДОВЫЕ С.-Петербургской столичной полиции на жалованье в 360 рублей в год, могут являться ежедневно от 9 час. до 10 час. дня к Начальнику Полицейского резерва, в здание Александро-Невской части (Гончарная, 6) с документами и аттестатами».

Это объявление в «Ведомостях Санкт-Петербургского градоначальства», видимо, прочел в свое время и городовой, запечатленный на снимке. Ростом он был уж точно не ниже 170 см, телосложение имел крепкое, здоровье хорошее, читать и писать наверняка умел… Взяв два рекомендательных письма от прежнего полкового начальства и вытащив из сундучка свидетельство об окончании трех классов земской школы, подал прошение на имя градоначальника: «Имею честь покорнейше просить Ваше Высокоблагородие определить меня на названную должность…».

Прежде чем стать на пост на одной из столичных улиц, где и попался наш городовой на глаза фотографу, прошел он учебу в школе Полицейского резерва. Здесь его научили кому, как и при каких обстоятельствах отдавать честь, как вести себя с законопослушными обывателями и как с преступниками. Главное же, надо было раз и навсегда запомнить насчитывающий семь десятков пунктов список обязанностей, изложенных в специальной инструкции.

Инструкция эта определяла городового как «блюстителя порядка и благочиния, оберегающего личность и собственность каждого». Надзору его вверялась «определенная местность» – участок, в пределах которого он должен был знать все храмы, присутственные места, аптеки, больницы, родильные приюты, гостиницы и постоялые дворы, все улицы, все дома на них, с чердаками и подвалами, и дворы, с входами и выходами. И само собой разумеется, всех домовладельцев по фамилии, а дворников в лицо… Но особой трудности в том не было, поскольку на вверенном ему участке городовой и квартировал: иначе не полагалось. Жилье городовых, между прочим, оплачивалось из городского бюджета, а казна платила им жалованье и обмундировывала.

Городовой был в некотором смысле первым начальником на своей территории. От домовладельцев требовал, чтобы с дворов вовремя вывозился мусор. От дворников – чтобы те летом к пяти утра, а зимою к семи чисто подметали тротуары и по сезону либо поливали их водою от пыли, либо скалывали с них лед и посыпали песком. От жильцов – чтобы на балконах не сушились ковры и белье, а на подоконниках снаружи не стояли цветочные горшки, не дай бог, упадут!

Надо еще сказать, что функции, так сказать, современного участкового милиционера городовой совмещал с обязанностями постового. Дежуря на улице, он мог остановить дозволяющих себе слишком скорую езду, при большом движении транспорта помогал переходить дорогу женщинам, детям и престарелым (все это тоже регламентировалось соответствующими пунктами инструкции!). И выходил городовой на пост обязательно при всех имеющихся у него орденах и медалях…

Все столичные городовые были вооружены. У них имелся револьвер, казацкая нагайка и шашка драгунского образца. После памятных событий 1905 года выяснилась нужда в таком средстве защиты, как специальные доспехи.

Разработанный капитаном А.А. Чемерзиным «защитный панцирь» стал прообразом современного бронежилета. «Панцирь» испытали в 1906 году, и при стрельбе в него из трехлинейки, маузера, браунинга и нагана он показал хорошие качества. Но в ношении был не слишком удобен, да и дороговат для того, чтобы широко использоваться в полиции. Более пригодную («подвижный, вес 16–18 фунтов») конструкцию «панциря», по информации журнала «Вестник полиции», предложили полицмейстер 4-го отделения полковник В.Ф. Галле и командир полицейской роты капитан Задорновский. Изготавливать эти доспехи стали в мастерских Дома трудолюбия, что помещался на Обводном канале, 145…

Какой бы хлопотной ни была служба столичных городовых, а они очень держались за свое место и служили по многу лет. Уже упомянутый «Вестник полиции» поместил в 1908 году фотографии «служащих и поныне» Гавриила Семенова, поступившего в городовые в 1866 году, и Пуда Степанова, пришедшего на службу в 1871-м.

«Для дворового обереганья»

Герои этих двух старых снимков – дворник и швейцар, фигуры в любом городе, можно сказать, непременные. А в старом столичном Петербурге еще и значительные.

Дворнику даже посвящена специальная статья в «Русской энциклопедии», выходившей в начале прошлого века. Оказывается, они появились на Руси еще в XVI веке и назначены были «для дворового обереганья».

«Дворовое обереганье» предполагало немало обязанностей. Самая традиционная, дошедшая и до нашего времени, – убирать улицу. Когда-то за этим строго следил сам градоначальник. «При ежедневных объездах города мною усматривается, что дворники, производя чистку тротуаров от снега и ледяных налетов, не скалывают таковых окончательно до камня и ограничиваются засыпкою песком, почему движение публики по тротуарам крайне затруднительно и до некоторой степени небезопасно», – это генерал-майор Н.В. Клейгельс устраивает разнос на страницах «Ведомостей Санкт-Петербургского градоначальства и столичной полиции» в феврале 1896 года. Способы уборки снега у нас, кажется, остаются неизменными во все времена. В заметках побывавшего полтора века назад в Петербурге француза Теофиля Готье читаем: «Вооруженные широкими лопатами дворники очищали перед дверями тротуар и бросали снег на мостовую, точно щебенку на насыпную дорогу». Знакомая картина?

Вменялось также означенным «оберегателям» следить, чтобы не находились без присмотра малолетние дети на улице: таковых нужно было немедленно отвести к родителям. А ежели в каком окне близко к краю стоит горшок с цветами или бутылка, то потребовать от жильца убрать сии предметы подальше от греха. И кому-то в доме дров принести или воды натаскать.

Вот и на снимке дворник – с ведрами. Припозднившегося жильца впустить, ворота ему открыть… Мало того, каждый дворник, согласно графику, составленному в полицейской части, обязан был нести еще и ночное дежурство: «на ногах», как требовала инструкция, лишь изредка присаживаясь для отдыха «на табурет без спинки».

В инструкции говорилось и еще об одной сфере деятельности петербургских дворников и швейцаров в гостиницах и меблированных комнатах. Поскольку и по закону государственному, и местными постановлениями определены были им полицейские обязанности, то должны были они сообщать в полицию обо всех прибывающих и убывающих лицах по своему дому, а также о личностях подозрительных. Особо бдеть надлежало во время ночного дежурства, дабы не проглядеть замышляющегося преступления. Из приказа уже упоминавшегося тут градоначальника Клейгельса: «При ночных объездах по городу мною постоянно усматривается, что отправляющие ночную сторожевую службу дворники одевают несообразной величины тулупы и, закутываясь в них с поднятым при этом непомерной величины воротником, теряют подвижность и лишаются возможности иметь должное наблюдение за благополучием не только по вверенным их надзору районам, но даже за теми домами, от которых выставлены…»

Тем не менее, столичные дворники и швейцары, вероятно, все-таки хорошо несли свою полицейскую нагрузку: в редком номере «Ведомостей Санкт-Петербургского градоначальства» не встречались приказы о награждении их тремя рублями за поимку какого злодея или предотвращение преступления. А в 1907 году был учрежден даже специальный фонд для вспомоществования тем из них, кто получил увечья, оберегая покой и благополучие жильцов…

Полицейские же приставы, которым положено было знать всех дворников в лицо, постоянно использовали их как помощников. Например, выпущенная в 1913 году «Инструкция чинам полиции при проездах Их Императорских Величеств по городу Санкт-Петербургу», – совершенно секретная, но сохранившаяся в Публичной библиотеке! – рекомендовала привлекать в этом случае для содействия старших дворников, «известных своею безупречной нравственностью и преданностью делу».

Два эти качества были определяющими при найме на работу. Конечно, с первого взгляда благонадежность не выявишь, так что в Полицейском управлении собирали, как бы мы сказали теперь, банк данных по столичным дворникам и швейцарам и рекомендовали владельцам домов и гостиниц справляться, не числится ли за соискателем места какого грешка перед прежними хозяевами.

Впрочем, и сами наши герои высоко ценили свое достоинство профессионалов и образовали осенью 1904 года «Общество санкт-петербургских дворников и швейцаров».

«Душа гражданства»

Полиция, эта «душа гражданства и всех добрых порядков», как было сказано в указе Петра I, родилась в нашем славном городе 27 мая 1718 года. Петр же определил и ее функции, которые во многом оставались неизменными на протяжении долгого времени.

…В 1914 году помощник делопроизводителя канцелярии санкт-петербургского градоначальника А. Щукин издал «Руководство для изучения полицейской службы». (Полицейские чиновники, надо сказать, регулярно сочиняли разные руководства, справочники и инструкции. Иные даже почтительно посвящали свой труд начальству, как, например, некий Николай Цылов, подписавшийся в предисловии: «Вашего Превосходительства покорнейший слуга»…)

Что касается щукинской книжечки, то она оказывалась весьма полезной тогдашним соискателям места в столичной полиции тем, что содержала массу полезных сведений, начиная от системы управления страной и городами до устройства и состава петербургской полиции, обязанностей и функций различных ее чинов.

Разумеется, полицейским уже не надо было, как во времена Петра, заставлять обывателей регулярно чистить печные трубы и самолично осматривать их раз в квартал. Зато требовалось следить за отбытием гражданами воинской повинности, за соблюдением черты оседлости, за правильным хранением «зажигательных спичек», за тем, чтобы табачные изделия не продавались без патента, а проститутки не работали без медицинских справок…

Работа, понятное дело, деликатная, требующая не только точного соблюдения инструкций, но и определенного характера, можно даже добавить – совести. По этому поводу еще раньше, в 1881 году, размышлял некий аноним, в своих «Мыслях о петербургской полиции» – маленькой брошюрке, подписанной им «Служивший в полиции».