Крона огня Свержин Владимир

© В. Свержин, 2015

© ООО «Издательство АСТ», 2015

Пролог

Это невероятно, хотя и очевидно.

Апостол Фома

– «…Я жил во Франции цветущей в такие темные века, что солнца луч, ко дню зовущий, не смог возжечь среди живущих светильник разума пока». – Лис продекламировал начало еще не рожденной баллады, стряхнул чернильную каплю, почесал за ухом очиненным наискось гусиным пером и задумчиво воззрился на муху, бредущую по потолочной балке.

– И шо это ты на меня так подозрительно уставилась? Шпионишь?

Чтобы отвести от себя подозрение, муха всплеснула крыльями, изящно похлопала ими и умчалась от греха подальше. Сергей криво ухмыльнулся. Нет, муха, пусть даже самая парижская, – априори недостойный слушатель его возвышенных поэтических откровений.

Грядущее возвращение под сень институтских сводов требовало подробного отчета о проделанной работе. Конечно, здесь, в мире, где на золотом троне Франции восседал юный король драконьей крови Дагоберт III, у его оперативной группы оставались еще кое-какие неоконченные дела, но все же скорый отзыв «нурсийских путешественников» считался делом решенным. А коли так – следовало навести последний лоск, начистить сапоги и, конечно, подготовить балладу, или как там ее, ораторию для сольного и совместного орания под настроение в «кают-компании» Лаборатории Рыцарства.

Он активизировал закрытую связь, бесцеремонно вторгаясь в сознание самого куртуазного и уже потому самого безответного из «боевых хомячков».

– Ау, Валет, ответь мне, не как боевая единица с минусом, а как зрелый плод эволюции – человек неумеренно разумный, хуже того, вундеркинд, долгое время изводивший протуберанцами интеллекта профессоров Сорбонны. Вот я тебе прочту начало баллады, а ты ответь честно, без утайки, но все же помня о субординации, – хорошо получается?

Инструктор Международного Института Экспериментальной Истории собрался было прочесть теплые еще стихи подопытному кадету, но замер, осмысливая увиденное на канале связи.

– Мой юный друг, а чем это ты там занят?

Стажер-оперативник Института, прославленный во франкских землях менестрель, шевалье Кристиан де Ла Валетт, стройный и утонченный, будто гончая, с длинными иссиня-черными волосами и аристократическим профилем жертвы многовекового генетического отбора, обладатель обсидиановых глаз потомственного южанина самозабвенно рубил дрова.

– Ты шо, – поразился Лис, – устроился помощником истопника в местной бане, прости, терме? Хотя термы уже позакрывались, а бани – это вообще не здесь.

– Нет-нет, господин инструктор, – прервал странное занятие сладкозвучный певец любви и прочих красот природы, – мне тут не дает покоя один чрезвычайно занятный вопрос…

– Прикинь, мне тоже. Даже два. Во-первых, тебя в родовом замке не учили, шо дрова колют вдоль, а не поперек? А во-вторых, с какого перепугу ты делаешь это мечом? Ты бы их еще попробовал рубить… ладно, про это не будем. В общем, слава богу, Камдил этого безобразия не видит! Он человек суровый, не то, что я, гуманист и душелюб.

– Да, судя по вашим отзывам, его присутствие было бы нам очень кстати, – согласился Бастиан, задумчиво оглядывая нарубленные дубовые чурки. – Но если позволите, я все же задам свой вопрос не ему, а вам.

– Да уж шо с тобой делать, выбора особо нет. Валяй, светильник разума, озадачь меня неожиданной вспышкой мозговой активности.

– Вы знаете, господин инструктор, там, в Сорбонне, я пытался заниматься историческим фехтованием, но, увы, не достиг в этом сколько-нибудь впечатляющих успехов. Однако вот этим, – перед глазами Лиса возник клинок трофейного абарского меча, с которым упражнялся Валет, – у меня получается с одного удара перемахивать деревянные чурбаки сантиметров в двадцать толщиной. Полагаю, это не предел.

– Ну, так ясень пень, меч-то абарский. Они вон с ними прошлись по европейским армиям, шо та газонокосилка по репейным зарослям.

– Это верно. Но с другой стороны, сами абары – кочевники. Я видел подковы их коней. Прямо скажем, не шедевр кузнечного ремесла. И стремена… У них нет металлических стремян, они пользуются кожаными петлями с деревянной подставкой под ступню. А клинки – мало того, что это продукт высоких технологий, это произведение искусства.

– Точно, точно, – согласился Лис, – я вон для Джокера-1 тоже прихватил на всякий случай три штуки в подарок. Он обрадуется. Вернется, а тут мы ему такой стальной букет.

– Да, но откуда у абаров такие мечи?!

– Мой юный друг, ты меня удивляешь. Они получили свое оружие от просочившихся «с того света» хаммари, это уже давным-давно известно. Ну, в смысле, давным-давно – всю последнюю неделю.

– Да, конечно, они получили оружие от хаммари, но судя по тому, что мы узнали об этих страхолюдинах и о драконьем мире, у хаммари тоже нет кузнецов. И вообще с ремеслами туго. Да и с мозгами. А тут нужны знания, умения…

– Погоди… – На канале связи на мгновение воцарилась гнетущая тишина. Покровительственный тон Лиса сдуло в единый миг. – Ты не просто Валет, ты Козырный Валет! То есть выходит, шо этих хаммари самих кто-то дергает за веревочки?

– Получается, что так.

Глава 1

Человек всегда отбрасывает тень, но никому еще не удавалось сделать это окончательно.

Из кодекса ниндзя

Пламя свечей шарахнулось, будто от испуга, когда закрылась дверь потайной комнаты в доме Элигия, великого казначея франкской державы. Тот проверил, хорошо ли держит засов, по-хозяйски огляделся и прошел к своему рабочему месту – неказистому, но, как он полагал, стоящему выше самого великолепного трона в стране.

Верный Мустафа с поклоном вручил господину обтянутую тисненой кожей книгу. Эти письмена говорили сердцу бывшего золотых дел мастера больше, чем Новый, а уж тем паче Ветхий Завет. Здесь, навечно запечатленные на тонком пергаменте, содержались расчеты – неровный ритм сердцебиения государства. Ровными столбцами каллиграфически выписанных цифр красовались прибыли; шрамами, исполосовавшими сердце, темнели суммы неизбежных трат.

Вышедший из низов мастер знал счет деньгам и цену каждого денария. Внезапная женитьба на сестре опального майордома принесла ему огромные богатства, земли и место при дворе, но отнюдь не любовь и почтение вельмож. С ним считались, ему вымученно улыбались, а спиной Элигий ощущал сверлящие завистливые взгляды.

Те, кого он столько лет снабжал украшениями и регалиями власти, наконец увидели в нем человека. И остались недовольны увиденным. Чванливые бароны почитали его наглым выскочкой, чуть ли не проходимцем.

Мастер был готов к этому. Все, что беглый вельможа, брат его нелюбимой жены, получил по праву рождения, ему приходилось беззастенчиво покупать: тратить и тратить звонкие монеты, одаривать глупых, но храбрых вояк, охочую до золотых безделушек матушку кесаря. И главное – ее молчаливого, резкого, как удар бича, сына – едва вошедшего в силу государя. Для подарков требовалось золото. Много золота, и много яркоцветных каменьев. И, проклятье, отдавать их приходилось навсегда! Вот просто так, широким жестом, с милой улыбкой на устах.

Темнолицый, похожий на хмурого демона Мустафа понимал Элигия без слов. Он готов был разорвать любого, кто станет на пути господина, и не раз доказывал свою преданность на деле. Некогда мастер спас от верной смерти этого иберийского мавра, подвешенного в железной клетке на перекрестке дорог для всеобщего устрашения, и, хотя хозяин его не удерживал, мавр вовсе не горел желанием покинуть доброго господина.

Элигий уселся поудобней за стол, принял увесистый том, развернул его на заложенной странице и перечел список нынешних даров: «Расходы, опять эти чертовы расходы!» Он неторопливо водил пальцем вдоль строк, опасаясь пропустить что-то важное. Но вот палец замер, точно упершись в невидимую стену. Как гласила запись, массивная золотая цепь, украшенная алыми гранатами, была преподнесена долговязому нурсийцу с переносицей, перебитой невесть кем, но, видно, добрым человеком. Элигий печально вздохнул – он бы с удовольствием поручил нечто подобное еще какому-нибудь доброму человеку. Если бы, конечно, мог. Этот Рейнар, наставник сэра Жанта Нурсийского, непрост, ох, непрост!

Конечно, недавнему ювелиру двора следовало быть ему благодарным за помощь в обретении места и положения близ трона, но все пошло не так, как хотелось. Даже вот с этой чертовой цепью: Мустафа, передававший драгоценный подарок, не преминул доложить, что долговязый насмешник совершенно не оценил его. Он принял золотую цепь со странной гримасой то ли угрозы, то ли насмешки, покрутил ее, намотал на кулак, а потом небрежно бросил на стол, как будто это был не полновесный фунт золота с драгоценными ювелами, а вервие бедняка, годное подвязывать драную камизу.

Но, что было совсем оскорбительно, нурсиец не просто пренебрег его даром. В ответ он вручил Мустафе дивную вещицу, маленькую, серебристую. Едва нажмешь на один конец ее, из другого выскакивает крохотный язычок пламени. Ответный жест превращал драгоценный дар в ничто. Получился обычный ни к чему не обязывающий обмен!

«Долговязый хитер, – постукивая указательным пальцем по исписанному пергаменту, думал Элигий, – его просто так не объедешь. Мадам Гизелла доверяет ему, как никому другому, Дагоберт тоже ему благоволит, а главное, под его рукой бароны, верные юному государю. Они видят в нурсийском пересмешнике умелого военачальника и готовы следовать за ним хоть на край света!

Конечно, он чужестранец, но что с того? Очень может быть, не сегодня – завтра Дагоберт назначит его майордомом вместо беглого Пипина. Тогда уж, как ни крути, придется плясать под его дудку. А уж в какие игры он играет, кому как не мне довелось близко познакомиться?!»

Ему в деталях припомнилась история отстранения от власти владетельного Пипина Геристальского, первейшего из вельмож франкских земель и потомка знатнейших вельмож.

«С таким ловкачом, как этот мастер Рейнар, не разгуляешься – выпотрошит и выбросит! Но и прямо выступить против него пока нельзя. Конечно, пост казначея – один из самых высоких, но мне он достался без году неделя, при случае его легко можно и лишиться. Вон у того же Пипина и отец, и дед правили Нейстрией, и прадед, – сильно ли ему это помогло? Теперь вот скрывается…»

Ему припомнился день перед великой схваткой с абарами, день, когда решалась его судьба, ну и судьба всего христианского мира. Однако это уже потом, а тогда, заручившись дозволением на брак с Брунгильдой, он помог Пипину скрыться, избегнуть справедливой кары…

Элигий захлопнул приходно-расходную книгу, словно поставил точку в своих размышлениях.

С этим Рейнаром нужно покончить! Чем скорее, тем лучше. Если он пожелает убраться в свою неведомую страну – прекрасно! Одним грехом на душе меньше. Но чтобы этакий хват решил убраться несолоно хлебавши, от накрытого стола… – быть такого не может! А тогда…

Мустафа склонил голову и, ожидая приказа, водрузил мощную пятерню на рукоять длинного, изогнутого, словно львиный клык, острейшего кинжала.

– Слушай и запоминай, – после недолгой паузы решился казначей, – сегодня ты отправишься в аббатство Святого Эржена, найдешь там нового отшельника… – бывший золотых дел мастер запнулся, не доверяя и стенам запретное имя, – сам знаешь, кого. Передай ему, что спустя три дня после твоего приезда я буду ждать его в замке Форантайн.

Стволы на глазах разбухали и ползли вверх, подобно вставшим на хвост огромным питонам, делались все толще, переплетались, как огромные, натянутые между землей и небом канаты. Баляр, едва шевеля губами, попросил Карела приподнять его и усадить спиной к дереву. Тот вздохнул, понимая, что, очевидно, выполняет последнее желание невольного союзника, без видимого усилия поднял иссохшее тело и прислонил его к растущему на глазах необычному стволу. Шип древа тифу, вставленный костлявой рукой изможденного неврского «старца» в пасть чудовища хаммари, дал моментальные и очень странные всходы. И каменное страшилище, и вступивший с ним в смертельный бой побратим сэра Жанта, могучий северянин Фрейднур, вмиг исчезли меж окутавших их коконом стеблей, на глазах деревенеющих и разрастающихся с невероятной скоростью.

Весь жизненный опыт бывшего сержанта президентской гвардии командным тоном наставлял, что не бывает столь быстрорастущих деревьев. Даже бамбук, уж на что трава, и тот растет куда медленнее. Но перевитый ствол тянулся все выше, едва не касаясь облаков и там уже расходясь мощной кроной. Карел зе Страже пожалел, что в свое время прогуливал уроки ботаники и, в частности, тот, на котором рассказывалось о столь диковинных представителях экзотической флоры. Между тем от ствола дерева послышался требовательный юношеский голос:

– Помоги мне остальных сюда перенести!

Принц Нурсии резко дернул головой, переводя взгляд с кроны туда, где мгновение назад лежал умирающий… Н-да, с фауной в этих местах тоже было не все в порядке. Вернее, как раз наоборот. Там, где мгновение назад среди корней скрючился изможденный старец, ныне, прислонясь спиной к дереву, стоял юноша, крепкий и жилистый, с едва пробивающейся бородой. Но все же, будь Карел билетером в кинотеатре, непременно проверил бы у него паспорт, прежде чем пустить на сеанс для взрослых.

– Ну что же ты медлишь? Давай же! Пока не поздно.

Сэр Жант ошарашенно кивнул и бросился к стонущим людским отбросам, выкинутым абарами издыхать среди обглоданных временем человеческих костей. Он подхватывал их по двое, вскидывая на плечи, затем, вцепившись в живописные лохмотья, поднимал еще двоих и, под аккомпанемент жалобных стонов, тащил их к продолжавшему разрастаться дереву. Очень скоро у него появились расторопные помощники, такие же худощавые и мускулистые, как Баляр. Когда последний из обреченных на погибель встал на ноги, Карел удивленно огляделся по сторонам и вдруг понял, что среди бела дня не видит солнца – густая крона над головой закрывала едва ли не полнеба.

– Ты знаешь, что это? – обескураженно глядя по сторонам, спросил он у подошедшего княжича, предводителя лесных невров.

– Конечно. Не думал, что доведется увидеть своими глазами, но об этом дереве у нас каждый знает. – Юноша чуть заметно улыбнулся и обвел взглядом соплеменников, точно ожидая подтверждения. Десятки спасенных одобрительно загудели, наперебой подтверждая слова вожака. – Это же священное древо Байтерек. Когда двенадцать раз дракон перворождения увидит свой хвост, священный беркут Алаяр приносит семя Байтерека и роняет его на землю из чертога хранителя небес.

– Но это ведь была колючка дерева тифу, я знаю, – перебил его Карел.

– Нижнее семя. Не наше, – покачал головой Баляр. – Кровь взяла, оттого и выросла.

– Погоди, погоди, – не унимался сэр Жант, – чью кровь, Фрейднура? – Брови его нахмурились, и он сжал кулаки. – Ты же сказал, он жив.

– Жив, – вновь подтвердил княжич невров. – Пока тут лишь всходы. Дождись урожая.

– Как это дождись? А вы?

– Древо три руки дней тянуться будет. А нам пора уходить. Пока волчье солнышко взойдет, нам бы до леса добраться. Путь не близкий. – Баляр положил руку на плечо грозного воина. – Я и народ мой помощи твоей не забудем. Как ветки наземь упадут – сделай дудку. Как задудишь в нее, мы придем на подмогу. А сейчас прощай. Да, и еще запомни: в утро плодоношения держи меч наготове, а лучше спрячься.

– Хаммари появятся? – насторожился Карел зе Страже.

– В свой час увидишь. – Баляр требовательно махнул рукой, поднимая соплеменников в дальний путь. – И про дудку не забудь!

Мадам Гизелла ликовала. Благодарность народов, спасенных ее сыном от нашествия сеющих гибель абаров, заставляла сердце петь. Все эти послы с неисчислимыми дарами, могучие воины, пришедшие к Дагоберту с просьбой взять их под свою руку, и, наконец, безусловное признание Римом юного повелителя франков – пожалуй, лучше и придумать было нельзя. Или все-таки можно? Государыня сделала знак слуге приблизиться.

– Немедля призови ко мне благородную даму Ойген. Скажи, я желаю говорить с ней по очень важному делу.

Слуга поклонился и поспешно вышел. Гизелла чинно поднялась с резного кресла, сделанного по образцу тех, что украшали этот дом в эпоху цезарей. Сквозь узкое окно резиденции государя виднелся край стены с вечными караульными и полноводная Сена, катившая к далекому морю холодные чистые воды.

«Да, эта победа дала сыну очень многое. Теперь уже вряд ли кто-нибудь станет рассчитывать на его слабость и неопытность. Но победа не будет совершенной, если плодами ее сполна не воспользоваться. Сейчас Дагоберту нужна разумная достойная жена. Он-то, ясное дело, о сватовстве еще думать не думает, но мой материнский долг – присмотреть государю нареченную. Конечно, нынче любой правитель будет рад отдать свою дочь за юного повелителя франков, но… – Она напряглась, припоминая девиц на выданье среди ближних и дальних коронованных соседей. – Нет, все не то. Для великого государя недостаточно супруги, которая только и будет знать, что рожать ему детей и надзирать за домашними слугами. Ну, нет среди возможных невест такой, как ему нужна.

То ли дело Ойген! Конечно, – Гизелла досадливо поморщилась, – спору нет, у ее любимицы имеется сговоренный жених. Что тут сказать? Сэр Жант – изрядная помеха. Но ведь никому, кого ни расспрашивали, не ведомо, где находится эта самая Нурсия! Даже и драконы, летающие, где пожелают, не могут дать ответа, куда следует идти, чтобы добраться до нее. А значит, Ойген необходимо устраивать свою жизнь здесь. – Изощренным женским чутьем королева ощущала, что, невзирая на вспышки ревности, ее наперсница вовсе не любит своего медведеподобного жениха. Но это как раз не странно, их будущий союз – обычный династический брак. А стало быть, со временем она вполне сможет полюбить Дагоберта. Что с того, что Ойген несколькими годами старше? Время у людей и драконов течет по-разному, Дагоберт и сегодня много старше своих лет. Огонь в его крови течет куда быстрее красной жидкости, струящейся в человеческих жилах.

Гизелла вновь поглядела в окно. Какой-то лодочник на берегу конопатит утлое суденышко, от воды ко дворцу доносится мерный постук его молотка. – Она будет замечательной королевой. А если останется при дворе она, то этот Рейнар не пожелает бросить молодую хозяйку, – мелькнула в голове шальная мысль, – похоже, ей он особенно предан. Тут, конечно, следует приглядывать, дабы преданность его не обратилась в нечто большее, но пока это всего лишь немое преклонение, пускай себе. Этот ловкий нурсиец может быть очень полезным».

Благородная дама Ойген вошла, почтительно склонившись перед матушкой кесаря франков. Дождавшись, пока слуга затворит дверь за гостьей, Гизелла заговорила, и в тоне ее звучали торжественные ноты колокольной бронзы.

– Я пригласила тебя, чтобы обсудить дело государственной важности. Буду говорить прямо, без обиняков и иносказаний.

– Я вся внимание, мадам. Могу ли я быть чем-нибудь полезной высокородной государыне? Быть может, вас что-то тревожит? Вы хотите поговорить об этом?

– Нет. Я хочу, чтобы ты стала женой могущественного короля франков, спасителя христианского мира, Дагоберта III…

После слов «о делах государственной важности» связь активизировалась сама собой:

– Ну шо, краса девица, – послышался на канале связи ехидный голос Лиса, – вообразила себя сказочным персоналом, ну, в смысле, персонажем? Как там: «Сказочке конец, кто слушал – молодец, а мы честным пирком да за свадебку!»

– При чем тут я? – возмутилась Женя.

– При отягчающих обстоятельствах, как пишут в разных протоколах. Во-первых, эта сногсшибательная идея мадам Гизеллу посещает не первый день. А во-вторых, ты шо хотела, пусть бы мужики к твоим ногам падали, но при этом ходить не мешали?

– Я бы хотела, чтоб меня уважали за ум, знания и высокую квалификацию.

– А они все норовят за другие части тела поуважать. Но ежели коли так, то оно конечно, потому шо шо ж? Продемонстрируй Гизелле свой красный диплом, а заодно и будо-паспорт. Хотя нет. Тогда она еще больше укрепится в похвальном стремлении видеть тебя своей невесткой. Но ты уж сделай одолжение, со свадебным пиром повремени, пока у меня усы вырастут.

– Какие еще усы?! – возмутилась благородная дама.

– По которым мед-пиво текли, да в рот не попадали. Мне ж нужно будет что-то в Институте петь о твоих альковных похождениях. О том, как местные пчелы сбились с лапок, услаждая медовый месяц нурсийской красавицы.

– Да не собираюсь я замуж! – вспыхнула Евгения.

Гизелла сочла ее румянец хорошим признаком.

– Нет? Тогда крутись, шо тот ротор в статоре. Энергичней, подруга! Шоб нам не пришлось похищать тебя из-под венца.

– Но я ведь обручена, – потупя взор, пролепетала благородная дама Ойген.

Но эта незамысловатая отговорка была загодя отвергнута будущей свекровью.

– Это ничего. У меня есть основания надеяться, что кардинал Бассотури убедит Его Святейшество расторгнуть вашу помолвку с сэром Жантом.

Да, кстати, от этого храбреца, насколько мне известно, по сей день нет вестей… Жив ли он… Одному богу ведомо… К тому же, – с ходу резко изменив тон, госпожа пристально уставилась на гостью, – я же вижу, ты не любишь его. Он найдет себе ту, которая души в нем не будет чаять…

– О, как приятно, черт возьми, чувствовать себя богом! – съязвил Лис. – Ау, садово-огородник, гвардеец-мичуринец, ты почему невесте не пишешь? Пока ты в гиперборейских предгорьях скороспелые сорта бамбуковых секвой разводишь, твою боевую подругу за местного короля сватают. Так сказать, идет на повышение.

– Ничего я не развожу! – обиделся Карел. – Завтра уже заканчиваются те самые руки дней. Жду, когда Фрейднур появится.

– Ну-ну, ждун. Устроил себе две недели отпуска, о семье забыл, работа побоку.

– Ниче не побоку, я тут местных абаров воспитываю. Они, как отошли от первоначальной ломки, пробовали на меня бросаться.

– Ну, тут ты им вторую ломку и устроил! Бескомпромиссную ломку конечностей.

– И ничего подобного. Они как узнали, что я прилетел на драконе, последний ум растеряли. Теперь, стоит мне появиться, сразу на колени валятся.

– О как?! Ну прямо отдых в солнечной Турции. Ты у них уточни на всякий случай, какой счет потом выпишут. А то подозрительный какой-то уровень сервиса…

– Да не, ничего подозрительного. Они мне тут фреску показали, ну, у них в этой пирамиде, где «электростанция». Там мужик стоит на драконах, а у драконьих ног хаммари раздают мечи. И потом люди мчатся на конях с этими мечами. Вот я, по их мнению, тоже на драконе стоял, – с заметным самодовольством сообщил Карел зе Страже.

– А, ну то есть ты у них герой местной стенгазеты, – хмыкнул Лис. – Звезда неолитической живописи. Идол четвертичного периода кайнозоя!

– Постойте, – вмешался в обмен любезностями Бастиан. – Ты видел там фреску?

– Да. Красивая.

– Но абары – кочевники, у них нет стационарных жилищ, кроме этой, с позволения сказать, «электростанции»!

– Подумаешь, эка невидаль, – отмахнулся Лис, – могли каких-нибудь цивилизованных рабов сюда прииммигрировать, а затем, перед тем как пустить их на батарейки, обменять им время жизни на эти боевые листки.

– Да, вполне может быть, – согласился Валет. – Но кто-то этот план придумал, кто-то указал, что следует рисовать, и кто-то измыслил, как придавать воинам и оружию невиданную силу. Возможно, это и есть как раз человек, стоящий на драконах. Возможно, это он – настоящий создатель мечей!

– Не, Крис, не выходи из берегов! Драконы с хаммари в одной упряжке никогда не ходили. Ты же помнишь, наши военно-воздушные крокодилы созданы, чтобы защищать границу между этим миром и тем. Хаммари иногда удается раздобыть драконов-отступников, но те – совершенно безмозглые отморозки и, я так понимаю, к размножению не способны. Скорее всего, это обычная пропаганда.

– Возможно, это и пропаганда, но вопрос, кто отдал приказ рисовать именно такие фрески и кто дал силу мечам, так и остается без ответа.

– Погодите с фресками! – обиженная невниманием к собственной персоне, оборвала их Женечка. – Мне-то что делать?

– Странно, что мне приходится давать вам, сударыня, дипломированному психологу, столь банальные советы. Во всякой непонятной ситуации – рыдай!

Глава 2

Не стоит искать черную пантеру в темных джунглях. Тем более, если она там есть и хочет есть.

Заповедь бандерлогов

Слуги низко склонились перед хозяйкой дома, открывая перед ней двери. Она шла, будто никого вокруг не замечая. Да и к чему высокородной даме обращать внимание на каких-то сервов?

Улица встретила ее повседневной суетой, но и здесь горожане спешили поклониться и освободить путь. Попробуй, замешкайся: трое громил, личных стражников казначея Элигия, вмиг напомнят, кто на дороге главный. Брунгильда шла, высоко подняв голову, не замечая или делая вид, что не замечает окружающего. Ей, дочери и сестре майордомов, супруге хранителя и распорядителя франкской казны, приличествовало нести себя, подобно драгоценному сосуду… Множество завистливых, а порой и недобрых взглядов провожали ее статную фигуру.

Остряки за спиной зубоскалили, что она залежалый товар, намекая на долгие годы, проведенные ею в склепе, и гарпию-подменыша, до недавних дней скрывавшуюся под личиной высокородной сестры Пипина Геристальского. Иные шушукались о какой-то любовной истории, имевшей место быть между ней и сэром Жантом, принцем Нурсии. Так на то они и злые языки, чтобы напраслину возводить и зубоскалить над теми, кого хочется куснуть, да зуб неймет.

Конечно, внезапное исчезновение могущественного Пипина Геристальского и скоропостижное замужество его сестры дали повод к новым пересудам в Париже. Но, и то сказать, в этом городе всегда найдется, о чем посудачить. Вчерашняя новость сегодня уже не новость, сменится день – найдется повод для новых толков.

Брунгильда шествовала по разливающемуся многоголосьем городу, напустив на себя вид величественный и безучастный. Не слишком умело, но уж как получалось. Главное, чтобы никто не увидел ее заплаканных глаз. Какие могут быть слезы, когда на тебе роскошное, привезенное из самого Константинополя, парчовое, шитое невиданными цветами платье, отороченное заморским соболем, а золото и яхонты на груди и запястьях так и лучатся при свете полуденного солнца?!

В тот час, когда золотых дел мастер Элигий, сопровождаемый верным Мустафой, пришел к ней, в тот день, когда выжившие плакали и ликовали, празднуя разгром абарского воинства, она и помыслить не могла о чем-либо подобном. Мало ли зачем может прийти главный придворный ювелир. Но он не принес ей ни перстней, ни диадем, а протянул ошеломленной девице свиток, подписанный и скрепленный печатью ее брата. Не спросив ее желания, опальный майордом недвусмысленно изъявлял свою непреклонную волю, требуя «с покорностью незамедлительно принять от подателя сего предложение руки и сердца». В гневе от столь бесцеремонного обхождения, Брунгильда тут же пожелала лично увидеть брата и высказать ему в лицо возмущение и категорический отказ, но Элигий лишь покачал головой.

– Это невозможно.

– Это еще почему?! – нахмурилась благородная дама, живо чувствуя в себе остаточные явления прежнего родства с гарпией.

– Мессира Пипина нет в лагере. Он сбежал.

– Сбежал?! – ошарашенно переспросила сестра майордома, представляя глубокий каменный подвал, в котором, обвиненный в покушении на жизнь государя, сидел на цепи ее брат. – Но как ему это удалось?

Элигий поднял глаза к потолку и пожал плечами.

– Представления не имею, моя госпожа. Вероятно, поутру начнутся поиски, и скорее всего причастным к исчезновению преступника сочтут некого Шарля из Люджа. Быть может, вам прежде доводилось слышать об этом храбром юноше?

Брунгильда молча кивнула. Ей уже было известно, что у брата от любовницы Алпаиды есть два сына: малолетний Гильдебрант и Шарль-Пипин, совсем недавно опоясанный мечом и принявший мужские воинские обеты. Этого юношу ей пару раз доводилось видеть. Он выглядел старше своих лет и стремился доказать поседевшим в боях воякам ловкость и умение. И не без успеха. Пипин Геристальский внимательно следил за успехами сына, и в схватку с абарами Шарль уже привел небольшой отряд, набранный в окрестностях родного Люджа или же, как называли его франки, Льежа.

– Скорее всего, – продолжал Элигий, глядя на будущую супругу, как готовый к трапезе кот на мечущуюся в панике мышь, – столь пылкий и отважный юноша помог скрыться отцу. Возможно, он полагал, что сражение все спишет. Возможно, надеялся погибнуть в честной схватке и тем замести следы. Однако тут ему не повезло. Он выжил, даже не ранен, теперь его будут пытать, и он, конечно же, сознается в своем преступлении. – Золотых дел мастер выдержал паузу, не сводя глаз с «нареченной». – Хотя, быть может, он вовсе и не совершал всего этого…

Брунгильда еле сдерживалась, чтобы не взорваться. Да, она совсем недавно познакомилась с собственным братом, и тот вовсе не пылал к ней родственной любовью. Хотя, может, и без охоты, но все же старался обеспечить подобающее ее титулу положение. Да, она едва знала молодого Шарля и не могла сказать, что сколько-нибудь привязана к незаконнорожденному племяннику. Но она чувствовала, что в этом мире одна-одинешенька, и потому изо всех сил держалась за родственные узы, пусть даже и столь эфемерные, как эти. Похоже, Элигий догадывался о чем-то подобном.

– Я даже уверен, – с напускной озабоченностью продолжил он, – что он не совершал того, в чем его обвинят. До сражения было приказано не говорить о злодействе мессира Пипина и его заключении. Шарль, вероятно, и не ведал о них, и, стало быть, не имел возможности ничего предпринять. Думаю, мне бы удалось отыскать надежных свидетелей, которые смогли бы заявить под присягой, что сей храбрый воин не покидал шатра до самого начала боя. Но… – Он вновь протянул Брунгильде гневно отброшенный ею свиток. – К тому же подумайте: если вы будете незамужней девицей в день, когда о преступлении вашего брата объявят всенародно, то унаследуете лишь мизерную толику его богатств, какую-нибудь ветхую развалюху, убогую ферму посреди лесов и болот. С глаз долой – из сердца вон. Остальное попросту отойдет в казну. Вместе же мы получим все, в этом я вам ручаюсь.

Элигий выложил козырь, который почитал сильнейшим, и теперь следил за реакцией Брунгильды. Той уже представлялось прозябание в глухом лесном замке, немногим лучше ее каменного склепа. Если Ойген решит свести с ней счеты за нелепые попытки отбить сэра Жанта, то именно так и будет. Можно даже не сомневаться. Сейчас родство с Пипином ни от чего не защитит. Быть может, то, что предлагает Элигий, еще не худшее из возможного. Быть может… Быть может.

– Я покоряюсь воле брата, – едва справившись с душившими ее слезами обиды, прошептала Брунгильда и отвернулась от суженого.

Свадьбу сыграли через день после их прибытия в Париж. Кардинал-примас Гвидо Бассотури лично обвенчал молодых, при этом обменявшись с мастером Элигием такими взглядами, что Брунгильде отчего-то стало не по себе.

В первую брачную ночь на всякий случай она спрятала в изголовье кинжал. Но он не понадобился. О той ночи новоявленная супруга верховного казначея могла сказать лишь одно: она была. Стыд, боль, горечь, неприятное ощущение от тела чужого человека, – ровным счетом ничего из того, о чем пели сладкоголосые менестрели. И вот теперь, всего несколько дней спустя, очередная досадная новость: ей следует отправиться в Форантайн, родовой замок геристальского дома, и там «в заботах о хозяйстве» дожидаться приезда мужа.

– Мустафа сопроводит тебя, – сухо бросил «счастливый новобрачный», на мгновение отрываясь от подсчетов. И вот теперь благородная дама Брунгильда шествовала ко дворцу, втайне надеясь, что добрая Гизелла прикажет ей и дальше оставаться подле своей особы, что Ойген не держит на нее обиды и они спасут подругу от почетного, но безнадежного заточения.

– Мое почтение, прекрасная госпожа, – послышался рядом голос, подобный голубиному воркованию. Один из силачей-рабов, сопровождавших хозяйку, сделал шаг навстречу говорившему, недобро хмурясь и сжимая пудовые кулаки. Но Брунгильда остановила его.

– И тебе доброго здравия, Бастиан.

– Не найдется ли у вас немного времени для ничтожного песнопевца?

Жена казначея исподтишка бросила взгляд на сопровождавших ее хмурых стражей.

– Я иду во дворец. Помнится, тебе всегда там рады.

Ла-Валетт молча поклонился, давая понять, что оценил намек. Конечно, могучих рабов оставят во дворе – в хоромах, где даже слуги, подающие еду на стол, происходят из знатнейших семейств, рабам делать нечего. Он чуть приотстал, дабы не подавать черни повода для лишних пересудов, и направился «в гости к благородной даме Ойген».

Камеры, скрытые под ювелами нурсийских головных обручей, откликнувшись на безмолвное требование Валета, тут же показали картину внутренних покоев матушки кесаря, где в эту минуту рыдала Женечка. Со всхлипами перемежались то упоминания имени сэра Жанта, то странные названия далеких нурсийских городов, то и вовсе неведомые фразы на диковинном языке.

Гизелла, несколько обескураженная бурной реакцией на свое более чем достойное предложение, всячески утешала благородную даму, говоря, что ни на чем не настаивает, что есть время подумать, что высшие государственные интересы зачастую важнее их личного женского счастья, что Дагоберт очень скоро войдет в полную силу, и ни один мужчина в мире не сможет сравниться с ним в мужской доблести во всех смыслах этого слова.

Когда дворецкий сообщил о визите высокородной дамы Брунгильды, «плач Тимуровны», уже грозивший дворцу затоплением, едва-едва начал сходить на нет, и потому государыня, чтобы не нарушить настроения момента, бросила, не оборачиваясь:

– Пусть ждет.

Дворецкий не замедлил передать слова госпожи, и Брунгильда без лишних слов поняла, что пропала, как темень вчерашней ночи. На что она надеялась?! Ее больше не желают видеть! Раньше Гизелла всегда любезно и без задержек принимала сестру первейшего из вельмож своей страны. Теперь, когда тот превратился в беглого разбойника, ее не желали видеть и, дабы окончательно унизить, заставляли ожидать, словно комнатную прислугу.

– И снова мои приветствия прекрасной даме, – приблизился вездесущий Бастиан. – Будет ли мне позволено говорить с вами?

– Будет. Но если тебе нужна моя помощь или заступничество, то ты, дружок, не к той обратился. Нынче я в опале, а скоро и вовсе буду в ссылке, – вздохнула жена казначея, в глубине души понимая, что ее супруг, прежде чем объявить ей свое решение, получил на то согласие Дагоберта и его матери. Должно быть, и свадьба их была нужна только затем, чтобы соблюсти хоть какую-то видимость благопристойности и передать владения геристальского дома безродному выскочке.

– В опале? – удивился менестрель, одновременно вызывая Женечку по закрытой связи. – Звезда очей моих, что произошло? Брунгильда в опале?

– Нет, с чего ты взял?

– Она сама так говорит.

– Можешь ее успокоить, ни о чем подобном здесь речь не шла.

– Госпожа Брунгильда, – старательно наморщив высокое чело, начал Бастиан, – пожалуй, я смогу помочь вам.

– Да разве это возможно? – не в силах скрыть горькую обиду, всхлипнула благородная дама.

– За время нашего пребывания во франкских землях мы делали вещи и более невероятные. Обещаю, что государыня вернет вам свое расположение. Но вы должны помочь мне в этом.

– Все, что в моих силах! – воскликнула Брунгильда, оглянулась, боясь, не слишком ли громко прозвучали ее слова, и, убедившись, что ее никто не слушает, добавила: – Но, конечно, в границах благопристойного.

Уединенная лесная молельня близ монастыря Святого Эржена пустовала несколько месяцев. Прежде отец-настоятель отправлял сюда стремящихся к благости послушников. Здесь, в лесной чаще, в тиши, нарушаемой лишь скрипом деревьев, шорохом листвы, уханьем филина да волчьим воем, отшельники обретали душевный покой и укреплялись в намерении, отринув скверну мирскую, посвятить себя служению Господу.

Однако крестьянин-углежог, собиравший хворост для своего промысла, утверждал, что с недавних пор в молельне появился новый обитатель, причем какой-то необычный. Вместо перебирания четок и молитв, устремленных в горние выси, этот метал в цель камни, таскал на плечах увесистые бревна и, что уж совсем богопротивно, упражнялся с мечом. Да и то сказать, углежог, наблюдавший за новым послушником из кустов, божился, что отшельник похож на майордома Пипина как две капли воды. Он, впрочем, видел его лишь мельком, когда привозил уголь в лесную крепость. Да и хмельного лесной житель любил выпить сверх меры. Но как бы то ни было, он готов был спорить с любым на серебряный денарий, что послушник с Пипином Геристальским – на одно лицо.

И вроде бы он даже нашел желающего рискнуть полновесной монетой, и в лес его повел, да только потом их никто более не видел. Отыскали лишь обглоданные волками кости, решили, что дело тут недоброе, и постарались забыть о молельне с ее странным обитателем.

Пипин взялся за скобы, вбитые в тяжеленный дубовый чурбак, и вскинул груз на грудь. Раз, выдох – и массивный обрубок дубового бревна поднялся над головой, два – вновь опустился на грудь, три – снова вверх… Пожалуй, с тех давних пор, когда отец перепоясал юного отпрыска боевым поясом, усеянным начищенными медными бляхами, и вручил скованную под руку первенца спату, добрый обоюдоострый меч, – ему не доводилось столько заниматься воинскими упражнениями, развивающими силу и ловкость, сколько здесь, в уединенной лесной молельне. Да и то сказать, он был силен с малолетства, как, впрочем, и все мужчины геристальского дома. Для того, чтоб командовать войском, вовсе не главное – владеть оружием лучше любого из воинов. Но теперь высокое искусство боя могло пригодиться ему более, чем когда бы то ни было.

Пипин уже оградил молельню забором из валунов, собранных сюда со всего леса. Благо, чего-чего, а каменьев в здешних местах хоть отбавляй. Ограда дело хорошее, волки в последние годы лютуют – просто беда. Вот те двое крестьян, вздумавшие за ним следить, – пока рыл яму, чтобы спрятать трупы, звери от них одни кости оставили.

Один волчина прошлой ночью и вовсе к самой двери молельни подходил, даже через дрему были слышны его дыхание и недоброе ворчание. Хорошо, дверь крепкая, и крюк на ней кованый. А то ведь дело-то какое: может, и не просто зверь тут поохотиться зашел. Может, оборотень какой по его душу сыскался? Всю ночь под дверью тварь лесная бродила, сквозь щели внутрь заглядывала, а следов и нет! Хоть крестись тут, хоть через плечо в чертову морду плюй! Ничего, вот поставит здесь силки и волчьи ямы, западни да ловушки смастерит – не то что волку, белке не проскользнуть!

Пипин бросил наземь колоду и с шумом выдохнул, разминая запястья. Сам себе бывший майордом напоминал такого одинокого волка. Как же так получилось, что его, умного, хитрого, сильного и могущественного, провели какие-то чужестранцы, не имеющие в стране ни связей, ни корней?! И вот, что уж совсем противно, этот несуразный толстяк Элигий!

«Но ничего, проигранная схватка – хороший повод для продолжения войны! Теперь, когда суета государственных дел не про мою честь, все они сполна узнают остроту волчьих клыков!

Вот только эта тень… Зверь ли то был, оборотень, а может, и вовсе дух нечистый, подстерегающий у молельни нестойкого в вере богомольца, – как знать? Но уж больно привязчива тварь для обычного, даже оголодавшего зверя. Ни дня, ни ночи не разбирает».

Он дернул щекой, прищурил глаза, вспоминая то ли явь, то ли видение – метнувшуюся в сторону неясную тень, которую он намедни заметил, когда спозаранку отпер дверь. Заметить-то заметил, да вот кто это был, так и не разобрал. Он потому-то и засаду устроил. Да только попались какие-то углежоги – хоть и черные, да не черти. И то сказать, поначалу даже надеялся, что избавился от соглядатаев, однако на следующий вечер тень появилась снова, промелькнула мимо затянутого бычьим пузырем оконца, точно огромный нетопырь.

Когда Пипин выскочил на крыльцо с обнаженным мечом в руках, лишь одинокий волк зло рыкнул в отдалении и скрылся в сумеречном лесу. Может, то и был волк? Может, ему только чудится эта странная тень? Может, все беспокойство – пустой морок, нелепые страхи гонимого зверя?..

– Эй, хозяин! – раздалось за каменной изгородью.

Пипин отскочил, досадуя, что меч спрятан за лежанкой и на поясе лишь кинжал. Голос звучал молодо и явно принадлежал человеку, не склонному что-либо просить. Пипин скрылся за толстым древесным стволом, затем шумно выдохнул и улыбнулся. Да уж, страх погони страшнее гончих!

Он выступил на опушку, распахивая объятия. Воин, совсем еще юноша, стоял за нагромождением замшелых валунов, держа коня в поводу.

– Здравствуй, отец! Ну и глушь! Ну, ты и забрался!

Лис оглянулся. Обязанности командира личной гвардии молодого самодержца в мирное время были не слишком обременительны, однако требовали его присутствия в парижской резиденции. Идти не хотелось, но, с другой стороны, чем-то надо было занять время перед отправкой домой. Чем еще заниматься в мире, где самое интеллектуальное развлечение – послушать проповедь? Подобного времяпрепровождения Лис терпеть не мог и потому делил часы невольного досуга между написанием отчетной баллады и военными упражнениями. На ближайший церковный праздник он назначил баронам смотр строя и песни, и теперь на ходу переделывал «Солдатушки – бравы ребятушки» на средневеково-франкский лад. Впрочем, куда там средневековый, времена совсем еще темные, ничего светлее пышущего огнем дракона ищи – не найдешь.

И вот тут еще этот монах откуда-то взялся. Из дому не выйти, чтоб на святошу не наткнуться.

– Не соблаговолит ли почтеннейший мессир Рейнар уделить мне крошечную минутку своего драгоценного времени?

Сергей хмыкнул про себя: «Ну да, конечно».

– Между прочим, уважаемый падре, деление на минуты и секунды еще не придумано. Это так, к слову, – вскользь бросил он.

– Молодец, хватки не утратил! – Святой отец отбросил назад капюшон.

– Чем обязан, ваша милость? – Лис состроил подобающую случаю уксусно-приторную физиономию. Институтское начальство не часто жаловало местные исторические выселки своим появлением. Впрочем, к лорду Баренсу это относилось в минимальной степени – все же в прошлом он и сам лихой оперативник.

– Я только что от наших металлургов. Они тщательнейшим образом исследовали отправленный тобой на экспертизу меч и, прямо сказать, жаждут познакомиться с автором технологии.

– Это в смысле, хаммари его сковать не могли?

– Ни хаммари, ни абары, ни местные кузнецы, ни японские мастера, до рождения которых осталось еще лет этак восемьсот-девятьсот. Клинок совершенно уникальный. Это не просто высокоуглеродистая сталь. Во-первых, она имеет различные физические свойства в различных частях клинка. Но это еще хоть как-то можно объяснить, а вот почему эти свойства меняются при столкновении с тем или иным предметом, наши металлурги объяснить не в силах. И не только нам объяснить, это было бы еще полбеды, они и сами понять не могут.

– Это шо, когда этим мечом рубишь железо и когда дерево – это получаются как бы разные клинки?

– Да, мой друг, так и есть. При этом меч будто бы сам знает, что от него потребуется.

– Ух ты, какая мозговитая шняга! Камдил узнает – не поверит! – неподдельно восхитился Лис. – Как там, кстати, его поиски? Что-нибудь слышно?

– Увы, пока ничего. Если что-нибудь удастся выяснить, ты узнаешь в числе первых. Но вернемся к мечам, – глава Отдела Разработки мягко сменил тему. – Есть одна загвоздка – без той самой, условно говоря, магической энергии, которой подпитывались воины-абары, он не способен крушить сталь и камни направо и налево, словно это пенопласт. Хотя, в среднем, перемахнуть железный пруток с палец толщиной – для него ерундовая задача. А потому, почтеннейший мессир Рейнар, ваше пребывание в этом мире продлевается. Вам и вашей группе надлежит отыскать, так сказать, отца мечей, корень всех зол, и, по возможности, извлечь его.

– А по невозможности? – вкрадчиво уточнил Лис.

Джордж Баренс со вздохом развел руками.

– Работа оперативника сопряжена с опасностями. Мне ли тебе об этом рассказывать?

– Ну, спасибо Бастиану, задал нам всем задачку! Ну, вундеркинд, удружил.

– Да, кстати, – лорд Баренс вновь накинул капюшон на голову, – можешь обрадовать свою команду: они больше не стажеры, а младшие оперативные сотрудники. В штате, с пенсией, бонусами и оплатой командировочных. Действуй!

Глава 3

Беда – хороший учитель, но часто учит плохому.

Бернард Шоу

Пипин Геристальский плеснул воды из бурдюка в долбленную из дерева чашу. Шарль пригубил напиток, предложенный ему, и с удивлением поглядел на отца.

– Готовишься принять монашеский постриг?

Бывший майордом криво усмехнулся шутке сына и покачал головой.

– Тогда что? Если пожелаешь, в следующий раз я привезу тебе хорошего фалернского вина. После недавней победы я разжился тремя увесистыми бочонками.

– Не сейчас. – Опальный вельможа сдвинул брови, точно гневаясь. – Когда вернем отобранное, можно будет вдоволь напиться твоего фалернского, так что прибереги его до лучшего дня. Надеюсь, осталось немного.

– Я разговаривал с Элигием, – утолив жажду питьем, достойным коня, рассказал молодой воин. – Он, конечно, приветлив, как и положено лавочнику, и божится, что сделает меня дуксом кесарского воинства, но это всего лишь слова. Он, может, и хотел бы, но не по зубам ему. К чему пустые обещания, когда личной гвардией Дагоберта командует чужестранец! А мадам Гизелла в нем души не чает. Можно не сомневаться, когда речь зайдет о назначении дукса, обо мне даже не вспомнят. После битвы, в час раздачи наград, Дагоберт поглядел, точно видел что-то важное за моей спиной. Как еще указать человеку на его ничтожество?

– Он на всех так смотрит, – успокоил его Пипин Геристальский. – Ясное дело, кровь-то драконья. Нашим землям нужен другой правитель. Эти крылатые твари могущественны и умны, однако людьми должны управлять люди, а не драконьи полукровки!

– Ты уже попробовал взять власть в свои руки, – мотнул головой Шарль. – Причем в тот момент за тобой стояла немалая сила, и могущество твое казалось несокрушимым. В результате все пришлось валить на Брунгильду. И слава Богу, что заморские гости умудрились извести проклятую гарпию.

– Воистину, Господь наказывает за гордыню. – Пипин встал из-за стола убогой келейки, подошел к оконцу, выглянул, проверяя, не принесла ли вдруг нелегкая какого путника. – Никто в целом мире не мог предугадать, что эти странные люди из никому не ведомых краев появятся в наших землях. Быть может, они и не люди вовсе. И хотя дама Ойген прекрасна, как ангел, полагаю, что к небесному воинству они тоже не имеют отношения. Иначе не вмешались бы в столь богоугодное дело, как устранение от власти драконьего рода. Но я верю, сынок, что мы на верном пути. И Господь, испытав верность нашу, все же дарует победу оружию возлюбленных чад своих.

– Я всегда на твоей стороне, отец. – Шарль подошел к бывшему майордому. – Пока мой отряд невелик, но люди верны и готовы действовать. Веди нас в бой!

– В открытый бой вступать еще не время. – Пипин нахмурился. – Пока что нужно тихо собирать баронов, искать недовольных, раздувать обиды, которые Дагоберт чинит на каждом шагу, даже не замечая того. Нужно вгонять клинья между троном и замками местных властителей.

– Но все это долго, очень долго! – сжал кулаки нетерпеливый юноша. – На это могут уйти годы.

– Это нужно сделать, даже если потребуется всю жизнь посвятить! – резко оборвал его опальный правитель франкских земель. – И мы сделаем это. Но есть насущные дела, те, что можно начать прямо сегодня.

– Слушаю тебя, отец.