Обучение у воды Медведев Александр
Мои глаза закрылись, и я снова погрузился в полудремотное медитативное состояние, отдаваясь остаточному движению энергии. Упругий удар по спине заставил меня вздрогнуть. Славик начал равномерно бить меня веником из нарезанных веток.
— Совсем как в бане, — мелькнула мысль.
Удары не были чересчур сильными и даже доставляли мне удовольствие. На общем фоне перераспределения энергии они помогали более полному усвоению ци нервами, мышцами и костями, укрепляя и освежая организм.
Чтобы не вызвать перегрузку зоны, удары никогда не приходились два раза подряд на одно и то же место. Они сыпались и сыпались, попадая на голову, шею, руки, ноги, спину и ягодицы. Только сейчас я увидел, что тулуп, в котором я сидел, был снят с меня. Я подумал, что даже не заметил, как это произошло, хотя считал что более или менее контролирую происходящее. Мелькнула мысль, что я контролирую только то, что происходит внутри меня, потом я понял, что и это не так…
— Зачем я все это делаю? — задал я себе вопрос, и вдруг счастье сменилось тоской, невыносимой тоской по возлюбленной и острой жалостью к себе.
— Вырасти дерево, — жестко скомандовал Учитель, и я выполнил пальцовку, символизирующую момент оплодотворения мужской силой женского начала.
В этой пальцовке сложенные ладони, соприкасающиеся пальцами, расположенные в нижней части тела наружу от исполнителя, поднимаются на уровень солнечного сплетения, а мизинцы и безымянные пальцы устремляются к области лица таким образом, что при наклоне головы и поднесении к ней рук они касаются точки инь-тан, расположенной между бровей.
Существовало несколько вариантов этой пальцовки. Чисто технически я уже пытался освоить ее и добился определенных результатов, но сейчас, на фоне процессов, происходящих в моем организме, пальцовка произвела наиболее сильный эффект. Я отключился от всего происходящего и даже перестал чувствовать удары Славика, наблюдая, как между четырех пальцев прорастает белый светящийся росток, постепенно превращающийся в стволик молодого деревца, верхушка которого устремлялась к точке инь-тан.
Пальцы исчезли, растворившись в дереве, которое, разрастаясь, достигло, наконец, точки между бровей. В момент соприкосновения дерева с нею голова словно взорвалась снопом белого огня, и ее сотряс сильнейший оргазм.
Много лет спустя я показывал эту пальцовку своим ученикам, и они тоже видели самые разные картины. Одни воспринимали только свет, загорающийся между пальцами и приближающийся к лицу, у других в центре пальцовки прорастал пятый палец, расширяющийся, увеличивающийся и превращающийся в росток, у третьих это был поток белой энергии, с которым можно было манипулировать. Одного ученика я даже заставил выпить энергетический поток, чтобы сохранить в подсознании образ непотерянной и восполняющейся ци.
Некоторое время спустя я пришел в себя.
— Ну ты даешь, — недоверчиво покачал головой Ли. — Такое количество нирван в минуту слишком велико для обычного человека, но все же маловато для стремящегося к совершенству.
Я задумался над словами Учителя, пытаясь понять, были ли они одобрением или наоборот.
Славик выполнял ту же самую пальцовку. Видимо, у него что-то не очень хорошо получалось, потому что Ли с издевательским выражением лица просунул указательный палец между четырьмя пальцами моего напарника и постучал его по лбу.
Славик опрокинулся на спину с таким забавным выражением лица, что я невольно расхохотался. Он вскочил и с шутливой яростью толкнул меня в плечо.
— Хватит придуриваться, подраться вы еще успеете, — сказал Учитель. — Сейчас вы займетесь более важными вещами. Попробуй рассказать мне какую-либо смешную историю.
Ли кивнул Славику и добавил:
— Ты знаешь, что делать.
Мой друг улыбнулся мне с невинной кровожадностью людоеда. Я знал, что в задачу Славика входило во время рассказа неожиданно наносить мне толчки, щипать, щекотать меня, доставляя мне неудобства и отвлекая меня любыми способами, доступными его воображению. После обрушившихся на меня переживаний это было уже чересчур. Меня вновь охватила острая жалость к самому себе, и я попытался восстановить душевное равновесие глубоким дыханием. Я знал, что на вдохе болевые ощущения рассеиваются, если, согласно технике, показанной мне Ли, их распространять с помощью мыслеобразов по всему телу, поднимать вверх и растворять. Другим способом бороться с болью было скрывать ее за каким-то восклицанием, которое можно было попытаться вплести в сюжетную линию рассказа.
Я перебрал несколько вариантов забавных происшествий, и вдруг понял, что самым веселым событием, приключившимся со мной за всю мою жизнь были юношеские соревнования по дзю-до в совхозе «Красный».
По-видимому, история действительно была великолепной, потому что Славик, заслушавшись, стал выполнять свои обязанности палача с прохладцей и без особого усердия, так что я погрузился в воспоминания, почти на него не отвлекаясь.
Совхоз «Красный» был хорошо известен симферопольцам, особенно старшего поколения. В период Великой Отечественной войны фашисты превратили его в концентрационный лагерь, и казнили там много людей. Еще с довоенного периода в нем сохранился клуб, довольно ветхий и не ремонтировавшийся, наверно, еще со времен строительства. В нем и проводились соревнования. Места для зрителей располагались на полусгнившей, пружинящей под ногами сцене, предназначенной для художественной самодеятельности.
Чтобы сидящие сзади могли наблюдать с высоты сцены за тем, что происходит внизу в зале, на ней соорудили трибуны самым простым и незамысловатым способом. Лавочки первого ряда просто стояли на полу у края сцены. Второй ряд представлял собой конструкции из двух лавок, поставленных одна на другую. Естественно, что в третьем ряду под зрителями шатались и поскрипывали целых три лавки, возносящие их вверх. Все сооружение было довольно хлипким, и зрители третьего ряда вели себя очень чинно и старались не совершать лишних движений.
У противоположной сцене стены стоял стол, за которым восседал судья. По обе стороны от него пристроились его помощники.
Зал клуба был слишком маленьким, чтобы размеры борцовского ковра позволяли бороться в полную силу, и из предосторожности стены выложили матами. Массивную люстру сняли, поскольку потолок в клубе был низким, и люстра наверняка мешала бы броскам. На ее месте красовался огромный могучий крюк, навевавший ассоциации с застенками инквизиции. Из-за духоты окно в зале было распахнуто настежь, и легкий ветерок доносил острые ароматы напоминающей миниатюрный пруд навозной лужи, излюбленного места отдыха местных свинок.
Веселье началось с самого начала, как только зачитали списки участников. Команда, представленная плодоовощной станцией пестрела нежными фруктовыми фамилиями типа Вишенкин, Яблочкин, Грушин.
Команда же совхоза «Комуннар», куда входил я, тяжеловес Медведев, наоборот, достаточно полно представляла собой животный мир. В следующих весовых категориях по убывающей следовали Волков, Лосев, Бобров и мухач Комаров.
Поскольку в те далекие застойные времена купить в Крыму дзюдоистские кимоно было невозможно, мы тренировались в куртках для самбо. Организаторы соревнований неведомыми мне путями исхитрились достать два дзюдоистских кимоно огромного размера, напоминавших грязноватые белые пижамы. Предполагалось, что участники поединков поочередно будут надевать эти кимоно, а поверх пояса повязывать синюю или красную ленточки, из тех, что обычно школьницы вплетают в косички, чтобы судьи могли их различать.
Мухачи, спортсмены сверхлегкого веса с сомнением поглядывали на гигантские балахоны, прикидывая, сколько человек их размера смогли бы там поместиться.
Мы отправились в весовую. Взвешивание почему-то решили начать с «тяжей», и я первым встал на весы. Команда совхоза «Коммунар» сгрудилась вокруг меня. Ребята из моей команды столпились вокруг, и, под шумок, Волков незаметно для судьи поставил на весы двухпудовую гирю, скрыв ее за моими ногами. Не верящий своим глазам судья трижды перевешивал меня, но каждый раз приходил к тому же самому результату. Так я попал в категорию тяжеловесов. Поскольку в то время тяжеловесов в командах практически не было, стало ясно, что призовое место мне уже обеспечено.
Первые схватки спортсмены провели с большим энтузиазмом, под бурные аплодисменты зрителей, особую радость которым доставлял процесс переодевания. Наконец на ковре появился юноша из совхоза «Красный». Его соперником оказалось, как любят говорить сейчас, «лицо кавказской национальности». Юноша вцепился в отвороты куртки кавказца, и вдруг тот, даже не сделав попытки сопротивляться, заорал тонким и пронзительным голосом:
— Ой-ой-ой…
Недоумевающий судья на ковре остановил схватку и дал команду начать все сначала.
— Ой-ой-ой!!! — завизжало еще пуще прежнего «лицо кавказской национальности».
Спортсмен из совхоза «Красный» в испуге отпустил захват, а взбешенный главный судья вскочил из-за стола, опрокинув стул, и с угрожающим видом двинулся к кавказцу. Тот смущенно приоткрыл на груди кимоно, и глазам изумленной публики предстала густая поросль длинных вьющихся волос, напоминающая роскошное черное руно барашка-рекордиста.
В дальнейшем поединок проходил следующим образом: лицо кавказской национальности аккуратно, двумя пальцами оттягивало отвороты кимоно и подавало их сопернику, который с той же осторожностью брался за куртку, и лишь после этого начиналась бурная и яростная схватка. Зал стонал от хохота. Скамейки угрожающе раскачивались и скрипели.
Следующая схватка была достаточно интересной, но после предыдущей она не смогла произвести на зрителей сильного впечатления. Однако моему коллеге по команде Волкову удалось вновь пробудить зрительский интерес.
Мощным броском он отправил своего противника прямо в центр судейского стола. Сидящий за столом судья продемонстрировал завидную скорость реакции. Он ухватился за края скатерти, покрывающей стол, и, завернув в узел призы, находящиеся на ней, отбросил стул и прижался к стене, зажмурив глаза и отвернув голову в сторону.
Левый судья прыгнул влево, правый сделал кувырок вправо, а соперник Волкова шлепнулся на середину стола, переломив его пополам. Не намеренный так просто упускать противника, Волков бросился на него сверху, не давая подняться, и среди деревянных обломков продолжал дожимать его до тех пор, пока опомнившийся судья не прекратил схватку. «Трибуны» выли от восторга.
На некоторое время соревнования прекратили. Волкову засчитали чистую победу. Откуда-то принесли новый стол. Судья аккуратно расстелил скатерть и расставил на ней призы, потом на ковер вышел я, а следом, улыбаясь, появился и мой соперник, кандидат в мастера спорта по самбо, весивший гораздо больше меня.
Он ухмыльнулся с полным осознанием своего превосходства, а затем, видимо, решив покончить со мной одним мощным натиском, разогнался из своего угла и бросился на меня с неотвратимостью пушечного ядра. У меня похолодело в животе, и, закрыв от ужаса глаза, сам не знаю как, я умудрился в падении упереться стопой ему в живот, и, используя инерцию его движения, выбросил его в окно. Раздался чавкающий всплеск навозной лужи и разъяренный рев обезумевшего борца. Даже не подумав, что можно воспользоваться дверью, он медленно пролез обратно через окно, заливая подоконник и пол зловонной черной жижей, и ринулся ко мне. Я шарахнулся в сторону, не знаю, чем более испуганный — нестерпимой вонью, исходящей от противника, или злобой, горящей в его глазах.
Дикий вопль судьи, на миг заглушив истошный хохот зрителей, прервал его атаку. Снова в соревнованиях объявили перерыв, и около получаса кандидата в мастера поливали на улице водой из шланга, отмывали и отскребали от навозной жижи окно, маты и пол, приводили в порядок кимоно, в котором должен был выступать следующий спортсмен.
Отдохнувшие и успевшие перекусить зрители вновь взгромоздившись на шаткие сооружения из скамеек и с нескрываемым интересом ждали продолжения.
Видимо, трюк с разбиванием стола понравился Волкову, и следующего своего соперника он бросил на стул, с которого чудом ухитрился ретироваться боковой судья. Ножки стула, как тараканы, расползлись в стороны, сиденье так и осталось под ягодицами новой жертвы Волкова, а спинка стула, чудом не сломавшись, продолжала поддерживать его спину. Зал радостными воплями приветствовал продолжение спектакля. Я и сам не ожидал, что соревнования по дзю-до могут быть настолько увлекательными. Но то, что случилось потом, превзошло самые смелые ожидания.
На ковер, путаясь в подвернутых рукавах и штанинах непомерно большого кимоно, вышел мухач Комаров. Его противник был чуть меньше ростом, и кимоно болталось на нем, как платье для беременной на пятилетнем ребенке. Комаров слегка подергивался и весь бурлил от кипящего в его жилах адреналина. Огненный темперамент и неукротимая жажда самоутверждения, часто свойственная бойцам небольшого роста, заставляла его преследовать своего противника так же неотвратимо, как бультерьер преследует свою добычу — не взирая ни на что, до победы или смерти.
Противник Комарова в самом начале поединка, сам того не понимая, совершил роковую ошибку, случайно разбив Комарову нос. Вкус и запах собственной крови привели мухача в состояние бешенства, свойственного героям нынешних латиноамериканских сериалов, для которых существует только одна достойная цель существования — месть, месть и еще раз месть.
Пока неопытный сельский врач, не зная самых простых приемов остановки носового кровотечения, запихивал длинные и толстые жгуты ваты в ноздри моего собрата по команде, жажда уничтожить обидчика, разорвав его на куски прямо на глазах публики, терзала темпераментную душу Комарова.
Когда мой друг вышел на ковер, его соперник, все еще слегка смущенный своим кровавым деянием, без тени сомнения прочел в безжалостном прищуре Комарова свою дальнейшую судьбу, и когда мститель решительным шагом, расставив руки, направился к нему, насмерть перепуганный парень вдруг вскрикнул:
— Нет, не надо! — и, развернувшись, попытался улизнуть.
Мощным прыжком Комаров настиг его и повалил, вцепившись в одежду. Извернувшийся ужом парень выскользнул из слишком больших для него куртки и брюк, и в одних трусах, с воплем ужаса вылетел из клуба.
Поглощенный азартом борьбы, Комаров этого даже не заметил. Некоторое время он продолжал терзать кимоно, и до его сознания медленно доходило, что что-то тут не так. Все еще не понимая, в чем дело, он отложил в сторону штаны, и, растянув руками куртку, внимательно осмотрел ее с одной и с другой стороны. Затем, бросив куртку, он взял штаны, и, с выражением нарастающего недоумения принялся заглядывать в штанины, в надежде обнаружить там своего противника.
Зал уже даже не смеялся. Он выл, орал и стонал от хохота. Сооружения из скамеек громко скрипели, раскачиваясь с опасной амплитудой.
Но слава героя дня досталась все-таки не Комарову, а Волкову, который, гордый предыдущими победами, вновь вышел на ковер и обнаружил, что ему предстоит бороться с одним своим давним соперником, которого он, по каким-то личным мотивам, сильно недолюбливал. И Волков решил показать класс. Сделав отвлекающую подсечку, он своим коронным броском подкинул противника высоко вверх и оглянулся, чтобы проследить за его падением. Думая, что он потерял ориентировку, Волков резко развернулся влево, затем вправо, повернулся вокруг своей оси… Но на ковре стоял он один. Противник словно растворился в воздухе. Под дикий хохот трибун он поднял глаза вверх и остолбенел при виде своего последнего подвига. Очередная жертва Волкова тихо покачивалась под потолком, зацепившись за крюк от люстры поясом кимоно. Его лицо покраснело от удушья. Он висел, растопырив руки и ноги, похожий на потрепанное чучело орла.
— Лестницу! Принесите лестницу! — захрипел судья, изо всех сил пытаясь подавить душивший его смех.
Несколько зрителей сорвались с места и приволокли лестницу, но это оказалась не стремянка, а обычная лестница, которую нельзя было использовать без опоры. В пылу спасательных работ какой-то умник догадался прислонить ее к телу висящего дзюдоиста, чем намертво стянул узел пояса и чуть окончательно не доконал бедного парня. Лестницу убрали. Спортсмены из команды пострадавшего образовали несколько пирамид. Мухачи забрались на плечи более тяжелых товарищей, и руками приподнимали вверх подвешенного друга, чтобы дать ему возможность дышать.
Наконец, отыскали стремянку. Ножа ни у кого не оказалось, но кто-то принес старую ножовку, и, чудом никого не поранив, пояс умудрились перепилить, завершив таким образом спасательную операцию.
Зрители, воплями, улюлюканьем и соответствующими телодвижениями оказывавшие моральную поддержку спасателям, раскачали-таки скамейки третьего ряда, и шаткая конструкция обрушилась вперед, столкнув второй ряд скамеек на первый. Подгнивший пол не выдержал перегрузки, и доски проломились. С грохотом и криками часть скамеек и зрителей исчезли под сценой.
Не веря своим глазам, я впитывал все подробности этих невероятных событий. Говорят, что молодые живут надеждами, а старики — воспоминаниями. Я подумал, что когда я стану старым, мне найдется, что вспомнить. Кроме того, мою душу согревала радость победы. В своей весовой категории я получил первое место.
Воспоминания так увлекли меня, что я совершенно забыл о том, что Славик, хотя и вяло, но продолжает выполнять свои обязанности, отвлекая меня болезненными воздействиями. Недовольное лицо Учителя свидетельствовало о том, что я справился с заданием. Ли пребывал в том особом настроении, когда им настолько овладевало желание продвигать нас вперед к недостижимому совершенству, что он делал это с вдохновением старухи Шапокляк, изобретающей все более хитроумные подзадоривающие гнусности, не дающие нам расслабиться и уютно почивать на лаврах.
— Займитесь выведениями из равновесия, — сухо бросил Учитель.
Комплекс упражнений по выведению из равновесия начинался с отработки прилипания рукой к партнеру. Мы пускали усилие вдоль линии концентрации,[3] и при перемещениях партнера старались двигаться так, чтобы усилие не уходило с плоскостей фигуры восьми триграмм, и рука давила на тело партнера с одной и той же силой.
При изменении положения тела партнера усилие давления должно было перенаправляться на поверхность своей руки, локтя, плеча, иногда даже спины или груди, но ни в коем случае нельзя было терять с ним контакт или уводить от партнера линию концентрации. Если в какой-то момент непрерывного давления вы чувствовали, что партнер находится в недостаточно устойчивом состоянии, достаточно было небольшого усилия, чтобы его опрокинуть.
Некоторое время мы крутились по полянке, толкая и опрокидывая друг друга, после чего перешли к упражнениям по контакт-контролю над руками под названием «наблюдение за серединой».
Час спустя Славик достал из сумки кухонный нож. Мы по очереди наносили друг другу удары этим ножом, причем при каждом ударе партнер должен был провести обезоруживание, забирая нож при помощи специальных выворачиваний,[4] и в свою очередь наносил удар. Смысл заключался в том, чтобы непрерывно циркуляционно атаковать друг друга.
Так, например, Славик атакует режущим ударом снаружи, я встречаю его руку одноименной рукой, произвожу перенос по низу на другую сторону, и вот уже рука Славика оказывается в плотном болевом захвате. Мой большой палец соскакивает с тыльной стороны его кисти на головку рукоятки ножа, и, надавливая на нее, выжимает нож из кисти Славика.
В этот момент моя вторая рука, также участвующая в болевом приеме, захватывает рукоятку ножа, а первая, которая только что давила на головку оружия, перехватывает руку напарника и одним движением поворачивает его тело спиной ко мне, и я наношу удар в открывшуюся зону.
Невообразимым образом изогнувшись, Славик отводит удар, перехватывает мою руку и таким же красивым пластичным движением заставляет меня присесть. Завладев ножом, прямым ударом сверху, он направляет острие прямо мне в горло. Я успеваю отвести лезвие, освободиться от захвата и вывернуть руку партнера таким образом, что рукоятка сама запрыгивает мне в пальцы. Для этого я подхватываю предплечье вооруженной руки Славика снизу, а ладонью руки с далеко отведенным локтем надавливаю так, чтобы разгибаясь, кисть Славика пришла в неудобное положение. При этом больше всего страдает указательный палец, на который больно давит рукоятка ножа. Перемещения сопровождаются волнообразными движениями тела, помогающими сохранять направление усилий в соответствии с линиями концентрации.
Когда нож уже наверно в трехсотый раз перекочевал из рук в руки. Учитель привлек наше внимание двумя хлопками ладоней. Серией красивых жестов, Ли дал нам понять, что пора заканчивать тренировку и отправляться спать.
Глава 11
Даже не помню, почему у нас зашел разговор о лжи, намеренной и непреднамеренной. С детства я усвоил, что говорить правду — хорошо, а лгать — плохо. Не могу утверждать, что всегда и во всем был безупречно честным, но старался лгать лишь тогда, когда этого настоятельно требовали обстоятельства.
До встречи с Ли я всегда четко различал черное и белое, истину и ложь. Несколько месяцев общения с Учителем настолько разрушили мое привычное представление о мире, о добре и зле, о правде и лжи, что я просто перестал размышлять о моральности или аморальности, верности или ошибочности поступков Ли и о том, правильные или неправильные решения я принимал, действуя в соответствии с тем, что я считал целесообразным с точки зрения «Спокойных».
Однажды Учитель сказал мне:
— Человеку не дано познать объективную истину, можно лишь приблизиться к ней. Истина всегда субъективна. Для каждого человека существует своя правда, правда, которая ему приятна, которую он может понять и которая близка его мировоззрению. Говорить человеку другую правду — это преступление против него, преступление против правды, которую ты говоришь, и против людей, являющихся носителями другой правды. Поэтому последователь «Спокойных» никогда ни с кем не спорит. Он либо учит тех, кто достоин его учения, либо соглашается с теми, кто стоит на своем.
Сначала я воспринял эту идею только на интеллектуальном уровне, но с течением времени я прочувствовал, как глубоко она проникла в меня, в корне изменив мою жизнь. В первую очередь меня оставила присущая юности самоуверенность, когда я с полной убежденностью в своей правоте мог дать ответ на любые житейские вопросы. Я начал задумываться, прикидывая, какой ответ мог бы дать человек с другим жизненным опытом, с другим складом ума. И тогда, к моему ужасу, я до некоторой степени потерял способность с уверенностью утверждать, что есть черное, а что белое.
Кажется, я уже упоминал, что мечтой моего детства было стать разведчиком и, подобно Абелю, отдать жизнь служению родной стране. Но только сейчас я начал задумываться над тем, что наших шпионов мы называем благородным словом «разведчик», а западных разведчиков — более уничижительным словом «шпион». Светлые идеалы детства разрушились под напором реальной жизни. Слово «справедливость» потеряло свой смысл. На мои прежние понятия о справедливости я с той же степенью достоверности мог привести контраргументы, обращающие справедливое решение в его противоположность.
Вторым следствием трансформации моего мировоззрения оказалось изменение моих отношений с друзьями и знакомыми. Будучи по натуре человеком очень общительным и дружелюбным, я поддерживал обширные связи с самыми разными людьми. Я живо обсуждал их проблемы, старался чем мог помогать и по мере возможности давал советы. Разговаривая с ними, я чувствовал себя в своей среде, в своей стихии, среди людей, если и не разделяющих мои взгляды, то таких же, как я.
Теперь ситуация изменилась. Они остались прежними, но я стал другим. Я начал говорить на другом языке, мыслить другими категориями. Когда я говорил вещи, правильные с моей точки зрения, меня слушали с удивлением. Меня перестали понимать. Я больше не был своим среди своих. Я стал чужаком.
По совету Учителя я старался вести себя как прежде и говорить только то, что от меня хотели услышать, а не то, что я считал верным и полезным. Внешне мои отношения с окружающими снова стали прежними, но я продолжал чувствовать себя одиночкой, закинутым в чужую среду. Со временем я привык к этому и перестал обращать на это внимание, получая, следуя традициям Шоу-Дао, наслаждение от общения. К сожалению, лишь с Учителем я мог разговаривать как с человеком, который понимает меня и разделяет мое мироощущение.
Как-то я посетовал относительно своего одиночества, и Ли с усмешкой сказал:
— Именно поэтому «Спокойные» не могут полноценно жить вне клана. Среди обычных людей они обречены на вечное одиночество. Так что, со временем, тебе придется создать свой клан. Даже если эти люди не станут воинами жизни, они все равно будут твоими единомышленниками. Конечно, жить без клана можно, но это труднее и менее приятно.
Я рассмеялся, представив себя во главе клана.
— Вряд ли Советский Союз подходящее место для распространения учения, — сказал я. — Я больше думаю о том, как сохранить в тайне наши встречи и то, что ты мне говоришь, иначе, боюсь мне придется создавать клан, сидя на нарах и болтая о «Спокойных» по фене.
— Все может измениться, — философски сказал Ли. Я промолчал, подумав про себя, что вряд ли мне доведется стать свидетелем этих изменений. Как же я ошибался.
Я сидел у костра, вдохновенно накладывая на хлеб толстые ломтики сыра и колбасы, колечки лука и огурцов. Ли что-то мудрил с котелком. Я был голоден как волк и, поскольку команды приступить к обеду я еще не получил, то в попытке удержаться от искушения преждевременно вонзить зубы в бутерброд, решил отвлечься интеллектуальной беседой.
— Знаешь, я часто думаю о субъективности истины, — сказал я. — Мне бы хотелось объяснить некоторые вещи моим друзьям так, чтобы они это поняли. Часто я вижу детали, на которые они не обращают внимания, и если бы мне удалось растолковать им то, чего они не замечают или не понимают, уверен, что я мог бы помочь им избежать некоторых серьезных ошибок.
— Каких например? — спросил Учитель.
— У одного моего знакомого сейчас серьезные проблемы. Он женат более десяти лет, у него двое детей, и раньше он своей жене не изменял. Но сейчас он завел любовницу, и она требует, чтобы он оставил семью и женился на ней. Я не против того, чтобы ради любви развестись с женой и жениться на той, кого любишь, но я знаю, что его любовница — порядочная стерва, и когда любовный угар пройдет, моего друга поджидают очень крупные неприятности, особенно если он на ней женится.
Я посоветовал ему держать любовную связь в тайне от жены и поддерживать хорошие отношения со всеми своими дамами, чтобы никому не портить жизнь, но он не послушался, и в припадке пионерской честности поведал законной супруге о своей великой любви к другой женщине.
В результате жена стоит на ушах и портит мужу карьеру, строча письма о его аморальном поведении начальству, в профком, местком и комитет партии. Дети пребывают в растрепанных чувствах, жена с любовницей периодически вступают в ближний бой, уродуя свою красоту следами укусов, царапинами и синяками, и, конечно, обе пилят моего несчастного друга с такой силой, что он уже почти готовый кандидат для психушки. Все это я предвидел заранее, но мой друг не желал меня слушать, когда я пытался его предостеречь. То же самое происходит и сейчас. Он собирается снова наделать кучу глупостей, а я не знаю, как уберечь его от ошибок.
— А ты уверен, что это были бы ошибки? — спросил Учитель.
Я растерялся. Такой вопрос не приходил мне в голову.
— Я расскажу тебе притчу, — сказал Ли. — Это притча о жене-лисице.
Влюбилась как-то лиса в крестьянина. Пришла к нему и давай объясняться в любви, а тот в ответ — не могу я тебя любить, у меня жена есть.
— Дурак ты, — говорит лисица. — Жена у тебя злая, да сварливая, неряшливая, да некрасивая, не любит тебя и давно извести хочет.
— Что ж, — отвечал крестьянин, — такая моя судьба.
На том разговор и кончился…
Украла лисица большой котел, наполнила водой и поставила на перекрестке дорог на огонь. Проходит мимо жена крестьянина и спрашивает:
— Что ты тут, лисица, варишь?
— Со всех сторон света собрала я счастье, удачу и богатство, — отвечает лисица, — положила их в котел и варю колдовское зелье. Кто искупается в нем, тот станет всех краше, богаче и счастливее.
— А если я в котле искупаюсь, — спрашивает коварная женщина, — стану ли я всех красивее, богаче и счастливее?
— Конечно, станешь, — отвечает лиса, — только готовлю я то варево для себя и никому другому не позволю в него окунуться.
— А готово ли варево? — спрашивает жена крестьянина.
— Давно готово, — говорит лисица. — Вот сейчас сниму с себя шкуру и влезу в котел.
Не успела лиса слова эти договорить, как женщина прыгнула в котел и сварилась.
А лисица, долго не мешкая, сняла с нее кожу и напялила на себя. Потом повернулась мордой на восток и стала читать заклинания, одно длиннее другого. Не успело солнце скрыться за верхушками деревьев, как превратилась лиса в прекрасную девушку, похожую на жену крестьянина, как бывает похожа красивая дочь на уродливую мать.
Приходит крестьянин домой, а его у порога с поклоном встречает молодая жена. Вошел в дом, а там все прибрано, пылинки не найти, повсюду шелка да наряды, а в сундуках золотые и серебряные монеты поблескивают. Удивился крестьянин, обрадовался, но виду не подал. Сытно поужинал и лег спать с молодой женой.
Так, в довольстве и неге прожили они год, но однажды дождливой осенней ночью постучался в их жилище странствующий даос и попросился на ночлег. Приютил крестьянин даоса, утром вышел проводить его до ворот, а гость говорит:
— Знаешь ли ты, с кем делишь пищу, кров и постель? Улыбнулся крестьянин и спрашивает:
— А станет ли мне от этого знания лучше жить?
Задумался даос, покачал головой и, ничего не сказав, пошел своей дорогой.
Недаром старики говорят: «В мире людей правда нужна не всем и не всегда, потому как не каждому от нее лучше жить становится».
Я протянул Учителю бутерброд и начал разливать по кружкам чай.
— Красивая притча, — заметил Ли, впиваясь в бутерброд зубами. — И, как всегда, она имеет несколько толкований, включая взаимоисключающие.
Я молча принялся за свой бутерброд, понимая, что от толкования притчи мне все равно не отвертеться. Учитель с издевательской усмешкой наблюдал за мной.
— Действительно, красивая притча, — согласился я, мерно двигая челюстями. — Но она еще больше все запутывает. Вряд ли она поможет мне ответить на те вопросы, которые я себе задаю. На месте даоса я бы не знал, какое решение будет более правильным — объяснить крестьянину, что его жена на самом деле оборотень и убийца, и тем самым разрушить его счастье, но, возможно, спасти его от больших неприятностей в будущем, или оставить все как есть. Я не могу сказать, где в этой истории добро, а где зло. С одной стороны лиса — обманщица и убийца, а с другой стороны — любящая и хорошая жена. Я не знаю, кем считать крестьянина и его жену — жертвами, или людьми, заслужившими такую судьбу.
— Ты размышляешь о притче, но пока еще не понимаешь ее, — сказал Ли. — Как только ты внутренне прочувствуешь ее смысл, твои проблемы общения с друзьями решатся сами собой. Даос принял абсолютно верное решение, но это решение было верным для него, потому что он — даос. Ты, хотя уже сильно отличаешься от обычного европейца, пока еще не стал даосом. Поэтому решение, которое кажется верным для даоса, пока что остается сомнительным для тебя. А как ты думаешь, какое решение принял бы европеец, если бы он оказался на месте даоса?
— Ну, не знаю, — ответил я. — Европейцы тоже разные бывают.
— Ладно, я тебе помогу. Как по-твоему, какое решение приняла бы твоя мама?
Сцена, представившаяся моему воображению, заставила меня подавиться куском бутерброда, и я упал на спину, задыхаясь от кашля и хохота. Моя вера в маму была беспредельной. Я был уверен, что ни один оборотень не сумел бы противостоять напору Александры Авенировны, когда ею овладевала жажда справедливости. Я видел, как мама волочет за волосы стенающую и упирающуюся лису в ближайшее отделение милиции, во весь голос расписывая толпе зрителей всю тяжесть и гнусность ее преступлений.
Когда я, наконец, прокашлялся, немного пришел в себя и, сев на прежнее место, высказал свое мнение, Ли задал следующий вопрос:
— А какое решение приняло бы большинство твоих друзей?
— Они сказали бы крестьянину правду, — не задумываясь, ответил я.
— Почему?
— Многие сделали бы это, как и мама, из стремления к справедливости. Некоторые могли бы это сделать из зависти, потому что крестьянин стал жить слишком уж хорошо, другие сделали бы это из вредности или просто, чтобы заварить кашу и с интересом наблюдать, что из этого получится.
— А какие мотивы могли бы побудить европейцев скрыть правду от крестьянина?
— Ну, наверно, безразличие, нежелание ввязываться в неприятную историю, опять-таки вредность — пусть, мол, поживет с оборотнем, пока тот его не съест, — или, возможно желание не портить жизнь хорошему человеку.
— Как ты думаешь, крестьянин знал, что живет не со своей женой, а с лисой?
— Конечно, знал, ведь не полный же он идиот. Скорее всего, он сам себе в этом не признавался и просто не думал об этом, потому что такая жизнь его больше устраивала.
— Этот крестьянин был настоящим даосом, — сказал Учитель. — Он спокойно принимал свою судьбу, будучи женатым на сварливой неряшливой женщине, и так же спокойно он принял свою судьбу, когда та изменилась к лучшему, не задумываясь, что хорошо и что плохо, что правильно, а что неправильно. Крестьянин оказался даже большим даосом, чем сам даос, потому что на вопрос:
— Знаешь ли ты, с кем делишь пищу, кров и постель? Он ответил:
— А станет ли мне от этого знания лучше жить? Даосу пришлось подумать, чтобы признать правоту крестьянина.
— Ладно, это одно толкование, — сказал я. — А как же насчет противоположного?
— Вот ты мне его и расскажи, — усмехнулся Ли. Я задумался.
— В этом толковании притчи ты говоришь, что надо спокойно принимать свою судьбу и следовать ее течению. Помнишь, ты как-то рассказывал мне притчу о даосе и судьбе. Тогда ты утверждал, что воины жизни не следуют слепо своей судьбе, а хватают ее за волосы. Поступил бы крестьянин правильно, если бы он отказался жить с лисой, предпочитая любым изменениям тяжелую и нудную жизнь с постылой женой?
— Ты понемногу нащупываешь другое толкование, — сказал Учитель. — Но эти притчи не противоречат друг другу. Смысл не в том, чтобы когда ни попадя хватать судьбу за волосы, а в том чтобы делать это только в нужный момент. В данном случае следование судьбе было предпочтительнее. Крестьянин сам не входил с женой в конфликт, который мог бы для него плохо кончиться. Лиса все сделала за него. Пассивное следование судьбе сберегло крестьянину энергию, нервы и силы. Точно так же поступил и даос. Если бы он открыл крестьянину правду, то ему бы пришлось войти в противоборство с лисой, а, может быть, еще и с самим крестьянином, так что промолчать для него было лучшим выходом.
С другой стороны, спросив «знаешь ли ты, с кем делишь пищу, кров и постель?», даос предоставил крестьянину свободу в выборе своей судьбы, ведь иначе он оказался бы неблагодарным человеком. Так даос проявил «деятельное недеяние», в котором и заключается мудрость срединного пути.
— Как же тогда различать, в какой момент предпочтительнее пассивно следовать свое судьбе, не затрачивая сил на сопротивление, и когда нужно хватать ее за волосы? — поинтересовался я.
— Для этого воин жизни развивает внутреннюю силу, — ответил Ли. — Внутренняя сила — это то, что помогает в нужный момент принять верное решение или заставляет обстоятельства складываться в твою пользу.
— Хорошо, а как же насчет проблемы моего друга? — спросил я. — Что я должен был сделать, чтобы уберечь его от свалившихся на него бед?
— Ничего, — лаконично бросил Учитель. Я растерялся.
— Как ничего? — переспросил я. — По-твоему, я должен смотреть, как он своими руками роет себе могилу, спокойно оставаясь в стороне?
— Но ты не остался в стороне. И что хорошего из этого получилось?
Я был вынужден признать, что все мои благие намерения действительно не привели ни к каким результатам.
Взглянув на мою кислую физиономию. Ли расхохотался.
— Держу пари, что в конце концов твоя миротворческая миссия привела к тому, что на тебя обиделись все трое — и жена, и любовница и твой друг, — весело сказал он.
— Как ты догадался? — недоуменно спросил я.
— Так это же было очевидно с самого начала. Как говорится в пословице: «благими намерениями вымощена дорога в ад», — сказал Ли.
Действительно, любовница моего знакомого решила, что я пытаюсь уговорить его во что бы то ни стало сохранить семью, жена была уверена, что я всячески покрывал козни ее благоверного и сам чуть ли не являюсь причиной трагедии, а друг был так измучен борьбой с парой взбесившихся фурий, что я стал для него живым напоминанием о его собственной глупости, ведь он, вопреки моему совету, все-таки признался жене в измене, так что наши отношения стали гораздо прохладнее.
— Ты понемногу начинаешь мыслить и чувствовать, как даос, но продолжаешь суетиться как европеец, пытаясь навязать свое новое восприятие жизни людям, внутренняя сущность которых не изменилась, — сказал Ли. — Ты советуешь им поступать таким образом, как поступил бы ты сам, но они не могут вести себя, как ты, ибо это противоречит их природе. В итоге твое желание помочь оборачивается против тебя. Лучше позволить людям совершать ошибки, чем потом стать предметом их ненависти оттого, что в конце концов ты оказался прав. Обычно люди гораздо легче прощают тебе твои промахи, ошибки и неудачи, чем твои успехи и правоту.
Что ты предпочитаешь — продолжать давать советы и сталкиваться с неприятием, непониманием и злобой или оставаться сторонним наблюдателем, не споря и не вступая в конфликты с окружающими, но зато наслаждаясь их дружбой и извлекая опыт из их ошибок?
Я был вынужден признать, что Ли, как всегда, оказался прав. Чтобы прогнать грусть, охватившую меня от его слов, я попросил:
— Расскажи мне еще какую-нибудь притчу.
— Не смотри на меня так, словно я отравил стадо розовых слонов твоей мечты, — перехватив мой печально-задумчивый взгляд, сказал Учитель. — Ладно, расскажу тебе притчу из другой области. Она называется «Игла, колотушка и жезл».
Однажды крестьянин спас даоса, когда тот тонул. Решил даос отблагодарить крестьянина за добрый поступок и отвел его в свою пещеру. Там достал из тайника огромную тыкву и вынул из нее три волшебные вещи: иглу, колотушку и жезл.
Положил их даос у ног крестьянина, и сказал:
— Хоть эти вещи и неказисты на вид, заключена в них волшебная сила: игла дарует жизнь и излечивает все болезни, колотушка при ударе высекает золотые и серебряные монеты, а жезл дает власть победить любое войско и уничтожить врагов. Ты спас мне жизнь, и в награду ты можешь выбрать одну из них.
Крестьянин, не долго думая, взял иглу и спрятал ее у себя в поясе.
— Ты слишком быстро принял решение, — удивился даос. — Неужели тебя не прельщают богатство и власть?
— Я выбрал жизнь, — ответил мудрый крестьянин, — так как ни власть, ни богатство без нее цены не имеют, а спасая жизни других, я, при желании, буду иметь и власть и богатство. Вот почему мне милее игла, а что касается жезла и колотушки, то с ними хлопот не оберешься.
А теперь посмотрим, как ты ее истолкуешь.
Я пожал плечами.
— По-моему, тут нечего истолковывать, — сказал я. — Истолкование притчи дал сам крестьянин.
— Похоже, твой неудачный дебют в роли советчика подорвал твою веру в собственные силы, — заметил Ли. — Эту притчу я рассказал, чтобы вернуть тебе самоуважение. В ней идет речь о тебе.
— Обо мне? — удивился я.
— Ну, не совсем о тебе. Один из скрытых смыслов этой притчи — поиск Хранителя Знания. Хранитель Знания всегда выделяется из окружающих, и когда Посвященный встречает его, он провоцирует Хранителя Знания таким образом, что у него просто не остается выбора, и он вынужден действовать так, что это приносит выгоду обеим сторонам.
Неожиданная трактовка так заинтересовала меня, что плохое настроение тут же улетучилось.
— Объясни мне подробнее, — с блеском в глазах попросил я.
— Меня восхищает легкость твоих переходов от вселенской грусти к жажде познания, — сказал Ли. — На самом деле даос не тонул, а только делал вид, что тонет, чтобы привлечь внимание избранного. А дальше у крестьянина уже не было выбора — он не мог отказаться от подарка даоса, и жизнь его стала иной. Имея сущность Хранителя Знания, крестьянин был обречен выбрать иглу.
В этой притче колотушка символизировала ремесло, жезл был олицетворением воинского искусства, а игла представляла искусство жизни, умение управлять жизнью, и как часть этого умения — медицинские знания.
— Ты хочешь сказать, что когда ты решил обучать меня, ты спровоцировал меня таким образом, что у меня не осталось выбора? — спросил я с некоторой долей возмущения, смешанного с восхищением.
— Конечно, — насмешливо ответил Ли. — Я тоже предложил тебе выбор, хотя и не в такой явной форме. — Сначала тебя увлекло изучение техники прыжков, которое в некотором смысле ближе к ремеслу, потом ты схватился за жезл — боевые искусства Шоу-Дао, но в конце концов, пришел к тому, к чему и должен был прийти — к искусству жизни. У Славика тоже был выбор, но он, как и ты, его даже не заметил. В его руках навсегда останется жезл, но искусство жизни пройдет мимо него, к сожалению, не оставив заметного следа в его душе.
Глава 12
Была восхитительная южная ночь, когда звезды кажутся особенно яркими и такими близкими, что хочется бездумно созерцать их, наслаждаясь ощущением необъятного пространства вселенной и манящих тайн далеких миров, которые, к сожалению, мне так никогда и не удастся постичь. Теплый воздух, наполненный дурманящими запахами земли, травы и леса, ласкал кожу, расслабляя и успокаивая меня после изнурительной тренировки.
Ли предложил разложить костер у водохранилища.
— Твоя энергия сейчас слишком агрессивна, — сказал он. — Позволь воде забрать твое возбуждение и поглотить его. Слейся с поверхностью озера и стань таким же спокойным и безмятежным, как водная гладь.
Я так устал, что у меня почти не оставалось сил, чтобы выполнять упражнение, которое он имел в виду, но видимо это состояние усталости и умственного оцепенения, близкое к полусну на сей раз сыграло мне на руку. Упражнение, которое обычно требовало от меня значительных усилий, получилось само собой, словно слова Учителя включили во мне какой-то спусковой механизм. Безо всякой эмоциональной реакции, только на фоновом ощущении удовольствия, покоя и легкого удивления я почувствовал, как от ног к голове, заполняя все уголки моего тела, поднимается поток прохладной, сверкающей, кристально чистой воды, как будто из моих подошв забил мощный, ласкающий меня изнутри фонтан.
Вода заполнила меня целиком, и внутренним взором я увидел, как бы в разрезе, оболочку своего тела, растягивающуюся под напором заполняющей его воды. На какое-то мгновение в моем сознании всплыла картинка из учебника физики, иллюстрирующая силу поверхностного натяжения в верхнем слое молекул воды. Я ощутил свою кожу, как слой таких молекул, цепляющихся друг за друга и пытающихся удержать неизменной форму моего тела, но напор воды оказался сильнее, и тело, стремительно расширяясь в стороны, понеслось куда-то вниз, сливаясь с озерной гладью. Последним впечатлением было то, как я сливаюсь с озером, а поверхность моих рук и груди растекается по поверхности. Одновременно я чувствовал толщу воды внизу и давление воздуха сверху.
Я медленно приходил в себя, вновь ощущая свое лежащее на земле тело с тупо ноющими после тренировки мускулами. Ли высился надо мной как скала, демонстрируя своей преувеличенно выразительной мимикой всю степень своего недовольства мной.
— Ай-яй-яй, разве можно быть таким ленивым, — укоризненно цокая языком, говорил он. — Я сказал, что мы должны развести костер и поесть. Когда ты, наконец, будешь слушаться меня? Если я говорю, что мы будем есть, это означает, что мы будем есть, а не спать, понимаешь?
— Ли. — начал я, — ты представляешь, у меня получилось…
— Что у тебя действительно здорово получается, так это плюхаться на землю и засыпать в самый неподходящий момент. Ты собираешься разводить костер или нет? Я затрачиваю на тебя столько сил, что мне просто необходимо подкрепиться.
Я встал и начал собирать дрова. Учитель был прав, вода действительно успокоила меня. Возбуждение, дающее о себе знать неприятным ощущением в области головы, шеи и плеч исчезло, сменившись приятной прохладой. Утихала боль в утомленных мышцах.
— Учитель, а вода всегда успокаивает? — спросил я.
— Ты же сам знаешь, что нет. Помнишь, что я говорил об использовании стихий? Когда же ты, наконец, научишься не задавать вопросы, на которые сам знаешь ответ? Просто в данный момент тебе надо было избавиться от излишка агрессивной энергии, и использование спокойной воды было одним из способов.
Около получаса мы провели в молчании. Я занимался костром и приготовлением пищи. Учитель сооружал из трав и корешков какой-то мудреный салат.
Еда заметно улучшила настроение Ли. Он привалился спиной к стволу дерева, с удовольствием прихлебывая из кружки душистый травяной чай.
— Пора тебе становиться более самостоятельным, мой маленький брат, — сказал он. — Мы уже говорили с тобой о человеческой жажде преклонения перед авторитетами. Воин должен уважать авторитет, но не преклоняться перед ним. Когда ты задаешь мне вопрос, на который сам можешь ответить, ты удовлетворяешь свою жажду преклонения перед авторитетом, и следование этой жажде ослабляет тебя, делая тебя зависимым и неуверенным в себе. Если же ты научишься сам отвечать на свои вопросы, то достигнешь мудрости.
— А как же тогда отношения Учителя и ученика? — спросил я. — Без тебя я мог бы попытаться ответить на некоторые вопросы, но вряд ли это были бы правильные ответы. Ты изменил меня, и я считаю, что без Учителя невозможно измениться и встать на правильный путь.
— Вопрос не в том, есть ли у тебя Учитель, а в том, можешь ли ты учиться, — сказал Ли. — Посмотри на Славика. Он слышит те же слова, видит те же техники, что и ты, но извлекает из этого нечто совсем другое. Конечно, формально можно сказать, что он учится, но он в основном впитывает ложные знания и делает ложные выводы. Главная же часть учения проходит мимо него. Люди вообще не замечают главные вещи. Прежде чем я вошел в твою жизнь, у тебя был другой Учитель, не менее значимый для тебя, чем я, но ты не слушал его и почти ничему не научился. Мое преимущество как Учителя в том, что я заставляю тебя слушать, но это дается нелегко. Как европеец, ты в основном понимаешь язык палки.
— О чем ты говоришь? — не понял я. — Какой Учитель у меня был до тебя?
— Самый лучший из учителей. Этот Учитель есть у каждого из нас, и я до сих пор прислушиваюсь к его советам. Имя этого Учителя — Жизнь.
— Это слишком просто, — сказал я. — Естественно, что жизнь нас учит, но если бы она учила нас правильным и нужным вещам, в мире не было бы войн, и все были бы мудрыми и счастливыми.
— Ты не прав, — возразил Ли. — Дело не в том, что жизнь — плохой учитель, а в том, что у этого учителя плохие ученики. Они не обращают внимания на то, что происходит с ними и вокруг них, или не делают правильных выводов из преподанных им уроков. В большинстве случаев они даже не замечают, как жизнь преподает им уроки. Основатели клана Бессмертных когда-то тоже были обычными людьми, но их отличало от остальных умение учиться. Сейчас ты попробуешь увидеть то, чего обычно не замечаешь. Погрузись в медитацию воспоминаний и расскажи мне что-нибудь самое простое и обыденное из твоей жизни и жизни окружающих тебя людей. Постарайся увидеть эту жизнь так, как ты обычно ее видишь, а потом ты посмотришь на нее глазами человека, который умеет учиться у главного и лучшего Учителя всех живых существ.
Я пытался представить, что может быть самым простым и обыденным в моей жизни, когда голос Учителя оторвал меня от размышлений.
— Расскажи мне о твоем доме, твоих соседях и твоем дворе, — сказал он.
Я закрыл глаза и погрузился в медитацию воспоминаний. Сначала ко мне пришло чувство, согревшее мое сердце теплым ощущением любви к месту, где я появился на свет, а потом перед глазами начали проплывать картины из такой будничной и в то же время наполненной событиями, приключениями и страстями жизни моего двора.
Я жил в старой части Симферополя, в самом его центре, рядом с Центральным универмагом. Мой дом представлял из себя серое двухэтажное строение чуть ли не дореволюционной постройки. Подобно крепости, он окружал небольшой прямоугольный дворик, проникнуть в который можно было только через облупленную и благоухающую мочой арку. Когда грузовой автомобиль, ежедневно подвозивший товары к черному ходу продовольственного магазина, блокировал проход, ни одна машина не могла ни выехать, ни въехать.
Дом был таким старым, что в нем не было никаких удобств. Невообразимо грязный и вонючий туалет располагался внизу, рядом с дровяными сараями. Моя мать, с детства имеющая болезненную тягу к чистоте, незаконным образом, поскольку официально это делать не дозволялось, провела к нам в квартиру холодную воду, и мы, на зависть соседям, стали первыми в доме обладателями большой чугунной ванны с титаном, отапливаемым дровами, и даже туалета. Правда, за недостатком площади и ванна и туалет располагались в узком коридоре между комнатой и четырехметровой кухонькой, и отделялись всего лишь матерчатой занавеской, но мы были счастливы. Гости, правда, чувствовали себя не совсем уютно, когда необходимость вынуждала их уединиться за занавесочкой, колыхавшейся от шагов людей, снующих по коридору, но нас это не беспокоило. Мы привыкли.
Каждый двор обязательно имеет свою местную достопримечательность. В нашем дворе такой достопримечательностью была моя мама. В течение последних тридцати лет жизни она болела раком. В молодости она перенесла брюшной тиф, туберкулез, и, помимо того, обладала уникальным набором всевозможных заболеваний, одна мысль о которых могла бы свести в могилу более впечатлительного и нервного человека. Но только не мою мать. Инвалидность первой группы не могла сломить сверхэнергичный, властный, непреклонный и прямолинейный, как линия коммунистической партии, характер Александры Авенировны. Ее образ мыслей был так же прямолинеен и непреклонен.
Мама всегда знала, что есть черное и что есть белое. Она молниеносно принимала решения и ни на секунду не сомневалась в их правоте. Коммунизм — это хорошо. Все остальное — плохо. Добро — это хорошо. Зло отвратительно и должно быть наказано. Мама не принимала возражений и не шла на компромиссы. Сослагательное наклонение полностью отсутствовало в ее лексиконе. Если она что-то изрекала, то это был приказ, и тот, кто посмел ослушаться приказа, вызывал на свою голову шквал возмущения, под которым трудно было устоять. Даже когда мне было уже за тридцать, и я переехал жить в Москву, мама регулярно писала мне письма, заполненные лозунгами и наказами приблизительно следующего содержания:
Читать бесплатно другие книги:
