Россия и современный мир № 2 / 2010 Игрицкий Юрий
РОССИЯ ВЧЕРА, СЕГОДНЯ, ЗАВТРА
ИСТОРИЯ И УРОКИ РОССИЙСКИХ МОДЕРНИЗАЦИЙ
В.Л. Иноземцев
По мере того как модернизация становится в России чуть ли не основным предметом обсуждения как в околополитических, так и в научных кругах, вопрос о ее неизбежности отнюдь не выглядит решенным. Напротив, все чаще приходится сталкиваться с сомнениями относительно судеб очередной попытки модернизировать страну, которая, если обратиться к истории, «модернизировалась» намного чаще других держав, но всякий раз – раньше или позже – отставала и вновь сталкивалась с необходимостью модернизации.
Оценивая перспективы очередной российской модернизации, следует прежде всего понять, что такое модернизация. На мой взгляд, ее разнообразные трактовки не должны скрывать фундаментального обстоятельства: модернизация – это процесс, целью и результатом которого является превращение ранее отстававшей и «запутавшейся в себе» страны в социум, который может развиваться на естественной основе, свободно конкурируя с остальными членами международного сообщества и по мере необходимости переходить (желательно ненасильственным и органичным образом) от одного политического режима к другому. Иначе говоря, успешная модернизация – это политическое и экономическое усилие, устраняющее необходимость своего повторения в будущем и открывающее путь гармоничному развитию. Если быть предельно кратким, успешная модернизация – это та, которая лишает общество любой потребности в каких бы то ни было последующих модернизациях.
Много ли известно истории подобных модернизаций? Единицы. Среди самых успешных можно назвать масштабную модернизацию, которая произошла в Соединенных Штатах Америки после Гражданской войны 1861–1865 гг. и привела к формированию современного американского государства. Нельзя не отметить модернизацию Германии конца XIX столетия, в конечном счете сделавшую эту страну – к счастью и несчастью – центральным элементом всей европейской конструкции. Можно упомянуть модернизацию Японии после Второй мировой войны, превратившую страну в одного из экономических лидеров современного мира и, при всей условности подобной трактовки, в элемент западной цивилизации. Есть основания говорить об успешности модернизации Бразилии, начавшейся в 1960–1970-х годах, и (с некоторой долей условности) о многообещающей модернизации Китая.
Само понятие модернизации, предполагающее «осовременивание» страны, не позволяет применить его к стабильно развивающимся передовым державам. Стремительное развитие американской экономики в 1990-е годы, например, никто не называет модернизацией, хотя масштаб перемен, происшедших в этот период, был сравним с важнейшими экономическими революциями предшествующих столетий. Модернизации – удел отстающих экономик, и они бывают тем успешнее, чем серьезнее их отставание и чем очевиднее его осознание представителями правящего политического класса. Поэтому в общей форме можно говорить о том, что модернизации – это инструмент выхода из экономического и политического тупика, а достижение предела возможностей предшествующей системы – их обязательное условие.
При этом очевидно, что осознание тупиковости ситуации может принимать как элитарный, так и массовый характер и, соответственно, выход из него может оказываться как реформаторским, так и революционным. Различия между ними относятся скорее к форме, нежели к результату – нередко случалось так, что реформы приносили куда большие результаты, чем революции, хотя поначалу и выглядели малообнадеживающими, а революции вырождались в застой, хотя с ними связывались почти беспредельные надежды.
Завершая эту вводную часть, отмечу еще раз: модернизации – удел отстающих обществ; они случаются по мере того, как элиты этих обществ или народные массы осознают масштабы отставания от передовых стран или глубину застоя. Задачей модернизации является вывод общества на траекторию естественного развития, и одной попытки модернизации почти всегда оказывается недостаточно для достижения этой принципиальной цели.
Россия – страна уникального модернизационного опыта. Ни одно другое государство не поднималось так высоко в мировой экономической и политической «табели о рангах», чтобы затем упасть очень низко, и тем более ни одна страна не проделывала это последовательно столько раз, сколько Россия.
Если не уходить слишком далеко в историю, можно начать с середины XVII в., когда Россия стала медленно оправляться после Смуты и восстанавливать свой военный и экономический потенциал. На протяжении полувека страна постепенно накапливала силы для перемен, реформировала армию и впитывала западный опыт (к 1667 г., когда Россия сокрушила самого сильного из своих противников, Речь Посполиту, «полки нового строя», вооруженные и обученные по европейским канонам, составляли более половины армии). Все это создало почву для Петровских реформ, которые, хотя и были проведены, как это часто подчеркивают, «варварскими методами», тем не менее вывели Россию в число самых значимых европейских держав. В этот период экономические перемены внутри страны не слишком сильно проявились вовне: Россия и после Петра I оставалась экспортером пушнины, строевого и корабельного леса, пеньки, воска и меда; но при этом заработали мануфактуры, выпускавшие металл, ткани и одежду, военное снаряжение и т.д. К началу 1730-х годов Россия подошла мощной державой с крупнейшей в Европе армией, новой столицей, выходом к морям, европейской бюрократией и многонациональной амбициозной политической и военной элитой.
Процесс быстрого развития и возрастания мощи продолжался с перерывами около 100 лет, завершившись к началу XIX в.; его апофеозом стала победа в войне 1812–1814 гг. и превращение России в одну из трех могущественнейших держав Европы. К началу XIX столетия Российская армия численностью более 700 тыс. человек была одной из самых мощных и оснащенных, а объемы производства стали, тканей и многих других видов товаров выросли по сравнению с серединой XVIII в. в 2,2–3,8 раза. Однако экономическая и технологическая модернизация натолкнулась на невозможность проведения социально-политических реформ и исчерпала себя уже в первые годы XIX в. Последовавшие события – оформление Священного Союза, деятельное участие в подавлении многих европейских революций, и, как финал, поражение в Крымской войне 1855 г. – впервые в нашей истории со всей очевидностью продемонстрировали «личностный» характер российской модернизации: есть модернизатор – есть модернизация; нет модернизатора – не следует ждать и попыток организации перемен.
Тупик середины XIX в., как и тупик первой половины XVII столетия, в конечном счете вызвал к жизни новых модернизаторов – от Александра II до Витте и Столыпина, но на этот раз модернизация пошла несколько дальше. Помимо прежнего основания – копирования европейского опыта и разворота «лицом к Европе» – она была обогащена некоторыми социальными и политическими изменениями: отменой крепостного права в 1861 г. и учреждением Государственной думы в 1907 г. Экономические успехи не заставили себя ждать: темпы экономического роста в 1901–1913 гг. составляли 3,2–4,5 % в год, а промышленность развивалась еще быстрее. C 1890 по 1913 г. производство стали в России выросло в 5,1 раза, добыча нефти – в 2,6, угля – в 3,4, производство тканей и текстильных изделий – в 2,9, а совокупное энергопотребление – в 5 раз. Россия стремительно интегрировалась в мировую экономику: объем внешней торговли достиг 8,6 % ВВП, а инвестиции из-за рубежа в 1905–1912 гг. обеспечили до 30 % совокупных вложений в основные фонды. К началу Первой мировой войны на Россию приходилось 8,2 % мирового промышленного производства. С учетом того что политическая верхушка, а также предпринимательская и интеллектуальная элиты осознали возможность эволюционных перемен не только в экономике, но и в социально-политической сфере, шансы на продолжение взятого курса были куда большими, чем в начале XIX в., однако ход событий был нарушен Первой мировой войной и двумя революциями 1917 г.
«Новый круг» был начат в середине 1920-х годов, когда советская экономика выглядела разрушенной даже на фоне европейских государств, дела у которых шли в то время тоже не блестяще. И снова страна пошла по пути радикальных технологических заимствований, в очередной раз подтвердив, что такой вариант сокращения отрыва от лидеров является весьма эффективным. Даже те, кто подвергает обоснованным сомнениям официальную статистику результатов сталинской индустриализации, вынуждены признать, что промышленность Советского Союза сделала огромный рывок, а инфраструктура получила невиданное ранее развитие. Более того, именно в этот период был не только достигнут технологический паритет со многими европейскими государствами, но и удалось на некоторых направлениях вырваться вперед: уже в 1930-е годы советское авиастроение стало лучшим в мире. Этот курс в значительной мере был продолжен и в последующие десятилетия, вплоть до начала 1960-х годов: СССР сумел отлично показать себя в развитии оборонной промышленности в годы Великой Отечественной войны, добился паритета или лидерства в программе ядерных исследований, стал пионером освоения космоса. Разрыв в производительности советской и американской экономики в начале 1960-х оказался минимальным за всю историю (хотя и выражался весьма внушительной цифрой в 2,7 раза), но с середины 1970-х годов он начал расти. И всего двух десятилетий оказалось достаточно для того, чтобы «новая» Россия оказалась на экономической периферии.
Какие выводы можно сделать из этих «кругов» в российской модернизации?
Во-первых, каждая из модернизаций была спровоцирована своеобразным «тупиком» в развитии страны – причем всякий раз осознание такого тупика приходило в результате не внутренних событий, а толчка извне. История – от допетровской до самой недавней – показывает, что, будучи предоставленной самой себе, Россия способна долго стагнировать в своем экономическом и политическом развитии, не поднимаясь до усвоения новых задач и целей. Поэтому важнейшим катализатором российских модернизаций становилась в некоторых случаях конкуренция, а в большинстве – угроза, исходившая извне (практически всегда со стороны Европы). Российские модернизации поэтому всегда оказывались догоняющими – даже в том случае, если на излете они производили результаты, на короткий период выводившие страну в лидеры. Именно ощущение отставания и нетерпимость такового становились главным толчком российских модернизаций. Вне кризисных ситуаций модернизации не осуществлялись.
Во-вторых, каждая из модернизаций по отмеченной выше причине носила крайне ограниченный и внутренне противоречивый характер. С одной стороны, стремление преодолеть отставание не обязательно предполагало превращение в лидера – именно поэтому модернизации затухали при некотором приближении к «нормальному» (но не исключительному) уровню. На протяжении XVIII–XIX вв. Россия никогда не становилась, несмотря на ее размеры и потенциал, ведущей европейской экономикой. С другой стороны, именно эти размеры и потенциал играли со страной злую шутку: ее элита практически всегда ощущала себя властителем главной европейской державы, что порой снижало уровень задач, которые она ставила перед собой. Только в ХХ в. большевики впервые сформулировали цель обеспечения глобального лидерства, подкрепленную масштабными идеологическими построениями, но оказалось, что эта цель недостижима. Таким образом, Россия никогда четко не определяла задач модернизаций; элиты смутно осознавали, от чего они хотят уйти, но не могли сформулировать «образа желаемого будущего».
В-третьих, все российские модернизации были не только «элитистскими», как и многие другие, но призваны были служить процветанию и укреплению тех элит, которые их инициировали. Между тем практика показывает, что по мере успеха модернизаций инициировавшие их группы теряют власть, а в худшем случае даже устраняются. В России эта закономерность также проявилась, пусть и не сразу, но при этом каждые новые модернизаторы были уверены, что их-то она не затронет. Можно проследить два крупных «двойных цикла» российских модернизаций. Первый (1695–1917) состоит из фазы продолжительного успешного развития, не только не угрожавшего системе, но даже укреплявшего ее (1698–1815), и фазы более короткой, на протяжении которой перемены стали подрывать стабильность системы, порождать противоречия и конфликты, и, наконец, привели к ее краху (1861–1917). Между этими фазами лежал период застоя и неопределенности, в ходе которого накапливались признаки «застойности» и приближения тупика. Второй «двойной цикл» также состоял из периода развития, в целом укреплявшего систему (1921–1964) и новой попытки рывка, приведшего в конечном счете к ее краху (1985–1991). Между ними вновь лежало время застоя и усиливающегося ощущения кризиса. Заметим, что второй «двойной цикл» был пройден приблизительно в 3 раза быстрее первого, что в целом соответствует ускоряющемуся темпу прогресса. Очевидно, что новые модернизаторы «образца» 1861 и 1985 гг. намеревались укрепить основы полученного ими порядка, а не привести его к краху: однако дефицит эволюционных изменений заметен в России как в XIX в., так и на рубеже XX и XXI столетий. «Болезнь» российских модернизаций заключена в неумении согласовывать экономические и политические преобразования.
В-четвертых, все российские модернизации носили частный характер, обусловленный их субъектностью и задачами. В ходе первого цикла целью выступало упрочение империи и положения властной элиты; отсюда вытекала ограниченность модернизации крупными центрами и фактическая незатронутость ею провинции, жизнь в которой менялась крайне незначительно на протяжении многих десятилетий. В ходе второго цикла на щит были подняты интересы «народа», во имя которых приоритетным образом развивались отрасли экономики, мало способствовавшие повышению уровня жизни большинства граждан. Изменив страну в гораздо большей степени, чем модернизации XVIII и XIX вв., модернизация середины ХХ столетия также не подготовила большую часть населения к самостоятельной деятельности, порождающей естественное экономическое развитие – на сей раз потому, что такое развитие категорически не рассматривалось как цель. Главной проблемой российских модернизаций явилась, таким образом, их неукорененность в системе интересов и мотивов большинства и неготовность власти лишаться даже части контроля над народом; именно поэтому, на мой взгляд, все российские модернизации встречались массами с некоей настороженностью (а если и становились популярными, то вскоре сворачивались «сверху»).
И, в-пятых, российские модернизации, и в этом их радикальное отличие от большинства успешных модернизаций, никогда не ставили своей целью интеграцию в мир. Российские элиты хотели сделать свою страну «не хуже других», а зачастую и лучше; они выстраивали тесные отношения с элитами других стран; участвовали в большом числе глобальных политических и военных интриг – однако при этом умудрялись оставаться достаточно оторванными от мира экономически и социально. На рубеже XIX и XX столетий, когда внешняя торговля крупнейших европейских стран составляла 14–19 % их ВВП, в России этот показатель не превышал 9 %; в начале 1980-х, когда в СССР данный показатель оценивался в 3,8 %, в европейских странах он в среднем превышал 35 %. Сегодня Россия более тесно связана с миром торговыми и инвестиционными связями, но большая часть ее внешнеторгового оборота представлена сырьем – продуктом легко заменяемым поступлениями из других источников, и потому Россия сейчас, как и прежде, практически не является игроком на полях глобальной геоэкономической конкуренции.
В 1917 г., когда Европу опустошала Первая мировая война, президент США В. Вильсон, вмешавшийся в нее на заключительном этапе, призвал относиться к ней как «к войне, ведущейся за прекращение всех войн». К сожалению, эта его мечта не реализовалась, и потребовалась еще одна война, поставившая Европу на грань уничтожения, чтоб на континенте произошли зримые перемены. Модернизация – это, как я уже говорил, своего рода мобилизация, задачей которой является отказ от последующих мобилизаций. Ее цель – инициирование естественного экономического и политического развития, эволюционного и поступательного. И, наблюдая сегодня за российской ситуацией, приходится со всей определенностью признать, что все предшествующие модернизации страны не достигли своей основной задачи. Россия не смогла стать саморазвивающейся экономикой, готовой конкурировать на рынках промышленной продукции с развитыми странами; ей не удалось создать устойчиво функционирующую политическую систему, основанную на демократической смене властных элит; все ее постсоветское развитие стало историей неконтролируемого роста имущественного неравенства, а сколь-либо понятной социальной сегментации так и не возникло. Именно поэтому президенту Д. Медведеву потребовалось вновь говорить о модернизации – и вовсе неочевидно, что новая попытка окажется удачной.
История большинства успешных модернизаций позволяет заметить две важные черты, свойственные практически любой из них. Во-первых, повторю еще раз, толчком к модернизации является осознание элитами и обществом тупиковости ситуации, в которой находится страна, и бесперспективности ее прежнего пути развития. Это может стать следствием либо серьезного внешнего удара (военного поражения – примерами могут служить Россия после 1855 г., Франция после 1871 г., Япония после Второй мировой войны); либо политических процессов, приводящих к возникновению новой политической системы, которая начинает поиск собственной идентичности (как это было в США после 1865 г., Германии после 1870 г., Советской России в начале 1920-х годов, Южной Корее после 1950 г., Малайзии в 1960-х годах, Сингапуре, обретшем независимость в 1965 г.); либо смены политической элиты после долгого периода углубляющегося застоя (как в Китае в 1976–1978 гг., в Испании и Португалии в начале 1980-х, СССР после 1985 г., Бразилии в начале 1990-х годов). Как следствие, в большинстве модернизирующихся стран историческая преемственность оказывается разорванной; если элита и пытается найти некие «точки опоры» в прошлом, то достаточно абстрактные и в достаточно отдаленном прошлом. Недавнее прошлое однозначно выступает в общественном сознании как нечто, от чего следовало бы уйти. Во-вторых, в подавляющем большинстве успешно модернизировавшихся стран модернизация проходила в условиях укреплявшегося единения элит и народа. Как правило, модернизационные мобилизации далеко не сразу приводили к повышению уровня жизни, а если и приводили, то его рост происходил существенно медленнее, чем росла экономика в целом (что объясняется необходимостью масштабных инвестиций и преимущественно экстенсивными методами модернизации, свойственными ее первым этапам). В такой ситуации политические и экономические элиты подчеркивали свое единство с народом; при этом интересы политиков и бизнесменов были относительно четко разделены: первые стремились к популярности и славе, вторые – к умножению капиталов. Парадоксально, но ни один из успешных модернизаторов (ни Дэн Сяопин и Цзян Цземинь в Китае, ни Ли Куань Ю в Сингапуре, ни Махатхир Мохаммад в Малайзии, ни Махмохан Сингх в Индии, ни Фернандо Кардозу в Бразилии) не вошел в историю как владелец крупного личного состояния или олигарх – в то время как большинство тех, кто не мог похвастаться никакими достижениями (Мобуту Сесе Секо в Заире, Мухаммед Сухарто в Индонезии, Фердинанд Маркос на Филиппинах, Роберт Мугабе в Зимбавбе) стали одними из богатейших людей на своих континентах. Успешные страны модернизировались как единое целое, неудачные же погрязали в коррупции и материальном неравенстве.
Даже на этом фоне можно заметить, что перспективы российской модернизации не выглядят радужными. Во-первых, сегодня ситуация, сложившаяся в стране, не воспринимается как тупиковая или катастрофическая. Напротив, верно скорее обратное утверждение: значительная часть населения сейчас более обеспечена, более свободна в своей частной жизни и более удовлетворена положением вещей, чем когда-либо прежде в отечественной истории. Во-вторых, власти, демонтирующие те демократические элементы, которые сложились в 1990-е годы, делают все от них зависящее, чтобы провести «естественную» линию преемственности от советского периода к нынешнему; временем, по отношению к которому воспитывается отторжение, выступает мимолетный период 1992–1999 гг., который вряд ли может считаться достойно оттеняющим нынешние успехи. В-третьих, развитие страны в минимальной степени зависит от мобилизации усилий граждан, а в максимальной – от мировой цены на нефть и газ; последнее обстоятельство приводит к самоуспокоению, которое нигде не являлось характерной чертой модернизации. И, наконец, в-четвертых, российская политическая и экономическая элиты практически слились в единое целое и ставят своей задачей максимальное самообогащение любыми возможными способами; как следствие, значительная часть накопленных состояний является не вполне легализованной и потому выводится за рубеж. По состоянию на начало 2010 г. Россия – единственное из постсоветских государств, инвестиции которого за рубеж практически равны накопленным иностранным инвестициям внутри страны, а с учетом неофициально выведенных денег превышают последние как минимум вдвое; для сравнения: даже сейчас инвестиции КНР за рубежом меньше накопленных в китайской экономике иностранных инвестиций в 16 раз. Около 56 % российского ВВП создается в компаниях, которыми владеют собственники, зарегистрированные в оффшорных юрисдикциях; этот показатель соизмерим с данными по самым неблагополучным странам Африки.
Таким образом, призывы к модернизации сегодня звучат в крайне неблагоприятной обстановке: повода ощущать потребность в модернизации у значительной части граждан попросту нет; политические цели элиты понуждают ее героизировать советское прошлое вместо того чтобы десакрализировать его; экономические интересы той же элиты требуют относиться к стране как к территории, природные богатства которой можно эксплуатировать, совершенно не заботясь о благополучии и выживании ее народов.
Прошло два года, с тех пор как президент Д. Медведев выступил с первыми заявлениями о необходимости модернизации – и сейчас становится вполне заметно, что ничего серьезного в стране не меняется. Цели модернизации и ее основные направления не определены. Ниши, которые Россия могла бы занять на мировых рынках, не обозначены (наивно предполагать, что страна способна начать активно развиваться, восстановив ядерную и космическую отрасли, на которые в мировом масштабе приходятся десятые доли процента глобального валового продукта и которые, по сути, представляют собой нерыночный сектор, жестко регулируемый национальными правительствами). Упор на технологический прорыв выглядит совершенно неубедительно, так как пока ни одна страна не пришла к стандартам постиндустриального общества, не освоив предварительно массовую конкурентоспособную промышленность, которая одна только и может быть «заказчиком» и потребителем новых передовых технологий. Развитие же индустриальной базы не входит в приоритеты отечественных политиков именно потому, что воспринятая ими идеология государственного патернализма предполагает, что народ должен «получать» те или иные блага от перераспределяющего их государства, а не создавать или зарабатывать их собственными усилиями.
В свое время великий реформатор, руководитель Сингапура Ли Куань Ю подчеркивал, что программа авторитарной модернизации весьма заманчива, но всегда уязвима, потому что такая модернизация требует амбициозного и ответственного лидерства. Основная проблема современной России как раз и состоит в отсутствии такого лидерства. Задачи, которые ставятся перед страной сегодня – это задачи максимальной имитации перемен в условиях сохранения пресловутой стабильности, с которой реальная модернизация была, есть и останется несовместимой. Пока сама постановка вопроса не будет изменена, пока не будет трезво оценено состояние дел в отечественной экономике, пока не будет выработана программа чисто экономических реформ и постепенной реализации политических и социальных перемен, пока та часть элиты, интересы которой нераздельно связаны с сырьевой ориентацией российской экономики, не будет отодвинута от рычагов политической власти – пока все это не произойдет, никаких перемен ждать не приходится. Между тем события 2008–2010 гг. показывают, что эта элита воспринимает государство как самый эффективный инструмент поддержания собственного финансового благополучия, а это значит, что за власть она будет держаться до последнего, и в 2012 г., скорее всего, нынешний премьер В. Путин триумфально вернется в Кремль, чтобы президентствовать в безмолвствующей стране долгие 12 лет.
Был ли у России в недавнем прошлом шанс на модернизацию и сохраняется ли он в наши дни? На первый вопрос, на мой взгляд, можно однозначно ответить положительно. Этот шанс был весьма велик во второй половине 1980-х годов, когда для успешной модернизации в СССР имелось как минимум шесть важнейших предпосылок.
Во-первых, тупиковость советского пути развития была очевидной для значительной части населения страны, если не для его большинства. Приметы кризиса были весьма заметными, а различия в уровне и качестве жизни в Советском Союзе и на Западе – разительными. Кроме того, в «социалистическом лагере» имелся широкий набор мнений о направлениях и задачах реформ, и поэтому цели и характер модернизации могли стать предметом обстоятельной дискуссии (тогда как сегодня аргументы и сторонников, и противников модернизации выглядят крайне примитивными и шаблонными).
Во-вторых, в СССР существовала высокопрофессиональная элита, которая, при всех ее недостатках, с одной стороны, была приучена к служению стране, с другой – обладала достаточным количеством необходимых для реиндустриализации страны знаний и навыков (достаточно сравнить число вводимых в РСФСР и России промышленных и инфраструктурных объектов в 1980-е и 2000-е годы, чтобы осознать весь масштаб различий между «тогда» и «теперь»). Эта элита отличала политические и экономические интересы, делала акцент на первых и вполне могла повести страну вперед.
В-третьих, Советский Союз в середине 1980-х годов гораздо больше отставал от Запада по промышленным технологиям, чем по структуре экономики, а это в условиях развитого индустриального сектора могло быть преодолено за 15–20 лет, что показывает опыт тех же Тайваня или Бразилии. Кроме того, в СССР существовало огромное предложение дешевых материальных, трудовых и энергетических ресурсов, низкую стоимость которых было несложно искусственно поддерживать на протяжении всех этих необходимых для серьезной перестройки экономики лет.
В-четвертых, политический климат в СССР времен горбачёвской перестройки вполне располагал к модернизации, так как в стране было создано (точнее, создалось само в результате знакомства граждан с историческими фактами) стойкое отторжение «социалистического» прошлого и авторитарных методов управления; это предполагало, что народ готов был идти вперед, не оглядываясь без необходимости на ужасное прошлое. Стремление избавиться от прошлого любой ценой могло стать важнейшим ресурсом перемен.
В-пятых, перестройка на время сделала Советский Союз очень «модным» в мире – во многом таким, каким 15лет спустя стал Китай. Политика открытости одной из двух сверхдержав давала уникальный шанс на привлечение инвестиций, технологий и специалистов с Запада, а положение СССР как мощной военной силы, контролировавшей половину Европы, открывало возможность «размена» разоружения и роспуска коммунистических организаций на включение как стран Восточной Европы, так и самого Советского Союза в крупные интеграционные объединения западного мира, что могло, как тогда говорили, «сделать перестройку [поистине] необратимой».
И, наконец, в-шестых, во второй половине 1980-х годов советские люди в своем большинстве осознавали, что из не слишком вдохновлявшего социалистического «сегодня» возможен только коллективный выход и что судьбы всего народа остаются едиными. Это создавало мобилизационный потенциал, который, к сожалению, в конечном счете оказался растрачен безрезультатно.
Сегодня в России нет ни одной из этих предпосылок модернизации. Народ в значительной своей части удовлетворен происходящим. Элита невиданно деградировала, а принцип меритократичности полностью отброшен в угоду кумовству и клановости. Структура экономики сейчас больше соответствует «неразвивающимся» государствам третьего мира, чем постиндустриальным странам первого. Прошлое упорно идеализируется, а вместо идеологии развития внедряются ценности консерватизма и религиозности. Россия утратила свое геополитическое положение, ее военный потенциал в значительной мере растрачен, и она не представляет интереса для Запада. И, что самое важное, значительная часть наиболее активных граждан либо уже покинула страну, либо относится к ней как к временному месту жительства, будучи готовой в любой момент сменить его на более комфортное.
Именно последний фактор представляется мне основным ограничителем возможной российской модернизации. Практически очевидно, что без серьезного экономического и политического потрясения изменение нынешнего курса невозможно. Отчасти поэтому многие отечественные либералы ждут такого потрясения (и некоторые поспешили увидеть его в недавнем экономическом кризисе). Действительно, крах и дефолт 1998 г. на время привели к власти более разумную часть политической элиты, нежели та, которая затем поднялась на высшие этажи власти после 2000 г. В отечественной элите «образца 1998 г.» имелись те профессиональные и здоровые силы, которых сегодня практически не осталось. В то же время, масштабы накопленных близкими к власти людьми богатств не были столь существенными, чтобы их потеря могла стать непреодолимым препятствием на пути развития страны. В тех условиях масштабное потрясение могло стать катализатором перемен и вывести страну на новый, «промодернизационный», путь развития. Однако если некий катастрофический сценарий начнет разворачиваться в ближайшие годы, никаких гарантий того, что он подтолкнет страну к развитию, нет. Кроме тупика, для начала модернизации необходимы элиты, способные найти из него выход и мобилизовать граждан на перемены. Но любая серьезная дестабилизация в России породит не консолидацию элит, а их дезинтеграцию и массовый исход из страны. И это означает, что даже гипотетический шанс на модернизацию практически наверняка не будет использован, а «великие потрясения» не создадут «великую Россию».
Модернизационный потенциал России выглядит сегодня практически исчерпанным. На протяжении ХХ в. слишком большое количество жизненных сил нации было истрачено в ненужных мобилизациях, слишком велико разочарование от неудач и слишком дезинтегрированы народ и элиты, чтобы можно было предпринять новую попытку прорыва. Это особенно печально потому, что именно в наши дни имеются крайне благоприятные условия для резкого ускорения экономического и социального развития страны: сырьевые доходы, которые могли бы быть использованы для финансирования модернизации, велики как никогда; финансовые ресурсы повсюду в мире невообразимо дешевы, а возможности для их доходного инвестирования ограничены; трансферт технологий не самого последнего поколения выглядит предельно доступным и осуществляется сплошь и рядом далеко не самыми развитыми странами; а принципы и технологии модернизационных прорывов давно уже вошли в учебники по developmental economics.
У современной России имеются все объективные предпосылки для успешной модернизации, кроме одной, но самой важной: политической воли и заинтересованности элит и общества в модернизации. Этот минус перевесит все плюсы, и наша страна в ближайшие годы продолжит свое движение «по наклонной траектории».
Однако, несмотря на то, что эта перспектива выглядит не слишком оптимистичной, не нужно относиться к ней фаталистически. В последние десятилетия ХХ в. на путь модернизации встали такие страны, что сегодня можно уверенно сказать: нет такого момента в истории любого государства, когда его модернизация была бы невозможной. Южная Корея в 1950-е годы была намного беднее Кении, но обогнала ее по уровню жизни более чем в 10 раз. Китай времен конца «культурной революции» был беднее, чем в начале ХХ столетия, но через 30 лет стал первым в мире экспортером промышленных товаров, главным рынком автомобилей и самой масштабной строительной площадкой на планете. Для тех, кто сильно желает, нет ничего невозможного. И нам стоит начать хотеть перемен, не прятаться в лохмотья консервативной идеологии, не поклоняться государству, ничего не сделавшему для народа в последнюю четверть века, не ждать улучшений, а пытаться самим обеспечить их. Мы все можем, но просто сейчас мы ничего не хотим. И изменить эту ситуацию никто, кроме нас, не в силах.
ЭКОНОМИЧЕСКИЙ КРИЗИС В РОССИИ И РЕЗУЛЬТАТИВНОСТЬ ГОСУДАРСТВЕННОЙ АНТИКРИЗИСНОЙ ПОЛИТИКИ
Т.А. Агапова
Современный кризис в мировой экономике отличается значительными масштабами и сложными социально-экономическими последствиями, связанными с модернизацией экономики на новой научно-технологической основе. Эти процессы по своему содержанию имеют долговременный характер. Поэтому и экономические стратегии, реализуемые национальными правительствами и центральными банками, а также международными экономическими институтами, включают в себя как краткосрочные и среднесрочные антикризисные инструменты, так и более долговременные меры экономической политики, направленные на восстановление траекторий устойчивого экономического роста.
Этот общий долговременный процесс преодоления кризисных тенденций в мировой экономике приобретает в России ряд специфических особенностей, которые, в свою очередь, «отодвигают» временной горизонт возвращения на траекторию устойчивого экономического роста. Одной из таких особенностей является значительное увеличение степени открытости экономики России, что, в частности, нашло свое отражение в росте доли внешнеторгового оборота ВВП с 47 % в июле 1998 г. до 53 % в июле 2008 г. При этом структура товарного экспорта из России значительно ухудшилась по сравнению с 1998 г.: если в 1998 г. доля продукции топливно-энергетического комплекса составляла 42 % в общем объеме товарного экспорта из РФ, то к июлю 2008 г. эта доля возросла до 70%1. Это свидетельствует о значительном усилении сырьевой ориентации экономики, что сопровождается относительно низким уровнем наукоемкости и информоемкости ее отраслей: в России эти показатели примерно в 3 раза ниже, чем в среднем в группе индустриально развитых стран2.
Экспорт нефти и газа обеспечивает более двух третей общих доходов от экспорта из России и составляет более 15 % ВВП3. Открытая экономика с сырьевой ориентацией экспорта сильно восприимчива к внешним шокам, связанным с падением цен на нефть, с изменением направлений международных потоков капитала и с колебаниями мировых фондовых рынков. Дальнейший экономический рост в России в значительной мере будет зависеть от эффективности структурных и налоговых реформ, направленных на расширение не-нефтяной налоговой базы экономики. Поэтому на первый план выдвигаются вопросы, связанные с разработкой не только краткосрочных антикризисных мер стабилизации экономики, но и более долговременных стратегий государственной экономической политики, обеспечивающих устойчивый рост экономического потенциала вне прямой зависимости от циклических колебаний конъюнктуры.
В широкой дискуссии о стабилизационных и более долгосрочных стратегиях экономической политики нередко остается на втором плане вопрос о типе экономического спада, который сформировался в экономике России на фоне глобального кризиса. Конечно, в настоящее время еще сложно адекватно оценивать всю картину полностью, однако с очевидностью проявились признаки стагфляционного спада, когда относительно быстрый и малоуправляемый рост безработицы сопровождается достаточно высокой инфляцией.
Последние годы (до осени 2008 г.) можно характеризовать как период относительной стабилизации уровня инфляции, хотя, несмотря на самые серьезные усилия и Центрального банка, и Министерства финансов, за десять лет, прошедших после кризиса 1998 г., уровень инфляции в России не приблизился к тому значению, которое является устойчивым для индустриальных стран и составляет в среднем 1–3 % в год, а в развивающихся странах – в среднем 3–5 % в год4.
В экономике России как прогнозные, так и фактические показатели уровня инфляции более высокие, а превышение фактических показателей над прогнозными значениями свидетельствует не только об относительной неточности макроэкономического прогнозирования, но и о том, что динамика инфляционных ожиданий пока слабо поддается корректирующему воздействию со стороны органов государственного регулирования экономики. Так, например, в 2006 г. уровень инфляции составил 9 % против 8,5 по прогнозу; в 2007 г. – 12 % против 8 по прогнозу; в 2008 г. – 13,5 % против 7,5–8,5 % по прогнозу. Первоначальный прогноз уровня инфляции на 2009 г. составлял 13 % (уточненный – 11 %) при одновременном спаде ВВП в размере 2,2 % (первоначальные данные)5 и в размере 6–7 % (уточненные прогнозные данные Правительства РФ) 6. Фактически спад ВВП в 2009 г. составил, по оценочным данным, 8,5 % при уровне инфляции в 9–10 %, что делает вероятным достаточнодлительный, затяжной выход из финансово-экономического кризиса, так как подъем экономики в условиях стагфляции, как правило, затруднен7.
В многочисленных дискуссиях о мировом финансово-экономическом кризисе нередко проводится прямая аналогия между спадом производства в индустриальных странах и в России, хотя в индустриальных странах ведущими факторами спада являются изменения параметров совокупного спроса, тогда как в России стагфляционные тенденции определяются преимущественно параметрами совокупногопредложения. Так, например, снижение ВВП в США и в странах ЕС сопровождается постепенным снижением общего уровня цен при относительно невысоком уровне инфляции. В 2008 г. в странах ЕС уровень инфляции составил 2,5 %, в США он возрос до 4 %, но уже в 2009 г. проявил тенденцию к снижению. При этом снижение цен на дома в США, помимо проблем с обеспечением кредитов, одновременно уменьшило доходы и накопленное богатство домохозяйств, что привело к сокращению потребительских расходов как основополагающей части совокупного спроса. С учетом последующей мультипликации это сокращение усилило общий спад в экономике США.
Поэтому в основу антикризисной программы США были положены ассигнования для стимулирования потребительского спроса, в первую очередь с помощью комплекса мер налоговой политики, а также расширения расходов правительства по созданию новых рабочих мест. Стратегия стабилизации предусматривает увеличение налогов на доходы от капитала и на дивиденды (с 15 до 20 %), отмену налоговых льгот для наиболее высокодоходных групп населения в 2010 г., введение налогов на прибыли, полученные за рубежом. Совокупность этих мер должна обеспечить дополнительные налоговые поступления в государственный бюджет в размере 350 млрд долл. в год.
В то же время предполагается сохранение льгот в налогообложении большинства населения, причем наименее обеспеченные группы выигрывают от изменений в налоговой системе: федеральный бюджет США на 80 % обеспечивается налоговыми платежами, которые вносят 20 % граждан с наиболее высокими доходами8. Общие расходы на расширение потребительского спроса составляют свыше 42 % всех антикризисных ассигнований правительства США.
В отличие от описанной последовательности событий, сопровождающих спад совокупного спроса, в экономике России из-за монополизации цены на недвижимость искусственно поддерживаются на относительно высоком уровне, не соответствующем затратам, хотя отдельные строительные фирмы и предоставляют скидки. Средняя цена одного м2 жилой площади в Москве увеличивалась ежегодно на 35 % в период с 2004 по август 2008 г., когда цены достигли своего наивысшего значения. С октября 2008 г. появилась тенденция к постепенному снижению этих цен, но по-прежнему покупка жилья (в том числе и с использованием ипотечного кредита) остается недоступной для большинства населения и не является определяющим фактором динамики потребительских расходов.
Высокая монополизация ряда отраслей производства в экономике России препятствует и адекватному снижению цен на нефтепродукты вслед за снижением мировых цен на нефть – более того, происходит традиционное ежегодное повышение цен на услуги ЖКХ: электроэнергию, тепло, воду, услуги стационарной телефонной сети; возрастают железнодорожные тарифы и т.д. Эти повышательные тенденции противодействуют тем понижательным тенденциям в динамике уровня цен, которые сопровождают в России спад потребления и инвестиций как компонентов совокупного спроса.
Стагфляционные тенденции в экономике России основаны на сохранении устойчивой диспропорции в динамике реальной заработной платы и производительности труда: по данным Росстата, за первые девять месяцев 2008 г. рост реальной заработной платы составил 12,8 %, тогда как рост производительности труда составил около 7%9. В сочетании с комплексом антикризисных мер бюджетно-налоговой и денежно-кредитной политики правительства и ЦБ РФ, многие из которых также способствуют повышению уровня цен, эти стагфляционные тенденции формируют базу устойчивых инфляционных ожиданий на фоне продолжающегося спада производства.
Как показано в табл. 1, антикризисные меры правительств и центральных банков носят во многом проинфляционный характер и в индустриальных странах, и в трансформационных экономиках. Однако в экономике России инфляционные риски оказываются более высокими не только с точки зрения чисто количественной оценки уровня инфляции, но и вследствие стагфляционного «наполнения» этого уровня.
Таблица 1
ДИНАМИКА УРОВНЯ ИНФЛЯЦИИ (в %)
Примечание: Таблица составлена на основании материалов, опубликованных в вышеназванной статье М. Ершова (Вопросы экономики. – М., 2009. – № 12. – С. 10). Данные по Японии отражают периоды 08.2009 г. / 08.2007 г.
В индустриальных странах, как известно, был продолжительный период стагфляции после нефтяных шоков 70-х годов, а экономические стратегии, направленные на снижение инфляции и постепенное оживление экономики, имели долгосрочный характер, связанный с последовательным осуществлением стимулирующих налоговых реформ. В качестве меры противодействия аналогичным стагфляционным тенденциям в экономике России были снижены ставки НДС, что является эффективным инструментом не только количественного стимулирования экономического роста, но и относительного повышения его качества, так как основной выигрыш от снижения ставок НДС получают отрасли с высокой добавленной стоимостью. При последовательной реализации такой стратегии структура экономики может измениться в связи с перемещением акцента с сырьевых отраслей на отрасли с более высокой степенью переработки. Более того, Министерство экономического развития и торговли РФ – как один из органов государственного регулирования экономики, разрабатывающих антикризисные стратегии экономической политики, – предполагает осуществить замену НДС налогом с продаж и снижение ставок налогообложения до 10 % в целях стимулирования малого и среднего бизнеса как потенциального «локомотива» экономического роста.
Однако другой орган государственного регулирования экономики – Министерство финансов РФ – достаточно сдержанно оценивает перспективы снижения налоговой нагрузки в условиях финансово-экономического кризиса, поскольку такое снижение будет обязательно сопровождаться дополнительным сокращением налоговых доходов государственного бюджета. А ведь доходная часть Федерального бюджета России и без того уменьшилась в 2009 г. более чем на 20 % вследствие сокращения объемов экспорта сырья и снижения цен на него. Дальнейшее сокращение бюджетных доходов происходит и из-за общего спада ВВП. Между тем расходы государственного бюджета быстро увеличиваются, в том числе и вследствие финансирования чрезвычайных антикризисных мер экономической политики в 2008–2009 гг., что сопровождается сохранением инфляционного давления и в 2010 г. В целом за период 2005–2008 гг. темп роста расходов консолидированного бюджета РФ вместе с внебюджетными государственными фондами примерно в 6 раз превышал темпы роста ВВП по физическому объему, что не могло не сопровождаться устойчиво высокой инфляцией. За этот период консолидированный бюджет в номинальном выражении возрос в 3,2 раза, а ВВП в реальном выражении – примерно на 30%10. Хотя за период между двумя кризисами (с августа 1998 по сентябрь 2008 г.) объем ВВП России в реальном выражении почти удвоился, номинальный объем ВВП в долларовом выражении возрос почти в 7 раз, главным образом за счет роста цен на энергоносители и сырье как основы для повышения реального курса рубля11.
Эффективность стимулирующей налоговой политики может оказаться относительно невысокой в том случае, если она не будет сопровождаться скоординированными антиинфляционными стратегиями правительства и Центрального банка по управлению динамикой государственных расходов, с одной стороны, и динамикой денежной массы – с другой.
За период высокой конъюнктуры на внешних сырьевых рынках в Центральном банке РФ были аккумулированы значительные официальные валютные резервы, величина которых достигла максимального значения к июлю 2008 г. и составила 596,6 млрд долл. Одновременно правительство РФ, начиная с 2004 г., аккумулировало значительные резервные ресурсы в Стабилизационном фонде, который с февраля 2008 г. был преобразован в собственно Резервный фонд и Фонд национального благосостояния, суммарный объем которых осенью 2008 г. приблизился к 190 млрд долл.12 Поэтому в кризисной ситуации, начиная с осени 2008 г., правительство и ЦБ РФ имели возможность профинансировать комплекс антикризисных мер бюджетно-налоговой и денежно-кредитной политики, позволив экономике оперативно адаптироваться к изменениям конъюнктуры. Были предоставлены дополнительные ресурсы банковскому сектору и тем самым обеспечены выплаты по депозитам и внешним долговым обязательствам банками и корпорациями. Таким образом, если в 1998 г. часть издержек по стабилизации экономики после кризиса была профинансирована негосударственным сектором, то в 2008–2009 гг. это бремя в основном принял на себя государственный сектор, чьи денежно-кредитные издержки, а также бюджетные и квазибюджетные расходы значительно возросли. При этом непосредственные бюджетные затраты на антикризисные меры оцениваются всего лишь на уровне 0,58 % ВВП России 2007 г., тогда как доля квазифискальных издержек стабилизации экономики может составить около 14,7 % от его объема13.
Ситуация усложняется тем обстоятельством, что прямые бюджетные расходы на осуществление антикризисных мер существенно ниже, чем квазифискальные, тогда как возможности управления динамикой прямых расходов бюджета всегда шире, чем динамикой квазибюджетных издержек, величина которых менее прогнозируема. В результате возрастает степеньнеопределенности возможных эффектов от предпринятых мер, а уровень прозрачности (транспарентности) бюджетно-налоговой и денежно-кредитной политики государства уменьшается. Международная практика государственного регулирования экономики убедительно свидетельствует о том, что снижение транспарентности макроэкономической политики усложняет формирование инфляционных ожиданий инвесторов и не способствует укреплению доверия к бюджетно-налоговым денежно-кредитным стратегиям управления. Увеличение доли квазифискальных операций и повышает риски неопределенности и снижения управляемости экономической системы в целом14.
Как свидетельствуют данные табл. 2, масштабы антикризисных мер, предпринимаемых в российской экономике, в настоящее время соизмеримы с аналогичными расходами государства в индустриальных странах. Однако из-за значительной доли квазибюджетных издержек стабилизации степень предсказуемости результатов антикризисной политики в России не может не быть более низкой, что повышает общую неустойчивость экономики.
Ежегодные перечисления дополнительных средств Резервного фонда в Федеральный бюджет возместят примерно на 2/3 потерю налоговых доходов из-за снижения экспортных нефтегазовых цен. Значительные дополнительные расходы Федерального бюджета в 2009 г. были связаны с поддержкой сельского хозяйства, а также оборонных отраслей экономики, в том числе через систему государственного заказа; с покрытием дефицита пенсионного фонда; с поддержкой региональных бюджетов, особенно в части финансирования региональных программ занятости и выплаты пособий по безработице на уровне 850–4900 руб.; с дальнейшей поддержкой банковской системы, с финансированием ряда социальных программ, прежде всего связанных с закупками импортных медикаментов и т.д.
Таблица 2
УРОВЕНЬ РАСХОДОВ ГОСУДАРСТВА НА ЦЕЛИ СТАБИЛИЗАЦИИ ЭКОНОМИКИ В УСЛОВИЯХ КРИЗИСА 2007–2008 гг. (в % к ВВП)
Примечание: Таблица составлена на основе материалов, опубликованных в вышеназванной статье М. Ершова (Вопросы экономики. – М., 2008. – № 12. – С. 9). Данные по России уточнены в соответствии с материалами Всемирного банка: Доклад об экономике России № 17 // Экономическая политика. – М., 2008. – № 6. – С. 40. Аналогичная оценка уровня расходов в России представлена в статье С. Алексашенко «Кризис 2008 года: пора ставить диагноз» (Вопросы экономики. – М., 2008. – № 11. – С. 25), а также в материалах ОСЭР: Экономический обзор ОЭСР по Российской Федерации, 2009 год // Вопросы экономики. – М., 2009. – № 8. – С. 57.
Конкретные объемы дополнительных бюджетных расходов предполагается корректировать в зависимости от динамики кризисных процессов в 2010 г. В связи с необходимостью текущих корректировок государственных расходов при общем снижении бюджетных доходов федеральные бюджеты 2009 и 2010 гг. вновь были сформированы как одногодичные, антикризисные, а не как составные части единого трехлетнего бюджета, ранее ориентированного на долгосрочное обеспечение устойчивого экономического роста. При этом ресурсы Резервного фонда, по прогнозным расчетам, могут оказаться достаточными для финансирования предполагаемых бюджетных дефицитов в размере 8 % ВВП (как было установлено на 2009 г.) в течение примерно двух лет. В дальнейшем, если внешняя конъюнктура на сырьевых рынках не станет более благоприятной, основным источником финансирования растущих расходов государственного бюджета окажутся, видимо, долговые заимствования (внутренние и внешние), хотя фактический дефицит госбюджета в 2009 г. оказался ниже прогнозного значения и составил около 7 % ВВП (по прогнозу на 2010 г. этот показатель снизится до 5 %).
При этом обслуживание внешнего долга и эффективное управление его структурой связано с серьезными трудностями, обусловленными быстрым ростом объемов корпоративного внешнего долга, который превысил 500 млрд долл. и оказался в 2008 г. примерно в 15 раз больше, чем он был в конце 1990-х годов. Этот внешний корпоративный долг составляет в настоящее время около 32 % ВВП России, тогда как доля внешнего государственного долга составляет около 4 % ВВП. Уровень совокупного внешнего долга составляет около 36 % ВВП, а его объем осенью 2008 г. оказался сопоставим с величиной официальных валютных резервов Центрального банка РФ.
Преобладающая часть внешнего корпоративного долга сформирована государственными корпорациями за период 2005–2008 гг. В числе этих корпораций «Роснефть», «Газпром», «Русал», «Лукойл», «РЖД», «Норильский никель» и другие компании с большой долей государственного участия15. Поэтому этот долг является, по существу, превращенной формой внешнего государственного долга РФ, обслуживание которого в условиях глобального кризиса эти корпорации не смогли бы осуществить без финансовой помощи правительства и Центрального банка.
Одновременно происходит своеобразное «замещение» досрочно погашенного внешнего государственного долга РФ перед Парижским клубом внутренними займами, которые имеют в основном средне– и долгосрочный характер16. Ежегодно возрастают эмиссии среднесрочных и долгосрочных (до 30 лет) облигаций федерального займа. Этот процесс свидетельствует о переносе части долговой нагрузки на будущие поколения, так как, хотя доля внутреннего государственного долга в ВВП и составляет в настоящее время немногим более 4 %, в будущем она существенно возрастет – особенно в том случае, если преодоление кризисных тенденций в экономике потребует активного внутреннего долгового финансирования растущих расходов государственного бюджета.
Повышение эффективности управления экономикой в развивающейся кризисной ситуации предполагает последовательную координацию мер различных органов государственного регулирования в целях оптимизации стратегий макроэкономической политики, что требует достаточного времени для таких разработок. Поэтому преодоление кризисных тенденций в открытой экономике России с сырьевой ориентацией экспорта связано не только с краткосрочными стратегиями стабилизации конъюнктуры через факторы стимулирования совокупного спроса, но и с более долговременными структурными реформами, предполагающими переход к инновационному типу экономического роста. При этом проблема ресурсного обеспечения инноваций17 серьезно осложняется вышеназванными объективными финансовыми ограничениями долговременного характера.
В отличие от стран ОЭСР в России инновации и сегодня нередко интерпретируются так же, как это было, например, в 50–60-е годы прошлого века, когда «полюса» экономического роста определялись государственным финансированием крупномасштабных стратегических научно-технических программ, связанных с развитием атомной и ядерной энергетики, с освоением космического пространства, с ракетостроением космического и оборонного назначения и т.д. В этот период на основе описанного типа инноваций экономика России вступила в соответствующий этап научно-технического прогресса синхронно с индустриальными странами. Эта синхронность была нарушена в следующем цикле инновационного развития, который был связан с внедрением информационных технологий и инициирован серией нефтяных шоков 70-х годов с последующим продолжительным выходом экономик индустриальных стран из состояния стагфляции. Нарушение синхронности вступления России в этот этап научно-технического прогресса было связано с малоэффективным использованием резерва нефтедолларов, накопленного в предшествующий период высокой сырьевой конъюнктуры.
С 90-х годов XX в. и до настоящего времени в большинстве индустриальных стран продолжается переход к таким приоритетам в структуре государственных расходов, которые определяются общей направленностью проектов на решение социально-экономических проблем, связанных с повышением качества жизни людей, охраной окружающей среды, здравоохранением, образованием и т.д. Именно такие приоритеты определяют в странах ОЭСР структуру государственных расходов как источника финансирования социально-экономических инноваций, нацеленных на преодоление текущего глобального кризиса и обеспечение устойчивого экономического роста в будущем. Прежние приоритеты (национальная безопасность, оборона, конкурентоспособность промышленности и т.д.) больше не являются достаточными для обоснования значительных государственных расходов в области НИОКР в странах ОЭСР18. Поэтому в этих странах происходит постепенное относительное сокращение доли НИОКР военного назначения в общем объеме государственных расходов. Одновременно существенно снижается интерес к разработкам в области ядерной энергетики при определении приоритетов в структуре государственных расходов. В то же время происходит ускоренный рост бюджетных ассигнований на фундаментальные исследования в области здравоохранения.
Важнейшими факторами снижения доли государства в общем финансировании НИОКР в странах ОЭСР является относительное сокращение доли военных расходов в государственных бюджетах и отход от национальных крупномасштабных государственных научно-технологических программ стратегического характера, которые становятся все более неэффективными. Например, во Франции доля военных НИОКР в общих государственных расходах на НИОКР сократилась за период 1990–2000 гг. с 36 до 16 %, в Великобритании – с 50 до 35%19. Одной из главных причин отказа правительств в странах ОЭСР от практики финансирования крупных программ является слабая адаптационная способность этого механизма к развитию информационных, телекоммуникационных и других новейших технологий.
В российской экономике при описанных выше финансовых ограничениях в динамике доходной и расходной частей государственного бюджета, а также с учетом уровня инфляции, потребности в финансировании инноваций не военного, а социально-экономического назначения особенно велики20, так как цели стабилизации и обеспечения устойчивого экономического роста на новом витке научно-технического прогресса после кризиса 2008–2010 гг. трудно совместимы со структурными деформациями экономики в пользу сырьевых отраслей, ТЭК и ВПК. Собственно социально-экономические инновации реализуются пока в очень ограниченных пределах, в том числе в рамках приоритетных национальных проектов, финансирование которых весьма осложнено, хотя и продолжено в условиях финансово-экономического кризиса. Ограниченность сферы распространения и финансирования социально-экономических инноваций делает весьма проблематичной возможность вхождения российской экономики в новый этап научно-технического прогресса синхронно
Читать бесплатно другие книги:
