Бриллиант мутной воды Донцова Дарья
– Сам посуди, милок, – затараторила хозяйка, – жила там семья, Евгения Львовна, Семен Андреевич и детки ихние, Паша и Галя.
– Вчетвером в одной комнате?
– Так квартирку Семен получил от завода. Еще неженатый был, вместе с отцом и въехал. Ох, с Андрея Семеновича все началось, про него забыла!
– Что началось? – Я начал терять нить разговора.
– Ты не перебивай, экий торопыга, право слово! – рассердилась бабка. – Дай по порядку-то изложить! Значитса, только они въехали, года не прожили, мебелю еще хорошую купить не успели, как Андрея Семеновича машина сшибла. Аккурат в нашем дворе. Он на лавочке скучал, курил себе спокойненько, а тут мусорщик вылетел и задом скамеечку обвалил. Шофер пьяный оказался, посадили его потом, только что толку? Мужика не вернуть.
Я внимательно слушал старуху. После смерти отца Семен женился, у него родились дети-погодки, казалось, все хорошо, но неожиданно грянуло несчастье. Заболел сын. Мальчика пытались лечить, но он умер, не успев справить пятый день рождения. Семен Андреевич и Евгения Львовна просто почернели от горя и всю свою любовь отдали дочери. Мать ни на шаг не отходила от девочки, водила везде за руку, но не уберегла. Галя скончалась в восемь лет от лейкоза. После всех обрушившихся на семью несчастий Семен начал пить горькую и однажды зимой просто замерз на улице, упал пьяный в сугроб, заснул и не проснулся. Евгения Львовна превратилась в истовую богомолку. В любое время года она носила черное пальто до пят и повязывала голову платком. Мимо соседей бедняжка проскальзывала тенью, никогда не здоровалась, но люди не осуждали, а жалели несчастную женщину. Впрочем, она пережила мужа на двадцать лет. Умерла совсем недавно.
Устав от ненужных сведений, я довольно резко спросил:
– Ну и что?
– Как это? – возмутилась старуха. – Чего глупость спрашиваешь? Не успела она на тот свет перекинуться, как в квартиру Беата въехала, и что вышло? А? Нет, точно дьявольское место! Надо бы батюшку позвать и молебен заказать.
– Вы лучше вспомните, о чем Беата говорила со своей гостьей, – потребовал я.
Евдокия Петровна попыталась сосредоточиться и довольно связно передала диалог, подслушанный под дверью.
– Случайно вышло-то, – оправдывалась она, – сумки руки оттянули, вот и встала у чужой квартиры. Мне бы и в голову не пришло любопытствовать, что у людей происходит.
Я кивал, пытаясь сохранить на лице самое милое выражение. Похоже, Евдокия Петровна, как все женщины, никогда не упустит возможности сунуть нос в чужие дела.
– А уж как я перепугалась, когда она Беату убить пообещала! – квохтала бабуля. – Откуда только силы взялись, мигом на свой этаж взлетела.
Ага, наверное, решила, что сейчас дверь распахнется и разъяренная соседка, обнаружив на коврике прильнувшую ухом к замочной скважине Евдокию Петровну, надает ей зуботычин.
– Значит, последнее, что вы слышали, была фраза про убийство?
– Точно, – ответила информаторша и перекрестилась.
– Почему же вы решили, что это Беате грозят? Людей-то вы не видели, вдруг, наоборот, девушка будущую свекровь пугала?
– Э, милок, – напряглась старушка, – ну не совсем же я из ума выжила! Соображение имею, по голосу скумекала. Один бодрый такой, высокий, а другой глухой, с кашлем. Нет, пожилая грозила, да с таким чувством, меня аж до костей пробрало!
– Больше ничего не вспомните?
– Нет, милый, – покачала головой Евдокия Петровна, – убегла от греха к себе. Да, собака как раз залаяла. Бабы на секунду свариться перестали, так пес загавкал, ну я и подхватилась.
– У Беаты жила собака?
– Нет.
– Тогда кто лаял?
– Сама удивилася сначала, а потом докумекала: небось убийца с шавкой пришла.
Я встал, поблагодарил за чай, вышел в прихожую и, завязав ботинки, уточнил еще раз:
– Твердо уверены, что лай несся из квартиры Беаты? Может, у соседей песик «разговаривал»?
– Так у нас в подъезде ни одной собаки, – быстро пояснила Евдокия Петровна, – кошки здеся, а в тридцатой попугайчики. Идешь по лестнице, остановишься передохнуть, а они так бойко чирикают, прямо музыка.
Да уж, похоже, самое любимое занятие бабули – это напряженно вслушиваться в звуки, доносящиеся из квартир соседей.
На улице похолодало еще сильней. Подняв воротник, я порысил за угол дома. Интересно, каким образом Нора хочет оправдать Соню? На мой взгляд, и Катя, и Евдокия Петровна дали просто убийственные для Чуевой показания! Единственное, что мне непонятно, это откуда в квартире Беаты взялась собака и куда она делась потом.
Лоток с газетами стоял не у дома, а чуть поодаль, на перекрестке. Я подошел к торговке и, приветливо улыбаясь, спросил:
– Простите, вы Лена?
Женщина подняла голову:
– И чего?
Она походила на гору, вернее, на холм, низенький и толстый. Рост газетчицы почти совпадал с объемом талии. Неожиданно Лена стащила огромную варежку, на свет показалась маленькая, совсем детская ладошка, и до меня внезапно дошло: она не полная, просто из-за холода нацепила на себя куртку, а сверху еще натянула безрукавку из цигейки.
– Что вам надо? – шмыгнула носом продавщица. – Газету или журнал?
Чтобы расположить ее к себе, я вытащил сторублевую банкноту и попросил:
– Наберите изданий на эту сумму.
Обрадованная женщина зашуршала бумагой, потом спросила:
– Пакет дать?
– Сделайте милость.
– Тоже мне милость, – фыркнула баба, – пять рублей гони, и все дела.
Я вынул монетку, протянул ей и поинтересовался:
– Как бизнес идет?
– Нет никого, вы первый, народ от холода дома прячется.
– Зачем вы тогда стоите?
– Хозяин велит, ему наплевать, что мороз, если не выйду, денег не даст, а нам с дочкой жрать надо.
– И сколько получаете?
– Семьдесят рубликов за смену.
Я вновь открыл кошелек, снова добыл оттуда розовую бумажку и положил ее на газеты.
– Это что? – напряглась Лена.
– Берите, премия.
Но бедная женщина твердо усвоила истину про сыр и мышеловку. Не прикасаясь к деньгам, она протянула:
– Что вам от меня надо?
– Да вы не бойтесь, – улыбнулся я.
– Что лыбишься, словно гиена, – неожиданно рявкнула Лена, – говори живо, в чем дело!
– Помните женщину, которая несколько дней назад налетела на ваш лоток?
– Кто ж такую дуру забудет!
– Описать ее внешность сумеете?
– Это все?
– Да.
Лена осторожно взяла деньги, помяла в руках, потом сунула сторублевку в карман и вполне дружелюбно сказала:
– Так ничего особенного в ей не было. Шуба из каракуля, воротник норковый, шапка такая, круглая, меховая, очки в коричневой оправе. В общем, сильно старомодная, сейчас так не одеваются. Вышла она из-за угла, подбежала ко мне и потребовала: «Дайте „Семь дней“».
Лена отпустила товар, получила купюру, положила на тарелочку сдачу. Тетка оперлась рукой с ярко-красными ногтями на столик, и тот по непонятной причине опрокинулся. Журналы и газеты попадали в снег. Лена разозлилась:
– Ну за каким фигом на столик навалилась? Подбирай теперь!
– Сама соберешь, не барыня, – огрызнулась тетка. – Где моя сдача?
– Вона, в сугроб укатилась, когда ты лоток снесла!
– Давай деньги.
– Так они в сугробе.
– Выкладывай другие.
– … совсем! – взвилась продавщица. – Лезь за ними, один раз уже дадено…
– Дрянь!
– Гадина!
Они препирались пару минут, и тетка ушла к метро.
– Вот ведь падла какая! – возмущалась сейчас Лена. – Специально сапожищами по газетам потолклась, все изодрала. У меня хозяин потом из зарплаты вычел. Я эту скотину на всю жизнь запомнила! Морда противная, родинка у самого носа, очки, челка седая до бровей висит. Сама старая, а хулиганка, да и маникюр как у проститутки, ногти красные-красные, словно она их в кровищу окунула.
– Вы уверены, что это были ногти?
– А что у людей на пальцах? Волосы? Слава богу, с глазами у меня полный порядок. Увижу еще раз, сразу узнаю и морду отполирую.
Еле двигая совершенно заледеневшими ногами, я дошел до машины, открыл дверь, воткнул ключ в зажигание и застонал от злости, услышав столь неприятный для любого автомобилиста звук: цык-цык-цык. Мотор не заводился, очевидно, не слишком новый аккумулятор не вынес мороза.
Конечно, многие мужчины шутя справляются с подобной проблемой, но не я. Техника ставит меня в тупик, максимум, на что я способен, – это ввернуть лампочку.
С тоской захлопнув дверцу, я со всей возможной скоростью понесся к метро. Сейчас доберусь до дома, позвоню механику Георгию Васильевичу, уж он-то быстро оживит умерший «жигуленок».
В подземке я был последний раз году этак в девяносто первом, поэтому страшно удивился, когда вместо жетона мне в кассе выдали картонный прямоугольник. Я попытался запихнуть его в щель автомата, но он не пролезал. Сзади напирала толпа.
– Эй, дядька, – крикнула размалеванная девица, – дрыхнуть дома надо, поворачивайся живее!
– Наверное, автомат сломан, – растерянно протянул я.
– Он в порядке, – взвизгнула девка, – это у тебя голова не работает! Ну как ты карточку суешь? Повернул жопой вперед! Давай сюда!
Цепкой ладошкой с короткими пальцами она выхватила карточку.
– Смотри, деревня, тут для таких, как ты, козлов, стрелка нарисована, ясно?
Автомат хрюкнул, втянул внутрь карточку, потом выплюнул ее назад. Я указал на красный огонек.
– Видите? Он все же неисправен.
– Ну, блин, ты откудова в столицу заявился? Из какого Зажопинска? – веселилась девчонка. – Вытащи пропуск и шагай.
– Чего над человеком потешаешься? – сурово сказала женщина лет пятидесяти. – Небось и впрямь впервые в метро, объясни нормально.
– Понаедет провинция, – не сдалась девушка, – все метро заполонили.
– Сама-то ты москвичка? – хмуро осведомилась тетка, выдергивая мой талон на вход.
– Да, а шо? – скривилась девчонка.
– Ой, не могу! Шо! Ни шо, – захихикала тетка. – Езжай в свое общежитие, лимита убогая, ишь когти раскрасила, срам смотреть!
Я не стал слушать их ругань, а, быстро пройдя турникет, спустился на платформу и стал ждать поезда. Если признаться честно, живу словно рыба в аквариуме, плаваю в закрытой системе и редко общаюсь с народом. Может, это к лучшему?
Поезд с ревом подкатил к перрону, я вошел в вагон, который, к моей радости, оказался полупустым. Сел на сиденье и принялся бездумно разглядывать пассажиров, большинство из которых держало в руках книги.
Недавно «Литературная газета», которую я продолжаю по привычке покупать, затеяла целую дискуссию на тему, кого из современных литераторов считать гениями. Назывались совершенно неизвестные мне фамилии, в результате победил некто Слонов с повестью «Душевная рана». Интересно, журналисты «Литературки» когда-нибудь ездят в столичном метро? Сейчас в вагоне находилось примерно двадцать человек, и я насчитал три томика Марининой, два – Колычева, четыре – Литвиновых и один – Агаты Кристи. Остальные уткнулись в учебную литературу, Слонова не было ни у кого.
– Следующая станция… – ожил динамик.
В вагоне началось шевеление. Часть пассажиров вышла, им на смену вошли другие. У вновь прибывших тоже оказались книги: парочка любовных романов, Дашкова и грамматика немецкого языка. Двери начали закрываться.
– Эй, погодь, – донеслось с платформы.
К вагону спешил дядька с двумя обшарпанными чемоданами в руках. Он подлетел к двери, всунул между створками голову, украшенную кожаной кепкой, и в эту же секунду они хлопнули, зажав несчастному шею. Все произошло в секунду, вагон дернулся и медленно пришел в движение.
– … – заорал бедный мужик, делаясь похожим на огнетушитель, – отъездился!
Я вскочил и ринулся к бедолаге, еще пара мужиков кинулись на помощь. Объединив усилия, мы отжали двери. Поезд, вздрогнув, остановился. Потный, тяжело дышащий мужик ввалился внутрь.
– Вот так … – сказал он.
– Послушай, дед, – возмутился один из парней, открывавший двери, – если в следующий раз попадешь в такое положение, бросай свои баулы и раздвигай створки, так и погибнуть можно.
– Еще чего, – огрызнулся дядька, – чтоб мой багаж сперли!
– Вот дурья башка, – взвился юноша, – если голову оторвет, ничего уже не понадобится.
– Не скажи, – отдувался дядька, вытирая лицо рукавом болоньевой куртки, – у меня в узлах полно всего хорошего, за деньги купленного, а в вашей Москве одни воры. Меня шурин крепко предупредил: «Ты, Василий, чемоданы без присмотра не оставляй, мигом…» Ох и натерпелся я страху! Метро-то дурацкое! Виданное ли дело, поезд двери закрыл и поехал! Чуть не убил меня.
– Надо было другой поезд подождать, – вступила в разговор женщина в голубой шапке из мохера. – И незачем метро ругать, просто следует аккуратно им пользоваться!
– Дрянь, а не транспорт, – решительно сказал дядька, подхватывая чемоданы, – а вы все в этом городе психи – бегом, скачком… Орут все, пихаются, бутылка пива семнадцать рублей стоит! Это кто же себе такое позволить может? Ваще, блин, сдурели.
Поезд мирно докатил до следующей станции. Двери распахнулись, я вышел на платформу. Вообще-то, провинциал был прав, окружающие сограждане толкают со всех сторон.
Глава 8
Нора взяла у меня диктофон, на который я, не надеясь на собственную память, записал рассказы тех, кто видел Соню, и удалилась в кабинет. Я прошел к себе и лег на диван. Следовало пойти на кухню и заварить чай, а еще лучше порыться в холодильнике и соорудить пару бутербродов. Но, во-первых, я терпеть не могу хозяйничать, во-вторых, во рту прочно поселился вкус «чая», которым потчевала меня Евдокия Петровна, в-третьих, у плиты сейчас колдует над очередным несъедобным блюдом горничная Лена, она явно захочет мне услужить, но даже сыр, просто положенный на хлеб, в руках Леночки превращается в нечто отвратительное. Я натянул на себя плед и начал медленно засыпать, сказывались последствия бессонной ночи. Ноги наконец-то согрелись, тело расслабилось. В комнате было тепло, пахло моим любимым табаком. Пару месяцев назад я начал курить дома трубку. В город по-прежнему беру сигареты, но в свободную минуту устраиваюсь в кресле, раскрываю книгу, набиваю…
Вдруг зазвонил телефон.
Я нехотя приоткрыл глаза. Ни за что не встану, аппараты стоят во всех комнатах, Лена подойдет. И точно, вскоре телефон замолчал. Я опять начал проваливаться в сон, и тут оглушительно заиграл мобильный. Поняв, что отдохнуть не удастся, я взял «Нокиа» и буркнул:
– Да?
– Ванечка, – раздался голос Таисии, домработницы Николетты, – будь другом, приехай поскорей.
– У вас что-то случилось?
– Так Николетта заболела, орет дурниной, – ответила Тася, – видать, плохо ей совсем. Велела тебе явиться.
Я встал и открыл шкаф, машины нет, следует одеться потеплей. Можно, конечно, никуда не ехать. Вам кажется, что я плохой сын? Может, и так, но если Николетта, по выражению Таси, «орет дурниной», значит, ей не так уж плохо. По моим наблюдениям, когда человек собрался умирать, он молчит. И потом, сдается мне, что маменьку треплет похмелье.
Ботинки на меху почти спасли меня от холода. Тася приняла дубленку и жарко зашептала:
– Врача велела вызвать.
– А ты как поступила?
– Ноль три позвонила!
Я укоризненно покачал головой, сейчас придется объясняться с озлобленными медиками.
В спальне было очень душно и пахло валокордином. Я решительно распахнул форточку, морозный воздух мигом ворвался в помещение.
– Вава! – взвизгнула маменька. – Ты решил меня убить! Немедленно закрой!
Я усмехнулся. Вава! Еще не так давно матушка постоянно звала меня этим детским именем, и пришлось приложить немало усилий, чтобы отучить ее от идиотской привычки. Правда, сейчас кличка «Вава» отчего-то перестала меня злить. Наверное, я в сорок лет пережил кризис подросткового возраста и стал смотреть на мир иными глазами. Впрочем, Николетта теперь редко обращается ко мне так, только когда злится.
– У тебя болит голова?
– О-о-о, – простонала маменька из-под пухового одеяла стоимостью пятьсот долларов, – умираю! Слушай внимательно! Я привела в порядок весь архив, разобрала фотографии, письма. Тебе после моей смерти будет интересно посмотреть! Мне признавались в любви такие люди! Поэт Филимонов! Ты, надеюсь, слышал эту фамилию! Еще генерал Бобрин…
Я кивал. Николетта в своем репертуаре. Примерно два раза в год она устраивает спектакль под названием «Близкая смерть» и торжественно пишет завещание. Затем призывает меня и начинает отдавать приказания. Ей и в голову не приходит, что чемодан, набитый пожелтевшими письмами, в случае чего будет мигом отправлен в печь. Мне совершенно неинтересно читать обращенные к маменьке любовные послания, я очень уважал отца и предпочитаю думать, что матушка ему никогда не изменяла.
– Вава, ты меня не слушаешь! – взвизгнула Николетта.
– Нет-нет! Я очень внимательно слушаю.
– Тогда почему ты молчишь?
А что я должен делать, по ее разумению? Заламывать руки, падать на пол и биться затылком о паркет?
– Извини, я борюсь со слезами, не каждый день теряешь родную мать!
Николетта села, с подозрением глянула на меня, потом вновь обвалилась в подушки.
– О-о-о, моя голова, тошнит!
– Не следовало пить коктейли, предупреждал ведь.
– Какой ты зануда! О-о-о… Врача вызвали?
– Сейчас придет.
– Тася!!! – завопила маменька.
Домработница материализовалась на пороге.
– Немедленно смени постельное белье, дай розовое, то, новое, с вышивкой. И сорочку другую, голубую, нет, красную. Стой, дура, куда пошла?
– За бельем.
– Лучше пижаму, – рявкнула Николетта, – бежевую, с рюшами! Духи принеси. «Миракль».
– Ладно.
– Щетку для волос.
– Сейчас.
– Губную помаду и пудреницу!
– Ты зря так стараешься, – усмехнулся я, – скорей всего приедет замороченная вызовами бригада, которой будет без разницы, какая на тебе рубашка.
Николетта подскочила на ортопедическом матрасе, за который я выложил такую сумму, что до сих пор тошнит при воспоминании.
– Вы не позвали Сергея Федоровича?
– Так он уехал с семьей отдыхать, – сообщила Тася, – в горы, на лыжах кататься. Позвонила ему на мобильный, а он говорит: «Извините, не могу, в Альпах сейчас, на подъемнике сижу».
– Кого же ты пригласила? – побагровела маменька.
– Ноль три набрала.
Николетта на секунду потеряла от гнева голос, но потом он к ней, к сожалению, вернулся, и матушка завопила так, что труба, от звука которой пали стены Иерихона, почернела бы от зависти.
– Ты обратилась в муниципальную службу!!!
– Так вы говорили, что умираете, – отбивалась Тася.
– Не настолько, чтобы звать бесплатного доктора!!! Боже!!! Ужас!!!
Она бы, наверное, растоптала глупую Тасю, но тут раздался резкий звонок в дверь. Домработница, радуясь, что легко отделалась, ринулась в прихожую. Николетта шлепнулась на кружевную наволочку и трагическим шепотом просвистела:
– Ну вот! Сейчас подумают, что к нищей приехали! Белье мятое, сама в несвежей сорочке!
Я не успел ничего ответить, потому что в спальне появились две хмурые тетки. Одна, чуть постарше, мрачно спросила:
– Что у нас?
– Умираю, – простонала Николетта, – инсульт разбил! О, скажите, сколько осталось жить? Мне нужно знать правду, у меня ребенок…
Врач молча вытащила тонометр, закрепила манжету и через секунду ответила:
– Нечего притворяться. Давление, как у космонавта, сто двадцать на восемьдесят. Да в вашем возрасте у людей давно гипертония!
Николетта села. По лицу было видно, что она растерялась. Конечно, маменька привыкла к ласково улыбающемуся Сергею Федоровичу, который охотно подыгрывает пациентам. Закатывает глаза, качает головой, цокает языком, потом, заговорщицки улыбаясь, вытаскивает аспирин, растворяет таблетку в воде и уверяет, будто это волшебное американское средство от инсульта, инфаркта, гепатита, СПИДа, словом, от всех болячек, которые придумала себе матушка. Потом берет конвертик и исчезает. После его ухода у Николетты остается сладкое ощущение, что она избежала неминуемой смерти. А сейчас у нее в спальне стоят две злые бабы, которые не сняли уличной обуви, не помыли рук и не собираются возиться с «больной».
– Пили? – отрывисто поинтересовалась одна.
– Только коктейль, – пролепетала маменька, – розовый такой, вкусный.
Докторица сморщилась:
– Фу! Потому и болит голова. Надо бы сообщить диспетчеру, что ложный вызов сделали! Наговорили ей: умирает, сердце! А у самой птичья болезнь!
– Какая? – прошептала Николетта, бледнея. – Какая у меня болячка?
– Перепел, – отрезала врач. – Как не стыдно, оторвали людей от дела, за такое полагается наказывать.
Маменька разинула рот, но звук не шел. Оно и понятно, будучи светской дамой, Николетта вращается в таком обществе, где не принято выплескивать эмоции. Столкнувшись с нормальной человеческой реакцией на свое поведение, матушка оторопела.
– Отвратительно, – кипела тетка, пряча тонометр.
Я быстро вытащил кошелек. Врачи сменили гнев на милость и, посоветовав принять две таблетки анальгина вкупе с чашкой кофе, удалились было прочь.
Но тут Николетта пришла в себя и решила не сдаваться.
– У меня дикие боли в спине!
Получив энную сумму, врачи считали себя не вправе отказать в помощи, поэтому развернулись и изучили позвоночник охающей матушки.
– Ерунда, – вынесли они вердикт, – остеохондроз, он у всех, даже у маленьких детей.
– Может, мне массаж поделать, физиотерапию? – ринулась в бой Николетта.
Медички притормозили на пороге, потом более молодая женщина с неподражаемой интонацией произнесла:
– А смысл?
Все замерли, словно герои финальной сцены бессмертной пьесы Н.В. Гоголя «Ревизор». Врачи отмерли первыми и, громыхая железным чемоданом, удалились.
– Что она имела в виду? – растерянно протянула маменька. – Намекала, будто нет никакого смысла меня лечить?! Тася!!! Немедленно открой балкон и пропылесось пол! Вава, шагом марш в гостиную!!!
Я усмехнулся и пошел в указанном направлении. Через секунду в комнату принеслась Николетта, размахивавшая конвертом.
– На!
– Что это? – удивился я.
– Мой подарок тебе на Новый год.
Обычно маменька на все даты дарит мне одеколон, а я, не раскрывая упаковку, передариваю парфюм кому-нибудь из приятелей. Дело в том, что Николетта обожает тяжелые, душные, восточные, «роковые» ароматы, а мне нравятся свежие, чуть горьковатые запахи. Но на этот раз она не пошла по проторенной дорожке.
Я вытащил розовый листок.
– Извини, не понимаю…
– Дурачок! Я купила годовой абонемент в фитнес-клуб.
– Куда?! – выронил я от ужаса бумажку.
– В самое дорогое и престижное место во всей Москве, – затараторила маменька. – Знаешь, сколько стоит? Ах, не скажу! Это ведь подарок. Там такие условия! Бассейн, тренажерные залы, баня, сауна, джакузи, массаж – всего и не перечислить.
– Но я терпеть не могу заниматься спортом!
– Вава!!! Сейчас весь свет ходит в фитнес-клубы. Зять Коки каждый день там. Кстати, я и себе взяла абонемент, будем ездить вместе, очень удобно!
Перспектива отправляться рука об руку с маменькой в зал, набитый тренажерами, повергла меня в транс, но Николетта была настроена серьезно:
– Вот завтра…
Читать бесплатно другие книги:
