Всё о Манюне (сборник) Абгарян Наринэ

Глава 8. Манюня, или Что делает большая любовь с маленькими девочками

ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ

Горы… Вы знаете, горы… Как вам объяснить, что для меня горы…

Горы, они не унижают тебя своим величием и не отворачиваются от тебя, вот ты, а вот горы, и между вами – никого.

Где-то там, внизу, облака – люди – ржавое авто, эгегей, я частичка космоса, я Божья улыбка, я есмь восторг, посмотрите, люди, в волосах моих запутались звезды, а на ладонях спят рыбы.

Горы. Я их всегда ощущаю на кончиках своих пальцев, особенно остро – когда температурю.

Помню, нам с Манюней было по десять лет, мы стояли на вершине, держались за руки, и было нам очень страшно. Я сделала шаг к краю, и Манюня тоже сделала шаг, и сердце мое подпрыгнуло высоко к горлу и заклокотало – заполоскалось – затрепетало пойманной птицей.

– Иииииииииииии, – выдохнула Маня, – ииииииииииии.

А я и выговорить ничего не могла, я превратилась в один протяжный вдох, и высота манила вниз, можете себе такое представить, высота манит не вверх, а вниз, хочется разбежаться и полететь, но не до солнца, а до камней долететь.

И я обернулась.

– Па? – неуверенно спросила.

– Вы только не пугайтесь, – сказал папа, – вы просто запоминайте, вам теперь нести это в себе всю оставшуюся жизнь.

И помню другой день, и снова горы, мы стояли на берегу чистейшего горного ручья.

– Девочки, посмотрите сюда, – сказала моя бабушка Тата.

Она подняла с земли кусок подернутого ледяной коркой летнего высокогорного снега – от таких подтаявших ледников набирал свою силу журчащий ручей – и разломала его пополам.

И мы ахнули – все рассыпчатые внутренности снега кишели червями.

– Как такое может быть? – спросили мы.

– Прах еси и в прах возвратишься, – сказала Тата, – это касается и нас, и всего, что вы видите кругом, – снега, камней, солнца.

– И Бога? – осторожно спросили мы.

– И, конечно, Бога, – ответила моя мудрая Тата, – бессмертие – это такая непростительная трусость… Особенно непростительная ЕМУ.

А ТЕПЕРЬ ИСТОРИЯ

Роковая встреча Мани с ее любовью случилась на нашей даче.

Каждое лето моя семья выезжала в горы, где на макушке поросшего лесом холма, в маленьком дачном поселке, у нас имелся свой домик. Деревянный такой, добротно сколоченный теремок с верандой, двумя спальнями и большой кухней, совмещенной с гостиной. Выражаясь современным языком, мы являлись счастливыми обладателями загородного коттеджа, правда, с весьма скромной внутренней обстановкой. Двухъярусные детские кровати, например, нам сколотил знакомый плотник, при этом сколотил их так, что подниматься на верхний ярус можно было только по стремянке, ибо лесенка получилась настолько кривобокой, что ребенок, решившийся вскарабкаться по ней, рисковал свалиться и свернуть себе шею.

Аскетическое убранство дома с лихвой восполнял вид, открывающийся за окном. Когда ранним летним утром мы выходили на порог, природа, отодвинув занавес плотного утреннего тумана, являла нашему взору свою неповторимую, омытую прохладной росой красоту, дурманила острым ароматом высокогорных трав, шумела кронами вековых деревьев да манила в лес далеким криком одинокой кукушки.

Это было неимоверное счастье – ощущать себя частичкой такой красоты.

Воздух в горах был вкусный и нестерпимо прозрачный, он не давил и не утомлял, он мягко обволакивал и успокаивал. Становилось звонко и легко от беззаботности своего существования, да, становилось звонко и легко.

Просыпались мы с раннего утра от негромкого стука в окошко. Это наш знакомый пастух дядя Сурен принес домашних молочных продуктов.

Дядя Сурен был обветренный, грандиозный в своем сложении пятидесятилетний мужчина – огромный, широкоплечий, могучий, весь пропахший дымом от костра. Казалось, природа слепила его из цельного куска горной породы, он был красив той редкой и скупой красотой, внешней, но более – внутренней, которая свойственна жителям высокогорья. Росту в нем было не менее двух метров, по молодости он был быстр и неуклюж, но со временем приучил себя двигаться медленно и не столь резко, иначе, шутили люди, во-первых, за ним не поспевали коровы, а во-вторых, они пугались его размашистого крупного шага и не давали молока.

Дядя Сурен ежедневно гнал мимо нашего домика стадо по виду совершенно армянских, мосластых, тонконогих, широкозадых и, если вы позволите мне такое выражение, – носатых коров.

– Доктор Надя, – звал он маму (в его исполнении мамино имя звучало как Натьйа), – я вам принес сепарированной сметаны.

Доктор у меня папа, мама – преподаватель, но дядя Сурен совершенно не брал в расчет такие нюансы. Среди простого люда авторитет отца и его профессии был настолько высок, что простирался над остальными членами нашей семьи и облагораживал всех!

Мама выходила на крыльцо и забирала у дяди Сурена неожиданно кокетливый для его грозного экстерьера расписной эмалированный кувшинчик в мелкие лилии.

– Сурен, – говорила мама, – может, вы хотя бы сегодня зайдете попить с нами кофейку?

– Что вы, что вы, – пугался пастух, – меня стадо ждет!

Стадо коров действительно терпеливо переминалось на почтительном от нашего домика расстоянии, две огромные, ужасающего вида кавказские овчарки, вывалив из пасти длинные языки, остервенело махали маме хвостами.

Я, наспех одетая, стояла на стреме за дверью. Главное было не упустить момент. Дядя Сурен ежедневно приносил нам продукты: домашнее масло – желтое, чуть подернутое каплями солоноватой пахты, мацони, сепарированную сметану, брынзу или густое, еще теплое парное молоко. Продукты эти приносились якобы на продажу. Но после одной-двух дежурных фраз он вручал маме свой расписной кувшинчик и норовил ретироваться раньше, чем мы успевали расплатиться с ним.

Ритуал был трогательный и отработанный годами до мелочей: дядя Сурен стучался в окно, мама открывала дверь и приглашала его на кофе, он отказывался и моментально пунцовел – мама была чудо как хороша в светлом сарафанчике, с роскошными русыми волосами по плечам. По первости она, заинтригованная такой его реакцией, решила, что наш замечательный знакомый просто стесняется зайти в дом, и стала выносить ему чашечку кофе на крыльцо. Дядя Сурен брал крохотную чашку в свои огромные руки и держал ее бережно в течение всего коротенького разговора, не осмеливаясь отпить и глоточка. Далее он возвращал маме чашку, оставлял у нас свой кокетливый молочник до вечера – не тащить же его с собой на пастбище, и спешно начинал пятиться в направлении своего стада. Вместе с ним приходили в движение его коровы и огромные овчарки. Если кто видел, как выходят армяне из григорианских храмов – пятясь, не оборачиваясь спиной к образам, то он может себе представить всю прелесть действа, разворачивавшегося перед маминым взором.

И в этот миг приходил черед моего выхода на авансцену – я выпрыгивала из-за двери, сжимая в руках деньги, и догоняла огромного дядю Сурена, коров и двух ужасающих на вид овчарок. Дядя Сурен прикрывал огромными ладонями свои карманы и всячески сопротивлялся: «Это моя Мариам для вас передала, – отбивался он, – не надо ничего, мы от чистого сердца, у вас вон сколько детей, это доктору, это девочкам…»

Если мне удавалось закинуть ему деньги в карман и отскочить до того, как он мне запихнет их обратно за шиворот, то я убегала без оглядки к дому, одним прыжком перемахивала через три ступеньки крыльца и захлопывала за собой дверь. Сердце колотилось так громко, что казалось – его стук эхом разносится по соседним холмам.

– Удалось? – спрашивала мама.

– Аха, – выдыхала я.

– Ну слава богу, – говорила мама, – ты посмотри, какую он нам сметану принес!

Сметана была восхитительной – желтая, жидкая, в толстой пенке взбитых сливок на горлышке кувшина. Так что, милые мои друзья, когда торговцы на рынках нахваливают вам свою густую, первой свежести сметану, то они лукавят, конечно. Свежая сепарированная сметана жидкая, чуть гуще 33 %-ных сливок, и твердеет она только на второй-третий день хранения на холоде.

Я стояла у окна и следила, как стадо коров уходит вдаль. Холм утопал в утреннем тумане, и было такое ощущение, словно коровы подцепили своими высокими рогами нижний край туманного полотна и гордо несут его над собой…

Мама нарезала большими дольками мясистые помидоры, болгарский перец и огурцы, поливала сверху сметаной, посыпала крупной солью да зеленью, мы ели летний салат, заворачивали в «лавашные влажные шкурки» домашний козий сыр. Друзья мои, кому, кому еще сказать спасибо за эти божественные вкусы-запахи-воспоминания? Кого я еще забыла поблагодарить?

Помню, как в один такой день к нам из леса вышел большой бурый медведь. И, видимо, в тот самый миг ангел свел домиком над нами свои ладони, потому что медведь постоял какое-то время, понаблюдал за нами, окаменевшими от ужаса, затем повернулся и неспешным шагом ушел в лес.

А вечером возвращался дядя Сурен, стадо медленно брело рядом – усталое, с набухшим выменем, густо мычало и топталось поодаль, пока пастух забирал у нас свою тару. Он приносил нам на большом листе лопуха горсть лесных ягод, орешков или грибов, которые мы потом запекали на решетке. Рассказать, как? Нужно было отделить аккуратно шляпку гриба от ножки, положить в каждую шляпку кусочек домашнего масла, чуть посолить и запечь на углях. Грибы подергивались дымным запахом костра, масло скворчало и впитывалось в мякоть, ммм, такая получалась вкуснотища!!!

Как-то утром мама долго не выпускала нас с Маней из дома, а все придирчиво разглядывала с ног до головы да поправляла наши платьица. Мы переминались в нетерпении – за порогом нас ожидали неотложные дела.

Вчера на склоне холма мы обнаружили большое семейство ядовитых грибов, именуемых в народе «волчий пук». Грибные шляпки имели сферическую форму, и если кто-то их задевал – мигом взрывались, распространяя вокруг немилосердную вонь. Мы с Маней передавили все грибы и долго плевались, принюхиваясь к отвратительному смраду, исходившему от них. Сегодня надо было проверить, что стало с истоптанными грибами, и продолжают ли они распространять вчерашнюю убийственную вонь.

Наконец мы вырвались из маминых рук и нахлобучили на головы наши кособокие панамы. При виде панам мама наморщилась, как от зубной боли.

– Может, все-таки косыночки вам повязать? – предложила, впрочем, без особой надежды в голосе, она.

– Нет! – закричали мы с Манькой. – Какие косыночки, ты нам еще слюнявчики повяжи!

– Понимаете, девочки, – мама замялась, – к тете Свете приехала ее сестра Ася с мужем и сыном. Не хотелось бы, чтобы вы выглядели перед ними пугалами. Остальные девочки все при полном параде, с аккуратными хвостиками или косичками, а вы носитесь в этих уродливых панамах, только народ распугиваете.

– Сами же их нам сшили, – обиделись мы, – сначала говорили, что у нас воинственный вид, а теперь, значит, мы два пугала, да?

– Ну, как хотите, – вздохнула мама, – вы только ведите себя прилично и не шумите сильно, а то у тети Аси муж из Москвы, и он, глядя на вас, может подумать, что здесь одни дикари живут.

– А чего это он должен так подумать? – рассердились мы.

– Так он же москвич, вырос в столице. Поди у них в городе все девочки ходят в ажурных платьях и делают книксен, – хитро улыбнулась мама.

Маня надулась.

– Можно подумать, – пробубнила она, – книксен они делают! Эка невидаль. Пойдем посмотрим на этого москвича, заодно и покажем ему, как мы умеем делать книксен!

И мы пошли к дому тети Светы высматривать таинственного москвича. Тетисветын дом находился недалеко от нашего, на южном склоне холма.

– Ты хоть знаешь, что такое книксен? – Манька воинственно шмыгнула носом, поискала в кармане платок и, не найдя его, вытерла сопли тыльной стороной ладони.

– Не знаю, – мне было жутко обидно, что я, в отличие от московских девочек, чего-то не умела.

Мы какое-то время шли молча. Загадочное слово «книксен» взбудоражило наши умы, проникло в какие-то потаенные уголки сознания и требовало немедленной сатисфакции – нам хотелось прямо здесь и сейчас совершить какую-нибудь гадость. Я обернулась, посмотрела кругом – ни души.

– Москвички – в жопе спичкииииииииии! – проорала мстительно.

– А-ха-ха, – демонически рассмеялась Маня, – а-ха-ха!!!

– Не надо было грибы-вонючки давить. Можно было закидать ими двор тети Светы, – мы гаденько захихикали, – и, пока московский крендель ушами бы хлопал – наш след давно бы уже простыл.

Мы обошли холм южной стороной и приблизились к Тетисветыному дому.

– А вообще, как он выглядит, этот москвич? – задумчиво протянула Маня.

– Красивый, наверное. Обязательно в футболке с олимпийским мишкой на груди, – стала разбалтывать я свои сокровенные фантазии, – играет на гитаре и ест мороженое эскимо столько, сколько ему влезет, как старик Хоттабыч!

– Ну, – Маньке в целом понравился образ, который я нарисовала, – пожалуй, я была бы не против, если бы он еще трамваи водил.

– Трамваииии, – закатила я глаза, – дааааа, это было бы вообще здорово!!!

Манька посуровела.

– Но в целом он гадкий и сморкается в скатерть, а еще у него из носа торчат пучки волос, – заявила она.

– И уши у него волосатые! – вставила свои пять копеек я.

Наконец мы дошли до дома тети Светы, толкнули калитку и вошли во двор. Сделали несколько шагов по вымощенной речной галькой тропинке и встали как вкопанные.

На веранде Тетисветыного дома, аккурат за глухими перилами, на фоне деревянной стены торчали две длинные бледные ноги.

Они бесконечно тянулись вверх и весьма предсказуемо венчались большими плоскими ступнями. Ноги были в меру волосатые и воинственно топорщились острыми коленями.

– Это что такое? – вылупилась Манюня. – Это как называется, он вошел в дом, а ноги отстегнул и оставил на пороге вверх ступнями проветриваться?

– Да ну тебя, – захихикала я, – просто туловище за ограждением, вот мы его и не видим, он на голове стоит!

– А чего он на голове стоит, у них в Москве так принято гостей встречать? – съехидничала Манюня. – Пойдем поздороваемся с этим ненормальным, что ли.

В тот же миг ноги исчезли за перилами. Мы замерли.

– Сейчас покажется, – шепнула Манька. Но из-за ограждения никто не появлялся. Мы прислушались – ни звука. – Умер, – шепнула Маня, – а может, просто уснул. Пойдем, чего мы тут стоим, надо же ему книксен сломать!

Мы осторожно прошли вдоль веранды, поднялись по ступенькам и заглянули туда, где с минуту назад торчали ноги.

– Бу! – неожиданно выскочил нам навстречу высокий молодой человек.

Мы взвизгнули и пустились наутек. Но молодому человеку в комплекте с длинными ногами выдали не менее длинные руки, поэтому он быстренько схватил нас за плечи.

– Ну я же пошутил, девочки, что вы так испугались, – улыбнулся он. – Давайте знакомиться, меня зовут Олег, а вас как величают?

Мы зачарованно смотрели на него снизу вверх и молчали, словно воды в рот набрали. Олег выглядел как главный герой из фильма «Пираты XX века» – такие же голубые глаза, широкий лоб и ямочка на подбородке. А еще у него на шее болтался ажурный крестик.

– Ааааа, я понял, вы, наверное, немые, да, девочки? – хитро прищурился Олег.

– Да, – подала голос Маня, – мы немые, а зато у вас ноги бледные и волосатые!

– А у вас изумительные головные уборы, они вам очень к лицу, – загоготал столичный гость.

– Это не головные уборы, – рассердилась Маня, – это чтобы нам лысины прикрывать. – И, к моему ужасу, сдернула с головы панаму.

– О! – Наш новый знакомый растерялся, но быстро нашелся: – Ну и что, вы и без волос писаные красавицы.

Маня засопела, скрутила жгутом панаму, потом сунула ее мне:

– Забери себе, – прошипела уголком рта.

Я молча взяла панаму и разгладила ее в руках.

– А еще нам сделали маску из бараньих какашек и синьки, и какое-то время мы ходили с голубыми головами. – В Маньку словно бес вселился.

У гостя из столицы вытянулось лицо. Нужно было срочно спасать положение, пока он окончательно не решил, что столкнулся с дикарями.

– Всего два дня! – кинулась я восстанавливать нашу пошатнувшуюся репутацию. – Всего два дня мы ходили с синими головами, а потом маме с Ба пришлось шить панамы, потому что кругом дефицит и достать в магазине ничего нельзя! Поэтому мы сейчас выглядим как два пугала.

Манька пребольно пихнула меня локтем в бок.

– Дура! – прошипела она.

– Сама такая! – пихнула я ее в ответ.

Олег зашелся в хохоте. Мы с каменными лицами переждали беспардонное зубоскальство московского гостя. Он отдышался, протер ладонями брызнувшие из глаз слезы – на безымянном пальце его правой руки блеснуло желтой полоской обручальное кольцо.

– Девочки, а вы мне определенно нравитесь, – выговорил он наконец, – и акцент у вас такой забавный!

– А у вас акцент препротивный, – пошла в наступление Маня. – И кольцо вы носите не на той руке!

– Как это не на той? – Олег растопырил пальцы, а потом помахал ими у нас перед носом. – Наоборот, на той, православные носят обручальные кольца на правой руке.

– А мы, получается, левославные, – решила блеснуть эрудицией я.

– В смысле – левославные? – удивился Олег.

– Ну, в смысле, что носим обручальные кольца на левой руке, – отрапортовала я.

Мне этот Олег сразу понравился, и я, что греха таить, старалась тоже ему понравиться. В моей душе зашевелился укол ненависти к этой противной Асе, которой достался такой замечательный молодой человек.

– А это правда, что вы из Москвы? – поинтересовалась я.

– Правда, я родился и вырос в Москве. Потом женился на тете Асе. А потом у нас родился сын Артем. Ему пять, и он очень хороший мальчик, я надеюсь, что вы с ним подружитесь.

– Очень надо, – огрызнулась Маня.

Я помертвела. Мне было очень стыдно за свою подругу. Манька из улыбчивой и вежливой девочки превратилась в маленького злого бесенка, смотрела исподлобья, стояла руки в боки и воинственно топорщилась круглым пузом.

Но отчитывать подругу при чужом человеке было бы последним делом, поэтому я, как ни в чем не бывало, продолжила светский разговор:

– А где ваша жена?

– Они со Светой и детьми пошли прогуляться по поселку, а я решил пока заняться йогой, – пояснил Олег. – Скоро вернутся, вы сможете познакомиться с нею.

– Ладно, я пошла, некогда мне тут с вами разговаривать, – процедила сквозь зубы Манька.

Она сделала лицо кирпичом, спустилась по ступенькам во двор, вырвала голыми руками торчащий из-под лестницы стебель матерой крапивы и, размахивая им по сторонам, пошла к калитке. Я покорно поплелась за ней, предварительно сдернув со своей головы панаму, – позориться, так вместе. Вырвать стебель крапивы смалодушничала.

– Девочки, вы так и не сказали, как вас зовут! – крикнул нам вдогонку Олег. – И скажите на милость, зачем вам крапива?

– Зита и Гита, – не оборачиваясь, зло ответила Маня, – нас зовут Зита и Гита, а крапива нам нужна для занятий йогой. – Она пропустила меня вперед и демонстративно громко стукнула калиткой.

Мы прошли вдоль забора Тетисветыного дома и свернули за угол. И только здесь Маня выкинула крапиву в кусты.

– Кусачая, зараза, – процедила она сквозь зубы.

– Чешется? Может, смочить ладонь водой? – спросила я.

– До дома дотерплю, – Маня впервые глянула на меня и тут же отвела глаза. Выражение ее лица было такое, что у меня сразу пропала всякая охота задавать ей лишние вопросы.

– А давай наперегонки! – предложила я.

– Побежалииииииии! – заорала Манька.

Когда мы ворвались в дом, мама пыталась накормить мою младшую сестру Сонечку картофельным пюре. Маленькая Сонечка чуть ли не с рождения демонстрировала поразительную разборчивость в еде. Все, кроме докторской колбасы и перьев зеленого лука, она категорически исключила из своего рациона. Вот и сейчас она с облегчением выплюнула пюре себе на слюнявчик и потянулась ручками к нам.

– Зями меня на юкки, – пролепетала жалобно.

Манька состроила ей козу, погладила по головке. Хмыкнула. Из ее ноздри выдулся большой пузырь. Маня с шумом втянула его обратно.

– Тетьнадь, я, кажется, влюбилась, – ошарашила она маму.

– Так, – мама вытащила из кармана платок и заставила Маньку высморкаться, – и в кого это ты влюбилась?

– В мужа тети Аси. – Маня посмотрела на маму долгим немигающим взглядом, потом тяжко вздохнула: – Вот! Вы только не говорите ничего Ба, а то она сделает все возможное, чтобы помешать мне выйти за него замуж!

Мама выронила платок. Оставшаяся без внимания Сонечка дотянулась до тарелочки с пюре и с наслаждением погрузила туда свои пухленькие ручки.

Это была «взрослая» и, увы, самая беспощадная в своей безответности любовь моей Мани. Все оставшиеся дни пребывания Тетисветыных гостей она посвятила целенаправленному сживанию объекта своего почитания со света.

На третий день, под покровом ночи, московские гости отбыли восвояси. Вполне возможно, что Олег, истерзанный разрушительными ухаживаниями Мани, уезжал на всякий случай переодетый, как Керенский, в костюм сестры милосердия. Это так папа предположил, комментируя поспешный их отъезд.

– Во всяком случае, – продолжил он в задумчивости, – кто-нибудь из них должен был сдаться – или Маня, или Олег. Просто у Олега оказался хороший инстинкт самосохранения, – рассмеялся папа и натянул Мане на глаза панаму. – Ну что, маленький агрессор, неси карты, сейчас будем резаться в подкидного дурака!

Глава 9. Манюня влюбилась, день второй, или Щедрые дары волхвов

Шел второй день пребывания московских гостей на Тетисветыной даче. Весь вчерашний вечер Манюня провела в душевных терзаниях – ей было очень неудобно за свое грубое поведение перед Олегом.

– Какая муха меня укусила? – причитала она.

– Небось какая-нибудь зловредная муха, – подливала я масла в огонь.

– Это ты так обзываешься или утешаешь меня? – разозлилась Маня.

– А нечего было человеку грубить! – пошла в наступление я.

После небольшого кровопролитного совещания мы все-таки пришли к совместному решению, что Манюне надо обязательно просить прощения у Олега.

Потом мы какое-то время рыскали вокруг Тетисветыного дома, все придумывали, в какой бы форме ей извиниться, чтобы и глубину своего раскаяния показать, и не сильно ударить в грязь лицом.

– Нужно извиняться так, чтобы никто другой, кроме него, тебя не слышал, – инструктировала я. – Ты просто подкрадешься к нему и шепнешь: простите меня, пожалуйста, я так больше не буду.

– Этого мало, мне нужно попросить прощения и еще кое-чего ему сказать, – упорствовала Маня.

– Что ты ему хочешь еще сказать?

– Я пока сама не знаю.

– Тогда, может, ты брякнешь первое, что придет тебе в голову? Можешь просто сказать: «Какой сегодня день хороший извините меня пожалуйста я так больше не буду!»

– Давай мы еще чуток погуляем, прорепетировать надо! – Манька умоляюще посмотрела на меня.

Ладно, гуляем дальше.

Наматываем круги, репетируем вслух извинения, мозолим глаза соседу дяде Грише, который уже с явным подозрением выглядывает из-за своего забора, беспокоясь, чего эти мы так упорно метим территорию по периметру Тетисветыного дома.

Каждый раз, равняясь с ним, мы важно здороваемся:

– Здравствуйте, дядя Гриша!

– Девочки, неужели вам больше негде гулять? – После нашего третьего невозмутимого приветствия у дяди Гриши сдают нервы.

– Негде! – Маня исподлобья смотрит на дядю Гришу. – Негде, а главное – незачем!

Дядя Гриша качает головой и отходит в сторону – не каждый взрослый в состоянии хладнокровно здороваться с двумя ненормальными девочками три раза подряд в течение десяти минут.

В момент, когда количество витков вокруг Тетисветыного дома реально угрожает перевалить за сотню, Маня решительно останавливается напротив калитки.

– Пора! – командует уголком рта и затягивает голову в плечи. Берет штурмом забор и боевым зигзагом, заметая следы, с короткими перебежками от одного смородинового куста к другому, продвигается к дому. Я, затаив дыхание, бесшумно следую за ней.